Обручился с обречённым

Всю ночь Слава не отходил от Глеба, держал руку на его груди, боясь даже дышать, прислушивался — бешеный стук собственного сердца сильно мешал. Слава смотрел на то, как медленно и тяжело вздымается его грудь, чувствовал как холодеют руки, гладил по мокрому от пота лицу. Это была долгая ночь, много часов, которые Слава провел на грани истерики, и единственное, что удерживало его от того, чтобы в эту истерику впасть — это то, что он должен был следить за состоянием Глеба. Он должен был собраться, должен был быть сильным, потому что у него не было иного выхода. Под утро Глеб задышал ровнее и спокойнее, цвет кожи стал не таким кипельно-белым — казалось, что опасность миновала, можно перевести дух. Но Слава все равно не отходил — ему казалось, что стоит ему отвести взгляд, как внезапно может случиться непоправимое. Словно он один в состоянии поддерживать в этом теле жизнь, словно она, эта жизнь, была целиком и полностью в его власти, хотя думать так, конечно, было жутко самонадеянно. Слава все равно держал его руку в своей — разглядывал ладонь, на которой уже подживший порез рубил пополам линию судьбы и отсекал половину линии жизни, и много думал о том, что ему делать дальше, что предпринять. Ситуация, по его мнению, требовала радикальных мер. Поэтому, когда Глеб пришел в себя, первое, что он обнаружил — браслет наручника на собственной руке. Проследив взглядом он убедился, что второй браслет на руке у Славы. Тот не терял времени зря — услышав, что соседи (те самые, которые по слухам практиковали садо-мазо) проснулись, сходил к ним и, преодолев смущение, попросил у них наручники. Те в свою очередь тоже сильно смутились, но все-таки удовлетворили его просьбу. — Это что еще за херня? — Глеб вытаращился на Славу, который сидел рядом с ним на кровати. — Ты чуть не умер, — тихо сказал Слава вместо ответа. — Я уже думал, что ты умрешь. Он смотрел Глебу прямо в глаза, думая о том, что он мог бы никогда их больше не увидеть. При одной только мысли об этом спина покрылась холодным потом. — Что? Не неси чушь, — Глеб нахмурился. При попытке принять более удобное положение его лицо исказилось от боли. — Ну да, перебрал немного. Принял… Всякое. Несовместимое между собой. Но это же не повод меня наручниками к себе пристегивать. — Ты жрешь, колешь и нюхаешь уже все подряд, лишь бы тебя вставило, — процедил Слава с едва сдерживаемой злостью. То, что Глеб заставил его испытать за прошедшие двое суток, начиная с их ссоры и заканчивая тем, что он полночи слюни пускал в совершенно невменяемом состоянии, было за гранью возможного. — Так больше продолжаться не может. — И что это, блять, значит? — Глеб перевел на него мутный взгляд, попытался сфокусироваться на нем. — Это значит, что ты не выйдешь из этой комнаты до тех пор, пока не решишь завязать. Глеб хмыкнул и резко дернул руку в браслете на себя. — Что за хуйня? Сними это с меня, быстро! — Не сниму. Я серьезно. — И что, ты со мной так и будешь сидеть? — огрызнулся Глеб. — Сторожить меня будешь, как собака? — Да. Так и буду. — Неделями будешь меня пасти? — Неделями, если понадобится, — Славы нервно сглотнул — на самом деле с утра он обзвонил своих сменщиков и попросил себя прикрыть, потом поговорил с Соней. Он взял несколько отгулов и очень надеялся, что им с Глебом хватит этих нескольких дней, чтобы со всем разобраться, чтобы пережить самое сложное. Он старался не думать о том, что однажды им все-таки придётся выйти из комнаты. — Сначала устроил за мной слежку, потом запер в наручниках… Ты реально больной, — возмутился Глеб. — Связался на свою голову с психопатом! Он ещё немного повозмущался в том же духе, но, увидев, что Слава никак на его провокации не реагирует и отказывается ввязываться в конфликт, притих. — Если уж на то пошло, — он снова подал голос, но уже гораздо спокойнее. — То отстегни лучше наручники от себя. Потому что, когда меня припрет, меня мало что остановит от того, чтобы отгрызть тебе нахуй руку. На Славу эти слова произвели сильное впечатление — почему-то у него было мало сомнений в том, что такое возможно — и он потянулся в карман за ключом. В тот момент, когда