мгчд: драбблы

Конец весны, когда на солнце жарко, а в тени еще нужен свитер, самое время ходить босиком по траве и жарить шашлык, Игорь агитирует, как будто ему за это платят, а Олег — не особо сопротивляется (говорить Игорю нет все равно что отказывать дружелюбной собаке). На даче весело и тесно, день пролетает быстро, под песни из трескучего радио и запах кефирного маринада. К вечеру Прокопенко раскладывают спальные места. Им — как всегда, кровать в дальней комнате, Игорю тахту, а тахта такая узкая, что даже один Игорь на ней помещается с трудом. Прокопенко начинают переживать: как так, Федь, может, найдешь в сарае раскладушку? как — выкинули давно? У Олега что-то сжимается внутри тревожно при мысли о том, что они будут делить эту узкую койку, и тут Игорь решительно всё пресекает и говорит, что поспит на полу, не растает. Раскатывает спальный мешок, раздевается до трусов и майки на раз-два-три, вымуштрованный академией. Олег, затаившись, наблюдает за ним в щелочку под одеялом. Быстро прикидывается спящим, ждет, пока у Игоря выровняется дыхание, потом медленно-медленно подкатывается к краю тахты... Как бы сквозь сон соскальзывает с неё рукой. Страшно. Стыдно. Кончики пальцев тяжелые, как свинцом налиты. Трогает, затаив дыхание, пушистые кудри, в узкой полоске лунного света не золотые, а серебристые. Немного осмелев, трогает ресницы, потом еле-еле скользит пальцами по лицу, хочет тронуть губы, но не успевает — Игорь, не открывая глаз, шевелит ими: — Не можешь уснуть? Олег обмирает, не зная, что сказать, ледяная волна прокатывается вдоль позвоночника, ноги становятся ватными. Игорь и не ждет ответа, своей теплой ладонью находит его замершие пальцы, крепко сжимает, трет косточку на запястье шершавой подушечкой большого. — Это с непривычки так. Если всю жизнь в городе, тут жутковато немного. Всё скрипит, вздыхает... птички там, насекомые... да и дом сам по себе старый, рассохшийся... я маленький когда был, тоже боялся. Папа тут со мной спал, пока мы на тахте помещались, и обнимал всю ночь. А когда я слишком длинный стал, он раскладушку стал ставить. И меня вот так за руку брал. И переплетает их пальцы — крепко, надежно. А когда Олег медленно выдыхает, решив, что его ночная выходка осталась незамеченной сквозь полудрему — подносит сплетенные замочком пальцы к губам и целует костяшки Олега — невесомо, но так, что сердце проваливается до самых пяток, — и добавляет: спи. Утром они обнимают каждый свое одеяло, повернувшись спинами, и тут уже Олег думает, не приснилось ли ночью странное — не первый мутный, теребящий душу сон с участием Игоря; но день проходит, а вечером Игорь кидает его одеяло на пол и спрашивает — ты как, спину отлежать не боишься? — и у Олега снова подгибаются колени и отнимается язык, остается только пожать плечами. Подумаешь, спина... Если можно будет как будто во сне перекатиться ближе, уткнуться в плечо лбом или приоткрытыми губами в руку, втянуть запах кожи и чистого летнего пота, осмелев, задеть языком, как будто нечаянно причмокнул во сне; и Игорь улыбается, словно совсем не против.