***
Том облокотился на колонну и скрестил руки на груди, украдкой наблюдая за кишевшей толпой площадью главного театра, как вдруг сбоку раздался весёлый голос: — О! Мистер Риддл! Мистер Риддл! Он едва подавил тяжёлый вздох, отпрянул от колонны и, натянув вежливую улыбку, посмотрел на молодого человека, который помахал ему рукой и уже протискивался сквозь толпу джентльменов и сопровождающих их дам. Не позволяя себе машинально нахмуриться и запрятав поглубже раздражение, Том постарался припомнить знакомое лицо и, выискав где-то в дебрях памяти фамилию, приветливо пожал ладонь подошедшему волшебнику. — Рад видеть, мистер Раймон. Как поживаете? Тоже не позволили себе пропустить премьеру новой постановки? — О да, вы абсолютно правы, дорогой мой, — в ответ вежливо улыбнулся тот и на чуть ломаном английском добавил: — Разве я не позволял вам ещё обращаться ко мне по имени? Помнить бы его ещё. — Гонтран, — будто прочитав мысли, сообщил он, снова чуть сильнее сжав ладонь Тому, на что тот вежливо кивнул. — А вы, небось, поджидаете мисс Руквуд? — Нет, к сожалению, в этот вечер она не составляет мне компанию, — отозвался Том и, различая в глазах немой вопрос, объяснил: — Я ожидаю своих друзей. А отчего же вы здесь в одиночку? — Я тоже не одинок, к счастью. Как и вы, ожидаю своих друзей, — улыбнулся Гонтран, и Тому показалось, что на мгновение он различил некую фальшь в его глазах. — Превосходно, тогда мы можем подождать вместе, — кивнул он, переводя взгляд на переполненную площадь, даже не стараясь выискать кого-то взглядом. — Как дела с Министерством? Последний раз, помню, мы с вами виделись в гостях у герра фон Фейербаха. Не удивлюсь, если он решил тоже посетить этот вечер. — Я тоже рассчитывал на это, но сегодня у него закрытая встреча с компаньонами, поэтому премьеру, о которой неделю кричали на всех улицах, ему приходится пропускать. — А вы разве не приглашены на его закрытую встречу? — выразил удивление собеседник, сильнее разворачиваясь к Тому, чтобы привлечь его внимание. — Мне казалось, на все встречи он всегда приглашает вас как почётного гостя... — Если бы я посещал все встречи, что герр устраивает у себя, то боюсь, ничем другим не смог бы заниматься, — жеманно улыбнулся тот, обратив на него тёмный взор. — Иногда нужны увеселения, согласны? — И правда. Посещение театра явно пойдёт на пользу и вы сможете отдохнуть от дел сущих. В каком ряду ваши места, Том? — Мы расположимся во второй ложе бенуара — мой друг заблаговременно позаботился о хороших местах. А вы? — А мой друг, видимо, позаботился раньше вашего друга, — усмехнулся Гонтран. — Наши места в партере: оттуда открывается самый лучший вид. — Ближние места доставляют мне неудобство, — с холодностью пояснил Том. — А теперь прошу меня извинить, кажется, мои друзья прибыли раньше ваших. Он вежливо кивнул, обошёл Гонтрана, у которого с лица мгновенно сошла улыбка, и начал спускаться по мраморным ступенькам. — Ещё увидимся! — весело крикнул ему в спину тот. Том не обратил внимания, пристально удерживая взор на направляющихся к нему навстречу двух волшебников. — Вы как раз вовремя, — приветливо произнёс он, когда трое остановились в гуще проходящих людей, затем перевёл бесстрастный взгляд с Антонина на его спутницу и вежливо кивнул ей. — Рад снова увидеться, мисс Грейнджер. Давно нам не приходилось сталкиваться. — Взаимно, мистер Риддл, — отозвалась та, посмотрев прямо ему в глаза, и Том ощутил, как будто вселенская тяжесть опустилась ему на плечи, призывая сокрушённо рухнуть вниз, потому он как можно вежливее осторожно отвёл взор от мерцающих тьмой глаз и невольно осмотрел тёмно-синее, немного пышное платье, доходящее до округлых коленей, спрятанных в тёмные чулки. Подняв взор на лёгкую в тон чулкам накидку, мягко мерцающую в вечернем свете жёлтых фонарей, он бросил беглый взгляд на полуприкрытую воротником шею и заметил, что вместо разнообразия ожерелий, которыми привыкли сверкать дамы, на ней болтался всего лишь амулет шестиугольной неправильной формы, в котором была вырезана кукла. Завидев её, Том почувствовал, будто его шарахнуло током — подобные куклы он видел у Марты. Так это об этом амулете говорила Астрид? Судя по всему, мисс Грейнджер никогда его не снимала, и у Тома в мысли закралось подозрение: что, если там и находится её крестраж? Об этой кукле неоднократно говорил Джонатан, ещё когда тот копал на ту информацию, но никогда они не придавали этому особого значения, потому что ничего существенного на неё не было ни в одной книге, из-за чего тогда ребята решили, что это самодельная безделушка. О ней же позднее говорила Астрид, заверяя, что та несёт в себе огромнейшую опасность, символизируя некого бога, имя которого произносить не следовало бы никому. И сейчас Том явственно осознавал, что эта кукла определённо появилась с подачи Марты, потому что только у неё он видел подобных. Это навело на мысль, что есть повод посетить провидицу и задать ей несколько вопросов, ответы на которые помогут пролить свет на тайну этой мисс Грейнджер, ведь Антонин уже сообщал, что встретился с ней именно в Ленинграде и именно в доме Марты, потому не преминул воспользоваться любой возможностью затащить её обратно в Берлин, будто на блюдечке Тому, чтобы наконец он смог раскрыть все хорошо спрятанные секреты этой странной волшебницы. Если амулет был крестражем, что как раз очень даже указывало на подобное, то у Тома становилось ещё больше вопросов, потому что он явно появился недавно, да и Марта значит виделась с ней далеко не один раз, поэтому после запланированного ребятами спектакля он вовсю готовился вцепиться в мисс Грейнджер, и поездка к Марте будет первым шагом к тому, чтобы начать искать ответы на свои вопросы. А пока следовало просто ближе пообщаться и зарекомендовать себя доброжелательно. — Вы не против, если хотя бы на этот вечер мы перестанем рассыпаться в вежливостях и проведём его будто в крепкой компании друзей? — приветливо поинтересовался он, вновь обращая к ней самую обворожительную улыбку, притом стараясь не смотреть в глаза — её вид являлся самой настоящей проблемой; взгляд, будто пронзающий насквозь, мгновенно находил изъян и неистово разрушал его уверенность, заставляя чувствовать себя не так комфортно и без явных преимуществ. Чёрт, от неё буквально тянуло опасностью, и Том тут же пришёл в недоумение: как Антонину удавалось проводить с ней так много времени? Посмотрев на него, он заметил его сфокусированный на нём тёмный взгляд, настолько пристальный, что даже не успел сообразить природу его появления, как мисс Грейнджер вежливо отозвалась: — Благодарю за вашу приветливость, Том. Я очень даже не против и позволю себе продолжить и дальше наше общение вне театра на подобном уровне. Согласны? — Разумеется, — кивнул Том, снова бросив беглый взгляд на ту. — Помните, я говорил: друзья моих друзей — мои друзья? — Да, я запомнила, — почти незаметно Гермиона склонила голову, затем