Слава отстегнул наручники, Глеб снова дернул руку на себя и подскочил с кровати. — Стой, ты никуда не пойдешь, — Слава вскочил тоже, чтобы перегородить ему дорогу. — Могу я хотя бы в туалет сходить? Или ты предпочитаешь, чтобы я всю кровать тут заблевал? — буркнул Глеб, отстраняя его на пути к ванной. Его не было так долго, что соседи, которым, как назло, всем резко приспичило, уже начали выказывать свое возмущение. Слава стучался не раз и не два, уже пожалев, что отпустил его и разрешил закрыться. Наконец Глеб выкатился из ванной — с бледным, мокрым лицом и волосами и без футболки. Казалось, что ему снова стало плохо — короткий приступ активности отнял последние силы. Он еле добрался до комнаты, но при этом все равно оттолкнул Славу, который попытался ему в этом помочь, и там лег ничком на кровать. Слава закрыл дверь в комнату на ключ и примостился рядом. — Ты как? Чем тебе помочь? Что сделать? — спросил он тихо и погладил Глеба по мокрым волосам. — Мне нужна доза, — произнес тот глухо, уткнувшись лицом в подушку. — Мне правда надо это сейчас. — Я тебя очень сильно люблю, — Слава взял его обессиленную руку, которая была как плеть, и пристегнул ее к изголовью кровати. — Прости. В ответ Глеб только замычал и ударил кулаком свободной руки по подушке, едва не попав Славе по голове. Он, скорее всего, и хотел бы попасть и еле сдерживал сейчас себя от рукоприкладства. — Пригрел на груди змею, блять, — процедил он. — Если бы я знал, что так все обернется, лично бы швырнул тебя тогда на рельсы. — Я буду рядом, — прошептал Слава и осторожно погладил его по голой спине, между напряженными лопатками. — У тебя все получится. — Закрой рот, — буркнул Глеб. — У меня от тебя уже голова болит. Через какое-то время он снова провалился в забытье. Во сне он перевернулся на бок и, почувствовав рядом тепло Славы, притянул его ближе к себе. Он всегда делал так, когда они спали рядом — это чисто инстинктивное, неосознанное движение. К Славе тянулось все его существо, все его сознание и подсознание, и сам Слава во сне всегда это чувствовал и в такие моменты ощущал себя как никогда защищённым и любимым. Глеб сделал это и сейчас — что лишь подтверждало тот факт, что несмотря на то, что он только что ругался на Славу последними словами за то, что он ограничивал его свободу, а именно свободу вмазаться наркотой, отношение его к Славе в действительности не изменилось. Когда он проснулся спустя несколько часов, то притянул Славу к себе уже осознанно. — Малыш, — прошептал он сонному и расслабленному Славе. — Отстегни наручники. Мне уже лучше, я в норме и сейчас хочу покрепче тебя обнять. Хочу заняться с тобой любовью. Сердце у Славы дрогнуло, но он не повелся. Примерно этого он и ожидал. — Я отстегну тебя, но чуть позже, — Слава постарался ответить как можно мягче. — Когда ты придешь в себя. Когда твердо решишь, что нужно покончить с этим. Разозлившись, Глеб с силой оттолкнул его на другую сторону кровати. — Да еб твою мать, отпусти меня немедленно! Ты не имеешь права держать меня здесь! — Имею вообще-то, — Слава с трудом удержался на краю кровати, чудом не скатился на пол. — Уже держу. И не отпущу никуда. Глеб откинулся на подушку и процедил мстительно: — Когда я, как ты говоришь, приду в себя, первое, что я сделаю — это съебу от тебя подальше, и ты больше никогда! Слышишь? Никогда! Меня не увидишь! — Хорошо, — ответил Слава. Он перебрался с кровати на широкий подоконник, который располагался прямо над ней, и открыл форточку. — Но я постараюсь сделать хоть что-нибудь, чтобы ты не сдох. Захочешь потом уйти — уйдёшь. Но я не буду смотреть на то, как ты себя убиваешь. — Дай… Хотя бы сигарету, — выдохнул Глеб, сжимая кулаки в бессильной ярости. Слава протянул ему уже зажженую. — А говорил, что бросишь вместе со мной, пиздабол хуев, — прошипел Глеб, сильно затягиваясь. — А ты бросишь? — Слава выглянул на него из-за шторы. — Если решишь бросить наркотики, я тогда курить брошу тоже. — Слушай, я зависимый, и ничего сделать с этим не могу, — после долгой и напряжённой паузу, которая последовала за этим вопросом, Глеб откинулся на подушку, с выражением вселенской усталости на