Веди меня в путь, где дороги непроходимы.
Это апрель, хлипкая цепь едва ли держится на дешёвом велосипеде, но замедляться нельзя. Ни в коем случае! Перед Олегом всё тот же его Серёжа, за которым Волков сбежал с какого-то школьного мероприятия, а обратно уже нельзя — отхватят по «первое число». Как обычно, Разумовский впереди, снова ведёт непонятно куда, обещая что-то прекрасное. Говорит, что галерея какая-то новая открывается, нельзя, мол, событие такое пропустить. Велосипеды они оставляют где-то у входа. Олег, правда, чихает пару раз и роняет оба, потому что чёрт бы побрал эту простуду! «Смешно тебе, Серый?» — он хмурится внезапно раздражённо, но Серёжа только смеётся заливисто и за бёдра Волкова к себе притягивает. Лбом касается лба, — видно даже проступившую на солнце россыпь веснушек , — а после извиняется так по-детски неловко и целует тонкие губы напротив. Нежно-нежно целует. Олег пальцы запускает в мягкие рыжие волосы, пропускает сквозь, убирает Разумовскому за ухо. Сергей будто сжигает изнутри всё то, что самому Волкову не нравится, оставляя после себя заветное тепло. Олег понимает в очередной раз до смешного банальную истину: за Серёжу нестрашно ввязываться в драки до синяков и ссадин, для Серёжи можно придумать сколько угодно историй, лишь бы спокойнее спал, и Серёже дозволено делать с ним, Волковым, что душе угодно. Главное, что рядом тепло и ярко. Им семнадцать. Они сбежали с уроков ради открытия галереи, которая, как выяснится позже, вообще-то открывается завтра, а Сергей просто переволновался и всё напутал. Но Олег ни о чём не жалеет и целует щёки и плечи, усыпанные чуть заметными веснушками. «В следующий раз не перепутаю», — констатирует Разумовский, когда чувствует поцелуй на остром плече сквозь белую рубашку.В бой, где удары неотразимы, В самое сердце самой строптивой стихии.
Всё происходит слишком быстро, а Олег не может смотреть на стены больничной палаты. Называть друга как-то неформально он уже тоже не может, перед глазами тот полный безумия взгляд, а в голове будто эхом отдают пять выстрелов. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Ровно в такт пульсации висков. Олега ломают не пули, не множество трубок в теле и не резкий запах медикаментов в палате. Его ломает взгляд Разумовского и такая ядовитая ухмылка, что во рту становилось так омерзительно горько, а на душе невыносимо паршиво. Будто Сергей выжег всё живое в нём дотла, а пепел развеял по воздуху. «Прости, Олег, но правила есть правила». Какие, к чёрту, правила? Нет больше никаких правил, когда они раз за разом вытаскивают друг друга из ледяной воды. Да, Волков слишком доверился, следуя вслепую за Сергеем. Он оступился, пытался держать равновесие, но столкнул под корку льда Разумовский его собственными руками. А внутри всё до тошноты пусто. Из желаний — забыться во сне. В том самом, в котором им десять, семнадцать, двадцать три — сколько угодно, но лишь бы снова с эйфорией целовать веснушки, запускать волосы в копну огненно-рыжих волос, видеть отражение звёзд в голубых глазах, — как тогда, в планетарии, — чувствовать согревающее тепло и следовать за светом. Но Олега это переломало до смерти, а сгореть заживо — самая болезненная смерть. Волков это со школы помнит, вычитал где-то. Он убивал людей, брал заложников, преднамеренно участвовал в калечении чужой жизни. А сейчас покалечен сам. Им двадцать семь. Поздней осенью Олег чувствует режущий холод подкожно, а вокруг только темнота. Поэтому спасти Сергея снова ему необходимо, он по-другому не умеет. Разумовский ему нужен. И при виде его, такого нервного и напуганного, у Олега в груди что-то живое и тёплое щемит. Он дверью перед носом Сергея хлопает громко, но понимает, что вернётся.Веди меня Там где сомнения невыносимы, Там, где герои кричат от бессилия.
Первый снег только укрывает голую землю, тонкой простынью падает на захудалые плечи. Так же и Олег накрывает Разумовского лёгким одеялом. Он так увлёкся деятельностью нового Чумного Доктора, что стал забывать про сон. Двадцать четыре часа в сутках — это слишком мало. Серый, кажется, называл это цейтнотом и выглядел очень по-умному, жестикулируя руками. Но сейчас это не имело никакого значения. Потому что он не придёт. Сергей умный, он знает, что похищением Волкова его хотят выманить, а если им это удастся, то накроется новый Чумной Доктор медным тазом. Ждать помощи — бессмысленно. Поэтому Олег просто ухмыляется, когда глаз наливается кровью, когда ровно в солнечное сплетение приходится удар тяжёлым кулаком, от которого на подвешенной верёвке отбрасывает назад. Связанные окровавленные запястья под весом тела горят, а за окном холодный декабрь. Отопления в этой безымянной заброшке, где Волков подвешен за руки, очевидно, нет. Им тридцать три. Олег кашляет тёплой кровью и от её металлического вкуса на языке понимает, насколько он замёрз. Он чувствует остроту ледяного лезвия драконова ножа, а спустя несколько мгновений оно прорезает кожу. Медленно Вадим вырезает по мышцам огромный крест поверх татуированной кожи, перечёркивает напрочь волчью голову. А кровь, всё ещё тёплая, липкой слизью стекает по замёрзшему измученному телу. Волков вскользь приходит к выводу: слышать пять выстрелов было намного больнее.Там, где Фортуна меня покинет.
Дверь открывается с омерзительным скрипом, проезжаясь по ушам. Олег узнаёт Разумовского по шагам. Он бормочет что-то невнятное, трясущимися руками разрезает верёвку и подхватывает ослабшее тело, не даёт снова свалиться под лёд. — Поехали домой, — Сергей придерживает Волкова под руки. Его ладони липкие и от чужой и собственной крови, но по-прежнему тёплые. — Лера подлатает. Олег голову тяжело роняет на острое плечо. Сергей шумно вздыхает и время будто бы замедляет свой безумный ход, позволяет перевести сбившееся дыхание. Волков чувствует, как тонкие пальцы убирают мокрые пряди волос с лица; как после обветренные губы касаются лба. Ровно так же, как в детстве. Им всё так же тридцать три, окна покрывают морозные узоры, но Олег чувствует то самое тепло из детства, по которому израненное сердце изголодало за столько лет. Сергей за ним пришёл.Но ты — Веди меня.