***
Очнулся Слава в совершенно незнакомом месте. Открыл глаза, огляделся испуганно — очертания комнаты едва выступали из темноты. Он пытался приподняться на локтях, но его тут же сковала слабость, не дающая ему встать с кровати, а тело мгновенно залила усталость и боль. — Глеб! — позвал он испуганно в темноту, сжимая пальцами одеяло. — Глеб, ты здесь? — Очнулся! — радостный Глеб тут же появился, щелкнул выключателем, залив комнату электрическим светом, и Слава увидел, что у двери в комнату стоят пожилые мужчина и женщина с озабоченными, обеспокоиными лицами. — Ты пришёл в себя! Слава недоверчиво уставился на незнакомцев и прикрылся одеялом. Он вдруг понял, что из одежды на нём, кажется, ничего, а сам он обмотан в какую-то то ли простынь, то ли тряпки, которые подозрительно пахнут водкой с уксусом. Глеб сел рядом с ним на кровать — он весь светился от радости — и взял его за руку. — Ну если что понадобится, скажи, — шепнула стоящая у двери женщина и исчезла за ней вместе с мужиком. — Спасибо, — Глеб кивнул им и снова перевёл взгляд на Славу. — Где мы? — Слава ещё раз беспокойно оглядел комнату — довольно большая, чистая. В середине круглый стол со стульями, в углу телек. Сам он лежит на довольно узкой кровати, а над ним ещё одна такая же — двухуровневая. Обстановка не то что шикарная, но совсем неплохая, да и энергетика ощущается приятная. — Мы с тобой доехали до Анапы, — напомнил Глеб. — Ты был в полной отключке с самой Москвы и потом сильно болел, где-то неделю. — Неделю? — переспросил Слава. Ему казалось, что все случилось буквально вчера, потому что было ощущение, что он совершенно не выспался, не отдохнул и всё ещё чувствовал себя ужасно. — Да. Когда мы приехали, я нашёл первое попавшееся объявление о сдаче жилья — они его только утром вкинули, ну и притащил тебя сюда. У хозяев дети — два сына, недавно свалили в Москву, и после них осталась вот комната. Хозяйка тебя так выхаживала, жалела, с ложечки кормила — она очень помогла. За аренду нормально так скинула — я, честно, не ожидал, что так повезёт, но мир, как оказалось, не без добрых людей. Правда, хозяева думают, что мы в уголовном розыске, раз уж свалили из Москвы, в которую все наоборот стремятся попасть, но это уже дело десятое. — Так вот кто меня во все эти тряпки замотал, — Слава опустил глаза. То, как Глеб смотрел на — с лаской, нежностью и заботой, почему-то начинало смущать. А ещё сильно болела голова, так, что даже в затылке трещало. — Мы уже не знали, что и делать, у тебя температура никак не спадала. Высвободившись из бинтов, Слава попытался встать. — Я в душ, — заявил он. — Уксусом пиздец воняет или че это такое вообще. — Я тебя донесу, — Глеб тут же попытался просунуть руки ему под колени и плечи и приподнять. — Ты смеёшься что ли, блин, я всё сам могу, — нахмурился Слава. — Ещё не хватало меня на руках таскать. — А я таскал вообще, ты просто не помнишь, — Глеб приобнял Славу, который всё-таки встал и сделал первый, нетвёрдый шаг, за плечи и повёл к дверям душевой. — Дальше я сам, — заявил Слава, пытаясь высвободиться из его объятий. — Никуда я не уйду, — возмутился Глеб, подталкивая его дальше. — Мне не надо, чтобы ты там сознание потерял, добавив себе сотрясение мозга к прочим радостям. Он убрал руки Славы, которыми тот придерживал на себе накинутое одеяло, и начал раздеваться сам. Потом они уже не спорили и даже не говорили — потому что были только они двое, горячий пар и вода, бегущая по их сомкнутым телам. И очень скоро Слава пожалел, что поначалу заупрямился — стоять так, опираясь на Глеба, пока тот гладил его тело ладонями, разгоняя мыльную пену, было очень приятно. На самом деле Слава сильно ослабел, и стоять ему было все ещё тяжело — но он прижимался к телу своего парня и откровенно кайфовал, пока тот гладил его, целовал и нежно массировал волосы, добавив немного шампуня. Следующие несколько дней Глеб не отходил от него — но только когда был дома. Все