мгчд: драбблы

После смерти отца Игорь себя чувствует бумажной куклой на ниточках (делали таких на уроке труда в третьем классе). Он весь какой-то разболтанный, весь как будто не совсем себя контролирующий, то все спокойно, то подует ветерок и его колотит, как будто похороны были только вчера. Он старается этого не допускать, правда старается, но иногда рот себе никак не зажать и случаются просто безобразные истерики со слезами и множеством злых слов. Из-за какой-нибудь ерунды: тетя Лена купила фэйри или поставили двойку по русскому (жалеть перестали быстро) или кто-то не так посмотрел или или или. Из-за двойки первый раз и срывается. Смотрит на нее тупо, смаргивает злые слезы, в голове крутится: каким идиотом нужно быть, чтобы, даже с русским не можешь справиться, одни у тебя ошибки, одни неправильности, глупый, глупый, глупый, потом перестает хватать воздуха, и он так страшно злится, что замахивается шариковой ручкой. Злобно тыкает руку с двух сторон, оставляя жирные синие точки и запятые, пока вспышка не проходит — так же внезапно, как началась. Ручка с её тупым стержнем даже не прокалывает кожу. Но он запоминает. Запоминает, и в следующий раз, когда кроет так же невыносимо сильно, он вытряхивает содержимое пенала на стол и среди ручек, маркеров и карандашей находит канцелярский нож. Надрезать не страшно; страшно становится потом, когда на порезе проступает бисеринками кровь. Страшно, и больно, и он ревет взахлеб, растирая слезы кулаком, а потом совершенно нормально упаковывает все назад, заклеивает ранку пластырем и садится писать физику. Так и продолжается: короткие красные росчерки на коже, один или два, полосками подряд. Потом подступает лето, а Игорь не дурак и не хочет объясняться, почему он продолжает носить толстовки в душную питерскую жару. Поэтому он принимается расчерчивать ноги повыше колена, благо, под шорты ему никто не заглядывает. Немного неудобно бегать, пока не заживет, но в целом неплохо. Потом приходит осень. Рукава становятся длиннее, а резаться приходится чаще. Игорь начинает прятаться по школьным туалетам, отпрашиваясь с уроков, потому что на переменах в туалетах тусуются и ему не в кайф аудитория. Игнату не нравится; он начинает бубнить всякое, про роднулю, про я же не осуждаю, но тебе не понравятся люди, с которыми ты свяжешься, у тебя слишком светлая голова, Игорюнь, чтобы портить её всякой дрянью. Игорь чуть не смеется и обещает, что ничего не нюхает и не колет. Да ну, говорит Игнат, руки тогда покажи, и Игорь смеется громче — Игнат, ты думаешь, мне бы хватило на герыч? Мой потолок нюхать клей на карманные деньги. Игнат смеется тоже, но все равно недоволен, Игорь видит, но ему настолько все равно, чесслово. Слишком все равно. Настолько все равно, что он в итоге палится так глупо: просто забыв запереть дверь в ванную. А дядя Федя входит без стука, а потом кричит, а потом выволакивает Игоря в гостиную и выкручивает руку, заставляя выронить ножик, и техничным движением опытного оперативника отталкивает его ногой до самой входной двери, а потом снова кричит и набирает ноль три, и только когда он кричит уже в трубку — суицид, ребенок, адрес, прибегает теть Лена. На все ушло долгие несколько секунд, кто бы мог подумать. Теть Лена говорит: Федь, ты дурак, какая скорая, он не резал вены, тут всего лишь небольшой порез, просто крови много. Игорь, садись, я обработаю. Федь, ты тоже садись. Накапать тебе капель? Дядя Федя мотает головой, а потом начинает плакать, и плачет все время, что теть Лена заматывает руку чистым белым бинтиком, и пять минут назад Игорь не хотел покончить с собой, а теперь готов — вскрылся бы прямо сейчас, только бы больше никто и никогда из-за него не расстраивался. Дядя Федя говорит: это я во всем виноват. Игорь тоже плачет. Скучающий молодой