***
Слава, не долго думая, решил вступить в переговоры. — Слушай, если ты насчёт денег, то я собирался тебе отдать их, честно. И я все могу отдать прямо сейчас, если твои псы перестанут заламывать мне руки. — Деньги? — Гриша усмехнулся. — О каких деньгах ты говоришь, малой? Если ты про те копейки, что ты спиздил, так я бы и не вспомнил о них, если бы ты сейчас не сказал. Слава попытался приподнять голову, но его снова жестко пихнули вниз. — Ты должен мне нечто гораздо большее, чем деньги, — Гриша тяжело вздохнул. Раздался щелчок зажигалки, повеяло тонким ароматом дорогих сигарет. — Как сейчас помню, как клятвенно ты обещал мне, что вернёшься. А я ведь ждал, представляешь, и спать даже не ложился. Ты много чего тогда мне обещал, малыш, говорил, что уже принадлежишь мне и все такое. Кто бы мог подумать, что маленький котёнок с честными глазами умеет так убедительно врать? — Я правда хотел… Я правда не думал… — Слава попытался объяснить, но Гриша грубо его перебил. — То, что ты совсем не думал головой, когда сьёбывал со своим любовничком из Москвы, это и так понятно. И мозгов у тебя с возрастом не прибавилось, раз сейчас ты предложил отдать мне деньги, решив, что на этом наши с тобой отношения можно будет считать завершёнными. И Слава действительно только в этот момент понял, что тут не откупиться деньгами. Что его поджидали здесь с определённой целью, и с определённой же целью сейчас куда-то везут. Холод неизбежности сковал всё тело. От ужаса перед грядущим сдавило грудную клетку. Сначала появилось стойкое ощущение нереальности происходящего — слишком страшно, чтобы быть правдой, но потом реальность пробилась сквозь заслоны пытавшейся спастись психики, и сознание снова затопил страх. «Как же хочется оказаться дома сейчас», — подумал Слава. В голове пронеслись картинки вчерашнего утра — разбросанные вещи, чашки с недопитым растворимым кофе, приоткрытая форточка, незанавешенные шторы. Вода на полу душевой, отломанная спинка кровати. Хотелось силой мысли переместиться туда — в надёжность, безопасность, в тихий уют и налаженный быт. Хотелось раствориться в воздухе и исчезнуть из салона автомобиля, который вёз его в неизвестность. — Хочешь знать за сколько тебя продали? — голос Гриши врезался в его мечтания, разрушил разом их все. Он заметил, что его пленник как-то притих и, видимо, решил добить. Слава ничего не ответил, а Гриша продолжил: — Как думаешь, по чём в наше время тридцать серебряников? — Не знаю, — буркнул Слава. — Слушай, ты можешь просто меня отпустить? — Просто — не могу. Могу только непросто. Вот выполнишь своё обещание, тогда и посмотрим. Может отпущу, а может и нет. Там видно будет. Сейчас не могу ничего сказать, надо распробовать. — Но ты же говорил, что со взрослыми уже не интересно, — бросил Слава свой последний аргумент. — А мне вообще-то через два месяца восемнадцать! — Поэтому я и говорю — посмотрим, что выйдет из этого, — спокойно ответил Гриша. — Но интерес у меня, увы, не пропал, несмотря на то, что я тут тоже, знаешь, времени зря не терял. Может это из-за того, что я привык всегда получать желаемое, и оно впервые от меня ускользнуло, не знаю… Может из-за того, что ты совершенно не изменился — всё такой же сладкий малыш. А может, — в этот момент Гриша сделал паузу, словно задумался, — может у меня к тебе серьезные чувства, которые больше, чем просто интерес? — Но у меня-то нет! — воскликнул Слава отчаянно. — Слушай, у меня теперь нормальная жизнь, у меня долгие отношения… — Только не говори, что ты все ещё с тем наркоманом, — усмехнулся Гриша. — Иногда меня удивляет насколько эти торчки живучие. — Он больше не торчок, — буркнул Слава. — Ну да, ну да, и больше не уличная шлюха. Похоже кто-то смог переобуться. Но это не отменяет того факта, что