остальное время он пропадал на работе — хозяйка дома, в котором они снимали комнату, трудилась в одном из лучших отелей города, и пристроила его туда же, на ночной ресепшн. Администрации отеля понравилась его презентабельная внешность, приятный голос, грамотная речь, и то, что он очень старался, буквально из кожи вон лез изо всех сил, чтобы не облажаться. Слава же в основном дремал, злясь на собственную слабость и невозможность Глебу помочь. Сквозь тяжёлый, нездоровый сон он слышал как Глеб пытается накормить его таблетками и напоить отварами, но по-настоящему лучше ему становилось только тогда, когда Глеб засыпал у него на груди, возвращаясь домой под утро. Слава был слишком слаб, чтобы что-то спрашивать про его новую работу, но на самом деле внутри у него не было сомнений, вопросов, никаких «если» или «вдруг». Только невесть откуда взявшаяся уверенность в том, что теперь он точно может Глебу доверять. Они здесь одни и, чтобы выжить, должны крепко держаться друг за друга, а после всего того, что случилось, просто обязаны друг другом дорожить, если хотят сохранить что-то очень важное между ними — и понимание этого склеило их отношений лучше всего. И Глеб хорошо усвоил суровый урок — это последний шанс, выпавший ему каким-то чудом, и второго не будет. С удивлением он понял, что Слава ничего не спрашивает и не выясняет, ни словом, ни жестом не даёт понять, что между ними осталось какое-то недоверие или напряжение. Обещал оставить всё в прошлом и оставил, как будто действительно обо всем забыл, а Глебу все же не давал покоя один вопрос, но прошло много времени прежде, чем он решился его задать. — У тебя действительно тогда с ним ничего не было? Ничто не предвещало — они легли спать, Слава уже почти вырубился, наслаждаясь тем, как Глеб перебирает его уже немного отросшие волосы. — С кем? — Слава с трудом разлепил глаза и теперь хлопает репницами, пытаясь разглядеть лицо Глеба в темноте. — С тем… — говорить Глебу трудно, но ещё труднее молчать — он и так слишком долго откладывал. — С тем, к кому ты тогда сел в машину. Он вздохнул, словно мыслями снова возвращаясь в ту ночь. — Я чуть-чуть не успел. Ты как включил телефон, я сразу же туда помчался. И, блять, стал свидетелем того, как любовь всей моей жизни садится в тачку к какому-то мужику. — Ты что, был там? — удивился Слава. Глеб кивнул, сильнее прижимая парня к себе. — И все, что мне оставалось — последовать за тобой и ждать, когда это закончится. Эти несколько часов полностью перевернули всё в моей голове. Меня на отходосах так не ломало, как тогда. Это было хуже всего, это был полный ад — знать, что ты прямо сейчас с кем-то… — Глеб, у нас ничего не было, — Слава приподнялся на локтях, испуганный его тоном. — Правда не было. Честное слово. Клянусь. — Хорошо, — он слабо улыбнулся и погладил его по руке. — Я рад этому, очень. На самом деле, это важно для меня. И я, если быть до конца честным, пиздец какой ревнивый, но всегда это скрывал — я уже говорил тебе, что в моем окружении над такими понятиями как верность, серьезные отношения и все такое прочее просто смеялись. Надеюсь, ты мне не будешь давать повода себя ревновать, хоть я и понимаю, что это неправильно, — Глеб смущённо улыбнулся. — И… И я очень надеюсь, что ты никогда не пожалеешь, что выбрал пойти со мной, а не остаться, несмотря на то, что там… Там тебе было бы гораздо лучше, наверное. — Не было бы мне там лучше, не говори ерунды. Слава положил голову ему на грудь, уткнулся носом в шею. Вообще-то что-то такое ему и хотелось услышать, и он был доволен тем, что они немного поговорили. Немного, чтобы не вскрывать всё ещё заживающие раны. Всё это время Слава ждал, что Глеб как-то обозначит их нынешние отношения, даст понять, что теперь между ними не стоит и тени кого-то третьего, что теперь, что бы ни случилось, будут только они вдвоём. Почти сразу Слава снова заснул, несмотря на разбередивший душу разговор, а Глеб ещё долго