Прежде чем всё разрушится

      Гермиона выпила второй стакан молока, съела ещё две конфеты и откинулась на спинку кресла, принявшись внимательно изучать небольшую гостиную. Сначала взгляд зацепился за полотна картин, на которых были изображены очаровательные пейзажи осени в сёлах с деревянными домами и изгородями — золотистые листья на деревьях медленно в красивом танце опадали на края рамы, стелясь на пожухлой траве, временами поднимаясь беззвучным ветром, нагонявшим тяжёлые тучи над деревянными постройками, грозясь пролиться холодным дождём. Гермиона удивилась, как стилистически похожи были эти картины, отражавшие одно и то же состояние природы, а, пронаблюдав за ними несколько минут, поняла, что это куски одного и того же места, как круговая панорама местности. Вся комната была увешана этими картинами, отражавшими каждую сторону окрестности окраины села, где с одной стороны виднелись уходящие вдаль дома, а с другой — раскинувшийся берёзовый лес, к которому вела просёлочная дорога, только чуть левее, где-то в поле, возвышались кресты, а в небе низко кружили вороны.       И только в самом углу висела небольшая картина, на которой неподвижно был изображён лик мужчины с венцом над головой, держащий перед собой православный крест.       Гермиона поднялась из кресла, медленно прошагала к углу комнаты, чтобы внимательно рассмотреть икону, как вдруг за спиной раздался грубый шёпот на незнакомом языке. Она тут же обернулась, стала вглядываться в полумрак комнаты, но никого не увидела, после чего медленно отвернулась к иконе и спустя несколько мгновений опять услышала шёпот.       Кругом опять никого нет, и всё замолкло.       — Кто здесь? — прошептала Гермиона, медленно отходя от иконы, разглядывая углы гостиной, выискивая какие-нибудь скрытые двери.       Никто не откликнулся. Она обогнула кресла и столик, посмотрела себе под ноги, рассмотрела узорчатый рисунок толстого тёмно-багрового ковра и подняла голову к потолку.       За спиной раздался глухой стук, от неожиданности которого Гермиона тут же обернулась и наконец увидела живое существо — горбатый эльф стоял на пороге и манил её пальцами, шепча:       — Идите за мной, сударыня. Вы насытились немного? На ночь много есть нельзя — кошмары сниться будут…       Гермиона ощутила себя до неприличия странно: у эльфа был другой тон голоса — не тот, что она недавно слышала, пока рассматривала икону, — он говорил так ласково и тягуче, как сладкий мёд, вытекающий из банки в чашку, только почему-то это вводило не в располагающее к домовику состояние, а, наоборот, заставляло чувствовать себя тревожно. Он активно манил пальцами, глядя исподлобья ей в глаза так пристально, отчего Гермионе показалось, что с её взглядом всё в порядке. Неужто он тоже слепой, как его хозяйка?       Ей хотелось усмехнуться, но было совсем не смешно от странных чувств, подступающих к разуму, похожих на испуг.       Она неуверенно пересекла комнату, подошла к эльфу, который тут же развернулся и, сильнее сгорбившись, засеменил по коридорчику, ведущему в комнатку, где её ранее встречала Марта, а после они вышли в сумеречный коридор со множеством дверей.       — Я подогрел вам постель, сударыня, — елейно заговорил эльф. — Вам будет тепло и уютно, почувствуете себя как в детстве, обещаю. Вы любите конфеты? Я поставил чашечку, если вдруг проголодаетесь… На ночь много есть нельзя, иначе беспокойно будете спать…       Гермиона молча слушала скрежет эльфа и даже не знала, что ответить, да и стоит ли что-то отвечать? Внимательно всматриваясь в мягкую темноту дома, она следовала за эльфом, по дороге обращая внимание на голые стены и одинаковые деревянные двери, в темноте больше похожие на чёрные пятна, чем на вход в какую-то комнату.       — …я всегда беспокоюсь о том, чтобы гостям было уютно. Вам уютно, сударыня? По ночам нужно спать. Вам нужно отдыхать. Ночь не для людей…       Наконец эльф замолчал, остановился, дверь перед ним сама собой медленно открылась, после чего он зашёл внутрь, и включился тёплый свет. Гермиона неуверенно перешагнула порог и быстро осмотрелась, пока эльф подходил к застланной множеством одеял кровати, продолжая шептать:       — Ночью нужно спать, сударыня. Отдыхайте — постель тёплая. Быстро уснёте…       В маленькой комнатке стоял небольшой стол, все стены уставлены тёмными дубовыми шкафами, а пол полностью застлан мягким толстым тёмно-коричневым ковром. У мягкой высокой кровати была прикроватная тумбочка, на которой стояла чашка с конфетами, а над ложем висел огромный ковёр вдоль стены, рюшки от которого свисали к полу. Гермиона почувствовала себя ещё более странно, чем прежде — подобное убранство комнаты ей в жизни не доводилось видеть даже на картинках.       На глаза бросилась странная вещица, висящая над изголовьем кровати, — Гермиона глухо прошла по ковру, внимательно присмотрелась к безделушке, и с непониманием спросила:       — Что это?       Эльф немного выпрямился, проковыляв к гостье, задрал голову над высокой кроватью и задумчиво посмотрел на маленьких тряпичных кукол, у которых вместо глаз были крестики, а мягкие крохотные ручки расправлены в стороны и от них к двум перекрещенным палкам уходили тонкие вязальные красные нитки. Гермионе показалось, что эти маленькие куколки словно страдали, подвешенные к кресту за нитки, едва заметно покачиваясь в воздухе.       — Это то, что позволит вам крепко спать, сударыня.       — Почему у них… перечёркнуты глаза? — сдвинув брови, та озвучила мысль вслух.       — Чтобы они не видели того, кто спит на этой кровати.       Гермиона выгнула бровь, шумно выдохнула, словно собираясь с мыслями, после чего повернулась к эльфу и уже хотела поблагодарить за комнату, как того уже не было — он словно испарился в воздухе, только почему-то не было хлопка.       Повернувшись снова к крохотным, будто измученным куклам, Гермиона уставилась на них, взявшись внимательно разглядывать их пёстрые одежды. У одной куклы было слишком измученное лицо — улыбка совсем сползла к скулам, и по выражению лица казалось, она вот-вот заплачет. Две другие куклы были с полосой вместо губ, а, присмотревшись, Гермиона увидела, что рты у них зашиты белыми стежками. У четвёртой куклы на лице была безобразная улыбка, похожая на злостную насмешку, а вместо крестиков глаза угрожающе блестели в темноте.       Гермионе показалось, что она поймала обращённый на неё взгляд куклы, полный злорадства и смеха, потому резко отшатнулась и отошла от кровати. Ладонь машинально потянулась к прикроватной тумбочке, пальцы схватили конфету, избавили от шелестящей обёртки и положили сладость в рот.       От шоколадного вкуса стало немного легче.       Прожевав конфету и бросив фантик на тумбу, Гермиона тяжело вздохнула, выложила сумку на кровать и сама плюхнулась на неё, чувствуя под собой толстый слой кучи шерстяных одеял.       В комнате было прохладно — казалось, откуда-то шёл сквозняк, но кровать действительно была мягкой и очень тёплой, чем притягивала к себе, чтобы рухнуть головой на стопку подушек, спрятаться под шерстью, закрыть глаза и уснуть. Кое-как преодолев слабость, Гермиона снова поднялась, заметила дверь, ведущую куда-то из комнаты, и подумала, что это, может быть, ванная комната.       Она не ошиблась, заглянув внутрь, потому, смахнув сильную усталость, умылась, сняла с себя выходную одежду, сменив её на домашнюю, расчесала волосы гребнем, заплела волосы в косу и вышла обратно в комнату.       