ты крайне низко себя ценишь, раз остался с ним. Ещё и после всего того, что я тебе предложил, — в голосе Гриши промелькнула обида. — Есть такие понятия как любовь и искренние чувства, и они как раз не имеют цены, но тебе такое, скорее всего, незнакомо, раз уж ты привык покупать людей, — огрызнулся Слава. — А я и не отрицаю, что привык. Так, знаешь, гораздо надёжнее. Только не в том случае, когда твоя покупка сбегает. Знал же, что не стоило тогда тебя отпускать. Слава замкнулся, замолчал. Лихорадочно перебирал всевозможные варианты, как можно выкрутиться из этой ситуации, и не нашёл ни одного реалистичного. Ему буквально не давали пошевелиться, а Гриша, судя по всему, был решительно настроен взять реванш за паузу в почти что полтора года, и уговоры и взывания к совести, которой, разумеется, у него нет, здесь вряд ли помогут. — Тебя было очень нелегко найти, — продолжил Гриша, а Слава в этот момент почувствовал вибрацию от телефона в кармане куртки и замер, испугавшись, что тот, кто его держит, почувствует её тоже. — Я думал, ты со своим наркоманом щемитесь по притонам где-то в Москве, но оказалось, что ты у нас не так прост. Исчез с концами в одну ночь, как в воду канул. Я уж было подумал, что тебя и в живых уже нет — кто знает, к кому ты вышел той ночью и чем ваша встреча закончилась. Но всё равно продолжал потихоньку выяснять. Надо отдать должное — ни твоя мать, ни девочка, с которой ты в кафе работал, ничего про тебя не рассказали, хотя я чувствовал, что они знают. Мать знает, где ты, девочка знает от неё, что ты жив. К счастью, был ещё один персонаж, который был рад поделиться информацией, только вот её у него почти не было. «Отчим», — догадался Слава. — Мать почему-то скрывала твоё местонахождение от него, зато проговорилась, что ты несколько дней будешь в Москве. Дело осталось за малым — заплатить ему, чтобы он навязался пойти с ней, хотя она уж очень не хотела его брать. Как чувствовала, — Гриша снова усмехнулся, довольный тем, что добился своего, несмотря на все препятствия, а Слава замер, перестав дышать, чувствуя, что телефон в кармане звонит уже долго и настойчиво. И это не только он заметил. — Шеф, — сидящий справа охранник достал дребезжащий телефон и протянул его Грише. — Хмм, ты посмотри-ка, — нахмурился тот. — Нет, на этот раз ты мне не помешаешь. Никто мне не помешает уже. Он сбросил вызов и выключил телефон. — Давай-ка свернём здесь, — сказал Гриша водителю. — Не поедем на квартиру. У нас и получше места есть. И понадёжнее. Надёжным местом оказались большой дом за городом за высоким двухметровым забором. В тот момент, когда они въехали во двор, Слава, воспользовавшись секундой, когда его держали не слишком крепко, вывернулся из рук охранника и сорвался, оставив у него свою куртку. Тут же припустился бежать, успев протиснуться в не до конца закрытые ворота. — Куда ты бежишь, тут же вокруг лес, — усмехнулся Гриша, когда охранники рванули его ловить. Им удалось это не сразу и какое-то время целая толпа гонялась за Славой, который пытался сьебаться. Но в какой-то момент силы кончились, дыхание сбилось, в боку закололо, и, хоть он ещё посопротивлялся немного, его всё-таки поймали. Он попытался вступить в драку со здоровыми шкафами, но силы были очевидно не равны. — По лицу не бейте, — крикнул Гриша, который стоял у ворот, курил и с усмешкой наблюдал за отчаянными попытками Славы спастись. — Да и вообще не пиздите слишком сильно. Не люблю синяки. Славу всё-таки втащили в дом и заперли в комнате на втором этаже — на окнах решётки, на двери засовы, никаких колюще-режущих — он всё обшарил и проверил. В комнате ничего — только большая кровать и крошечная ванная. Ему предстояло провести здесь несколько часов в ужасе ожидания — никто к нему не приходил, и