думал, гладил его, как пригревшегося на груди котёнка, смотрел на то, как подрагивают во сне его ресницы и чувствовал при этом так много всего, что не смог бы выразить это, даже если бы Слава его попросил. Какое-то совершенно новое, очень тёплое и до слёз трогательное чувство рождалось в нем прямо сейчас. Ему впервые было настолько хорошо в отношениях — намного, гораздо лучше, чем одному, лучше, чем с кем-либо. Словно он только теперь мог дышать полный грудью — потому что Слава давал ему кислород. Ему было очень спокойно — потому что Слава, надёжный как кремень, верный, преданный, беззаветно любящий — давал ему это успокоение. Впервые Глеб понял, какого это, когда тобой так дорожат, что не допускают даже мысли о том, что можно как-то играть с твоими чувствами или поставить отношения под угрозу ради мимолётного удовольствия, выгоды или ради тупой интриги. Это были отношения, которые не добавляли проблем в его жизнь, не заставляли мучаться обидой, ревностью, отрицанием, а сделали её удивительно правильной и прекрасной. Да это уже были и не просто отношения — Слава стал для него настоящей семьей, той самой, которая окружает безусловной любовью. Это залечивало его раны, успокаивало его демонов. Он наконец-то впервые был дома. Этот случайный съёмный угол стал их домом — и они почувствовали это в тот момент, когда потратили единственный свободный вечер на уборку. После неё вышли на улицу, сели на ступеньках, которые вели во внутренний дворик, в котором в изобилии росли кустовые розы, и закурили, глядя в фиолетово-оранжевое небо над головой. Выдохнули. Через несколько часов Глебу нужно было быть на работе, Славе предстояло поспать и с первыми лучами солнца отправиться в кафе — с огромным трудом он все-таки отыскал заработок в довольно-таки приличной забегаловке, но в этот момент они наслаждались моментом. Они словно обнулились, родились заново, вернулись к базовым настройкам. — Всё никак к этому не привыкну, — сказал Глеб. — Всё время вспоминаю Москву — там сейчас слякоть, дожди, может быть, даже снег, мрак. А здесь — все ещё тепло, такое ласковое солнышко, такое красивое море. Каждое утро, когда иду с работы, я вижу море, и мне кажется, что это не может надоесть. Видели бы это родители… Последняя фраза вырвалась случайно, он явно не собирался её вслух произносить, судя по растерянному выражению его лица. Он бросил искоса взгляд на Славу, надеясь, что тот пропустит мимо ушей. Но тот сказал спокойно, словно между прочим: — Ну так покажи им. Почему нет? Сфоткай, пришли. Они заслуживают знать, чем ты живешь. — Да ну, зачем, — скривился Глеб. — Им это нахрен не надо, от меня фоточки получать. Подумают ещё, что я опять собрался денег просить. Нет, не хочу. — Ну так сразу напиши, что денег не просишь, — посоветовал Слава. — Просто хочешь рассказать о том, как у тебя дела. Что у тебя всё нормально. Что ты не употребляешь. И Глеб сразу же, как делал каждый раз при мысли об употреблении, обернулся и бросил взгляд на отметки на дверном проёме их комнаты. Там множество зарубков на старом дереве — словно отмечают рост пока ещё маленького ребёнка. Это Слава так придумал — когда увидел Глеба, который расхаживал в майке с коротким рукавом, и снова увидел все его шрамы. Он предложил: — Давай лучше здесь отметки ставить. Я понимаю, что это совсем не то, но может хоть немного поможет переключиться? И это стало их священным ритуалом. Обычно они встречались поздно вечером, и после ужина, перед сном, обязательно отмечали — ещё один день в здравом уме, ещё двадцать четыре часа трезвости, ещё один шаг на пути к выздоровлению, ещё один шанс на нормальную жизнь. Мысль о том, чтобы написать родителям, не покидала Глеба с того момента, как последние молекулы веществ покинули его кровеносную. Решиться на это ещё долго не позволяла гордость — но на самом деле он просто боялся быть отвергнутым. Боялся, что они не захотят с ним говорить, не захотят его видеть, не захотят