Обручился с обречённым

Но в ответ на свой, как ему казалось, смелый и возбуждающий поступок, Слава получил несильное, но от того не менее обидное похлопывание по щеке. — Поднимайся, — скривился Гриша. — Ты не в подворотне сейчас находишься. Свои замашки уличной проститутки оставь при себе. Будем тебя перевоспитывать под то, как мне нравится. С пылающими щеками Слава поднялся на ноги, прикрылся уже сам. Но все, что он чувствовал сейчас — это бесконечное облегчение от того, что его казнь снова откладывается. И тут же новый приступ горечи от осознания, что это все равно рано или поздно произойдёт. Откладывать расплату бесконечно невозможно, он же не сможет просто так с нихуя тут жить. А он не может переступить через себя — просто никак. Это оказалось не просто сложнее, чем он ожидал, это оказалось совершенно невозможно. И Слава не знал, каких богов ему благодарить за то, что Гриша его остановил — он был бы не в состоянии продолжить даже под дулом пистолета. Пусть его выгоняют, выкидывают на улицу — но он не сможет с Гришей спать. Ну или он просто выпил недостаточно алкоголя. — Ты же, я надеюсь, не работал со своим так называемым бойфрендом на пару, а? — спросил Гриша нарочито безразличным тоном, но глянул искоса на Славу, ожидая ответа. — Нет, — Слава покраснел ещё больше. Он вдруг впервые почувствовал то, насколько сильно устал. — Ну и хорошо. По тебе видно, что ты хороший мальчик. Вот и не изображай из себя того, кем не являешься. Пойдём в спальню, — Гриша взял свой стакан и направился вдоль по тёмному коридору, свернул направо от ванной. Слава поплёлся за ним. — Смотри, как красиво, — Гриша подтолкнул его немного вперёд, поставил напротив огромного, от потолка до пола, панорамного окна. Перед ними расстилался город в лёгкой дымке после прошедшего дождя — вдали виднелась одна из сталинских высоток, из тумана выступали верхушки башенок Москва-Сити, мерцали огнями ярко-освещённые дороги. Но Слава всего этого не видел — он смотрел вниз, во двор, на одинокую фигуру, которая сидела на скамейке прямо напротив их подъезда. В эту сырую холодную ночь только сумасшедший будет торчать на улице, и Слава хорошо знал того, кто способен был это сделать. Но ему всё ещё не верилось. Галлюцинации, пьяный бред, обман зрения — все-таки они слишком высоко, чтобы разглядеть. Но пока сам Слава сомневался, что-то внутри него уже знало, что да, это невозможно, но это произошло. Каким-то таинственным образом Глеб его отыскал. Пришёл за ним и ждёт внизу. По коже побежали мурашки, снова вернулась дрожь. Гриша, который прижимался к нему со спины и уже вовсю гладил его по груди и животу и целовал оголенную шею, заметил это и, довольный, прошептал: — Ты такой чувствительный, так быстро реагируешь. И у тебя такая кожа горячая, такая сладкая на вкус… Мужчина прижался губами к тонкой коже на шее, под которой бился пульс. Слава, почувствовав болезненное напряжение, вздрогнул, Гриша отстранился, а на светлой коже расцвёл засос. Гриша тут же вышел вперед, загораживая вид на город — взгляд уже затуманенный, животный — и слегка подтолкнул Славу к кровати. — Я могу отойти сейчас? Пожалуйста, — выпалил Слава. — Мне очень нужно, но я сразу же вернусь. Умом он ещё не вполне понимал, что вообще хочет с этим делать, знал только, что обязан выйти. Хотя бы для того, чтобы его прогнать. Хотя бы для того, чтобы выяснить, какого хрена он вообще здесь делает. — Что ты имеешь в виду? Выйти на улицу? Зачем? — удивился Гриша. Он, судя по всему, уже настроился на продолжение и передумал откладывать их близость на более благоприятное время, решил не ждать, когда на Славу снизойдёт адекват. — Мне нужно, — Слава посмотрел на него своим фирменным щенячьим взглядом снизу вверх. — Очень