он просидел в углу, сжавшись в комочек, до тех пор, пока за окном не погас короткий осенний день. Он знал, что ему не на что надеется, знал, что это лишь отсрочка неизбежного, но все равно никак не хотел мириться с тем, что вот это — его конец. Что он будет здесь сидеть, как пёс на цепи, столько, сколько захочется его хозяину, и с ним можно будет делать все, что тому в голову взбредёт. Что его никто не найдёт, не придёт за ним, не спасёт, никто даже не узнает. Глеб никогда узнает, куда он исчез, и, наверное, будет долго мучиться и переживать, искать его, задавиться вопросами, на которое не найдёт ответа. Закрыв глаза, Слава вспоминал всё то, что у них было, всё то, чего уже никогда не будет, и это одновременно и придавала сил, и причиняло острую, безысходную боль. Как легко оказалось разрушить то, что они с таким трудом построили. Чужая злая воля оказалась сильнее лишь потому что у неё есть деньги и власть. В комнате не было часов, но, по примерным подсчетам Славы, наступила уже глубокая ночь. Он так и не сомкнул глаз — пребывал всё время в состоянии полудремоты-полубодрствования, таким образом экономя силы. Он знал, что они ему ещё понадобятся, и ждал, когда Гриша придёт за ним — он не собирался сдаваться просто так. Он бы выбрал свободу в любом случае, он не мог покориться насилию, и к тому моменту, когда на лестнице раздались тяжёлые шаги, он уже свыкся с мыслью о том, что его тело найдёт свой последний приют где-нибудь в окружающих дом лесах. Дверь распахнулась, на фоне освещённого коридора показался силуэт. Он нетвёрдо стоял на ногах, был, судя по всему, немного пьян. — Сегодня праздник, мы отмечали, — сказал он, запирая засовы. — Ты уж прости, что заставил ждать. Но ты меня тоже мурыжил долго. Теперь нас никто не прервёт. Гриша подошел к кровати, начал расстёгивать рубашку. — Не бойся, нечего тебе там боятся, ты же у нас не маленький девственник. Иди сюда. И, так как Слава не откликнулся, он подошёл сам, схватил его и одним рывком заставил встать. — Не испытывай мое терпение, мне не интересно в игры играть, — заявил он, толкая Славу на кровать и опускаясь сверху. Через мгновение тишину прорезал резкий вскрик. — Ах ты сука, — Гриша с размаху залепил лежащему под ним парню пощёчину. — Ты че, кусаться вздумал? Ты меня сейчас выведешь, тебе тогда мало тебе не покажется точно. Ухватившись за место укуса на шее, второй рукой он пытался Славу удержать, но тот сопротивлялся и отбрыкивался. — Я сейчас пацанов позову, которые будут тебя держать, так тебе больше понравится? — прошипел Гриша, теряя терпение. — Может ты больше групповушку любишь? Так я устрою тебе сейчас групповушку. Но Слава не обращал внимания на его слова и продолжал сопротивляться так отчаянно, как будто у него была надежда на спасение, хотя никакой надежды, разумеется, быть не могло. Целую вечность они возились в темноте этой душной комнаты, прежде, чем терпение Гриши иссякло. Он достал из-за пояса пистолет, взвёл курок и выпустил в потолок одну пулю. Слава вздрогнул от грохота и зажмурил глаза, потому что ему на лицо посыпалась побелка. — Рыпнешься ещё раз, следующая полетит тебе в затылок, — бросил он. — И я не шучу. Ты меня достал уже реально. Он положил пистолет на подушку, а сам, удерживая его руки, начал связывать их верёвкой, которая предусмотрительно оказалась под кроватью. Слава посмотрел на пистолет. Он чувствовал, что сопротивляться больше нет сил. — Давай тогда лучше сразу, — кивнул он. — Я пулю выбираю. — Ты ебанутый? — уставился на него Гриша. — Какой же ты ебнутый, просто кошмар. Лучше бы как нормальный человек остался у меня в тот раз. Хуй тебе, а не пуля. Размечтался. И он, прижав связанные руки Славы к кровати, навалился сверху.***
