Исправительные работы

       Годжо ошеломленно смотрел на парня перед собой, глупо хлопая глазами. Конечно, он догадывался об этом, даже искал доказательства, но услышать это вот так в лоб оказалось слишком внезапно. Юджи неловко помахал им свободной рукой, обтянутой кожаными браслетами, и у Сатору перехватило дыхание от его смущенной улыбки.               — Ты и правда тот легендарный боец, о котором нам рассказывала Утахиме? — пораженно прошептал Гето, но Годжо был так впечатлен, что не нашел в себе сил удивиться бурной реакции друга.               — Не такой уж и легендарный, — рассмеялся Итадори, неловко почесывая затылок.               — И ты ни разу никому не проигрывал? — подалась вперед Секо, не слушая его. Сатору мысленно заметил, что тоже не обращает внимания на скромнические замашки надзирателя. Все его существо горело любопытством и жаждой узнать всю эту историю целиком.               — Несколько поединков заканчивались ничьей, когда рядом проезжала полиция, — уклончиво ответил Юджи, отступая к молчавшим все это время Тодо и Кугисаки. Годжо вдруг настороженно замер. Он вдруг ощутил то же, что чувствовал в тот чертов день, когда его подобрали ночью на улице и привезли в участок на «личный разговор». Правда, исходила эта аура на сей раз не от него.               Ребята все сыпали и сыпали вопросами, но Сатору не слушал. Он пристально смотрел на лицо отступающего Итадори и в какой-то момент не выдержал — схватил его за запястье, потянул за собой в сторону воды, напоследок бросив:               — Пойдем прогуляемся, я покажу тебе классное место.               Годжо легко шел через толпу, настойчиво ведя за собой надзирателя, и людское море само расступалось перед ними. Юджи безропотно шел, стараясь не отставать, и его кожа казалась обжигающе-горячей, особенно на контрасте с ночным прохладным бризом. Сатору, не оборачиваясь, чувствовал на себе его заинтересованный теплый взгляд, стараясь не позволять ему пускать корни в своей душе. Постепенно музыка затихала в отдалении, и парень позволил себе сбавить шаг, впервые за последнее время оглядываясь по сторонам. Слева шумели черные волны Гудзона, отражая бликующий свет фонарей, справа в отдалении каменным монолитом возвышались стены набережной, за которыми шумел не знающий сна Нью-Йорк, под ногами шелестел песок, а сверху сиял неполный диск луны.               — Действительно классное место, — проронил Итадори, с интересом оглядываясь по сторонам.               — Я не это хотел показать, — помотал головой Сатору, неохотно выпуская его запястье из хватки своих пальцев. — Ну, если тебе здесь нравится, можем остановиться тут.               — Пойдем на классное место, — мягко отозвался Итадори, шагая по его левую руку у самой воды. Годжо согласно кивнул и пошел дальше по песку, вглядываясь в даль.               Впереди виднелось то, что он хотел показать. Красивый деревянный Т-образный пирс со сваями из декоративных бревен, на которых со временем от влажности пророс зеленый мох. От перил возвышались столбы, на которых висели старые фонари в европейском стиле, внутри которых приглушенно мерцали современные лампы. Этот пирс был частью арт-композиции на набережной, посвященной Лондону в Викторианскую эпоху.               — Оригинал этого причала находится в маленькой деревушке в Уэльсе, — пояснил Сатору, когда они приблизились к пирсу достаточно, чтобы рассмотреть его во всех подробностях. С виду трухлявый, он был достаточно прочным, чтобы выдержать прогуливающихся по нему людей в день какой-нибудь пляжной ярмарки. — Его построил филантроп из Лос-Анджелеса, британец по происхождению, когда узнал, что здесь есть экспозиция его родной Англии. Для этого пирса специально закупали водостойкую древесину, чтобы она не намокала и простояла как можно дольше. Мох, что можно заметить на сваях и на досках со стороны воды, настоящий, но его искусственно прививали именно к этому месту. В итоге он прижился и разросся, поэтому периодически его срезают и передают смотрителям Центрального Парка. Это особая порода, которая может жить и рядом с морем, и рядом с пресной водой. А еще он флуоресцирует, но мы не можем увидеть неон из-за особенностей нашего зрения, зато мы четко различаем яркий зеленый цвет даже в темноте.               — Это и правда твое любимое место, — с улыбкой прокомментировал Юджи, первым шагая с песка на ступень причала.               — Просто в апреле я писал научный доклад про Викторианскую эпоху в Англии, вот и изучил заодно, — просто пожал плечами Сатору, со странным удовольствием и гордостью смотря на зачарованный взгляд Итадори.               — Ты еще и историк? А по тебе не скажешь, — улыбнулся Юджи, когда Годжо поравнялся с ним. Вокруг царила странная атмосфера, вроде бы волшебная, но при этом напряженная. Парню сделалось не по себе.               — А ты боец, но это куда необычнее моих культурологических познаний, — усмехнулся он, хотя улыбаться не хотелось.               — Не-ет, я не боец, мне просто нужны были деньги, — наигранно-легко пожал плечами Итадори и тут же скис. Его плечи опустились, будто на них давил непомерный груз, а руки безвольными плетьми обвисли по бокам.               «Что же его вынудило?..» — тревожная мысль птицей встрепенулась в голове Сатору, но он постарался ее угомонить и как можно мягче сказать:               — Не рассказывай, если не хочешь. Я пойму.               Кому, как не ему, знать о том, что не все надо рассказывать? Перед глазами мелькнули острые ногти и искаженное яростью лицо, но Годжо усилием воли прогнал эти картины, переводя взгляд на парня рядом. Он подошел к перилам пирса у фонаря и облокотился на них, устремляя невидящий взор в сторону пляжной вечеринки. Сатору пристроился рядом на тактичной дистанции, молча глядя на воду.               — Я… — неуверенно протянул Юджи, впиваясь пальцами в древесину перил. Он прерывисто вздохнул и продолжил: — Я наоборот хотел бы рассказать. Хоть кому-нибудь. Выслушай, пожалуйста…               Сатору повернул голову в его сторону, встречаясь с молящим взглядом, в глубине которого плескалась тоска. Парень, словно околдованный, несколько долгих мгновений смотрел на Итадори, а потом боком шагнул к нему, соприкасаясь локтями.               — Конечно, — как можно мягче сказал Годжо. — Что у тебя на душе?               Юджи шумно вздохнул и снова посмотрел на далекие огни, погружаясь в пучину воспоминаний. Сатору тоже отвернулся, но позволил себе краем глаза смотреть за парнем. Он мялся несколько минут, поджимая губы и щурясь, а потом, прикрыв глаза, тихо заговорил:               — Я никогда не знал своих родителей, да и не очень-то хотел. Меня воспитывал дедушка. Ворчливый старик, но он был очень заботливым. Я всегда его любил, а он меня. Но другие этого не понимали, особенно дети. Ты знал, они бывают очень жестокими? Меня все мое детство дразнили сироткой, а я и велся, как дурак. Плакал, но не обижался — дедушка говорил, что я типичный добряк с медвежьей силой. А однажды, незадолго до моей бойцовской славы, он сходил со мной в тату-салон, чтобы набить какой-нибудь рисунок. Я не понимал, почему он вдруг согласился, а сейчас дошло — он предчувствовал свою смерть. В тот день мы набили два глаза. Я думал, что так мне не будет одиноко — будто кто-то еще всегда рядом со мной. Я был счастлив.               Когда мне было пятнадцать, мои имидж и сила очень пригодились, хотя я и не горжусь тем собой. Наоборот хочу забыть об этом, как о позоре. Дедушка лег в больницу доживать оставшиеся годы в окружении врачей и медсестер. Из-за его сварливого нрава у него не осталось друзей, и только я его навещал. Но надо было на что-то жить. Я и так подрабатывал грузчиком по вечерам, но на оплату счетов из клиники этого не хватало даже с пенсией дедушки. И однажды ночью я набрел на уличные бои. Посмотрел, повертелся в толпе, а когда услышал сумму, которую получают победители, буквально загорелся этой идеей. Побоев я не боялся, а вот деньги были бы нелишними. И вот так я стал зарабатывать. Мне не нравилось никого бить, но ради дедушки я готов был переступить через себя.               Он знал о моем гонораре, но ничего не говорил. Я чувствовал его осуждение и видел это во взгляде, но он тоже понимал, что иначе было бы очень сложно. И потом мне бросилось в глаза, что с каждым боем я получаю все больше и больше. Стал откладывать на черный день, если вдруг дедушке понадобиться операция. Но нет — он очень внезапно и очень тихо умер. Я долго не мог осознать, ходил бледной тенью самого себя.               