Прежде чем всё разрушится

      Нагини каждый раз растягивала губы в извиняющейся улыбке, когда встречалась с Гермионой взглядом за одним столом, и Гермионе было даже немного неловко от того, что обрекла её на то, что бы она знала о своей другой жизни.       Честно говоря, она не знала, зачем обо всём рассказала, но удивилась, что никто, даже Том, не соизволил хоть немного доверить ей крупицы информации, оставляя одну-единственную в неведении. Конечно, ещё оставался Августус, но так вышло, что ему лучше не знать о другой своей жизни, полностью погрязшей в жажде мести и стойком чувстве возмездия. В конце концов, даже в этой реальности не без помощи Антонина его сестру постигла та же участь, что и в прошлый раз, — Том уничтожил Астрид, оставив от неё лишь воспоминания.       И эти воспоминания легонько подъедали Гермиону.       С каждым прожитом днём в обнимку с восстановленным кусочком души она ярче и ярче вспоминала те или иные события, более того, заново их переживала с новыми оттенками чувств и каждый раз задыхалась, сокрушалась, тосковала или испытывала совсем несвойственные ранее ей ощущения, которые вводили в растерянность.       На необъяснимом уровне её тянуло заботиться о Нагини: в ней оставался человек, который нисколько не вязался с образом животного, в которого её заключило проклятие и в другой жизни заставляло бросаться на врагов лорда Волан-де-Морта, отравляя ядом и пожирая без остатка. За это даже здесь Нагини чувствовала себя притуплённо перед Гермионой, и ей приходилось каждый раз успокаивать и напоминать, что у неё нет ничего общего с тем, что произошло тогда.       А ещё Гермиона отчётливо помнила просьбу Августуса, которую не смогла выполнить: Астрид — всё та же жертва более сильных, а старший брат остался без единственной сестры, в которой души не чаял, а теперь снова один и вынужден переносить в сердце эту боль, которую пока что стойко сдерживал. Если Августус узнает, что это всё случилось из-за Гермионы, а Том собственноручно убил Астрид, то страшно было подумать, чем это может обернуться для каждого из них. Спустя неделю Гермиона осознала, что по-настоящему побаивается этого наряду с тем, что крайне сожалеет об упущенной возможности что-то изменить в семье Руквудов. Вспоминая пронзительный просящий взгляд Августуса её времени, от бессилия она нервно сжимала кулаки и до боли прикусывала губу: неужели Астрид суждено каждый раз оставаться жертвой?       Она была слишком юной и ведомой, а в руках Тома так вообще мягкой подушечкой для смертоносных игл.       Отсутствие ответов на беспокоящие вопросы привели Гермиону к тому, что бы высказаться Антонину, который с искренним изумлением выслушал, а затем посоветовал выбросить эту дурь из головы, напоминая, что Астрид была настоящей проблемой, из-за которой их задача могла не решиться, а сильно усложниться. Более того, на кону были жизни каждого из них, ведь их преследовали, покушались и...       — Но так остаётся и сейчас, — возразила Гермиона, свободной от кисти ладонью доставая образ Амон-Руха из-под мантии.       Они были на верхнем этаже в одной из небольших комнат, в которых Юджин хранил старые ненужные вещи. Среди них было очень много принадлежностей для рисования, начиная с мольбертов и заканчивая огромным арсеналом разнообразных кистей, валяющихся куда только упадёт глаз: родители Юджина были художниками, что как раз унаследовала его младшая сестра, Габриэль, но в её владении были более совершенные инструменты, чем хранились здесь.       За две недели пребывания в доме Мальсиберов Гермиона отвлекала себя бессмысленным рисованием, оставляя кляксы на полотнах, — их пёстрый вид упорядочивал мысли или вовсе избавлял от них. Она могла часами баловаться с красками, пока не найдёт успокоение, и часто ей составляла компанию Нагини, тем временем рассказывающая о былых путешествиях по миру, а немного позднее её начал находить Антонин.       — Не понимаю: то ты заявляешь, что это всего лишь самовнушение, то...       — Я не знаю, что думать, — протянула Гермиона и сокрушённо вздохнула, возвращаясь обратно к рисованию. — Может быть, кукла всё-таки приняла Астрид в качестве жертвы? В конце концов, за последнее время у меня значительно изменились глаза.       — Посмотри на меня, — вкрадчиво попросил Антонин, обходя её за спиной, чтобы остановиться сбоку и поймать на себе взгляд.       Гермиона повернула голову и интуитивно подняла на него взор, а затем резко опустила, почти коснувшись подбородком своего плеча, — смотреть в вязкое болото блестящих радужек, с каждым днём наливающихся большей насыщенностью, было тяжело то от неловкости, то от щекочущих под рёбрами ощущений. Сколько бы Гермиона не стукала ладонью по лбу, а не получалось заставить себя перестать так реагировать. В мыслях уже появлялась почти мантра, причитающая, что это всего лишь Антонин — тот самый Антонин, который легко ввязался с ней в авантюру по спасению будущего Тома, заодно и своего; а ещё он легко принял её, помог адаптироваться, повсюду сопровождал, смешил и вгонял хотя бы в поверхностные чувства, в которых она не ощущала себя одинокой и ненужной, не говоря уже о том, что даже готов был отдать за неё жизнь и прикрывал собой от очереди автомата каких-то чокнутых немцев или русских — кто уж там разберёт. Чёрт подери, он столько для неё сделал, что об этом невозможно вспоминать без улыбки на губах или в глазах.       И каждый раз ей казалось, что этим она выказывает совсем не то, что на самом деле хотелось бы, потому, чтобы не вводить в заблуждение, Гермиона и вовсе избегала пересекающихся взглядов, а сейчас впервые подумала о том, что и эта манера может быть неправильно интерпретирована. Судя по тому, что Антонин хмыкнул, придвинул небольшой табурет ближе и присел сбоку, почти касаясь коленями её ноги, наверняка так и было.       Будь её воля, она избегала бы всех, ограничиваясь общими встречами за завтраками и обедами, что как раз решила реализовать неделю назад, но, кажется, её чувствительность переиграла саму Гермиону, с тех пор подсовывая тревожные сны, в которых ей снилось прошлое, в нём — Том, а после что-то случалось, и Гермиона признавала в образе Тома Антонина. На шестой раз это настолько осточертело, что она не знала, куда себя деть: воображение нещадно издевалось над ней, каждый раз пытаясь ткнуть носом в то, что это не просто Антонин, а с давних пор немаловажный герой из истории её жизни.       Ненароком пришлось задуматься о сонных порошках или каком магическом заклятии, зациклившем её на одном и том же образе, но все диагностические чары ничего не показали: на сознание Гермионы никто не влиял, даже телепатически, да и вряд ли она готова была поверить в то, что Антонин решил бы её одурманить.       Выходит, это были игры исключительно её подсознания, и это наводило на боязливую мысль, которую Гермиона мгновенно выбрасывала из головы, но с каждым таким сном или очередным чувством неловкости она не могла так легко отмахиваться от этого, как первый раз.       