Комнату вдруг озарил свет от множество фар. Гриша приподнял голову, сощурился, глядя на окно. Все это время у него, не переставая, звонил телефон, который он сбросил на пол вместе с одеждой, но он игнорил его, поскольку не хотел отвлекаться. Но то, что к его дому внезапно подъехал картёж из машин, он игнорить уже не мог. В этот момент в дверь постучали. — Шеф, вам лучше выйти, — голос звучал растеряно. Выругавшись, Гриша резко встал, взял пистолет, подхватил свои вещи с пола. Слава сразу же сполз с кровати и забился в свой угол обратно, пытаясь высвободить руки от верёвок. — Что там происходит? Кто это? — спросил он нервно. То, что к его дому, к его тайному укрытию, подкатили так нагло, заставило его сильно напрячься и приготовиться к обороне. — Вам лучше самим спросить, — ответил голос. — Говорить хотят только с вами. Накинув шмотки, Гриша засунул пистолет за ремень и стремительно вышел, заперев за собой дверь. Слава снова остался один — он дрожал, задыхался и в ужасе ждал, когда его мучитель вернётся. Но он задерживался, причём сильно. Выглянув в окно, Слава увидел, как Гриша со своими пацанами стоит напротив такой же банды, только более взрослых мужиков, и они о чем-то договариваются. О чем-то, что явно Грише не нравится — это видно даже отсюда по его лицу. Через какое-то время переговоры закончились. Они пожали друг другу руки, Гриша направился обратно в дом, а приезжие гости остались на месте. Дверь в комнату снова распахнулась, и на пороге возник Гриша. — Одевайся, — бросил он, не глядя на Славу. — Одевайся, я тебе сказал, и вымётывайся отсюда нахуй. Пока Слава трясущимися руками натягивал на себя одежду, Гриша смотрел на него подозрительно. — И че сразу не сказал, что за тобой такие люди? И откуда, вот что главное? Слава ничего не ответил — он пулей вылетел из комнаты, сбежал по лестнице со второго этажа и выскочил во двор. Из одной из машин показался Глеб, который бросился ему на встречу. Слава, не веря своим глазам, на бегу попал в его объятия, и его затрясло ещё больше, а по щекам покатились слёзы. Правая сторона лица, по которой пришёлся удар, горела, руки, которые были стянуты грубой верёвкой, болели, ноги подкашивались. Ему хотелось опуститься на землю или куда-нибудь сесть, потому что голова у него кружилась, и он ухватился за Глеба, чтобы не упасть. Вцепился в него мёртвой хваткой, всё ещё не веря, что он пришёл за ним. Чудесное спасение, которого Слава не ждал. Оба дрожали. Глеб стискивал его в своих объятиях так крепко, что не давал Славе дышать. — Всё хорошо, всё хорошо, — повторял он как заведённый, пытаясь успокоить этим и Славу, и себя. — Всё позади. Мы вместе. Всё хорошо. — Я хочу домой, — прошептал Слава, глотая слёзы. — Прямо сейчас. Пожалуйста. Хочу домой. — Хорошо, всё хорошо, малыш. Мы скоро будем дома, мы поедем туда прямо сейчас, — испуганно обещал ему Глеб, приглаживая волосы. — Всё будет хорошо, всё наладится. Лёжа у Глеба на коленях на заднем сидении машины, Слава чувствовал, как слёзы застывают у него на лице и думал о том, что сейчас ему не верится, что однажды всё наладится. Только не в этой жизни. Но он всё равно держался за Глеба, обхватив его колени. Слава слышал, как Глеб благодарит отца за то, что он помог, подключил людей и сделал почти невозможное, слышал, как отец в ответ спрашивает останутся ли они, а Глеб отвечает, что нет, не останутся, ни за что, и просит прямо сейчас отвезти их в аэропорт. Тяжело вздохнув, отец говорит, что принимает его решение и всегда рад видеть их в своём доме, а Глеб в ответ пригласил их с матерью приехать к ним в гости. На этом сознание Славы отключилось, он провалился в полуобморочный сон, но рук, держащихся за Глеба, так и не отпустил.***