тебя прошу. Я сразу же вернусь и тогда всё будет, обещаю. — Ты сам ко мне лез, а теперь сливаешься? — нахмурился Гриша. — Прости, но… Я вспомнил про очень важное дело, которое надо решить. — Прямо сейчас? В два часа ночи? — Да. Не спрашивай, пожалуйста, ни о чем. У меня осталось одно, только одно, последнее, неотложное и суперважное дело, его надо решить немедленно и забыть об этом навсегда. — Ну ладно, — Гриша сделал шаг назад, опустился в кресло. — Нужна помощь? Мне пойти с тобой? — Нет, что ты, — испугался Слава, судорожно натягивая свою всё ещё мокрую одежду, которую он сорвал с батареи в ванной. — Я быстро. Я сам. Я вернусь, обещаю. Сразу, как все решу. Он стремительно вошёл обратно в спальню, замер перед Гришей, который сидел в кресле в полутьме комнаты и хмуро о чем-то размышлял. — Я доверяю человеку только один раз, малыш, — сказал он жестко. — Второго не будет. Так что хорошенько подумай — хочешь ли ты сейчас уйти? — Я вернусь, правда. Обещаю. Я уже полностью принадлежу тебе, ты ничего не теряешь, — Слава нервно улыбнулся. — Я очень быстро вернусь. Отпусти, пожалуйста. — Хорошо, — Гриша зыркнул на него исподлобья, кивнул. — Пусть это будет проверка. Деньги нужны? Слава замялся. Резонный вопрос — наверняка с деньгами ему будет проще Глеба спровадить. Нужно ему что-то дать — его финансовое положение, скорее всего, как и всегда плачевно. Тем более, что Слава отчасти повинен в том, что пропали их общие деньги — нужно было лучше прятать их от отчима. В любом случае, это и его деньги тоже, Глеб имеет право на свою часть. — Если можно, — потупившись, сказал Слава. — Мне нужно кое-кому отдать. — Возьми сколько надо — в коридоре у зеркала кошелёк. — Спасибо. Нет, правда, спасибо огромное. Я все отдам. — Конечно, — усмехнулся Гриша. — Отработаешь. Не парься. Слава вышел в коридор, умыкнул из кошелька две пятеры (больше взять совесть не позволила) и начал открывать замок на двери. — Возьми ключи, — бросил ему проходящий в ванну Гриша, который раздевался на ходу. — Я, скорее всего, лягу спать. Мне завтра рано ехать по делам, потом в спортзал, так что я тебя тут всю ночь ждать не буду. И, когда вернешься, не шуми — я сплю всегда в отдельной комнате, мне надо хорошо высыпаться. Схватив в охапку ключи, Слава вылетел во двор, бегом ринулся к одинокой фигуре, сидящей на лавочке. Его задачей было немедленно Глеба отсюда увезти — он очень боятся, что Гриша их увидит, хотя тот, может быть, и не думал за ним следить из окна, а спокойненько себе намывался, готовясь ко сну. — Какого хуя ты здесь делаешь, — Слава почувствовал как его снова затрясло, едва он увидел этот невозмутимый ебальник. Если утром Глеб только разгонялся, то сейчас, судя по выражению его лица, был в ноль уебанный. Все это было слишком знакомо — стеклянные глаза, отрешенный, полубезумный взгляд, полуоткрытый рот, дрожащая челюсть. Он, скорее всего, не отрываясь, употреблял весь день. — Какой же ты, — Слава замер, силясь придумать название его состоянию. — Жалкий! — это все, на что его хватило, и он тут же, вспомнив, что их не должны увидеть, рванул в сторону, к выходу с этого двора, который был весь как на ладони с высоты девятого этажа. Глеб ожидаемо пошёл за ним, пошатываясь. Он держал руки в карманах, сутулился от холода и старался не отставать, хоть ему это нелегко давалось в его состоянии. — Славик, — тихо позвал он. — Нам надо поговорить. Они были совершенно одни на пустой улице, по которой расстилался слабый туман после дождя, и ответило Глебу лишь эхо. — Родной, — снова окликнул Глеб. — Остановись, пожалуйста, мне нужно тебе кое-что сказать. — У тебя был шанс мне кое-что сказать, — Слава обернулся так резко, что Глеб чуть не влетел в него на скорости. — Но