Прежде чем всё разрушится

      — Ну наконец-то, — услышал он тихий голос из глубины комнаты, из-за чего лениво поднял голову с поверхности дивана и с трудом разлепил глаза.       Обстановка плыла так, словно мгновение назад ему зарядили ошеломительную оплеуху и теперь предстояло каким-то неведомым образом прийти в себя. В следующий миг голова начала раскалываться так мощно, что Антонин простонал, покачнулся и всем корпусом рухнул на спинку дивана.       Боль была невыносимой, а накануне появившееся желание сдохнуть было очень кстати — теперь уж точно хотелось отдать концы на тот свет, лишь бы не существовать в этом проклятом мире с адским пламенем в башке.       Перед носом чем-то запахло — Антонин с усилием поднял веки и увидел возле лица плавно покачивающийся стакан с водой, в которую явно что-то было добавлено.       — Это моя смерть? — протянул он.       — С удовольствием подсыпал бы тебе яд, чтобы на одного идиота в мире стало меньше, но, к твоему счастью, а моему сожалению, это моя милость, — сухо отозвался собеседник.       В голосе Антонин услышал едва различимое раздражение, но прекрасно понял, насколько тот взбешён. Разум отказывался что-либо соображать, однако предчувствие опережало — оно было не лучшим.       Он выпил предложенное, снова сомкнул ресницы и принялся дожидаться, когда адская боль оставит его и сменится на умиротворение хотя бы в голове, чего нельзя сказать о душе. Постепенно он приходил в чувство и, когда невыносимое постукивание по черепной коробке прекратилось, тяжело поднял веки, чтобы наконец разглядеть обстановку.       Ничего не изменилось — стол, стулья, кресла, небольшие комоды, книжная полка и грёбаная картина на стене, раздражающая выразительной пустотой — на ней изображён никчёмный стол, на котором стояла ваза, а в ней — одинокая пышная роза, отбрасывающая на блеклую стену тень в виде облезлого стебля без самого цветка.       Хотелось мгновенно бросить заклинание в картину — невероятно бесила! — но, под покрывалом интуитивно рыская по поверхности дивана, он не мог найти свою палочку.       — Она у меня, и только попробуй ещё что-нибудь испортить в этом доме — будешь жить за порогом.       Тот всё так же раздражён и наверняка даже категорично настроен — шутки вряд ли здесь помогут, да и не было никакого настроя на них, из-за чего Антонин глубоко втянул в себя воздух и наконец повернулся к собеседнику.       — Какая собака тебя укусила, Джо?       — Бешеная, — коротко грудным тоном отозвался тот, аккуратно положив очередную несущую опору карту на почти законченный карточный домик.       Антонин внимательно проследил за тем, как Джонатан ловко стянул со стола ещё две карты и сосредоточенно осмотрел воздвигнутую конструкцию, прежде чем взяться устанавливать оставшиеся. Он уже давно знал, что тот занимает руки чем-то кропотливым в момент, когда сдерживать гнев, раздражение или нервозное состояние представлялось невозможным. Снова оглядев гостиную и не обнаружив в ней кого-то ещё, Антонин вернул взгляд к другу и молча проследил за тем, как последние две карты возвысились пирамидой.       А после разум окончательно пришёл в себя, и все смутные воспоминания прошедших суток пёстрыми яркими красками, подобно калейдоскопу, закружились в голове. Осознание, что Джонатан мог в чём-то его заподозрить, обрушилось отвратительной жижей, однако Антонин быстро уверил себя в том, что это невозможно — ни один живущий в мире человек не способен разгадать тот секрет, который теперь он обязан тщательно беречь от остальных, потому что всё было выполнено чисто и гладко, алиби у него есть нерушимое, а поведение вполне оправдано тем, что у него приключилось накануне того, как он одурачил незнакомца, всучив ему Амортенцию и отправив к Астрид.       План был безупречным, потому что ещё в той вселенной, исходя из написанного в пергаменте, ему удалось с лёгкостью избавиться от Астрид, подтолкнув её к измене, из-за чего в тот раз Том сам обратился к нему с поручением убрать её из жизни. Совсем и навсегда. Потому что, кем бы не была Астрид, а ни одной девушке или женщине подобное он не способен простить. Казалось, будто у Тома стоял какой-то внутренний индикатор на лимит терпения, где измена или предательство являлись недопустимыми, и не важно, по собственной воле это случилось или же обманным путём. Если обманным, то человек невероятно глуп и не осторожен, а значит, не имеет права находиться рядом с ним — Том ненавидел слабых и лишённых здравомыслия людей.       