неторопливо отвела от него взор на Антонина, который мгновенно поднял на неё глаза, и произнесла: — Тогда не будем терять времени, идём? Том посмотрел на то, как они встретились взглядами, и заметил, насколько разительно быстро и совершенно точно у Антонина изменились глаза. Даже в сумерках вечера и под тусклым светом тёплых фонарей ему казалось, что зрачки в них неестественно сильно расширились, будто готовясь жадно окутать спутницу чем-то незримым и взять её под полный контроль. И кажется, Астрид была абсолютно права насчёт того, какое преимущество имеется у этой ведьмы: пока Антонин всецело обращал на неё внимание, излучая невидимую власть, будто полагая, что её чёрные омуты взяты под контроль, тем временем он не понимал, что они же с самого начала взяли тем самым под контроль его. Он выглядел вроде естественно, но в то же время как одержимый погружался в непроглядную пропасть, неотрывно с поразительно хорошо скрываемым воодушевлением и восхищением созерцая то, чего Том своим зрением не мог уловить. Такого он не наблюдал даже у Астрид, когда Гермиона заявилась в дом Руквудов на ужин. Если у той было отчётливо видно гипнотическое очарование, будто она впадала в транс и всецело проявляла доверчивость, жадно улавливая каждое слово и взор Гермионы, то с Антонином всё было менее разборчиво, но мощь, с которой он вцепился в неё, созерцая что-то непостижимое обычным аналитическим умом, была настолько велика, оттого и опасна, что Том позволил себе мгновенно сделать вывод: Антонин не просто во власти волшебного очарования, а действительно испытывает к ней что-то тёплое и с ума сводящее, притом каким-то образом умудряется это контролировать и явно намеревается в какой-то момент действительно взять власть над источаемой тьмой, клубящей густой непроглядной дымкой из ведьмы. Это было похвально — Том никогда не сомневался в его стойкости и самообладании. Но всё происходящее с ним было рискованно и опасно, и он не мог позволить Антонину идти на такие серьёзные риски — это явно того не стоило. И, конечно же, он понимал, что отстранять его от Гермионы было слишком поздно, потому что даже когда ребята рассказали Антонину об этой кукле и передали все слова и знания Астрид, это нисколько его не тронуло, будто он уверен, что ему определённо не грозит какая-то опасность. На вопрос Тома о том, что, может быть, Антонин хочет прекратить порученное ему задание, он категорически ответил «нет» и лишь невесело рассмеялся от того, что другие проявили к нему озабоченность, потому заверил: им не о чем переживать. Сейчас же Том ясно видел — несмотря на то, как Антонин нашёл правильный подход к всепоглощающей тьме и вроде как осторожно контролировал её, им есть о чём переживать. Что это за магия, чёрт бы её побрал? Антонин подставил локоть, чтобы та, как ей подобает, взялась за него, и втроём они сквозь толпу начали просачиваться к главному входу театра. Оказавшись внутри, они невольно подняли глаза к потолку и осмотрели роскошное убранство вестибюля: громоздкие хрустальные люстры, источающие яркий свет, цветную мозаику на потолке и огромные полотна, украшающие стены. Здесь было гулко и оживлённо, многие уже разделись и направлялись по парадной лестнице наверх, чтобы пройти в зал и занять свои места, чему они и последовали. Том шёл чуть впереди, украдкой слыша, как те изредка о чём-то переговаривались, привёл их к нужному входу и завёл в амфитеатровое помещение, где большая часть зала была уже занята. Том моментально отодвинул от себя все занимающие его до этого мысли и сконцентрировался на предстоящем мероприятии, потому, как и было оговорено, поднял глаза на правую часть балкона и удовлетворённо увидел там Адама, облокотившегося на перила и смотрящего на собравшихся. Некоторые гости с балконов делали точно так же, поэтому ничего странного в этом не было. Том поймал беглый взгляд и почти незаметно кивнул, обозначая, что всё идёт по плану, затем повёл Антонина и Гермиону ко второй ложе бенуара, немного раздвинул шторы и вежливо пропустил их вперёд, мельком оглядывая с этой точки обзора огромный зал. Его взгляд поднялся выше, ко второму этажу бенуара, где он тут же уловил фигуру Фрэнка, который мгновенно кивнул, пряча этот жест за тем, что решил ладонью поправить волосы, тем самым обозначая, что и у них всё идёт по плану. Когда двое заняли свои места, Том поправил занавеску и неторопливо прошёл к месту рядом с Антонином, опустился и, по той же договорённости, всё внимание перевёл на спутников, заговорив: — Как вам подобный обзор, Гермиона? Мне кажется, это самая удобная ложа. — Сразу видно, что вы не так часто посещаете театры, — с едва заметной насмешкой отозвалась та, и тот искренне изумился, но никак не подал вида. — Почему вы так решили? — Одно время я часто бывала в театрах, и каждому любителю известно, что в амфитеатровом помещении самый прекрасный вид открывается из пятой ложи бенуара первого и второго этажа. Да, она дальше от сцены, но зато там такой обзор, что никакое закулисье не отвлекает и полностью погружаешься в спектакль. — Мне, наоборот, импонирует видеть профили актёров — так я вижу не только то, что они хотят мне показать, но и то, что творится за их спинами и как это выглядит со стороны, — объяснился Том, бросив на неё прямой взгляд. — Я тоже больше предпочитаю боковую часть бенуаров, — добавил Антонин, незаметно распрямляя плечи и бросая взор на собирающихся зрителей, ищущих свои места. — Это только если вы собираетесь не погружаться в атмосферу, а оставаться в реальности, — мягко возразила Гермиона, посмотрев сначала на одного, потом на другого. Она медленно сложила руки перед собой на коленях, выгнула спину и так же посмотрела туда, куда смотрел Антонин. — Реальность в наше время настолько опасна, что лучше не погружаться даже в атмосферу спектакля целиком, — с тихим смешком заметил Том и следующим вопросом заставил посмотреть на него. — Вам ли это не знать? Та медленно перевела с него взор на Антонина, у которого на губах расцвела слабая улыбка, выражающая полное понимание, а затем снова посмотрела на Тома, сверкнув в тусклом свете зрачками. — Тогда зачем ходить в театр, если не для того, чтобы расслабиться от тяжести бремени и отстраниться от паршивой реальности? Вульгарность её слов не оставила Тому шанса не выразить на лице удивление. Он приподнял брови, машинально уставившись на собеседницу, тем самым позволив незримой мгле протянуть к нему будто щупальца, которые вызвали удушающее состояние. Это прозвучало резко, но Гермиону нельзя было назвать резкой. Она стала напоминать что-то кошачье: будто кошачьей поступью всё время обхаживала рядом, а в этот раз решила показать проступившие сквозь шерсть когти, словно предупреждая — я не безобидна, а довольно опасна. И в этот миг она растянула губы в извиняющейся улыбке, но не позволила себе отвернуться, что значило бы её поражение и отступление от вышесказанного. Том расслабил