what the ground grows

В конце концов, Кларк вспоминает две вещи, и Лекса не может решить, какой из них она предпочла бы забивать свою голову. Кларк помнит две вещи: Кларк вспоминает замкнутого, угрюмого мальчика по имени Джон Мерфи, который относится к ее привязанности и зависимости от его компании как к рутине. А еще Кларк помнит какой-то древний фильм Скайкру, спасенный из старого мира, о неприятном человеке, похищенном призраками, которые промывают ему мозги, заставляя радоваться своей ужасной жизни и праздновать ежегодный праздник противоположный ограблению, который устраивает какой-то языческий бог, являющийся людям в виде толстяка, который любит печенье, развешивать носки на каминах и убивать деревья для украшения. Или что-то в этом роде. Лекса с энтузиазмом слушала восторженное изложение сюжета по крайней мере раз в день в течение нескольких недель и до сих пор не совсем понимала, что дети должны из этого извлечь, кроме того, что если ты ворчлив, то более привлекателен для сверхъестественных духов. Какая из этих двух вещей хуже, еще предстоит определить. С одной стороны, Мерфи, за то короткое время, что она с ним знакома, показал себя довольно посредственным союзником. Но с другой стороны, Кларк помнит фильм об ... этом лучше, чем Лексу. Или свою собственную мать. Или ее друзей, или то, чего они достигли, или исцеление, или названия времен года, или алфавит, или имена и лица людей, которых она потеряла, или количество жизней, которые забрали ее собственные руки, или цвет деревьев в то единственное время года, которое она уже не помнит, или следы животных на мягкой земле, или мелодию, которую она напевала себе под нос, когда особенно увлекалась и чувствовала себя комфортно. Нет, этих вещей больше нет. Так что Лекса не считает себя жестокой, когда она с определенной долей уныния относится к двум вещам, которые Кларк позволила себе сохранить. Мерфи. И фильм о преступнике, который предпочитает красный цвет. Кларк постоянно вспоминает только две вещи, и ни одна из них не является Лексой. Это эгоистично. Она не во многом уверена, но в этом точно. Желать быть чем-то из того, что Кларк помнит, эгоистично, учитывая иерархию вещей, которые Кларк должна помнить. Но ... ну, знать что-то и иметь возможность что-то с этим поделать - две совершенно разные вещи. - Это еда? Лекса вздрагивает, застыв с сомкнутыми коленями у входа в комнату Кларк с побелевшими костяшками пальцев, сжимающими поднос с быстро остывающей едой. Каждый раз, когда она входит в комнату Кларк, это новое испытание - новая петля на горле, звуки выстрелов, паника, тела падают, как тряпичные куклы, головы лежат под неестественными углами, а кровь стекает, как дождь, в глубокие грязные лужи. Ее зубы скрипят, и она моргает несколько раз, чтобы прогнать воспоминание, которым она жила каждый день в течение целого месяца, обратно в место, которое она расчистила для него в своей голове. Она предложила ему ночлег. Она не ждет, что оно уйдет оттуда, где поселилось, но она просит, чтобы оно не было грубым гостем. Гостем. Она смутно задается вопросом, называли ли ее предшественники когда-либо свою психологическую травму «гостем». Тем не менее, Пламя остается предательски тихим в ее голове, поэтому она должна поверить в то, что они предпочли бы, чтобы она перестала задавать им неблаговидные вопросы. У Хеды нет гостей, и Хеда не травмирована. По всей видимости. - Я сказала что-то странное? - Кларк виновато улыбается и ее взгляд скользит по кончикам волос, пока она дергает их. Или то, что от них осталось после того, как ее мать отчаянно обстригала и зашивала ее голову. В основном волосы исчезли с одной стороны, но ее голова все еще скрыта бинтами и повязками. Она все еще красива. Она всегда будет красивой. Лекса качает головой (потому что Хеда не травмирована и все