ты его не использовал. У тебя больше нет никаких шансов. — А ты бы меня простил, если бы я сам признался? — спросил Глеб тихо. На один только миг Слава задумался. — Нет, — ответил он быстро. — Конечно, нет. О чем тут говорить вообще? Как это можно простить? Они стояли друг напротив друг друга посреди дороги, не в силах отвести глаза. — Что ты хотел сказать? — прервал Слава их молчание. — Не бросай меня, пожалуйста, — ответил Глеб тихо. — Я без тебя не смогу. Если ты бросишь меня, я вскроюсь. Я серьезно, — добавил он, увидев, что Слава хмыкнул, услышав такие слова. — Думаешь я не смогу? Думаешь я на такое не способен? У меня уже было однажды, меня еле откачали тогда! — Тоже из-за кого-то особенного? — бросил Слава. — Как там сказала Катя — сколько у тебя таких было, да? — Никогда не было такого как ты, — отрезал Глеб. — Ты — первый и единственный. Ты — всё, что у меня есть. Если ты бросишь меня, я умру. Несмотря на то, что в голосе у Глеба звенело яростное, неподдельное отчаяние, Слава ему не верил, потому что запретил себе верить ему. — Делай что хочешь, — устало выговорил он. — Мне все равно. — Тебе всё равно? — переспросил Глеб. — Это твои последние слова? — Да, — твердо ответил Слава. — Это меня не касается, это уже не мое дело. Глеб кивнул и, бросив взгляд куда-то Славе за плечо, пошёл туда, быстро набрал скорость, прибавил шаг. Слава проследил за ним взглядом и с ужасом понял, что он держит путь прямо к реке. — Ты, блять, серьезно нахуй? — вырвалось у Славы, и он побежал следом. Глеб, который уже перелез через перила и держался за них руками, практически нависая над бездной, обернулся. — Вернёшься ко мне? — крикнул он Славе. — Нет! И Глеб тут же одну руку отпустил, демонстративно поднял её в темное небесное пространство. — Вернёшься? — переспросил он ещё раз. — Ты идиот? — заорал Слава, подбегая. — Ты тут не утонешь и не разобьёшься при всем желании. — Давай проверим, — усмехнулся Глеб и оторвал от перила вторую ладонь. — Стой, — Слава рванул к нему, с силой прижал эту ладонь обратно аж двумя руками. Убедившись, что Глеб в более-менее устойчивом положении, со всей злости толкнул его, но, почти сразу же, осознав опасность такого манёвра, испугался. — Какой же ты мудак конченный, чего ты этим добиваешься? Ради чего устраиваешь этот ебаный цирк? — Вернись ко мне, — прошептал Глеб посиневшими от холода губами. — Просто вернись! — Вылезай оттуда, — Слава начал тянуть его на себя. Глеб послушался, перелез обратно через перила и встал напротив Славы, который был разъярён до предела очередной его выходкой. — Ну хочешь, ударь меня, — предложил Глеб, желая потушить его ярость, и повернул лицо, подставил щеку. — Что хочешь делай, только не уходи. — Мне от этого легче не станет, — устало ответил Слава, у которого в моменте погасли все эмоции. — Уже ни от чего… Он опустился на землю, облокотился спиной об ограду, скрестил руки на коленях и уронил на них голову. Глеб присел рядом — Слава почувствовал плечом его тепло и отодвинулся. — Как ты меня вообще нашел? — тихо спросил он. — Я маячок установил на твоём телефоне, — признался Глеб. Он, похоже, больше совершенно не пытался ничего скрываться. — Как ты мне тогда, помнишь? — Ещё бы! Ты меня за этого тогда чуть не убил, — горько усмехнулся Слава. — Орал как ненормальный, свалил из дома, почти передознулся. — Я тогда очень сильно испугался, что ты все узнаешь. Прости, — ответил Глеб. — За это и за многое-многое другое. Ты такого не заслуживаешь, котенок. Прости меня, солнышко. — Это уже все неважно, — отрезал Слава. — Я к тебе не вернусь. Можешь не тратить лишних слов. — Я люблю тебя. — А я тебя больше нет. И если ты меня хоть немножечко любил когда-нибудь, ты должен меня отпустить. — А