Нет, она точно не влюблена — все мысли были заняты Томом и тем, как он с наслаждением упивался их воспоминаниями, не отказывая себе в том, чтобы даже невзначай прикоснуться к ней, — однако не могла отрицать того, что Антонин вызывал что-то волнительное, стягивающее внутренности в узел и... Чёрт подери, он безумно ей нравился! Он невероятно хороший друг и чуткий товарищ, ради высшей цели готовый пожертвовать всем на их пути, и как не проникнуться им, Гермиона в самом деле не имела представления, но именно это вызывало в ней противоречие, будто она не имеет права ощущать себя так, будто за ней постоянно подсматривают и в любой момент кто-то выскочит из-за угла и как минимум окинет придирчивым и совсем неодобрительным взглядом. И, возможно, этот «кто-то» будет абсолютно прав, потому что Гермионе знакомо, что такое настоящие друзья, как настоящие брат и сестра, и случай с Антонином совсем не имел всех общих черт с той самой дружбой.       Поэтому она не хотела даже думать об этом, предпочитая обратно запихивать ярчайшую вспышку чувств куда-то глубоко в себя и не притрагиваться к этому, чтобы не жахнуло.       Более того, ей совсем не хотелось давать ни единого повода и ни единого намёка на то, чтобы Антонин мог что-то случайно себе вообразить, из-за чего глубоко втянула в себя воздух и заставила заново поднять на него взгляд.       Её глаза действительно приобрели крайне смягчённый вид — завораживающие обсидианы перестали выглядеть дико, уступая место тёплому ореховому сиянию, подчёркивающему необычайность драгоценных камней-зрачков. Если это всё так же притягивало посмотреть в глаза, то точно уже не заставляло испугаться и отшатнуться. Тёмная магия всегда оставляет следы, но казалось, будто что-то очень аккуратно и явственно корректировало внешний вид — Гермиона по утрам с удовольствием доставала угольный карандаш Марты и рисовала контур вокруг глаз, а затем восторженно разглядывала ореховый проблеск в стеклянном полотне обсидиана.       Что-то сработало: то ли вернувшаяся душа, то ли это реакция на принятую жертву, если это была Астрид.       Антонин несколько мгновений неподвижно всматривался, а затем, не моргая, спокойно произнёс:       — Не думаю, что дело в Астрид. Скорее всего, это реакция на то, что ты вернула часть себя...       — К тому же, Джонатан абсолютно уверен в том, что Астрид не может быть тем самым ангелом, а как мы выяснили — это одно и то же лицо, — согласилась Гермиона, радуясь тому, что теперь можно отвернуться и снова приняться за рисование. — Поэтому выходит так, что смерть Астрид не обязательна...       — Перестань, — перебил Антонин, наверняка не желая снова слышать щепетильную историю о том, что это тоже было её задачей, но именно её она не выполнила. — Мы говорили на этот счёт: как сложилось, значит так надо было, и это была всего лишь просьба Августа, который не знал, как сложится твоя жизнь здесь. И от этой просьбы ничего не зависело.       — Кроме благополучия его семьи, — добавила Гермиона, поджимая губы.       — Что за благодетель? — по-настоящему удивлённо воскликнул Антонин и невольно потёр пальцами губы, прежде чем добавить: — В первую очередь ты должна была думать о себе, а не о том, как спасти чью-то жизнь. Ещё скажи, что тебе очень жаль смотреть на результат своей работы, когда в этой вероятности из тюрьмы сбежал тёмный маг, и я хочу заметить, при помощи Астрид, ведь из-за его появления теперь два города сожжены дотла и это, может быть, не конец. Эти изменения ради Тома — так, может быть, это цена за то, чтобы ты справилась с задачей? Что-то потеряли здесь, но в будущем столько людей останутся живы... Твои знакомые, например? Их родители, в конце концов.       — Это ещё неизвестно. Может быть, сбежавший преступник устроит ад похлеще Тёмного лорда...       — Так ты не веришь в то, что мы в связке с Дамблдором сможем защитить Британию и устранить этого урода?       Гермиона мгновенно посмотрела на Антонина так, будто он сказал самую настоящую глупость.       — Конечно нет! Я абсолютно уверена в том, что до Британии ему не добраться! И его обязательно остановят: у Дамблдора есть план, у Тома тоже есть план, который одобрил Дамблдор. Да даже если не получится перетянуть Министерство на нашу сторону и убедить всех, что это дело рук опасного преступника, то ни Том, ни Дамблдор не оставят это просто так, а что-то предпримут. В конце концов, они оба заинтересованы в том, чтобы посадить того снова в тюрьму или вообще уничтожить. Дамблдор верит Тому и мистеру Скамандеру, что враг сбежал. Стражники тюрьмы, как и правительство Австрии, молчат о том, что самый опасный преступник исчез — наверняка в сговоре или на них наложено проклятье, — однако даже знание об этом не остановит войну маглов, если не повлиять на них. Радует то, что до сих пор никто так и не решился совершить вторжение на наземных и морских границах стран — все сбиты с толку, кто за этим стоит, и боятся начать войну не с тем государством, так что если враг хотел устроить ад на земле, то пока мало усилий приложил к этому.       — Или его цель была не устроить ад на земле, а что-то другое, — заключил её рассуждения Антонин, не отводя взгляд от её профиля.       — А погибшие города — это месть?       — Ну... Он ворвался в дом господина Фон Фейербаха и вступил в схватку именно с ним, а не стоял в стороне. У них наверняка были личные счёты — об этом говорил даже Том.       — А Амстердам?       — Послушай, я не силён в том, кто перешёл ему дорогу, но то, что он навёл ужас в Европе, знаю точно. И знаю точно, что все его преступления закончились на Британии, когда Дамблдор победил и сдал его спецслужбам, чтобы упрятали в тюрьму, так что ждать его здесь логичнее всего. К тому же, здесь находится Том: неужели он, преследуя его, подвергнет риску, чтобы тот сдох?       — В Берлине его это не остановило. Более того, Астрид буквально указала на него Гриндевальду. Мне кажется, это была её месть, и здесь Гриндевальду проще всех спалить огнём, чем выискивать Тома, чтобы разобраться с ним.       — Астрид убита, — продолжал возражать Антонин, окидывая Гермиону колючим взглядом, в котором она невольно увидела то существо, которое смотрело на неё в её будущем, когда она задавала ему слишком много вопросов и вела себя, как настырная девчонка. — А тот мог сменить планы. Зачем ему выполнять обещание погибшей девчонки, что бы она для него не сделала там, хоть из тюрьмы лично выпустила?! Вчера она была — сегодня о ней никто уже не помнит.       Гермиона тяжело вздохнула и бесцельно уставилась на цветную абстракцию на холсте — вышла какая-то ерунда. Впрочем, такое всегда выходило, ничего особенного.       — О ней всегда будет помнить брат, — со вздохом добавила Гермиона, медленно моргнув.       Почему-то ей вспомнился далёкий день — самый последний день пребывания в своём времени, когда из-за неё буквально на глазах был повержен Гарри Поттер. Последнее, что он видел, — её, окликнувшую в ненужный момент. Тогда ей было совсем не стыдно и абсолютно плевать, а сейчас этот судьбоносный эпизод вызывал куда больше чувств. Гермиона зачем-то проводила параллели своего времени и нынешнего, и если в параллели с Лавандой и Нагини она что-то изменила, то в этот раз с Астрид всё было предрешено.       Что-то постоянно не давало ей жить.       Антонин повторил её сокрушённый вздох и беззлобно хмыкнул.       — Тебе жаль Руквудов, — понимающе констатировал он, склоняя голову набок, чтобы заглянуть Гермионе в глаза. — Слишком много ощущений на одну тебя. Но они ни к чему не приведут.       