Прежде чем всё разрушится

      — В любом случае, тебе пока не о чем переживать, — монотонно заключил Джонатан, чуть сильнее сжимая сложенные ладони за спиной, и медленно отвернулся от окна, чтобы встретиться взглядом с собеседниками.       Гермиона поджала губы и поставила опустевшую чашку чая на стол, сменяя положение на стуле и поправляя мантию на плечах.       — Как тебе удалось убедить её покинуть Берлин? И не понимаю, как её отпустил Август...       Джонатан тихо хмыкнул, неторопливо прошёлся по довольно сумрачной комнате, освещённой только дневным серым светом и падающим за окном снегом, и отозвался:       — Ей просто было выгодно — или даже безвыходно? — пойти со мной на уговор, где я получил интересующую нас информацию, а она — жизненно необходимую ей, которая очень для нас кстати. Если она действительно переживает за свою жизнь, то незамедлительно покинет город, и никакой Август её в этом не остановит.       Гермиона слегка нахмурилась, вспоминая свои уговоры с Джонатаном, — их было два и оба оказались безвыходными, выглядели так, что для неё это являлось жизненно необходимым. Она стала подозревать, что все в шайке Риддла были бессовестными и хитрыми манипуляторами, в этом умении нисколько не отстающие от самого Тома, и внутри проснулась раздражительность, направленная в сторону Джонатана. Признаться, являясь бесчувственной, Гермиона с лёгким изумлением принимала тот факт, что он по-прежнему каким-то неведомым образом умел пробуждать в ней чувственность той самой части своей души, которую почти за год она успела похоронить в себе и снова оживить не без его помощи. Он являлся будто тем самым якорем, который случайно брошенной фразой напоминал, кто она и для чего здесь нужна.       Только из-за чувства уверенности, что Джонатан действительно действует в интересах Тома и, соответственно, в её интересах, она прикусила язык и попыталась заглушить злость той мыслью, что сделка с Астрид была необходима — в этом заключается безопасность Гермионы, а также секрет о Богах, который та хранила от всех. Теперь это не только секрет Астрид, но и Джонатана, и ей любой ценой требовалось узнать все его находки.       — Так она уже покинула город?       Антонин — такой же хмурый, как и она, — лениво отодвинул от себя чашку чая и запустил пальцы к манжете, задумчиво сминая её.       — Должна покинуть сегодня в ночь. Мы договорились встретиться с ней в одном месте, чтобы помочь ей трансгрессировать отсюда: к сожалению, у неё нет возможности отправиться куда-то далеко своими силами, потому что она ни разу в жизни не покидала Берлин. Я максимально далеко уведу её из страны, где выбью обещание ни с кем из здешних не устанавливать контактов. После этого нужно максимально быстро перевернуть местную власть, заткнуть Хартманна и отправляться дальше.       — Куда ты собираешься её трансгрессировать? — задумчиво поинтересовалась Гермиона, поднимая на Джонатана глаза и сталкиваясь с его стальным взором.       — На пути в Прагу. Она сможет остаться в Чехословакии, откуда открыты пути хоть в Австрию, хоть в Венгрию.        — Вот и пусть катится на все четыре стороны, — мгновенно добавил Антонин и раздражённо тряхнул кудрями.       — Не пусть, — резко перебил Джонатан, бросая на того острый, как лезвие, взор. — Очень важно понимать её передвижение...       — Она не общается ни с кем, — возразил тот, поднимая исподлобья взгляд.       — Она относится к чистокровному немецкому роду, а знаешь, насколько много вокруг тех, кто по-прежнему разделяет взгляды Гриндевальда? Том говорил, что Астрид очень лояльна к его прошлой политике в отношении магов и маглов. Все приспешники поголовно держатся подальше от Австрии, где тот сидит в тюрьме, поэтому ей лучше направиться туда. Очень глупо отпускать её во Францию или Италию, где их кишит тьма. Думаю, ей хватит мозгов не рассказывать первому встречному о том, кто она такая и что думает насчёт Гриндевальда.       — Сомневаюсь, если вспомнить, как Том легко выяснил у Астрид всё, что ему нужно, — скептично отозвалась Гермиона, скрещивая ладони перед собой, и фыркнула.       — Не будем забывать, что это Том, — неожиданно возразил Антонин. — Он из кого угодно вытащит нужную информацию.       — А если ей встретится подобный Тому человек? — выгнув бровь, выразительно посмотрела на него та.       — Антонин имеет в виду, что Том знал, какая информация необходима ему от Астрид и целенаправленно шёл к ней. В нашем случае кому вообще знать, кто такая Астрид? — пояснил Джонатан и, поймав одобрительный взгляд друга, получил согласный кивок. — Однако мне нравится твоя предусмотрительность и я, пожалуй, переговорю с Астрид о том, насколько не желательно кому-либо знать её фамилию.       — И что ты ей скажешь? Не всю правду, надеюсь? — поинтересовался Антонин, делая глубокий усталый вдох.       — Я ей всего лишь скажу, что наверняка Август будет её искать и если она понимает, насколько важно быть заграницей, то из объективных соображений ни за что не выдаст кому бы то ни было свою фамилию.       — Хитро — давить на незаметные болевые точки, — всё-таки не сдержавшись, хмуро заметила Гермиона, поднимая омрачившийся взгляд на Джонатана, который мгновенно посмотрел на неё в ответ и всем своим видом выразил непонимание. — Манипуляция людьми в искусственно созданном безвыходном положении.       Тот с жестом, излучающим что-то похожее на невинность, стряхнул ворох кудрей с глаз, обличая ясный взор, и легко возразил:       — Это благоприятные условия, в которых я подталкиваю кого-то принять выгодные для него решения.       — И для тебя, — протянула та, будто выражая недовольство.       — Напомню, что план Антонина вообще подразумевал избавиться от Астрид навсегда. Мои же действия очень лояльны, — вкрадчиво пояснил тот, делая несколько шагов ближе к Гермионе, из-за чего ей пришлось приподнять немного голову, а после смиренно кивнуть.       — Ладно, Астрид покидает Берлин. Что дальше? Что там с этими Богами и моей куклой? — устало выдохнула она, слегка роняя голову к столу. — Так понимаю, Астрид нет смысла отдавать в какую-то жертву...       — Здесь всё сложнее, чем кажется. Как я и подозревал, эти куклы не работают так, что любое совершённое действие будет им в угоду. То есть убей Антонин Астрид — это ничего не изменило бы.       — Что значит «эти куклы»? — не понял Антонин. — Их несколько?       — А ты их не видел никогда? — искренне выразил удивление Джонатан. — Ты точно жил в Ленинграде с бабушкой?       — Вот не начинай, — поморщившись, отмахнулся тот. — Я не вникал ни в какие премудрости какой-то там магии, этих кукол видел лишь раз или два в жизни и то не запоминал. Они мне казались обычным предметом интерьера.       — Где они находились? — поинтересовался Джонатан.       — Всегда висели над кроватями, — пожал плечами Антонин и, потянувшись в карман за сигаретой, обратился к Гермионе: — Ты не против, если я покурю?       — Мне тоже, — тут же отозвалась она, протягивая ладонь к нему.       — То есть они всё время, что ты помнишь, были подвешены над кроватями, так? — продолжал допрашивать Джонатан.       — Ага-а, — протянул тот, вдыхая дым и передавая Гермионе сигарету. — А что?       — Это странно, — легко отозвался тот, притягивая к себе взгляды остальных. — Странно, что они просто так висят, потому что обладают скрытыми магическими свойствами, которые в любой момент способны проявляться как угодно: положительно или отрицательно. В случае с этим Богом — Амон-Рухом — именно он предпочёл, как выразилась Астрид, выбрать Гермиону, чтобы её руками внести кое-что в мир, о чём позже, а взамен оберегает от напастей и привлекает полезных людей. То есть Гермиона — это оружие одного из вершителей мироздания. Если верить Астрид, эти куклы — магические прообразы божеств, вырезанные какими-то шаманами древнейшего племени ещё задолго до появления тех, кто привнёс в наш мир магию Вуду и её религию. Основа Вуду как раз лежит в тех сказаниях, где когда-то очень и очень давно люди общались с Богами напрямую, и был некий пантеон, состоящий из дюжины магических существ, которые все вместе — абсолютная энергия, являющая в нашем мире всё, что мы не можем себе объяснить. Например, стихия, магия, время, сны, фантазия, муза и всё то, что мы чувствуем, испытываем на себе и даже видим, но не в состоянии пояснить, найти источник и, тем более, описать его. Понимаете, о чём я?       — Допустим, — неуверенно кивнул Антонин, коротко переглянувшись с Гермионой.       — Каждый член пантеона и есть глава, как назвала Астрид, определённого семейства. То есть каждый Бог возглавляет определённую ветку чего-то неописуемого, но используемого в нашей реальности. Другими словами, склонности людей к тому, что они совершают: пишут поэмы, сочиняют музыку, красноречиво складывают мысли, чтобы выступать на публике, из ничего изобретают что-то новое и первозданное, совершают открытия, конструируют, возводят и прочее. То есть речь идёт об энергии создателя, что применима в разных направлениях, будь то конструирование замка, создание новых заклинаний или зелий, будь то складывание рифм или написание музыки. Это всё Астрид поясняла мне на примере божества музы. Интересующий нас Бог относится к направлению стихии, где его ветка отождествляется с разрушительностью.       — Какой ещё, к чёрту, разрушительностью? — мгновенно переспросила Гермиона, нахмурившись. — Марта говорила мне, что это Бог дружбы и любви.       — А ещё перемирия с собой и с окружающим, чем он как раз и платит тебе взамен за то, что сделал в твою пользу выбор. Всё верно, но ты смотришь однобоко: Бог несёт в себе значение дружбы и любви, как и другие Боги, привносящие в наш мир надежду, тепло, понимание и другие качества. Но действуют они циклично: создают, созидают и разрушают, чтобы начать всё сначала. Как я понимаю, этот Бог выбрал тебя потому, что ты в какой-то момент приобрела то, что оказалось для тебя наивысшим в отношении других качеств, с которыми ты следовала по жизни. Наивысшим, в твоём понимании, для твоей тонкой одухотворённости оказались любовь и дружба — ты их создала, пребывала в этом, а, как итог, отдала. Конечная точка в этой цепи — разрушение. Ты находишься в нём, поэтому твоя стихия в этом времени нести разрушение. Астрид этого не говорила, но дальше я додумал сам: Бог требует какую-то жертву на то, чтобы ты не потеряла ранее приобретённое. Иными словами, выбранная кукла даёт тебе шанс на то, чтобы история с Томом не закончилась вот так просто, как оно есть. Да, ты несёшь разрушительность, а учитывая, что Бог относится к стихийной ветке, то разрушения ожидаются на уровне всего мироздания, но это всё необходимо для того, чтобы на старом и сломанном воздвигнулось новое, понимаешь? Я долго думал и сопоставлял нереальное с физическим миром и пришёл к мысли, что, если брать буквально, то Том сломал прошлый мир, ты, Гермиона, рушишь нынешний, чтобы... наверное, чтобы образовался новый? Мир, в котором Том не будет ничего иметь общего с Томом из какого-то другого времени, например. А если вспомнить слова Марты о том, что другие не могут повлиять на чью-то жизнь, а только на свою, но, тем не менее, ты почему-то будто меняешь, то значит... в какой-то момент даже мы с Антонином были другими и проживали другую жизнь и совершили что-то такое, что повлияло на эту ветку реальности, так?       — И Марта говорила, что был другой путешественник во времени, где Том сделал выбор, чтобы всё привело к такому, чтобы когда-то потом я нашла диадему в своём времени, — затаив дыхание, задумчиво вставила мысль Гермиона.       — А после последовали несколько кругов твоего личного ада, о которых ты знаешь только из пергаментов Тома, не способная ни вспомнить, ни пережить, потому что это была не ты, а всего лишь твои копии, проживающие определённые промежутки жизни. Тебя захватил этот цикл сознания, где ты стала главным героем — тебе нужно было найти выход из замкнутого дня.       — А после перенял этот цикл Том, став главным героем в следующей цепочке событий, проживая несколько раз один и тот же период моей жизни до мая девяносто восьмого года, — живо подхватила Гермиона.       — А после здесь оказываешься ты, стирая все предыдущие события из реальности целиком, будто их не было, — с нажимом дополнил Джонатан и, разводя руками, через короткую паузу продолжил: — Всё перечёркивается так, будто всё рушится — жизнь Тома должна измениться, и сам Том в этом всём — всего лишь некий якорь каких-то важных процессов, потому что полагается, что всё мироздание должно пойти по другому историческому ходу событий, и во всём этом остаётся единственный вопрос: кто это начал? Зачем? И главное — к чему всё должно прийти? Где конец тому, что когда-то началось?       Гермиона поджала губы, отводя в сторону дымящуюся сигарету, и цепким взором интуитивно обследовала комнату, будто в ней лежат ответы на волнующие вопросы и ей необходимо их всего лишь заметить. Но, как назло, ничего в голову не приходило.       — Сейчас объясню, — неожиданно произнёс Джонатан, отодвигая стул и присаживаясь за стол, тем самым снова притягивая к себе внимание. — Вопрос: откуда мы знаем, что Том был в будущем?       — От Гермионы, — как само собой разумеющееся, отозвался Антонин, выдыхая густой дым.       — Откуда Гермиона знает, что это была петля Тома?       — Том записывал пергаменты, рассказывающие о каждом круге, — стряхивая пепел, осторожно ответила Гермиона, пытаясь понять, к какому выводу их пытается подвести Джонатан.       — Хорошо, — энергично согласился тот, на мгновение опуская ясный взгляд на поверхность стола. — А как Том впервые понял, что нужно записывать пергаменты, потому что это всё — замкнутый круг, м? Кто навёл его на мысль, что ему необходимо хоть раз записать, чтобы в следующий раз понять, что он тут был и что здесь нужно что-то сделать, чтобы, потерпев неудачу, сообщить кому-то — тому же Антонину — в прошлое и попросить посодействовать в будущем, когда это повторится снова? Как, чёрт подери, Том понял, что это петля, а? Если он проживал события заново, возвращался, ничего не помня, а значит, не в силах был додуматься записать что-то и позволить Антонину найти хоть один пергамент.       Гермиона и Антонин во все глаза уставились сначала на Джонатана, а затем переглянулись, пытаясь сообразить.       Они точно никогда об этом не задумывались, но это была самая простейшая и очевидная мысль: действительно, откуда Тому знать, что он попал в петлю, если, каждый раз возвращаясь, он ни о чём не помнил?       — А теперь забудем об этом и подходим к нашему настоящему времени с другой стороны, — внимательно обводя взглядом каждого, вкрадчиво продолжил выражать мысли Джонатан. — Откуда мы знаем, что есть ещё один путешественник во времени?       — Так сказала Марта, — тут же отозвалась Гермиона, жадно созерцая собеседника.       — Откуда она это взяла?       — Она объяснила это тем, что Том где-то там ранее принял такое решение — ещё до начавшихся для него петель, — которое повлияло на то, что он начал жить в новой реальности, а в ней образовалась вот эта петля, где я нахожу диадему и каждый раз вытаскиваю Тома из его прошлого в своё будущее. В итоге всё пришло к тому, что мы оба вышли из своих петель: Том вернулся назад, больше не попадая в круговорот будущих событий, и я сама оказалась здесь, перечеркнув своё будущее.       — Прекрасно. А теперь вспомни: ты говорила, что Том в твоём будущем сказал тебе обратиться к Марте, потому что она точно должна помочь скрыть твоё сознание от возможных вторжений Тома. Соответственно, она отлично разбирается в ментальной магии, да и все мы знаем, что у неё есть необычный дар, который не похож на тот, что у простых прорицателей. Том хотел, чтобы здесь он ничего пока что не помнил, потому что в последней петле лично ему это помогло. Кто навёл его на эту мысль — ничего не помнить?       — Вроде Марта ему говорила... — начала припоминать Гермиона, но тот мгновенно перебил её.       — И когда вы встретились здесь, она произнесла очень интересную фразу: «Если Том вышел из петли, значит, он наконец-то поверил мне». Это было сказано в контексте чувств о твоих постоянно повторяющихся днях. А теперь скажи мне, когда Марта могла сказать об этом Тому, чтобы он в последнюю свою петлю наконец-то поверил ей? Более того, эти слова ты услышала уже здесь, в новом для всех нас мире, где никто из нас не знал ни о будущем, ни о прыжке Тома в твоё время, которого уже нет и никогда не будет. Откуда она всё это знала?       Гермиона и Антонин пребывали в ошеломительном молчании, в то время как Джонатан глубоким тоном продолжал добивать их:       — Выходит, Марта была в курсе всего и в твоём времени? Точнее, в прошлом Тома, когда он ещё не скакнул к тебе в очередную петлю. Иначе когда бы она сказала ему об этом, из-за чего он вспомнил её слова? И ещё раз подчеркну: это было до того, как Антонин получил пергаменты, потому что после он сразу шёл путём Волдеморта, который ничего не знал и не помнил о некой Гермионе из будущего. Теперь вы понимаете, к чему я веду?       Если Антонин неподвижно сидел и с широко распахнутыми глазами пялился на друга, докуривая сигарету, то Гермиона не выдержала и полушёпотом резко выразила одну-единственную догадку:       — За всем этим стоит Марта!       — Стоит или нет, мы не можем утверждать. Но то, что она знает обо всём с самого начала, до появления петель, — факт. Все эти дни, как я узнал вашу тайну, меня не покидало странное чувство, будто за мной постоянно следят, знают наперёд каждый мой шаг и слепо ведут куда-то, а куда — не знаю сам. В меня вселилось непреодолимое ощущение, что всё заранее уже спланировано, другими словам — предначертано, и мы всего лишь выполняем свою роль в чём-то огромном — значительно большем, чем просто изменение жизни Тома. Он будто якорь каких-то важных титанических процессов, к которым кто-то неизвестный подводит, чтобы привело к некому концу, о котором говорила Марта. И во всём этом я не понимаю только то, что будет знаменовать этот конец. Более того, я не понимаю, почему об этом молчит сама Марта, если она абсолютно точно знает ответы на все наши вопросы.       — Можешь предположить? — почти неслышно попросил Антонин. — Я уже поверю любому твоему предположению, потому что... чёрт подери, как ты ко всему этому пришёл?!       Он резко вскочил со стула и принялся расхаживать по комнате так, будто на него обрушилось что-то слишком тяжёлое и непреодолимое.       — Я могу предположить, но это не значит, что является истиной. Хотя других предположений у меня нет.       — Так как ты думаешь, почему Марта обо всём молчит? — наклоняясь через стол ближе к Джонатану, заинтересованно переспросила Гермиона.       — Потому что именно она возглавляет этот непонятный нам процесс, происходящий в мироздании и сдвигающий его, а мы лишь пешки, которые очень давно она легко переставляет по нужным местам. И, соответственно, мотивы и конечная цель известны только ей. В противном случае, больше я не вижу смысла в том, что она умалчивает обо всём. Но фактом остаётся то, что Марта точно обо всём знает, и я вам это доказал.       На некоторое время на комнату опустилась тишина, в которой Гермиона с ошеломлением старалась принять услышанную новость — в озвученных Джонатаном выводах она точно не сомневалась, потому что только так все куски мозаики складывались в одну полноценную картину.       — Более того, возвращаясь к кукле, я уверен, что она выбрала жертву, а Марта о ней уже точно знает, иначе бы не говорила Антонину то, что он мне недавно рассказал.       Гермиона нахмурилась, понимая, что не до конца осведомлена обо всём происходящем вокруг неё.       — Что она сказала?       — Выразила изречение про некого ангела... — пояснил Антонин и быстро пересказал всю суть разговора с Мартой, после чего Гермиона задумчиво опустила голову, а тот лишь настороженно добавил: — Сначала мы подумали, что речь идёт о тебе.       — Но это нелогично, потому что элементарно слушаю вас я, а не вы меня! К тому же, мне некуда идти, у меня нет никакого будущего, чтобы исчезнуть, а если речь идёт о буквальном — о смерти, то... не знаю. Я точно не ангел. Исключено, — категорично отозвалась Гермиона, подпёрла щеку ладонью и скосила глаза на Джонатана. — А ты что думаешь?       — Тоже так думаю, — склоняя голову набок, согласился тот и опустил задумчивый взгляд на поверхность стола.       — А с чего вы взяли, что это вообще касается смерти? — нахмурилась та.       — «Для того, чтобы взошло солнце, нужно, чтобы померкла самая последняя в небе звезда», — процитировал Антонин. — Поверь, я знаю манеру изречения бабули, и это могло означать только смерть.       — Ну-у... у меня есть крестраж, так что точно мимо, — устало сообщила Гермиона.       — Кстати, насчёт крестража... — медленно начал Джонатан, смахивая с глаз кудри и поднимая на неё взгляд, полный энтузиазма. — У меня есть новости и они хорошие.       — Говори, — первым заинтересованно отозвался Антонин, возвращаясь к столу, чтобы занять своё место.       — Я придумал, как выкрасть у Тома кольцо и вернуть тебе недостающий кусок души, Гермиона.       — Серьёзно? И каким образом? — живо отозвалась она, локтями опираясь на стол и ещё ближе притягиваясь к собеседнику, во все глаза уставившись на него.       — Господин Фон Фейербах устраивает в выходные шикарный приём, на который приглашено очень много гостей. Ты ещё не знаешь, но Том отстранил Антонина от возложенной на него задачи следить за тобой, и пока другие ребята не откликнулись на это дело, за него вызвался взяться я, поэтому отныне крутиться возле тебя придётся мне, так что давай сразу же договоримся: всё упростит задачу, если мы заранее оговорим места, где случайно будем сталкиваться, чтобы мне не играть ещё одного неудачного ухажёра, идёт? Антонин провалил задание, решив, что прекрасно сможет сыграть любовную историю, да только вышла настоящая драма, а что бы там ни было, Том уже не поверит ни в одну попытку Антонина подступиться к тебе. Поэтому наш с тобой вариант — друзья. Нам нужно изобразить общее увлечение, которое подчеркнёт заинтересованность друг в друге.       Гермиона так сильно удивилась невозмутимости и деловитости Джонатана, что не сдержалась и от ошеломления захихикала, в то время как Антонин с каждым озвученным словом лишь мрачнел, становясь серее дождливой тучи.       — Та-ак, общее увлечение, — успокоившись, задумчиво протянула она. — Не знаю даже. Может быть, скачки? Азартные игры? Или лучше расскажи о своих интересах — по логике, мои должны совпасть с твоими.       — Не обязательно, — покачал головой Джонатан, слабо усмехнувшись. — Я подстроюсь под твои и это будет логичнее — Том же понимает, что я должен добиться твоего расположения любой ценой. Только что это будет?       — Даже не знаю...       — Может быть, дуэли? — наконец подал голос Антонин. — Вполне разумно, если Гермиона интересуется магическими артефактами, делает себе крестражи, то в перспективе уделяет внимание и боевым навыкам. Например, посещает дуэльный клуб?       — Если взять дуэльный клуб, то ей фактически придётся выступать на арене, Долохов, — посмотрев на того, как на идиота, скептично отозвался Джонатан.       — А что если не участвовать, а наблюдать? Что, если я предпочитаю наблюдать за дуэлями других волшебников и самостоятельно где-то практиковать навыки в одиночку? — подхватила идею Гермиона, на что тот сначала поджал в задумчивости губы и свёл к переносице брови, а затем наконец расслабился и удовлетворённо посмотрел на неё в ответ.       — Неплохая идея. Всё можно подвести к тому, что после сближения есть смысл предложить тебе позаниматься вместе, а это потрясающая возможность приблизить тебя к Тому и, более того, подчеркнуть твои навыки в виде достоинства, которое он наверняка оценит.       — Его уже зацепило то, что Гермиона ищет Дары смерти, — с почти нескрываемым недовольством произнёс Антонин, пристально глядя на друга.       — Замечательно, — с лёгкой издёвкой отозвался тот, переводя на него стальной взгляд. — Только о Дарах, кроме тебя, никто не в курсе, а нам нужно приблизить Гермиону в общий круг, и владение магией — это первое, что хоть как-то удержит её подле нас, иначе тот же Розье быстрее заплюёт её ядом, чем она переступит порог нашего дома.       — Плевать, что там будет говорить Розье! — мгновенно отмахнулся Антонин.       — А плевать ли будет на это Гермионе, когда она начнёт всё чувствовать, м? — приподнимая бровь, возразил Джонатан. — Не подумал, да?       Антонин устало опустил взгляд на поверхность стола и тяжело вздохнул.       — Когда это произойдёт? Какой у тебя план?       — Приём — замечательное место, где мы с Гермионой сможем выяснить тот самый общий интерес, связанный с дульным клубом. Нужно, чтобы ты, — Джонатан обратил ясный взгляд на Гермиону, — выразила благосклонность прежде всего мне. Твоё присутствие рядом со мной станет настоящим алиби для Тома. Тем временем тебе, Антонин, — он перевёл взор на того, — необходимо находиться рядом с Томом, чтобы по моему сигналу взять нужные бокалы, в которых будет сонный порошок с разными пропорциями, и выпить вместе с ним.       — И мне с сонным порошком? — не понял тот.       — Обязательно, — как само собой разумеющееся, подтвердил Джонатан. — Твоя порция порошка будет такой, что в сон провалишься немного позднее самого Тома. За две минуты тебе необходимо увести его в неприметную комнату под абсолютно любым предлогом — её местоположение я дам тебе позже. Том потеряет сознание, ты поставишь маскирующие чары и подашь сигнал, что мы можем пробираться к вам, затем забираем кольцо и проводим ритуал. У нас будет ровно сорок минут на всё, после чего возвращаем на место крестраж, через пару минут очухиваешься ты, а ещё через пару — сам Том. По идее, порошок должен сработать так, что никто из вас не должен ничего сообразить, но на всякий случай подними панику, что вы оба оказались в неизвестной комнате после выпитого из бокалов. Вполне разумно, что Том сразу бросит все подозрения или на Астрид, или на Хартманна, или на Гермиону. У последней алиби из-за меня, а первая сбежала, что сразу укажет только на Хартманна. Как итог, от нас отведены все подозрения, а Гермиона оказывается с цельной душой.       — Звучит здорово, но мне точно хватит сорока минут? — возразила Гермиона, выпрямляясь на стуле и снова поправляя сбившуюся мантию.       — Представь, что это необходимость. В конце концов, это единственный шанс, потому что если и будет другой, в ближайшее время он точно не предвидится. Мы не можем просто так вырубить Тома даже более чем на пять минут. На приёме я взял интервал в сорок минут — этого достаточно, чтобы вернуть душу, и не так много, чтобы забеспокоиться об отсутствии Тома и Антонина. Безусловно, вечер будет испорчен после того, как оба очнутся и поднимут тревогу, но это стоит того.       — Прекрасно, — оживилась Гермиона, явственно ощущая, насколько близко грозит приобретение утерянного, но вдруг мгновенно нахмурилась и резко спросила: — Так а что с жертвой для куклы? Мы никак не можем на это повлиять?       Джонатан мгновенно опустил взгляд на стол и лишь спустя недолгую паузу глухо заявил:       — Не можем, но это точно будет не Антонин, ведь Марта в этом уверена.       — Выходит, Астрид?       — Астрид не ангел. Жертва и ангел — одно и то же лицо.       — Но... тогда некому? — в замешательстве выдохнула Гермиона, пристально наблюдая за собеседником.       — Нет, это скорее говорит о том, что узнать имя нам предстоит ещё впереди. И, судя по всему, это будет кто-то из нас: Адам, Фрэнк... или я, — спокойно отозвался Джонатан, пристально заглядывая в мерцающие тьмой глаза.

***

      Дом господина Фон Фейербаха день ото дня принимал столько гостей, что Том иногда задумывался, насколько тяжела жизнь такого влиятельного аристократа, который видел необходимость поддерживать связи с огромным количеством волшебников из разных слоёв населения города и его гостей.       Сегодня же был день, когда все друзья и знакомые собирались в одном месте, чтобы выразить уважение пригласившему их господину, поболтать о мире и несущественных мелочах, развлечься за игральным столом и насладиться поэзией, наполнить бокалы игристым и пуститься в танцы, затаиться в гостевых комнатах для душевных бесед, найти новые полезные знакомства и до глубокой ночи забыться.       Господин Фон Фейербах предусмотрел всё: Том и Фрэнк лично принимали участие в организации настолько торжественного и масштабного мероприятия, для всех направленного на улучшение связей и ставшего поводом отдохнуть от сложностей тяжёлого времени, а для них — настоящей возможностью выведать общее настроение людей и их отношение к происходящему. Поэтому на вечеринке были все зоны комфорта и отдыха, даже комната с опиумными парами для тех, кто предпочитал это алкогольному дурману.       Том подчёркнуто явился в одиночку — несколько раз на неделе его видели без Астрид, из-за чего тихие шепотки уже начали проноситься по немецкому обществу. Он ожидал какой-то реакции, пытаясь определить общее настроение на очевидный разрыв, о котором пока что отзывались неоднозначно. Ввиду таинственности о деталях произошедшего и уважения к старшему Руквуду никто так и не осмелился выдвинуть какие-то идеи и распустить слухи на этот счёт. Том так же подчёркнуто выказывал дружеское отношение к Августусу, что ещё сильнее сбивало с толку старых кумушек и болтливых юных девиц — Астрид не появлялась в общественных местах, кофейня в центре магловского города несколько дней была закрыта, а значит, причину видели именно в ней самой. Многие наверняка сделали выводы в пользу Тома, заявившего себя активным амбициозным деятелем и красноречивым идеологом.       Самая смелая идея — не сошлись характерами.       Когда Том явился на приём к господину Фон Фейербаху и получил десятки искренних широких улыбок, ещё столько же рукопожатий и откровенных приятных эмоций от встречи, он точно убедился, что смог сделать себе достойное имя в кругу аристократии и никакая чистокровная Астрид Руквуд ему отныне не нужна, чтобы иметь влияние и быть уважаемым среди других волшебников. Более того, практически все доверяли лояльности и оказанному дружелюбию господина Фон Фейербаха, поэтому Том особенно остался доволен результатом, когда тот заметил его в большом зале своего дома, с изяществом и несвойственной ему плавностью при виде него развёл руки в стороны в пригласительном жесте и, нацепив на тонкие, почти невидные губы искажённую улыбку, похожую на оскал, гортанно по-английски воскликнул:       — Мой дорогой лорд! Как же сердечно рад видеть вас.       Это привлекло внимание находившихся рядом волшебников, держащих в ладони бокалы с напитками и переговаривающимися на разнообразные темы преимущественно на немецком.       Том неспешно пересёк богато обставленную залу, неотрывно глядя в глубоко посаженные остро пронзающие глаза, и остановился перед хозяином дома, кланяясь ему, а затем выпрямляясь и стряхивая в сторону спавшие на лицо густые волны красиво уложенных волос. Расправив плечи, он с теплом пожал ладонь и одарил того мягкой очаровательной улыбкой, негромко произнеся:       — Рад оказаться в вашем доме в качестве друга, герр.       — Дорогой мой, я подготовил сюрприз, — с жёстким акцентом хрипло проговорил господин Фон Фейербах, величественно приподнял трость с набалдашником в виде головы волка в извинениях перед предыдущими собеседниками и полностью переключил внимание на Тома. — По удачному стечению обстоятельств мой глубокоуважаемый друг оказался в Берлине и я с удовольствием пригласил его к себе. Уверен, тебе будет очень интересно познакомиться с ним, потому что он не один, а с потрясающей... В общем, тебе обязательно стоит познакомиться. Идём.       Тот легко позволил увести себя, и пока они пересекали первую залу, затем следующую, останавливались на несколько секунд поприветствовать кого-то и снова шагали дальше, среди гостей Том обнаружил всех своих ребят.       В первом зале досуг проводил Антонин, выпивая что-то тёмно-золотистое из бокала и весело болтая с давними друзьями Кнабенгоф, Рылеевым и ещё парочкой русских, что особенно ярко выделялись говором среди звучащей кругом немецкой и английской речи.       В следующем зале, где вскоре должно было начаться выступление поэтов и музыкантов, находился Фрэнк, окружённый обществом привлекательных девиц, некоторые из которых не стеснялись даже кокетничать с ним, на что тот мягко отшучивался, скрывая за этим своё смущение.       В переходе в следующую залу Том столкнулся с Джонатаном и находящейся рядом с ним какой-то девицей — они направлялись в предыдущий зал, где как раз и находился Фрэнк. Господин Фон Фейербах не мог проигнорировать близкое присутствие друга Тома, поэтому полминуты они потратили на любезности, благодаря чему в образе неизвестной Том с хорошо скрываемым изумлением признал Гермиону. Она выглядела не как всегда: вместо невзрачной тёмной мантии её плечи накрывало лёгкое манто цвета сливочного кофе, а под ним проглядывала белоснежная юбка, украшенная лентами и бантами, в то время как часть лица скрывала фетровая, в тон тёмным сапогам шляпа, будто намеренно опущенная на глаза.       Гермиона машинально подала ему ладонь в приветствии, почему-то не проронив ни слова, затем обернулась на Джонатана, чёрт знает как успевшего уже за вечер привлечь её внимание, и оба последовали дальше. Том сразу подметил то, как оба вежливо придерживаются допустимого расстояния, Джонатан даже на правах сопровождающего не ведёт ту за руку, однако то, что между ними вспыхнуло что-то общее, было заметно налицо, и это существенно успокаивало. Если тактика Антонина оказалась провальной, значит, тактика Джонатана должна быть стопроцентной — настолько разный у обоих подход к делу.       Ещё через залу Том зацепил краем глаза Адама, который устроился со скучающим видом на одном из диванов и лениво переговаривался с молодой супружеской парой, которая так ярко сверкала в его сторону улыбками, направляла ему задорный смех и искрящиеся взгляды восхищения, что Тому сначала показалось, будто оба заговаривают Адама, а после по неестественно блестящим зрачкам догадался, что тот недавно вышел из комнаты с опиумными парами и просто расслаблялся, пребывая в блаженном состоянии.       В этой же зале господин Фон Фейербах подвёл Тома к мужчине, рядом с которым с перламутровыми крыльями озорно летали маленькие существа — они резко обратили свои маленькие глазки-бусинки на подошедших, из-за чего сам волшебник мгновенно обернулся следом и ласково со смешком смахнул в сторону одно из волшебных созданий, которое сразу же закружило над головой, порхая крыльями, заблестевшими пёстрыми оттенками.       Том мгновенно просканировал нечитаемым взглядом волшебника, подметив свободный дорожный плащ, непримечательный спрятанный под низом синего оттенка костюм с незастёгнутыми пуговицами, из-за чего хорошо выглядывала белёсая слегка мятая рубашка, из одного кармана которой торчал светлый платок. Сложно сказать, сколько ему было лет — лёгкая неряшливость бросалась в глаза, как и добросердечная вежливость читалась в светлых искрящихся зрачках, но Том примерно предположил, что ему не более тридцати трёх-тридцати пяти лет. А ещё он явно путешествовал, о чём говорила удобная тёмная обувь, на которой виднелся незначительный налёт.       — Познакомься, дорогой мой, — с жёстким акцентом заговорил господин Фон Фейербах, немного тыкая головой волка на волшебника и пристально глядя на Тома. — Это Ньют Скамандер. Он британец...       Мужчина с именем Ньют обратил на него внимание, и его глаза будто загорелись чем-то настолько невыразимым, что он не сразу приоткрыл губы для ответа. Прошло несколько мгновений — необъяснимый восторг, или что-то указывающее на него, спал, и Ньют выгнул губы в яркой улыбке, протягивая ладонь для приветствия.       — Очень рад встрече, Том. Простите, мистер Риддл, — он резко преклонился в извинениях и выпрямился, сверкая искрящимися удовольствием глазами.       — Рад познакомиться, мистер Скамандер, — вежливо отозвался Том, пожимая тёплую ладонь, и, размышляя над тем, какой умник ранее говорил о нём, как о Томе Риддле, как можно мягче добавил: — Все меня привыкли называть лорд Волдеморт, если вас не затруднит.       — О, прошу прощения, лорд Волдеморт, — тут же скромно извинился тот, кивая, а затем снова расплылся в тёплой улыбке, да так, словно не может скрыть восторга. — Зовите меня Ньют, я к вашим услугам.       — Может быть, я ошибаюсь, но именно ваше имя написано на учебнике... — чуть прищурив глаза, с почтением продолжил Том, однако Ньют сразу перебил его.       — Да-да, это я...       — Ньют очень опытный зоолог, — с довольством подтвердил господин Фон Фейербах и бросил на того оценивающий взгляд, больше походящий на испытующий, чем на удовлетворённый. — Мы познакомились с ним во Франции несколько лет назад, и с тех пор каждый раз Ньют посещает меня, если оказывается в Берлине. Потрясающий молодой человек — ты бы видел, дорогой мой лорд, как он ловко управляется с вивернами!..       — О, нет-нет, уважаемый герр, признателен за похвалу, но вы точно преувеличиваете мои навыки общения с ними... — скромно возразил тот, опуская голову и пряча смущённую улыбку.       — Ни в коем случае, друг мой, — хмыкнул господин Фон Фейербах и легонько стукнул его набалдашником трости по плечу. — Каждый должен быть оценён по достоинству. И что это за чудесные безобидные создания кружат возле тебя, дорогой?       Ньют мгновенно отвлёкся, резко озарился по сторонам и протянул ладонь вверх, чтобы подцепить маленькое крылатое создание, с довольством опустившееся крохотными ножками на указательный палец.       — Это же пикси, — наконец признал Том и с тенью изумления усмехнулся. — И вы говорите о преувеличенных навыках? Как вы обуздываете этих проказников?       — Это румынские пикси, а не корнуэльские, — улыбчиво пояснил тот, другим пальцем почёсывая пёстрое крыло существа, которое сразу же закрыло чёрные блестящие глаза от удовольствия. — Они очень нежные и пакостят только тогда, когда им не уделяют должного внимания.       — У вас здорово получается их ублажать, — со смешком заметил Том, на что Ньют и господин Фон Фейербах залились искренним смехом.       — Ты здесь один, дорогой мой? — резко став серьёзным, поинтересовался последний, внимательно всматриваясь в своего гостя так, что в такие моменты, ловя на себя подобный взгляд господина Фон Фейербаха, Том чувствовал себя пронизанным насквозь и прилагал усилия, чтобы не дрогнуть, однако Ньют почему-то оставался безмятежным и продолжал улыбаться, будто в эту секунду никто не заглядывает ему в душу.       — Дурной тон прийти к вам на праздник в одиночку, герр, — возразил тот. — На самом деле, в Берлин я отправился со своей спутницей, с которой работаю в очень тонкой области трансформации. Вы её видели в прошлый раз. Признаться, здесь я оказался исключительно из-за неё — завтра у меня сделка с местным алхимиком. А моя подопечная скоро подойдёт — отлучилась на несколько минут.       — Звучит так, будто она болеет ликантропией или, возможно, метаморф, у которого происходят проблемы с перевоплощением?.. — выразил догадки господин Фон Фейербах, ещё более цепко всматриваясь в собеседника.       — Нет же! Ничего опасного, герр, — отмахнулся Ньют, отпуская маленькую пёструю пикси, что взлетела в воздух, весело запищав, сделала кульбит и закружилась с другими над головами волшебников. — Какие чудесные создания, согласны?       Том понял, что тот не собирается выдавать своих секретов и углубляться в подробности взаимоотношений со своей подопечной. Герр, очевидно, подумал точно так же и из видимого глубокого уважения к другу не стал продолжать разговор, позволяя легко перескочить на другую тему.       — О, они действительно прекрасны, но ещё прекраснее то, что сейчас мы услышим в соседнем зале. Прошу вас, друзья мои, идёмте выпьем и восхитимся предстоящим, — глубоким вкрадчивым тоном произнёс он и резко махнул тростью, требуя следовать за ним.       Том и Ньют коротко переглянулись и последовали за хозяином.       Вернувшись в предыдущий зал, они взяли предложенные бокалы, герр произнёс в честь двоих тост, и втроём осушили — кажется, это было шампанское. Тёплая мягкая волна прошлась по горлу вниз и игристо устремилась по всему телу до кончиков пальцев. Том немного вскинул подбородок, перекатывая нежный привкус на языке, и неторопливо осмотрел праздничный зал, в котором обставлено всё настолько идеально, что каждая деталь являлась незаменимой частью общей картины. Здесь было множество столиков и мягких диванов, занятые все без исключения; у огромного широкого окна, занавешенного тяжёлыми светлыми шторами, обшитыми кружевами и бантами, находился небольшой выступ — импровизационная сцена, на которой стояли чёрный громоздкий рояль, контрабас и скрипка. Волшебники шумно переговаривались, наполняли зал звонким и басовитым смехом, выпивали и с наслаждением рассматривали других гостей, то и дело с кем-то знакомясь.       Господин Фон Фейербах ещё немного провёл время в светской болтовне, после чего направился к другой группе гостей, оставив Тома и Ньюта у высокого столика с наполненными шампанским и вином бокалами.       Очень быстро Том нашёл глазами Фрэнка, который держал в ладони небольшую стопку исписанных пергаментов, явно намеревавшего подготовиться к выступлению, но его всё время отвлекали две девицы и сопровождающий их молодой мужчина, который так широко улыбался, что думалось, как у него ещё не онемели губы.       Спустя ещё некоторое время, внимательнее изучив зал, Том обнаружил Джонатана и Гермиону — оба находились поодаль от развлекающейся толпы и очень увлечённо о чём-то переговаривались, будто даже почти споря. Во всяком случае, если Джонатан был спокоен и нередко показывал ухмылку или покачивал головой, то Гермиона с неким нажимом что-то быстро отвечала и порой жестикулировала. Казалось, всё должно прийти к какой-то разгорячённой кульминации, как вдруг оба рассмеялись — Гермиона махнула рукой, поворачиваясь лицом к залу, а Джонатан поднял со стола два бокала, кажется, с клюквенным соком и подал один той, явно заключая перемирие.       Вскоре в зал вошёл Антонин в сопровождении болтающих с ним друзей. Том уловил его быстрый взгляд, и те направились к гуще гостей, явно готовясь стать слушателями предстоящего. Но до сих пор ощущалось присутствие Ньюта рядом.       — Герр рассказывал, что вы совсем недавно оказались здесь, — завёл разговор Том, понимая, что тот ни сдвинется с места, ни решится сказать что-то первым.       — Совсем нет. Всего лишь пару дней, за которые встретил герра и вот оказался здесь, — тепло улыбнувшись, отозвался Ньют, сильнее повернувшись к нему, из-за чего он так же перестал оглядывать красивый зал и находящихся в нём гостей.       — Не перестаю удивляться, какие у господина Фон Фейербаха интересные друзья, а их разнообразие кружит голову, — усмехнувшись, продолжил Том.       — Не могу не согласиться, герр уже успел рассказать о вас как о красноречивом человеке, взгляды которого здесь с превеликим удовольствием разделяют, — спокойно отозвался Ньют, хотя показалось, что он даже немного смущён, из-за чего, спрятавшись за задумчивостью, опустил голову.       В этот момент их нагнали маленькие пикси, балуясь и затейливо перешёптываясь друг с другом.       — Вашей спутницы давно нет, — глянув на пёстрых созданий, решил напомнить Том, находя отсутствие неизвестной уже довольно странным.       — Уверен, она скоро появится. Она ни за что не пропустит то, как ваш друг будет зачитывать свои стихи. Нагини очень любит представления, если они... если они несут в себе прекрасное искусство.       Том выгнул бровь, соображая, почему названное имя показалось знакомым, но тепло от шампанского, разносящееся по телу, заставляло смахнуть смутные мысли и просто отдаться происходящему.       В это время раздались аплодисменты, которые шумно подхватили остальные, и на выступе показалась статная фигура Фрэнка — он поправил воротник белоснежной рубашки, распрямил чёрную жилетку и с яркой красивой улыбкой повернулся к залу, убирая в сторону свои пергаменты и на несколько мгновений прикладывая к горлу волшебную палочку. Когда приветственные овации стихли, Фрэнк сделал шаг вперёд, собирая на себе внимание всех присутствующих, и поставленным уверенным и выразительным голосом чувственно заговорил:       — Не нуждаюсь в представлении,       Видеть всех здесь очень рад,       Десятки глаз, как утешенье,       И да начнётся маскарад!       Громкий тон Фрэнка мгновенно заменился хлопками праздничных хлопушек, красивыми красными и золотыми блёстками и лентами, устремившимися ввысь, а затем под бурные аплодисменты медленно спавшими на гостей.       Том не сдержался от слабой улыбки, внимательно наблюдая за Фрэнком и ощущая то, как нежное тепло сильнее расходится по телу.       В моменты, когда кто-то из его друзей демонстрировал свои таланты, он чувствовал невыразимо подступающую гордость и восхищение, явственно представляя, как они ощущают себя под восторженно-влюблёнными взглядами зрителей, поэтому Том с удовольствием любил наблюдать за этим со стороны, когда на весёлых и душевных вечерах господин Фон Фейербах просил Фрэнка зачитать стихи или уговаривал Джонатана сыграть на рояле. К слову, последнему, судя по всему, повезло не оказаться сидящим на банкетке — Джонатан если и умел отказывать, то точно не герру, — вместо него поднялся незнакомый волшебник и устроился за роялем, совсем эфемерно принимаясь бегать по клавишам, аккомпанируя выразительно-глубокому тон Фрэнка и заполняя нежной гармонией оставшуюся пустоту зала. В нём воцарилась настолько волшебная атмосфера, легко уносящая то в плавную, то во вкрадчивую, то в решительную интонацию и смысл слов, слетающих с уст поэта, что даже Том на некоторое время погрузился в неведомую прострацию, не отводя рассеянного взора от друга.       Фрэнк был талантливым поэтом, прятавшим глубину и утончённость души в повседневности и выпускавшим её только на сцене в рифмованных словах, цепко задевая и обжигающе раня тем, что всегда говорил о реальном и нередко о том, что сам пережил. Наверное, так он выпускал раздирающие ощущения, поднимал голову выше и с обретённым облегчением следовал дальше.       — ...И, несмотря на это, я жил —       Ты заставил меня обещать.       Но мне хотелось бы сказать,       Как сильно я тобой дорожил,       И узнать: больно ли умирать?..       Каково терять друзей? И насколько действительно больно умирать?       