вот это помнишь? — Глеб вытащил из кармана до ужаса смятую бумажку, развернул её и продемонстрировал Славе, как доказательство, как улику. — Что это? — буркнул тот равнодушно, и тут же перед глазами заплясали буквы, выведенные неровным почерком дрожащей рукой: «Я люблю тебя, прости пожалуйста, нам надо поговорить…» — Откуда это у тебя? — произнёс Слава недовольно — это была та самая записка, которую он нервно нацарапал Глебу, когда тот не явился домой ночевать, и он надеялся, что Глеб хотя бы днём зайдёт, обнаружит её, и сердце его дрогнет. Но Глеб тогда так и не пришёл, и вечером Слава смял её и выкинул. — Ты же всё время мимо мусорного ведра швырял, — улыбнулся Глеб, подгружаясь в воспоминания. — Я нашел её под кроватью, когда ты ненадолго заснул, а у меня от ломок уже крыша поехала. Глядя на неё, я впервые осознал то, насколько ужасно я поступал — я выставил виноватым тебя, хотя был сам везде и кругом виноватый. И, знаешь, это очень помогло мне пережить ту страшную ночь. Я правда захотел исправиться, искренне. Я эту записку потом таскал везде с собой, чтобы никогда об этом не забывать. — Поздравляю, — нахмурился Слава. — Что тебе нужна была бумажка, чтобы осознать, что ты мудак. Глеб тяжёло вздохнул и убрал записку, которая не произвела того впечатления, которого он ожидал. Немного помолчал, глянул на Славу искоса: — Слушай, если у тебя уже было с ним, ничего страшного. Мы все равно можем быть вместе, я тебя прощу. — Простишь меня? — переспросил Слава, когда до него дошёл смысл произнесённых слов. — Ты ебанутый? Я не просил, чтобы ты меня прощал. — И все же. То, что ты переспал с ним, ничего между нами не меняет. — Что ты такое несёшь, — выдохнул Слава, зарываясь пальцами в волосы. — Такое нельзя прощать, такого не должно быть в нормальных отношениях! Сейчас ты пытаешься добиться, чтобы мы были вроде как квиты, но этого не будет никогда! Слава сжался в комочек, обхватил руками колени. — Ты все время пытался подтолкнуть меня к этому, все время говорил, что не будешь против, если я пересплю с кем-то ещё. Пытался подложить меня под кого-нибудь, чтобы хоть немного облегчить свою совесть? — Пытался показать тебе, что все это ничего не значит, если ты любишь кого-то. Ты ему всё простишь, а секс… Это не настолько важно. — Такой пиздеж, — усмехнулся Слава. — Ты мог бы вешать мне это дерьмо на уши раньше, но не сейчас, когда я на собственной шкуре понял, что если ты любишь кого-то, ты никогда не сможешь спать с кем-то другим. Я вот не смог, — Слава повернул голову, посмотрел на Глеба, который уставился на него недоверчиво. — Тебе не за что меня прощать. У меня с ним, — Слава кивнул в сторону высотки, из которой он вышел, — ничего не было. И я не знаю, будет ли когда-нибудь, как это вообще возможно. А вот ты делал это, и делал ни один раз. Значит, ты никогда меня не любил — и не нужно врать мне больше. — Ну под наркотиками человек на многое способен, — тихо ответил Глеб. — А когда я пытался завязать, то всё, заниматься этим я больше не мог. И Слава, вспомнив, что ему самому скоро предстоит, спросил осторожно: — А у тебя ещё есть? Глеб перевёл на него пустой взгляд. — Думаешь я тебе дам? Слава вытащил из кармана зажатую между пальцами купюру и поднёс к его лицу, чтобы Глеб мог хорошенько разглядеть. — Я не возьму с тебя деньги, — нахмурился тот. — И не дам тебе эту хуйню. — Ты потерял право мне что-то запрещать, это раз, — озлобился Слава. — И себя ты не забыл пожалеть, объебавшись в край, а мне позволишь страдать? Я целый день пью, я уже столько не выпью, чтобы мне хоть немного стало легче. Мне это очень нужно сейчас, неужели ты не понимаешь? Ты… Уж ты-то должен понять! Дай мне, пожалуйста. Отказывать в утешении — это очень