Ничего интересного до Квартальной Бойни

      Двенадцатая смешно вздрагивает, блюет темно-красной вонючей жидкостью, пачкая куртку, которая ей больше не понадобится и кривыми ломаными движениями хватается за вывернутую рану около груди. Кровь широкими пятнами расцветает на футболке, искусанные потертые пальцы пытаются вытащить стрелу из колчана на спине, но грохот проходится по верхушкам деревьев, спугивая надоедливых соек, которые кружатся над поляной с истошными криками. Песня, которую они пели чтобы спасти её, стала плачем по Двенадцатой, и Марвел знает, что сейчас ставки на него выросли минимум вдвое.       И где только эта шахтерская выблядь научилась стрелять?       Стрела, выпущенная напоследок, поцеловала чуть выше щеки, оставив ссадину и кровоподтек, но это смехотворная цена за право убить осточертевшую всем суку. Тощая девчонка, обмотанная сетью, кричит не хуже птиц, но ее крики, истошные, душераздирающие, царапаются где-то около горла, вызывая желание стошнить не хуже Двенадцатой.       Тускло-серые глаза огненной дуры остаются открытыми, её подружка бьется в сетке, придавленная трупом, словно не понимает, что жесткость веревки, обвившей до смешного тонкие руки и ноги — последнее чувство, которое она когда-либо испытает, прежде чем последовать за недалекой выскочкой. И кто теперь ваш фаворит, Капитолий?       — Досадное промедление, не находишь? — Марвел с нескрываемым отвращением вытаскивает грязное копье из тела Двенадцатой, — достань ты эту чертову стрелу на секунду раньше, была бы жива, идиотка, — он смеется, уверенный, что если тут и работает понятие удачи, то она точно оказалась на его стороне.       Крик Одиннадцатой прерывается так же резко, как начался, Марвел не удостаивает ее даже взглядом напоследок, потому что знает — проявлять сочувствие к убитому фальшиво, а злорадствовать и издеваться было позволительно только в первый день, когда напуганные девочки и мальчики, откуда-то возомнившие себя любимцами удачи, расплывались пятнами по траве не хуже Эвердин. Арена вскрывает самые жесткие грани как говорили менторы, но Марвел не чувствует никаких изменений, только плоть под клинком гораздо податливее силиконовых манекенов и нужно плотнее держать рукоять, пока тело бьется в предсмертной агонии.       Цезарь изойдется в лести, прыгая вокруг как собачка, дождавшаяся хозяина.       Грохот, распугавший остатки птиц, Марвел считает обратным отсчетом до своего триумфа.       Катон, Мирта, Пятая, Одиннадцатый, Двенадцатый. Вряд ли кто-то из них умер во взрыве, идиотов не осталось. Он держит в голове оставшихся с первого дня, и точно уверен, что теперь опережает Катона на пару убитых, хотя Двенадцатая, вообще-то, стоит двоих таких маленьких девочек. Второй говорил, что ранил женишка и он долго не протянет, а без подружки вряд ли хоть один спонсор у него остался, Пятая выглядит так, словно умрет от любого удара в плечо, значит серьезно можно думать только о троих.       Марвел знает, что со смертью Одиннадцатого союз развалится, что Катон постарается убить сначала вовсе не свою напарницу, что Мирта может всадить ему нож с десяти ярдов без промаха, и с пятнадцати — с шансом пятьдесят на пятьдесят. Испытывать судьбу не хочется, но после взрыва уходить сейчас слишком безответственно, пусть даже и Кашмира пришлет ему почти личную благодарность за смерть Двенадцатой.       Он забирает рюкзаки и лук со стрелами с еще теплого трупа, и, отойдя на несколько десятков шагов, наблюдает, как планолет бесшумно забирает тела. С высоты они обе кажутся такими беспомощными, тощие жалкие аутсайдеры, забравшиеся в последнюю восьмерку. Каким чудом обе пары последних дистриктов добрались так далеко, а Диадема гниет в гробу, остается загадкой. Впору винить в этом ебучую случайность, которой давно нет места на Играх, но Марвел верит, что теперь остается проще. Синтетическое оперение стрел щекочет пальцы, и кажется, теперь он знает, что сделала девчонка чтобы получить одиннадцать.       