даже знать что с ним. Что не поверят в его исправление. Да что там говорить — он бы на их месте тоже не поверил. Но мысленно Глеб ни раз обращался к ним — в голове у себя писал им целые письма. Все это наполняло его дни, пока он был занят чем-то другим — работы в отеле хватало. В конце концов мозги вскипели, голова переполнилась мыслями. Как-то вечером они вернулись домой, и Глеб, пока Слава был в душе, сел за стол и начал писать — прямо ручкой на листе бумаги, как последний раз писал ещё в школе. Перед ним лежала фотография, которую он накануне распечатал — раннее утро, тихое море, галечный пляж, песок. Он не стал писать, что сам море почти не видит — вернее сказать, видит, конечно, но не так часто и ещё ни разу не плавал в нем, потому что с утра до ночи завален работой. Но это даже хорошо, его это очень радует — есть работа, а значит для них существует завтрашний день. Есть чем заняться — и это отвлекает от бесконечных мыслей о том, как же сильно ему хочется упороться. Он писал о хорошем, о том, что его радует в новой жизни, а этого было достаточно. Этот воображаемый диалог с родителями захватил его настолько, что он даже не поднял голову, когда Слава зашёл в комнату и бухнулся на кровать. Он сразу же включил телек и только тогда Глеб, отвлечённый громкими звуками — шел боевик, гремели выстрелы, взрывы, шумел вертолёт — задумчиво поднял глаза. — Мешает? — спросил Слава, поймав его взгляд. — Сорян. Он выключил телевизор и взялся за телефон, а Глеб продолжил. Он писал о том, какие здесь вкусные фрукты и какие приветливые, добродушные люди, о том, как их хорошо встретили и как им помогли. Писал о чистом воздухе и ясном небе, но не решался писать о прошлом, боялся даже упомянуть свою болезнь, свою страшную тягу, от которой он только начал потихоньку избавляться. Когда он снова поднял голову, Слава уже спал. В той же позе, уронив телефон на грудь, на неразобранной кровати. И Глеб не мог отвести взгляд — его переполняла нежность и жалость. Он думал о том, что Слава должен был вести беззаботную жизнь — ходить в школу или проебывать пары в колледже. Тусоваться с друзьями, гулять, ходить в кино, всячески развлекаться и вести жизнь, положенную в его возрасте, а вместо этого он пашет без выходных и мгновенно засыпает, едва только голова его касается подушки. Глеб чувствует вину по этой и ещё по множеству причин. Но это его по-настоящему беспокоит — он вспоминает себя в шестнадцать, когда он целыми днями страдал хуйней, забил сначала на футбол, а потом и на учебу, и начал принимать: сначала раз в неделю, по выходным на случайной тусе, потом несколько раз в выходные, потом среди недели, потом среди недели несколько раз. Славу он жалел, а вот себя нисколечко. Хотя ему не было легко ни дня его впервые так надолго затянувшейся завязки. Навязчивые мысли о наркотиках не отступали, а стоило ему столкнуться с какой-то проблемой, стрессом, которого на его новой работе хватало, как мозг находил привычный выход. Употребить — и все проблемы мигом решаться. Этот ложный путь ему каждый раз подсказывал змей-искуситель, и на борьбу с этим голосом, настойчиво подталкивающим его на кривую дорожку, уходили все силы. Иногда в мучении проходили целые ночи и дни. Но Глеб считал, что заслужил это всё годами своей пустой, разгульной, лишенной какого-либо смысла и цели жизни. Старался не подавать вида насколько ему бывает плохо и Славе запрещал себя жалеть — это было его испытание, и он считал, что должен пройти его сам, не вовлекая в свои страдания любимого человека. Больше всего на свете ему хотелось облегчить любимому жизнь, и это то, что являлось мощнейшим стимулом, что вело его дальше, давало силы тогда, когда держаться, кажется, уже было совершенно невозможно. Хотелось устроить Славе ту жизнь, что он заслужил, дать всё и даже больше, но пока — этот съёмный кусочек старого дома — всё что у них было. Отложив ручку, Глеб сложил письмо в конверт, туда же закинул