лице. — Не можешь? Или не хочешь? — переспросил Слава. Он уже не смотрел на Глеба — глядел в окно, на проезжающие мимо машины, на гуляющих в сквере людей. После бессонной ночи в голове шумело, слезились глаза. — Может, у тебя просто не было ну типа мотивации, чтобы измениться, но теперь… Когда мы с тобой? — Теперь у меня нет денег на реабилитацию. — А без нее никак? — Нет. Один я не справлюсь, — ответ Глеба рушил все надежды. — Да и какой смысл? Сколько раз я уже пробовал… Все возвращалось на круги своя. — Но ты не один, — Слава отодвинул штору, спрыгнул обратно на кровать. — Я же с тобой. Я взял отгулы на работе на несколько дней — буду рядом, пока тебе будет совсем плохо. Я примерно знаю, как это происходит — сначала самая жесть, потом попроще. — Я не хочу, чтобы ты видел, — произнёс Глеб, прикрывая ладонью лицо, — меня в таком состоянии. — Но я уже видел. Ночью тебя пиздец как размотало. Ты меня очень напугал. Очень. — Знаю, но я не мог не прийти. Глеб молчал, уставившись пустым взглядом в темно-бордовые обои на стене, словно разглядывая их замысловатый мелкий узор. — Если бы можно было бы выбрать, я бы умер на твоих руках, — сказал вдруг он. — А можно выбрать такое, чтобы никому не пришлось умирать? — Хотелось бы, конечно. Слава пододвинулся к нему ближе, вложил в его ладонь свою. И Глеб в ответ едва заметно ее пожал. Потом он сжимал его руку еще много раз, когда ему становилось плохо. В минуты просветления он ее отпускал, а Слава шептал ему на ухо: — Ничего, это ничего, держись за меня, мне совсем не больно, — хотя ладонь у него уже побелела, и иногда ему казалось, что он не сможет дольше выдерживать эту пытку — то, как Глеб ему руку выворачивал и ногтями в неё вцеплялся. Однако стойко терпел — знал, что Глебу сейчас намного хуже. За окном была жара градусов под тридцать, но Глеба колотило от холода так сильно, что зубы стучали. Он кутался в одеяло, которое очень быстро стало мокрым от пота, прижимал сложенные в коленях ноги к груди, сворачиваясь в позу эмбриона, прятал лицо и время от времени начинал очень тихо, сдержанно, сквозь зубы, стонать. — У тебя температура, кажется, — сказал Слава, трогая его горячий лоб. Он принес полотенце, которое долго держал под ледяной водой, и теперь осторожно обтирал его лицо, грудь и шею. Глеб поймал его руку и дернул на себя, заставляя остановиться. — Извини, — выпалил он. — Что я так говорил с тобой. Ты такого не заслуживаешь. — Ладно, — Слава с готовностью принял извинения — на самом деле он даже не обижался, просто хотел, чтобы они больше никогда не ругались. — И тогда… В парке, — добавил Глеб, кусая губы. — Я не должен был… Мне жаль, что я сорвался. Я всегда так. Совершенно не умею держать себя в руках. Сначала творю хуйню, потом жалею, вот только не извиняюсь никогда. Так что сейчас, считай, уже прогресс. Слава прилег рядом, так, чтобы их лица оказались друг напротив друга и прошептал: — И ты прости меня за то, что… Следил. Правда, прости пожалуйста. И за телефон. Я знаю, что не должен был. Это пиздец. Глеб торопливо кивнул и отвернулся от него на спину. — Забыли, — сказал он, давая понять, что хотел бы закрыть тему, но Слава все-таки добавил: — И там, в кафе… То, что ты видел. В этом правда ничего не было. Ни тогда, ни в любой другой день. Ничего и никогда не было, клянусь тебе! — Не надо, — Глеб скривился. — Я понял. Я верю тебе. Все. Забыли реально. — У меня никого не было, кроме тебя, и я никого не хочу, — подытожил Слава и тоже перевернулся на спину. — А я… А у меня никогда не было секса трезвым, — признался вдруг Глеб. — Столько раз и никогда на трезвую голову. Представляешь? Он наклонил голову, посмотрел на Славу и добавил: — Каждый раз я был или вмазанный, или пьяный, а чаще всё это вместе. Слава посмотрел Глебу в глаза, убедился, что тот, похоже, говорит правду, и робко улыбнулся: — Ну я только рад. Очень рад, что хоть в чем-то буду у тебя первым. Глеб прикусил губу, опустил глаза. — Я даже не знаю, какого это… Когда трахаешься с кем-то необдолбанный. Когда говоришь о чем-то… Ну таком, типа личном, интимном трезвый. Или даже просто касаешься. Целуешь. — Узнаешь ещё. Вот придёшь в