Антонин был абсолютно точно уверен, что в скором времени к нему подступится Том с важной для него просьбой — оборвать жизнь Астрид. И он с удовольствием это сделает, благоговейно осознавая, что от его руки этот чёртов Бог с именем Амон-Рух примет жертву и оставит всех в покое, позволяя ему находиться рядом с Гермионой столько, сколько сможет.       У него было странное чувство, что всё происходящее — кем-то запланированный спектакль. Марта так явственно бросила эту мысль к его ногам, будто псу кость, чтобы он её с наслаждением обглодал, что теперь у него не оставалось никаких сомнений — если и играть свою роль, то так, как ему заблагорассудится, поэтому он не собирался пускать всё на самотёк, а оставить жирный след — повлиять на этот огромный, никем не замеченный сюжет.       В этой истории Астрид должна сдохнуть — стать жертвой тому странному Богу, потому что, сколько бы раз он не шёл наперекор словам ведьмы, в этот раз он готов смиренно ей верить, иначе это может стоить ему жизни.       Она сказала, что Богу нужен дар — он ему с удовольствием его предоставит. Особенно когда есть вероятность, что Бог может взять в жертву и его, если он что-то не предпримет.       Поэтому осталось выждать время, когда Том возложит на него задание, которое спасёт жизнь в первую очередь ему самому.       Сейчас же нужно выяснить подробности произошедшего, пока он отсыпался после двух выпитых бутылок огневиски, а спал он, судя по всему, почти сутки — за окном уже стоял ночной или вечерний мрак. А также необходимо было выяснить, что же довело Эйвери до такого исступлённо-раздражительного состояния.       — Где остальные?       Джонатан осторожно отшатнулся от стола, на котором возвышался карточный домик, и наконец перевёл стальной взор прямо на него.       — Фрэнк и Том ушли к герру фон Фейербаху помогать с организацией мероприятия. Адам наверху, у себя.       — Какое ещё, чёрт подери, мероприятие?       — Если ты хотя бы на час задержался дома, то узнал бы, что тот готовится провести грандиозный вечер, куда приглашены его друзья, а так же друзья друзей и ещё их друзья. В общем, половина магического населения Берлина.       — Что? Когда?       — В ближайшие выходные, — сухо ответил Джонатан и медленно облокотился на спинку стула, продолжая взглядом пытаться прожечь в нём дыры.       — Мы все туда идём?       — Да, и Том хотел, чтобы ты захватил с собой мисс Грейнджер, но, судя по всему, теперь кому-то из нас придётся это сделать.       — С чего бы это? — поморщился Антонин, вперившись в того вызывающим взором.       — Если ты думал, что Фрэнк никому не расскажет, что ты наговорил ему после того, как Том застал тебя не в самом лучшем виде, то ошибся, — протянул Джонатан.       — Какое вам дело, что у нас произошло?..       Не успел Антонин выразить недовольство, как тот резко высунул руку из-под стола и со всего маха снёс недавно выстроенный домик, так что карты фейерверком подскочили в воздухе и, как конфетти, разлетелись по всей комнате, а сам Джонатан угрожающе поднялся со стула и направился к нему.       — Ты вообще не соображаешь, что творишь?!       Признаться, Антонин впервые видел его в таком состоянии, что от ошеломления даже сразу не нашёлся, что ответить.       — Том поручил тебе всего лишь быть рядом, а не в самом деле крутить шашни с девчонкой! — продолжил шипеть тот, опираясь ладонью на спинку дивана и угрожающе нависая над Антонином. — Придурок, где ты шлялся этой ночью?!       — Полегче, Эйвери, — мгновенно раздражился Антонин, выпрямляя спину и немного приближаясь к замершему над ним лицу. — Тебя не должно беспокоить то, как я провожу своё личное время...       — Разумеется, — выразительно прошипел Джонатан, сам притягиваясь в ответ так, что их разделяло теперь несколько дюймов, — если твоё личное времяпровождение никак не влияет на других, особенно на их жизни.       Антонин мгновение соображал, что имеет в виду Джонатан, а затем, найдя какой-то вывод из происходящего, резко поднялся, отталкивая от себя нависшего приятеля и поворачиваясь к нему.       — Только не надо кормить меня этой грёбаной заботой и состраданием! — повысив голос, отозвался он. — Я не маленький мальчик, и волен ходить куда угодно и в то время, когда мне угодно!..       — Плевать я хотел на то, куда и зачем ты ходишь, Долохов, — тряхнув рукавом, чтобы он опустился, возразил Джонатан и сделал к тому шаг, продолжая прожигать яростным огоньком в зрачках. — Эти бестолковые нежности можешь оставить для Розье или Лестрейнджа. Меня больше беспокоит что, а главное, на какой чёрт ты всё это творишь!..       — Моё личное дело, что я творю в своей личной жизни, — ещё жёстче оборвал Антонин, отвечая таким же прожигающим взглядом.       — Зачем ты лезешь к Грейнджер, в то время как?..       — Заткни свой рот, Эйвери, — проскрежетал тот, не давая договорить. — Я же не лез к тебе, когда ты, как настоящий идиот, то ходил со страдающей рожей, то тискался с Лукрецией по закоулкам! Имей уважение и не лезь в мою жизнь!       Кажется, упоминание Блэк произвело на Джонатана впечатление, потому что он приоткрыл рот, чтобы отозваться, но в ту же секунду сомкнул губы, превратив их в тонкую полоску. После он заметно втянул в себя воздух, а затем тряхнул кудрями, смахивая с горящих глаз, заставивших Антонина ассоциировать их с взглядом какого-то безумца или психа. Только через достаточно долгую паузу неподвижно стоящий перед ним Джонатан, очевидно, уловив самообладание и медленно сомкнув на мгновение ресницы, глухо и слишком спокойно произнёс:       — Идиот. Ты снова думаешь только о себе, в то время как не представляешь, что натворил...       — Так открой мне тайну, — с издёвкой резко перебил Антонин, не в силах выслушивать хоть одну противоречащую ему мысль от кого бы то ни было.       Он и так чувствовал себя отвратительно и его реально всё достало!       Он уже ненавидел этот чёртов мир и всё то, что в нём происходит. Это чёртово время, грёбаное вторжение, возможность знать больше, чем другие, а главное — скрывать, хранить и копить всё в себе. Ненавидел безответность, непонимание и то, что он будто кукла в чужих руках, где от него всего лишь требуется сыграть свою роль!       Роль, которую он не хотел и всей душой желал поменять! И обязательно это сделает — уже делает.       — Ответь мне, Долохов, — безэмоционально начал Джонатан, невидящим взором глядя ему в лицо, — кто такая Гермиона Грейнджер?       — Ты знаешь её биографию лучше, чем я — сам же проверял, — отмахнулся Антонин, чувствуя себя максимально уязвимым от начавшегося допроса — сука, ведь он же что-то накопал на неё и, возможно, на него уже тоже.       Хотя, с другой стороны, это могли быть всего лишь его домыслы, потому что доказательств никаких ему не найти, поэтому тот смело продолжил созерцать собеседника, ожидая дальнейших слов.       — Верно, её биографию я действительно знаю лучше, даже чем ты, — приподнимая в ироничной ухмылке уголок губ, слишком вкрадчиво отозвался Джонатан, из-за чего Антонину стало как-то не по себе.       Он запустил ладонь в карман брюк, интуитивно отошёл на полшага назад и достал из портсигара сигарету и спички, в то время как тот продолжил неотрывно наблюдать за ним, будто выискивая изъян.       — Что ты делал прошлой ночью? — тихо спросил Джонатан, возвращаясь к первоначальному вопросу.       Антонин поперхнулся и со смешком резко выпустил первые клубы дыма изо рта.       — Отвали от меня, ясно? Я не собираюсь кому-то докладывать о том, чем занимаюсь помимо наших дел...       — Думаю, то, что ты делал этой ночью, как раз имеет самое прямое отношение к нашим делам.       Нет-нет, Эйвери его просто испытывает, делая вид, что знает больше, чем есть. В конце концов, за карточным столом он превосходно умеет блефовать и ловко применяет это умение в жизни.       — Не думаю, что гостить у Гермионы имеет прямое отношение к кому бы то ни было.       — Не делай из меня дурака — от Грейнджер ты ушёл ночью, но домой вернулся на рассвете...       — Что ты хочешь этим сказать?! — приходя в неконтролируемое бешенство, резко перебил Антонин и мгновенно затянулся сигаретой с таким видом, будто без затяжки оборвётся его жизнь. — Я не могу посетить ещё несколько мест? Погулять по городу? Увидеться с Кнабенгоф или Рылеевым, в конце концов?       — Рылеев покинул Германию — хватит делать из меня кретина, Долохов, — шелестящим тоном безэмоционально, но ощутимо наступательно отозвался Джонатан.       — Он уже вернулся, так что не умничай и не демонстрируй свои навыки быть в курсе всего! — повысив голос, воскликнул тот, опасно тыча дымящейся сигаретой в сторону собеседника.       — Не демонстрирую и не в курсе, что тот вернулся, потому что ты давно ни с одним из них не виделся, однако эта ночь не та, когда ты направился к ним, — монотонно, подобно живому мертвецу, продолжал говорить Джонатан, что Антонина ужасно бесило.       