мгчд: драбблы

Игорь не похож на Костю. Федя сравнивал фотографии, Федя может сам показать, где у них одна улыбка и одна манера хмурить брови, но если он смотрит на Игоря, он не видит Костю совсем. Видит шапку нечесаных кудрей и исцарапанный нос, взгляд голодный после улицы и немного голодный до ласки, уши, красные от стыда: дядь Федя, я больше так не буду. Лене с этим немного легче — может, потому что она встретила его уже подросточком, а он еще помнит, как учил завязывать шнурки, может, для неё он просто остался сыном Кости, а для Феди он был своим еще задолго до того, как. Суть в том, что Игорь не похож на Костю, и совсем не больно — было бы жестоко по отношению к Игорю, если бы было больно, — смотреть на него, обнимать его, журить по родительской привычке как маленького, даже если вымахала каланча на полторы головы выше и совсем разучилась краснеть. Совсем не больно, и поэтому Федя оказывается совершенно не готов. Олег не похож на Костю. Конечно, не похож, было бы странно, если бы два никак не связанных человека имели какое-то фотографическое сходство. Просто у Олега бородка и хмурый вид, как у собаки, которую только разбудили громким звуком, а потом сказали, что кусать никого нельзя; и всю первую встречу, пока Олег не слышит (а Игорь — да, Федя видит, как он корчится от неловкости, пытаясь не подавать виду), Федя с Леной шутят про девочек, которые выбирают мальчиков, похожих на отца. — Странно, что не нашел себе усатого, — поддевает Лена уже позже, наедине. Федя смеется, отмахивается: — Ему хватает одного старичка, чтоб капать на мозг. Всё становится очевидно, когда Олег привыкает к своей новой семье. Как Костя, он долго морозится, долго закрывается на все замочки, и по старой памяти Федя не настаивает и не давит, просто держит себя как всегда, разговаривая за двоих, за двоих протягивая руку, за двоих делая первый, второй, третий, десятый шаг навстречу. Не обходится без своих тонкостей: Олег никогда не хамит, в отличие от, но — в отличие от, — от любых посторонних прикосновений напрягается, как уличный кот, и пытается перетечь поближе к Игорю, выставляя его как щит между ними; но в итоге он сменяет строгие костюмы на практичные черные футболки и начинает чаще улыбаться. У него такая хорошая улыбка. Широкая, ясная и немного острая, немного как будто с перчинкой. Так почему-то всегда улыбаются люди, которые прошли по краешку смерти, и им понравилось. Федя всегда был беспомощен против таких улыбок, и если что-то Игорь взял от него, он уверен — именно это. Федя добивается от него этих улыбок, ведет счет в уме, как другие делают зарубки на спинке кровати: за сегодня раз, два, три. В ход идет все — бородатые анекдоты, нелепые истории из детства Игоря, собственные курьезы со службы (он деликатно обходит имя напарника, чтобы не… потому что.). Лена говорит: ты рисуешься. Беззлобно и без упрека, но с той прямотой во взгляде, с какой всегда указывает ему, если он переходит границы. Федя отшучивается: я помогаю мальчику к нам привыкнуть, посмотри, какой он пуганый. Смешных-то не боятся? Лена не отвечает — она сказала всё, что хотела. Федя её прекрасно понял. Дачу Олег осматривает основательно, были бы зубы — и в них бы заглянул. Потом решительно упирает кулаки в бедра. — Ну, стены нужно обшивать заново, крышу — перекладывать. Окна заменим на пластиковые, сразу станет меньше сквозить. С проводкой я сам разбираться не рискну, но есть у меня один знакомый… — Электрик? — хмыкает Игорь рядом. Олег улыбается, как он умеет: — Да нет, его просто не жалко, если током убьет. Так, что еще… Федя с Леной слушают перечисление работ, материалов и подсчеты