На краю срыва

Джемин протягивает Доену маленький бумажный конвертик с застенчивой улыбкой. Омега удивленно спрашивает, разглядывая его: - Что там такое? - Подарок. Я сам сделал. Мальчик болтает ногами в нетерпении, пока сидит на коленях у отца, и тот нежно улыбается, когда конверт красиво раскрывается бабочкой в его руках. Там были не совсем аккуратно обрезаны края, и бабочка казалась кривоватой, но Доен только шире улыбается, а затем целует сына в лоб. - О, это так прекрасно. Благодарю, ты сделал мой день еще радостнее. - Тебе правда нравится? - Правда. Это чудесно. Где ты научился такому? Джемин улыбается, щуря глаза, и пожимает плечами: - Меня отец научил вчера, когда приходил навестить. Сказал, что знает, как бывает скучно при постельном режиме, и решил научить. Я подумал, что тебе подарю. Когда ты улыбаешься, ты такой красивый. Самый красивый на всем свете. Доену приятно слышать эти слова от сына, с которым он прежде даже не имел возможности нормально поговорить, и прижимает его к себе ближе. Джемин был мил и искренен, и Доен всем сердцем надеялся, что он не превратится в жестокого человека, как Джехен. - Твой отец, оказывается, такой рукодельник. Сын вдруг восторженно восклицает и почти подпрыгивает на месте: - Да! Он столько всего умеет делать из бумаги! Хочешь, покажу, какие чудесные фигурки он мне изготавливает? Доен не успевает даже ответить, как мальчик спрыгивает с его колен и бежит к столу, с грохотом раскрывая большой ларец. Он там увлеченно роется и вскоре приносит Доену бумажные фигурки, вываливая всей кучей на его колени. Омега ахает от обилия игрушек, которые сын начал ему показывать, увлеченно рассказывая, что ему особенно нравится, какими он играет вечерами с Джено, а какие он пытался повторить сам, но у него ничего не получалось совсем. Фигурки были действительно искусно изготовлены, аккуратно, изящно, Доен внимательно разглядывал различные виды цветов, голову льва, несколько бабочек, пару миниатюрных фигурок лошадей, и ему на глаза попадается магнолия желтоватого оттенка. Она была совсем как настоящая, и Доена поражает то, как Джехен, оказывается, может быть утончен, а затем невольно вспоминает, по какой причине так любил магнолии. Это был первый цветок, что подарил ему Джехен. Простой, но в то же время сложный цветок с плавными переливами и крупными лепестками. Джемин замечает задумчивость отца, который держал в руке бумажную магнолию, а затем говорит: - Отец сказал, что хотел бы тебе подарить когда-нибудь магнолии. Ты же их так любишь. Доен смотрит на мальчика и зачем-то тихо спрашивает: - И что же ему мешает это сделать? - Он сказал, что ты вряд ли захочешь видеть цветы в своих покоях. А еще что он бесконечно опоздал. И что он не хочет тебя сердить лишний раз. Доен вдруг задумывается над этим ответом. Почему Джехен был таким? Почему вел себя подобным образом? Играл перед сыном, пытаясь заполучить его доверие? Или же скрывал от Доена свою натуру? Последняя мысль заставляет сердце Доена вдруг затрепетать, как прежде, от тихой любви к этому человеку. Прежнюю любовь, будто он снова стал тем наивным романтичным юношей, мечтающим об искренних взаимных чувствах. - Ты отца совсем уже разлюбил? Джемин шепчет это, стоя перед Доеном и глядя на его лицо своими большими глазами. Там была странная надежда, затаенная, рвущаяся наружу от этого трепетного вида родителя, и Доену становится совестно перед собственным ребенком. Что же они наделали? Из-за собственных ошибок, ненависти и лжи подвергли это невинное создание таким тяжким страданиям. Дети должны рождаться в любви и расти в ней же, купаясь в ней сполна. Они не должны стоять между родителями, кого-то выбирать и быть использованными ими же для собственной выгоды. Доен крепко обнимает сына, тихо признаваясь: - О, если бы сам знал, сынок. Все было бы куда проще, если бы с ним никогда не встречались. Было бы куда проще, если бы я не любил его никогда. Джемин слушает этот шепот и понимает абсолютно каждое слово. Он понимает со всей своей детской мудростью и честностью, понимает и сочувствует Доену. Джемин совсем не мог представить, каково это, когда человек, которого ты так любишь, не любит тебя в ответ, но ему хватало и того, что он