Обручился с обречённым

Мяч просвистел у Славы над кончиками пальцев — он подпрыгнул, выставил руки вверх, но все равно не достал. Зыркнув недовольно на чувака, который отдал кривой пас, повернулся, чтобы идти за мячом. Он уже устал, вспотел и хотел пить, потому что весь день провел на улице — сначала они с пацанами катались на скейтах, а вечером решили побросать в ржавое, кривое кольцо. Но, когда Слава увидел, куда именно откатился мяч — он лежал у лавки, между «вэнсами» длинноволосого блондина, усталость и недовольство как рукой сняло. Слава давно уже хотел его увидеть и все выглядывал среди наркоманов, тусующихся в их дворе, когда гулял или из окна своей комнаты. Глеб — так его звали (они уже успели заочно познакомиться, когда друзья Славы покупали у него траву) — был в их дворе нечастым гостем. Бывало, что не появлялся неделями, бывало, что ошивался каждый день. Предсказать его появление было невозможно. Даже те, кто постоянно покупали у него, иногда не могли ни дозвониться до него, ни найти. Увидеть его было большой удачей. И Слава не смог сдержать улыбки, когда Глеб, дождавшись, когда он подойдет ближе, нагнулся, подобрал мяч и кинул ему прямо в руки. Слава сразу же отвел глаза — не положено пацану пялиться на пацана, буркнул себе под нос что-то вроде благодарности и убежал обратно к площадке. Но продолжить играть не получилось — он теперь все время думал, что Глеб там, за его спиной, сидит и за его игрой наблюдает — хотя какое ему может быть дело до Славы? Никакого, конечно, однако Слава пару раз поймал его взгляд, когда сам посмотрел на него украдкой. К тому же — он был готов поклясться, что ему это не показалось — Глеб тоже улыбнулся ему, когда подавал мяч. Совсем чуть-чуть приподнял уголки губ, но для такого мрачного чувака это было максимальным проявлением приветливости. Слава ничего о нем не знал — кто он, откуда, как докатился до такой жизни. Говорили, что он бездомный, что наркоман (последнее было и так, безо всяких слухов, понятно), что он промышляет закладками, что он совершенно асоциальный, опасный тип. Славе он опасным не казался — грустным, мрачным, потерянным, да, может быть, но не опасным. Одиноким и несчастным, скорее. Он ошивался с местными наркоманами, но было заметно, что у него с ними мало общего. Куда чаще его можно было встретить в одиночестве, пару раз Слава даже видел его с книжкой. Он вообще выделялся из всех. Например, одежда на нем была хоть и потрепанная, но видно, что довольно дорогая, причем всегда аккуратная и чистая. Все — начиная от старых, сбитых кроссовок до застиранной майки — брендовое, хоть и говорили, что он живет чуть ли не на улице. Сам Слава, который благополучно проживал в квартире, одевался в магазине «Смешные цены», как и все его дворовые друзья. Впрочем, ничего благополучного, кроме крыши над головой, у Славы больше не было. Да и наличие этой крыши постоянно было под угрозой. Квартира принадлежала отчиму, который периодически грозился его выселить. Но он был в квартире не единственным хозяином — в одной из комнат жила его престарелая мать, которая Славу на дух не переносила, несмотря на то, что он помогал за ней убирать. Периодически заявляла о своих правах на жилплощадь и бывшая жена отчима — когда новый хахаль выгонял ее из своей квартиры, она вселялась обратно к ним, размахивая паспортом, в котором значилась прописка. Кроме того, она пыталась заселить сюда же их общую дочь, которая, по ее мнению, имела гораздо больше прав на квартиру, чем какой-то там Слава, который с боку припеку вообще. Не родственник, никто. Просто пустое место, которое почему-то занимает целую комнату. Да еще и с балконом! Самую маленькую комнату с ободранными обоями, которая в холодное время года выстуживалась из-за щелей в балконной двери и окнах так, что спать было возможно только в одежде и под тремя одеялами. Славе выделяли только одно, тоненькое. В самой большой и теплой комнате жил сам отчим с мамой Славы и его маленький брат. Желающие жить здесь разрывали многострадальную квартиру на части, и скандалы, бывало, вспыхивали