Может она и была меткой, но не была быстрой, замечает про себя Марвел и усмехается, примеряясь к луку. Легкий, приятно упругий, только предательски блестящий и явно предназначенный кому-то больше чем на фут пониже. Копья и мечи держались легче и с каждым днем игр уверенность, что какие-то из них делались под его руку, возрастала.       — Начищайте корону, господин президент, — театрально шепчет Марвел, нарочно глядя в небрежно спрятанную камеру. Когда он выиграет, то ждет повтор этого момента в каждом новостном выпуске.       Марвел обшаривает рюкзаки, но там ничего глобально полезного, кроме может быть еды и ножей, которых у него и так навалом. Маленькая серая баночка с пахучей мазью, похожей на противоожоговую. Несколько спичек. Флакон йода. Маленькая самодельная рогатка размером меньше ладони — почему-то смотреть на нее не хочется вовсе, и переломленная пополам она летит в ближайшие кусты. Забирать у трупов менее профессионально чем хотелось бы, но к девятому дню хоть какими-то принципами приходится пожертвовать. Вопреки всем семи годам.       На пальцах подсыхающая кровь, и в голове невольно возникает разъяренная Диадема, сверкающая глазами и кричащая на него с Катоном за испачканные руки у Рога и отказ немедленно тратить воду на менее дикарский внешний вид. Насколько смешно это казалось тогда, вот только ни одно из воспоминаний о Диадеме, кажется, не заставит больше смеяться. Слишком глупо, страшно и несправедливо — если такое слово вообще уместно, и вместе с тем — желчно-горько, что лучшая из лучших уступила тощей лупоглазой малолетке с рогаткой. Это настолько сюрреалистично и неправильно — не должны аутсайдеры жить дольше профи, не должны, все ставки, обычаи и банальная логика просты — сильные умирают позже слабых, а самые сильные не умирают вовсе, так почему Одиннадцатая по итогу сильнее Первой?              Марвел уверен, что он вышел игроком на поле, но почему сама игра отказывается подчиняться своим правилам?       С выстрелов прошло не больше двадцати минут, но уже поступает неприятная нервозность. В голову ударяет эйфория быстрой победы — убить Эвердин оказалось так просто, легче, чем свернуть шею глупой Девятой, хотя чего ждать от аутсайдеров. Катон набрал меньше очков чем она, может, он и не так хорош, как все думают. Кто-то считает Вторых сильнее и лучше, но это полная чушь, они только охотнее других следуют до тошноты приевшемуся сценарию «не разделяться пока враги остаются позади тебя».       Второй ненавидит Кашмиру за то, что она перерезала глотку союзнику еще до того, как остальные были мертвы, ночью, оставшись на дежурстве, но Первый об этом тактично молчал, предлагая в тысячный раз пересмотреть её финал с Четвертым или её брата со Вторым — все как положено, красиво и благородно, не как у отребья из Седьмого пару лет назад — ночью, в спину, даже не с первого удара, словно тупое животное, рвущееся выбраться из клетки, а не победить в самой важной игре в жизни.       Если он не придет, Катон и Мирта решат, что пушка была по его голову, или же что он разорвал союз, а биться против сразу обоих ебанутых их Второго не решился в свое время даже Блеск. Это ведь всегда так. Всегда остаются двое из Второго, которые устраивают финальное шоу, выгрызая из друг друга победу, холодно, беспощадно, но проломят голову любому, кто тронет напарника до самого конца. Кто-то придумал и все, как стадо баранов, как поток до боли одинаковых миротворцев следует «правилам союзов», а в голове стучит очередное выжженое правило «сильнейшему не нужны уловки» и голос Августа, бросившего напоследок «вернись с честью», и вот уже на расстоянии трех пьедесталов в каждую сторону мозолящие глаза фигуры Вторых, которым хочется заехать по роже в первые же секунды.       