А потом вдруг подумал, что он не хотел бы, чтобы я раскис. И поэтому я вернулся на ринг и стал откладывать деньги на учебу. Конечно, похороны много забрали, но мне хватило. В университете совсем другие люди, если сравнивать со школой: они добрые и милые. Мне не хотелось, чтобы они видели меня драчуном, да и вакансия официанта в моем любимом кафе была открыта. Поэтому я ушел, сведя татуировки. Синяки зажили, шрамы после расставания с дедушкой тоже, лишние глаза испарились. А потом мистер Яга попросил выйти к вам вместо него. Они с дедушкой были хорошими приятелями. Поэтому я согласился. И не жалею об этом — вы очень классные ребята.               Губы Сатору дрогнули, когда Юджи повернулся к нему с грустной, но очень теплой улыбкой. Парень, заметив блеснувшие в глазах Итадори слезы, протянул руку и сжал его пальцы в своих, подбадривающе встряхнув. Юджи тихо всхлипнул и благодарно сжал его руку, прогоняя тоску из взгляда.               — А откуда ты знаешь Утахиме? — спросил Годжо, просто чтобы что-то сказать. Тишина казалась нагнетающей, и терпеть ее не хотелось.               — Ее старший брат был моим противником пару раз, но мы неплохо общались. Он много про нее рассказывал и иногда приводил посмотреть, — со смешком ответил парень. — Двенадцатилетняя девочка очень удачно вписалась в толпу кровожадных мужиков.               — Да вообще, — покачал головой Сатору, тихонько посмеиваясь. — Как и Мегуми в нашем с Сугуру тандеме.               — Вы давно дружите? — полюбопытствовал Юджи. Годжо постарался сохранить спокойное лицо.               — С тех пор, как началась моя история, — криво ухмыльнулся парень, хотя воспоминания, застилавшие мысленный взор, никак не могли убраться восвояси. — Ты ведь уже читал мое личное дело?               — Характеристику личности даже не смотрел, — твердо взглянул ему в глаза Итадори. От этого Сатору растерялся, но тут же позволил себе короткую насмешливую улыбку.               — Праведник, — фыркнул он, ощущая легкий тычок в плечо. Впрочем, ему было не до смеха: Годжо отвел взгляд на волны, разбивающиеся о деревянные сваи, чтобы не видеть ничего и никого другого. — Что было в графе о родителях?               — Имя вашего опекуна, — растерянно ответил Юджи.               Сатору крепко зажмурился, чтобы потом резко распахнуть глаза и плывущим взглядом уставиться на парня. Он открылся ему и рассказал о своем прошлом, а Годжо не из тех, кто этого не ценит. Но говорить о себе было сложно и страшно. Парень опустил голову с тяжелым вздохом, а потом тут же вскинул ее: Итадори обеспокоенно смотрел на него, ласково поглаживая ладонью по плечу. Сатору попытался улыбнуться, но губы задрожали, и он уронил голову на скрещенные на перилах руки.               — Я помню свою семью, — глухо проговорил он, не отнимая лица от предплечий. — Хотя лучше бы забыл…               Юджи не просил рассказывать и не давил — он лишь обнял его за руку, мягко поглаживая и молча подбадривая. Это дало силы говорить:               — Все началось за пару лет до моего рождения. Мой отец, канадец, приехал сюда учиться, как и мать-японка. Она его до безумия любила, а он видел в ней лишь подругу. Но она была упрямой: на студенческой вечеринке подсыпала ему в стаканчик что-то и затащила в раздевалку. Не знаю, было ли это частью ее плана, или просто удачный шанс подвернулся, но она забеременела мной. Отец, воспитанный в этой своей чопорной Канаде, взял на себя всю ответственность: женился, сразу после выпуска устроился на работу, никуда не гулял.               Роды были тяжелыми. Не знаю, что там произошло, но она чуть не умерла. У нее и до этого в мозгах что-то было не так, а после этого так вообще крыша поехала. Она не любила меня, а я, дурак, этого не понимал. Сначала все было хорошо: они были счастливы, даже жили мирно. Отец очень меня любил, постоянно сюсюкался, восторгался. Я выгляжу как он, разве что глаза поярче и волосы белее. Он все чаще и чаще акцентировал на этом внимания, не понимая, к чему это приведет.               