себя, и мы всем этим обязательно займёмся, — Слава решил его утешить и погладил осторожно по волосам. — Давай я тебя хоть причешу? Ты ужасно лохматый, — он решил перевести внимание с темы, которая Глеба явно смущала. Потянулся к тумбочке, достал оттуда расческу, сел обратно на кровать и положил голову Глеба к себе на колени. — Без наркотиков я ничего не умею, — но Глеб продолжил свое. — Ни заниматься сексом, ни общаться с людьми, ни отдыхать, ни работать. Я ничего не могу. Как маленький ребенок. Мне придется заново учиться всему, а у меня просто нет на это сил. К вечеру ему стало хуже, и если ночь они кое-как пережили — Глеб сходил в душ, долго стоял там под ледяной водой — то к вечеру следующего дня наступил критический момент. На кровати Глеб больше лежать не мог — он сел на пол, лицом к стене и, уткнувшись туда лицом, покачивался из стороны в сторону, обхватив самого себя за плечи, время от времени тихонечко подвывая. У Славы, который в темноте наблюдал неотрывно за этим зрелищем, сидя на кровати, холодела кровь, хотя в комнате с закрытыми окнами было очень жарко и душно. А когда Глеб начал царапать себе руки и биться лбом о стену, раскачиваясь сильнее, Слава решил, что не может не вмешаться. — На, лучше меня царапай, — он подлетел ближе, оторвал руки Глеба от него. — Хочешь, ударь меня? Хочешь, сожми мою руку? Только не делай, пожалуйста, с собой ничего. Глеб сжал челюсть с такой силы, что лязгнули зубы, и с тихим стоном опустился на пол, прижимаясь к нему всем телом. — Я бы никогда и ни за что тебя… — каждое слово давалось ему с огромным трудом, язык не слушался. Он запнулся, собрался и выдохнул: — Не хочу делать тебе больно. — Делаешь больно себе — значит и мне делаешь, — прошептал Слава испуганно. — Ты не понимаешь, — прошептал Глеб. — Какого мне… Кости выворачивает. Уже не просто ломит. А ещё… Хуй знает… Как будто под кожей насекомые. Словно они вот-вот доберутся в мой мозг. Вдруг он схватил Славу за плечи, сжал мертвой хваткой и потряс. — Мне нужны таблетки, — прошипел он. — Хотя бы они. Слава нашел что-то в его рюкзаке, но их было немного, только две штуки, и Глеб обе заглотнул сразу же, Слава даже не успел ничего сделать или сказать. Воды, чтобы запить, ему тоже не понадобилось. После этого Глеб свернулся в клубок на полу, трясясь от холода и озноба, вскоре заснул и проспал несколько часов. Следующей ночью они уже лежали под кроватью — у Глеба начались какие-то полуглюки-полувидения, и это было единственное место в комнате, где, как ему казалось, он мог находиться в безопасности, и Слава также был неотлучно при нем. — Может, ты поесть хочешь? — предложил Слава, который уже не в силах был наблюдать страдания любимого. — Ты трое суток ничего не ел. Или попить? С тебя семь потов сошло, ты должен пить, если не хочешь умереть теперь уже от обезвоживания. Но Глеб отрицательно покачал головой — сейчас он снова находился в забытьи, что-то шептал своими высохшими, потрескавшимися губами, и снова сжимал руку Славы. Они снова были прикованы друг к другу наручниками — и Слава чувствовал, что от моральной и физической усталости и недосыпа, у него и самого скоро начнутся глюки. Ему казалось, что время не длится, что оно остановилось, чтобы множить их мучения. Казалось, что это никогда не закончится. Словно они еще при жизни попали в ад за свои грехи, где Глеб будет вечность корчиться в ломках, а Слава вечность за этим наблюдать. Приходя в сознание, Глеб будил и его. Просил — расскажи мне что-нибудь, малыш, поговори со мной, пожалуйста, не оставляй меня с моими мыслями наедине, и Слава начинал спросонья нести все подряд, чтобы его отвлечь. Рассказывал какие-то услышанные в кафе истории, вспоминал школу и детство, строил общие планы — всё смешалось в его монологе: и прошлое, и будущее, и реальность, и желаемое, но очень скоро Глеба снова начинало ломать. Он перебивал его — заткнись, замолчи, не могу слышать твой голос, закрывал лицо руками и зажимал ладонями уши, и Слава послушно замолкал на полуслове. Глеба снова трясло, он матерился, ругался, стонал, всхлипывал, снова затихал. Через какое-то время все начиналось сначала, замкнутый круг, как