Они сидели вместе на заброшенном пляже, о существовании которого знали, кажется, только пару человек из местных — со стороны суши он был надёжно прикрыт высоким пригорком, который резко обрывался, а со стороны моря демонстрировал бескрайний горизонт. Сидели рядом, плечом к плечу, но при этом были так далеко друг от друга, словно между ними километры. Стена, блокада, замкнутость. Их маленький мир, казавшийся таким незыблемым, теперь виделся замком на песке. Он устоял, да, но какой же он хрупкий. Они передавали друг другу бутылку и по очереди пили из горлышка обжигающий джин. Алкоголь немного согревал, но не приносил успокоения. Они абсолютно одни на диком, заброшенном пляже, в миллионах световых лет от того места, где они едва не потеряли друг друга, но ни один из них не чувствует себя в безопасности и на долю секунды. Трудно измерить, кому из них больнее. Славе, который ежеминутно ловит на себе тоскливые взгляды, полные вины, или Глебу, который видит перед собой человека, замкнувшегося в себе, отгородившегося от мира. От мира и даже от него. Очередное испытание, которое грозило или разрушить их, или сделать сильнее и ближе друг другу. Глеб хотел бы, всей душой хотел, чтобы произошло второе, но не знал как к Славе подступиться, а тот, потерянный, замкнутый, не собирался ему в этом помогать. По ночам, лёжа рядом с ним, Глеб мучился от бессилия, от невозможности, как раньше крепко сжать его в своих объятиях. Теперь Слава не любил эти объятия, он начинал задыхаться. Даже если он и засыпал, как прежде, у него на плече, очень скоро в панике просыпался от страха и удушья. Глеб не спрашивал, что за кошмары его мучают, но Слава как-то сам сказал. — Мне приснилось, что ты не пришёл, — прошептал он, усаживаясь на постели и отодвигаясь от него чуть подальше. — Зай, я приехал тогда, — Глеб протянул к нему руку, попытался снова его приобнять. — Ты помнишь? — Да, — Слава кивнул, снова опускаясь на кровать, но Глеб чувствует, что ему не по себе. Что-то его мучает, что-то не даёт покоя, и у Глеба не хватает смелости спросить — успел он тогда или всё-таки пришел слишком поздно? Несмотря на то, что этот вопрос грызёт его, не даёт спокойно дышать, двигаться, жить, Глеб молчит, и это убивает его изнутри. А осознание, что однажды, рано или поздно, он не сможет больше держать этот вопрос в себе, и услышит правду, которая, возможно, его убьёт, или ложь, которая его убьёт абсолютно точно, разъедает их жизнь, их отношения, их доверие и близость друг к другу. — Я до конца жизни буду жалеть, что тогда его не прикончил, — говорит он вслух, вместо того, чтобы задать множество вопросов, которые молотом бьют по наковальне в его голове. Ему хочется схватить Славу за плечи, хорошенько встряхнуть и, заставив смотреть прямо в глаза, спросить: пришёл ли я тогда вовремя? ненавидишь ли ты меня, если опоздал? обвиняешь ли в том, что я оставил тебя одного? сможем ли мы когда-нибудь снова быть счастливы? Вместо этого он молчит, сжирая себя, и не смеет коснуться любимого, который отодвинулся к стене и сжался в комочек, повернувшись к нему спиной. Вместо этого он стелет себе на полу, совсем рядом с кроватью, чтобы у Славы было больше места, и всю ночь держит его за руку, несмотря на то, что его собственная рука очень скоро затекла так, что он её совершенно не чувствует. Он не спит и знает, что Слава не спит тоже, и они молчат оба, думая, наверное, об одном. Смогут ли они когда-нибудь вернуться к той жизни, которую они однажды построили? Или позволят этим вопросам и гнетущей безысходности, которая ощущается как плотное облако, давящая на них, все разрушить? В одну из таких бессонных ночей Слава понимает — всё, хватит. Можно похоронить себя под обломками саморазрушения, а можно хотя бы попытаться оставить всё позади. Они надевают куртки, берут с собой плед, Глеб предусмотрительно затаривается алкоголем, и