Олега по затратам трудочасов, переглядываются, пытаясь не хихикать. Федя не выдерживает первым: — Ну, всё, теперь это его дача. Олег оборачивается встревоженно, сводит домиком густые брови. — ФедрИваныч, вы что, я же ничего без согласования… просто прикинул, чем могу быть… полезен… Федя качает головой, отмахивается и оставляет Игоря обнимать его за плечи и заверять, что это правда-правда и его дача тоже и если он хочет тут все снести под фундамент и перестроить заново, может приступать, только чур не трогать тетьЛенины сливы. Федя думает о другом: об этой манере войти, окинуть одним решительным взглядом и стать главным, застолбить — место, должность, дело, людей, — как «своё». Что за особая волчья хватка у этой породы, не нужно ведь ни бороться, ни бодаться — сами все отдают, еще и благодарны остаются. «Детям» оставляют скрипучий диван на веранде, завешанной со всех сторон тюлевыми занавесками так, что получается эдакое ложе сказочной принцессы. Люкс для новобрачных в стиле Ленобласти, шутит Федя сам себе, и потом вертится полночи, не в силах уснуть — то матрас неудобно комкуется, то луна светит в окна слишком уж ярко, то вдруг уже серый рассвет и птички начинают назойливо щебетать. Лена поворачивается к нему, подкладывает под голову локоть. — Тяжело без него, — говорит тихо. Федя кивает, чувствуя усталость еще более тяжелую, чем ватное одеяло, которым они укрываются от сквозняков. — Очень. Вроде бы должно было стать легче? — Должно было, — Лена улыбается краешком рта, веселья в этой полуулыбке ни на грамм. — Я скучаю. — Я тоже, — Федя сглатывает ком в горле. — Очень, очень скучаю. Не так, как Игорь… — Мы скучаем по-другому, — прерывает Лена, не давая закончить, напомнить себе, что Игорь потерял отца, единственного дорогого и близкого, а он… Они оба понимают, почему заговорили об этом именно сейчас, оба знают, от чего ноет под ребрами, как будто старые раны разошлись по шву. Это тоже несправедливо — Олег виноват лишь в том, что носит бороду, чтобы не выглядеть мальчишкой в свои двадцать восемь; и остаток ночи Федя перебирает не сходства, а различия. Костя приглаживал волосы пальцами, Олег носит при себе маленькую расческу, чтобы сразу возвращать на место выпавшие пряди. Костя любил теплые, землистые оттенки коричневого — Федя шутил, что его можно вывезти в осенний лес и там потерять среди веток и прелой листвы; Олег всегда выбирает черное. Костя терпеть не мог, чтобы на нем что-то болталось — подвески, сережки, кольца… — Олег всегда носит минимум одну цепочку, а по особым случаям блестит как очень сдержанная новогодняя елочка. Костю не заставили бы извиняться под пытками, Олег торопится сказать «извините» за каждую мелочь, словно не вынесет даже крошечки неодобрения. Федя встает пораньше, чтоб не мешать Лене своими метаниями. На кухне солнечно с кружевным следом от занавески и пахнет теплым и вкусным. Беспроводная колонка негромко играет, прости, господи, Цоя — вот уж на все времена. Под ритмичные аккорды «перемен» Олег притопывает у плиты, постукивает лопаточкой по краю сковородки. И не так уж похоже — Костя двигался иначе, от бедер до плечей одной плавной волной, смотреть неприлично было, а Олег… ну, так, развлекает себя человек, почему бы нет. Но все равно в ушах нарастает гул. — Ой, ФедрИваныч, доброе утро… — Олег первым делом тянется к колонке. — Я не разбудил? Давайте убавлю… — Нет-нет, не надо. Там в доме не слышно совсем, — отвечает Федя, почти не чувствуя похолодевшие губы. Костя как-то рассказывал о таком, что выносят с собой с войны: когда все двоится и ты как будто здесь, а как будто все еще там. Вот и Федя на мгновение как