Вскоре мать начала ревновать его ко мне. Молча, конечно, но это были зачатки того, что случилось после. Самое раннее мое воспоминание из четырехлетнего возраста. Я сидел у себя в комнате и слушал крики матери, звон посуды и хлесткие удары пощечин. Потом я уже понял, что она помешалась. Она знала, что отец ее не любит, но до жути боялась, что он ее бросит, поэтому устраивала скандал на скандале. Меня она вообще ненавидела: чуть что, сразу била, кричала, оскорбляла…               Это был ад…               Дыхание перехватило. Годжо трясущимися руками потянулся к футляру на поясе и вытащил из него очки, тут же надевая их на нос. На секунду стало легче. Вспомнилось, как он сидел неподвижно в своей комнате, боясь разбудить мать малейшим движением. Замерший, он провел так три часа, пока не вернулся отец.               Из горла Сатору вырвался булькающий всхлип, и горячие слезы побежали по его щекам из-под очков, но он их не снял. Наоборот вцепился так сильно в дужки, как только мог, лишь бы ухватиться за них. Левый бок обдало теплом, когда сильное тело Юджи прижалось к нему, согревая и успокаивая. Паника отступила ровно настолько, чтобы можно было продолжить рассказывать.               — Мне было десять, когда все… все случилось. Родители снова ругались, и я плакал в коридоре неподалеку. Отец тогда впервые вспылил и закричал в ответ. Мать продолжала ему что-то доказывать, но он просто покидал вещи в сумку и ушел, напоследок поцеловав меня в лоб. Мать стояла у входной двери и неистово кричала на нее в неясной попытке вернуть отца. И я сделал свою самую главную ошибку. Я просто хотел ее утешить… Она так плакала, мне стало ее так жаль… Я подошел и обнял ее…               Мать тогда внезапно замолчала и нечитаемо посмотрела на меня. А потом… потом она… — Годжо давился всхлипами, больше не сдерживая себя, но имея остатки гордости, чтобы не выть в голос. Он с силой натянул очки на себя, пальцами больно хватаясь за волосы. Прямо в глаза были направлены когтистые пальцы, через которые просматривалось безумное лицо. — М-мать жутко закричала и кинулась на меня. Она пыталась выцарапать мои глаза собственными ногтями! Она говорила, что это я виноват, что это я испортил ей жизнь! Из-за меня от нее ушел отец, из-за меня она чуть не умерла! О-она говорила, что я урод, чудовище, мерзость! А мои глаза — это самое зло! Она пыталась их вырвать прямо из глазниц! А я не хотел! Я ничего не хотел! Не хотел никому причинять боль! Я просто ребенок! Я маленький мальчик, который любит конфеты! Я ничего плохого не делал! Я не хотел, чтобы мои глаза свели ее с ума!               Годжо забился в истерике, по перилам сползая на доски пирса. Его всего трясло, холод прошивал кости, из глаз неконтролируемо текли слезы, а с кривой улыбки срывались надсадные завывания. Он не помнил, что говорил, перед глазами стояло только обезображенное лицо матери. Она была в ярости, кричала и била, рвала когтями плоть его лица, старалась дорваться до глаз. Сатору, не помня себя, громко завизжал, сжимаясь в комок и прикрывая руками верхнюю часть лица.               Вдруг вокруг него сжались стальные тиски, и Годжо забился еще сильнее. Животный ужас настиг его, заставил отчаянно вырываться, слепо глядя вперед себя. А потом внезапно к губам прижалось что-то теплое. Сатору распахнул глаза, полные слез, и уставился перед собой. Юджи обнимал его за плечи, целомудренно целуя и поглаживая по встопорщенным белым волосам. Губы Годжо задрожали, и он отстранился, глубоко вдыхая и успокаиваясь. Его еще трясло, но Итадори, такой теплый и мягкий, был рядом, бережно прижимал к себе и позволял лить слезы на толстовку.               — Я в норме… — тихо шепнул Сатору, когда окончательно взял себя в руки, но отстраняться не стал. Юджи не оттолкнул. — Слава богу, отец что-то забыл в тот день и вернулся. Он оттащил мать, вызвал полицию и скорую. Мне помазали все царапины какой-то кашицей и замотали их бинтами. Шрамов не осталось, но я все равно прячу глаза. Не хочу, чтобы кто-нибудь еще сошел с ума из-за них… А мать лишили родительских прав и положили в психушку на принудительное. Знать не желаю, что с ней сейчас. Мы с отцом переехали, но у него случился инфаркт, когда мне было четырнадцать. Он умер, и я остался сиротой. Тогда я познакомился с Мегуми. Его отец — наемник, который хотел сбежать из страны, откупившись от властей, — среди которых есть его родственники, — собственным ребенком. Думаю, понятно, для чего им