на ровном месте и не угасали по несколько дней. Самое страшное происходило, когда отчим срывался и начинал пить. Он кричал, что бабы доведут его и сживут со свету, чтобы спокойно распорядиться его драгоценной квартирой, и выгонял босиком в подъезд то старуху-мать, то дочь, то бывшую, то нынешнюю жену. Но больше всех доставалось Славе, который вступался за маму. Тут отчим уже совершенно не церемонился и начинал махать кулаками — Слава только и успевал уворачиваться. Отвечать было нельзя — если Слава бил в ответ, то на него сразу же налетали и мать отчима, и его бывшая жена, и дочь, и принимались единственного кормильца, который только что метелил их самих, защищать. После таких стычек, которые случались все чаще и чаще (обычно раз в три дня — отчим работал сутки, потом сутки спал, а, проснувшись, тянулся к выпивке), у Славы частенько оставались синяки. Отчим мог приложить его об дверь, об стену, но лицо старался не трогать, чтобы Славе не задавали лишних вопросов в школе. Даже пьяный вусмерть, он отдавал себе отчет в своих действиях. В тюрьму он не хотел — он как-то раз уже отсидел пятнадцать суток за избиение бывшей жены, и ему там не понравилось. Гораздо приятнее было безнаказанно издеваться над теми, кто заведомо слабее и находится в зависимом положении. Огромный, разъяренный, с налитыми кровью глазами, он наслаждался тем ужасом, который производил на домочадцев, и в такие моменты считал себя центром вселенной, королем своего маленького царства. Ведь всему этому выводку было совершенно некуда деваться. Бывшая жена и дочь периодически пытались устроить личную жизнь и уйти, но, приученные к такому отношению, не знавшие ничего другого, кроме морального и физического унижения, натыкались на таких мужчин, на фоне которых отчим казался еще довольно безобидным. В самом уязвимом положении была мама Славы — ей, с маленьким ребенком на руках, точно никак нельзя было свою жизнь устроить, она пока что и работать толком не могла. И отчим, прекрасно понимая это, отрывался по полной. На каждом шагу попрекал Славу — за каждый съеденный им кусок, за каждую ночь, проведенную под его крышей, за каждую дешевую шмотку, купленную на его деньги. Жизнь Славы, и до этого не слишком веселая, с появлением отчима, превратилась в настоящий ад. Все осложнилось ещё больше тогда, когда дочь отчима, которая наконец-то устроилась на работу (на кассу в «Пятерочку»), познакомилась там с приезжим из южных республик и закрутила с ним роман. Очень скоро она залетела, и мужчина пообещал, что женится на ней только в том случае, если им будет где создать семью. Разумеется, она нацелилась на комнатенку, в которой жил Слава, что сделало его существование вконец невыносимым. Он понимал, что без него им всем будет проще — отчим не стеснялся ему прямо об этом говорить. Упреки, оскорбления, претензии ясно давали понять — ты лишний, тебе здесь не рады, ты не родной, ты никому не нужен. Всем будет лучше без тебя, даже твоей матери. Об этом и раздумывал Слава, когда ранним субботним утром сидел во дворе дома, чиркая нервно зажигалкой. Об этом и о том, что единственный выход после всего, что только что случилось — пойти и лечь на железнодорожные рельсы. Скандал разгорелся с самого утра — проспавшись после ночной смены, злой, как черт из преисподней, отчим взялся его воспитывать. На него периодически это накатывало — начинал проверять оценки, смотреть тетрадки, ругать за неровный почерк, за небрежность, за зачеркивания. За все подряд, за что угодно. Ему просто был нужен повод. Он и забыл, что лето, что уроки кончились, что надо придумывать что-то новое, чтобы доебаться до пасынка. Он и придумал — ему ничего не стоило найти тысячу и один способ вывести Славу из себя. Но на этот раз Слава молчать не стал — его все это уже настолько достало, что страха не осталось. Он начал дерзить, чем раззадорил отчима еще больше — к скандалу постепенно присоединились остальные, и, когда они все собрались, Слава послал нахуй и отчима, и всех его домочадцев, после чего получил по лицу. Видимо, отчим решил, что раз школы