фотокарточку. Он ещё не знает, отправит он её или нет, окончательное решение он пока не принял. Но уже от того, что он вылил свои мысли на бумагу, стало гораздо легче — он словно подвёл итог их трёхмесячному пребыванию на новом месте. Да, впереди зима и это самое тяжёлое время, но Глебу кажется, что все самое тяжёлое всё-таки уже осталось позади. Да, впереди ещё море усилий, борьбы и труда, но они и с этим справятся, потому что теперь они вместе. Глеб берет нож, подходит к двери и с силой отрезает очередную отметку — ещё одна победа над собой, над уже выпавшей ему роковой картой. И только после этого выключает свет и идёт в кровать — осторожно ложиться рядом, стараясь не разбудить, но Слава всё равно просыпается. Он уже привык спать чутко — потому что готов в любое время суток прийти Глебу на помощь, побыть для него утешением и жилеткой, поговорить, отвлечь, обнять в конце концов. — Спи, котёнок, — Глеб погладил его по голове, и Слава сразу же успокоился, перевернулся на бок, лёг на его грудь, закинул ногу, рукой обнял. Вдвоём на этой узкой кровати можно было спать только так, но они были и не против — наоборот, жались друг к другу всю ночь, желая быть ещё ближе.***
— Ты со мной хоть немножечко счастлив? — спросил Глеб, когда они сидели возле скейт-парка, греясь в лучах уже тёплого солнца. Они пережили эту зиму, с трудом, но пережили, и сегодня наслаждались первым полноценным совместным выходным — они ни разу вот так не гуляли с тех пор, как приехали, всё время только вьебывали как проклятые, опасаясь, что им не хватит на пропитание. Слава, услышав вопрос, застыл и чуть не подавился огромным куском бургера, который только что откусил. — Ты гонишь что ли? — он глянул на него недоверчиво. — Странный вопрос. — И все-таки, — Глеб вымученно улыбнулся. — Да конечно я счастлив, я просто дохуя счастлив с тобой, — выговорил Слава быстро и, немного задумавшись, добавил: — Мне иногда кажется, что на самом деле я умер той ночью за автобусной остановкой, попал в рай и вот всё, что сейчас происходит — это в раю. Все мои мечты сбылись. Глеб снова улыбнулся, уже широко и искренне. Неужели Слава действительно об этом мечтал? Тяжёлая работа, маленький угол, в котором они от усталости мгновенно вырубаются друг у друга в объятиях. Они даже сексом занимаются теперь очень редко. Каждый раз, когда они, обессиленные, ложились в постель, Глеб думал об этом, но не решался спросить, что насчёт этого думает Слава. — Сбылись все твои мечты? Ты серьезно? — осторожно переспросил он. — Да, я всегда хотел жить на море и… — Слава мечтательно прищурился. — Ты рядом со мной. Ты не употребляешь. Так что я счастлив, да. Полностью и абсолютно. — Может чего-то тебе все-таки не хватает? — Скейта, — вдруг вспомнил Слава. — Вот если ещё скейт у меня будет, тогда всё, я совершенно счастлив. Глеб кивнул. — Обязательно купим, — пообещал он, подумав про себя, что, наверное, ему их охлаждение только кажется, и он себя, как обычно, накручивает. Если Славе хорошо, значит хорошо и ему. — Ну и ещё кое-что, — продолжил Слава медленно, силясь подобрать слова. — Хотелось бы проводить больше времени вместе. Ну, ты понимаешь. Нет, у нас всё супер, классно, но… Просто хотелось бы больше времени проводить с тобой. Я иногда… Вернее даже не иногда, а частенько скучаю. Мы проводим вместе каждую ночь — это круто, но хотелось бы… Он замолчал, не зная как продолжить. Глеб повернулся, посмотрел на Славу, который слегка покраснел и у которого солнце плескалось в глазах. — И кровать нормальную, — тут же добавил Слава. — Вот чего ещё хотелось бы. А то эта двухуровневая этажерка… Ну, такое. — Купим и кровать, — пообещал Глеб, подумав про себя, что совершенно непонятно как они будут объяснять покупку широкой двухспальной кровати хозяевам дома, которым они представились братьями, но решил оставить решение этой проблемы на потом. Он осторожно взял Славу за руку и тихо произнёс: — А не хочешь прямо