нужен был Фушигуро? Он тоже знал, из-за чего выглядел живым трупом. И тогда меня осенило. Я пошел к Зенинам и предложил сделку: я проведу три любые ночи с одним из них, а он оформит над нами опекунство и заплатит огромную сумму денег. Кажется, я приглянулся ему, и он согласился. Во время всего он был нежен, мил, и внезапно меня отпустило. Я вдруг почувствовал, что я не такой монстр, каким меня видела мать. По итогу мы рассчитались и разбежались, но меня снова накрыла паника. Деньги рано или поздно кончились бы, и поэтому я решился попробовать подцепить кого-нибудь. Меня взяли в тот бордель, в котором я сейчас работаю, и это, как ни странно, стало моим спасением. Я смог снова почувствовать себя нормальным. Во время этих блужданий я и познакомился с Гето, а потом он узнал и о моей истории, и о Фушигуро. Кстати, он знает, что это все я делал ради него, пусть и извлекал для себя пользу. На самом деле он очень благодарен и признателен, просто не умеет это показывать.               Годжо перевел дыхание. Все это он рассказывал беспрерывно, и сейчас воздуха снова стало мало, но Юджи не отпускал. Было страшно смотреть на него. Было страшно увидеть ту самую ненависть и ярость. Сатору уставился на воду.               Но вместо этого Итадори мягко развернул его голову к себе и снял очки. Годжо тут же зажмурился, со страхом готовясь закрывать лицо руками. Однако ощутил на веках не острые когти, а мягкие подушечки пальцев, невесомо гладящих его глаза через кожу. Сатору надрывно вдохнул и, чуть отстранившись, боязливо приоткрыл один глаз. Напротив него было доброе грустное лицо Юджи, который с невыразимой заботой прикасался к Годжо.               — Твои глаза не страшные, Сатору, — мягко сказал Итадори, и парень медленно поднял веки, глядя на него в волшебной тишине. — Они красивые. Самые красивые из всех…               Годжо позволил себе шагнуть вперед и обнять парня, утыкаясь носом ему в плечо. Одна рука Юджи мягко перебирала его волосы, а вторая, все еще удерживающая очки, костяшками пальцев гладила его по лопаткам. Так они простояли так долго, сколько было возможно. Сатору грелся, плавясь от нежности и тепла. Но было еще кое-что, что он хотел рассказать. И сделал он это, не разрывая объятий:               — У других ребят тоже дерьмовая история. Родители Гето — наркоманы, готовые продать ребенка за дозу. Чтобы этого не произошло, он с малых лет шарится по чужим карманам, таща на себе трех братьев. Так не принято говорить, но потом для него наступил рай: сначала скончался от передоза отец, а затем мать. Это было в прошлом году, и Сугуру смог получить эмансипацию. Он пытался оформить опеку над братьями, но у него не вышло. Но он и сейчас старается заботиться о них — постоянно отправляет крупные суммы опекунам и приезжает в гости на каникулы.               А еще он обзавелся младшей сестричкой — Секо. Ее разведенные родители на пару лет отправляли ее учиться в католический женский пансион, где она и начала встречаться с Утахиме. Но там просто ужасающая религиозность. «На все господня воля», да? Вздор! У них была вспышка пневмонии, а эти идиотки и пальцем о палец не ударили, чтобы лечить детей! «А зачем? Бог лучше знает, какая судьба им уготована. Если они должны жить, они не заболеют» — так они говорили, старые маразматички! Две девочки умерли, у многих пожизненные осложнения. Иери и Иори повезло, они не заболели. Но они вынуждены были смотреть, как их подруги умирают. После этого Секо молила родителей забрать ее, а уже дома начала курить. Мы с Гето пытались ее отучить, но какое там! Хотя, учитывая, что она пережила ту школу, ей какие-то сигареты нипочем.               Юджи долго молчал, а потом сжал его в объятиях сильнее, убито прошептав:               — Вы не должны были через это проходить…               И вдруг Годжо осенило: если бы не все это, то они бы не знали друг друга. Более того, он никогда не познакомился бы с Итадори. И не стоял бы в его объятиях, не боясь взглянуть на него без очков. «Если я должен был пройти через это ради встречи с тобой, то я согласен…» — мысленно сказал Сатору, отстраняясь от Юджи и без страха смотря на него своими глазами. На губах Итадори цвела короткая, но такая красивая понимающая улыбка. Глаза Годжо сияли в темноте.