брови, улыбнулся ей в ответ и поймал на себе сосредоточенный взгляд Антонина. Видя теперь их двоих рядом друг с другом так близко, он подумал, что оба составляют прекрасный композит — они смотрелись, — и в Гермионе явно хорошо спрятано то, что очень сильно нравится в ней Антонину и что только он сумел в ней высмотреть. Это интриговало: та совсем не походила на то, как себя подавала в обществе. Очевидно, они с Антонином сблизились так, что теперь у той происходил некоторый дисбаланс в поведении перед другом и в то же время перед незнакомым по сути человеком. Том решил тут же разрушить границу вежливости, возможно, глупо упущенную ею, и перетянуть всё в более непринуждённую атмосферу, потому легко и без напыщенности, навязанной обществом аристократов, в котором ему приходилось крутиться, произнёс: — На самом деле, я не особо люблю театры и редко их посещал, вы правы, но мой род деятельности не оставляет мне шанса не посещать даже их, потому что требуется кардинальная смена обстановки, и спектакли или музыка хорошо отвлекают. — Не уверена, что следует сочувствовать на ваше заявление, но вы точно занимаетесь тем, чем вам хочется, поэтому просто примите эти издержки своей... хм... профессии? — Гермиона усмехнулась и посмотрела на Антонина, который поддержал её усмешку и, немного расслабившись на спинке стула, повернул к Тому голову. — Странно называть это профессией, — озорным тоном произнёс он. — Это образ жизни, — улыбчиво ответил Том, с неким довольством подмечая очень тонкую способность Гермионы к юмору, который граничил с незаметной насмешкой, что была ему знакома и как-то по душе. — Конечно, — уже серьёзно кивнула та и посмотрела в зал, где почти все заняли свои места, теперь гулко переговариваясь. — А какая у вас, как вы выразились, профессия? — полюбопытствовал Том. — Не профессия, — тут покачала головой Гермиона, по-прежнему не глядя на него. — Образ жизни. — Так и какой? Антонин враз посерьёзнел так, будто ему на плечи опустили неподъёмный груз, медленно притянул пальцы к манжете и почти незаметно принялся поправлять белоснежную ткань, рассеянно рассматривая зал и ещё сильнее прислушиваясь к разговору. — Я же однажды говорила вам, чем занимаюсь, — заметила Гермиона, наконец, посмотрев ему в глаза. — Путешествуете? — Да, приходится. Это прозвучало с вызовом и требовало следующего вопроса, отчего Том ощутил, будто в него бросили лассо и теперь затягивают верёвку, выбивая следующее: — Почему приходится? — Это сопутствующее, — легко отозвалась та и объяснила: — На самом деле, я занимаюсь изучением магии и углубилась в поиски разнообразных диковинных артефактов, обладающих необычными способностями. Для этого приходится странствовать. Том повернулся к Гермионе сильнее, чувствуя, как его пронзает неподдельный интерес, и тут же спросил: — И что вы ищете сейчас? — Разное, — коротко ответила та и, опасно блеснув глазами, из-за чего тот снова ощутил, как в огромную брешь его крепости с обитающей там уверенностью пробилось что-то мощное и не дающее полностью сконцентрироваться и удерживать самообладание, легко предложила: — Если вам интересно узнать об этом поподробнее, то мы можем это сделать в более спокойной и уединённой обстановке. Прошу меня извинить, но здесь я не буду рассказывать об этом. Её негласное влияние заворожило и вмиг резко привлекло, отчего Том явственно осознал и просчитал, как же было бы удобно иметь неподалёку от себя такую впечатляющую способность обезоруживать собеседников, даже таких, как он. Безусловно, сейчас она ему нравилась так же, как и то, чем, судя по всему, она занимается. В разуме пронеслось достаточное количество преимуществ, почему ему следует принять это предложение, потому незамедлительно Том выдавил вежливую улыбку, хоть и чувствовал себя обезоруженными и разбитым, и согласно протянул: — О, мне было бы очень любопытно узнать об этом больше. Как насчёт того, чтобы... скажем, через три дня увидеться где-нибудь... — Готова пригласить вас в свою обитель, Том, — неожиданно подхватила Гермиона и посмотрела на Антонина. — Буду ждать вас к вечеру, Антонин знает, где я живу. Том кивнул и встретился взглядом с Антонином, который теперь выражал абсолютное спокойствие, лишь незаметно угрожающе сверкая в наступившей темноте, предвещающей начало спектакля. Это был сигнал, и ему снова пришлось отстраниться от собеседников, после чего он медленно поднялся, посмотрев на балкон, где уже из-за наступившей в зале тьмы не видел фигуру Адама, и тихо прошептал: — Прошу меня извинить, нужно отлучиться на несколько минут. Антонин и Гермиона, повернувшись к нему, с пониманием кивнули и снова посмотрели на осветившуюся тёплым светом прожекторов сцену. Когда Том обернулся, чтобы поправить щель занавески, то услышал, как в воцарившейся тишине, осторожно беря ладонь Гермионы в свою, переплетая пальцы и сжимая, Антонин протяжно прошептал: — Да начнётся спектакль.Глава 12. Доброжелательность
31 января 2022 г. в 23:31
— Хватит уже сверлить мой профиль — дырку сделаешь, — со смешком произнёс Антонин, переводя взгляд с сигаретного дыма, парящего над тлеющей сигаретой, на Джонатана.
Тот медленно поднял голову, отрываясь от раскрытой книги, и невозмутимо посмотрел на него.
— Что? — с непониманием переспросил он.
Антонин вздохнул и покачал головой, бросая окурок в пепельницу и вонзая пальцы во взлохмаченные кудри.
Сидеть неделю дома — будто наказание. Кажется, он уже успел внимательно осмотреть всю текстуру стен вплоть до каждой трещинки, вызнав все изъяны, бессильно маялся и курил одну за одной сигареты, уже не зная, чем себя развлечь.
Фрэнк по-прежнему переживал смерть Бенджамина, становясь неразговорчивым и замкнутым в себе, практически не покидал дом и молча изучал схему театра, по требованию Тома пытаясь выучить её наизусть. Адам где-то постоянно пропадал с Томом, с того момента не отступая от него ни на шаг, и постоянно о чём-то с ним переговаривался. Все готовились к решающей вылазке, до мелких деталей продуманной Томом и Августусом, который теперь каждый день наведывался к ним в дом, рассказывал новости, хватал с собой Джонатана, и оба куда-то исчезали до самого утра. А Антонин бессмысленно болтался дома и едва преодолевал в себе желание свалить отсюда и смотаться к Гермионе, о которой было известно только то, что передал несколько дней назад Джонатан.
Мир замедлил своё время.
Бесчисленное количество секунд стрелкой часов отсчитывались тихим потрескиванием, и на третий день домашнего ареста Антонин не выдержал и бросил в них заклинание, испортив стену так, что потом Адам долго фырчал и едва сдерживался, чтобы не выговорить ему всё, но тот исправлять ничего не стал, пока не увидел это Том и не одарил всех многозначительным взором. Антонин тогда самым наглым образом отвернулся, наплевав на эти глупости, а после услышал, как Джонатан, почти не сдержав вздох, навёл порядок, явно закатив глаза, а потом свалил в свою комнату.