Гермиона медленно повернула к нему голову и с горькой насмешкой отозвалась:       — И это ты говоришь мне? Ты говоришь мне, Антонин? Скажи мне, хоть раз ты действовал не так, как тебе хотелось, а так, как нужно?       Он серьёзно задумался, медленно проведя пальцами по губам, затем сфокусировался на Гермионе и насмешливо произнёс:       — Постоянно. Если хочешь знать, мне приходится прилагать не мало усилий, чтобы сдерживаться и не провоцировать тебя.       Гермиона нахмурилась, отворачиваясь обратно к размалёванному холсту, и, ощущая, как краснеет, сквозь сжатые губы почти фыркнула:       — Я просила тебя...       — Поэтому я сдерживаюсь, — тут же перебил он, отклоняясь от неё, а затем и вовсе поднялся со стула. — Я не дурачок, Гермиона, и прекрасно понимаю твоё щекотливое положение сейчас, когда на тебя свалились снежным комом ощущения, о которых ты даже не подозревала. Я не слепой, чтобы не различать и не понимать их, и мог бы воспользоваться этим, но не стану.       Пока Антонин медленно пересекал комнату где-то за спиной, Гермиона зажмурилась, будто не желая слушать, сердце в ушах участило биение, словно жадно улавливало каждое слово, пока тот не замолчал. А после наступила такая давящая тишина, что пришлось расцепить ресницы и скосить глаза туда, где замер Антонин.       — Дело не только в том, что я обещал. Не хочу, чтобы рядом со мной ты постоянно сходила с ума от чувства вины. Учитывая, как ты переживаешь за какую-то девку, которая чуть не стала причиной нашей смерти...       — Антонин, — подавляюще глухо остановила его Гермиона.       Да, тень вины за смерть Астрид прицепилась к ней, как ненужный в солнечную погоду плащ, но именно сейчас ей подумалось, что это то, что необходимо обязательно пережить: всего лишь совладать с собой и действительно понять, что это пусть и не жертва какому-то Богу, но это жертва ради того, чтобы у Тома всё получилось, а главная цель её появления заключалась именно в этом.       В конце концов, всё проходит и это пройдёт.       — Да, — отозвался Антонин, наконец выходя из-за спины и останавливаясь слева от мольберта, явно устремляя на неё сосредоточенный взгляд.       Гермиона впервые ощутила, как может спокойно поднять взор и, как раньше, заглянуть в болотистые выразительные глаза, ранее пугавшие её трясиной. Она медленно кивнула и полушёпотом произнесла:       — Спасибо.       Тот с явной насмешкой хмыкнул и, демонстративно развернувшись, направился к выходу.       — Надеюсь, не обидишься, если я не подам тебе руку, когда ты будешь выходить с корабля на бал.       Гермиона рассмеялась, наблюдая, как за Антонином прикрылась дверь.       С этой ночи дурацкие сны перестали тревожить её, а пылкие импульсивные чувства сгладились и преобразились в мягкие объятия из сердечной заботы и дружеской нежности.

***

      Том не считал себя обидчивым, разве что немного, но как и в случае с мистером Скамандером не смог сразу же совладать с собой, когда понял, что Альбус Дамблдор знает о путешествии Ньюта, а также о том, что у Тома была совсем другая история, в которой он боролся со злом всю свою грёбаную жизнь, а не потакал ему.       Они встречались в кабинете профессора Трансфигурации не первый раз, долгими вечерами обсуждая произошедшее и размышляя над будущим. Каждая новость в международном крайне остром конфликте очень внимательно обсуждалась — казалось, они не учитель и недавно выпустившийся ученик, а два политолога, которые пытались предсказать дальнейшие события во всём мире.       За одним из таких разговоров неожиданно до Тома добрался смысл сказанных профессором слов, когда он упомянул о том, что мистер Скамандер всегда отмечал его собранность и решительность в таких серьёзных вопросах, как стратегический план.       — Так вы знали? Вы обо всём каждый раз знали, профессор? — мгновенно вспыхнул Том.       — Каждый раз? — спокойно переспросил тот, приподнимая голову и убирая с переносицы очки-половинки, которые ранее нужны ему были для изучения карты, раскрытой перед ним на столе.       — Я пережил тринадцать петель... — начал чеканить Тома.       — Конкретно вы можете вспомнить только одну.       — И только после четырнадцатой что-то изменилось...       — И я этому несказанно рад.       — Профессор, — с нажимом произнёс Том, испытывая странное ощущение, будто над ним тихонько посмеиваются. — Вы могли сказать мне об этом.       — По-вашему, откуда я знал бы, что вас ожидает впереди? — легко переспросил Дамблдор и задумчиво потёр тёмно-каштановую щетину. — Более того, для меня это происходит впервые, как и для вас, мой юный друг. Вы совсем не тот, кому в прошлые разы я умалчивал о случившемся. Как и я не тот, кто в прошлые разы принимал такое решение.       Том несколько долгих мгновений тяжело дышал, подбирая слова и пытаясь уложить в голове мысль, что профессор прав, однако это не так просто было сделать, поэтому он сухо перевёл тему чуть в сторону:       — Вы были тёмным волшебником.       — Я нашёл свет во тьме.       — Вы не помогли мне сделать то же самое, с самого знакомства вместо помощи бросая подозрительные взгляды.       — Оценивающие. Важно было понять, что вы предпочтёте сами.       — Вы видите, что я предпочёл, просто раньше у меня это по некоторым причинам не получалось.       — Так значит, провалы не закаляют ваш характер, а наоборот, заставляют вас сдаться? — продолжал спокойно осведомляться Дамблдор, из-за чего Том передёрнул желваками, снова ощущая лавину злости.       — Вы провоцируете...       — А вы поддаётесь.       Оба замолчали, пристально взирая друг на друга, после чего первым оживился Дамблдор, убирая со своего стола локти и глубоко вздыхая.       — Полноте, Том. Вы сами прекрасно понимаете, насколько бессмысленны наши дебаты. Можно сколько угодно тыкать друг в друга, но ни прошлое, ни былое будущее уже не изменится — в наших силах повлиять только на настоящее. Когда-то и я, и вы были не без греха, так в этот раз давайте не будем повторять то же самое и решим проблему вместе. Вернёмся к оцениванию позиций...       — Вы знаете что-нибудь о другой реальности, сэр? — наконец задал волнующий вопрос Том, который беспокоил его прежде, чем он разозлился. — Мистер Скамандер рассказывал вам о том, как мы познакомились с ним, какой у нас была жизнь и... у других моих друзей?       Дамблдор одарил Тома лукавым взглядом, прекрасно понимая, как же ему любопытно узнать о себе подробнее, а затем принялся обратно надевать очки, отзываясь:       — Вы можете спросить об этом у Ньюта напрямую, если так интересно. Думаю, он с удовольствием расскажет вам о том, какой хороший у него был друг в вашем лице. А сейчас давайте займёмся делом.       Сдаваясь, Том опустился на стул и заглушил щемящие чувства, вызванные тем, что ему немного дискомфортно допрашивать мистера Скамандера о былой дружбе, о которой тот знал, а Том ни черта не помнил. Совсем как с Гермионой.       Но если в случае Гермионы это самая настоящая необходимость, то в случае с тем это обычное любопытство.       Том пообещал себе, что когда они будут праздновать победу над Гриндевальдом, то обязательно поговорит с мистером Скамандером и узнает о другой своей жизни.