сейчас, ну… Пойти провести время наедине? — Днём? — переспросил Слава, задумавшись. Он не мог вспомнить, когда они последний раз предавались любви среди дня — здесь, наверное, ещё ни разу. — Ну да, для этого не обязательно подбирать какое-то особое время, — усмехнулся Глеб. — Но можем отложить до вечера. — А это, — Слава кивнул на недоеденный обед. — И мы вроде как погулять по городу хотели… Не пойдём? — Как хочешь, зай, можем пойти погулять, — Глеб попытался за улыбкой скрыть сожаление. — Неее, пойдём, — Слава, испугавшись, что он передумает, засунул бургер обратно в пакет и встал. — Пойдём прямо сейчас. Я согласен. В доме тишь и благодать — хозяев нет, и это добавляет радости, хотя те вообще-то им никак не мешали и сидели всё время только на своей половине дома. Все равно, при мысли, что они совершенно одни, по коже пробежали мурашки — можно не стесняться и не сдерживать себя в выражении эмоций. Пока Слава возился с ключами, пытаясь открыть дверь, Глеб прижимался к нему сзади, чем ещё больше провоцировал дрожь в руках и мешал. В конце концов, ключи Слава все-таки уронил, нагнулся поднимать, чем не преминул воспользоваться Глеб — положил руки ему на бёдра и толкнул на себя. — Мы так никогда не откроемся, — с пола Слава поднялся и повернулся к нему уже с затуманенным взглядом и румянцем на щеках. Глеб взял из его рук ключи, прижал к двери всем телом и вслепую нашарил замок. — Располагайся, — он распахнул дверь, пропуская Славу вперёд, а сам начал закрывать. Слава скинул майку ещё по пути на кровать, чтобы не терять времени, и начал расстёгивать шорты. Он знал, что Глебу вообще-то нравится самому его раздевать, но ему так не терпелось, что одежда казалось лишней, она раздражала, мешала. Шорты он все-таки не снял — опустился на кровать, лег в призывной позе, слегка разведя колени, наблюдая как Глеб подходит к нему, оглядывая жадно его тело. Сам Слава смотрел на его тело с не меньшим желанием, замирая от предвкушения и чуть ли не облизываясь. Знал, что сейчас его ждёт качественный, жаркий секс, и в низу живота разливалось томительное возбуждение. Сейчас, когда они наконец более-менее отдохнувшие и выспавшиеся и никуда не спешат, это должно быть нечто особенным. Глеб действительно никуда не спешит — подходит медленно, тоже избавившись от майки по дороге. Взгляд Славы скользит по идеальным изгибам тела — уже не болезненно худое, но всё ещё очень стройное — и кусает губы, представляя как будет касаться этой покрытой татуировками кожи руками и языком. Его уже потрясывает от нетерпения, и он разводит шире колени и демонстративно кладёт руку на свой вставший член, который отчетливо виден сквозь ткань спортивок. — Не хочешь ничего с этим сделать? — с вызовом предложил он и облизал нижнюю губу. — Хочу, — Глеб подошел ближе, сел на край кровати и коснулся губами его голой коленки. — Тогда может поторопишься? — Слава приподнял резинку шорт, которая уже начинала давить на стояк. — Конечно, — Глеб подхватил его за бедра, одним движением дёрнул на себя, а сам оказался сверху, придавив своим телом. Но при этом неожиданно нежно и всё так же нарочито медленно провел губами по его лицу, по прикрытым векам и приоткрытым губами и прошептал: — А ты мне позволишь? Проследив за его взглядом, который нырнул вниз, туда, где соединился жар их тел, Слава сразу же понял, что Глеб имеет в виду, и торопливо выпалил: — Да. Конечно. То есть… Он замялся. Они никогда не говорили об этом, а Глеб больше не предлагал и не делал попыток сделать ему минет после случая в подъезде многоэтажки. Слава тогда сказал — не надо, сказал со злостью и обидой и от желания уколоть. С тех пор много воды утекло, и, конечно, пришла пора перешагнуть эту черту. — Конечно, позволю, — повторил Слава уже более уверенно, глядя прямо ему в глаза. — Только если и ты мне позволишь. Глеб улыбнулся, из взгляда его ушло напряжение. — По очереди или одновременно? — спросил он, запуская руку ему в штаны и