Сука, если он хоть что-то знает, зачем испытывать его? Почему сразу нельзя сказать всё, что думает, а вместо этого ведёт себя как ничем не заинтересованная мразь, набивающая себе цену и ожидающая, когда жертва расколется сама? Демонстрация равнодушия в момент, когда тот точно не равнодушен к каким-то деталям его жизни, невыносимо раздражала, потому Антонин даже не чувствовал, как фильтр, зажатый между пальцами, сминался до почти неслышного хруста, зато Джонатан без видимого интереса пронаблюдал за этим, прежде чем снова вернуть пронзительный взгляд к его лицу.       Блядь, он где-то прокололся! Точно прокололся!       Или же нет?       — Как ты достал, — закатив глаза, а после сцепив на несколько мгновений зубы, из-за чего дёрнулись желваки, глухо прошептал Антонин и отвернулся, а затем, взглянув на оказавшуюся перед лицом ненавистную картину, тревожно спросил: — И давно ты за мной следишь?       — Не слежу, Антонин, — всё тот же пустой и тем самым раздражающий тон собеседника и абсолютная безэмоциональность, но доводящая его до крайней эмоциональности. — Никогда ни за кем из вас не следил.       — Тогда что ты от меня хочешь? — резко разворачиваясь, воскликнул Антонин и демонстративно потушил окурок о портсигар.       — Узнать, где ты был этой ночью и зачем сделал то, что сделал, — не отступаясь, а даже с нерушимым натиском в незримой подавляющей энергии произнёс Джонатан уже таким тоном, что невыносимо стало слышать его леденящую и одновременно остро протыкающую колкость.       Вмиг хотелось добраться и вцепиться в каменное, покрытое корочкой колючего льда сердце и вырвать из груди, лишь бы оно не заставляло Джонатана так держаться перед другом, в разуме которого царил полный бардак, устроенный невыносимо испепеляющими мыслями и импульсивно разрушающими чувствами.       — А что я сделал, Джо? Что я, твою мать, сделал?!       — А ты чего нервничаешь, раз ничего не делал? — наконец в тоне Джонатана появилась хоть какая-то живость, напоминающая нетерпение, однако Антонина это взбесило ещё больше.       — Заебал! Уже нормально скажи — почему я должен гадать?! — не замечая, как перешёл на русский, нервно заорал Антонин и только по слегка приподнявшимся бровям друга осознал, что тот его не понимает, потому сокрушённо выругался: — Сука!       — Можешь сколько угодно психовать и ругаться матом, Долохов, но не строй из меня кретина, — раздражённо начал Джонатан, делая к нему шаг и снова возвращая взгляду что-то безумное и прожигающее. — От твоей одежды разило зельем, и скажи спасибо, что учуял это только я, потому и сторожил весь день твою дохлую тушу, пока она не соизволила прийти к жизни, а мозги — хоть на мгновение задуматься, какую непоправимую ситуацию ты породил, болван!       Антонин замер, ощущая, как в разум рвётся тревожный сигнал, застучавший в голову, подобно неугомонному дятлу, выдалбливающему дупло в его черепушке.       Всё же прошло гладко! Никаких следов! Эйвери при всём желании не смог бы додуматься, какой схемой он воспользовался, да и мало ли где на него могли разлить Амортенцию!..       — И какую же?!       Джонатан некоторое время стоял неподвижно, вперившись в него уж крайне ядовитым взором, как вдруг неожиданно подался вперёд и, грубо схватившись в воротник его рубашки и дёрнув на себя, проскрежетал:       — На какой чёрт ты напоил Руквуд Амортенцией?! Зачем ты её подставил, идиот?! Ты хоть понимаешь, что её ждёт дальше?!       Антонин резко оттолкнул его от себя и с искажённым от нахлынувшего гнева лицом заорал в ответ:       — С чего ты взял, что это сделал я?! Мало ли с каким придурком она трахалась, нажравшись зелья!..       — Тогда у меня встречный вопрос, — с ядовитой усмешкой продолжил Джонатан, снова подходя к Антонину вплотную, пристально заглядывая в мутную зелень его глаз, но в этот раз уже не хватаясь за него. — Откуда знаешь, что она с кем-то трахалась, если эту новость в обед принёс Том, а ты, как свинья, безжизненно валялся на диване без сознания?       Вот он — смертоносный шах и мат, Долохов.       Значит, где-то прокололся.       Чёрт бы его побрал! Или этого чёртового Эйвери!       Мысли вихрем болезненно разразили разум, из-за чего Антонин несдержанно простонал, но мгновенно понял, что дальше упираться не имеет никакого смысла, поэтому взял себя в руки и смело уставился в стальные глаза напротив.       — Кто ещё об этом знает? — почти неслышно спросил он, ощутив нестерпимую сухость в горле.       