Даже здесь прикрывает его задницу, чертила.
Никто не знал о том, что Антонин попросил Джонатана наведаться к Гермионе, и даже сам Джонатан не спрашивал причину столь странного желания никому об этом ничего не говорить. Он молча выполнил просьбу, выложил все детали, что ему удалось раздобыть, и, казалось, с головой погрузился в предстоящую махинацию, да только Антонина нельзя было бы назвать ему другом, если бы он не знал, что на самом деле тот определённо находит время на свои теории, догадки и ни за что не выпускает из вида такие мелочные детали, как, например, эта. Интересно, как скоро он осторожно подползёт к нему змеёй и посредством завуалированных слов, напоминающих обычную болтовню, начнёт выпытывать ответы на интересующие его вопросы?
Антонину стало казаться, что за ним постоянно следит стальной взор, протыкая его насквозь и выискивая в нём изъяны.
Нет, он этого не видел и ни разу не замечал, но ощущения говорили об обратном, и даже сейчас всё нутро различало пристальный взгляд, пронзающий будто душу, но стоило ему резко развернуться, как он наблюдал Джонатана, безмятежно устроившегося в его излюбленном кресле, поддерживающего ладонью голову и вчитывающегося в десятки строк какой-то книжонки, и он ни разу не смотрел на него — даже шевелюрой не тряхнул и глаза не поднял, пока тот не заговорил с ним.
Может быть, это просто предчувствие и страх, что он знает многим больше, чем Антонину хотелось бы? Сжирало и подстёгивающее ощущение, которое вызывает невыносимый дискомфорт оттого, что тот и так достаточно проницателен и совсем не дурак, чтобы не разглядеть, что Гермиона не просто его цель и задание, порученное Риддлом. До кучи к наблюдательности способствовал личный опыт, который отразился на нём, как самое яркое пятно воспоминаний, что он с ярым желанием стремился забыть, да, судя по нему, вряд ли такое забудешь.
Антонину это напоминало пороховую бочку, и когда она взорвётся — неизвестно. Сидеть на ней было ужасно неприятно и даже страшновато. Он не мог похвастаться тем, что на все сто знает Джонатана — он даже не уверен, что тот сам себя знает вдоль и поперёк, но единственную, как ему казалось, верную тактику пришлось выбрать: меньше скрываешь от Эйвери — меньше в нём желание разгадать тайну. Поэтому он выбрал именно его. Во всяком случае, Антонин абсолютно уверен, что тот следит за языком и случайно не сболтнёт ничего лишнего, чего нельзя сказать о Лестрейндже, который не всегда понимал всю тяжесть и важность просьб, или Розье, который молниеносно бежал к Риддлу и выкладывал всё как на духу.
И сейчас, глядя в эти проницательные глаза, Антонин остро ощущал, как что-то опасливо щекочет нервы — лезвие, дразняще скользящее по тонкой коже, грозясь в непредсказуемый момент нанести рану или по каким-то причинам оставить его в покое.
В прихожей хлопнула дверь, и в скором времени на пороге появились Том, Августус и Адам. Том тут же прошёл к столу, где был раскрыт план театра с обозначенными на нём красными линиями и точками, и задумчиво поджал губы. Адам устало плюхнулся на стул и схватил из вазочки конфету, внимательно глядя на то, как тот разглядывает карту. А Августус неторопливо подошёл к Джонатану, поднявшему на него голову, и махнул ему следовать за ним, на что тот поднялся из полулежащего положения, отложил книгу и молча направился за верхней одеждой — их можно не ждать до следующего утра.
— Антонин, — заговорил Том, покосившись на него, на что он тут же безучастно посмотрел в тёмные глаза и вопросительно приподнял бровь. — Завтра новая постановка в театре. Пригласи мисс Грейнджер составить тебе компанию.
Антонин тут же почти незаметно сощурил глаза, на автомате потянулся к манжете и принялся разглаживать её, обнаглевшим взором впившись в бесстрастное лицо.
— Более хитрая ловушка для уверенности? — невесело уточнил он.
Том устало опустил взгляд на план здания, затем, прикрывая ненадолго веки, выпрямился и прямо посмотрел ему в глаза.
— Это необходимость. За мной наверняка следят и будет очень глупо, если ты не возьмёшь с собой мисс Грейнджер в театр.
Ему крайне не нравилась эта идея, но Антонин сокрушённо понимал, что Том прав, иначе что молодые джентльмены забыли в стенах театра без сопровождения хотя бы одной дамы?
— А Астрид? Почему бы тебе не взять её? Я могу и обойтись.
Том коротко посмотрел в сторону Августуса и Джонатана, которые уже готовились покинуть их, и негромко ответил:
— Мне не хотелось бы потом объяснять ей, куда я исчез и что произошло, а что делать с мисс Грейнджер, я уверен, ты прекрасно разберёшься.
Антонин задумчиво прикусил нижнюю губу, затем сбросил с себя думы, главная мысль которых озарилась самой яркой вспышкой, выпустил из пальцев манжету и, резко поднявшись со стула, молниеносно прошёл к висящим на крючке пальто и шляпе.
— Хорошо, тогда не ждите до утра, — легко отозвался он и так же быстро шмыгнул в прихожую.
Вот она — свобода. Долгожданная свобода.
Что бы он делал в первый день своей свободы после мучительного заключения? Явно уповал бы на развлечения, не зная, куда идти, лишь бы ощутить вкус жизни. Но не в этот раз, потому что все проведённые в заключении дни проходили с одной-единственной мыслью и ярым, испепеляющим желанием — увидеть Гермиону, посмотреть ей в глаза и убедиться, что с ней всё хорошо.
На бегу небрежно накинув шляпу и просунув руки в рукава пальто, Антонин устремился в ближайший узкий безлюдный переулок, откуда смог трансгрессировать к дому Гермионы. Он без проблем прошёл преграду защитных чар, часть из которых ранее устанавливал сам, молниеносно взбежал по ступенькам и постучался в дверь, прислоняясь к косяку и нетерпеливо дожидаясь ответа. Некоторое время стояла тишина, и наконец защёлка издала одобрительный звук, эхом отразившись самым настоящим блаженным откликом в груди, и на пороге предстала Гермиона.
Она изменилась.
Ему казалось, что она изменилась и стала ещё лучше, чем была в последнюю их встречу. Несмотря на то, что лицо стало более мраморного оттенка, а скользящие по нему глаза — острее и тускнее, её вид напоминал божественное изваяние, дарованное высшими силами для того, чтобы просто наблюдать, проникаться и, может быть, сходить с ума. Уже знакомое остриё лезвия будто прикоснулось к пульсирующим венам и опасно заиграло на чувствах, вызывая приличную порцию адреналина, начиная тонуть в котором Антонин не смог сдвинуться с места и произнести хоть слово, загипнотизированно уставившись в блестящее обсидиановое полотно, укутывающее заживо поглощающей тьмой, такой тёплой и враз кажущейся жизненно необходимой, что перехватило дыхание. И чужая тоска быстро устремилась к нему и схватила за горло, зажав связки и вызвав в глотке ком, который он даже не старался проглотить. Сильнее завалившись на дверной косяк, Антонин ощутил, как в то же мгновение грудь поразило что-то смертельно острое и болезненное, но одновременно накалённое для того, чтобы в несколько секунд расплавить его сущность, потопить в жерле вулкана и заставить обречённо раствориться в разбившемся на осколки мире, части которого он готов сложить к её ногам — части которого он готов собирать хоть вечность по кусочкам, чтобы однажды преподнести к её глазам.