нет, значит наказания за разбитое лицо подростка можно не бояться. Огромный кулак — как здоровенный молот, влетел в него. У Славы искры из глаз — он начал сползать вниз по стене, но мужчина сжал ему горло и начал душить. Даже приподнял его над полом на несколько сантиметров — Слава успел мысленно попрощаться с жизнью прежде, чем начало темнеть в голове — но мать все-таки его отбила. Повисла у отчима на руке, заставила отпустить. Слава грохнулся на пол, схватившись за шею, пытаясь отдышаться и проморгаться от черных пятен в глазах. Но быстро спохватился — если он не свалит прямо сейчас, этот боров его просто убьет. Не то чтобы Слава сильно цеплялся за жизнь, но точно не этому мудаку ее отнимать. Подорвавшись, он вылетел из квартиры — хорошо, что успел по дороге захватить кроссовки, иначе гулять бы ему все выходные по улицам босиком. В одной футболке и домашних штанах ранним утром было холодно, кроме того, Слава не успел поесть, и теперь неизвестно когда получится. Но хуже всего, что не было сигарет — их забрать с собой он не успел, да и скорее всего, отчим уже спиздил их из его тайника. Слава каждый раз придумывал новые места для нычки, но эта старая собака-ищейка каждый раз находила. Денег тоже не было — ни копейки. Совершенно пустые карманы. Кроме того, обида, горькая как полынь, обжигающая, как крапива, не давала дышать. Заставляла строить планы мести, представлять убийство отчима во всех красках. Состояние такое, что впору реально топиться идти. И на глазах слезы выступают — плакать стыдно, но держать в себе невозможно. Успокоив себя тем, что все равно никто не увидит — двор совершенно пустой, никто из его пацанов еще гулять не вышел, да и вряд ли выйдет раньше вечера — Слава дал себе волю. Чиркнув еще раз зажигалкой — курить хотелось так, что хоть волком вой — опустил голову на сложенные на коленках руки и заплакал. Слезы не скатывались по лицу вниз, а падали из глаз прямо в пыль под скамейкой. Просто лились как вода, потоком, и остановить их было невозможно. Ничего больше сделать было нельзя — только сидеть и оплакивать свою горькую судьбинушку. — Привет, — Слава одновременно услышал голос и увидел черные «вэнсы» на земле перед собой. Он сразу же понял, кто нарушил его уединение в столь ранний час, и слезы моментально высохли. — Привет, — буркнул он, но головы не поднял — не хотел, чтобы Глеб увидел, что глаза у него красные и заплаканные. Вот кого Слава точно не ожидал тут увидеть — он уже пару недель не появлялся в их дворе. И объявился сейчас в совершенно неподходящем моменте. — Хочешь курить? — предложил Глеб. — У меня есть сигарета — одна, но нет зажигалки. А у тебя, как вижу, она есть. — На, — ответил Слава тихо и протянул ему. — Только она, хуй знает, какая-то нерабочая. Ему так и не удалось высечь из нее огонь, сколько не пытался. Он нашел ее в кармане штанов, где она пролежала хрен знает сколько времени, дожидаясь своего часа, и по ходу выдохлась. Глеб немного помучился с ней, но прикурить все-таки смог. На Славу приятно повеяло сигаретным дымом. Жажда никотина оказалась сильнее стыда за заплаканное лицо. Он поднял голову, протянул руку за сигаретой, стараясь не смотреть в сторону Глеба — благо его отросшие волосы спадали вниз и прикрывали лоб и глаза. Но он все равно разглядел. — Нихуя у тебя синяк, — удивился Глеб, передавая ему сигарету. — Кто тебя так отделал? — Никто, — Слава весь сжался, скукожился, как забившийся в угол зверек. — Мячом по лицу попали. Он с наслаждением втянул дым, надеясь, что Глеб не будет его расспрашивать. Решил перевести разговор на другую тему, чтобы не рассказывать про себя. — Красивая у тебя кофта, — сказал он, поглядывая искоса на черную адидасовскую олимпийку — единственная вещь, которая казалась абсолютно новой у Глеба. — Нравится? — он вдруг расстегнул молнию. — На, держи. Глеб сбросил ее и положил на колени Славе. — Зачем? Как… Забери, она твоя же. — Ерунда, это всего лишь шмотка. Тем более, я ее по дешевке купил. Один чел знакомый устроился на работу в адидасовский дисконт и половину оттуда вынес. Его