очень скоро они располагаются на этом вот пляже — ничего такого не планировали заранее, но, поплутав немного, погуляв по опустевшему с окончанием сезона городу, оказываются здесь. Сидят у самой кромки воды и пьют. Снова привычное молчание, снова отчуждение между ними. Глеб, у которого под воздействием крепкого алкоголя с новой силой взыграло чувство вины, первым прервал молчание: — Я должен был убить его, но ты не позволил мне. Буду жалеть об этом до конца своих дней, — он сделал глоток и сразу затяжку — чтобы этой горечью перебить ядовитую горечь своих слов. Перед глазами всплывает картинка — до этого Глеб не помнил её, она забылась в моменте аффекта — но сейчас возникла сама. Как он отпускает Славу, отчаянно прижавшегося к нему, и, оттолкнув в сторону, накидывается на Гришу, рядом с которым охранники, у которых у каждого пистолет. Но тогда он всё это не осознаёт, не замечает — он бы голыми руками его придушил, если бы не оттащили. Сам же Слава первый и оттаскивал. — Тебя бы посадили, — ответил Слава равнодушно. — И это в лучшем случае. В худшем пристрелили бы прямо там. Это того не стоит. Он взял у Глеба сигарету, глубоко затянулся. — Нам очень повезло, что получилось разрулить мирно. Вернее, это не везение, это спасибо твоему отцу. — Хочу прикончить его, хочу, чтобы он сдох в мучениях, — процедил Глеб с яростью, изливая отравляющий его яд из себя. — И это всё моя вина. Я потащил тебя в этот город, я оставил тебя там одного… И Слава вдруг понял, что еще больше Гриши Глеб ненавидит самого себя и против себя же направлена его ярость и злость. Глеб считает, что он снова облажался, и вот за это точно себя никогда не простит. Славе стало страшно — страшно за то, до чего может довести себя Глеб, до какой дойдёт крайней точки, как быстро сорвётся. И этот страх за любимого оказался даже сильнее жалости к себе. — Я не знаю, как это исправить — всё то, что с тобой произошло. Прости меня, Слава, пожалуйста, прости, что меня не было рядом с тобой, я больше никогда тебя не оставлю, обещаю, — Глеб закрыл лицо ладонями, опустил голову на согнутые в коленях ноги. На секунду Славе показалось, что он плачет, через минуту он понял, что так и есть. Поражённый, он перевёл взгляд на море. Они довольно давно здесь, успели добить бутылку на двоих и напиться. И эти пьяные слёзы сожаления рвут его и без того измученное сердце. Нет, он не допустит, чтобы они сдались. Чтобы что-то их сломало, чтобы они, сломленные, сами всё разрушили. Отложив почти пустую бутылку и отбросил недокуренный бычок, Слава обнял Глеба, который весь сжался и от того стал казаться гораздо меньше и беззащитнее. И это он казался беззащитнее, Глеб, тот самый, который всё это время зубами землю рыл, чтобы они ни в чем не нуждались, тот, который в одиночку справился со страшной зависимостью, тот, который ни разу перед трудностями не спасовал, сейчас оказался слаб перед болью любимого человека, которую он не в силах был погасить. Какое-то время они сидели так — Слава его обнимал, но, видя, что эти объятия Глеба не сильно утешают, убрал его руки от лица, заставил приподнял голову и поцеловал. Впервые с того рокового дня поцеловал сам, по-настоящему, крепко, а потом, когда Глеб немного расслабился и стал отвечать, просунул язык ему в рот. Поцелуй был с привкусом соленой морской воды, но море тут было совершенно не при чем — это от пролитых слез. Слава обнял его крепче, желая утешить того, кому было ещё хуже, прижался к нему, притиснулся и, закинув ногу ему на бедро, сел сверху. — Давай искупаемся, — прошептал Слава, на миг оторвавшись от его губ. — Холодно же, ты чего, — ответил Глеб тихо. — Заболеем. — Ерунда, — Слава встал с его колен, одним движением скинул куртку на песок. На самом деле ему было жарко, нестерпимый