Убить Марвела под силу только им, Одиннадцатому или Двенадцатой, но Двенадцатая уже мертва, а значит Катон пойдет за ним, потому что поймет — в смерти лучницы-выскочки может быть виновен только Первый.       Марвел наполняет бутыль водой из ручья, засыпая кристаллы йода (свою он потратил на отмывание острия копья), и нежно, даже любовно треплет тетиву лука, почти нетронутую, да и откуда ей быть тронутой — Диадема таскала его почти как аксессуар, не успев показать на что способна, а Двенадцатая, если была так же покусана, провалялась с ним пару дней, не в сила взять в руки. Пригодится ли он еще кому-то, если никто больше не использует его как основное оружие, да и вряд ли дойдет очередь.       Он почти готов бросить его в лесу — все равно чтобы использовать лук нужно чтобы разом кончились все копья, ножи и мечи, пока не понимает такую чертовски простую и важную деталь.       Катон не знает о луке.       Не знает, что Двенадцатая умела стрелять и что, очевидно, забрала лук с тела Диадемы перед тем, как планолет подхватил труп. Да и никто и не смотрел, куда делся этот гребаный лук, потому что были слишком заняты попытками не сдохнуть от яда ос-убийц. Катон и Мирта уверены, что его больше нет на Арене, что его увезли вместе с Диадемой, и это выглядит как потрясающий ход. Более потрясающий и великолепный, чем все многостраничные стратегии Августа.       Деревья приятно шелестят неестественно яркой листвой, солнце слепит глаза, но быть профи- значит не обращать внимания на такие раздражающие мелочи. Пальцы умело проходятся по оперению, поглаживают тетиву, а голос в голове, кажется, свернулся в беличий клубок и бьется о стенку, крича «это и близко не то, в чем ты лучше всех, долбоеб», но уметь заглушать противный вопль тоже часть подготовки.       Август называл копье слишком пафосным оружием, Диадема иногда смеялась, что выбирать оружие по своей фигуре не самое лучшее решение, на что Марвел беззлобно бросал сначала что это отличный ход и она бы победила, сражаясь сиськами, а потом шел бросать уже копья. В конце концов, у всех победителей должна быть фишечка, а копировать Кашмиру это не фишечка, а простой плагиат.       Если думать логически (а это неприятное занятие), у него не больше пятнадцати минут — Вторые не знают, как далеко была ловушка и может быть, после убийства пришлось себя подлатать, но Мирта не дура и догадается обо всем сразу, стоит ему опоздать. Дальность ее ножа десять ярдов, если Катон решит воспользоваться против Марвела его же оружием, копье полетит на двадцать, а стреле хватит даже восьмидесятиза глаза, даже если это твое дай бог десятое оружие по приоритету. За пять минут вспомнить, как с этим работать, конечно, невозможно, но сегодня удача на его стороне. По крайней мере, была минут двадцать назад.       Если в играх правила перестали работать, разве можно снова заставлять толпу скучать, отдавая себя в жертву плохопрописанным сценариям?       Несколько стрел одна за другой вонзаются в дерево в шестидесяти ярдах, без промаха, и Марвел вновь улыбается, но впервые за долго время — не на камеру. Домой. Он поедет домой.       Марвел успевает отругать себя за то, что первой мыслью было снова увидеть Первый, а не блистательный триумф в Капитолии, но это уже не важно.       Сухие ветки периодически хрустят под ногами, а металлический отблеск Рога Изобилия уже пробивается сквозь тонкие деревья. Уже отсюда видно две обеспокоенные спины и периодически нервно поворачивающиеся головы, и Марвел радуется, что снял предательски заметную черную куртку. Сейчас право на предательство есть только у него, хоть и приходится платить за это ноющим скрежетом в груди.       