выгнали, конечно, но он теперь потихоньку всё распродает. У него еще куча всего осталось — майки, штаны, даже кроссы есть. Вся квартира завалена. Если хочешь, могу тебя к нему отвезти. — Можно, — загорелся Слава, но тут же осекся. — Когда денег заработаю, тогда… — А ты что, работаешь? — поинтересовался Глеб. — Ага… Только начал. Кафешку возле метро знаешь? Там. — Стремное место, — усмехнулся Глеб, но тут же поправил: — Но у них вкусный шашлык. Я ел один раз как-то. Надеюсь, он не из собачатины, как говорят? — Не, вроде пиздят… Мясо на кухне обычное видел. Мне тоже нравится, вкусный, пиздец. Там можно работать уже за один только шашлык. Место, конечно, хуевое, ну а куда меня еще возьмут в шестнадцать лет? — Я сказал бы куда, но только тебе туда не надо, — хмыкнул Глеб. Он взял из рук Славы сигарету, затянулся, выпустил дым. — А может надо? — Слава первый раз за все время, что они тут сидели, посмотрел на Глеба, ему в лицо — раз уж слезы окончательно высохли, а синяк он заметил и так. — Моя смена только в понедельник и… До понедельника я, в общем-то, совершенно свободен. Подзаработать бы не мешало. Хотя бы на пачку сигарет и… Ну и похавать. — Хочешь поехать со мной? — Да, — ответил Слава. И чуть было не добавил — куда угодно. — Тогда пошли, — Глеб щелчком отбросил бычок. — Пачку сигарет и похавать я тебе точно обеспечу. Он встал, потянулся, оглядел Славу. — Кофту надень все-таки, — попросил он. — Ты продрог до костей, даже я вижу. Они вместе добрались до станции — долго обходили забор, потом шли по путям, затем вскарабкались на платформу. Все это, чтобы за билет на электричку не платить. В поезде ехали в тамбуре — Глеб достал проводные наушники, один засунул себе в ухо, второе Славе, и включил на своем разбитом телефоне музыку. Глядя на проносящиеся мимо дома, покачиваясь под равномерный шум колес, Слава чувствовал себя спокойно — чем дальше от дома, от той самой квартиры, тем лучше. Музыка тоже отвлекала — Глеб переключал разную, спрашивал, какая Славе нравится больше. Они спрыгнули с платформы вниз, перешли пути и вылезли с другой стороны, где был выход в город — Глеб его за руки вытаскивал, сам бы Слава ни за что не справился. В итоге они оказались в мрачной, серой многоэтажке, в которой был до жути старый лифт и воняло кошками. Глеб долго простукивал каким-то особым способом в обшарпанную дверь, пока она не открылась — буквально на сантиметр. В проеме показался глаз, который с подозрением уставился сначала на Глеба, потом на Славу. — А это ещё кто? — прошипел мужик из-за двери. — Это? — Глеб обернулся, посмотрел на стоящего за его спиной Славу. — Это мой братан. Мой младший братик. Он свой. — Ладно, — их обоих впустили в тамбур, но Глеб попросил подождать Славу в подъезде. Потом они еще полдня ездили по таким же таинственным точкам — Глеб ему ничего не рассказывал, а Слава никаких вопросов не задавал. Ему нравилось быть в дороге, нравилась неизвестность и непредсказуемость их пути, нравилось ездить в метро, куда они попадали, перепрыгивая через турникет, или на электричке — проходили за кем-то через автоматические двери. Глеб купил на станции какие-то нереально вкусные пирожки, взял попить, и они даже успели подремать, пока ехали в поезде. — С делами покончено, — объявил Глеб, когда было только два часа дня. — Теперь можем отдыхать. — Жалко, что негде, — ответил сонный Слава. — Я бы сейчас еще где-нибудь поспал. — Есть одно место, — сказал Глеб доверительно. — О нем никто не знает. Оно тайное. Только мое. — Тайное, — повторил Слава. — Прикольно. Все таинственное он любил просто до жути, и уже представлял себе, что это будет — мистическая заброшка, забытый хозяевами дом или, может, чердак, или какой-нибудь шалаш на дереве. Но это оказалась просто прикрытая доской дырка в заборе, который ограждал железную дорогу. Они спустились к рельсам, перешли через них и вскарабкались вверх по насыпи. Там, среди густых деревьев и кустов, тянулась теплотрасса — два огромные трубы, на одну из которых Глеб сразу же залез. — Тут точно никого нет? — спросил Слава, настороженно