Том перевёл рассеянный взгляд куда-то в зал и наткнулся на Адама, в одиночку стоящего у стены и льдистыми глазами внимательно всматривающегося во Фрэнка. Словно почувствовав на себе чужой взор, он медленно повернул голову в зал и, судя по всему, кого-то нашёл, как-то заворожённо рассматривая увиденного. Том проводил его взгляд и нашёл Антонина, так же сосредоточенно и даже с какой-то прискорбной задумчивостью слушающего Фрэнка, не отвлекаясь ни на что. Ощутив в себе потребность найти ещё и Джонатана, Том бегло осмотрел замершие фигуры гостей и различил среди них искомого — тот с нечитаемым выражением лица наблюдал за каждым жестом выразительно изливающего душу Фрэнка, явно вслушиваясь и особенно сильно проникаясь в услышанное.       Том плотно поджал губы, медленно опустил голову вниз, всё так же улавливая устремляющиеся ввысь вдохновенные слова, и снова спросил себя: каково терять друзей и насколько больно умирать?..       Наверное, ему не дано понять, что находится за завесой этого мира, потому что от смерти он защищён, как и, скорее всего, от чувства потери и скорби, намеренно лишив себя возможности что-то ощущать. Однако всё равно даже не хотелось представлять, каково не увидеть возле себя кого-то из ребят — он так привык к ним, будто они являются какой-то его частью, что утерять одну из них было бы... неприятно? Расточительно? Грустно? Или невосполнимо больно?       Том не хотел бы об этом знать.       Из задумчивости его вывела опустившаяся на зал тишина, в которой лишь через несколько мгновений послышались одинокие аплодисменты, а уже после были подхвачены остальными. Том вскинул голову, смахнув с лица волны тёмных волос, и тихо захлопал, цепко подмечая, насколько присутствующих трепетно затронуло прозвучавшее стихотворение.       А дальше Фрэнк заговорил о любви, легко смахивая с зала вуаль печали и умело направляя слушателей в обитель сладостных грёз. На их губах прояснилась томная улыбка — девушки и женщины неотрывно разглядывали Фрэнка, а мужчины улыбчиво переглядывались или взглядами блуждали по залу то ли в смущении, то ли в удовольствии.       Том с интересом наблюдал, как гости реагируют на стихотворение, остановил взор на Гермионе, которая как-то отстранённо вслушивалась в затейливые строки, и ему стало любопытно, что она думает на этот счёт, будучи бесчувственной. Он посмотрел вбок и уже не обнаружил возле себя Ньюта, потому спокойно прошёл в другую сторону зала, где находились Гермиона и Джонатан, и присоединился к ним.       Джонатан вмиг покосился на него и вскоре снова перевёл искрящийся взгляд на Фрэнка, а Гермиона заметила его не сразу, но стоило ей обратить на него внимание, как сильнее скрестила перед собой руки, пряча свободную ладонь под манто, и затаила в уголках губ улыбку.       Всё выступление они простояли в тишине, отвлекаясь на аплодисменты, и когда Фрэнк выразил последнее стихотворение, окончив на глубокой душевной ноте и поклонившись под восторженную реакцию слушателей, Том вежливо улыбнулся своей компании, собирая на себе их взгляды, и произнёс:       — Что скажешь, Гермиона? Мне показалось, ты довольно равнодушна к поэзии.       — Нет же. Просто я очень далека от разного вида искусства, но мистер Лестрейндж несомненно очень талантлив, а его стихотворения впечатляют, — призналась та, и её ответ показался довольно искренним. — Честно говоря, плохо представляю, как совмещать в себе любовь к прекрасному с тем, что мне действительно по вкусу.       — И что же вдохновляет тебя? — тут же поинтересовался Том, приподнимая бровь.       Гермиона многозначительно усмехнулась и на мгновение опустила веки, прежде чем ответить:       — Меня восхищают дуэли и то, какая мощь и как искренне волшебник пытается противостоять другому волшебнику, проявляя невообразимые навыки мастерства. Ведь в душе заключается магия, и очень завораживает наблюдать за тем, как маг открывает в этот момент свою душу.       — Вы наблюдаете за дуэлями? — поинтересовался Джонатан, пронзительно всматриваясь в светлое лицо собеседницы.       — Вы тоже? — мгновенно осведомилась та и, поймав согласный кивок, тепло улыбнулась. — Думала, ваше развлечение заключается только в наблюдении за тем, как новичок в картах попадается в сети вашего мастерства.       Тот хмыкнул и улыбчиво покачал головой, явно засчитывая подколку, а затем продолжил разговор, в то время как Том снова осмотрел зал и находящихся в нём гостей, вполуха слушая завязавшуюся беседу о дуэлях.       Заиграла живая музыка, гости начали расформировываться по группам: кто-то занял удобные места, кто-то ушёл в другие залы продолжать веселье, а кто-то принялся танцевать. Когда господин Фон Фейербах объявил о том, что самое время повеселиться под гармонично звучащие инструменты, издающие что-то лёгкое и озорное, Том вступил в разговор с предложением:       — Не желаете что-нибудь выпить и, может быть, отойти подальше от танцевальной зоны, чтобы не мешать другим?       — Зачем отходить, если можно присоединиться? — неожиданно возразила Гермиона. — К тому же я намерена воздержаться от дурманящих напитков. А вы что скажете, Джонатан? Не против, если мы оставим вас на некоторое время?       — Ни в коем случае не возражаю. Пойду к Фрэнку и выражу ему восхищение. Присоединяйтесь, — хмыкнул тот, свёл ладони за спину и, задержав нечитаемый взор на Томе, развернулся, чтобы удалиться.       Том выразил бы изумление, но вовремя спохватился, не позволив себе проявить эмоции, а вместо этого молча подал ладонь в пригласительном жесте. Он не рассчитывал, что этим вечером будет танцевать, да и Гермиона не похожа на ту, кто с удовольствием хочет провести время в танцах, поэтому в голову закралась мысль, что это удачная возможность уединиться для какого-то важного разговора.       Только стоило утончённой ладони коснуться его, как произошло что-то необъяснимое и невыразимое: вверх по руке будоражащими мурашками пробежался будто ток, устремляясь волной до каждого нервного окончания и потрясая внутренности необыкновенным возбуждением в предчувствии чего-то недоступного, неосознанного. Потерявшись в странных и неожиданных ощущениях, Том не сразу посмотрел на Гермиону, чтобы проверить, почувствовала ли она точно то же самое, но когда озадачился над этим и поднял на неё глаза, та всего лишь пребывала в оттенках задумчивого смятения, и не факт, что оно было вызвано именно этим.       В конце концов, может быть, ему это всего лишь показалось?       Он повёл Гермиону к резвящимся танцующим парам, остановился, повернулся к ней лицом и аккуратно положил ладонь на спину, ощущая, как та опустила свою ему на плечо. Осторожно сцепив пальцами другой ладони чужие, Том снова ощутил будоражащую волну, только более слабую и словно привычную, и тут же опустил взгляд на Гермиону, выискивая в ней какую-то реакцию, но она даже бровью не повела, будто ничего не чувствовала. Значит, это что-то с ним? Может быть, так действуют какие-то её чары или тот же амулет с вырезанной куклой?       Уловив в озорном темпе вступительный такт и сильнее сжав мягкое на ощупь манто, Том резко качнул Гермиону вбок, и оба сделали первый резвый шаг в сторону танцующих, а после устремились по блестящему паркету в лёгкой припрыжке, невольно отстукивая каблуками тактовые доли. Весело журчащая скрипка и басовито подыгрывающий контрабас заставляли бойко торопиться за гармонией и из-за этого утяжеляли дыхание так, что пришлось приоткрыть губы, чтобы не задохнуться. Гермиона прытко переставляла ступни, вторя шагам Тома, и с удовольствием позволяла себе перевести дух, когда искрящийся звук скрипки устремлялся в высоту, а Том в этот момент замирал и наблюдал, как её осанка выгибалась и отклонялась назад, открывая вид на обнажившуюся шею и хорошо различимые скулы. Белоснежное платье, украшенное атласными бантами и лентами, легко поднималось и грузно покачивалось, повторяя телодвижения хозяйки и подолом ударяясь о колени Тома так, что после второго плавного перехода с одной гармонии на другую он стал чувствовать припрыжку Гермионы на интуитивном уровне.       