На глаза тут же бросились куклы, которые успели сменить своё положение — три куклы отвернулись, а четвёртая, что ранее одарила Гермиону насмешливым взором, смотрела прямо на неё и кривила тонкие губы, замершие в глумливой улыбке. Прикрыв на несколько секунд глаза, Гермиона тряхнула головой, отгоняя разыгравшееся воображение, подошла к кровати, осторожно прикоснулась к кукле и отвернула её к стене, из-за чего противоположная ей — та, что с измученным лицом, — повернулась. Хоть и было странно смотреть на неестественно сползшие уголки губ с лица и кресты вместо глаз, но это было лучше, чем та, что как будто пристально следила за ней.       Съев ещё одну конфету, Гермиона принялась ворошить свою сумку, выкладывая из неё несколько книг, газет, и добралась наконец до скреплённых заклинанием пергаментов, которые Антонин прислал ей ещё в Берлине. Выложив их на кровать, она палочкой сняла заклинание, и свёрнутые бумаги с шелестящим щелчком тут же расправились.       Их было пятнадцать штук — последний пергамент выглядел слишком неряшливо, словно кто-то его сминал сотню раз и сотню раз расправлял, из-за чего чернила на нём были немного смазаны и подтёрты. В глаза сразу же бросились угловатые небольшие буквы, некоторые острые концы которых высоко уходили вверх или вниз. Гермиона притянула к себе сначала последний пергамент, бегло пробежавшись по написанному, затем бросила его и взялась за самый первый, который был исписан лишь наполовину в сравнении с предыдущим.       Забравшись на высокую кровать, выправив два шерстяных одеяла, она накинула их на себя, сложила ноги по-турецки и принялась читать всё, что было написано Томом во время его петель.       Первые два пергамента не несли в себе особой информации, рассказывая лишь о том, что Том пытался обойти время и донести до самого себя, какая жизнь его ждёт впереди, только это не увенчивалось успехом, поэтому на третий раз в историю хорошо была втянута Гермиона после того, как тот понял, что она играет немаловажную роль в происходящем.       Она не заметила, насколько глубоко погрузилась в чтение на длительное время, как вдруг за спиной раздался какой-то шорох, из-за которого ей пришлось отвлечься от пергаментов и резко обернуться назад — в комнате никого не было и по-прежнему звенела тишина.       Гермиона слегка нахмурилась, повернулась к пергаментам и подняла глаза на висящих кукол: две с зашитыми ртами уже были повёрнуты в ней лицом, а страдающая болталась спиной. Отведя от них взор, она снова погрузилась в чтение, однако через несколько минут опять раздались шорохи, только в этот раз Гермиона не торопилась оборачиваться, а лишь подняла взгляд на кукол и проследила за тем, как та, что с искажённой в насмешке улыбкой, медленно повернулась к ней лицом. Шорохи продолжали нарушать покой комнаты, и Гермиона осторожно отложила от себя пергаменты, выпрямила спину и медленно стала поворачиваться к входной двери, словно боясь спугнуть шум.       Шум не заглох, хотя та успела полностью осмотреть обстановку, из чего сделала вывод, что шелестящие звуки раздаются за дверью либо самой комнаты, либо ванной. Глубоко вздохнув и протерев слипающиеся от усталости глаза, Гермиона вернулась к записям Тома, остановившись на моменте пятой петли, где вместо неё диадему нашла Луна Лавгуд. Печальная история и судьба, постигшая юную волшебницу, немного тронула тенью сочувствия, которое прикоснулось к коже на руках, но не коснулось груди, чтобы действительно испытать сострадание к постигшей её участи. Гермиона вспомнила Луну — её белокурые густые волосы и выразительные глаза, её чудаковатую манеру вести себя и нести странную чушь о невидимых существах, только сейчас ей почему-то захотелось поверить, что девушка реально что-то видела, чего другие не могли узреть. Том высмеивал её слабость и желание видеть во всём доброе и тёплое; она была очень ласково настроена к нему, беспрекословно выполняла его указы, завороженно вслушивалась в его рассказы, сама много говорила о странных вещах и признавалась ему в привязанности. Только почему-то её настроение резко изменилось и превратилось в необычайную для неё раздражительность и даже ненависть. В пергаменте Том написал, что она убила Малфоя, застав его врасплох в Выручай-комнате, а после покончила с собой, где и застал их мёртвые тела Риддл.       Это немного нагнетало, но ещё больше нагнетало то, что за дверями шум усилился, давя на и без того уставший разум — что там шумит?!       Гермиона откинула от себя одеяла, бросила беглый взор на кукол, которые уже вчетвером были повёрнуты к ней лицом, поднялась с кровати и подошла к двери, прислушиваясь.       Шорох стих, но стоило ей отойти от двери, как снова возобновился, что ужасно начало нервировать и ещё больше разжигать тревожность в груди. Замерев у дверей, Гермиона выждала несколько секунд и осторожно прокралась к ванной комнате, приложила голову к косяку, вслушиваясь в шум.       Звук раздавался из ванной комнаты!       Резко схватившись за ручку, она распахнула дверь, но никого там не увидела.       Может быть, ей всё это лишь кажется?       Гермиона оставила дверь открытой, сама прошла к тумбочке, взяла конфету, на ходу раскрыла её и положила в рот, устраиваясь обратно на кровати. Просидев в воцарившейся тишине ещё минуту, она успокоилась, взяла пергамент и продолжила читать.       В шестом пергаменте она вычитала, как Том принялся нещадно издеваться над ней, потому что Гермиона ни за что не соглашалась выполнять его указания, каждый раз скалясь, огрызаясь и ведя себя как идиотка, совсем повёрнутая на злобе и раздражении, тянувшегося из повторяющегося дня. Но вступал с ней в склоки, высмеивал на протяжении всех заметок, с довольством описывая, как ему приходилось покорять её строптивый нрав. Гермиона даже не знала, что ей следовало бы чувствовать на этот счёт, но внутри так и царила мёрзлая пустота, лишь бровь временами поднималась высоко вверх от удивления или невозможности произошедшей ситуации.       Нет, это не Том Риддл, которого она знала. Неужели он мог быть настолько жестоким, чтобы изрезать её проклятьями, пытать и палить ей кожу, накачивать какими-то зельями, туманящими рассудок, а один раз даже похитил и три дня пытал в каком-то доме, пытаясь выцепить из неё правду об уроках Дамблдора и знаниях Поттера. Он терзал её телесно, сдвинул психику своими некорректными вторжениями в её сознание и превратил в какую-то нестабильную бомбу, что готова взорваться от любой мелочи, впадая то в панику и дичайший испуг, то в несокрушимую ярость, сметающую всё на своём пути. Гермиона об этом читала с таким леденящим душу холодом, что невольно на губах прояснилась брезгливая улыбка — и это была она? Мерлин, почему она вела себя настолько настырно и безрассудно? За что она такая упрямая и глупая, чтобы не сопротивляться, а извлечь из возможного союза пользу? К тому же она отчётливо помнила, как Том на выходе из замкнутого дня позволил ей выбрать роль, которую она может играть, и как неразумно было выбрать роль жертвы, а не игрушки, что могла в дальнейшем сменить свою роль на что-то более достойное, как сейчас.       Тень отвращения подкрадывалась где-то за спиной, и, дочитав шестой пергамент, Гермиона отбросила его, посмотрела на висящих кукол и задумалась. Ей срочно нужно покурить.       Она поднялась с постели, подошла к узкому, уходящему в потолок окну, завешенному тяжёлой тёмной шторой, отодвинула её и открыла раму, запуская в прохладную комнату воздух глубокой ночи, укрывшей видимую часть города, узкие улочки которой были видны из её комнаты. Она достала из сумки сигарету и мундштук, подкурила, глубоко затянулась дымом и выпустила за окно, посмотрев на фонари, с теплом мерцающие жёлтым светом, освещая ближайший переулок. Кругом стояла умиротворяющая тишина, лишь где-то вдалеке что-то тихо звенело, а присмотревшись к темноте, Гермиона стала замечать вдалеке прохожих, что направлялись по своим каким-то делам в ночи.       