оглядываясь. Место довольно уединенное — с двух сторон глухой, высокий забор, расписанный граффити, до горизонта в обе стороны бесконечная железная дорога, а трубы скрыты за ветвями деревьев. — Никого, — подтвердил Глеб. — Кроме, ну может, парочки бомжей. Слава еще раз огляделся, уже внимательнее, прислушался. Ему было не по себе. А вот Глеб, похоже, чувствовал себя как дома. Он достал из тайника бутылку пива, пачку чипсов, сигареты. Сел на трубы, скрестив длинные ноги, и начал скручивать косяк. Увидев, что у него есть травка, Слава сразу же ободрился. Не стал дожидаться приглашения, залез к нему, сел рядом. — Тут очень мало, так что… — Глеб поджег скрученный джойнт. — Открой рот. — Зачем? — вообще-то Слава открыл рот, чтобы ещё что-то спросить, но Глеб тут же приблизился к нему и выдохнул тонкой струйкой дым в его сторону — надо было только успевать ловить. Потом Глеб передал косяк Славе и приоткрыл губы, чтобы вдохнуть дым из его рта. Его накрыло очень быстро и стремительно — и вот уже Слава валялся, вытянувшись, на одной из труб, время от времени поворачивая голову, чтобы посмотреть на Глеба, который лежал на соседней трубе и курил, поднося сигарету к его губам, чтобы он тоже мог затянуться. Сначала ему было очень смешно, и он покатывался со смеху от любого слова Глеба, в то время как мир вокруг них кружился, плыл, и то сжимался до них двоих, то расширялся до размеров вселенной. Яркое солнце пробивалось слепящими бликами сквозь плотную листву. Он только успокоился, как вдруг опять накатила волна смеха — отступила паника, забылось все, что случилось утром. Удивительная штука жизнь — еще несколько часов назад он думал о самовыпиле, а теперь радуется и смеется. Рядом пачка сигарет, на земле валяется пачка чипсов, которая не даст ему умереть с голода, там же стоит бутылка холодного пива, чтобы смочить горло, а рядом парень, который ему очень сильно нравится. Они вместе провели день и расставаться вроде как не планируют. И Славу так распирает от чувства благодарности ко вселенной, которая сделала эту их встречу возможной, что он начинает говорить — ему хочется поделиться своей радостью с Глебом. — Ты знаешь, утром, во дворе, я сидел и думал, что мне просто пиздец… Такие мысли в голову лезли, что все… Это конец, — начал говорить Слава, глядя в безоблачное небо над собой. — Ты серьезно? — Глеб приподнял голову, посмотрел ему в глаза. — Да! Думал, сейчас дойду до железной дороги, на рельсы лягу и буду ждать. Потому что ситуация такая, что… Ну неразрешимая. Выхода тупо нет. Только один. — На рельсы? — переспросил Глеб. — Именно. И от этого всем будет лучше. Даже мне. Мне в первую очередь. Прикинь? — Представляю, — сказал Глеб задумчиво. — Понимаю тебя. Очень хорошо… Тут он привстал со своего места. — Пошли? — он мотнул головой в сторону железной дороги. — Куда? — Слава непонимающе на него уставился. — Ну туда. На рельсы. — Зачем? — Ну ты хотел же… Так давай. Давай вместе. Я серьезно, — и, не дожидаясь согласия Славы или хотя бы какого-нибудь ответа, просто за руку его схватил и дернул на себя. — Пошли! Слава спрыгнул и побежал — то, что Глеб держит его за руку, казалось достаточной причиной следовать за ним. Они спустились вниз, обратно к железнодорожным путям, и Глеб преспокойненько улегся поперек — голову на одну рельсу, ноги на другую, вытянулся, поправил кофту с длинными рукавами, устроился поудобнее и прикрыл глаза, чтобы солнце не слепило. Принялся ждать. На секунду один глаз приоткрыл, посмотрел на стоящего рядом Славу. — Ну чего ты? Давай. Слава, которому уже и голову напекло и трава крепко зацепила, лег рядышком. Пока что это было похоже на шутку, вот только лицо у Глеба было уж слишком серьезное. Они лежали так довольно долго, солнце уже начало пощипывать лицо, покрывая свежим загаром. Вокруг было тихо, пахло скошенной травой и луговыми цветами, хотя, казалось бы, совсем рядом большой город — заводы, трассы, офисы, машины, огромные человейники. Но здесь — тихо, спокойно и хорошо. Слава только открыл глаза — хотел было спросить у Глеба, ездят ли вообще