Это было невозможным. Нет, такого в этом мире не бывает.
Кажущиеся пустыми и в то же время слишком заполненными чем-то тяжёлым глаза быстро осмотрели его, и Антонин с жадностью выискивал в них хотя бы тень восторженности или радости от встречи, и, может быть, он сам себе придумал ввиду того, что знал: Гермиона не могла по-настоящему что-то чувствовать, — но определённо увидел в них утешающий блеск и от этого смог приоткрыть губы, чтобы наконец втянуть в себя воздух.
Она слабо улыбнулась и сделала шаг назад, приглашая войти, но тот так и стоял, неотрывно разглядывая блестящий взор.
— Чего стоишь? Заходи, — улыбчиво произнесла Гермиона, энергично махнув головой в сторону гостиной и ещё сильнее расплывшись в простой улыбке — да, кажется, она действительно была рада его видеть.
Наверное, это дало ему оживиться, но Антонину пришлось приложить слишком много усилий, чтобы оттолкнуться от дверного проёма, выпрямиться и переступить порог. Машинально он снял шляпу, тряхнул спутанными густыми кудрями и показал привычную озорную улыбку, выдохнув:
— Как ты тут?
Гермиона проследила за тем, как он снял верхнюю одежду и, не дожидаясь, направилась в небольшую, но очень уютную гостиную, взмахом палочки заставила книги закрыться и сместиться на комод, а сама прошла к столу и устроилась за ним на стуле, взявшись помешивать только что разлитый в чашку горячий чай.
— Скучно, но уже ожидается не совсем, — наконец, ответила она, одарив его вымученной улыбкой.
Антонин прошёл к столу, попутно бегло оглядывая обстановку, пытаясь заметить в ней хоть какие-то изменения, которых не обнаружил, за исключением завалов из разнообразных книг, и остановился у свободного стула, не торопясь занять его.
— Книжками развлекаешься?
— Будешь чай? — игнорируя его вопрос, спросила она, потянувшись к чайничку, на что он сразу покачал головой и медленно опустился на стул, заглядывая в мерцающие глаза, при виде которых что-то снова сдавило ему глотку — кажется, это что-то знакомое, напоминающее тоску. — Рассказывай, что у вас приключилось? Ко мне заходил Джонатан несколько дней назад и дал явный намёк на то, что происходит какая-то...
— Остановись, — мягко прервал её Антонин, опираясь запястьями на стол. — Не торопись. Я всё тебе расскажу, только дай мне пару минут обычного человеческого общения, а то, знаешь ли, просидеть целую неделю без обычной болтовни да ещё в одних и тех же стенах и взирать на хмурые лица, что и так вижу каждый день, — в общем, не рекомендую.
— У тебя хотя бы были собеседники, — усмехнулась Гермиона, притянув к губам чашку чая.
— Не думаю, что ты в них остро нуждалась, — ехидно заметил Антонин, немного сощурив глаза, что продолжали неотрывно разглядывать собеседницу.
Она слабо улыбнулась, уловив намёк, и некоторое время сдерживала его пристальный взор, затем чуть сдвинула брови, посуровев, и обеспокоенно произнесла:
— Перестань так смотреть на меня.
Антонин перестал улыбаться, посерьёзнел и с тенью непонимания принял вопросительный вид, на что Гермиона отставила от себя чашку, поднялась с места и зашагала по комнате.
— Как? — развернувшись, уточнил он ей в спину.
— Джонатан рассказал мне о том, почему повела себя так мисс Руквуд, — бесстрастным тоном ответила Гермиона, надавив на обращение к Астрид, будто специально подчёркивая и выражая тем самым своё изменившееся к ней отношение, затем она резко обернулась на Антонина и, чуть склонив голову набок, честно добавила: — Уже успела подумать, что и ты пропал из-за неё.
Он опустил взгляд на поверхность стола, серьёзно задумавшись над заявлением, затем снова поднял их и, ощутив подступающую и душащую чужую тоску, пытающуюся обхватить его со спины за плечи и, как щупальца, подползти к горлу, проникновенным тоном возразил:
— Нет. Ты не должна была так подумать.
Некоторое время она испытывающим взором сканировала его, затем совсем свесила голову и с пониманием кивнула, опустив глаза в пол.
— Да, прости.
Антонин медленно поднялся из-за стола и сделал осторожный шаг ближе, заводя за спину ладони. Вглядываясь ей в глаза, ярко оттеняющие хорошо скрываемую до этого печаль, он понял, что с Гермионой явно что-то не то — она точно изменилась за время его отсутствия.
— Чем ты занималась все эти дни?
— Читала книги, искала информацию, думала над тем, как выкрасть у Тома крестраж, — быстро ответила та, лишь на мгновение отведя взгляд, и этот незначительный жест дал Антонину понять, что она что-то не договаривает.
Он задумчиво посмотрел себе под ноги, затем бросил пристальный взор на округлые колени, спрятанные под чёрной тканью чулок, неторопливо поднял глаза на подол юбки, затем на бледные ладони и едва выглядывающие запястья, а после немного нахмурился.
— Покажи руки.
Встретившись с её взглядом, ставшим напоминать острие кинжалов, Антонин подошёл к ней ещё ближе и медленно протянул открытую ладонь.
— Покажи.
Она долго молчала, выдерживая пристальный взор, затем отвела глаза и вполоборота отвернулась.
— Не надо, Антонин... — поморщившись, неохотно возразила, но была перебита.
— Гермиона, покажи, — настаивал он, обойдя её, чтобы снова посмотреть в глаза.
Она передёрнула желваками, напомнив привычку Риддла, опустила веки, будто успокаиваясь, и снова посмотрела на него.
— Только не говори ничего. Я по неосторожности...
Антонин, наконец, позволил себе взять её за ладонь, повернул открытой частью и различил почти зажившие царапины, некогда бывшие, скорее всего, серьёзными и, судя по явному рисунку, глубокими ранами.
— Откуда это? — требовательно спросил он, подняв на неё блестящие глаза.
Гермиона тут же выдернула ладонь, шумно вздохнула и тихо произнесла:
— Я же сказала: моя неосторожность.
— Твоя неосторожность — несколько раз подряд рассекать кожу ножом? — не замечая, как стискиваются зубы, уточнил Антонин, предчувствуя подступающие противоречивые ощущения, перемешивающиеся в странный коктейль из раздражения и тревоги. — Я умею различать случайное от неслучайного.
— Антонин... — устало начала та, покачивая головой, будто выражая тем самым, что не собирается даже что-то объяснять, но считает уместным хоть как-то заверить его в том, что ничего страшного не произошло.
— Гермиона, — твёрдо и вкрадчиво перебил он, одаривая тяжёлым взглядом, который заставил её замолчать. — Что ты делала все эти дни?