такое) и направляет свои ноги к кровати в конце комнаты. - Нет, - слишком быстро говорит она, прежде чем заставить свою речь замедлиться. - Нет. Я была погружена в свои мысли. - Есть идеи, где я могу взять немного их? - Кларк все еще улыбалась, хоть и чуть менее виновато, и потянулась за подносом, который ей предлагала Лекса. Лекса вздыхает. - Кого, мыслей? Кларк утвердительно мычит и с любопытством ковыряется в подносе с едой, как будто видит все это впервые. Что ж, Лекса полагает, что это так. Даже такие незначительные вещи, как незнание Кларк риса и овощей, сокращают и без того короткую продолжительность жизни Лексы на годы. Хеда может умереть от клинка, но она уверена, что все они умерли бы раньше времени, несмотря ни на что, под тяжестью своих знаний и поступков. Некоторые из них так и сделали. Однако в будущем ее ждет смерть. Прославленная или нет, еще предстоит увидеть. Она слишком устала, чтобы переживать. И втайне она уверена, что с клинком, воткнутым в брюхо, ее не будет сильно волновать, выглядит ли она легендарной для потомков или больше похожа на застрявшую в длинном плаще свинью. Она оставит это на усмотрение щедрых на творчество бардов. Конечно, мёртвые мертвы. - Можешь взять мои, - бормочет Лекса, намереваясь сухо закончить тягостный разговор, но Кларк смеется. Этот звук... причиняет боль. Но в хорошем смысле, и это вызывает легкую улыбку в уголках ее рта. Проходит несколько мгновений, и Лекса неловко стоит у постели Кларк, пока та исследует, заново открывает и заново познает магию обычных садовых овощей. Похоже, она не слишком любит морковь, но тыква и бобы кажутся ей чем-то стоящим внимания. Лекса уверена, что Кларк не может дождаться, чтобы снова обнаружить их в своей тарелке через несколько часов. Наконец, Кларк поднимает взгляд, на мгновение удивляясь, как будто она забыла, что Лекса была там. Лекса невольно задается вопросом, виновата ли в этом дыра в черепе или общая неловкость Лексы. Однако Кларк быстро успокаивается и продолжает с того места, где они остановились. - Ну? Лекса неловко ерзает. - Что? Кларк смеется и пытается поставить поднос на прикроватный столик, прежде чем Лекса двинется ей на помощь. - Ты сказала, что я могу взять несколько твоих, - поясняет она. - Не предлагай, если ты не серьезно. - Боюсь, что в последнее время мои мысли стали не особо приятными, - бормочет Лекса, делая вид, что поправляет столовые приборы и посуду на подносе, чтобы избежать взгляда глаз Кларк. Они все еще голубые. Но она не может смотреть на них, не видя сильных синяков, которые кажутся перманентными, глубоко впавшими в ее глазницы в разных оттенках черного, синего и зеленого. Она боится, что они останутся навсегда. - Почему? В ней есть какая-то нездоровая часть, которая хочет огрызнуться, «потому что тебе прострелили голову». Это неуместно и не то, что нужно Кларк, поэтому Лекса неопределенно машет рукой. - Дела… запутанные. Как всегда. - Зап-запу-хм, - заикается Кларк, борясь со словом, которое она хочет повторить в качестве вопроса, прежде чем полностью сдаться. Прошло много времени, прежде чем Кларк вообще смогла говорить. Даже сейчас многие слова сбивают ее с толку или ускользают от нее. - Сложные? - пытается перефразировать вместо этого. - Да. Как всегда, - соглашается она, рассеянно протягивая руку, чтобы сильнее натянуть один из мехов на колени Кларк, в том месте, где он начал соскальзывать с кровати. - Фермеры недовольны стоимостью их урожая, а торговцы недовольны стоимостью их товаров, и в целом, кажется, все думают, что их вещи должны стоить больше остальных. Из всего безумия нынешних времен я не ожидала, что у меня будут проблемы с эго. Кларк коротко смеется, а Лекса решает, что было хорошей идеей не упоминать о политическом и коалиционном опустошении, которое вызвало нападение на