Внутри грызется очередная тварь, в этот раз неуловимо напоминающая крысу. Кто-то из них точно выживет, и придется биться и с ним, и с Одиннадцатым, без защиты, без прикрытия, без остатков чести. Брут возненавидит Первый еще больше, если Марвел вернется после такого, но тот спохватывается и ненавидит себя еще сильнее за не менее предательское «если».       Катон и Мирта обозленные, но порядком уставшие после бесцельных поисков. Они даже не стоят спиной друг к другу, а просто нервно оглядываются, сжимая губы и жмурясь от порядком надоевших следов от осиных жал. Марвел-то не дурак, сразу понял, что остатки нужно убрать из укусов, а им это знать совершенно необязательно. Катон слегка по-комичному широкий, особенно на фоне поджарой напарницы, почти как его ментор. Волосы блестят на солнце, на скрытом тенью навеса лице сто процентов играют желваки, а ненависть, кажется, можно ощутить и за двести ярдов. Может быть, удача тут и правда работает, и дело вовсе не в профессионализме, но думать об этом нет ни времени, ни желания.       Сто двадцать ярдов. Сто. Ближе уже нельзя, но стрела уже лежит на тетиве и впервые в жизни Марвел чувствует, как пульс набатом отдается в висках и груди, но благодаря холоду ли или же многострадальной удаче, не в пальцах. Девяносто.Восемьдесят. Он вдыхает так много воздуха, как только может, на мгновение закрывает глаза и буквально видит, как злится Август за слишком «пафосную медлительность». Три.       Это начало твоего победного тура, Марвел. Мысли на удивление трезвы для человека, который сам себя считает опьяненным успехом. Два.       Скорее всего, с менторством на Семьдесят Пятых не сложится. Что будет с Августом, его колышет точно так же, как и пальцы. Ветер, и прежде не беспокоивший ничего кроме слишком отросшей пряди на лбу, стихает. Один. Ноль.       Свистящий звук немного громче, чем хотелось бы.       Тело вздрагивает почти как Двенадцатая, когда стрела проходит насквозь со спины. Мирта вскидывает голову и почти кричит, видя, как Катон оседает и захлебывается кровью, смешанной с проклятиями. Вторая вскакивает, держа в руках ножи, озирается по сторонам, пока не замечает летящие в нее стрелы.       И уворачивается.       Марвел уверен, что сейчас придется биться еще и с ней, а попадать по петляющей цели сложно даже с копьем и выпускает почти все оставшиеся стрелы, но девчонка, словно чуя неладное, разворачивается и бежит куда-то в противоположную сторону, зигзагом, смешно вертя головой, укрываясь за деревьями, палатками, самим Рогом, отчего ни одна из стрел не достигает цели. Когда стреляет пушка, её уже не видно, и Марвел знает, что бежала она не по трусости, не по глупости, а чтобы знать, с кем сражается. Не дура. Идти на дальнобойное с ножами. Через несколько часов покажут мертвых Катона, Одиннадцатую и Двенадцатую, а огромный черный бугай и тощая лисица не похожи на тех, кто хоть раз держал в руках что-то кроме кухонных ножиков.       Воздух резко вырывается из глотки, отчего сердце бьется еще сильнее, хотя куда еще.       Катон лежит лицом в землю, и выдернуть стрелу из его спины сложнее, чем из дерева. Планолет забирает тело, пока Марвел думает, что такая смерть для Второго даже лучше, чем если бы он убил его в финале. Такая бесславная, бесполезная и глупая, хуже было бы только напороться на им же придуманную ловушку с минами. Знал ли Катон сегодня утром, ломая шею Третьему, что умрет через несколько часов? Умрет так же ничтожно и незаметно, как все одиннадцать детей в первый день, как та глупая рыжая с костром в темноте, как благородная Двенадцатая, прибежавшая спасать подружку.       