жестоко. Сейчас только так ты сможешь мне помочь. А если не согласишься — я просто найду какого-нибудь барыгу и все равно куплю. Трезвым я туда не вернусь, мне там делать нечего. — Давай только не здесь, — проговорит Глеб совершенно убитым тоном. — Не на улице. — Пойдём в подъезд, — сразу же предложил Слава. — В какой-нибудь из соседних дворов. Уже через полчаса он сидел на ступеньках замызганного падика, уронив голову на колени, пока ураган странных чувств и ощущений прочищал ему мозги. До его сознания не сразу дошли слова, который шептал ему сидящий рядом Глеб. — Можно мне тебя обнять? — просил он и, когда Слава не стал сопротивляться, произнёс: — Ты меня поцелуешь? Последний раз? Пожалуйста. — Уходи, Глеб, — произнёс Слава сдавленно. — Все же уже решили. — Ты обещал, что никогда меня не оставишь, — но Глеб продолжал настойчиво тянуться к его губам. — Ты же поклялся, помнишь? Мы оба поклялись, что всегда будем вместе, несмотря ни на что! — То, что ты делал во время этой клятвы… — Слава, уцепившись за перила, попытался встать, уйти от этого навязчиво шёпота, тянущего его в погибель. — Автоматически её обнуляет! Его немного шатает от кайфа, нечеловеческой усталости и безумия прошедшего дня и ночи, поэтому уйти от Глеба ему не так просто. Тот встаёт вслед за ним, перегораживает дорогу, не даёт пройти, за руки берет, в глаза смотрит, прижимается. Между ними разворачивается молчаливая, бесшумная борьба, но Слава уже знает, кто выйдет из неё победителем. В какой-то момент он оказывается прижат к стене, буквально пригвозжден. Глеб держит его всем телом — пропихнул колено между ног, навис, тяжело дыша, сверху, а его руки, кажется, одновременно везде — и на бёдрах, и под рубашкой, и возле губ. Он пытается удержать его подбородок, чтобы поцеловать, но Слава крутит головой, отворачивается, зажмурившись. — Ненавижу тебя, — шипит он, пытаясь держать плотно сжатыми зубы. — Отпусти… Но миссия оказывается провалена, и Глеб пользуется моментом, чтобы прильнуть к его губам. Удерживая отталкивающие его руки, скользит языком ему в рот, тут же прижимается ближе, трется своим стояком. — У тебя температура, — на миг он отстраняется, пытаясь заставить самого себя притормозить, но тут же снова впивается в губы, поэтому что даже это его заводит до ломоты во всем теле. — Ты такой горячий, пиздец. — Оставь меня в покое, пожалуйста, — Слава всё ещё пытается его оттолкнуть, да вот только воля его стремительно ослабевает. И тело не обманешь — оно с такой готовностью реагирует на прикосновения человека, которого он якобы ненавидит, что все, что Слава говорит вслух, просто теряет смысл. Потому что он сам прильнул к нему, желая ощущать каждой клеточкой своего тела чужое, потому что его руки уже оказались у Глеба на плечах, а из ещё недавно плотно сомкнутых губ вырвался стон, когда Глеб, задрав рубашку, прижался к нему своим голым животом. — Давай сделаем это… Ещё один раз. Последний, ладно? — шепчет он и, чувствуя, что Слава больше не сопротивляется, опускается с поцелуями вниз, становится на колени и начинает расстёгивать ему ширинку. — Нет, — тут Славу триггерит, и он на полном серьезе откидывает от себя его руки. — Не надо на мне свои профессиональные навыки демонстрировать, пожалуйста. Звучит обидно, но Глеб даже ухом не повёл — поднялся с пола и снова прижался к его губам. А Слава от собственной фразы сжался как от удара — ему и Глеба стало жалко, и себя, и то, что отныне и навсегда их близость уже не будет такой, как раньше. Всегда будут эти мысли, слова, которые ранят их обоих и причиняю боль, и нет никакого смысла им продолжать. Но они все равно продолжают. Слава опустил голову Глебу на плечо, пока тот шарил жадно руками по его телу, впиваясь губами