Джонатан закатил глаза и немного отвернулся, будто он ляпнул самую настоящую хрень, а затем вернул к нему острый, как бритва, взгляд, готовый лично располосовать его на части и скормить гиппогрифам.       И правда, хоть и важный, но очень глупый вопрос, потому что у того странная привычка никогда и никому ничего не говорить, пока не убедится, что за это никому из них ничего не грозит.       А за это Антонину всё что угодно могло грозить, а то, что об этом знает кто-то ещё, молниеносно выбило из колеи — нюх Эйвери по-настоящему его достал!       Заебал! Невыносимо заебал!       Нет-нет, ну на какой чёрт так смотреть, что Антонину верилось, словно он в действительности заслуживает быть размозжённым и скормленным любой дикой хищной твари?!       — Если об этом хоть кто-то узнал бы, вряд ли твой сон никто не нарушил, придурок.       — Нет-нет. Ты не мог об этом узнать! Как, сука?! Как, твою мать, я спрашиваю?! — глухо зарычал Антонин, по-прежнему не веря в то, что об этом мог кто-то узнать, да ещё и так быстро.       — Успокойся, Долохов, — подавляюще спокойно отозвался Джонатан, слабо тряхнув его за локоть и сразу же отпустив. — Я не собираюсь никому об этом говорить, но на твоём месте я вёл бы себя потише, пока к нам не спустился Розье и не усугубил то, что ты натворил.       Под смягчившимся взором Антонин тяжело задышал, едва предчувствуя грань, переступив которую точно сорвётся и разнесёт здесь всё к чёртовой матери, и Эйвери — в первую очередь. Но тот, видимо, остро чувствовал, где не стоит перегибать палку, и наконец принялся постепенно внедрять ему в голову свою позицию, из-за чего Антонин так и не переступил черту, замерев на месте и не совершив ни одного резкого движения.       — Только я одного понять не могу — на какой чёрт ты это вытворил? Астрид так просто это не оставит, а из-за тебя дальнейшее сближение Грейнджер с Риддлом опасно, потому как при любом её появлении рядом у той сразу возникнет домысел, что вы оба — ты и Грейнджер — подставили её, и согласись, у вас достаточно мотивов для этого.       — Ты не понимаешь, Эйвери! — растерявшись и не в силах взять себя в руки, возразил Антонин и поморщился. — Плевать, что там в голове у Астрид — её нужно убрать!..       — Поэтому ты решил воспользоваться тем способом, который когда-то у тебя смог получиться? Ты действительно решил её убить?       Антонин замер и ошеломлённо уставился на Джонатана, не в силах выдавить из себя хоть слово, но в этот раз тот не стал с издёвкой выбивать из него ответы, а прямо продолжил:       — Да, я о том самом плане, о котором Том, находясь в будущем, рассказал в последнем пергаменте. Тогда он был хорош и действительно стоил того, чтобы убрать Астрид с пути, потому что она узнала то, чего ей знать не следовало. Но здесь, Тони, никто ничего не знает, и то, что ты совершил, лишь усложняет всё дело...        — Откуда ты?.. — шумно выдохнув, прервал тот, но Джонатан резко махнул рукой, тряхнув кудрями с таким видом, что явственно давал понять, как в этот раз он не потерпит перебивания.       — Не спрашивай — вы оба плохо следите за тем, что делаете, — нахмурившись, стальным тоном перебил в ответ Джонатан. — Я знаю всё и даже больше, и на твоём месте в первую очередь я обдумывал бы каждый свой шаг, а не устраивал настолько губительные инциденты, из-за чего...       Однако Антонин его словно не слышал и, будто подавившись воздухом, снова перебил:       — Она же их сожгла!..       — Идиот, не кричи! — зашипел тот, подавшись к нему.       — ...или ты залез к ней в голову, сука?! — мгновенно вцепившись за грудки в Джонатана, бешено воскликнул Антонин, из-за чего тот попытался его оттолкнуть, но после бесполезной попытки вынул из брюк палочку и упёрся ею ему в живот.       — Угомонись, Долохов, или я сам заткну твой рот, а ты дослушаешь меня, — угрожающе прошипел он, почти соприкасаясь с ним носом и не смея отводить яростный взор от такого же яростного напротив, и сильнее вдавил палочку в тело через одежду. — Руки убрал. Быстро!       Но Антонин не мог отцепиться, едва ли не сходя с ума от ошеломления, что Джонатан обо всём знал. Сколько он держал это в секрете? Что он думает по этому поводу? А главное, как он это сделал? И если эта сука хоть на мгновение причинила боль Гермионе, то...       — Угомонись, я сказал, — грубо одёрнул его Джонатан из-за того, что тот сильнее стискивал его одежду на груди. — Не трогал я твою Грейнджер. Да, она сожгла пергаменты, но оставила следы, чем я воспользовался и восстановил записи. Все четырнадцать листов целы и невредимы — это копии. А теперь отпусти меня и больше не вздумай кричать или перебивать!       