***

      Первое заседание состоялось за закрытыми дверями неделю спустя после того, как профессор Дамблдор в конце очередного затянувшегося разговора подвёл итог и сообщил, что практически вся его кампания по достижению необходимого результата о надвигающемся конфликте готова. В этот раз Том не мог присутствовать на обсуждении ни на каких правах, даже в качестве протеже Дамблдора, однако там находились Малфой и Лестрейндж, которые после рассказали обо всём в подробностях остальным. Не было сомнений, что первые обсуждения острого вопроса о войне и отношении к ней волшебного сообщества Британии прошли, мягко говоря, безрезультативно, когда Том внешне спокойно, а внутри сильно нервничая завидел профессора: он достаточно быстро пересекал огромную залу Атриума, явно переживая внутреннее негодование, о чём говорил его внимательный и в то же время задумчивый взгляд, направленный куда-то вперёд. Тогда Тому даже пришлось окликнуть несколько раз, чтобы обратить на себя внимание и заставить остановиться, пока он пытался нагнать.       Дамблдор достаточно сухо сообщил, что переговоры прошли без каких-либо успехов — на удивление, никто из магов Визенгамота не разделял никаких опасений и не считал нужным уделять этому вопросу даже какое-никакое внимание, однако профессор убедительно заверил, что рано говорить о каких-то результатах, ведь через неделю состоится ещё одно собрание более открытого характера, куда будут приглашены даже журналисты, а это хороший шанс придать огласку конфликту для магического сообщества.       — Наберитесь терпения, мистер Риддл, — наконец произнёс он и тонкими губами, спрятавшимися за сильной щетиной, улыбнулся. — Встретимся послезавтра: так же у входа в школу в то же время.       Том остался обескураженным, но не было ни одной мысли впадать в отчаяние. Когда ему удалось заметить Абраксаса и Фрэнка, то они сразу же направились к Юджину домой, где ждали все остальные, чтобы обсудить текущее положение.       Первый созыв, на котором поднималась тема международного конфликта, действительно оказался никчёмным. Фрэнк и Абраксас рассказали, насколько практически все не выразили даже интереса, однако дома ждали новости получше: Джонатан сообщил, что сегодня в Министерстве его официально приняли на должность в Отдел по контролю магических существ, а это значило, что со дня на день у него будет рекомендательное письмо, благодаря которому он полноправно сможет стать ещё одним представителем своего семейства в палате властей. Вариант с женитьбой отпадал сам собой, но Фрэнк не упустил возможность похлопать того по плечу и после поздравлений всё-таки добавить, чтобы Джонатан всё равно подумал в ближайшем будущем породниться с ним, добившись реакцию только в виде беззвучной ухмылки.       Через день Том встретился с профессором Дамблдором и, как и со слов приятелей, вновь убедился, что ничего хорошего на встрече членов Визенгамота не произошло. Тому хотелось обозвать их недальновидными снобами, в напряжении сжимая кулаки, будто так было не один раз и близилась безысходность. Но профессор Дамблдор так же хорошо знал, на что надавить.       — Это только начало, мистер Риддл. Думаете, я не знал, что так всё и будет? Я очень хорошо понимал, что ожидает нас на первом созыве, поэтому при первой же нашей встрече распорядился подготовиться к тому, что вам придётся применить свой ораторский талант.       Том быстро успокаивался, будто проясняя затуманенное сознание.       Похоже, слова Дамблдора о том, что при первых неудачах он не бьётся в одну стену, а впадает в ярость и ищет другой — более изощрённый — путь, имели какой-то смысл. Очевидно, ему требовался человек, способный направлять его мощнейший вектор амбиций.       — Моё предложение о повторной встрече одобрили, поэтому через три дня вы явитесь со мной в зал, где проходят заседания. Вам следует очень хорошо подготовиться — по моему настоянию приглашены колдографы и пара журналистов, с которыми у меня тёплые взаимоотношения, и это не говоря о том, что в зале будет министр магии. Вам придётся очень хорошо подумать не только над тем, как держаться на мероприятии, но и также в чём выглядеть и какой это произведёт эффект. Будет неверно признать с моей стороны, что в этот раз успешность нашего дела будет полностью зависеть от вас и того, как вы смогли выполнить моё поручение по вербовке некоторых представителей собрания членов Визенгамота. Понимаете меня?       — Безусловно, сэр, — с готовностью кивнул Том, заводя ладони за спину и интуитивно принимая вид внимательного и послушного протеже.       — Мы должны призвать не вступать в войну, как агрессоры, а всего лишь убедить всех волшебников в опасности и новом режиме Гриндевальда, о побеге которого до сих пор никто не знает. Наша главная задача: заставить правительство объявить тревогу на международном уровне, минимизировать самостоятельное участие маглов в вооружённом конфликте и, конечно же, защитить свои границы от любого вторжения, особенно магического. Мы не хотим, чтобы наша столица полыхала огнём — после этого множество стран мира уничтожит себя новым оружием ядерного происхождения, всё превратится в руины и безжизненную пустошь, а на месте этого спустя годы Гриндевальд воздвигнет новый мир, убрав статут о секретности и начав строить новую империю. Поэтому важно покончить с этим сейчас и не дать маглам вступить в войну. Понимаете меня?       — Конечно, сэр, — снова кивнул Том и сильно сжал челюсти.       Он всё это прекрасно понимал ещё год назад, стоя на открытой площади в сердце Берлина и позволяя февральскому ветру играть с его кудрявыми прядями. Только в тот раз он думал, что в головах волшебников сеет зёрна о новом мире, к которому, по его представлению, те были готовы и с надеждой и верой в лучшее желали идти. В этот раз, год спустя, он в Лондоне и прекрасно сознавал, что будет призывать волшебников к войне, потому что без ещё одной победы они не смогут снова начать стоить новый мир.       Уходя домой к Юджину, Том серьёзно задумался о том, какую цену готов заплатить, чтобы распоряжаться дарами смерти, мысль о которых ещё в Берлине успела занять прочное место.       В конце концов, из пергаментов о предыдущих петлях было очевидным, что Бузинная палочка теперь была в руках у Альбуса Дамблдора.