в кошмарном сне, в котором нет ни конца, ни начала. Змея, кусающая сама себя за хвост. Этой же ночью Глеб вдруг очнулся от своих видений и начал говорить — много, быстро, торопливо, словно боялся не успеть, и так искренне, словно на исповеди. — Я рассказал тебе не все. Ты многого обо мне не знаешь, — шептал он, глядя помутневшими глазами на Славу. Они оба лежали на полу под кроватью, друг напротив друга. — Я не могу рассказать об этом, потому что тогда ты разлюбишь меня. А я… А я уже не могу без твоей любви жить. — А без наркотиков? — прошептал в ответ Слава. — Ты жить можешь? — И без этого, — Глеб силился унять дрожь, во власти которой пребывало его тело, но это было намного сильнее его. — Тоже не могу. Он посмотрел вниз, на их сцепленные в замок руки. — Я тебе врал, малыш, — прошептал он. — Очень много. Ты бы ни за что не захотел быть со мной, если бы все знал. Ты такой честный, ты чистый, и меня неудержимо тянуло к этой твоей чистоте… — Ну не преувеличивай, — Слава остановил его поток, как ему казалось, несвязного бреда. — Я не такой хороший. Я… Кстати, я воровал деньги у отчима, а еще… — Малыш, я наркоман, — оборвал его Глеб. — Что уже по определению значит, что я пиздабол. И, когда я сказал тебе, что меня выгнали из дома из-за ориентации, я соврал. Мне хотелось, чтобы ты пожалел меня, хотелось, чтобы ты думал, что я такой же как ты. Такой же бедный-несчастный. На самом деле родители от меня пиздец как натерпелись. И, когда ты увидел их и сказал, что они не кажутся теми, кто мог бы выгнать своего ребенка из дома, это правда. Все так и есть. Ты видишь людей насквозь, только меня настоящего не смог увидеть. Наверное, это уже чувства застилали тебе глаза. А я даже признаться тебе не мог в том, как все было на самом деле. В действительности я сам ушел из дома, а до этого… Я наворотил столько дел, что страшно вспомнить… — Глеб, не надо… Тебе сейчас и так плохо, — Слава погладил его по плечу, пытаясь успокоить. — Давай потом об этом поговорим? Не страшно, что ты соврал. Ну не хотел говорить, что в этом такого? Ты не обязан… Ему казалось, что сейчас не самое подходящее время для каких-либо признаний — больше всего его волновало физическое состояние Глеба, а не его прошлое, не его враньё. Но Глеб убрал его руку. — Или сейчас или я никогда больше не решусь, — начал говорить он, едва переведя дух. — Мои родители, они… Не плохие люди. Но они все время что-то требовали от меня, а мне хотелось понимания и… Свободы. Хотя бы глоток. Мы постоянно ссорились, ругались, не могли найти общий язык, они меня не понимали, отказывались понимать. Я чувствовал себя ужасно, антидепрессанты не помогали, мне все время назначали то одно, то другое — от лекарств меня бросало в полную апатию, до отупения, а без них начались панические атаки, которые повторялись все чаще, а длились все дольше. Мне хотелось свободы, я задыхался, не находил себе места, не мог общаться с людьми, жестко парился из-за того, что понимал, что меня не тянет к девушкам… — Глеб, успокойся, не надо об этом говорить, тебя же всего трясёт, — Слава не на шутку испугался, заметив, что Глеб начинает дышать все быстрее и резче, что руки у него снова начали дрожать — подумал, что вот сейчас у него и начнется та самая паническая атака, про которую он говорит. — Давай вылезем из-под этой кровати, — попросил Слава, подталкивая Глеба к краю. От недостатка кислорода в замурованной комнате ему начало казаться, что пол под ними плывет, что кровать сейчас на них обрушится, что рухнет и крыша, и дом. Они выбрались наружу, прижались друг к другу, прислонившись к прохладной стене. — Впервые в жизни я почувствовал себя нормально, когда впервые принял, — продолжил говорить Глеб. — Мы были за городом, в коттедже с классом, это был какой-то праздник, и это были марки, кислота… Я два часа сидел и просто наслаждался красотой, которая открылась мне. Рассматривал травинки, песчинки, пылинки в воздухе, каких-то муравьев — и познавал в них целый мир. Смотрел на цветы и чуть не плакал, шарился до рассвета в каких-то кустах, выбрался оттуда весь мокрый от росы. Я и не думал, что бывает так хорошо, не знал, что возможна