жар горел в груди — от желания со всем разом покончить. Перестать мучить и Глеба, и себя. Забыться. Окунуться в ледяные воды морской воды, чтобы пройти крещение и порвать с прошлой жизнью — теперь уже окончательно и навсегда. Он направился к кромке, по пути скидывая с себя одежду, и вот уже его ноги коснулись холодной воды. Отбросив в сторону шмотки, Слава смело шагнул в волны, которое сначала обожгли разгоряченную алкоголем кожу, а потом стали ощущаться более ласково. И Глебу ничего не оставалось, как последовать за ним. На несколько секунд оба окунулись с головой в воду и поспешно поплыли обратно к берегу. Кое-как начали натягивать одежду на мокрое тело, пытались друг друга чистым кусочком пледа растирать. Их охватило странное возбуждение, лихорадочная спешка — быстрее, быстрее, пока пронизывающий ветер не коснулся кожи, покрытой капельками воды. Стояли друг напротив друг друга, едва сдерживая смешки — смех нервный, но уже что-то. Последние пары недель они даже не улыбались. — Я вызову такси, — прошептал Глеб, прижимая к себе укутанного в две куртки Славу. — Не смей себя винить, — прошептал вдруг тот, глядя на него снизу вверх, — ещё и в этом. Глеб отвёл взгляд от телефона — лицо его, которое было очень собранным и серьёзным, освещал свет от экрана. Было заметно, что губы у него немного дрожат, но не от холода, как догадался Слава. — Я тогда опоздал или нет? — задал Глеб вопрос, который каждый день заставлял его страдать. Сейчас он замер в ожидании ответа, глядя Славе прямо в глаза, решив, что лучше уж так, чем бесконечно мучиться в неведении. — Ты не опоздал, — мягко ответил Слава, не отводя взгляд, и Глеб подумал, что, наверное, Слава смог бы так убедительно соврать ради его спокойствия, ради его блага. Мог бы — а вот врет или нет, этого Глеб уже никогда не узнает. Они ввалились в комнату и там, не включая свет, кое-как добрались до кровати, кое-как разделись торопливо и прижались друг к другу, желая тепла и утешения. На смену опустошённости и сожалениям пришёл голод, которому невозможно сопротивляться. Хотелось, чтобы этот голод, это невыносимое желание вытеснило из сердца боль и страх, и самое главное — подозрение. Глеб просил про себя — пусть это мерзкое чувство исчезнет. Пусть, если это ложь, он не узнает об этом никогда. Слава, казалось, не испытывал тех же терзаний. Он самозабвенно целовал Глеба и этими поцелуями опускался всё ниже, терся об его живот и гладил по бёдрам. Несмотря на то, что тревожные мысли всё ещё не оставляли Глеба, происходящее заводило до ломоты. Тело напряжено, кожа горит, член так и просится в приоткрытый ротик, который находится сейчас возле него. Пока Глеб думал стоит ли позволять всему этому случаться между ними прямо сейчас, не слишком ли они спешат, не слишком ли рано, не слишком ли они пьяные для этого дела, Слава уже провел влажным языком по стволу, обхватил губами и начал размерено двигать головой. Задыхаясь от возбуждения, которое нарастало как снежный ком, которое охватило каждую частичку души и тела, Глеб откинулся на кровать, позволяя всему случиться — сопротивляться было невозможно. Оно, это возбуждение, как лавина, снесло перед собой всё лишнее, наносное, оставив только заботу, только любовь, только невысказанное обещание всегда быть рядом и защищать. Глеб держал его волосы и проводил пальцами по плечам и шее, пока Слава там, внизу, скользил губами по его члену. Сам Глеб был словно под кайфом, совершенно ничего не соображал, и, когда концовка наступила предсказуемо быстро и Слава поднялся наверх, он прижался к его губам, которые были немного солеными на вкус то ли от морской воды, то ли от его спермы. Почувствовав мгновенный прилив нового возбуждения, Глеб обхватил его, прижал к себе и перевернулся. Оказавшись