Ванхеду. По сути, успешное покушение на жизнь Ванхеды было не только личной головной болью. В политическом плане это было кошмаром. Во всех областях, имеющих политическое значение, Ванхеда была мертва. Или было бы легко, если бы все с этим согласились. Поразительно, но есть пугающее число послов, которые думают, что Кларк проходит какое-то духовное путешествие или другую подобную чепуху. Несмотря на то, что Лекса является духовным лидером своего народа, она не может не рассматривать их суеверия как нечто менее чем абсурдное. Кларк понятия не имеет, как ее зовут, и все еще есть люди, которые будут ее бояться - возможно, следовать за ней. Оба этих факта пугают Лексу. - Ты в порядке? Что ж, учитывая, что она единственная в комнате, кому не стреляли в голову, с ней все должно быть в порядке. Но учитывая, что она единственная в комнате, кто любит ту, которой только что прострелили голову, с ней должно быть не все в порядке. Конечно, это загадка. - Хеда всегда в порядке, - вместо этого говорит она. Но внутренне она задается вопросом, не стало бы Хеде намного лучше, если бы ей не приходилось всегда обращаться к себе в третьем лице. - Я в порядке. - Ты выглядишь расстроенной, - парирует Кларк. Мгновение спустя, несмотря на удивленный взгляд Лексы, она, кажется, понимает, что это могло быть слишком настойчиво. - Прости. Я не понимаю, о чем говорю. Ты выглядишь ... как и должна выглядеть? Я думаю? Просто ... просто не обращай на меня внимания, у меня немного крыша едет в последнее время. Лексе инстинктивно хочется протянуть руку и схватить ее за руку, но это неправильно, когда Кларк даже не знает причины. - Нет, - просто говорит она, - ты догадливая. Слово задевает уши Кларк, и она морщит нос. - Это… хорошо, правда? Это означает, э-э… - она ​​легонько постукивает двумя пальцами по повязке на левом виске и хмурится. - Это означает- - Умная, - подсказывает Лекса. Кларк немного напрягается и смотрит в сторону. - Я знаю. Я — я знала это. Хорошо, Кларк помнит три вещи: Джона Мерфи, фильм с сомнительной моралью, и упрямство, которое составляет по крайней мере три четверти ее личности. - Конечно. - Я знала, - настаивает Кларк, скрещивая руки на груди, прежде чем Лекса успевает напомнить ей о ее ребрах. Ощущения приходят мгновенно, и она шипит сквозь зубы, в то время как ее руки отрываются от ушибов и сломанных костей - неудачный побочный эффект попыток Эбби спасти жизнь своей дочери. Сама того не желая, Лекса сделала несколько нервных шагов вперед, ее руки взволнованно зависли над телом Кларк. - С тобой все в порядке? - Она шепчет, запинаясь и не зная, как утешить или помочь. Хорошие манеры не были навыками, полученными найтблидой, и Лекса чувствовала себя взрослым медведем, пытающимся научиться каллиграфии. На самом деле, она чувствовала себя так, будто это она пытается учиться каллиграфии - еще хуже. Эбби была творцом у постелей больных и умирающих - одно из немногих умений, из-за которого Лекса невольно восхищалась ею. Женщина и глазом не моргнув, десятки раз до захода солнца рассказывала Кларк, кто она такая, неутомимо, терпеливо и так, как Лекса хотела бы. Потому что две вещи, которые Лекса чувствует с каждым днем все острее, - это усталость и нетерпение. - Не совсем, - ворчит Кларк, нежно ткнув ее в ребра и вздрагивая. - Почему-то кажется, что кто-то сломал все мои… эээ… мои… - она жестикулирует, пока она пытается подобрать слова, которые она должна знать. - Мои… грудные кости, - неубедительно заканчивает она, не в силах подобрать нужное ей слово. Лекса смотрит себе под ноги. - Потому что у тебя сломаны некоторые из ... грудных костей. - Скорее всего, - бормочет себе Кларк, как всегда принимая. Иногда эти постоянные откровения расстраивали ее, доводили до злости, когда все теряло смысл. Но в большинстве случаев она просто принимала