такая полная внутренняя свобода. Я словно прозрел. Словно всю жизнь просидел в клетке на цепи, как пес, а теперь меня выпустили… Потом я пробовал всякое, выбирал то, что больше подойдёт, что лучше вставит. Меф мне понравился даже больше, чем кокс — под ним я легко мог знакомиться, общаться, легко ложиться с кем-то малознакомым или совершенно незнакомым в постель, соглашаться на все, на любые эксперименты. Мог с мальчикам, мог с девочками, втроём, вчетвером, с кем угодно. Начал водить к себе парней, с которыми знакомился в клубе, превратил родительскую квартиру в проходной двор, устраивал там оргии и вечеринки, выносил из нее ценности и деньги. В школе не появлялся, в институт не поступил, из футбольной команды меня выгнали за то, что я украл из раздевалки деньги, когда мне не хватало на дозу. Несколько раз меня отдавали лечиться, но я каждый раз возвращался к прошлой жизни. Ты был прав, когда сказал, что мне не хотелось завязывать. Я и правда не хотел — мне было хорошо. Всем близким вокруг плохо, а мне заебись. Но своей последней выходкой я перечеркнул все. Моя бабушка сильно заболела, и родители поехали в больницу — меня оставили приглядывать за младшим братом. А я… Мне до жути хотелось вмазаться, и, после того, как я добил все свои запасы — причем я не стеснялся употреблять их прямо при брате — я взял машину матери и поехал на вечеринку, где был знакомый барыга. Черт знает куда, за город, в какой-то блядский притон. Я был за рулем и совершенно ничего не соображал — сам не знаю, как доехал. А там уже просто нахуй убился — оставил брата в машине на несколько часов, а он выбрался как-то и ходил там по комнатам, искал меня. Чего он только там не насмотрелся. Я более-менее пришел в себя только к вечеру следующего дня — родители к этому времени уже подняли на уши всех, включая ментов, нас по всему городу искали с собаками. И все на этом — их терпение кончилось, они вызвали наркологичку, чтобы меня снова забрали. А я сказал, что не собираюсь ложиться в больницу, что я лучше выйду в окно, и тогда они сказали, что у меня есть пять минут, чтобы собрать вещи и съебаться нахуй из их дома. Вот. Глеб впервые за время его повествования поднял на Славу глаза, словно ожидая его приговора. А тот не знал, что сказать — даже не мог осмыслить услышанное, слишком много, слишком быстро, слишком страшно, а голова совершенно ватная, ничего не соображает от нервов и недосыпа. Вместо ответа он обнял Глеба. — Все будет хорошо, — прошептал он, поглаживая его по голове. — Ничего страшного… — Это страшно, — возразил Глеб, уткнувшись ему в грудь. Но одновременно с этим он будто бы выдохнул, получив понимание и утешение. — Это очень страшно, малыш — все то, что я делал… Все то, что мне пришлось… — Давай не будем об этом, — попросил Слава умоляюще — на самом деле, услышанное его действительно шокировало, и ему не особо хотелось выслушивать подробности наркотрипов и оргий, через которые Глеб прошел. — Тебе важно сейчас выздороветь, а потом… Ты сможешь сходить к родителям, извиниться. Я уверен, что они поймут. — Нет, это вряд ли, — Глеб с трудом поднял голову с его груди — он практически уже лежал на Славе. — Конечно, они простят. На то они и родители. Уверен, они очень обрадуются, когда узнают, что ты больше не употребляешь, — Слава наклонил голову, поцеловал Глеба куда-то вслепую — сначала в затылок, потом в висок. — Но это ещё не все, — прошептал Глеб, поднимая голову, — что я хотел тебе сказать. Есть ещё многое… — Хватит на сегодня. Ну правда. Пожалей себя! — сказал Слава, когда увидел, что он уже искусал себе все губы до крови, решаясь произнести эту фразу. — Тогда сними с меня браслет, солнышко, — попросил Глеб. — Меня снова тошнит, я схожу в ванную. Его не было очень долго, и Слава, устав ждать, приоткрыл незапертую дверь. Глеб сидел на краю душевой кабины, облокотившись на раковину — в ней текла ледяная вода, и он смотрел на бьющую струю, не отрываясь. — Пойдём, — Слава попытался помочь ему встать, чтобы увести обратно в комнату. Было раннее утро, скоро должны были проснуться жильцы, которым понадобилось бы ванная. Глеб позволил себя увлечь, сел на кровать, потом