Выкурив сигарету и захлопнув окно, Гермиона задвинула штору, повернулась к постели, зажмурив глаза, в очередной раз сбрасывая мутную пелену, как послышалось какое-то размеренное шарканье. Звук был суховат и тут же давил на нервы, из-за чего та подошла к двери, прижимаясь к ней, однако шарканье не прекращалось, а лишь становилось ближе.       Тревожность затмила сознание Гермионы; она скосила глаза на кукол, которые принялись кружиться вокруг своей оси, и затаила дыхание, предчувствуя что-то неприятное и пугающее. Когда шарканье было слишком близко к ней — раздалось буквально под её дверью, — вдруг наступила полная тишина, которая так сильно зазвенела в ушах, что стук крови разразил разум. Она тихо вздохнула, медленно взялась за дверную ручку, а спустя несколько мгновений резко открыла свою дверь. Тёплый свет комнаты пролился на тьму коридора, но там никого не было. Гермиона вышла, огляделась по сторонам, убедившись, что никого нет, зашла в комнату и прикрыла за собой дверь, как снова раздалось шарканье под её дверью.       Стало даже как-то жутко. Что за чертовщина вечно тут шумит?       Она вытащила из кармана халата палочку, прижалась обратно к двери и принялась выжидать, когда шарканье достигнет своего пика.       Оно послышалось совсем рядом, прямо вот здесь, под дверью. Гермиона даже ощутила, как что-то невиданное ей прикоснулось к ручке с той стороны, потому тут же снова распахнула дверь, и…       Чёрт, здесь никого не было.       На палочке зажегся огонёк, и Гермиона вышла в коридор, прошлась туда-обратно, но никого не обнаружила. После она использовала заклинание на обнаружение хоть кого-то в комнате, но никого там не было. Почувствовав, как раздражение и тревога начинают драть когтями нервы, она с хлопком захлопнула дверь, быстро прошла к кровати, сложила в стопку все пергаменты, убрала их в сумку и плюхнулась на подушки. Возможно, она так сильно устала и ей следует продолжить читать завтра, что ей мерещится всякая ерунда?       Она спряталась под двумя одеялами, погасила свечи и посмотрела в потолок, заметив, как очертания четырёх кукол возвышаются прямо над её головой. Рука невольно потянулась к тумбочке с конфетами, и Гермиона зацепила одну из них, открыла и медленно положила в рот, долго пережёвывала, наблюдая за тем, как куклы снова принялись двигаться и менять своё местоположение.       Глубоко вздохнув, она опустила веки, решившись на сон, как вдруг совсем рядом послышалось шарканье. Гермиона тут же распахнула глаза, сильнее вцепилась в одеяло и неподвижно стала слушать, ощущая накатывающий в груди испуг.       С минуту звуки раздавались где-то рядом, затем замолкли, а после опять возобновились, заставляя Гермиону тревожиться до такой степени, что руки сами натянули на голову одеяло. Шарканье раздалось где-то возле кровати, и, не выдержав, она тут же сбросила с себя одеяло, пристально всматриваясь в темноту — никого не было. Только где-то из угла послышался глубокий тихий вздох, который совсем накалил Гермиону и заставил её сесть, придвинуться к куче подушек и жадно всматриваться в темноту.       — Кто здесь? — шепнула она.       Ещё один глубокий вздох послышался как-то глухо, словно не в комнате, после чего Гермиона подняла голову на нависших совсем рядом кукол, и её взгляд упал на ту, что с насмешливой злостной улыбкой опустила — чёрт, как это случилось?! — голову вниз, потому её глаза были различимы в сумраке и, кажется, злорадно блестели.       От столкновениями взглядами Гермиона резко отпрянула от кукол, отбросила от себя одеяло, вскочила с кровати и помчалась к двери. Оказавшись в коридоре, она постучалась в соседнюю дверь, надеясь, что за ней комната Марты, но в ответ была поначалу тишина, а затем снова раздалось шарканье.       Палочка ярко засветилась, рассеивая мрак. Гермиона прошла по коридору, обернулась на открытую дверь своей комнаты, убедившись, что там никого нет, затем подошла к лестнице и через перила посмотрела вниз.       Во всём доме словно никого не было.       Ощущая за спиной какое-то движение, она замерла, отчётливо слыша, как громко бьётся сердце, затем резко обернулась, направив палочку вперёд, и тихо взвизгнула, заметив, как чёрная тень пробежалась по стене и исчезла во мраке за поворотом. Не раздумывая, Гермиона бросилась к дверям, но не успела открыть ближайшую к себе, как самая дальняя по коридору отворилась и выпустила полоску тёплого света. Гермиона бегом оказалась на другой стороне, увидела Марту, облачённую в тёплый вязанный халат, и испуганно зашептала:       — Вы слышали эти звуки? Вы слышали это?! У моей комнаты и в комнате кто-то ходит!..       Марта сгорбилась, поджала бледные губы, с которых уже была стёрта багровая помада, причавкнула и скрежущим тоном гортанно произнесла:       — Горбун.       За спиной Гермионы послышался шум, из-за которого она резко обернулась и во все глаза уставилась в сумрак.       — Горбун, подойди ко мне.       Раздалось то самое шарканье, которое так сильно беспокоило Гермиону, и на свет вышел горбатый эльф.       На нём были обуты домашние тапочки.       — Я же налила тебе топлёное молоко. Почему ты тревожишь покой? — каким-то потусторонним голосом произнесла Марта, облокотившись ладонью о дверной косяк.       — Духи, моя любимая хозяйка, — отозвался с поклоном эльф.       — Опять дед расшумелся?       Гермиона нахмурилась и спросила:       — Какой дед?       — Он подался в комнату сударыни, — ответил эльф, поднимая голову.       — Какой дед? — ещё тише спросила Гермиона, переводя взгляд с хозяйки на эльфа и обратно.       — Не переживай. Мой покойный муж не привык к ночным гостям. Видимо, решил дать о себе знать. Хозяин-батюшка, успокой его и пусть выходит из комнаты. Открой ему подвал.       Эльф низко поклонился, сгорбившись настолько сильно, насколько было можно, и зашаркал по коридору к комнате Гермионы, шепча что-то на неизвестном языке себе под нос.       — Что значит ваш покойный муж? — тревожно поинтересовалась гостья.       — Он много лет ходит по дому, привязавшись ко мне. Не беспокойся, его ты не увидишь. Горбун забыл открыть подвал — он обычно там сидит с ним. Иди к себе, завтра тяжёлый день.       Гермиона медленно кивнула, хотя объяснение Марты нисколько не успокоило её. Она сделала несколько шагов и остановилась, оборачиваясь на ведьму.       — Над моей кроватью висят странные куклы. Они наблюдают за мной.       — Это ловцы кошмаров. Не обращай на них внимания.       — Одна из этих кукол словно насмехается надо мной, — выдала свою тревогу Гермиона. — У неё открыты глаза. Так и должно быть?       Ведьма нахмурилась и выпрямилась во весь рост, оттолкнувшись от дверного проёма.       — Открыты глаза? — переспросила она.       — Да, она наблюдает за мной.       Та некоторое время молчала, затем на секунду закусила краешек губы и сухо ответила:       — Иди к себе. Горбун уже уволок деда в подвал. Отдыхай.       — Это не нормально, да? — затаив дыхание, тихо спросила Гермиона, жадно вглядываясь в морщинистое лицо.       — Здесь тебе не о чем беспокоиться. Ложись спать. Утро вечера мудренее.       Гермиона обречённо вздохнула, отвернулась и направилась в свою комнату. Она забралась на высокую кровать, накинула на себя два одеяла и достала ещё одно, повернулась на бок, покосилась на замерших кукол, ни одна из которых не смотрела на неё, и закрыла глаза, мечтая быстрее провалиться в сон.