все это с пониманием того, что это всего лишь кусочки информации, промелькнувшие в ее сознании и исчезнувшие через несколько секунд после появления. - Уф. Они действительно ... очень болят. Почему всё время всё болит? Лексу это тоже очень удивило. - Тебе повезло, что ты жива, - готоворит Лекса, и она считает это утешением, но, как всегда, она чувствует, что делает всё неправильно. Кларк удивленно моргает. - О-о. Да? - Эээ, ну да. То есть - ты восстанавливаешься, как и предполагала Эбби ... более или менее. Кларк одаривает ее странной улыбкой, смущенной, но не желающей это признавать. Она кивает, как будто понимает, но это не помогает избавиться от смутной паники, которая, кажется, постоянно преследует ее. - Ага. Хорошо, - тихо говорит она. В большинстве случаев Лексу это не беспокоит, но она не хочет скрывать что-то от Кларк, поэтому действует осторожно. - Ты помнишь, что случилось? - Хм. Вроде, - пытается оправдаться Кларк, снова дергая за кончики волос и отказываясь встречаться глазами с Лексой. Лекса пришла к пониманию того, что это значит. Это значит, что Кларк не помнит. Это значит, что Кларк верит, что если она этого достаточно сильно захочет, то это вспомнит. Это значит, что она растерянна. Лекса осторожно, осторожно предпринимает попытку, чтобы не ранить и не расстроить. - Ты помнишь, как на тебя напали? - Да. - Кларк кивает, создавая свои собственные искусственные воспоминания из её слов. - Ага. - Ты помнишь Ковчег? Аркадию? - Ковчег? Лекса кивает. - Корабль, с которого ты. Там живёт твоя мама и твои друзья. - Ага. Ага, ладно, - более уверенно говорит Кларк. - Я думаю, я помню. Настойчивость Кларк, когда дело доходит до воспоминаний, сбивает Лексу с толку, но Эбби не разделяет этого удивления. Фактически, Эбби предсказывала склонность Кларк лгать о степени ее потери памяти. Эта наука - или, возможно, магия - вне понимания Лексы. Скайкру просто… кое-что знают. - Ты помнишь, где ты сейчас? - Ага. Я дома? Ответ застает Лексу врасплох, и она не уверена, удачная это догадка или нет - это довольно общий ответ, интуитивно понятный, но он делает ее по глупому счастливой, и она решает, что это не важно. Она хочет, чтобы Кларк знала, а не правильно угадывала. - Верно, - тепло говорит она. - Ты в Полисе. - Полис, - подтверждает Кларк. - Ага. Осталось два вопроса - она ​​не всегда задает первые три, но никогда не забывает последние два. - Ты помнишь, кто ты? - спрашивает Лекса, пытаясь показать поддержку без снисходительности. Из всех вопросов он, скорее всего, выведет гнев Кларк на поверхность. Возможно, она никогда не ответит на него правильно, но это вызывало у нее самые креативные ответы (и оскорбления). - Ты помнишь свое имя? - Призрак Прошедшего Рождества, - нахально говорит Кларк, хватая чашку на прикроватной тумбочке в менее хитрой попытке отвлечься. Лекса клянется, что, если она больше никогда не услышит упоминания о кощунственных фильмах Скайкру и странной языческой пропаганде, это будет слишком рано. На восходе солнца Кларк объявила себя Эбенезером Скруджем. Если бы Скайкру не присутствовали, чтобы расшифровать отсылки Кларк к этой древней истории в самом начале выздоровления Кларк, Лекса уверена, она давно бы сошла с ума. Не то чтобы сейчас она далека от этого. Но все равно. - Ты помнишь свое имя? - повторяет Лекса, немного грубо, но в то же время нежно. Нежно там, где она старается. (Боже, как же она старается.) Кларк усмехается - как она обычно делает - и сочувственно смотрит на Лексу. - Если ты забыла мое имя, то могла бы просто спросить. Несмотря на предсказуемость резкого ответа, это не мешает Лексе издать легкий вздох и пристально взглянуть на нее. - Я не забыла твое имя. - Докажи. Лекса улыбается уловке. - Тебя зовут Кларк. Вспышка узнавания мелькает на лице Кларк, и она радостно кивает. - Ну