Быть предателем это выбор, но если выбирать между предательством и смертью, только идиоты станут трупами. А идиотов в Первом в свое время было предостаточно.       Он практически слышит, как Капитолий ахает, как взрываются яростью менторы Катона и как закатывает глаза Август. Потрясающе, Марвел. У тебя осталась озлобленная смертоносная истеричка, тощая полуживая девчонка, умирающий парень и — самое страшное — огромный черный бугай, которому будет гораздо легче преследовать его в ночи. Победа начинает выглядеть такой близкой, но с каждой минутой груз предстоящего все тяжелее давит на голову, подбрасывая все новые параноидальные мысли.       Нужно преследовать Мирту и убить, пока она приходит в себя после смерти Катона. Если она в лесу, ее ножи теряют в эффективности, как и копья со стрелами, а во владении мечами и мачете Марвел лучше, но Двенадцатая тоже казалась безоружной пока чуть не прострелила ему глаз. Мирта сильная, но не сильнее Одиннадцатого, а Одиннадцатый, как только узнает о смерти Катона и Двенадцатой, начнет преследовать оставшихся. Шальная мысль, что с Катоном убить его было бы проще, неприлично медленно проскальзывает в голове, и Марвел с непривычки бьет себя по щеке, чтобы вытравить её.       Странная ирония, что двое первых в рейтинге по оценкам судей сняты так по-тупому просто, въедается в голову. Какого черта это кажется таким простым?       Полагаться на план Катона было удобно — даже будучи высокомерным засранцем, он был неплохим стратегом, даже периодически отвлекаемый Диадемой или Миртой. От этого его смерть выглядит еще более нелепой, чем она показалась сначала, хотя куда уж нелепее — убит выстрелом в спину союзником вопреки всем планам, едва ли не посередине игр, без шанса отыграться, ранить или даже сразиться. Марвелу повезло быть умнее Катона во многих вещах, но липкое чувство «нет ничего достойнее и почетнее славной бойни за первое место», вдолбленное в стенах тренировочного центра Дистрикта Один, кажется, обхватывало все сильнее с каждой минутой проведенной около Рога.       Плевать. Капитолий получил достаточно шоу на сегодня.Никто не посмеет сказать, что Марвел был трусом и предателем на Арене, когда он заберет корону и вернется домой. Отец, вероятно, уже пыжится от гордости, зная, что сыну до победы осталось всего ничего, вот только это всего ничего и достанется тяжелее всего. Хоть где-то не отступает от традиций.       Сейчас примерно середина дня, солнце явно в стороне от геометрического центра фальшивого неба, через несколько часов начнет темнеть, и, если он хочет выследить Мирту, нужно выходить, иначе к списку проблем — Одиннадцатого — добавится еще и она к завтрашнему дню. Марвел обыскивает остатки взорванных припасов и Рог — если тут что-то и было, кто-то точно успел это забрать, если был неподалеку. У него не так много вещей, полезных в бою еще меньше, но лук и копье слишком тяжелые одновременно, а значит меньше маневренности, а значит, меньше шансов уворачиваться от ножей психопатки. Оставить лук значит снарядить кого-то оружием против себя, оставить копья значит сделать то же самое, как и оставить еду– наверняка рыжая чертовка видела, что планолет поднял тело именно Катона, а значит, догадалась, что союзу профи конец. Закопать что-то в остатки ям от мин слишком долго, да и что скрывать страшно — мало ли недоумок Третий не только догадался до мин, но и оставил парочку на местах чтобы даже после смерти поднасрать тем, кто годами убивал его братьев и сестер. Уходит битый час на то, чтобы осмотреть все вокруг Рога, бесполезная трата времени и потеря драгоценных минут погони за Миртой, но подорваться на случайной мине было бы не менее бесславной кончиной, чем смерть Катона, и Марвел, стиснув зубы, проверяет каждый метр повторно, кидается камнями в ямы вокруг пьедесталов и тратит время на прочую ерунду.       