***

      — На семью Блэк тоже можно положиться, — заявил Адам поздним вечером.       Они сидели у потрескивающего камина и в полтона переговаривались о завтрашнем дне — с утра было назначено собрание членов Визегнамота.       — Дрю заверила, что её семья точно поддержит нас, и не сомневается, что Вэл со своей семьёй сделает то же самое, — продолжил пояснять он, неотрывно наблюдая за Томом.       — Мне пришло приглашение на заседание, — через короткую паузу произнёс Джонатан, задумчиво глядя куда-то перед собой.       — Розали тоже пришло приглашение. Полагаю, это связано с тем, что отец передал мне все права и отказался от своего места в членстве, а оно перешло по старшинству ей, — сообщил Фрэнк, поочерёдно оглядывая каждого и теребя какую-то шкатулку, лежащую на каминной полке.       — Ты уже поговорил с ней о важности этого заседания? — осведомился Антонин, облокачивающийся о стену с другой стороны каминной полки.       — Разумеется, — кивнул тот и посмотрел на Тома.       Он долго ничего не говорил, пока остальные перекидывались фразами. На удивление, его не беспокоил завтрашний день, да и с чего бы ему беспокоиться о нём: Дамблдор позаботился о поддержке с внешней стороны, все его приятели устроили заговор во внутреннем кругу, а в своих силах и красноречии он нисколько не сомневался — набросок обращения давно украшал аккуратно сложенный пергамент, всегда хранящийся в кармане под трансфигурационными чарами, и туда он добавлял только крикливые выражения, приходящие в голову в момент, когда он прокручивал пример кусочка своего выступления, или подтезисы к основным тезисам, которые формулировались в момент, когда Том особенно углублялся в размышления о какой-то детали из всей картины мира.       Волноваться было не о чем — они определённо готовы к завтрашнему утру.       Его сильно волновали следующие шаги, которые будут предприняты в борьбе с опасным волшебником и его Альянсом. И в первую очередь он размышлял о том, какая роль отведена им.       Признаться, Тома очень беспокоило то предначертание, которое он получил в доме русской ведьмы: если верить в судьбу, то Лондон обречён гореть в огне, что бы они не предприняли для сопротивления. Воспринимать это как знак, что всё тщетно? Вряд ли, потому что Марта наоборот призывала возглавить это.       Возглавить войну?       Что случится потом?       Том лихорадочно соображал, но ни черта не понимал, что должен сделать, чтобы противостоять Гриндевальду с успехом. Разве что...       Он резко подскочил от пришедшей в голову мысли и ошеломлённо оглядел каждого, прежде чем выдохнул:       — Мы должны давать отпор тем же оружием, какое направляет на нас противник. Мы не должны ждать, когда столицу захватят огнём, а должны сами выпустить огонь, чтобы никто не смог к нам подойти!       Большинство присутствующих посмотрели на Тома с удивлением и недоверием. Гермиона первой подала голос:       — Предлагаешь очертить воздушную границу?       — Конечно, — довольно эмоционально отозвался он, устремив на неё сверлящий и пылающий воодушевлением взгляд. — Мало того, мы обезопасим город от любых магловских вторжений, так ещё не позволим выстроить магическую блокаду, сами заключив город в защитный купол, вспыхивающий молниеносно, как только противник пойдёт на таран. Управлять магией будем мы, а не они, а это значит, что город будет нашим в любом случае...       — И как долго необходимо держать защиту? — осторожно поинтересовался Фрэнк.       — Нужно обезглавить нападающих, — легко отозвался Том.       — Найти Гриндевальда и убить, — пояснил Джонатан Адаму, различая в его напряжённом лице непонимание.       — Н-но... как его отследить? — мгновенно нахмурился он.       — Полагаю, он вернётся за очень интересным артефактом, который сейчас находится во владении Дамблдора, — в полтона задумчиво произнёс Том, а затем резко встрепенулся и пристально посмотрел на Гермиону. — А может быть, не за одним артефактом.       По ощущениям, комната мгновенно сузилась до ужасно тесного размера, в котором оставался Том, напротив сидящая Гермиона и кольцо, переливающее свет камина на тусклом чёрном камне. Мог ли Гриндевальд знать о том, какая реликвия украшает его палец?       Мысли мгновенно понеслись в направлении, как он мог бы узнать об этом, и первая догадка наверняка была правильной.       — Август? Ты знаешь что-нибудь о моём кольце?       — Оно... фамильное. Разве нет?       — Да, — согласно кивнул Том, поворачиваясь к Августусу. — Оно фигурировало в моём деле?       — Конечно, — тут же отозвался тот. — Этим занимался Хартманн лично.       Том удовлетворённо кивнул. Немцы знали о кольце, изучили его получше, чем он удосужился сделать это сам, бездумно делая из него крестраж. И была высокая вероятность того, что о наличии души, заключённой в камень, знали враги. Укради это кольцо, и Томом можно легко манипулировать, а вдобавок Гриндевальд станет на шаг ближе к возможности распоряжаться Смертью. Он наверняка уже выяснил, где находится ещё один дар смерти, ведь проследить наследственные связи от его семьи к трём братьям ему не составило труда, как и изучить семейные ветви других, чтобы понять, что мантия-невидимка передаётся из поколения в поколение в нынешней семье Поттеров.       Благодаря полученной информации из пергаментов Том прекрасно прослеживал логические цепочки и теперь был почти уверен в своих суждениях.       И если это было именно так, то Том априори не мог получить преимущество перед самим Гриндевальдом, столкнувшись с ним лицом к лицу, однако оно могло оказаться у Дамблдора, уже владеющего Бузинной палочкой.       Если, конечно, Том позволит завладеть ему кольцом, предварительно изъяв из него свою душу.