***

      Гермиона открыла глаза, резко подняла голову с подушки и осмотрела комнату. Было прохладно из-за приоткрытого окна, сквозь которое просвечивали лучи яркого солнца, — видимо, домовой эльф уже был здесь, раздвинул шторы и открыл форточку. На тумбочке уже стояла полная чашечка конфет, хотя перед тем, как Гермиона уснула, она точно запомнила, что та была наполовину пустая.       Вдохнув поглубже свежий воздух, Гермиона отбросила от себя одеяла, потянулась и ощутила себя хорошо выспавшейся, полной сил и до невозможности энергичной. Кажется, она спала очень крепко, и ни один сон даже не приснился ей. Она повернула голову к висящим над изголовьем куклам и обнаружила, что все четыре были однотипны: две так и остались с зашитыми ртами, а две другие тоже преобразили свои губы в ровную полосу. У той, что насмешливо глазела вчера на Гермиону, были крестики вместо глаз.       При дневном свете ей стало думаться, что все ночные происшествия просто показались её уставшему разуму.       Гермиона подошла к окну, открыла створку и с улыбкой вдохнула свежесть, напомнившую ей родные земли Британии. Над головой очень низко и быстро проплывали перистые серые облака, нагоняемые с залива, а под лучами яркого солнца она увидела, как вдалеке блестят воды канала, по мостовой которого проходили толпы людей.       Город жил, и в нём жила теперь Гермиона.       Она выкурила первую за день сигарету, умылась, переоделась из домашнего халата в простое платье, распустила кудрявые волосы и расчесала их гребнем, подошла к двери и вышла в коридор.       Он весь был залит солнечным светом и казался не таким, каким ей виделся вчера. Стены не сужали, а наоборот, всё было просторно и много места между дверями комнат. В конце было огромное высокое окно с распахнутыми шторами, через которые, как и в её комнате, просачивался свежий воздух. С другой стороны виделась лестничная площадка с красиво вырезанными перилами, уводящими на первый этаж. Подойдя к лестнице и облокотившись о перила, Гермиона взглянула вверх и увидела настоящую парадную, уводящую на третий этаж, а внизу, на первом этаже, просторный коридор, который вёл не только к лестнице, но и в два больших, судя по огромным дверям, зала.       Гермиона спустилась вниз по лестнице, оглядела прихожую, в которой вчера видела высокое зеркало, и обратила внимание, что оно стояло значительно дальше, чем ей показалось ранее.       — Марта? — выкрикнула она в пустоту дома.       На звук её голоса появился эльф. Он вышел из-за угла залы и пошаркал тапочками по прихожей, задрал голову, насколько позволяла горбатость, и проскрежетал:       — Любимая хозяйка скоро вернётся. Идёмте, сударыня, на завтрак.       Гермиона кивнула и последовала за эльфом, а вскоре с удобством устроилась за небольшим столом, на котором стояли вазочки пряностей, в тарелке молочная каша, горстка хлеба и большой чайник чая. Эльф забрался на свободный стул, взял чайник и осторожно налил Гермионе чай в чашку, затем поставил обратно на стол, сполз вниз и принялся обходить стол, заговорив:       — Как прошёл ваш сон, сударыня?       Гермиону совсем не удивило, что эльф был разговорчивым — он сильно отличался от всех тех, что встречала она в Британии и даже у Руквудов. К тому же, его хозяйка обращалась к нему на странность ласково, словно он был членом семьи, а не прислугой. В ответ домовик до глубины души любил её, каждый раз кланяясь на произношение её имени и с любовью, а не какой-то одержимостью общался с ней.       — Видимо, ловцы кошмаров отлично справились со своей работой — кажется, мне ничего не снилось, — ответила Гермиона, взяв корку хлеба и положив ложку в кашу.       — Очень рад слышать, сударыня. Ешьте, пейте. В начале дня всегда нужно набраться как можно больше сил, чтобы он прошёл хорошо. А ночью спать.       — Вы специально шаркали у меня под дверью?       Эльф даже не посмотрел на неё и грубо бросил:       — Горбун. Горбун! Я Горбун!       — Называть вас Горбун?       — Не вас! Я Горбун. Горбун!       Гермиона нахмурилась, остановив ложку у рта, и додумалась, что хочет от неё эльф.       — Ты Горбун, — кивнула она. — Так скажи мне, Горбун, почему ты шаркал в моей комнате и под дверью?       — Я выгонял духа и не хотел тревожить ваш покой, сударыня, — сменившимся на добрый тон голоса отозвался Горбун.       — И часто тебе приходится выгонять этого духа?       — Мы любим с ним играть. Он часто прячется. Хозяин хороший человек с плохой судьбой. Он очень любит играть, но не любит, когда о нём много говорят. Перестаньте, сударыня.       — Хорошо, — медленно протянула Гермиона и молча взялась за кашу.       Она плотно позавтракала, съела много сладостей, хотя никогда не чувствовала пристрастия к этому, выпила две чашки чая и успела почитать газеты, любезно предложенные эльфом, прежде чем вернулась домой Марта.       Горбун тут же низко поклонился при виде хозяйки, которая сегодня слишком ярко выглядела: её веки были измазаны синевой, губы багровее, чем вчера, а на плечах висела тёмно-бордовая мантия, под которой виднелось пёстрое опоясанное платье, уходящее в пол. В руках она держала небольшую сумку, которую Горбун тут же подхватил, зашаркал к столешницам и принялся выкладывать кучу продуктов, а сама хозяйка засунула ладонь в карман и достала чётки.       — Интересуешься жизнью других? — глядя на разложенные на столе газеты, проворковала Марта.       — Это новости, — объяснила Гермиона, откладывая от себя газету. — Мне нужно знать всё.       — Зря ты полагаешься на печатные издания — в них больше лжи, чем правды. Ты в Советском союзе и достоверной информации тут не получишь. Перестань тратить время на то, что кто-то написал по указанию властей. Лучше займись собой.       — Что вы имеете в виду?       — Прогулки в обед по набережной действуют омолаживающе, так что будь готова в полдень. А сейчас я научу тебя варить зелье, которое сделает твою непослушную копну послушной. Тебе нравятся локоны? Посмотри на мои.       Гермиона слабо улыбнулась и кивнула, внимательно осмотрев густые аккуратно уложенные тёмно-каштановые волосы ведьмы: казалось, они беспорядочны, но в то же время каждый локон был пушист и выразителен, отчего нельзя было назвать причёску не ухоженной.       — Почему ты не красишь глаза, золотце? — продолжила Марта, присаживаясь за стол и пододвигая к себе чайник, чтобы наполнить кружку чаем.       — Не вошло в привычку, — пожала плечами Гермиона, потянувшись за конфетой.       — Они и так у тебя красивые, но уголь сделает их ещё выразительнее.       — Уголь? Угольный цвет? Они и так чёрные настолько, что каждый прохожий шарахается от меня.       — Бери конфеты в карман, идём, я кое-что тебе дам, — оживлённо отозвалась ведьма, встала из-за стола, так и не притронувшись к чаю.       Обе оказались в просторной парадной, поднялись на третий этаж, и Марта завела Гермиону в небольшую комнатку, где всё было завалено толстенными книгами, разными свитками и исписанными пергаментами, повсюду были раскиданы перья и баночки с чернилами — настоящий творческий беспорядок.       — Это вы писали? — спустя несколько минут рассматривания поинтересовалась Гермиона, видя один и тот же почерк на помятых свитках и пергаментах.       — Я пишу, — отозвалась Марта, перебирая в одной ладони чётки, а другой шаря в большой шкатулке, выискивая что-то.       