сверху, навис над ним, жадно целуя в шею и тяжело дыша. От этого довольно резкого действия Слава вздрогнул, и Глеб сразу же остановился. Протянул руку к ночнику, включил, чтобы свет озарил их лица. Чтобы Слава мог видеть, что это он, видеть его лицо. — Так получше? — спросил он, напряжённо вглядываясь в лежащего под ним парня. Слава кивнул и с едва заметным облегчением выдохнул. — Мы можем подождать. Я могу, — предложил Глеб, касаясь губами его ресниц, в которых ему почудились слезинки. — Секс — это все совершенно не важно. Я очень люблю тебя, котёночек. Ты мое счастье. Моё всё. — Нет, — Слава категорично промотал головой. — Даже не думай. Мы делаем это сейчас, а о том, что случилось, больше никогда не вспоминаем. Обещай мне. — Обещаю, — сказал Глеб и скрепил их клятву, прикоснувшись к его губам. Согласился он, скрепя сердцем, не уверенный в том, что поступает правильно, но всей душой желающий, чтобы у них все наладилось. И готовый приложить все возможные усилия для этого. Слава погладил его по волосам, слабо улыбаясь, а Глеб, удерживая его взгляд, опустился ниже, чтобы принять его член в жаркую глубину своего рта. Время от времени прерывался, чтобы поцеловать в низ живота, туда, где рассекал кожу давний шрам от аппендицита, или пройтись поцелуями по внутренней стороне бедра, чувствуя, как от них по коже бегут мурашки. В такие моменты он снова ловил его взгляд, чтобы убедиться, что Слава смотрит на него, видит, что это он, и в его взгляде нет ни отзвука страха или боли. К счастью для себя, ничего из этого Глеб не находил. Почувствовав, что он довёл любимого практически до пика, приподнялся выше и поцеловал, разводя ему ноги. Он замер, ожидая, как Слава отреагирует, а тот в ответ обхватил его ногами, сжал покрепче бёдрами и впился глубоким поцелуем, удерживая лицо Глеба в ладонях. И страха, и боли больше не было — они растворились в силе и глубине их разделённого на двоих чувства. Вместо страха — непоколебимая вера в то, что они встретили друг друга в переломный, критический момент не случайно, а для того, чтобы множество раз спасти, чтобы пройти через все испытания вместе и не дать друг другу сломаться. Уверенность в то, что они предназначены друг для друга, что они — пара. Что они — навсегда. Они не сказали друг другу больше ни слова. Глеб только бросил тяжёлый и все ещё пьяный, но уже не от алкоголя, а от желания, взгляд, оторвавшись на секунду от его губ, а Слава прижал его к себе снова. Он сейчас так нуждался в нем, так хотел, чтобы его любимый был с ним, был в нем, чтобы заполнил его без остатка. И Глеб это понял — всё так же, не разрывая объятий, не отстраняясь ни на миллиметр, ни отрываясь от его губ, он опустил руку вниз, просунул между их телами, помогая себя войти. Слава тихонечко вздрогнул, но только прижался ближе, двинулся ему навстречу насколько смог. Обхватил за плечи и снова поцеловал. Глеб что-то шептал ему в губы, какие-то слова, в которых признания в любви мешались с клятвами никогда его не оставлять, но Слава их не слушал — он и так всё знал. Все это было уже неважно. Прошлое его не пугает, будущее не страшит, потому что они вместе, а вместе они могут преодолеть всё. Когда движения прекратились, когда фейерверки оргазма утихли, они всё ещё продолжали так лежать — Глеб сверху, положив голову ему на грудь, а Слава обнимал его, глядя в потолок, но видел он там не побеленные доски, а целую вселенную, частью которой были они. Глеб поднял голову, посмотрел на него — с таким тёплом, такой нежностью и страстью, что у Славы дыхание перехватило. В его глазах он видел уже не два пути, как в ту ночь, когда они решались уехать, а множество вариантов. Такие разные дороги для них двоих. И впереди, он был уверен, нет ничего с чем они не смогли бы справиться.