ощущал себя иногда ужасно одиноким. Родители никогда не приходили к нему вместе, никогда не гуляли, не обедали и не показывали, как любят друг друга. На самом деле Джемин уже давным давно осознал, что они совсем несчастливы друг с другом. - Может... однажды ты сможешь протянуть ему в ответ свою руку. Доен понимает, что Джемин помнит тот их вечерний разговор, и лишь молчит в ответ. Если бы это было так легко сделать... Однако, несмотря на все свои тяжелые мысли, на прошлое, что их связывало, и на обжигающую ненависть, Доен идет к нему. Идет, ступая ватными ногами по холодному полу. Его откровенно морозит, а руки и ноги мелко дрожат - то ли от холода, то ли от страха. Зачем он это делает? Сдается под напором собственного одиночества? Устал воевать? Поступает так ради сына, что невольно признался в собственном одиночестве? Доен видит в полутьме покоев спящего Джехена - он все такой же красивый, за эти шесть лет возмужавший лишь сильнее, такой умиротворенный и трогательно мягкий. Его лицо было столько же красиво, как жестоко его сердце, и Доен не может понять, отчего у таких прекрасных, добрых и любящих родителей родился столь жестокий ребенок. Омега стоит, прислонившись спиной к закрытой двери. Ему до сих хотелось к Джехену прикоснуться, почувствовать кончиками пальцев рельеф его сильного тела, этот приятный обволакивающий запах, эти невозможно мягкие губы на себе. Джехен приносил наслаждение одним своим видом, и уши Доена горят от прошлых воспоминаний и этих глупых мыслей. И что он тут забыл? Зачем пришел к нему в покои, когда не позволяет этому человеку даже прикасаться к себе из-за чувства ненависти? Принц уже разворачивается к двери, чтобы открыть ее и уйти как можно скорее, убежать к себе и укрыться с головой пуховым одеялом, но его вдруг останавливает удивленный голос: - Доен? Доен замирает и как-то судорожно дышит, сжимая ручку дверей, и стоит так, надеясь, что все еще может избежать собственной глупости. Если Джехен позовет его, если он подойдет и прикоснется, то Доен уже не сможет остановиться и остановить. Он вздрагивает, когда чувствует знакомые горячие руки на своем промерзшем теле, как они скользят по его плечам, а потом мягкие губы опускаются ему на шею, несмело целуя. - Ты пришел ко мне. Сам пришел. Доен задыхается и боится посмотреть на мужа. -Я... я просто... я знаю, что ты совсем скоро сделаешь мне больно снова, что уничтожишь меня, ведь ты... ты самый жестокий человек на всем свете, но я... я до сих пор не могу тебя забыть. Я до сих пор... Что ты сделал такого со мной, что я все никак тебя разлюбить не могу даже после всего... после всего, что ты сделал со мною? Я тебя так ненавижу, так ненавижу, если бы ты знал, как это сжигает меня. Я же стал так похож на тебя... я теперь уже совсем не тот, что был прежде. Я стал таким же жестоким, все из-за тебя. Джехен разворачивает его к себе и обхватывает за плечи. Доен сглатывает, закрывая глаза, из которых текут слезы. Он сам не заметил их, но Джехен гладит его лицо, стирая влагу, и отвечает: - Ты хотел обрести силу и при этом остаться невинным? Так никогда не бывает, потому что у всего есть своя цена. Но ты стал сильным, ты достиг своих желаний. Я теперь люблю тебя, больше никто мне не нужен. Только ты. Отбрось все, давай же просто будем жить счастливо. Растить нашего сына, может быть, у нас еще будут дети. Мы будем с тобою счастливы, наконец. У Джехена взгляд уверенный, успокаивающий. Доен чувствует в нем сейчас ту самую опору и надежность, чего не бывало прежде. - Ты... точно меня не обманываешь? Ведь если я доверюсь тебе, а ты меня разрушишь, я больше не смогу восстать, как прежде. - Я клянусь, что не лгу тебе. Я люблю тебя и готов исполнить свою священную клятву, данную тебе у алтаря. Будет Господь мне свидетелем, я больше никогда не причиню тебе боли. Но и ты взамен должен обещать мне, что окончишь свою бессмысленную войну, потому что я также доверяюсь тебе сейчас. Если ты обманешь меня, то причинишь мне этим невероятную боль. - Клянусь. Доен доверчиво прижимается к груди Джехена, и тот облегченно улыбается, понимая, что омега, наконец, сдалась. Он был уверен в том, что теперь они будут счастливы без этой вражды и ненависти к друг другу.