поезда по этой дороге или линия заброшена — как вдруг увидел вдалеке светофор: горел оранжевый. Слава дернулся, хотел было встать, но Глеб опустил на него руку, удерживая. — Ты же хотел, — произнес он безжалостно. Повернул голову и посмотрел в глаза. — Я хотел, да, — произнес Слава, чувствуя, как у него пересохло во рту. — Но теперь уже что-то не хочется. — Та твоя ситуация, из-за которой ты хотел это сделать, изменилась? — спросил его Глеб. — Или, может быть, она типа может измениться? Слава задумался. В понедельник отчим уйдет на работу, его бывшая жена и дочь тоже. Слава сможет спокойно поспать, если старуха до него не доебется, а вечером пойти на работу в шашлычную, где ему обязательно перепадет что-нибудь вкусное. В конце недели он получит свою первую зарплату, и жизнь сразу покажется не такой плохой. Вот только в среду с утра заявится отчим, возможно, уже сразу пьяный, готовый на конфликт. Он та еще злопамятная сука — то, что Слава осмелился его нахуй послать, он не забудет и не простит. Скорее всего, сразу с порога полезет с кулаками. И ладно на него — а если на мать? Он знает, как ловко Слава уворачивается от него и убегает, а вот если на его глазах начать бить мать… Нет, этого он не вынесет. Если Славы не будет, если он не вернется домой — не в понедельник, не в среду, вообще больше никогда — отчим, скорее всего, больше не будет её бить. Он вообще-то по-своему любит её, да и маленького сына — их общего — просто обожает. Это Слава для него — проблема, вечный источник раздражения и сожаления о потраченных бабках. Комната освободится, туда заедет дочка отчима вместе с хахалем, и они все вместе заживут припеваючи. Пусть бухают и пиздятся друг с другом дальше, Славе уже будет все равно. — Нет, — выдохнул он. — Ситуация моя не изменилась. И не изменится. Мне пиздец в любом случае. Наверное, так и правда будет лучше. — Ну вот и все тогда, — спокойно ответил Глеб. — Ложись. — А ты что? Ты зачем тогда? — Я? — Глеб хмыкнул. — Я, считай, уже мертвый. Понятия не имею почему не сделал этого раньше. Где-то вдалеке послышался гудок. По рельсам пошла еле ощутимая вибрация. — Можно попросить тебя кое о чем? — спросил Слава, волнуясь. Он решился на это, потому что — ну какая уже разница? Через несколько минут их не станет, так чего стесняться? — О чем? — Глеб повернул голову и крепче прижал его руку к путям — подумал, наверное, что Слава снова захочет свалить. — Можешь меня обнять? Чтоб не так страшно было. И у Глеба сразу какой-то ступор — взгляд застыл, в себя обращенный. Он, кажется, на секунду растерялся, но тут же собрался снова. — Да, — сказал он просто — но голос его от волнения чуть дрожал. — Конечно. Как ты хочешь? — Вот так, — Слава сам к нему придвинулся, повернулся на бок, голову на плечо к нему положил. Потом ещё немного подумал и колено между его бедер просунул — не боясь, что Глеб от него шарахнется. В конце концов, последнее желание — это святое. И Глеб не то что не шарахнулся — наоборот. Он притянул Славу к себе, двумя руками обхватил крепко и одну ногу на него закинул, обнимая. — Так гораздо лучше, — Слава вздохнул и закрыл глаза — он лежал, уткнувшись Глебу в волосы, а они, как оказалось, так прикольно пахнут — какой-то то ли ванилью, то ли малиной — каким-то сладковатым шампунем, короче, и очень мягкие. Теперь ему даже не было страшно — его охватило чувство полной нереальности происходящего, словно они были в какой-то игре или фильме. А раз так, то задуманное ими не может быть плохим — они просто перескочат на какой-то другой уровень. Возможно, там их будет ждать что-то лучшее. — А можешь… Можно и тебя кое о чем попросить? — прошептал Глеб ему на ухо. — Конечно. Все, что хочешь. — Поцелуешь меня? Слава чуть отстранился, посмотрел Глебу в глаза — в его радужке темные блики перемешались с зеленью, и совершенно невозможно было понять, какой это цвет. Очень необычно, но до жути красиво. — Понимаю, что это странно и… глупо, наверное, — попытался оправдаться Глеб, словно то, что они оба лежат на рельсах не еще более странная и глупая штука. — Нет, — торопливо