крепко сжимая. — Одновременно, — выдохнул Слава ему в губы. — Хорошо, — Глеб сдернул с него шорты вместе с трусами, скатил их ниже, к лодыжкам, и, отбросив в сторону, перевернулся так, чтобы его бедра оказались напротив лица Славы. Пока Слава расправлялся с его штанами — он едва успел развязать шнурки и приспустить, как Глеб уже вовсю занялся делом. Облизал сверху донизу и сразу же принял так глубоко в себя, что Слава дёрнулся, ощутив головкой горячее узкое нёбо. Но он тут же взял себя в руки, по крайней мере, постарался отвлечься от того факта, что его член сейчас ходит туда-сюда в чужой глотке, и сосредоточиться на той задаче, что сейчас стояла перед ним. Но эта задача в виде твёрдого, напряжённого стояка, который после освобождения сразу же упёрся в его губы, оказалась почти невыполнимой. Когда Глеб в очередной как-то хитровыебанно крутанул вокруг его собственного члена губами и начал двигать рукой, не выпуская головку изо рта, и Слава только глухо застонал, вцепившись ему в бедра. — Потише, — попросил он, откидывая голову на подушку. — Помедленнее, пожалуйста. Я так ничего не смогу сделать. А ещё ему хотелось растянуть этот процесс — он уже и забыл то, насколько это хорошо, и даже пожалел, что они так непростительно долго его откладывали. Глеб послушно замедлился, и Слава наконец смог взять член в рот, но всё равно, каждый раз, когда Глеб сжимал губы или проводил по стволу рукой, стоны вылетали из груди Славы и заглушались где-то в горле. У него не особо получалось сохранять темп, потому что из-за особенно острых моментов наслаждения он то и дело притормаживал, поэтому он искренне удивился, когда уже Глеб вдруг остановился, тяжело выдохнул. До этого его руки беспрестанно гуляли по телу Славы, лаская и оглаживая, но тут он вцепился пальцами в нежную кожу на спине и прижал его к себе ближе. — Ты когда стонешь с членом во рту, — произнёс Глеб хрипло, продолжая двигать по его стояку ладонью. — Это так… Охуительно. Возьми только поглубже ещё. Слава не ответил — эти слова так его возбудили, что он, не задумываясь, эту просьбу выполнил, пропуская до горла. В этот момент Глеб сделал очередное движение языком по уже слишком чувствительной головке, и Слава задрожал, чувствуя, что его стоны создают особую вибрацию, от которой и кайфует Глеб. Но он уже соображал мало — просто скользил губами по члену, стараясь ускориться и глубже брать, в то время как Глеб аккуратно касался языком головки, желая продлить его наслаждение. Крупная дрожь прошла через тело Славы — первая волна, вторая. Член его сразу же оказался у Глеба почти полностью во рту и начал наполнять его горячей, густой жидкостью. Сам он уже был не в состоянии ничего делать — с громким стоном он откинул голову, но Глеб тут же развернул его обратно властной рукой и скользнул по его губам своим членом. Слава с готовностью приоткрыт рот, впуская в себя, и дальше уже Глеб сам двигал бёдрами в неспешном, но четком ритме, придерживая ладонью его затылок, и таким образом довольно скоро довёл и себя до финиша. Ощутив его губы на своих бёдрах — кончая, Глеб уткнулся в них, не сдерживая стоны — Слава, который уже немного пришёл в себя, ускорился. Старался сделать так, чтобы Глебу было хотя бы на четверть так же хорошо, как было ему, и был вознаграждён за свои старания бурным оргазмом, который затопил ему рот. Сперма потекла по губам, по щеке, Слава не успевал сглатывать и в итоге в изнеможении откинулся на кровать. Несколько минут они лежали в той же позе — Глеб тихонько поглаживал его по бёдрам, по животу — куда доставали руки, и оба отходили от оргазма. Первым приподнял голову Глеб. Оглядев взъерошенного Славу с блаженно прикрытыми глазами и блестящими, припухшими губами, он перевернулся обратно к нему лицом и аккуратно вытер щеки и подбородок. — Ну что, теперь пойдём гулять? — предложил он. — Ещё хочешь прогуляться? — Нееее, ни за что из кровати сегодня не вылезу, — выдохнул Слава, убирая густую чёлку со взмокшего лба. — И тебя не выпущу тоже. — Признаюсь, мне безумно нравится этот план, — прошептал Глеб, нависая над ним сверху и нежно целуя.***