— Я же сказала...
— Что же ещё ты делала все эти дни? — неумолимо настаивал Антонин, делая незаметные полшага ещё ближе, из-за чего Гермионе пришлось приподнять голову, чтобы не прервать зрительный контакт.
Она опасливо сверкнула зрачками, и ему показалось, что сейчас в его сторону обрушится весомое и неуступчивое возражение — в лучшем случае, — или весь гнев и раздражение тьмы, царящей в ярких завораживающих глазах — в худшем, — но вдруг Гермиона неожиданно резко отвернулась и направилась к окну, задвинутому шторами, и Антонин, не думая, последовал за ней, чтобы понять, что она чувствует.
В комнате закружила настолько душная тоска, от которой ему становилось тяжело дышать, а за спиной ощущалось слишком явное присутствие чего-то громоздкого и отвратительного, из-за чего он даже не преминул один раз обернуться и удостовериться, что там никого нет.
— Я устала, — наконец, выдала Гермиона, прикладывая ладони к бледным щекам, будто они у неё горели, и вглядываясь на подъездную дорожку, видную через щель стыка штор, затем чуть опустила веки и тихо добавила: — Я просто устала.
Антонин не был хорошим психологом да и людей не слишком проницательно различал, если это была не ложь, но именно Гермиону он почему-то чувствовал так, словно её вывернули наизнанку и протянули ближе, и ему оставалось только прочитать и понять, что же с ней происходит.
— Зачем ты порезала ладонь? — не отставал он, ощущая, как сам же поймал ответ на свой вопрос, но хотел услышать это от неё.
— Я теряю себя, — протяжно и холодно заговорила она, чуть сощурив глаза, будто во что-то всматриваясь на улице. — Я уже совсем ничего не чувствую.
Гермиона замолчала, словно передумала говорить, а затем отвернулась от окна и подняла на него глаза, плотно сжав губы.
— Объясни, — сказал он и скопировал её жест.
Она некоторое время выдерживала цепкий взгляд, хмуря брови, затем, видимо, решилась признаться.
— Всё кажется бестолковым и ненужным. Ощущение, словно нет никакой ценности в том, что мы пытаемся сделать. Я уверена, история уже изменилась — газеты никогда не кричали о Томе, он никогда не был известен как оратор или человек, имеющий отношение к социальной или политической среде. Из той истории, что я знаю, он всего лишь покинул Британию и на десять лет канул в неизвестность, чёрт знает чем занимаясь, и только ближе к возвращению прославился познаниями в тёмной магии, сотворив с собой чёрт знает что. Постоянное взаимодействие с людьми его явно меняет, и с таким статусом, который он успел уже приобрести за короткий срок, вряд ли у него не хватит мозгов, как это удержать. Что ещё требуется от меня? Что?
Антонин внимательно слушал её и с набирающим обороты изумлением ловил каждое слово, миг за мигом осознавая, насколько всё хуже, чем ему представлялось: она выглядела так, будто потеряла цель своего существования и готова вот-вот пуститься прочь, подальше от всего, что её когда-то связывало с этим миром, в который более-менее успешно стала вписываться.
— Нам срочно нужно вернуть тебе крестраж, — заключил он, на что Гермиона невесело усмехнулась, закатив глаза, и на мгновение отвела голову в сторону.
— Антонин, — саркастично начала она сквозь натянутую улыбку, — мы уже рассмотрели все возможные варианты, как это сделать, и не один не соответствует нашей безопасности! Том всё поймёт, будут огромные проблемы, и если на себя мне плевать, то что будешь делать ты?
— Да плевать уже, что буду делать я, — твёрдо возразил Антонин, жадно всматриваясь в блестящие глаза. — Разве ты не понимаешь, что уже нельзя медлить и пора возвращать то, что принадлежит тебе? Ты становишься будто не человеком. Неделя, Гермиона! Меня не было неделю! За это время ты успела надумать чёрт знает что, какого-то чёрта порезать себе ладонь и сейчас говоришь, что всё бессмысленно, потому что ты уже что-то изменила. Вспомни! Том ясно дал понять, что должно произойти масштабное событие, а не эти мелочи, в которых он сейчас меняется...
— А где гарантия, что мы не сделаем хуже? Что, если масштабное событие приведёт к ещё большей разрухе? Превратит его в самую худшую версию себя?..
— Ты веришь в случайности? — быстро перебил Антонин спокойным тоном, из-за чего Гермиона немного опешила от такой резкой смены настроения.
— Что? Причём тут случайности? — не поняла она.
— Веришь или нет?
Она нахмурилась и на мгновение задумалась.
— Только в везение.
— Случайностей не бывает. Неужели пример Риддла тебя ничему не научил? Ты не случайно здесь оказалась, Гермиона. Не случайно нашла его побрякушку, в которую он вложил свои чувства. Всё, что с вами произошло, не может являться случайностью, иначе тебя бы не было здесь. По-твоему, в мире возможно всё и тебе выпал один на миллион шанс просочиться сквозь время и оказаться в нужном месте? С нужными людьми?
Гермиона нахмурилась ещё сильнее и опустила глаза в пол, будто что-то там выискивая, тем временем соображая. Она молчала так долго, что Антонин ощутил жарящее нетерпение и, склонив голову, чтобы заглянуть в глаза, окликнул её по имени.
— Марта говорила кое-что, — наконец, задумчиво протянула та. — Она говорила о судьбе.
— Что именно?
— Что судьба не определена ни у одного человека и сама суть этого понятия означает прошлое — то, что уже произошло с человеком, является судьбой.
Антонин не совсем понимал, что она хочет этим сказать, но собрал в себе всё терпение, чтобы дождаться объяснений, а не трясти их насильно.
— Марта сказала, что моё появление здесь уже было предрешено мною только потому, что я выбрала это ещё в момент, когда позволила его магии найти во мне приют — принять нить, совершить совместное действие, которое нас и связало. С его же стороны всё намного сложнее: в какой-то момент каким-то действием он позволил мне оказаться здесь, и такова у него судьба. Но судьба — это прошлое, оно не может быть будущим, потому... потому Марта сказала, что каким-то своим решением он предначертал нам столкнуться. Но в будущем он не мог этого сделать, только я выбирала, принять мне его или нет. Значит, это было сделано в прошлом, которого ни я, ни он не знаем.
Гермиона оживлённо сверкнула глазами и посмотрела на Антонина так, будто видела его впервые.
— Это та же самая петля, которая нашла выход в это время! И она будет повторяться снова и снова...
— Она не будет повторяться снова и снова, — остановил её Антонин. — Ты уже здесь, и ты изменила какие-то детали...
— Ещё нет, ведь Том не спрятал пока что диадему в школу, не родилась я и не нашла...
— А ты уверена, что родишься? Почему ты считаешь, что должна родиться, если ты есть здесь?
— Во времени могут существовать две копии, и присутствие Тома и Волан-де-Морта в моём временном отрезке были явным тому доказательством.
— Тогда почему взрослая Гермиона не столкнулась там с тобой? Почему ты не пошла к юной себе?
— Я уверена, были на то причины...