психиатр слушает, кивая, как будто немного потеряв интерес, когда Игорь сказал, что не хочет умереть. Спрашивает: чувство вины? пытаешься наказать себя? Игорь пытается объяснить. Как чайник, когда он свистит и нужно что-то сделать, чтобы он замолчал. Спустить пар, поддакивает психиатр. Не пробовал для начала побить грушу, прежде чем к ножикам переходить? Груша дома, в квартире, которую дядя Федя открывает раз в месяц, чтобы протереть пыль, как в музее. Игорь грызет щеку изнутри, чтобы не зареветь снова. Психиатр говорит: мне так-то все равно, но ты куда собираешься поступать? В академию мвд? Ты понимаешь, что тебя никакая комиссия не пропустит? Понимаешь? Будешь еще резаться? Игорь мотает головой. Не поступить в академию сейчас кажется смерти подобным. Все, конечно, не настолько просто. Дядя Федя с тетей Леной платят с отложенных денег (всё равно это было тебе на отпуск, отмахиваются они, когда Игорь говорит, что ему ничего такого не надо), и он еще долго ходит два раза в неделю к приятной строгой женщине из частной клиники. Как в кино, лежит на кожаном диванчике и рассказывает всякое, и иногда рисует картинки с зубастыми и лохматыми монстрами и летающими над городом суперменами, не для психолгических тестов, а так, для души. Он записывается на карате и подтягивает оценки. Больше гуляет, и чувствует запоздалые угрызения совести от того, как веселеет Игнат. Шрамы на руках почти сходят, и дядя Федя перестает по-девчачьи шмыгать носом, когда видит Игоря в майке. Желание накатывает иногда, никогда не отпускает совсем, но Игорь может справиться без, как пройти любимых черепашек-ниндзя без читкодов. Серёжа тоже бывал у психотерапевта. Серёжа пьет успокоительные таблетки, и таблетки от галлюцинаций, и таблетки для концентрации, и таблетки для аппетита, и таблетки, чтобы печень не умирала от такого сочетания. Серёжа всё равно нервно грызет губы и ногти и ловит панические атаки перед публичными выступлениями, но он говорит, что может быть хуже. Бывало хуже. Ты не знаешь, каким я был раньше, Игорь. Если бы не Олег… Такой Олег нужен в жизни каждому. Он как каменная стена, только на два градуса теплее. Он надежный, он сильный, он всегда начеку и предвосхищает вопросы и просьбы. У Олега всё схвачено, и если у тебя проблемы, Олег их решит, только позвони. Стыдно сказать, но Игорь пользуется раз или два, и Олег не отказывает ни разу. Отвечает, выезжает, находит информацию. Присылает на дом курьера с готовой едой. Игоря кроет восхищение и гложет зависть. Олег идеальный. У Олега перемотана рука. Под рукавом пиджака, Игорь замечает случайно, когда он потягивается. Олег смотрит удивленно, как будто сам забыл про повязку. — А, это я готовил вчера и вот. Нож соскользнул. Баклажан такой упрямый попался. — Бывает. — Так точно. Так что там за наводка у вас, товарищ майор? Давайте посмотрю, пока есть минутка. Олегу везет: он работает с гением Разумовским, который, как все гении, живет на земле на одну треть и на две трети высоко в облаках. Игорь не такой, Игорь опер. Научен подмечать детали. — Опять бытовой травматизм? Олег таращится на него и потом на повязку. Другую, на пару сантиметров ниже. — Да, нож… соскочил, — он явно понимает, что повторяется. Смотрит растерянно. — Опасное дело, эта ваша готовка. Не зря я с ней не связываюсь. — Кто-то должен что-то сделать с этими баклажанами. — Могу с ними поговорить в участке. Мама родная потом не узнает. Они смеются. Дома Игорь долго вертится в постели. Думает, давно ли, или он начал только сейчас. Думает, прячется ли Олег по туалетам от камер, или у него и на это отведен пункт в графике и он режется только дома. Думает, если снять с него брюки, будут ли следы на бедрах, или ему не нужно прятать, потому что некому будет замечать. Думает, предложить ли ему побить грушу.