Ближе к лету Слава подыскал себе сезонную, но очень хорошо оплачиваемую работу на закрытом, платном пляже — их бригада следила за порядком, сбивала бабки за лежаки, смотрели, чтобы купающиеся не заплывали далеко. От ветра, солнца и соленой воды волосы у Славы выгорели, он превратился в тоже почти блондина, как Глеб, тело его покрылось ровным, матовым загаром, а сам он стал походить на местного — словно родился здесь или жил уже лет сто. Он почти сроднился с этим городом, ему здесь нравилось категорически всё — начиная от еды и заканчивая отсутствием ненавистного метро, поэтому Глеб, видя это, отмечая его довольство и радость, не жаловался на жгучее солнце, от которого у него сгорали шея и плечи и болела голова. Если Славе нравится, значит, нравится и ему, к тому же, совершенно неожиданно здесь он обрёл себя. Точнее вернулся к себе настоящему. Разговорившись как-то с коллегой на работе, который пришёл менять его с ночной смены, Глеб обмолвился, что когда-то играл в Москве в юношеском «Динамо», после чего парень, фанат футбола вообще и этой команды в частности, пригласил его на тренировку местной команды. Поколебавшись какое-то время, Глеб, подталкиваемый Славой, всё же пришёл. И уже очень скоро он, бывший футболист, чьи навыки оказалось на голову выше, чем у остальных, даже с учётом того, что у него было пару лет жёсткого проеба в тренировках, получил приглашение выступать за одну из городских команд. Кроме того, тренер позвал его в помощники — и теперь Глеб трижды в неделю, с утра и на целый день, учил мелких пиздюков трюкам, заставлял бегать, делать упражнения и отрабатывать пасы и передачи. По выходным он выступал в качестве тренера на играх своих подопечных или же судил всевозможные турниры подростковых команд. С удивлением он обнаружил, что ему это действительно нравится, что это по-настоящему его — то, что отзывается в сердце. Когда это было его обязанностью, когда отец заставлял его из-под палки, нависал над душой, вдалбливая, что он должен стараться, должен лучше играть, должен больше тренироваться, это осточертевшее «должен», «должен» кругом и на каждом шагу сделало это занятие совершенно невыносимым. А ведь когда-то он и правда любил футбол — когда был примерно в возрасте этих мальчишек, которых сейчас тренировал, но эта обязаловка и жесткий прессинг отвратили его надолго. Он тогда думал, что навсегда — но сейчас на поле он ощущал себя необычайно наполненным и счастливым. Неважно в роли кого — игрока, тренера, судьи — он отрабатывал с одинаковым удовольствием. А когда он ловил на трибунах любимый взгляд, сердце его на миг замирало. То самое чувство, когда ты на своём месте везде — и в любви, и вообще в жизни, и на работе. Если бы кто-нибудь ему сказал, что через год его жизнь настолько круто изменится, он бы ни за что не поверил. Что он будет вот так стоять на залитом солнцем поле и, щуря глаза, отыскивать среди многочисленных зрителей того самого. Слава, конечно же, уже там — жуёт очередной хот-дог, машет ему, поймав его взгляд, и Глеб даже отсюда видит, что на майке у него свежие пятна от кетчупа и горчицы. Когда-то Глеб думал, что через год его не будет в живых — на самом деле, думал, что гораздо раньше. Так далеко, как на год вперёд, он даже не заглядывал. А сейчас он чувствовал себя необыкновенно живым — но все-таки ему нужен был последний штрих. На картине его жизни, так полной всего хорошего, оставался пробел, который сильно беспокоил его, но этот вопрос требовал слишком большого мужества, чтобы его решить. Чтобы идти, не оглядываясь, в будущее, нужно было вернуться на два шага назад, и Глеб пока не чувствовал в себе внутренних сил, чтобы сделать это. Зато он твердо знал — этот день обязательно наступит, и, когда это случится, он совершенно точно будет не один.