Гермиона нахмурилась и неверяще посмотрела на ведьму, которая уже что-то достала из шкатулки.       — Раньше писали? Сейчас же вы… э-э-э… слепы.       — Я и сейчас пишу — это не мешает мне писать. Я не так слепа, как тебе представляется. Просто я вижу мир по-другому, — вдумчиво объяснила она вкрадчивым тоном. — Подойди ко мне.       Гермиона положила на место мятый пергамент и подошла к ведьме, которая тут же расправила серебряную цепочку и поднесла её к тонкой шее волшебницы.       — Не носи больше всякую гадость, вроде украшений. Носи вот это.       — А что это? — после того, как ведьма надела на неё цепочку, спросила Гермиона, взяв в пальцы маленький кулон в форме неправильного шестиугольника, на котором при пристальном осмотре обнаружила вырезанную куклу, похожую на те, что висели над её кроватью.       — Это Амон-Рух. Он примирит тебя с собой. Ночью ты должна спать, потому что ночью в тебе будет жить Амон-Рух и наполняться силами. Не носи золото, только серебро, ибо он не терпит никакой другой металл.       — А что он сделает? — не понимала Гермиона, по-прежнему рассматривая вырезанную куклу.       — Он приведёт тебя в порядок, — коротко ответила ведьма, давая понять, что ей нечего больше добавить, затем отвернулась, достала небольшой котелок и более будничным тоном произнесла: — Сейчас мы займёмся зельем, потом прогулка, после обеда я начну работать с твоим сознанием.       И всё случилось так, как распланировала Марта. Гермиона научилась варить зелье, которое помогло ей привести волосы в ухоженный вид, затем Марта подарила ей сыпучую краску из угля, сделав что-то вроде аналога карандашу, которым Гермиона иногда подводила глаза в своём времени. В полдень они вышли из дома и прошлись по набережной канала, наблюдая, как небо затягивается тучами, предвещая к вечеру дождь, а к обеду солнце перестало освещать дом, погрузив его в знакомый Гермионе мрак. Они пообедали, и Гермиона приготовилась к манипуляциям Марты, которая усадила её в гостиной напротив себя и принялась объяснять.       — Итак, деточка, от тебя, на самом деле, ничего серьёзного не требуется. Ты должна быть максимально расслабленной, лучше даже, если чувствуешь себя уставшей, чтобы твой разум был свободным и меньше сопротивлялся. Что буду делать я: рыскать в твоём воображении. Не в воспоминаниях, а в воображении. Позволяй своим мыслям думать о чём угодно, представлять, что тебе вздумается. Может быть, мечтать. Всё что угодно!       — Это больно? Неприятно? Чего мне ожидать?       — Ничего, кроме того, что будешь ощущать чужое присутствие. Закрывай глаза, облокачивайся удобно на спинку кресла, расслабься.       Гермиона послушно вытянулась и откинулась на спинку, расслабляя тело и закрывая глаза.       — Можешь рассказывать то, что видишь.       Несколько минут стояла полная тишина, затем Гермиона почувствовала, как ведьма поднялась со своего места, прошла к ней и взяла её за ладонь, мягко сжимая. В этот момент серая тень в закрытых глазах стала плыть, превращаясь в какие-то замысловатые формы, а ещё через некоторое время стали проступать цветные пятна разных оттенков, преобразуясь в силуэты каких-то предметов и образов людей. Они хаотично проплывали перед глазами, ввергая Гермиону в бесконечную пропасть, устремляющую её вперёд, и она тихо стала шептать, рассказывая о причудливых формах, расплывчатых образах и пёстрых красках. Одни видения нагоняли на Гермиону подступающий страх и тревожность, некоторые заставляли испытывать восхищение и удовольствие, другие оставляли пустыми и равнодушными, а после всего этого её вдруг объяла тоска. Она наблюдала за появившимися синеватыми тенями, освещавшими человеческий образ, цветом похожий на самую мрачную тучу, и внутри что-то сильно затрещало, заскрипело, и показалось, что какие-то опоры скоро лопнут, нахлынет что-то поистине мощное и страшное.       Марта взяла её за вторую ладонь, и видение усилилось, становясь ярче и отчётливее вырезая в воображении контуры. По ощущениям Гермионе показалось, что она стала захлёбываться в тоске и… чёрт! — её настигала нестерпимая боль! Нервы натянулись, готовые сорваться и жёстко ударить в грудь, как плеть палача. Губы задрожали, словно борясь с тонко стелющимся на них плёнкой страхом испытать удар.       Прошёл миг, и невидимая плеть со всего маху ударила в грудь, заставив Гермиону резко податься вперёд и всхлипнуть. Ей показалось, что она ударилась зубами о что-то железное, и привкус во рту отчётливо об этом говорил. Стало трудно дышать — она давилась какой-то жидкостью, но руки Марты не выпускали её, цепко вонзившись в её ладони и с силой останавливая резкие порывы. Гермиона хотела открыть глаза, но не могла, словно потерялась где-то не в реальности, а в мире грёз, не зная, как вернуться назад, но что-то горьковатое и густое наполняло глотку, отчего она глухо кашляла, пытаясь приоткрыть губы. Внутренняя боль обуяла с такой силой, что Гермиона завыла, стремясь вырвать руку и прикоснуться к груди, интуитивно ощущая, как это необходимо, а синее свечение в воображении залилось багровым, обезображивая густой антрацитовый туман отчётливого образа, в котором ей пришлось признать Риддла.       — Потерпи ещё немного, — сухо прозвучал голос Марты рядом с ней.       Гермиона давилась, но чётко осознавала необходимость послушаться ведьму, потому с отвращением собирала в себе густые комки чего-то липкого и ужасно омерзительного, пытаясь вдыхать воздух грудью, только чем больше она вдыхала, тем сильнее становилась пронзающая боль, прожигая нервные волокна и заставляя кипеть подступающую к языку кровь.       Казалось, секунды превратились в минуты, нестерпимая боль превратилась в агонию, и Гермиона снова начала вырываться из цепких рук ведьмы, но в этот раз она уступила, и та резко поднесла ладонь к горлу, наклонилась вперёд, приоткрыла рот и ощутила, как комковая жижа начинает стекать с губ вниз, на пол. Глаза тут же открылись, Гермиона пришла в себя и в ошеломлении уставилась на то, как со слюной у неё изо рта вытекает липкая, до безобразия густая тёмно-коричневая кровь.       Марта молча наколдовала из чего-то тазик и подставила его волшебнице, после чего та выплюнула всё, что сдерживала, и со слезящимися глазами сдавленно прошептала:       — Вы же сказали, что это… это не больно.       — Это не должно было принести тебе боль, — задумчиво отозвалась ведьма, пристально наблюдая, как жижа стекает к губ. — Возьми платок, вытрись.       Гермиона вытирала рот и скулы, держалась за горло и чувствовала угасающую боль во всём теле.       — Вы можете объяснить мне, что со мной не так?! Сначала у меня какой-то есть талант, потом кукла проявила свои глаза, которых сегодня нет, а сейчас мне больно, хотя вы говорите, что не должно! Что происходит?!       — Если бы я могла ответить на твои вопросы, я бы обязательно ответила.       — Может быть, это из-за того, что я не отношусь к этому времени? — кряхтя, предположила Гермиона, медленно выпрямляясь и отставляя от себя таз в сторону.       — Нет. Дело не в этом.       — Но вы же видели какой-то дар, что может принести мне одни проблемы. Вы сказали, я могу стать мучеником своего таланта — что вы имели в виду? — не унималась та, наконец посмотрев на ведьму, которая успела вернуться на своё место и принять невозмутимо-задумчивый вид.       — Я не знаю, как это работает. Я не знаю, о чём сказала, но это так. В тебе появилось то, что пугает и завораживает — это некоторого рода дар, но он не приведёт ни к чему хорошему.       — Вы хотели помочь мне спрятать чёрные глаза.       — Я уже помогла. Кукла, что обратила на тебя внимание, это и есть Амон-Рух. Это дух согласия и примирения. И несмотря на то, что это злой дух, он силён в чувствах, таких как дружба и любовь. Он поможет тебе скрыть взгляд. Полагаю, он и заставил тебя ощутить сейчас боль при виде того образа…       — Хотите сказать, вы видели всё, что видела я? — нахмурилась Гермиона, убирая с лица окровавленный платок.       — Разумеется. Я вырывала всё, что прочно засело в твоих чертогах. Ты же не хочешь, чтобы тебя видели насквозь тогда, когда этого не нужно?       — И как? Получилось?       — Это не быстрая задача, золотце. Мне нужно заниматься с тобой не меньше, чем месяц. Может быть, больше. Я не могу заниматься с тобой каждый день — если на тебя так действует Амон-Рух, то не больше двух раз в неделю.       — Мне теперь всегда носить этот… амулет? — опустив на него взгляд, поинтересовалась Гермиона.       — Если хочешь жить — настоятельно рекомендую.       Гермиона поджала губы и посмотрела в сторону. Взгляду бросилось окно, за которым стояла темнота.       — Сколько сейчас времени? Почему так темно?       — Мы занимались четыре часа, деточка, — жеманно улыбнулась Марта, опустив веки, затем взялась за чётки и принялась перебирать их пальцами.       Сказать, что Гермиона изумилась, значило ничего не сказать. Она не заметила, как пролетело время, и только сейчас почувствовала голод. Марта позвала её на ужин, после которого пригласила в свою комнату, где занималась какими-то проектами — или что это было?       — О чём вы пишете? — полюбопытствовала Гермиона, разглядывая записи, в которых было множество перечёркнутых предложений, а некоторые, наоборот, жирно выделены.       — Я изучаю себя и строение мироздания. Записываю на бумагах, — ответила ведьма, перекладывая какие-то амулеты и драгоценности из шкатулки в другую.       — Вы пишете книги? — взяв в ладони и раскрыв толстый фолиант с жёлтыми страницами, в которых наполовину было всё исписано рукой, спросила Гермиона, невольно нахмурившись, вчитываясь в предложения.       — Я не сдаю их в печать: моё видение — это только моё видение, и никого я не смогу переубедить, провозгласив это как фундамент очередной библии или трактат о психологии.       — Вы не думаете о других — я уверена, нашлись бы сторонники, которые с интересом разделили бы ваши взгляды на устройство мира и человека.       — А зачем? У меня нет цели делиться этим ради того, чтобы моё видение разделяли.       — Но-о… вы даже не позволяете остальным посмотреть на мир другими глазами! Чем вам не нравится цель: чтобы другие нашли в этом истину и это помогало бы им жить?       — Каждому уготовано то, что он выбирает, а я не возьму на себя ответственность за то, чтобы даже горстка людей выбирала те пути в своей паутине, которые станут избранными из-за моих решений, — сухо отозвалась ведьма, быстрее перекладывая цепочки и безделушки в шкатулку — её глаза затуманились, словно она опять впала в неестественную для человека среду, после чего более мягко продолжила: — Я не безответственный человек, а всего лишь понимаю, насколько влиятельна информация, которую я могу внести в массы. Жизнь человека изменится, но знание о структуре мира, как и о внутреннем строении личности, не изменят суть его нахождения здесь. Он всё равно не увидит паутину жизни, не поймёт закономерность её существа, не сможет пользоваться знаниями.       — В последнем случае я с вами не согласна, — покачала головой Гермиона. — Чем лучше мы себя узнаём, тем легче и правильнее выбираем, как вы говорите, пути.       — Легче при поддержке чего-то того, о чём сами не знаем, но верим в это. Только из-за веры. Но правильно ли? Кто может об этом судить?       Ведьма подняла туманный взгляд на Гермиону и перестала перебирать шкатулки.       — Если человеку легче — это уже более правильный путь.       — Лёгкость пути не всегда говорит о том, что он правильный. Правильного ничего нет. Есть только истина, которая заключается в закономерности строения, её физических и не физических проявлениях — это сама паутина, созданная и готовая к использованию. А решение человека нельзя назвать правильным. Выбор всегда предполагает что-то лучшее или, наоборот, худшее, но лучшая жизнь не делает жизнь правильной. Всё относительно, и эта относительность зависит только от восприятия мира. Не каждая помощь является помощью, ибо некоторые здесь не для того, чтобы помогать другим. Помощь от чистого сердца может загубить. Потому нельзя назвать помощь тем, что будет правильным.       Гермиона поджала губы и задумалась.       — Считаете, что вы не созданы помогать другим?       — Наоборот, золотце, — мягко улыбнулась Марта, сложив руки перед собой. — Но я не готова взять ответственность за то, что может для кого-то оказаться губительным. Мне легче жить, зная, что я не влияю ни хорошо, ни плохо ни на кого.       — Называйте это для себя выбранной кем-то судьбой, — не унималась Гермиона. — Не вы же заставляете выбирать других: верить вам или нет.       — Есть обратная сторона у каждого печатного издания, а тем более, издания, носящего в себе никем не доказанную мысль — критика.       — Вы её боитесь?       — Я не считаю её уместной, иначе это спор, а споры в подобных вопросах бессмысленны.       — Тогда игнорируйте!       Ведьма поджала багровые губы, а спустя минуту жеманно улыбнулась.       — Я помогаю тем, кто действительно хочет от меня получить помощь. В противном случае, не вижу в этом смысла. Нет вопроса — не будет ответа. Подобная закономерность не способна навредить, ибо не я помогла в этом случае выбрать тот путь, который решил пройти человек.       — Но если я спрошу вас — очень сильно попрошу! Если я попрошу вас рассказать мне о том, что вы видите обо мне, вы расскажете? — Гермиона отложила книгу и подошла ближе к ведьме, внимательно заглядывая в её туманные глаза.       — А зачем тебе это? Спроси у себя.       — Я в неведении. Я слишком долго оставалась в роли игрушки в руках кукловода. Сейчас же я вольна решать сама и вольна влиять на других.       — Вкус вседозволенности опьяняет, но не всегда приводит к тому, что ты называешь «лучшее».       — Не думаете ли вы, что я желаю только худшего?       — Напротив. Иначе я бы не стремилась тебе помочь. Однако напомню, почему я не рассказываю о возможных путях: чаще всего после этого люди невольно выбирают то, от чего бегут.       — Но вы можете объяснить мне, и тогда я буду осторожна в своих решениях!       — Скажи мне, деточка, почему ты веришь мне?       Гермиона приоткрыла рот, чтобы ответить, но тут же захлопнула, задумавшись.       — Наверное… наверное, вы говорите то, что нравится моему восприятию. Я нахожу ваши изречения разумными и… они просто мне ближе, — наконец задумчиво произнесла она.       — Ты веришь всему, что я говорю? По виду, ты хороший скептик и вряд ли когда-то верила волшебникам, что способны пролить свет на будущее.       — Да, вы правы, но именно вам мне хочется верить.       — Тогда верь мне и здесь, золотце, — тепло и с чувством заговорила ведьма, подавшись ближе к Гермионе и мягко взяв её ладонь. — Тебе не нужно знать то, что может тебя поджидать.       Гермиона опустила глаза вниз и слабо кивнула, шепнув:       — Верю.