— Остановись, ты не права, — покачал головой Антонин, позволив кудрям упасть на лицо, из-за чего их пришлось тут же смахнуть. — Или, может быть, права, но задумайся: почему ни в одном пергаменте Риддл не упомянул взрослую тебя?
— Потому что он не знал, что моё имя имеет вес и что он должен о нём знать... — сразу же сообразила Гермиона.
— Хорошо, тогда почему ты не была рядом с Волан-де-Мортом? Почему история молчит о тебе? Почему Том был уверен, что это не так, и в куске рассказа, в котором Том описывал разговор с Волан-де-Мортом, где упоминалось твоё имя, тот знал тебя только как школьницу и подружку Поттера?
— Волан-де-Морт мог не сказать ему, что припомнил знакомую фамилию, — возразила Гермиона.
— Допустим, но что ты тогда скажешь о тех сюжетах, где в самом начале Том сразу же попросил юную версию меня рассказать ему обо всём, что с ним происходит? Там не было тебя, Гермиона, — настаивал Антонин. — Том тебя не встречал здесь.
— Может быть... может быть, потому что он так же не знал, что я играю важную роль и...
— Ты наткнулась на его крестраж, и когда он описывал, то точно дружил с Волан-де-Мортом и у них был прекрасный композит. Ни тот, ни другой тебя не знали.
— Но Волан-де-Морт мог намеренно промолчать!..
— Он прожил жизнь, помня, что Том должен появиться, потому что юная версия меня рассказала ему обо всём! А там прямо указано, что Волан-де-Морт ни черта о тебе не знает!
— Чёрт, — сдавалась Гермиона, лихорадочно выискивая аргументы к своему заявлению. — Тогда... тогда есть ещё один вариант, что что-то пошло не так и здесь меня просто не стало, а Волан-де-Морт не смог вспомнить мою фамилию или... я была под другой фамилией! Может, у меня была другая история!
— И он тебя не вспомнил, когда увидел? — с сомнением уточнил тот, затем отрицательно покачал головой. — Нет. Ты здесь и здесь нет никакой петли. И у нас один-единственный шанс что-то изменить.
— Но Марта сказала, что судьба является прошлым!.. У Тома была петля!..
— Значит, это последствия его выбора. Это значит, что... он ещё до попадания в петлю принял какое-то решение, и мир был даже не тем, каким ты его знала, — заключил Антонин, и оба замолчали, после чего он тихо добавил: — Если верить Марте.
— А ты веришь ей? — тут же отозвалась Гермиона, пристально посмотрев ему в глаза, из-за чего тот едва преодолел желание отвернуться.
Ощутив в глотке неприятный ком, Антонин отвернулся и медленно прошагал к столу, вспоминая всё, что ему за всю жизнь говорила Марта.
Расти рядом с ведьмой, которая видела много больше, чем обычный волшебник, было тяжело. Все её предупреждения и подстрекания были точны и находили реализацию, потому что она давала ему какие-то напутствия на то, что он и сам не знал, потом сталкивался с этим и понимал, что та ему говорила какие-то вещи не зря. Всю свою сознательную жизнь он рьяно боролся с тем, что она говорила, в ссорах кричал, что не верит ей и не собирается слушать, отрекался от предначертаний и предупреждений, даже нарочно встревал в ситуации, о которых был предупреждён, и пытался выиграть другой исход событий, чтобы прийти и доказать — всё было не так, как она сказала! Он был ужасно непослушен, пререкался и делал всё по-своему, раз за разом сталкиваясь с тем, что Марта права, а у него ничего не удавалось изменить. И чем чаще такое случалось, тем сильнее он раздражался и впадал в ярость, выкрикивая проклятья в сторону ведьмы, с которой невозможно было существовать рядом. Её слова душили и заставляли плавиться в безысходности. Хотелось назло бороться с происходящим, не слышать ничего и доказывать обратное, но она везде и всегда была права! Это так сильно угнетало, что Антонин готов был рвать на себе волосы, лишь бы не видеть и не слышать её, а та, в свою очередь, не могла не пренебречь предупреждениями, ласково воркуя скрежещем голосом, что просто переживает за него. Лишь однажды им удалось поставить в этой бесконечной последовательности не точку, а хотя бы запятую, чтобы остановиться и договориться о том, что она больше не будет лезть в его жизнь и пичкать напутствиями, но даже недавно, когда он заявился домой за Гермионой, чтобы забрать её обратно в Берлин, Марта и тогда успела сбросить на его голову тяжёлый груз предостерегающих слов, хотя он тут же возражал, напоминая о договорённости. И в который раз заглядывая в обсидиановые омуты, волшебно сверкающие и завлекающие куда-то бездумно следовать, он сокрушённо понимал, что та опять оказалась права. Она снова сказала ему то, что его поджидало, и до отчаянного смирения в этот раз даже не хотелось сопротивляться.
Он смертельно устал. Он устал от того, что она вечно оказывается права.
И если тогда он мог бездумно противиться этому, желая принципиально доказать обратное, то сейчас это было бы бездарно глупо и нелепо. Сейчас это было бы невероятно опасно и непозволительно.
Антонин остановился у стола, повернулся обратно лицом к ожидающей ответа Гермионе и, чуть приподняв подбородок, окидывая ту оценивающим взглядом, произнёс:
— Верю. А ты?
Та тяжело вздохнула и кивнула.
— Она сказала точно то же самое, что предположил сейчас ты: была другая реальность, в которой Том принял такое решение, что заключило его впоследствии в петлю. Это значит, был кто-то ещё, кто так же просочился сквозь время, более раннее, но он знал Риддла. Может быть, был его сокурсником или с одного факультета, или встретился с ним позднее, или...
— Какая разница, кем он был? — перебил Антонин. — Сейчас его явно нет...
— А что, если это кто-то, кто сейчас общается с ним, прикрываясь под маской заинтересованного в нём человека?
— Тогда следует учитывать, что даже в твоей реальности он как-то должен был контактировать с Томом. Если они были как-то связаны, что Том из-за него принял такое решение, что изменилась вся его жизнь, а он попал в петлю, то это какой-то близкий человек, нет?
Гермиона опустила голову и принялась пересекать комнату, пытаясь что-то вспомнить.
— Кто-то из Пожирателей смерти?
— Он должен быть явно старше Риддла хотя бы на несколько лет, а тот писал, что все его сторонники — это дети школьных приятелей или же мы...
— Логично, — кивнула та. — Тогда я представления не имею, кто это мог быть.
— А зачем нам его искать? Том решил задачу — он вышел из петли. Сейчас осталась другая задача — изменить ему жизнь, — легко отозвался Антонин и запустил пальцы к манжете, принявшись её поправлять.
— Меня пытались пристрелить, — неожиданно заявила Гермиона. — Что, если кто-то знает, что я не из этого времени, и пытается помешать?
— Исключено. Пытаются помешать Тому, а не тебе. Ты просто попалась под руку — некий рычаг давления, чтобы припугнуть нас.
— Что ты имеешь в виду? — снова оживилась та, подходя к нему ближе.