ладно. Хороший ход. - Как будто Лексы даже нет, Кларк несколько раз повторяет свое имя себе под нос, снова решив запомнить его. Может, ей и удастся, но ее память играет против нее. И это, как всегда, подводит их к последнему вопросу, который Лекса чувствует себя обязанной задавать хотя бы раз в день - иногда больше трех или четырех раз, если она чувствует себя особенно деструктивной. В конце концов, это худший вид самобичевания. В лучшем случае это мазохизм. - Ты помнишь, кто я? - спрашивает Лекса с жалкой надеждой даже после нескольких недель расспросов - жалкой и более влюбленной, чем Хеда имеет право быть. Кларк сужает глаза, как будто это вопрос с подвохом, ее взгляд скользит по лицу Лексы, как будто ответ может быть написан где-то там. Так было. Это уже не так. - Призрак настоящего Рождества? Лекса безуспешно борется с хмурым взглядом, от которого у Кларк кружится голова от детского удовлетворения. - Подожди, нет… - Кларк поднимает руки вверх, драматично шевеля пальцами. - Призрак будущего Рождества. - Кларк Я- - Нет, нет, - перебивает ее Кларк, - ты должна спросить почему. - Почему? - ровно спрашивает Лекса. Кларк наклоняется вперед, опираясь на один из своих неустойчивых локтей - все еще такой слабый даже через несколько недель после травмы - и пристально смотрит на Лексу, так оживленно, что трудно вспомнить, насколько она была близка к смерти. - Потому что все, о чем ты говоришь, - это моя смерть. Лекса, в лучшем случае, допускает последовавший за этим смех. Воспоминания о подобных разговорах тянут и щемят затылок Лексы, но она замалчивает их и пытается вернуть обратно в тайники своей памяти - обратно в то место, где она хранит все о Кларк. Все, чего у нее больше никогда не будет. - Серьезно, - наконец вздыхает Лекса. - Ты хоть представляешь, кто я? Хеда не признаётся. И все же. - Ты… - Кларк хмурится, и одна из ее рук поднимается, как будто она хочет коснуться лица Лексы, но через мгновение она опускается. - Я… Лекса явно старается не расстраиваться. - Все в порядке, Кларк. - В конце концов, она знает, что это не из-за отсутствия попыток. Если она слишком сильно расстроит Кларк, она проведет остаток дня с ее бедной, травмированной головой, пульсирующей и сбитой с толку сильнее, чем раньше. В своем рвении они провели первую неделю, когда Кларк была в основном настороженна, засыпая ее вопросами и информацией. Из всех людей именно Мерфи пришлось любезно попросить доброжелателей Кларк «затолкать их непрекращающуюся чушь себе в задницу», прежде чем у Кларк «сорвутся тормоза». Лекса поняла очень мало из этого, как и всегда. - Нет, - быстро отвечает Кларк, качая головой. - Это не так. Я не могу причинять боль людям, потому что не помню, что я сделала. Когда Лекса впервые осознала, что даже если Кларк почти ничего не знает о ее прошлой жизни, она все еще Кларк. Без наших воспоминаний и переживаний мы вообще мы? Подобные моменты доказали, что она ошибалась. Каким-то образом Кларк все еще была… Кларк. - Это нормально, Кларк, не помнить. Я буду напоминать тебе столько раз, сколько будет нужно. - По крайней мере, на сегодняшний день, имеет ввиду Лекса. Она подкрепляет это доброй улыбкой, хотя, возможно, в последнее время она немного слезливая. Может быть. Кларк отвечает на это с чем-то вроде облегчения, как будто она постоянно ожидает, что ее будут ругать за то, что она забыла или запуталась. В детях Скайкру всегда чувствуется настороженность, как будто они собаки, готовящиеся к следующей драке. - Я… я помню тебя, - уверяет ее Кларк. - Ты… работаешь здесь? Удивительно, но это заставляет Лексу смеяться. - Я… ну да. Я здесь работаю. - Я близка или как? Лекса добродушно закатывает глаза, но все равно соглашается. - Ты очень близка. - Нет, нет, ты должна была сказать «или как», - дразнит Кларк, рассеянно протягивая