***

      Гермиона полностью изучила пергаменты, исписанные Риддлом, и нередко бралась их перечитывать, напоминая себе о цели, ради которой здесь оказалась. Каждый день она вбивала себе в голову, что обязана выполнить возложенную на неё задачу, а предсказание Марты о том, что она способна вернуть себе утерянную часть души и вложенные в неё чувства, подначивали Гермиону на любые действия, способные помочь в её деле. Каждое утро она просыпалась полной энергии, готовой к любым задачам, что ставила перед ней ведьма.       Первые три недели она ужасно страдала от сеансов с Мартой, каждый раз приходя в себя с полным ртом крови и запёкшихся сгустков, что подступали к горлу. Ведьма объясняла это тем, что в ней скопилось слишком много скорби, утраты и прочей грязи, отравляющей и без того разорванную душу. Запёкшаяся кровь являлась в представлении Гермионы физическим воплощением пепла, которым был завален весь кратер выжженной души, и подтверждала эту догадку тем, что ей с каждым разом становилось лучше. Она радовалась, что могла испытывать душевную боль при виде образа Риддла в своём воображении — находясь в непонятном ей трансе, она могла ощущать и чувствовать всё то, что ей когда-то пришлось пережить, — и, поняв это, жадно пользовалась возможностью снова испытать, не обращая внимания на то, что после этого захлёбывалась в жиже крови.       Ведьма хвалила её за такую отдачу, уверяя, что подобные жертвы лишь убыстряют процесс выставления блоков в сознании, чтобы в дальнейшем никто не смог увидеть то, что ей пока следует скрыть. Она не только возводила опоры над воспоминаниями Гермионы, но и очищала ей разум, позволяя мыслить свободно и рассудительно. С утра они проводили время в беседах, ближе к обеду обязательно совершали прогулку по набережным каналов, а после приёма пищи проводили сеанс или обсуждали записи ведьмы, которые та позволила прочитать Гермионе. Она так увлеклась изучением мировоззрения Марты, что каждый день, как приставучий ребёнок, пересказывала о прочитанном и просила комментарий на тот или иной счёт.       Гермиона давно не чувствовала себя настолько заинтересованной. Перечитывание пятнадцатого пергамента Тома и записи Марты с дальнейшими пояснениями заставляли её жить и неуклонно думать о предстоящих свершениях. Вспомнив в один из вечеров об Астрид, Гермиона твёрдо себе сказала, что сделает всё возможное для того, чтобы Том потерял в ней ценность. Он сам должен отказаться от неё, оставив девчонку в покое.       И все её действия помогали уверовать в то, что она обязательно сможет когда-то чувствовать. Боль во время работы с Мартой лишь разжигала в ней страстное желание всё чувствовать и знать, что пережитое было прожито не зря и этому имеет место быть в её груди, пусть сейчас ничего из этого её не трогает.       С того вечера ни одна кукла, висящая над изголовьем Гермионы, не открыла глаз, представляясь теми же крестиками, что и были первоначально. Ни один сон не тревожил сознание Гермионы. Поняв намёк Горбуна на то, чтобы она по ночам спала, а не сидела до полуночи за книгами, та перестала слышать постоянные шорохи и пугающее шарканье тапочек эльфа, которое в ночи звучало слишком тревожно и угрожающе. И даже дух деда, повадившийся первые две недели будить Гермиону по ночам, успокоился, оставив её комнату в покое.       Кукла Амон-Рух, божество, о котором чуть подробнее рассказала Марта за одним из ужинов, действовала на неё успокаивающе, и Гермионе казалось, слово она как раз и подталкивала её невольно доставать пергаменты Тома, чтобы перечитать и явить тень умерших воспоминаний, оживляя их в воображении и заставляя предчувствовать образ пережитых страниц календаря. Более того, на семнадцатый день в гостях у ведьмы она заметила, как блеск чёрных глаз перестал выглядеть таким диким и пугающим, и она точно была уверена, что это не из-за привычки смотреть на себя в отражение. Тьма, струящаяся из глаз, действительно смягчилась и приобрела более сносную форму. И пусть от неё по-прежнему с первого раза отворачивались прохожие, но это заставило их, наоборот, оборачиваться снова и пытаться разгадать, в чём секрет увиденного, а не шарахаться основательно, как это было ранее.       Спустя месяц Гермиона поняла, что Марта была очень наблюдательной, но до неприличия молчаливой — она завела разговор о поведении незнакомцев в отношении Гермионы и с какой-то печалью в голосе подвела итог.       — Кажется, ты выбрала путь мученика, деточка.       — Что вы имеете в виду? — безмятежно поинтересовалась Гермиона, собирая пушистые ухоженные пряди волос над головой.       — Амон-Рух должен был избавить тебя от этого, но он, наоборот, поддерживает твой мрак в глазах.       — Они стали выглядеть лучше, разве нет? Да и люди, хоть обращают внимание, но не роняют свои вещи или не отшатываются, как от живого мертвеца, — пожала плечами Гермиона, потянувшись к кружке с молоком.       — Верно. Выглядишь лучше, — кивнула Марта, теребя чётки. — И притягиваешь.       Гермиона хотела получить объяснений, но уже успела привыкнуть к тому, что ведьма не рассказывает того, чего сама ещё не понимает или не решает, что ей следует об этом знать. Прикусив язык, она продолжала пить молоко, забыв о том, что любит кофе.       По истечении второго месяца у Гермионы совсем перестала бежать кровь из глотки, и Марта уверяла, что это хороший результат. Она приучила её жить по распорядку, питаться три раза в день и на ночь не отказывать себе в горстке конфет, заверив, что сладкое позволяет спокойно спать, а на утро чувствовать себя активной.       — Шоколад успокаивает нервы, — твердила она, наблюдая, как Горбун наполняет расставленные по всему дому вазочки с конфетами.       — От шоколада можно потолстеть, — с усмешкой заметила Гермиона.       — Тебе это не грозит, если пьёшь каждый день молоко, — улыбнулась ведьма.       Хотя Гермиона ни разу не замечала, чтобы ведьма сама притронулась к сладкому.       В августе погода стала холодать — осень в Ленинграде наступала раньше, чем где-либо ещё. Почти каждый день сокрушался с неба мелкий дождь, а то и ливневый. Марта стала водить её по утрам на прогулку вместо обеденного времени — они ловили влагу, не видя её глазами, но чётко ощущая кожей ладоней и лица.       Было странным то, что Марта практически не ходила по магическим кварталам города, предпочитая им обычные магловские улочки, по которым шастал простой народ. Гермиона перестала читать газеты, согласившись с ведьмой, что правды в прессе не так уж и много. Развлечений в послевоенное время, как поняла Гермиона, не было: город переживал самую настоящую разруху после блокады. Единственным увеселением, как для магов, так и для маглов, был футбол, который проводился даже в годы войны, дабы поддержать дух сопротивляющегося народа, и один из матчей вместе с Мартой Гермиона посетила, наполнившись сильными возбуждёнными эмоциями.       К концу августа Марта объявила, что практически закончила работать с сознанием Гермионы, после чего тут же сообщила, что хочет сводить далеко за город, на прогулку, заверив, что такой поход закрепит все уроки, полученные Гермионой в проживании бок о бок с ней.       На рассвете, когда солнце ещё только показывалось заливистой оранжевой полоской над горизонтом, Марта трансгрессировала её на окраину заброшенного села, и повела по пустым заросшим травой улочкам, по сторонам которых глубоко в землю уходили ветхие заброшенные деревянные постройки, стремящиеся потонуть в обросшей высокой траве и сровняться с дорожной пылью.       Они обошли небольшую деревушку в тишине, внимательно разглядывая окрестности, а позднее вышли к заброшенной дороге, ведущей в далеко стоящий лес, шелестящий пожелтевшими листьями. Полоса на горизонте так и исчезла, не явив солнце, а небо всё сильнее затягивалось мрачными тучами, быстро настигая двух волшебниц, одиноко прохаживающихся по заросшей дороге. Если биологические часы не подводили Гермиону, то уже должен быть обед, но она даже не испытывала усталость.       Они то молчали, то о чём-то разговаривали, поддерживая умиротворяющую атмосферу, в которой Гермиона ощущала себя невероятно спокойно и собранно. Ей казалось, это место было каким-то волшебным, отделённым от всего мира, и заставило забыть обо всём, что только приходило за эти месяцы Гермионе в голову. Тревожность полностью покинула её, и Марта объяснила, что это место превосходно очищает разум, просветляя и обнажая человеку его суть, а далее позволяет восхититься собой таким, какой ты есть.       Проходя ближе к лесу, Марта повела её по тропинке, которая уводила в сторону от леса, и Гермиона посмотрела вперёд, различив там высоко поднимающиеся деревянные кресты, как вдруг до неё дошло:       — Это же то самое место, что изображено на картинах в гостиной!       Марта мягко улыбнулась, перебирая чётки в левой руке, и посмотрела вдаль.       Они подошли к кладбищу, которое даже кладбищем назвать язык не повернётся — здесь не было никаких изгородей, а лишь местами обвалившиеся холмы, возле которых были вкопаны во влажную землю гниющие деревянные кресты.       — Здесь покоится мой прадед, — заговорила Марта, ступая по влажной земле, на что сама Гермиона не решалась, боясь провалиться в опустевшую почву, которая и так под ногами была слишком мягкой и болотистой.       — Судя по месту, очень давно, — тихо прошептала Гермиона, наблюдая за тем, как Марта обошла один почти провалившийся холм, подошла к кресту и положила к его подступу откуда-то появившиеся две живые белые гвоздики.       Когда Марта выпрямилась, закаркали сидящие на крестах вороны, поднялись ввысь и закружили над их головами, словно кликая кого-то в воцарившемся от огромных антрацитовых туч мраке. Гермиона завороженно подняла голову к облакам и обратила внимание, как среди них медленно появлялся просвет, выпустивший блёклый дневной луч на травянистое поле вдалеке.       Она невольно улыбнулась, ощутив ещё большее умиротворение в этом месте, подставляя лицо поднявшемуся враз ветру, и тихо прошептала:       — Вы меня околдовали, Марта.       — Это был только твой выбор, золотце. Прими его достойно, — подходя к Гермионе, отозвалась ведьма, взяла её за руку и повела обратно к тропинке, ведущей с кладбища.       Гермиона запомнила это место на всю свою жизнь.       — Нам пора вернуться. Сегодня вечером у нас гости.