Медленно, но верно до него доходил смысл слов, и наконец Антонин, абсолютно не чувствуя себя, разжал кулаки и отпустил Джонатана, продолжая ошеломлённо разглядывать его.       — Дослушай меня до конца. Своим манёвром теперь ты подвергаешь опасности Гермиону — неизвестно, что выкинет Астрид...       — Она сдохнет — точно тебе говорю!.. — будто не в себе, импульсивно перебил Антонин, уже не в состоянии угнаться хоть за одной здравой мыслью, буквально зациклившись на том, что и ради чего он всё это совершил.       — Заткнись, кретин, — поморщившись и толкнув того к стене с картиной, прошептал Джонатан, из-за чего Антонин прижался к раме, по-прежнему ощущая давление палочки в живот.       Он хотел отстраниться, но вместо этого оба подняли взгляды к потолку, секундой ранее услышав сверху какой-то шум. Они замерли, прислушиваясь, и после того, как убедились, что далее сохраняется полная тишина, Джонатан полушёпотом продолжил:       — Она нужна мне живой, потому что только она знает ответы на то, что за кукла у Грейнджер, как она действует и кто этот Бог, который способен влиять на каждого из нас. Теперь ты лишил меня этой возможности...       — Давай выпытаем!.. — резко возразил Антонин, искушённо заблестев зрачками.       — Совсем мозги отсохли? — тот не смог сдержать удивления и раздражения, широко распахнув глаза и ошеломлённо уставившись в обезумевшее лицо друга. — Том легко узнает об этом. А Август? Проще простого!       — Я же не сейчас иду её убивать, в конце концов! Так что все шансы у тебя в руках!..       — А ты думаешь, после такого она рада будет видеть любого из нас? Ещё и с допросом о кукле? Учитывая, что именно за это вы с Грейнджер и могли ей отомстить...       — Блядь, как меня всё это заебало, — не сдерживая напряжения от сумбура в голове, снова перешёл на русский Антонин и, поймав вопросительный взгляд, по-английски добавил: — Ты не понимаешь — Астрид жизненно необходимо убрать, и как раз из-за этой куклы! Чёрт с ней и её влиянием — одно я знаю точно! Если не сдохнет Астрид, то вместо неё сдохну я, понимаешь? Эта кукла так влияет, и либо я, либо она!..       — Значит, всё-таки ты поверил словам Астрид? — недоверчиво переспросил Джонатан, поморщившись так, будто услышал ересь. — С чего бы это? Кто успел поставить тебе хоть толику мозгов на место и усмирить строптивый пыл?       — Марта сказала мне, — глухо отозвался Антонин, отмахиваясь от палочки, убирая руки в карманы и приходя в задумчивость. — Она мне так и сказала: кто-то должен убить жертву и это сделать могу даже я.       — Что она тебе ещё сказала? — заинтересованно отозвался Джонатан, пристально заглядывая в притупившиеся глаза напротив.       — Сказала, что тебе можно доверять... неугомонный ты чёрт! — ощущая новую вспышку злости, выругался Антонин, бросая на того гневный взор. — Зачем ты лезешь? Ну зачем?!       — Вы оба творите ерунду, — с безумным блеском в зрачках отчеканил тот, снова вторгаясь в его личное пространство, так что неумолимо хотелось оттолкнуть, однако дальнейшие слова сбили спесь, заставляя вслушиваться. — Уже давно следовало вернуть Грейнджер чувства, а тебе вправить мозги и отстать от неё. Ваша цель заключается в другом, и как минимум следовало забить себе голову тем, как вернуть Тому воспоминания, а не как свалиться в лужу, в которой тебе ничего не светит...       — Как, по-твоему, можно вернуть ему воспоминания? Ты шутишь?!       — Не шучу и даже полагаю, как это сделать, но для этого мне нужно, чтобы ты отвалил от Грейнджер, не мешал действовать, включил, наконец, мозги и помог добиться результата! Ты меня понял?       Джонатан слегка встряхнул Антонина, хотя бы на этот раз надеясь, что услышанное вразумит его, и, кажется, у того в мыслях более-менее что-то начинало проясняться.       — Марта сказала Тому что-то страшное, из-за чего я впервые увидел, как из его глаз полились слёзы, — тихо заговорил он и тревожно посмотрел на собеседника. — Понимаешь? Он узнал что-то такое, из-за чего ему стало страшно!       — Тома довели до слёз? И ты не знаешь, что она сказала? Даже не можешь предположить? — с той же тревогой ответил тот.       — Том молчит и даже не желает это обсуждать. Просил никому не говорить, но он точно что-то задумал, потому что потом засиял так, будто весь мир бросили к его ногам. Я уже ничего не понимаю, Эйвери! Меня это всё уже заебало!       