ладонь, чтобы взять руку, которую Лекса положила на край покрывала. Действие застает врасплох только Лексу, потому что, похоже, Кларк не заметила бессознательной привычки. Фактически, она не замечает этого, даже не смотрит на их переплетенные пальцы. Лексе кажется, что она умирает, а Кларк ничего не чувствует. - Ты говоришь «или как». Ты здесь не работаешь, давай. Я вижу это в твоих глазах. - Проницательна, как всегда, - отмечает Лекса. - В каком-то смысле ты была права, - защищает она. - Такое чувство, что я никогда не перестану здесь работать. Хватка Кларк сжимается. - Но ты большее… для меня. Я ведь должна тебя знать? Я тебя расстроила, - раздражается она. Напротив, им редко удается даже приблизиться к узнаванию. Лекса качает головой и пытается снять напряжение с руки Кларка, успокаивающе проводя подушечкой большого пальца по жестким костяшкам. - Я не расстроена. - Я всех расстраиваю. По крайней мере, Мерфи кричит на меня, - бормочет Кларк. Лекса застывает. - Он не должен, - строго говорит она. - Я поговорю с ним. - Не беспокойся, - говорит Кларк, неопределенно жестикулируя. - Это заставляет меня чувствовать себя нормальной. Я даже не знала, что о забывании можно забыть. Типа, он напоминает мне, что я забывчивая. Из всего! - Раздраженно вздохнув, Кларк тяжело моргает, и Лекса видит постоянную усталость, которая преследует ее, взяв власть в свои руки. - Я все время забываю, что забыла, - тихо размышляет она. Лекса сочувственно кивает. - Это временно, - лжет она, потому что правда в том, что она не знает. Эбби, кажется, знает все о травмах и выздоровлении, и даже для неё будущее Кларк туманно и неопределенно. Тот факт, что Кларк сидит здесь и говорит связно, - не что иное, как чудо. Но в конце концов, Кларк либо забудет ее милостивую ложь, либо вспомнит ее как правду. Моральная двусмысленность этого требует больше мучений, чем Лекса, в частности, может себе позволить в последнее время. Хеда слишком занята для мучений. Или еще какой-то чепухи, которую Лекса не выносит. Кларк еще раз моргает, веки тяжелеют, когда она снова опускается на подушки позади нее, но все еще не отпускает руку Лексы. - Верю, - неуверенно говорит она, и становится ясно, что она уступает только потому, что слишком устала. - Здесь ты в безопасности, - уверяет ее Лекса, а затем добавляет, - вместе со мной. Что бы ты ни забыла, это твой дом. Я буду помнить за тебя. Удивленная, Кларк устало хохочет, прикрыв глаза. - Очень любезно с твоей стороны, Командующая. Очень щедро. Лекса думает, что что-то может взорваться в ее мозгу в этот момент, болезненная сосредоточенность концентрирует ее внимание на сонном бормотании Кларк. Она задерживает дыхание, пытаясь прочесть мысли на расслабленном лице Кларк и замедленном дыхании. Но так было и в любой другой раз. Когда Лекса больше не может задерживать дыхание, она медленно выдыхает, заставляя себя не жить одним словом - одним признанием - всю оставшуюся жизнь. - Для тебя? Что угодно, - шепчет она, пока Кларк крепко спит. +++ Есть уроки, которые найтбилы должны нести в своих сердцах, на своих плечах и высекать на своих доспехах в бою - уроки, которые помогут им оставаться сильными, бессмертными и невредимыми. Эти уроки возвышают их, помазывают их как богов и качают силу и харизму через их вены с черной кровью. Смерть величественна. Смерть - это не конец. (Смерть, однако, не величественна, и Лекса никогда не чувствовала ничего более неотвратимого, чем последний хрип болезненного вздоха или туман в невидящих глазах.) Кровь за кровь. Ни одна жизнь не стоит дороже другой. (Но лужи красного цвета, промокшие туники и багровые капли с клинков не заставляют ее сердце или желудок замереть, потому что у найтблид кровь черная, и красный цвет смерти не напоминает ей о ее собственной. Красный - цвет Других. Черный - цвет