Они так сильно углубились в танцы, что из разума вылетела представленная возможность о чём-то переговорить, лишь в голове стучала кровь от ошеломительного темпа и недавно выпитого бокала шампанского.       И это было действительно очень весело, из-за чего через несколько минут сосредоточенность выветрилась, уступая место развязности и озорству. Появилось странное ощущение, будто за спиной образовывается что-то плотное и вздымающееся, готовясь накрыть странной непостижимой волной — оно невольно вызывало трепет и смесь нераспознанных чувств, медленно проскальзывающих к плечам и осторожно протыкающих насквозь.       Поддаваясь этому, Том сделал на Гермиону шаг и в очередной раз приостановился, поднимая руку вверх и за ладонь позволяя ей крутануться вокруг себя. Вместо одного оборота она стремительно закружилась и наконец позволила проступить радостной улыбке на губах, сменяя отстранённое выражение лица на блаженное. Её ледяная маска треснула и со звоном скрипки посыпалась ему в ноги.       ...Она повернулась лицом, показав искреннюю улыбку, затем снова и снова, пока весёлый и беззаботный смех не разлетелся по комнате, заставив колебаться моментально разрядившийся воздух...       Том замер и широко распахнул глаза, ощущая накрывающую и подавляющую тень за спиной, уже протянувшую к нему незримые лоскуты чего-то необъяснимого: перед взором нет ни сверкающего зала — вместо него какая-то сумеречная комната, ни трепыхающегося белоснежного платья — вместо него тёмная мантия, и лишь то же мелькающее в озорных тонах миловидное лицо, на котором играет восторженная улыбка.       ...Том заворожённо наблюдал за Гермионой провожая взглядом то, как каштановые волны плещутся в воздухе, как тёмные глаза радостно блестят и как широкая улыбка, обращённая ему, продолжает блуждать на губах...       Несколько раз моргая, он разделился между настоящим и чем-то эфемерным, пытаясь распознать происходящее и сбросить необъяснимую дымку неконтролируемых иллюзий, будто с ним это происходило, будто где-то так же он держал за ладонь и кружил Гермиону, а она беззаботно смеялась. Сверкающий зал и белоснежное красивое платье рябило и миг через миг затенялось сумраком и мрачной мантией, будто включают и выключают свет, игриво сменяя локацию его пребывания.       ...Ему захотелось улыбнуться, уловив озорную атмосферу, в которой где-то отдалённо звучала заносчивая мелодия, напетая преследуемыми за спиной тенями, что заставили неизвестно когда прыгнуть в бездну...       Он растерянно улыбнулся, как никогда отчётливо услышав звон озорно звучащей скрипки и подыгрывающего ей контрабаса, будто это та самая гармония, почему-то забытая, но сейчас явственно услышанная и прояснившая что-то недосягаемое и эфемерное, что не давало Тому сдвинуться с места и отвести заворожённые глаза от парящей в веселье Гермионы.       В короткий миг она заметила его замешательство, приостановилась, чуть опускаясь вниз, будто готовясь прыгнуть вверх и взлететь, и надавила ему на плечи, тем самым подготавливая его к одновременному прыжку, и ему пришлось поддаться.       ...Он перестал кружить Гермиону, схватил в объятия и медленно остановил озорной ритм, ощущая, как сожалением наполняется не только он, но и она...       Лишь на несколько движений Том инерционно откликнулся, а после тяжесть от незримой тени за спиной заставила его остановиться, заключая Гермиону в осторожные объятия и усмиряя её озорной пыл, в котором она была намерена устремляться дальше. Они сделали ещё несколько шагов, замедляющих танец, пока полностью не остановились и Гермиона не подняла на него странный, не замеченный им ранее взгляд.       Том плавно скользнул ладонями со спины и, будто извиняясь, выпустил из объятий, предчувствуя заполняющее внутри дискомфортное ощущение от того, что приходится отступить на полшага назад, чтобы соблюсти субординацию их взаимоотношений.       ...Гермиона кошачьей поступью прошла к нему и взяла за руку, медленно зацепилась за холодные пальцы, сжала их и выдавила утешающую улыбку, заставившую что-то колыхнуть внутри...       Будто зная о его фантомах, она повторила точно то же самое, и когда Том явственно различил прикосновение её ладони, откликнувшееся очередной волной тока, пробежавшегося мурашками по телу, он тяжело выдохнул:       — Так вести себя опасно для нас всех.       — Расскажи мне всё, что считаешь нужным. Я помогу. Я сделаю, что скажешь, — медленно произнесла Гермиона.       И тепло улыбнулась.       А затем она качнула головой в сторону, чтобы он увёл их с паркета, и, движимый незримой тенью, ослабевающей и уже ускользающей куда-то прочь, приземляя в реальности, Том повёл Гермиону в сторону, рассеянным взглядом зацепил собравшихся возле Фрэнка ребят и направился к ним.       Как во сне, пребывая в смешанных и необычных эмоциях, которые не в силах проанализировать и которым не в состоянии дать название, он остановился рядом с друзьями, что-то произнёс им и услышал что-то забавное в ответ. Гермиона уже выпустила его ладонь и так же звонко рассмеялась, улавливая чужие взгляды. Теперь Антонин подал ему бокал с шампанским, взятый со стола, и одновременно притянул к губам свой.       Ощутив на языке нежный привкус напитка, Том осушил бокал полностью, подмечая, как Антонин сделал точно то же самое, в то время как Фрэнк и Адам предпочли выпить красное вино, а Джонатан и Гермиона совсем воздержались от чего-либо.       — ...я мог бы и лучше! — вторгся насмешливый голос Фрэнка в разум, подобно пронзающей раскалённой спице, и весь мир пришёл в более реальное движение, почти до конца смахивая эфемерные странные чувства.       — Том, ты единственный не высказал своё мнение, — заметил Антонин, поворачиваясь к нему.       — Я пребывал в восторге, — слабо усмехнувшись, отозвался он, бросая признательный взгляд на Фрэнка и ставя пустой бокал на стол.       — Я и вижу, что до сих пор не можешь стереть, как выражается Джо, это безобразие с лица, — хмыкнул тот, и все залились хохотом.       — Так вот почему Джонатан практически не улыбается — не хочет выказывать безобразие? — подхватила Гермиона, впериваясь в виновника обсуждения чёрными сверкающими глазами, в то время как остальные снова рассмеялись. — Разве что за игральным столом — теперь это выглядит подозрительно.       Примечательным показалось то, что тот не отвернулся и легко сдержал пугающий взор, будто смотрел в эти неестественные зрачки сотню раз.       — Вы напрашиваетесь на то, чтобы снова остаться в проигрыше, мисс, — хмыкает Джонатан.       — Вы обидели меня тем, что не дали отыграться и не забрали свою награду, — продолжила перепираться Гермиона.       — Значит, желаете отыграться? — в удивлении выгнул бровь тот.       — Чёрт подери, всё же на вашем месте я хорошо подумал бы, мисс Грейнджер, — усмехнулся Фрэнк и осушил свой бокал.       Ребята что-то заголосили, посмеиваясь, в то время как к Тому снова вернулось очень странное ощущение, только в этот раз стремящееся унести его в некое забвение. В этот момент Антонин взял Тома за плечо и повёл его куда-то прочь, что-то произнося, но мысли будто путались, а слова звучали бессвязным набором звуков, абсолютно невосприимчивыми затуманившемуся сознанию.       Шаг за шагом — они оказались в другом зале, а после свернули к балконам, и только сейчас Том понял, что Антонин недавно говорил про духоту и желание подышать свежим воздухом.       Шаг за шагом — они зашли в небольшую комнатку и пересекли её, только пол показался необычайно мягким и вязким, утапливающим вниз, а воздуха действительно не хватало, чтобы вдохнуть.       Ресницы слиплись, мир начал смазываться и потухать.       Том не удержал себя на ногах и повалился на пол.