в шею. Он, безусловно, заметил свежий засос, но не сказал ни слова — запретил себе любые претензии, а то, как отозвалось это у него внутри, то, какие чувства он испытал, увидев этот явный знак того, что его любимый теперь принадлежит кому-то другому, он оставил при себе. — Не здесь, — прошептал Слава, почувствовав, что Глеб уже приспускает ему брюки. — Увидят… И… дай мне ещё. Че-то уже отпускает. Они снова нюхают, отходят в узкий проем между квартирами, нюхают ещё, и Слава отмечает про себя, что этот процесс, разделённый на двоих, сближает не хуже секса, кажется чем-то даже более интимным. В этот момент, когда его кроет, он намного лучше понимает Глеба, понимает, ради чего тот пустил под откос свою жизнь. Не то что бы это того стоило, но кайф действительно крышесносный. Но и этот кайф меркнет, когда Глеб прижимает его, полуголого — рубашка задрана, джинсы кое-как приспущены — к стене. Когда обхватывает одной рукой за шею, а второй сжимает болезненно твердеющий член. Они и так жаждали друг друга до помешательства, до дрожи, а порошок сделал их желание совершенно нестерпимым. — Давай уже, ну, — выдохнул Слава. Ему бы хотелось, чтобы это уже произошло, но Глеб почему-то медлит. Он горячо дышит ему в шею, это дыхание опаляет кожу, и Слава, не выдержав, сам толкается ему навстречу, не желая дольше ждать, но и отказываясь просить. В ответ Глеб запустил пальцы ему в волосы и, надавив рукой на голову, заставил нагнуться чуть ниже. Его обжигали изнутри противоречивые чувства — ему одновременно хотелось нагнуть, взять и как следует отыметь своего любимого, чтобы обмануть самого себя в том, что Слава всё ещё принадлежит ему, хотя бы в эти мгновения, но в то же самое время его накрывала такая невыносимая, болезненная нежность, что от неё щипало в глазах. Хотелось целовать его, закрыть собой, беречь, ласкать, гладить, не выпускать из плотного кольца рук. Он прижался ближе, медленно двинулся вперёд. Так медленно, что его потрясывало от нетерпения, от нереального чувства близости и теплоты. И Слава снова сам подался назад, застонал рвано и влажно, царапая ногтями побелку на стене. Глеб убрал руки с его бёдер и накрыл ладонями его прижатые к стене кисти — нежность в нем все-таки победила, полилась через край. Он почти не двигался — только целовал шею, кусал ласково мочку уха и всякие нежные глупости шептал. Двигался в основном Слава — опустив голову, упираясь руками в стену, толкался назад, прикусив губы. Ощущения такой силы, что обоих унесло почти сразу, штопором в мощный приход. Реальность исчезла, растворилась — Слава, забывшись, откинул голову на чужое плечо, а Глеб жадно смотрел за тем, как он пытается подавить стоны, прикусывая губы, и целовал эти губы и всё, до чего мог дотянуться. Их дыхание слилось в унисон, они оба стонали в один ритм. Но заметив его расширенные зрачки, лихорадочно покрасневшие щеки, потемневшие от пота волосы на лбу, Глеб отвёл глаза, почувствовав острый укол вины. «Что мы делаем, какого хуя мы творим, — пронеслось у него в голове. — Я же должен был его отпустить» Но тут же замер, позабыл обо всем на свете, чувствуя, как Слава весь сжимается внутри, кончая, и провёл ладонью по его члену, с которого на неё стекали горячие, вязкие капли. Только после этого позволил расслабиться и себе — резко ускорился, вогнал до конца, схватил за бёдра жадно. Меньше, чем через минуту кончил на выгнутую поясницу, поглаживая по бёдрам и утыкаясь лицом в затылок. Выдохнул и немного отстранился — едва переведя дух, начал заботливо вытирать спину, поправлять смятую одежду, застегивать. Реальность, которая на время быстрого секса в грязном подъезде серой многоэтажки, отступила, сейчас навалилась на плечи с утроеннной тяжестью. Слава