покосился на Славу озлобленно, потирая запястье, на котором виднелись глубокие красные полосы. — Тебе хоть немного лучше? — спросил Слава, с надеждой вглядываясь в его хмурое лицо. — Нет, — ответил Глеб безжалостно. — И знаешь что? Я тут подумал. Это того не стоит. Мне нет смысла пытаться исправить неисправимое. Я не хочу возвращаться в ту жизнь, где меня ничего хорошего не ждёт. И ты… Ты такого не стоишь. Серьезно, блять. Всех этих мучений… Меня как будто черти на сковородке в аду поджаривают. Ну его нахуй, ебал я всю эту хуйню в рот. Он резко встал и направился к двери — Слава вскочил, чтобы перехватить его, перегородить путь к выходу. Но Глеб с такой силой откинул его в сторону, что Слава снес на своём пути вешалку с одеждой и, ударившись спиной и затылком, сполз по стене вниз. Это было совершенно неожиданно, этот резкий прилив сил. Только что Глеб помирал, сидя в своем уголке, скулил, слабый, страдающий, а сейчас, когда он, кажется, решил покончить со своими страданиями, в него словно демон вселился. Когда Слава поднялся на ноги, Глеб уже был в коридоре — пытался зашнуровать кеды трясущимися пальцами. Слава отнял у него второй кроссовок и кинул в другой конец коридора, потом попытался уже надетый стянуть. — Да я босиком уйду, хуй ли ты мне сделаешь? — возмутился Глеб, отпихивая его ногой. — Отвали от меня! Оставь меня в покое! — Я не буду с тобой драться, — Слава пытался одновременно перекрыть ему путь к двери и удержать его руки. — Угомонись! И в этот момент Глеб, который до этого всего лишь осыпал его градом несильных ударов, просто врезал ему по лицу, куда-то в районе скулы. Слава замер — не сколько было больно, сколько неожиданно, и, не медля, ударил Глеба кулаком по лицу в ответ, удачно попав сбоку в челюсть. На этот раз охуел от неожиданности уже Глеб, тоже замер, но это была передышка только на несколько секунд. Не почувствовав боли, Глеб возобновил свои попытки прорваться к двери почти сразу же, и очень скоро они сцепились на полу, выворачивая друг другу руки и пытаясь к полу прижать. Из комнат начали выглядывать перебуженные соседи — то, как Глеб поливал Славу трехэтажным матом, было слышно, скорее всего, не только во всех комнатах, но и на всех этажах. — Наркоманы ебаные, — покачала головой старуха-сплетница и спряталась обратно в комнату. — Когда же вы все передохните-то, блять? — Что тут у вас происходит? — в коридор притащился сам сын хозяйки. Ему хватило несколько секунд понаблюдать за дракой, чтобы сделать безошибочный вывод. — Что, ломает его, да? — спросил он у Славы, который навалился Глебу на грудь, пытаясь удержать в горизонтальном положении. От самого Глеба уже остались одни трепыхания — его запала хватило ненадолго, и его снова начало колотить. — Да. Очень, — Слава поднял голову, оглядел столпившихся в коридоре взрослых жалобных взглядом — он был растерян, не знал, что делать и ждал, надеялся, что ему помогут. Но все отводили глаза. — Ладно, — буркнул наконец сын хозяйки. — Я дам ему кое-что. Не бесплатно, конечно. — Деньги у нас есть, — поспешил заверить его Слава. — Хорошо, — мужчина сразу приободрился — представил, как купит себе на них чекушку. — Я дам кое-какие таблетки, ему полегчает. Но дать эти таблетки Глебу казалось нелегкой задачей — он уворачивался, сжимал губы, а, когда им все-таки удалось их в рот пропихнуть, разгрыз их и выплюнул. Когда таблетку растворили в воде и попытались ему влить — мужчина при этом держал его руки сзади, а Слава сидел на ногах — Глеб так яростно отплевывался, что в конце концов чуть не захлебнулся. — Ну и шизик он у тебя, — резюмировал мужчина, когда им все-таки удалось Глебу этот раствор влить, зажав челюсть. — У него то ли от наркоты крыша поехала, то ли он такой был уже по жизни. Не хочешь его, кстати, в психушку к моей матери определить? Слава испуганно покачал головой — в его представлении в психушке людей не лечили, а делали овощем. — Только вы ей не говорите ничего, хорошо? — попросил он, испугавшись, что хозяйка квартиры выселит их за дебош, и они снова окажутся на улице. — Ладно, — нехотя согласился мужчина, а потом глянул на Славу изподлобья: — А вы это… У вас