***

      — Впервые мне довелось оказаться так глубоко под этим величественными сводами многовекового здания, смотреть на вас — в ваши внимательные и пылающие уверенностью в сегодняшнем дне глаза — и чутко различать, сколько магии и силы наших потомков и нас самих таится в высоких стенах. Я, безусловно, рад оказаться здесь, с вами, такой юный, но крайне амбициозный и настороженный, зная, что за этими великими стенами, наполненными магией десятков — нет, даже сотен — родов волшебников, скапливаются неприятельские силы, цель которых, прежде всего, внести раздор в наше общество, что мы наблюдали некоторое время назад. Моё почтение, профессор Дамблдор, кавалер ордена Мерлина первой степени, за предоставленную возможность говорить здесь, — технично отработанный поклон глубочайшего уважения, после которого внимательный взгляд поймал великодушный кивок головой от профессора Дамблдора. — И моё почтение, господин Спенсер-Мун, министр магии, за возможность быть на этом мероприятии, — следующий поклон был направлен главному чародею, облачённому в тёмно-фиолетовую мантию, на что тот, в отличие от профессора Дамблдора, лишь медленно и почти незаметно кивнул. — Для меня великая честь находиться здесь и говорить с каждым из вас.       Том сделал третий поклон, направленный остальным присутствующим, и медленно, почти осторожно выпрямился, одновременно с этим бегло осматривая огромный зал, заполненный несколькими десятками чародеев, облачённых в красные, синие и чёрные мантии.       Настроение зала после рассуждений Дамблдора оставалось, мягко говоря, накалённым, но очень отстранённым. В целом, Том был к этому готов, узнав, как прошло первое собрание, на котором поднимали тему войны. Было удивительным то, что даже господин министр разделял настроение Дамблдора, очень внимательно отнесясь ко всем заявлениям и рассуждениям в преддверии возможной войны, однако большинство членов собрания были настроены довольно скептично. Чуть позже, во время выступления профессора, Том начал догадываться, что дело не в вере уставших после недавней войны волшебников, да и глупо отнестись к ним с непониманием: после тяжёлых лет войны с Гриндевальдом и Второй Мировой в целом никто не хотел думать о том, что это было лишь определённым периодом, после которого европейскому обществу дали передышку, а теперь снова необходимо перестраиваться на военный режим вместо пребывания в грёзах о процветании и светлом мире.       Всё дело было в том, что никто из собравшихся не чистокровных волшебников — хотя часть из тех разделяла такое же настроение — не хотел вкладываться возможными ресурсами в предстоящую войну. Том уже был осведомлён о том, что часть чистокровных, например Поттеры или Пруэтты, не обладали огромными средствами для спонсорства, к которому сразу же призовут их наряду с Блэками или Малфоями, способными оказать поддержку, потому ленно поддерживали любое решение, если оно казалось необходимым. Он был осведомлён о том, что Лавгудам и Лонгботтомам это будет стоить вложением физических сил и очередным переведением их бизнеса в режим, полезный правительству: теплицы, оранжереи, лаборатории и охранные природные зоны, принадлежащие им, будут работать на общее благо, откуда мастера зелий и лекари будут получать готовый товар с самой максимальной выгодой, не говоря уже о предстоящих пожертвованиях на благо государства. Содержание боевых отрядов, увеличивающегося в разы Аврората, как только будет объявлен военный режим, а также ряд палаточных городков, которые потребуются на момент создания собственной блокады от неприятелей на границах графств, и это не говоря о разведочных группах и шпионах, нуждающихся в более изощрённых ресурсах, стоили невероятных усилий в организации и баснословных денег.       Война требовала немыслимых ресурсов в виде средств, товаров и самих волшебников, которые и без того были раздербанены пару лет назад закончившейся войной. Разумеется, сейчас никто и думать не хотел об очередной проблеме, даже игнорируя тот факт, что столицы Европы гибнут от огня. Им проще думать, что это война маглов с их новым усовершенствованным оружием, от которого волшебники нашли защиту лично для себя, наплевав на магловское общество.       О том, что за всем этим стоит сбежавший из тюрьмы Гриндевальд, многие и слышать не хотели: выступая с этим заявлением, профессор Дамблдор получил и вытянутые в изумлении лица, и нервные смешки, и даже несогласные выкрики, что это абсурд.       В глазах некоторых Том прочитал, что, по их мнению, профессор хочет ещё один орден Мерлина или предложение на пост следующего министра магии, но никак не вразумить волшебников — опасность реальна и к ней необходимо готовиться, когда они и так потеряли много времени.       Борьба за понимание.       В Лондоне царил февраль, неприятные порывистые ветра и быстро бегущие над головами тучи, то мёрзлый наст и холод, то изморось и слякоть.       С Томом в зале были его приятели, внимательно взирающие на него: Абраксас с вытянутой осанкой облокотился о трость с набалдашником в виде орла — атрибут, кричащий о его высоком звании лорда, хоть и юного; неподалёку от него новоиспечённый лорд Лестрейндж — в отличие от Малфоя Фрэнк не утратил за несколько недель своей новообретённой власти черт живости и энтузиазма, сверкая озорным, но опасным огоньком в глазах с тех пор, как в Берлине потерял друга на руках; рядом с ним неподвижно сидела следующая по старшинству сестра, Розали, которая по дошедшим от ребят слухам совсем недавно резко столкнулась с толпой потенциальных ухажёров, которые наверняка узнали о её членстве в палате Министерства магии и сразу же активизировались.       Значительно правее от них находились семьи Розье и Эйвери: лорд Розье — высокий с тонкими светлыми чертами, напоминающими маску, мужчина, отстранённо наблюдающий за происходящим; он напоминал Тому герра Фон Фейербаха напыщенной и величавой манерой держаться в обществе — занимал место с лордом Эйвери — златовласым мужчиной, застывшим как каменное изваяние, но именно в эту секунду почти незаметно заговорившим уголком губ с соседом, который чуть пошатнулся к нему ближе. Если по другую сторону от лорда Розье восседала его супруга, по последней европейской моде пряча часть лица под широкополой шляпкой и белёсыми кудрями, то рядом с лордом Эйвери находился Джонатан — их разделяло значительное пространство, будто они не имели друг к другу никакого отношения, однако невероятно схожие черты лица и даже цвет, текстура кудрей выдавала их прямую родственную связь.       Ниже них расположились многочисленные Блэки, в рядах которых оказалась и Друэлла, урождённая Розье, — единственная выделяющаяся белёсым цветом волос и такой же модой на широкополые шляпы, как у леди Розье. Блэки — старые лорды, их супруги и молодые лорды с супругами — величественно восседали ближе всех к Тому и тем самым привлекали к себе много внимания, однако никто из них не смотрел ему прямо в глаза, кроме Альфарда, одиноко сидящего на краю скамьи и увлечённо дёргающего губами, будто что-то жуя.       Том успел оценить ситуацию мгновенно: если у ребят всё получилось, то за их кампанию достаточно голосов, чтобы сдвинуть общее решение к нужному результату.       По другую сторону от министра сидели другие представители знати либо в старшем поколении, либо со своими детьми, успевшими обзавестись супругами или должностью в Министерстве магии. Они все нисколько не отличались от левой стороны восседающих, имея такие же отстранённые выражения лиц или вовсе полное отсутствие интереса. Как ни странно, а на своей родине Том был неизвестным никому мальчишкой, присутствие которого вызывало интерес только такой, будто перед ними выпустили малыша, за которым нужно немного последить, прежде чем профессор Дамблдор заберёт его за ручку на занимаемую ими трибуну.       Хотя мысль, что профессор Дамблдор представил его как своего протеже, невольно грела внутренности и заряжала восторженным теплом — одна из его личных целей была достигнута, его представили как ему хотелось и теперь с профессором Дамблдором они были одним целым.       