вяло пытался одернуть шмотки, но он был совершенно не в себе — колени тряслись, голова кружилась, взгляд потерянный, мутный. Глеб приобнял его, повёл — они снова опустились на ступеньки, и Слава не сопротивлялся тому, что Глеб наклонил его в сторону и положил себе на колени. Он был слишком слаб, чтобы спорить, слишком поражён тем, что только что произошло, и одновременно с этим ему было так кайфово, что он готов был целую вечность тут пролежать, лишь бы Глеб не переставал гладить его по волосам и держать за руку. — Тебе, наверное, уже пора, малыш, — шепнул Глеб на ухо Славе — время утекало сквозь пальцы, им казалось, что прошло уже несколько часов с тех пор, как они застыли в объятиях друг друга. Но это не было сном — они ни на секунду не уплывали в область бессознательного. Наоборот — проживали каждую минуту вместе, потому что конец был очень близко. Конец наступал прямо сейчас. — Я не хочу, — ответил тот неслышно, еле шевеля губами, и сильнее обхватил его ноги. Не отрываясь, Слава смотрел в окно над самым потолком старого подъезда, наблюдая за тем, как на улице начинает зарождаться пока ещё еле заметный глазу рассвет нового дня. Глеб ничего не услышал. Он нежно провёл пальцами по его лицу, по волосам. — Ты прав, я не достоин твоего прощения. Я даже просить не имею права. Ты заслуживаешь большего, чем все то дерьмо, что я тебе устроил, — сказал он и добавил: — Мне остаётся только надеятся на то, что там тебе будет лучше. Будет же, как ты думаешь? Слава неопределённо пожал плечами. Он знал только, что ему не будет даже вполовину так хорошо, как было сейчас, когда на короткий миг забылось всё плохое, но говорить об этом вслух не хотел, в том уже не было никакого смысла. — Надеюсь, он не будет тебя обижать и будет хорошо относиться, как ты того и заслуживаешь, — продолжил говорить Глеб, и в голосе его звучала неподдельная тревога. — Замолчи, — попросил Слава — ему хотелось урвать ещё пять минут тишины и безмятежности у судьбы, которая вот-вот должна была их навсегда развести. — Волосы твои жалко, — тихо сказал Глеб, приглаживая короткие пряди, а Слава подумал, что это последнее о чем стоит жалеть во всей этой истории. — Обещай, что будешь лечиться, — потребовал Слава, на которого вдруг накатил новый приступ паники при мысли, что он сейчас оставит Глеба одного, а тот сразу же покатится по наклонной, и некому будет его остановить. — Обещай, что ляжешь куда-нибудь… — он запнулся, задумавшись, где могут лечить от наркозависимости без денег. — Ну куда-то. Он думал о том, сколько пройдёт времени прежде, чем Гриша снизойдёт до помощи, станет ли он вообще Глебу помогать, как это все устроить и прочее, а Глеб только гладил его по голове и время от времени нежно целовал в краешек губ, в висок, в щеку, и это продолжалось до тех пор, пока Слава не отвернулся. — Хватит, — он встал с его коленей. — Я серьезно. И мне и правда пора. Пообещай, что не сдохнешь под забором, а будешь лечиться и бросишь употреблять. — Обещаю, — сказал Глеб с грустной улыбкой. Будто хотел успокоить Славу, пообещав ему что угодно, чтобы он не переживал и потом, когда все случится, не грыз себя. — Я и забыл, — заметив это, Слава разозлился, — что твои обещания совсем, ну совершенно ничего не стоят. Глеб даже не стал отрицать — смотрел на него, будто прощаясь, с лаской и нескрываемой нежностью, разглядывая его черты лица, стараясь запомнить. — Блять, если ты с собой что-то сделаешь, я нахуй вздёрнусь, предупреждаю сразу, — выпалил Слава. — Только попробуй, ты просто меня убьешь. — Не переживай, не думай об этом, котёнок, — Глеб заправил за ухо спадающие на лицо волосы и улыбнулся. — Постарайся побыстрее обо всем забыть. От этих слов повеяло таким холодом, такой дикой