это случайно не наследственное? — В смысле? — Ну ты такой же как братец твой или более адекватный? — Нет, я… — Слава все время забывал, что они везде представлялись родственниками. — В общем, у нас это не наследственное. Я в полном адеквате. — Ну смотри, — мужчина посмотрел на Славу недоверчиво, очевидно, не особо поверив в его слова. Ему совсем не нравилось то, что в его квартире теперь живет парочка психов вместо красотки-вебкамщицы, но он хорошо знал, что никакого права голоса здесь не имеет, все решает его предприимчивая мать, поэтому и решил, что лучше будет не вмешиваться. Уставший от борьбы Глеб так и лежал, вытянувшись на полу в коридоре, и отказывался перебираться в комнату. Он пролежал там до тех пор, пока сын хозяйки не сварил ему какое-то зелье. — Мне мама такое делала, — сообщил мужчина, помешивая ложечкой странно пахнущий отвар. — Живо ставит на ноги. Я сам наркоман бывший вообще-то. Из-за этого в тюрьму и загремел — дали десять лет, до семи скостили. Окончательно потерявший к этому времени ориентацию в пространстве из-за таблеток Глеб покорно выпил жуткое варево и спустя несколько минут его наглухо вырубило. — Что вы ему дали? — всполошился Слава. — Ему плохо! Он без сознания! — Нормально ему сейчас, — мужик потрепал Славу по плечу. — Гораздо лучше, чем было до этого, поверь! И ты это… Денюжку-то гони. Слава дал ему какие-то деньги, и мужчина помог ему перенести Глеба, который без сознания резко отяжелел. — Следи, чтобы лежал на боку, — посоветовал сосед. — Чтоб язык не западал. Он взял деньги и смылся, а Слава провел следующие сутки, не отходя от Глеба, который никак не хотел приходить в себя. Он был очень горячий, потный, и дышал так тихо, что Славе приходилось то и дело проверял, дышит ли он все еще или уже нет. К вечеру следующего дня Глеб зашевелился, задвигался, перевернулся на спину и с трудом продрал глаза. Потер их, перевел взгляд на Славу, который сидел на подоконнике и читал одну из его книг — «Сто лет одиночества» — чтобы не заснуть. Тяжело вздохнув, Глеб приподнялся на локтях и застонал. Опустился обратно на кровать, погладил ладонью по лицу и перевёл взгляд на руку — в неё была засунута игла от капельницы. Когда хозяйка квартиры вернулась со смены, Слава попросил ее помочь, и она живо организовала им очищение организма на дому за отдельное вознаграждение. — Что ты так на меня смотришь? — с недоумением спросил Глеб, переведя взгляд от капельницы на Славу. — Ты мне вчера въебал, — напомнил тот ему. — Только не говори, что не помнишь. — Что? — Глеб погладил себя по груди, почувствовал, что майка у него мокрая от пота и начал с себя стягивать. На белой коже на ребрах показались синяки, и у Славы самого взыграло чувство вины. — А меня вчера случайно не пиздили? — Глеб сел на кровати. — Во рту, кажется, привкус крови. И… все тело болит. Как будто били ногами. — Может и били, — Слава пересел к нему на кровать, взял за руку. — Как ты? Глеб замер, прислушиваясь к своим ощущениям, и неуверенно изрёк: — Ты знаешь… Лучше да. Ну то есть… Уже нормально. Ну если не считать того, что меня побили, — он попытался улыбнуться, потрескавшиеся и искусанные губы его с трудом растянулись в улыбке. Но, когда он увидел на лице у Славы синяк, сразу же, мигом посерьёзнел. — Это я тебя так? Блять… Он привстал на кровати, попытался Славу как-то неловко обнять одной рукой. — Прости, солнышко, я… Блять, чтобы я когда-нибудь ещё эту отраву… Поверить не могу, что я это сделал. Прости… Слава обнял его, положил голову на плечо и прикрыл глаза, думая про себя, что вот она — его первая встреча с настоящим Глебом. И этот Глеб, который так остро чувствует свою вину и так горячо перед ним извиняется, ему определенно по душе. — Я никогда больше тебя не обижу, малыш, — пообещал Глеб. — Прости меня, пожалуйста, я совершенно себя не контролировал. — Ничего, — Слава обнял его сильнее. — Я знаю, что ты никогда снова не сделаешь это — если не будешь больше употреблять. — Не буду, — прошептал Глеб в порыве сильного чувства. — Обещаю тебе! И в этот момент и сам Глеб в это верил, и Слава совершенно забыл о том, что любые обещания наркомана надо делить на три.