Кажется, Джонатан уже с лёгкостью стал понимать, что именно тот повторяет одно и то же на русском, потому не выразил непонимания, а схватил его за плечо и, сосредоточенно глядя ему в глаза, пытливо прошептал:       — Хоть что-нибудь, Долохов! Подумай! Вспомни! Предположи? Что она могла ему сказать?       — Да не знаю я! — психанул Антонин, сбрасывая с себя чужую ладонь. — Я уже ни черта не понимаю! Она рассказала мне про какого-то ангела, который рядом и которого нужно слушать — и всё звучит как настоящий вздор, а я ни черта в этом уже не соображаю!       — Какой ещё ангел? Что она говорила? Дословно расскажи, — непреклонно потребовал Джонатан, снова вцепившись в него, только уже в предплечье.       — Она сказала, что у нас есть тот, кто побеспокоится о безопасности. Просила слушать его. Ему можно доверять.       — Том? — сразу предположил он. — Он ангел? Почему ангел?       — Ангелом зовётся, потому что он всегда рядом с нами и его ничем не спугнуть.       — Наверное, точно он.       — Не уверен, Джо, — покачал головой Антонин. — Про ангела она сказала очень странную вещь. Она сказала, что он призван для того, чтобы уберечь и сохранить наши терзающие души, «..мечущиеся в пустоши страхов, ужасов и разочарований. Он одинок и слаб снаружи, но силён внутри, и Боги благоволят тому, чтобы он провёл вас по нужному пути, где в конечной точке он выполнит свою роль и отпустит дальше, обретая облегчение и целостность, которую он заслужил. Сереющая пыль и солнечная длань переплетутся в спираль и явят то, что мы называем сиянием утренних лучей солнца в свете угасающей на небе ослепительной звезды. Там, где есть пламенный и внушающий ужас закат, обязательно есть явственный и внушающий надежду рассвет. Для того, чтобы взошло солнце, нужно, чтобы померкла самая последняя в небе звезда». Если Том ангел, то на конечной точке его ждёт смерть, понимаешь? А я не уверен, что к этому всё должно прийти.       Джонатан задумчиво опустил голову и принялся беглым взглядом изучать пол, будто на нём нарисованы ответы.       — Конечная точка — что это? Что должно произойти? Что будет называться концом? — задумчиво вопрошал он так, будто уже десятки раз задавал себе подобный вопрос.       — Стоит ли это воспринимать фигурально? Надеюсь, речь не о буквальном, — невесело усмехнулся Антонин, притуплённо рассматривая Джонатана и пытаясь понять, что он думает об этом. — В любом случае, речь идёт о смерти, и, зная влияние куклы, я не могу позволить ей отнять мою жизнь. Теперь ты понимаешь, почему я поступаю так с Астрид? У меня нет выбора — кукла тогда колебалась между ею и мной. Этот чёртов Бог должен забрать в дар её, а не меня!       — Я понял тебя, но сейчас ты не понял, что сказала тебе Марта. Включи мозги! В любом случае есть ангел, который отдаст свою жизнь, как самая последняя погаснувшая звезда, для того, чтобы взошло солнце. Конец там, где наступит мрак — ночь. Чтобы он пришёл — нужна смерть. И я сомневаюсь, что речь об Астрид. Она не ангел — она не рядом.       — Тогда кто? Это и не Том. Возможно, Гермиона? Может быть, она по истечении всего должна оставить здесь свою жизнь? В конце концов, вдруг вернётся в своё время? — предположил Антонин и принялся нервно покусывать нижнюю губу.       — Исключено — в будущее она не вернётся, потому что впереди будет ждать не то будущее...       — Тогда, если речь о ней, ей грозит смерть! Ей нельзя лишаться крестража...       — Если она его не лишится, то у Тома ничего не изменится. Он ничего не вспомнит...       — А зачем ему что-то вспоминать? Наша задача заключается в том, чтобы заставить его прожить другую жизнь, изменить...       — Ты изменишь события в мире, но самого Тома без воспоминаний и чувств ты никак не изменишь, понимаешь? — вкрадчиво и убедительно возразил Джонатан. — Ему необходимы эти воспоминания, чтобы история не повторилась или вообще не стала хуже. Любой ценой это нужно совершить...       — Гермиона будет в опасности...       — Она уже в опасности, если мы что-то не сделаем с Астрид, а убивать её пока не считаю рациональным из-за куклы — мы должны знать, чего ожидать в будущем...       — Я не позволю Гермионе лишиться возможности воскреснуть, если вдруг она сдохнет! — не унимался Антонин, на что Джонатан не сдержался и закатил глаза, со шлепком всплеснув руками.       — Да ты издеваешься! Она не будет в опасности, если Астрид заставить покинуть Германию до выяснения необходимой информации о Богах. Неужели ты ничего не понял? Астрид передали знания, которыми владеет твоя бабушка, — ей передали настоящий дар, который даст о себе знать и сделает из неё провидицу, что сможет дать ответы!..       — А когда это будет? Блядь, Джо, мы не можем сохранить жизнь Астрид, даже если она знает то, что нам нужно...       — Послушай меня, Тони. Вы оба почти за год не сдвинули дело с мёртвой точки, зато безрассудно оставляли следы, чтобы я собрал их и разгадал ваш секрет. И, твою мать, но скажи спасибо, что с этим всем я не пошёл к Риддлу! А мало ли кто ещё мог выйти на ваш след?! — раздражённо прошипел Джонатан, угрожающе сверкнув глазами. — Поэтому давай будем слушать меня, хорошо? Если я сказал, что Астрид нам нужна, значит, забудь пока о ней и предоставь это мне, ясно?       — Но кукла...       — В этом всё и дело — ты даже не знаешь, как действует кукла! Достаточно ли просто убить кого-то из вас? Как эта кукла примет этот дар? Глупо совершать необдуманные поступки, не выяснив, как следует сделать правильно. Согласись, будет очень обидно, если этот Бог не примет таким образом жертву, а из вас двоих в живых останешься только ты, и только с тебя Бог тогда сможет принять дар. Теперь тебе понятно всё?       Антонин некоторое время молчал, прокручивая услышанное, а затем поднял глаза на друга и, неохотно сдавшись, кивнул.       — Ладно, согласен.       Он наконец беспрепятственно отшатнулся от Джонатана, обошёл его и прошёл к застеклённому стеллажу.       — Выпьешь?       — Только чай, — хрипло отозвался тот, очевидно, выговорившись так, что теперь и в его глотке такая же засуха, как и у него. — И тебе рекомендую. Мне нужны свежие мозги, а не очередное зрелище в виде полудохлой туши, которую нужно сторожить.       Недолго думая, Антонин и здесь согласился, лениво прошёл к чайнику, нагрел его и разлил по чашкам, в то время как Джонатан прошёл к столу, опустился на мягкий стул и небрежно смахнул с поверхности несколько валяющихся карт на пол.       — Поражён, — тихо заявил Антонин ни с того ни с сего, опуская чашки с ароматным чаем на стол, и, поймав на себе вопросительный взгляд, объяснил: — Тобой поражён. Недооценивал.       Тот хмыкнул, тряхнув кудрями, но ничего не ответил, пододвинув к себе чай.       — Хорошо, — спустя долгую паузу начал Антонин, опускаясь на стул, — я доверяю тебе полностью, ожидая, что ты не подставишь и так же будешь хранить тайну, как и мы. Но давай договоримся, что о любых твоих решениях и действиях я буду знать.       — Требую аналогичного и тогда договорились, — легко согласился Джонатан и притянул чашку к губам.       Антонин вцепился пальцами в манжету и, перебирая её, невольно поднял взгляд на идиотскую картину с идиотской пышной розой и её идиотской голой тенью на блеклой стене.       — И можно тебя попросить — убери её к чёртовой матери!       — Вообще-то она вроде как красиво написана, — приподняв в непонимании брови, возразил Джонатан, опустив чашку на стол и посмотрев на картину.       — Мне не обязательно лицезреть своё внешнее и моральное состояние в цвете, — глухо отозвался Антонин.       — Очень надеюсь, что ты понимаешь, кто и как довёл тебя до такого состояния, Долохов. И охотно верю, что ты это выкинешь из своей головы так же легко и безвозвратно, как я уничтожу эту картину, — тихо произнёс тот, доставая палочку.       — Сожжёшь? — издал смешок Антонин, наблюдая, как тот коротким взмахом подзывает к себе картину.       — Просто сожжённое можно восстановить, — хмыкнув, покачал головой Джонатан. — Здесь следует сначала размыть краски, а потом можно предать и магическому огню. Тогда точно без шансов.       — Хорошо, сделай, — одобрил тот, скрестив руки на груди и откинувшись на спинку стула, приготовившись по привычке покачнуться на двух ножках.       Под его внимательным выжидающим взглядом Джонатан изящно и уверенно очерчивал магическую формулу так, что казалось, будто палочка была продолжением его ладони, и рисунок размывался от его плавных движений, превращаясь в пустой пожелтевший лист.       Только Антонин не картина и не разрисованное в бесящем изображении полотно, и если с того можно смыть всё, а затем сжечь, то из его головы не смоешь, а в сердце не сожжёшь.       Он в любом случае обещал Гермионе не лезть, как и сейчас спокойно обещает об этом Джонатану, но это только сейчас.       Никто же ничего не говорил о «потом», например, когда она вернёт себе чувства, верно?