безнадегой, хотя эта был, по сути, единственный выход для Славы — все забыть, начать жизнь с чистого листа. — Никогда не забуду, — произнёс Слава с горечью, чувствуя, что камень на душе из непролитых рыданий, начинает медленно таять — ещё немного, и снова покатятся слёзы, и этот поток будет не остановить. — Я был с тобой очень счастлив, — сказал Глеб. Он старался выглядеть спокойным и даже слабо улыбался, но было видно, насколько это всё ему даётся нелегко. — Ты лучшее, что было в моей жизни. Спасибо тебе за всё и прости, что отплатил хуевой монетой. — Хватит, — Слава покачал головой, испугавшись, что не выдержит. — Пообещай, что позвонишь родителям. Они должны тебе помочь. Пусть отправят тебя на реабилитацию. — Мои родители больше не будут мне помогать, котёнок. Я это точно знаю. А после нашего последнего визита — помнишь? — глупо рассчитывать, что они примут меня с распростертыми объятиями. Я уже давно их потерял. А теперь ещё потерял и тебя. — Тогда, блять, снова найди себе какую-нибудь секту, центр помощи наркоманам, сдайся в психушку, в конце концов. Делай что угодно, но бросай употреблять, — выпалил Слава. — Хорошо, малыш, — покорно согласился Глеб. — Мне пора идти, — Слава вскочил, понимая, что он больше этого не выдержит — выматывающе долгое, мучительно-болезненное прощание уничтожило в нем последние силы. Пытка, которой надо положить конец. — Я провожу, — Глеб встал тоже. — Не надо. — Позволь мне, — он посмотрел с такой мольбой и отчаянием, что Слава не смог отказать. У подъезда на прощание — только объятия, в которых они застыли как мраморное изваяние, отчаянно прижавшись друг к другу, в последний раз вбирая в себя чужое тепло, которое грело их столько ночей. И слов больше не находилось — они не могут ничего сказать, потому что у каждого ком в горле, и невозможно начать говорить, чтобы не сболтнуть лишнего. Глебу хочется умолять Славу остаться, что угодно обещать и до бесконечности просить прощения, но он стискивает зубы, чтобы оставить свою боль при себе, не выплескивать её на любимого, которому и так нелегко решиться на разрыв. А у Славы из души рвутся слова, которые противоречат всему, что он говорил до этого — ему хочется объясняться в любви, прощать, быть вместе с этим человеком и до бесконечности его вытягивать, поддерживать, помогать. Но вместо этого — попытки сунуть Глебу деньги, попытки заставить его взять, просьбы, уговоры. Тот не соглашается ни в какую. Они тратят на эти пререкания ещё несколько драгоценных минут. А потом — молчание, в котором ещё больше смысла. Ещё раз прижаться, вдохнуть ставшим родным аромат чужих волос. — Это малина? — спросил Слава, отстранившись. — Такой вкусный шампунь, но я не помню, что за запах. Глеб улыбается, молчит, смотрит ему в глаза — и отпускает, делает шаг назад, уходит. Но теперь Слава не отпускает его — смотрит и взглядом держит, не даёт уйти. «Прошу, скажи, что я поступаю правильно» — говорит этот взгляд, и Глеб словно читает эту мольбу, кивает и шепчет: — Все будет хорошо. Уходит сам, чтобы Славе было легче, чтобы не ставить его перед выбором. Уходит, ни разу не обернувшись. И Слава до жути отчётливо понимает, что хорошо уже никогда не будет. До этого было плохо, но сейчас наступил абсолютный мрак. Как будто солнце погасло, и никогда больше не взойдёт вновь — новый день начнётся без него. Без света, без надежды, без смысла жить. И эту бездонную пропасть не закрыть, не насытить ничем — ни тёплом и заботой другого человека, ни спокойной, сытой жизнью, которую тот может обеспечить, никакими подарками. Он заходит в квартиру, старайся двигаться совершенно бесшумно, как Гриша и просил. Кладёт ключи на полку и замирает в нерешительности, осторожно прикрыв за собою дверь.