Хеды. Когда люди умирают от ее клинка, это красная смерть, которой она не может сопереживать - не в самом прямом смысле - и она не сжимает ее сердце холодным страхом безысходности. Она не истекает кровью, как они. Красная - не чёрная. Чья-то кровь всегда будет стоить меньше, и это чувство особенности закаляет ее сердце и делает ее сильной.) Быть Хедой - значит быть одной. (Всегда добрые глаза и нежная душа и захлебывающаяся, забивающаяся глубина бескорыстной доброты стремится вытеснить это. Всегда любовь будет ранить ее смертность сильнее, чем самая жестокая битва, самый сильный воин под ее клинком. Если бы Хеда была действительно одна, Хеде не нужны были бы преемники. Хеда была бы бессмертна.) (Но это не так.) (Хеда никогда не бывает одна, и это будет убивать ее снова, и снова, и снова, пока чёрная кровь не иссякнет, и порядок не прервется, а пламя не исчезнет, ​​потому что любовь столь же неизбежна, сколь и фатальна - столь же восторженна, сколь и трагична.) (От неё не будет возврата.) И поэтому ее учение, как всегда, является идеалом - тщательно разработанной теорией совершенства, которая, несомненно, имела бы успех, если бы ее теоретик жил в вакууме, в котором он ее создал. Это бесполезная теория. Диванная философия для того, чтобы повторять себе, когда вы потеряны и у вас больше нет смелости признать, что быть Хедой - это не быть одинокой, равной или славной в смерти. Быть Хедой - значит быть потерянной. Кларк подстрелили во время фестиваля, и Лекса потеряна. +++ Некоторые дни просто хуже других. Лекса знает это, поскольку находится в уникальном положении, унаследовав длинную цепочку интуиции и памяти от линии правителей, очень привыкших к представлению о том, что жизнь большую часть времени ужасна. И единственное, чему ее научило Пламя, - это тому, что всегда может быть хуже. Лекса любит приписывать свое веселое расположение столь позитивному шепоту в голове. Кларк злится. Часто. Так что по крайней мере некоторые вещи не изменились. Эбби, как всегда, непреодолимая комбинация терпения и клинического профессионализма. Несмотря на их многочисленные и огромные различия, Эбби напоминает Лексе Нико, который обращается с Кларк столь же впечатляюще, но на менее частой основе. Но Эбби доверяет только ему, когда ей нездоровится, поэтому Лекса должна признать, что добрая воля и взаимное уважение могут преодолеть даже самые большие разногласия между народами. Еще молод день, когда Кларк впадает в один из эпизодов нефильтрованной ярости. Эбби обнаруживает, что Кларк не умеет читать, а Кларк обнаруживает, что ничего не работает так, как должно. Вернее, так, как она думает, должно. Кларк не может точно вспомнить, что она должна уметь делать, но это не мешает ей ругать мать и швырять на землю тонкие изношенные книги. Лекса слышит все это из вторых рук, до того как ее вызывает Рейвен. Хеду не вызывают. И все же. - Командующая, - приветствует Эбби, ее глаза - единственное, что выдает намек на облегчение, которое она чувствует. Лекса слегка кивает. - Эбби? - Хеда, - повторяет Нико, неловко скрутившись на корточках и собирая разбросанные по полу книги. Лекса открывает рот, чтобы ответить на его приветствие, но позволяет несформированными словам застрять в горле, когда видит, как Кларк сердито шагает у задней стене своей комнаты. Ее равновесие ужасно, и ее зрение заставляет ее натыкаться на мебель с каждым шагом. Она бубнит проклятия себе под нос, даже более изощренные, чем обычно. Лекса сухо благодарит богов за то, что они предоставили Кларк еще одно совершенно бесполезное воспоминание, которое она смогла восстановить после нападения. Не дай бог она забудет что-нибудь из своего ругательного арсенала. - Почему она встала с постели? - коротко спрашивает Лекса, посылая резкий взгляд на Нико. Она не верит, что Эбби прислушается к