— Кому-то очень неугодно, чтобы у Тома получилось выйти на политическую арену и влиять на общество своими высказываниями. В Министерстве локальное противостояние двух сторон, одна из которых, по нашим подозрениям, имеет прямое отношение к режиму Гриндевальда — его бывшие соратники. Помнишь, я рассказывал тебе о неких людях, которых мы называем безумцами? Они устраивают собрания по всему городу, агитируют людей выступать против Риддла и не верить ни единому его слову, доказывая, что он ведёт к революции или, хуже всего, к открытому противостоянию. Люди очень боятся войны, некоторые перестают ему верить и считают, что именно он приведёт на свободу Гриндевальда или сам займёт его место, как второе пришествие ужаса, который им посчастливилось пережить. Кто-то очень крупно играет против замыслов Тома, учитывая, что они реально не несут революционный характер. Во всяком случае, он всеми силами стремится избежать открытого переворота. Те безумцы неуловимы, и Том обратился к Руквуду...
— Руквуд старше Тома, разве нет? — неожиданно перебила Гермиона. — Что, если речь была о нём?!
— Руквуд? — с сомнением переспросил Антонин, нахмурившись, затем выпустил манжету из пальцев и покачал головой. — Нет-нет.
— Но он наравне с тобой знал, что Том явится в моё время.
— Тогда почему он ничего не сделал? Почему он убил Волан-де-Морта, а не наоборот, помогал ему? Почему он хотя бы перед твоим уходом не признался в этом? Руквуд старше нас на пять лет — зачем ему на пять лет раньше оказываться во времени? Причём он вырос в Германии, и Том встретил его на момент, когда уже была диадема.
— Ну да, — задумчиво согласилась Гермиона. — Чёрт!
— Зачем ты пытаешься выяснить, с кем до этого имел связь Том? Совершённое не так важно, как то, что мы пытаемся сделать. В данный момент Риддл под угрозой, как и ты, общаясь со мной...
— У меня есть крестраж, — со смешком напомнила та.
— Прекрасно, но я не совсем готов проводить какие-то ритуалы и вытаскивать тебя с того света, — серьёзно отозвался Антонин, не сводя с неё пристального взгляда. — Даже не вздумай больше так полагать и обесценивать свою жизнь, иначе, если ты бросишь меня, я сам найду тебя и оживлю только для того, чтобы лично прикончить, ясно?
Гермиона неожиданно залилась смехом, таким чистым и высоким, что тот ощутил, как по телу пробежалась дрожь. Он некоторое время смотрел на неё, на то, как её плечи содрогаются от смеха, и сам не сдержал улыбку, почувствовав отступление удушливой тоски, всё это время державшей его за плечи.
— Я серьёзно, — улыбчиво добавил он и облокотился на стол, скрестив ладони на груди и продолжив завороженно наблюдать за тем, как та некоторое время ещё посмеивалась над его заявлением.
Когда Гермиона успокоилась, почти неслышно выдохнула и искрящимися глазами посмотрела на него, она легко произнесла:
— Просто напоминаю, что если со мной что-то случится, то это не смертельно, так что не переживай, я не боюсь шататься с тобой по улицам города.
— А как ты могла подумать, что из-за Астрид я буду бояться шататься с тобой по улицам города? — ещё сильнее скрестив руки на груди, вкрадчиво поинтересовался Антонин. — Что ещё ты успела надумать обо мне?
— Ничего, правда, — выдохнула Гермиона и скопировала его позу. — Просто неделю взаперти сходила с ума.
— А порезы зачем? — спросил он, кивнув на спрятанную ладонь, понимая, что после разлуки ему снова удалось установить с ней тесный контакт, и та будет, как всегда, откровенна.
— Не забывать, что я ещё жива, — напряжённым тоном мгновенно призналась Гермиона, но уже не отвернулась и не закрылась, как это делала некоторое время назад.
Антонин выразил на лице удивление и сменил взор на требующий объяснения. Та немного помолчала, затем прошла к столу и облокотилась на него так же, как и он, продолжая держать ладони скрещенными. Уставившись под ноги, она медленно заговорила:
— Ты же знаешь, что я ничего не чувствую. Странным было открытие, что без твоего присутствия это «ничего» имеет более глубокий смысл и более острое ощущение.
Антонин проследил за тем, как Гермиона подняла на него глаза и дальше задумчиво продолжила:
— Мне стало казаться, что я сделала достаточно и всё перестало иметь цель, ведь она выполнена, разве нет? Я читала книги и не ощущала удовлетворения от полученной информации, смотрела на себя в зеркало и видела ужасную себя, с которой вряд ли здравомыслящий человек будет входить в контакт...
— Спасибо за комплимент, всегда знал, что я не в своём уме, но благодарю, что напомнила, — присвистнув, легко отозвался он, на что Гермиона усмехнулась, обнажив безмятежную улыбку.
— Я не о тебе...
— Да ладно, меня всегда ещё сбрасывают со счетов, — продолжил легкомысленно Антонин, отмахнувшись, и та засмеялась.
— Брось, я серьёзно! — отшатнувшись от стола и опустив руки вниз, возразила та, выпрямляясь перед ним.
— А я нет, — со смешком отозвался тот и оперся ладонями на стол, чтобы запрыгнуть и устроиться на нём удобнее. — А ты повелась.
Мягко улыбаясь, он проследил за тем, как Гермиона едва преодолела желание пихнуть его в плечо и вместо этого закатила глаза и снова беззвучно усмехнулась.
— Ладно, просто я немного захандрила. Не обращай внимания.
— Если ты пообещаешь, что не будешь больше так делать, — кивнув ей на руки и посерьёзнев, произнёс Антонин.
— Это был один-единственный раз. Больше такого не повторится, — уверенно отозвалась Гермиона, посмотрев на тыльную сторону своей ладони. — Я просто посчитала нужным проверить свою догадку. Боль приземляет, а я готова была испытывать даже её, лишь бы не эту проклятую тоску, что удушала сутками.
— Скажу тебе честно, когда я зашёл, подумал, тут похороны час назад состоялись, — болтнув ногами по воздуху, вкрадчиво ответил тот, и оба издали смешки. — Оказывается, не обманулся: ты тут уже часть себя хоронила.
Гермиона снова издала смешок и обратно подошла к столу, чтобы облокотиться и занять рядом с Антонином место, только чуть ближе, чем в предыдущий раз.
— Больше не буду.
— Будто кто-то тебе даст, — усмехнулся он и глубоко вздохнул, посмотрев на заваленный книгами комод. — Ладно, давай собирайся, тебе срочно нужно на прогулку, пока запах твоих похорон не выветрился из квартиры. Расскажу все события да придумаем, что делать с твоим крестражем, а то уже боюсь однажды застать тебя, тыкающей в себя палочку с непростительным.
Гермиона снова рассмеялась, отошла от стола и направилась в свою комнату, чтобы переодеться.
— У тебя, кстати, есть выходная одежда? Ну, на какие-нибудь светские мероприятия? — крикнул ей Антонин, когда она скрылась за дверью.
— Не особо, а что? — в ответ прокричал приглушённый голос.
— Тогда отправляемся покупать тебе платье и другие ваши дамские штучки — пойдём в театр, — обозначил он и через короткую паузу медленно протянул: — Завтра вечером там обещается потрясающее представление.