Чтобы попасть в этот зал другим путём, ему пришлось бы долго служить Министерству, делать вклады в копилку полезных дел для правительства и его главных представителей, вылезти вон из кожи, чтобы быть замеченным, но всё равно долгие и долгие годы даже не мечтать об уровне, который предназначался любому чистокровному отпрыску, например по достижению семейного положения в виде новой созданной ячейки общества.       Кроме известных семей, здесь были и такие самовыдвиженцы, которые заслужили право присутствовать своим трудом, долгой службой и личным признанием: они безоговорочно были умны и во много раз больше понимали в политике, чем те же Блэки или Пруэтты; они взвешивали каждый тезис и задумчиво хмурились, наверняка проводя с собой мыслительный диалог и сверяя с личной идеологией; они принимали решения так, что на их лицах было написано, в какую сторону привели их рассуждения, и Тому было в довольство осознавать, что часть из них была готова внимать ему, ещё с момента выступления Дамблдора проникаясь к их позиции. При упоминании Гриндевальда хмурились и чуть щурили глаза, будто выискивая в очертании профессора или в прохладном воздухе зала ответы.       А ещё между секторами трибун виднелись представители Аврората, держащие волшебные палочки на виду, за отдельными столами в разных частях зала шустро что-то записывали журналисты, стараясь не упустить ничего из происходящего, и один-единственный колдограф, который перемещался по залу словно тень, что даже Том не сразу обращал внимания, как быстро и незаметно тот оказывался из одной стороны в другой, будто в самом деле трансгрессировал.       Произведя оценку всего, что удалось пронаблюдать, Том пришёл к решению, что ему необходимо не заставить верить этих чародеев в то, что говорил профессор Дамблдор в своей речи несколькими минутами ранее.       Его важной задачей являлось то, что ему необходимо вселить веру в каждого и наделить несоизмеримым воодушевлением к тому, чтобы действовать, а как именно — это уже обозначил профессор Дамблдор.       Ведь главная цель оратора в чём? Поделиться правильным настроением, а толпа устремится делать всё необходимое уже сама.       — Мне не впервой выступать ни перед многочисленной аудиторией, ни перед высокопоставленными уважаемыми мною волшебниками, — Том немного поклонился залу на последних словах, но не прервался, снова повышая интонацию и беглость тона, — и я всегда знаю, о чём говорю, и прекрасно умею изрекать мысли, чтобы никто из вас не чувствовал себя неспособным понять меня и мою идею. Но не будем о моих заслугах в других странах Европы — это не так важно, как то, о чём я хочу сейчас поговорить с вами. Прежде всего, я хочу, чтобы вы знали, что мы собрались здесь не для раздора в наших мыслях и идеях, в наших социальных и сословных положениях, а в первую очередь — мы здесь собрались на массовом собрании, чтобы ощутить и показать наше единство, единодушие и твёрдое желание преодолеть трудности, с которыми мы можем столкнуться, а может быть, к великому счастью, и нет.       На последних словах Том так сильно опустил голову, заглядывая исподлобья каждому в глаза, что его тон стал невозможно низким — это привлекло внимание волшебников, которые до этого в отсутствующем интересе даже не смотрели на него, но ещё не всех.       Втянув в себя побольше воздуха, он резко вскинул подбородок и громко заговорил:       — Я буду говорить со всей серьёзностью и искренностью, как того требует данная минута, потому что наш британский народ, воспитанный в лучших традициях общества, хранящий знания и гордость за свою отчизну и владеющий несравнимым умом и рациональностью, способен вынести всю правду.       Блэки, Пруэтты и Поттеры и ещё несколько незнакомых Тому волшебников незаметно зашевелились, будто подкупаемые мыслью о воспитанности и образовании, словно приняв эти слова за комплимент, отвешенный им в лицо — многие приготовились слушать любую правду.       — Сейчас не время спрашивать и рассуждать, как всё произошло — это может подождать до тех пор, пока наш народ и весь мир узнает всю правду о несчастье, случившемся в странах Европы, таких, как Нидерланды или Германия. Жертвы этих государств обязательно будут иметь историческое значение для всего мира и будущее обязательно покажет почему. Но сейчас мы находимся в той минуте, когда время не ждёт. Времени на бесполезные дискуссии больше не осталось — мы, наши семьи, наш народ сейчас находится на грани несчастья, к которому мы не имеем права не быть готовым так, чтобы не позволить ему случиться! Мы должны действовать немедленно, тщательно и решительно — так, как всегда действовали наши предки в периоды войн и катастроф. Мы не имеем права рассуждать сейчас о том, что может случиться, а чего не может произойти, но никто из нас не имеет права отрицать опасность, которая огромным камнем нависла над нашими головами, грозясь в любой момент обрушиться. Мы не можем рисковать и должны быть готовыми ко всему, что заготовила для нас судьба. Происшествия в Амстердаме и Берлине, откуда я лично — и не только я из присутствующих здесь в зале — спасался во время Адского дождя пламени, чтобы иметь возможность выступать здесь и предупредить свой народ о том, что может случиться, — это не только пример, но и судьбоносный знак, к которому мы обязаны прислушаться. Сначала мы должны обезопасить себя от всех возможных происков судьбы, неприятелей и смерти, идущей во всей Европе по пятам, а после станем рассуждать о причинах, виновных, неправых.       Том снова опустил подбородок, в этот раз переставая смотреть на присутствующих, а лишь рассеянно взирая на поверхность небольшого помоста перед собой. Его голос выровнялся до обычного, будто он разговаривает с одним собеседником перед собой, и зазвучал с расстановкой:       — Мы не вели и не ведём себя как страус, который зарывает голову в песок, чтобы не видеть опасность и бояться посмотреть ей в глаза. Нет! Нет, это не о нас!       Том так звонко воскликнул и резко замолчал, что на секунду зал встрепенулся и оживился, а затем замер, внимая эху, устремившемуся в высокие тёмные своды.       — Мы всегда были на высоте, когда нам необходима решительная воля для устранения и преодоления всех трудностей; в нас огромная сила характера и глубокая решимость, чтобы справиться с любыми невзгодами; наши сердца способны стать железными, чтобы выдержать любую битву разума и чувств. И я обращаюсь прежде всего к мировой общественности, к нам, волшебникам, и провозглашаю следующее, — Том выпрямился и так отчётливо расправил плечи и расставил ноги, что снова привлёк к себе внимание. — Первое: кто бы ни был нашим противником, они вносят в жизнь всей Европы хаос, хотят сначала внести раздор между нами — разными государствами и в том числе внутри нашего народа, — а затем ввергнуть нас в безнадёжность и отчаяние, чтобы установить международную, скрывающуюся за маской магловской глупости и противостояния тиранию. Второе и неотвратимое: кто бы и что бы ни считал, а нам может угрожать опасность, поэтому мы не имеем права быть в стороне и оказаться не готовыми к угрозам, иначе окажется слишком поздно. И наконец третье: если рассмотреть возможный стратегический план врага, то его удары приходятся на приближение к нашим границам, и мы рискуем оказаться отмеченными на картах противника, а это значит, что только мы, наш британский народ и его союзники могут спасти себя и всю Европу от нависшей угрозы. Если в планах врага на нас однажды сосредоточен удар, то мы должны стать теми, на ком всё это закончится!       Том почти свирепым взором бегло окинул весь зал, отмечая, что уже сумел приковать внимание абсолютно всех присутствующих, и остановился на профессоре Дамблдоре, который очень внимательно и неотрывно наблюдал за ним.       — Как бы то ни было, мы не можем отрицать очевидное: существуют отряды и организации по уничтожению городов, а это самый настоящий террор — признак животного страха, массового голода, разрухи и других человеческих лишений. Разве мы снова хотим столкнуться с этим?       Том медленно отвёл взгляд от лица профессора и пристально осмотрел часть зала, а затем опустил голову, переводя дыхание, и подавляющим тоном продолжил:       — У нейтральных государств нет ни потенциала, ни военных средств, ни крепкого духа, ни человеческой единицы, чтобы оказать хоть какое-то сопротивление — их растопчут, воспользовавшись отсутствием ресурсов, начиная от банального, а именно денежных средств и товаров, и заканчивая количеством боевой единицы, — цепкий взор быстро пробежался по очертаниям волшебников, которые владели перечисленными ресурсами, и Том отметил, что никто не выразил протест хотя бы выражением на своих лицах. — Может быть, вы не хотите этого признавать, но в международном сообществе имеются иностранные легионы, заинтересованные в происходящем. Я лично видел такую организацию в Германии, находился под её тщательным наблюдением, потому знаю, о чём говорю вам, чтобы с нашим народом и нашими землями не случились те ужасы, которые довелось встретить неподготовленному Берлину и его немецкому народу, как и мы, отчаянно нуждавшемуся в мире, в восстановлении своих сил, в процветающем будущем. Однако мы не будем застигнутыми врасплох и вставать на колени — напротив, мы пойдём на радикальные меры, если в этом возникнет необходимость.       У Тома невольно сжались кулаки, видимые на поверхности кафедры, а голос стал жёстче.       — Британский народ всегда борется за то, что у него есть. Мы всегда отстаиваем свои семьи, своих женщин и детей, свои границы, графства и природу, свои города и деревни, свою культуру и магию, журчащую в наших сердцах, разумах и душах — всё, ради чего стоит жить. Мы волшебники и у нас нет необходимости создавать страшные орудия, чтобы защищаться ими, как это делают маглы, защищая наши немагические народы, с которыми прорастают наши корни на территориях великой Британии и её союзников. Мы волшебники и с помощью магии, текущей в нашей крови, способны устранить опасность, защитить себя и всё, что нам дорого, а после выдохнем, если опасность минует. Мы не должны оставаться пленниками идеологии, в которой нам нет дела до разбирательств между магловскими представителями государств — если наш великий Лондон тронет враг, будь он маглом или волшебником, мы так же потеряем историческую и культурную ценность, как и наши лишённые магии собратья, выросшие с нами на одной земле и заинтересованные в том, чтобы Британия процветала и занимала ведущее место в магловском и магическом сообществах. Тотальная сплочённость перед угрозой войны — вот о чём мы должны думать в эту трудную минуту!       Том медленно склонил голову набок и выдержал очень долгую паузу, готовясь к тому, что сейчас поднимется шум. Хотя бы потому, что во время своих долго выдержанных пауз звучат аплодисменты.       Но кругом царила мёртвая тишина — никто даже не переглядывался друг с другом, все взгляды были обращены только на Тома, который лишь сейчас обратил внимание, как сильно напряжён и как остервенело заглядывает в лицо каждому, но абсолютно не видит ни одного, пребывая в возвысивших его мыслях и слаженных в огромный пласт умозаключениях, уже сами собой слетающих с его языка.       — Мы способны добровольно отказаться от значительной части нашего уровня жизни, чтобы усилить экономику сопротивления настолько быстро и основательно, насколько это возможно, чтобы ни в коем случае не оказаться жертвой врага. Это будет не самоцель, а средство к цели — защитить себя и свои земли от вторжения кого бы там ни было! Тотальная сплочённость — это дело всех нас, а мы — наш народ — готовы нести любую ношу, вплоть до самой тяжёлой, идти на любые жертвы, если это только ведёт к великой цели — победе.       Том почти прошептал последнее слово, но его так отчётливо было слышно во всех уголках зала, что даже журналисты не смели шуметь переворотом исписанных наспех пергаментов в попытках зафиксировать каждое слово и каждую ноту настроения.       Было непривычно странным не слышать никакого отклика от аудитории — ни громкие возгласы протеста, ни одобрительные бурные овации, — тишина стояла поглощающая, будто вытягивала из всех жизнь, давила своей тяжестью любые мысли, оставляя простор странным и неконтролируемым чувствам, расписанным даже на лицах до этого абсолютно незаинтересованных лордов.       — Естественно, это означает, что наша ноша должна быть распределена поровну, и лично я готов взять на себя её часть, вкладывая свой магический ресурс в важное для каждого из нас дело. Я должен выполнить свой долг в эту трудную минуту и я призываю всех подумать над этим, ведь теперь вы знаете страшную правду об опасности, дышащей нам в лицо. Полны ли вы решимости следовать сквозь огонь к процветающему будущему?       Том замер с гордо поднятой головой, уже абсолютно не видя зал и всех собравшихся, в последний раз глубоко втягивая в себя воздух, прежде чем слишком спокойно, слишком подавляюще произнести:       — Я задал вам вопрос и вы ответили мне — в своих головах, в своих сердцах. Вы — часть народа, и ваш ответ — это ответ всего британского магического сообщества. Ваше решение — это то, что услышит от нас враг, когда решится произвести свой отточенный удар по нам. Потому что вы — это голос народа, голос магии, сплочённый в критический момент за всю нашу историю. Вы — это голос нашей всеобщей победы, да будет она с нами на протяжении всей истории всегда.       Том замолчал и даже с силой поджал губы, рассеянно глядя куда-то перед собой.       Тишина буквально сдавливала со всех сторон, сужая пространство до центра зала, до помоста, на котором неподвижно замер он, не в силах пошевелить пальцем.       Он немного почувствовал себя только в тот момент, когда профессор Дамблдор крепкой хваткой на запястье заставил его спуститься вниз: всё тело было налитым свинцом, а ноги несгибаемыми. Беглый взгляд даже не зацепил ни одного знакомого лица в зале, а, вернувшись на своё место рядом с профессором, Том бесцельно смотрел только на свои подрагивающие ладони. Слух не в силах был уловить ни шум, ни голос заговорившего министра — казалось, тишина продолжала давить Тома в бесцеремонных стенах глухого безмолвия и всеобъемлющей пустоты.       Он не услышал возгласа поддержки или благодарственных аплодисментов за произнесённую речь, не заметил, как собравшиеся члены Визенгамота перешли к голосованию и пришли к какому-то единому решению, словно всё последующее после брошенной в толпу фразы не имело никакого значения.       Профессор Дамблдор что-то говорил и отвечал на вопросы со своего места, обращаясь к залу, после чего раздался звон, оповещающий о том, что заседание окончено, и Том резко вздрогнул, опасливо озаряясь по сторонам. Профессор Дамблдор положил руку ему на плечи, призывая не задерживаться, и Том, как под Империусом, молча проследовал наружу.       К нему подходили, за что-то благодарили и пожимали ладонь до тех пор, пока профессор Дамблдор не отвёл его в сторону, требуя оставить их в покое и беря на себя общее внимание тех, кто выразил интерес. Мир и в нём тёмные стены глубоко спрятанного под землёй зала, казалось, состоял из сложных деталей, рябью кружащих перед глазами, а звук, как из-под толщи воды, — глухой и едва досягаемый.       Наконец, Том ещё немного почувствовал себя в тот момент, когда перед глазами возникли обеспокоенные лица Адама и Гермионы, оба окружившие его: Гермиона схватила его за руку и порывисто обняла, а Адам молча сжал ему плечо и долго не отпускал, что-то обеспокоенно бормоча. Том смог ощутить крупную дрожь в своём теле уже в тот момент, когда рядом оказался Джонатан и на вопрос возбуждённо допрашивающего Антонина с довольством ответил:       — Они поддержали военную экономику и согласны с тем, что необходимо защитить Лондон и быть готовым к вторжению любого противника.