ее приказам, но Нико должен. - Она еще не должна ходить. - Скажите это ей, - ворчит Нико. Это самое близкое проявление неуважения от него, из-за чего Лекса задается вопросом, что именно Кларк сделала с несчастным целителем. Эбби беспомощно пожимает плечами. - Она не понимает, почему не видит и не может читать. И сейчас она никого не помнит. Не думаю, что она знает, где она. Иногда это случается, но в последнее время случаи полного замешательства становились все реже. Хочется думать, что они когда-нибудь полностью избавятся от них. Кларк в который раз врезалась в шкаф и прижалась к нему. - Что ж, - неловко говорит Лекса, поглаживая рукоять своего церемониального клинка. Ее отозвали с важного заседания одного из собраний ее послов. Они не проявили особого понимания. - Кажется, она устала, - предполагает она, морщась от бестактности собственных слов. Кларк - не гиперактивная собака, которой нужно позволять преследовать тень, пока она не устанет от собственной глупости. Кларк бьется коленом о стол в углу комнаты и снова кричит на него. - Или нет, - вздыхает Лекса. - Я справлюсь. Это смешно. Кларк была единственным, с чем Лекса никогда не могла «справиться». Кларк - это не то, с чем можно «справиться». Но она определенно может попробовать уменьшить количество синяков на голенях Кларк. Лекса осторожно приближается, не зная, начинать физический контакт или нет. Она решает не делать этого, просто громко откашливаясь и предлагая руку споткнувшейся девушке. - Кларк. Кларк резко оборачивается, глаза изо всех сил пытаются сосредоточиться на Лексе. Она мгновенно становится подозрительной, прижимаясь к стене, насколько может прижаться к ней всем телом. У нее снова идет кровь из носа - совсем немного - и она либо не замечает этого, либо ей все равно. Эбби настаивает на том, что это нормально, можно не беспокоиться об этом, но, в общем, Хеда рождена, чтобы беспокоиться. - Кто ты? - спрашивает она тихо, убийственно настойчиво. Это напоминает прошлую репутацию Ванхеды, но с примесью скрытого страха, который сжимает сердце Лексы уютным, слегка неудобным тиском. Лекса не приближается, не желая ее расстраивать. - Лекса. Кларк целую минуту смотрит расфокусированными глазами, неторопливо и, кажется, не дышит. - Ты… - она замолкает и смотрит в сторону одного из окон. - Ты тоже сделаешь мне больно? - Нет, Кларк, - отвечает Лекса, чувство вины грызет её. - Никто не причинит тебе вреда, особенно я. Кларк все еще смотрит в окно, так плотно прижав пальцы к стене позади нее, что они побелели. Или, возможно, это побочный эффект бледности, которую приобрела ее кожа в последнее время. - Не думаю, что верю тебе, - говорит она. Лекса хмурится. - Почему нет? Почему ты думаешь, что кто-то причинит тебе боль? Кларк делает долгий вздох, глаза все еще прикованы к слабому утреннему свету, проникающему в комнату. - Потому что они всегда так делают. И… ну, разве она не права? Лекса не может этого отрицать, поэтому решает, что спорить не стоит. - Ты вернешься в постель? - Она нежно умоляет. Кларк, кажется, быстро устает. - Я не вижу, - тупо говорит она в пустоту. - Я вообще плохо вижу. Я не знаю, что происходит, и я не знаю из-за чего. Меня наказывают? Возможно. Но сейчас ей больше кажется, что наказывают Лексу. - Не я. Ты можешь мне доверять, - пытается она, снова предлагая руку. Кларк наконец оглядывается на нее, прижимаясь к стене, чтобы компенсировать прогиб в коленях. Она проводит тыльной стороной руки по носу, счищая запекшуюся кровь с губы, прежде чем она снова потечет. - Я ничего не знаю, - выдыхает она. - Откуда мне это знать? Как я могу тебе доверять? Лекса думает, прежде чем беспомощно пожать плечами. - Ты можешь начать с того, что возьмёшь меня за руку. После этого мы сможем разобраться с этим по ходу дела. И, чудесным образом, она это делает.