Гнаться за Второй с каждой минутой хочется все меньше.       — Если ты не слишком шокирована, Кашмира, дай мне какой-нибудь знак, что я все делаю правильно, — разговаривать с самим собой в голове сложнее даже чем озираться по сторонам, в надежде увидеть Мирту, а пощечину от Августа, честно заколовшего Второго на своих Играх глядя ему в глаза, хочется отложить до возвращения в Первый.       Кровь, вскипевшая было к убийству Катона, остывает, оставляя место ебаному прорыву мыслей, заглушающих легкие потоки ветра. Когда вокруг хоть кто-то, плевать враг или будущий враг, инстинкт самосохранения выталкивает все, кроме постоянной здравой паранойи за свою жизнь. Когда остаешься один, хоть и сорок раз наученный всему, на душе тошно, мерзко и идиотизм смертей Одиннадцатой, Двенадцатой и Катона прикручивается к бесконечному потоку сознания.       Август заставлял выходить на Арену не убийцей, но игроком в первую очередь, только с каждым днем игра все абсурднее и нелогичнее, и каждый день в тренировочном центре кажется бесполезным, ведь сейчас все совершенно не так.       Главное не сойти с ума как Креста. После суток галлюцинаций по милости Эвердин, Марвел даже начинал думать, что Диадеме повезло не сражаться с этим. Синяки от укусов все еще зудели и периодически кровили, но, если постараться не обращать на это внимание, можно вытерпеть. Конечно, Мирте в её сто тридцать фунтов было хуже, но уже плевать, она больше не союзник, если вообще когда-либо им была. Она бежала с ножами и рюкзаком, напуганная настолько, насколько это можно сказать в отношении Второй. Конечно, Марвел должен был прикрывать её в засаде на Одиннадцатого по плану Катона, а получилось так как получилось.       Мохнатая тварь внутри переворачивается, цепляя коготками с трудом заживающие нервы, раздирая в клочья что-то под ребрами. Отец часто упоминал о «гложущих сомнениях», вот только не говорил, что это ощущается так буквально.       Он лишний раз перепроверяет количество оставшихся ножей — у Мирты только метательные и два обычных, один на поясе и один в рюкзаке, меч нарочно остался у Катона, и Марвел сам видел его отблеск перед тем, как лапа планолета забрала тело. Все равно он был слишком тяжелым для всех, кроме белобрысого ублюдка, для которого и делался.       Идея, что оружие было под каждого, укреплялась с самого первого дня, особенно теперь, после лука Двенадцатой. Если она была стрелком, то лук как раз был под девчонку чуть больше пяти с половиной футов, меч, тяжелый ровно настолько, что сам Марвел явственно ощущал «что-то не то», но Катон держал как продолжение руки, копья и пилумы, сбалансированные так, что можно было в некоторых случаях забывать целиться и все равно попадать. Наверняка тяжеленный серп с изогнутой под правую руку рукоятью был для Одиннадцатого, и ощущение, что тот, что под левую, нашел хозяина, не покидало с первого дня.       Тонкий звенящий писк нарушает подозрительно долгую тишину, и серебряная коробочка спускается с неба. Марвел, не переставая оглядываться словно какой-нибудь аутсайдер, ловит её еще в воздухе и забирается почти что внутрь Рога, чтобы рассмотреть.       «С утра главное помнить про обезвоживание. Кашмира».       Марвел ухмыляется. Разумеется, Август злится, а Кашмира после смерти Диадемы нашла себе привлекательное занятие — разговаривать загадками с последним шансом Первого на победу. Конечно же её многозначительная приписка к банке с несколькими пакетиками странного химически пахнущего порошка и контейнером чего-то напоминающего консервированную индейку с рисом значит «сиди на месте, а с утра вали к реке», а не слушать Кашмиру после подобной выходки было бы безответственно.       