бросил Слава и, увидев в его глазах разочарование, поправил себя. — То есть да! Нет, это не глупо, и да, я и сам хочу тебя поцеловать. Давно хотел, на самом деле. Он зажмурился, потянулся вперед. Губы их встретились — мягкие и теплые, нагретые на солнце, и очень робкие. Они сначала так и держали их прижатыми и сомкнутыми, что было мало похоже на поцелуй (если только на очень целомудренный), но потом губы Глеба раскрылись, и его язык осторожно прикоснулся к Славиным губам. Те приоткрылись, Слава ответил тем же, и очень скоро, увлекшись, они целовались вовсю, позабыв о том, где находятся. Уже куда более громкий и близкий гудок прервал их захватывающее занятие. — Блять, — выругался Глеб. — Он уже близко. Я вижу его. Он смотрел Славе за спину, а тот только тянулся к нему за новым поцелуем, не раскрывая глаз. — Все, — Глеб остановил его. — Хватит. Уже скоро. — Хорошо, — Слава тяжело вздохнул — он так и не понял, для чего, собственно, им следовало прерываться, но смирился с этим. — Ладно. Он обнял Глеба крепче, прижался к нему изо всех сил. Лицо его приняло умиротворенное выражение. А сам Глеб при этом смотрел на него во все глаза, пытаясь уловить хотя бы тень сомнения, хоть какой-то страх — но у Славы ни один мускул на лице не дрогнул. Он прижался к Глебу и ждал — покорно, спокойно, будто смирившись со своей участью. Неужели его жизнь действительно была хуже того, что сейчас их ожидало? — Вставай, — заявил Глеб решительно. — Вставай и вали отсюда. Живее! Шевелись, я сказал! Слава удивленно открыл глаза, уставился на него непонимающе. — Как? Но мы же… Мы… — он не собирался сбегать. Он не мог даже сдвинуться с места. Мчащийся по путям поезд оглушительно гудел и сигналил. Они не слышали друг друга, могли только читать по губам. — Вали отсюда, — крикнул Глеб. — Нет, — Слава замотал головой. Обхватив его руками и ногами, сильнее к себе прижав, Глеб перекатился на спину, увлекая Славу за собой, и выпихнул через рельсу с путей. Потом оттолкнулся ногами, и они покатились по насыпи вниз. Поезд с грохотом пролетел мимо — ветер от колес растрепал их волосы, в лица летел песок. — Ты ебанутый! Ты ебнутый, ты хоть это понимаешь? — Глеб так орал, что перекричал даже стук колес. — Ладно я! У меня беды с башкой! Но ты-то почему ебанулся? Слава жмурился, глядя на Глеба. Впервые он видел его таким — обычно его лицо не выражало никаких эмоций. А тут его как подменили — в глазах и боль, и злость, и страх. Страх за него — не за себя же, в самом деле. Слава еще сильнее в него вцепился — боялся, что их подхватит и утащит под колёса воздушный поток. Сейчас, когда они оба вроде как передумали. Поезд прогрохотал мимо, уехал и очень скоро превратился в маленькую точку, исчезающую за горизонтом. Опасность миновала. Они все ещё живы, они оба спаслись. Вернее, это Глеб спас их обоих, вытащил. — Мне совсем некуда идти, — признался Слава. Тишина после такого шума казалось оглушительной. — Я не знаю, что мне делать… Я… Я просто… Я не могу вернуться домой! — Но это не выход, ты понял меня? — Глеб все еще держал его в своих объятиях и очень сильно встряхнул, пытаясь привести его в чувства. — Это того не стоит! Ты не должен это… Это с собой делать, ты понял меня? Скажи, что понял! Пообещай! — Да, — Слава сказал это только затем, чтобы Глеб перестал его трясти. — Обещаю. — Ты что, жить не хочешь? — Глеб все еще не угоманивался — он сам весь дрожал и эта дрожь передалась и Славе. Он пожал плечами — он не знал ответа на этот вопрос, а под пристальным взглядом Глеба, который пробирал до костей, и вовсе растерялся. — И вот теперь? — Глеб наклонил голову и жадно и пылко Славу поцеловал. — И вот сейчас? — он целовал его снова и снова. — И вот теперь тоже не хочешь? Слава вытаращился на него, совершенно не зная, как реагировать — Глеб и ругал его, и целовал, навалившись сверху, касаясь его лица своими холодными пальцами. Они валялись на обочине — черная олимпийка, которую Глеб дал ему, была вся в пыли, и они сами все, с ног до головы, в ней выпачкались: и одежда, и волосы. — Ты мне