будто бы там, на другой кухне, с другим человеком. И нет ничего более естественного, чем шагнуть ближе, положить ладонь на поясницу, поймать опасную, острую ухмылку, ответить своей и двигаться вместе с ним. «Тише, Лену разбудим — её пушками не поднимешь — тогда Игоря, хочешь разбудить Игоря? — я тебя хочу. Игорь может пойти погулять». Как Костя тогда говорил? Нужно заземляться. Федя пытается собирать отличия, насколько его хватает: у Кости никогда не было татуировок, Костя пожарил бы яичницу с колбасой, а не блины, да и кухни этой при Косте не было. Ты сейчас здесь, а не там, как бы ни хотелось иначе. На тебя смотрит встревоженно совсем другой человек — похоже-непохожий, совершенно чужой. У Кости никогда не было таких густых, длинных ресниц. У него были голубые со стальным отблеском, а не теплые синие глаза. От этого болит голова и еще где-то в груди пониже ключиц. — ФедрИваныч? Вы в порядке? — Все хорошо. Встал слишком резко. В моем возрасте такой экстрим уже вреден, — Федя отшучивается, отступая из кухни, как с поля боя. — Пойду посижу немножко, ты тут занимайся своим, не мешаю… Он правда присаживается, на другой диван, внутри дома, в тени и прохладе. Жмурится до радужных пятен под веками. Что ж такое-то. Лене расскажет, смеяться будет над старым дураком. И правильно. Неслышные шаги почти пропускает, но от прикосновения к плечу не подпрыгивает — только удивляется: надо же, сам. — Я тут принес… — Федя открывает глаза. Ему предлагают блистеры на любой вкус: тут и корвалол, и валидол, и цитрамон. — Ты бы еще пустырник принес и валерьянку. Смешали бы ерша для тех, кому за шестьдесят, — то ли вздыхает, то ли смеется Федя. Олег не меняется в лице и отвечает очень серьезно: — Могу принести. Это он так шутит, когда нервничает — словно забывает про мимику, сосредоточившись на более важном. Федя уже приноровился и негромко хехекает, пока распечатывает для вида одну таблетку — не зря же человек старался. — Воды? — Это для рассасывания, — отмахивается Федя. — Ты не думай, я не такая уж развалина… — Я и не думаю, — возражает Олег. — Но лучше перестраховаться. Игорю рано в генеральское кресло. — Это уж точно, — снова смеется Федя. — Игорь-генерал… что он, что папка его… не та порода, не та, Олег… — Правильно, — соглашается Олег. — Им-то что? Лишь бы сломя голову бежать в самое пекло, девиз — слабоумие и отвага. А нам с вами тылы прикрывать. Так что вы уж постарайтесь не болеть. Мне за него рано одному отвечать. — Что ты все на «вы» да на «вы», — невпопад отвечает Федя. — Ну вроде не чужие уже люди… — Извините, — говорит Олег тихо. Федя понимает. Федя кивает, и Олег, еще мгновение помявшись, видимо, решает, что его безопасно оставить одного и вернуться к завтраку, и только напоследок снова трогает за плечо самыми кончиками пальцев; Федя — накрывает его пальцы своей ладонью. Тепло сжимает и сразу чувствует, как неуверенно напрягся Олег. Напрягся, но не отдернулся — не хочет расстраивать человека, у которого и так плохо с сердцем. Он заботливый такой, такой… хороший. Лучше, чем Костя, как Игорь лучше, чем все они — это хорошо, новое поколение всегда должно быть чуточку лучше старого, или вы плохо воспитали своих детей. Федя хочет ему об этом сказать. Хочет сказать много всего — о том, как болит ночами, о вечной пустоте там, сбоку, куда хочется обернуться на середине фразы, чтобы второй подхватил и продолжил. Хочет попросить — ты не уходи, ты обними меня, ты скажи, что у нас все обязательно будет, что мы подружимся, мы так замечательно подружимся. — Ты… Игорю не говори, ладно, — выговаривает Федя с трудом. Олег кивает, и все-таки приходится отпустить.