***

      Гермиона сидела в гостиной и читала очередные записи Марты, когда услышала шум в парадной. Медленно отложив от себя книгу и невольно бросив взгляд на икону, висящую в углу, она поднялась из кресла, поправила мантию и прошла в маленькую комнату, дверь из которой вела в коридор. Приоткрыв её, Гермиона выглянула наружу и заметила проходящего мимо Горбуна.       — Горбун! — шепнула ему она. — Это хозяйка пришла?       — Любимая хозяйка дома. Это её Тоша пришёл в гости, — с поклоном при упоминании хозяйки отозвался он.       Гермиона закусила губу, вышла полностью в коридор и засеменила за эльфом. Она остановилась у перил, в то время как эльф направился вниз по лестнице, чтобы встретить гостя.       В прихожей показался волшебник со шляпой на голове. Он медленно принялся снимать перчатки и расстёгивать чёрное пальто, а после вцепился за обнажившиеся белоснежные манжеты, аккуратно поправляя их. Подняв голову, он посмотрел на Гермиону и показал ей лукавую улыбку, а затем обратил внимание на подошедшего к нему эльфа и принялся разуваться.       — Привет, Горбун. Принёс мне мои тапочки?       Горбун с поклоном поставил тапочки перед волшебником и выпрямился.       — Рад видеть, маленький хозяин. Проходите, скоро наступит ночь, а вы обязаны отдохнуть с дороги.       Гермиона проследила за тем, как волшебник переобулся, поднялся по лестнице и предстал перед ней, снимая пальто и отдавая его эльфу.       — Добрый вечер, Антонин, — поздоровалась она, отойдя от перил и выпрямившись.       — Рад видеть, — улыбнулся он, пристально заглядывая той в глаза. — Смотрю, путешествие пошло вам на пользу.       — Вы о моих глазах?..       — Они… они у вас прекрасны, — глухо, будто не своим голосом отозвался Антонин, но в следующее мгновение отвернулся.       Гермиона не сочла это за комплимент, глядя на реакцию собеседника, но нашлась, что следует разговор перевести в другое русло.       — Полагаю, у вас много новостей скопилось за период моего отсутствия?       — Более чем, — хмуро отозвался Долохов и направился за Горбуном, который поманил гостя идти за ним.       — Тогда… тогда поговорим об этом завтра, да? Ночью нужно спать, — шепнула Гермиона, остановившись у двери, ведущей в её комнату.       Тот кивнул и последовал дальше по коридору за эльфом.

***

      Гермиона погасила свечи и в темноте лежала и рассматривала неподвижных кукол над головой, настраиваясь на сон, как вдруг за дверью что-то заскрипело, а после послышался глухой тихий стук.       Она подняла голову с подушек, отложила от себя кучу шерстяных одеял и уставилась на очертания двери.       Глухой тихий стук послышался ещё раз, и Гермиона шепнула:       — Заходи.       Дверь приоткрылась, и в комнату вошёл высокий силуэт, прошёл к её кровати и присел на край.       — Ты не против, что я потревожил тебя? — прошептал Антонин, отодвигая кучу одеял.       Гермиона выпрямилась, подоткнув под себя одеяла, сложила под ними ладони на коленки и уставилась в лицо ночному гостю, разглядывая поблёскивающие в темноте от слабого света, струящегося из окна, глаза.       — Нет, — шепнула она.       — Перешагнуть порог твоей комнаты ночью считаю равносильным тому, что в этот момент перешагнул порог нашей субординации, — со смешком заметил Антонин, склонив голову вбок, пристально глядя на Гермиону в ответ.       — В моём времени это было глупостями, — отмахнулась та.       — Но не здесь, — заметил тот, вздохнул и более возбуждённо продолжил: — Ну, рассказывай. Как дела?       — Пожила в Бостоне, изучила весь штат, побывала даже в Ильвермони…       — О-о, а это прекрасно. Хороший подход к делу, — одобрил тот, кивнув.       — Поговорила с замдиректора, познакомилась с некоторыми учителями, осмотрела окрестности и сам замок… ничего нет лучше, чем Хогвартс, — заключила со смешком та.       Антонин поддержал её смешок и посмотрел на комнату.       — Хорошо, а здесь ты как? Бабуля сказала, вы закончили.       — Знаешь, поначалу было тяжело — нужно было привыкнуть ко всяким… странностям. А теперь даже уезжать никуда не хочется.       — Признайся, тебе понравился Горбун, — быстро проговорил Антонин и захихикал.       — Это меньшее, что могло понравиться, — мягко ответила Гермиона, тоже оглядев в темноте обстановку. — Но Горбун интересный домовой эльф.       — Держу пари, первые дни ты не могла из-за его шарканья спокойно спать по ночам.       — И такое было, — усмехнулась Гермиона, посмотрев на Антонина. — Скорее, не давал мне спать твой дед.       — О-о-о… — протянул тот с пониманием. — Они оба любят по всему дому ночью играться.       — Горбун — старик! Куда ему играться?       — У них свои игры: дед прячется, а тот постоянно ищет его и зовёт в подвал, чтобы потом выть.       — Что? Выть? — не поняла Гермиона. — Не слышала ничего подобного.       — Ты просто в подвал не спускалась, — усмехнулся тот и выпрямился. — Но я знаю, как достать деда. Хочешь, покажу?       — Н-нет, — покачала головой Гермиона, слегка отпрянув. — Я и так более-менее привыкла к этим… играм эльфа и деда.       — Зря. В детстве я его хорошо доставал.       — Ты знал деда? — поинтересовалась Гермиона.       — Нет. Марта мне не родная бабуля, а внучатая. Её мужа я не застал, но когда была жива моя родная бабка, она рассказывала, что дед был лесником. Они жили в селе, и там он успел запугать весь народ…       — Что значит запугать?       — Ну-у… на него напала дурь, на какое-то проклятье наткнулся в лесу. И с тех пор он стал вырезать по ночам людей в их кроватях. Там жили маглы, не было ни одного волшебника, а Марта скрывала его ото всех, пыталась ему помочь, но, сама понимаешь, рано или поздно его бы сцапали. Жители покидали село, оно пустело, в итоге Марта перебралась в город и запрятала деда в подвале, где он и умер. Вот, теперь ходит по ночам, играется с Горбуном, успокоиться не может. Воет как когда-то из-за того, что его не выпускали оттуда при жизни.       Гермиона нахмурилась, ярко представляя услышанную историю: сначала как какой-то дед по ночам бродил по домам и убивал людей в постелях, а затем как он был заперт в подвале и выл.       Она вздрогнула и ощутила лёгкий испуг.       — А снять проклятье не могли?       — Не-а, — легко отозвался Антонин, вытянув ноги и просунув в карман ладонь, чтобы достать сигарету.       — Странная у тебя семья, — протянула Гермиона, посмотрев на висящих над ней кукол.       — К этому привыкаешь, — отмахнулся тот и подкурил сигарету.       — Давай лучше в окно? — шепнула Гермиона, недовольно взглянув на Антонина, который тут же поднялся с кровати и прошёл к оконной раме, чтобы открыть её.       Гермиона поднялась следом, поправив домашний халат, достала сигарету и подошла к окну, чтобы присоединиться. В тишине они некоторое время курили, глядя на опустившуюся на город ночь, после чего Антонин выбросил окурок через окно и заговорил:       — Я чего пришёл так поздно. У меня много новостей, и, мне кажется, ты должна услышать об этом как можно скорее.       — Что-то случилось? — напряглась та, заглядывая в глаза собеседнику.       — Не то чтобы случилось. Но ты должна об этом знать.       — О чём же? — затаив дыхание и выпустив дым изо рта, тихо шепнула Гермиона.       — Августус прошлой ночью сообщил, что на Риддла объявлена охота. Он сильно заручился поддержкой местных аристократов, и Министерству это не нравится.       — И… что это значит?       — А то, что, кажется, начинается война интересов, и каждый из нас теперь в опасности.