нравишься, — выпалил Слава вместо ответа. — Очень. Давно. Глеб остановился — застыл, нависая над ним на локтях. — Знаю, — прошептал он и опустился чуть ниже. — Я все это у тебя на лице прочитал. То, как ты смотрел… На меня еще никто никогда так не пялился. Он поцеловал его снова — на этот раз Слава ответил. До него только сейчас начало доходить, что могло случиться, на что он собирался пойти. Если бы Глеб его не оттащил, его бы уже размазало. И он не видел бы сейчас этого высокого, ярко-голубого неба, не слышал бы стрекот в траве и перещелкивание птиц в кронах деревьев, не чувствовал бы прикосновения чужих губ к своим, горячее дыхание на своей щеке и тяжесть чужого тела. Ничего этого бы не было. Было бы что-то другое, да, но лучше ли оно — тьма, мрак, забвение, холод — того, что есть сейчас? Вряд ли. Только сейчас Славу охватил отложенный на потом страх, пришло осознание — и адреналин застучал в висках. Он давно уже себя таким живым не чувствовал. Сейчас он определенно был рад, что вышло именно так — каждой клеточкой своего тела он ощутил неподдельную радость бытия. Обхватил Глеба за шею, откинул голову назад, на землю, и засмеялся — так искренне, как не смеялся уже давно. — Ты больной, серьезно… Ты просто поехавший, — Глеб покачал головой, глядя на то, как Слава ржет. Дождался, когда он успокоится, и продолжил. — Я, когда увидел тебя сегодня, сразу понял, что у тебя дело труба. Хотел проучить тебя, напугать, но ты… Ты пиздец как напугал меня. — Извини, — Слава хмыкнул и сам полез целоваться. — Но сейчас-то… Сейчас-то ты понял, что так нельзя? — спросил Глеб, глядя на него с надеждой. — Что жить стоит хотя бы… Хотя бы ради таких моментов. Правда? Слава закивал. — Да… Наверное. Я хочу жить, честно, но… Мне просто негде. Глеб слез с него, сел рядом. — Посмотри на меня, — сказал он. — Я уже больше года кочую по друзьям, знакомым и полузнакомым людям, всяким левым впискам и притонам. Сплю, где придется, зарабатываю, чем могу. Мне постоянно нужны колеса, потому что у меня беды с башкой. Но я все еще жив, видишь? И так жить можно. Можно, если у тебя есть цель и надежда на лучшее… Мечта. Ясно тебе? — Да, — Слава тоже привстал, сел, попытался отряхнуться. — Извини, что кофту твою испачкал. Но ты меня сам извалял в этой пыли. — Забей ты на кофту. У тебя же есть цель? Мечта у тебя есть? — спросил Глеб пытливо. — Есть, — Слава улыбнулся. — Хочу, чтобы ты целовал меня каждый день. — Это херь, а не мечта. Я исполню ее, — Глеб наклонился и его поцеловал, — в два счета. И буду каждый день по многу раз ее исполнять. А ты пообещай, что нормальную цель придумаешь. Другую, достойную, ладно? Ради которой стоит жить. Слава кивнул. — Тебя выгнали из дома? — спросил Глеб, отстраняясь. Он поднялся на ноги, отряхнулся, подал руку Славе, чтобы помочь ему встать. — Не, я сам ушел. — А синяк… Как-то с этим связан? — спросил Глеб осторожно. — Типа того, — уклончиво ответил Слава и сразу же спросил, чтобы перевести разговор: — А ты почему из дома ушел? — Я не уходил — меня выгнали. — Почему? — Почему? — Глеб хмыкнул. — Потому что я гей. Слава слегка покраснел. — А за это что… хм… выгоняют? — Ну меня вот выгнали, да. Как видишь. — Ты им сам сказал что ли? — Нет. Я же не совсем дурак им признаваться, — Глеб усмехнулся. — Батя мой сам все выяснил — залез в мой телефон, ноутбук, перерыл все мои вещи. Всю комнату вверх ногами перевернул, после того, как у него появились какие-то подозрения, блядь. Там не было ничего такого, я просто, ну, интересовался этой темой, можно так сказать. Но для отца это было вполне достаточно, чтобы выгнать меня нахуй. Чтобы я не оказал типа дурного влияния на младшего брата своим примером. — У меня тоже младший брат есть, — сообщил Слава. — Но он еще совсем маленький. И у него другой отец. И я им там вообще не нужен, я там лишний, и мне… В общем, мне нельзя там появляться. — Я найду, где нам переночевать, — пообещал Глеб. — Только там мы уже не сможем так обниматься, ты же понимаешь, да? Слава кивнул. — Иначе нас с тобой выгонят обоих, окей? Так что держи себя в руках.