Он стаскивает остатки оружия и припасов в Рог, проклиная тварь, уничтожившую все остальное. На фоне горы, хранившейся здесь буквально с утра, это выглядит жалко. Но без еды можно прожить несколько недель, вода есть, а оружия больше, чем надо. Прикончив индейку, и, по мнению кого угодно, безответственно не оставив её на завтра, Марвел присматривается к пакетикам с порошком — он тускло-зеленого цвета, похожий на сахар.       — Если ты думаешь, что под наркотой я буду ближе к победе, у тебя крайне странные представления о финале, — бормочет он, вскрывая один из пакетов. В нос сразу ударяет запах искусственного яблока и жженого сахара. Кристаллы на вкус как фруктовый лед, и в конце концов Марвел приходит к идее, что это стоит разводить в воде, к которой завтра нужно направится.       Ожидание мучительно тянет жилы внутри, каждый шорох превращается в огромную фигуру Одиннадцатого, по незащищенной спине пробегает куцый холод. Всего четыре человека. Не так много. Вторая, Пятая, Одиннадцатый, Двенадцатый. Каждый должен умереть.       Вторая, Пятая, Одиннадцатый, Двенадцатый.       Имена ничего не значат, и Марвел злится что «Мирта» и «Мелларк» всплывают вместо номеров. Вторая. Пятая. Одиннадцатый. Двенадцатый.       Так почему же так рвано бьется венка на лбу?       Сумерки медленно из оранжевых превращаются в розовые, фиолетовые и синие. Все кажется слишком расслабленным для финальной четверки Игр, не считая Двенадцатого, и это напрягает еще больше, чем если бы пришлось биться одновременно с Катоном, Миртой и Диадемой.       Гимн всплывает больше неожиданно — и от равнодушно-самоуверенного ебла Катона становится не по себе. Затем мальчик из Третьего, которому Катон свернул шею за несколько часов до своей смерти. Похожая на кузнечика Одиннадцатая с пушистыми волосами. И Двенадцатая — с таким же напряженно-испуганным лицом, как у той малявки, вместо которой она пришла на Арену.       Марвел не знает, зачем помнит лицо той девочки — Август выписывал номера тех аутсайдеров, которые могут представлять угрозу, и Двенадцатая уступала лишь Одиннадцатому, но теперь, когда она мертва это кажется таким глупым. Он должен был забыть, что эта дура вообще была добровольцем, что она набрала одиннадцать баллов, что есть девочка с похожим на неё лицом. Все это уже неважно, она умерла, он убил её, нужно выкинуть её из головы, как и Седьмую, Девятую, Восьмого, Шестого, Одиннадцатую, Катона.       Не выходит.       Марвел запрокидывает подбородок, злясь на то вшивое хвостатое животное внутри. Тратить память на людей, которых ты убил чтобы выбраться с Арены — какой жуткий непрофессионализм.       Он вновь поправляет себя — не выбраться, а победить, потому что выбраться это желание неудачников, готовых на все, лишь бы спасти свою шкуру. Например, выстрелить в спину. Прокрутить до хруста острие в теплом месиве кишок и смотреть, как девочка захлебывается своей кровью.       Шестой. Седьмая. Восьмой. Девятая. Одиннадцатая. Катон. Эвердин.       Пятая. Одиннадцатый. Мирта. Мелларк.       Густая горячая кровь кого угодно должна смывать с лица все тени мразотных истерик, так почему становится только хуже?       «Не оставляй, не убедившись» — и Восьмая продолжает хрипеть до возвращения Мелларка       «Не трать время» — и Седьмая плачет с открытыми, ничего не выражающими глазами, пока кончик копья в третий раз «случайно» попадает в кишки вместо сердца       «Не бей своих, пока живы чужие» — и Катон блюет кровью, раня пальцы о торчащее острие       Арена плюет в лицо отобранными жизнями, впервые за неделю, словно чуя, насколько истерлись все шестеренки в мозгу, готовые вспыхнуть от любой незначительной мысли. Словно мало было творившегося пару часов назад кошмара.       Он ударяется о край навеса, больно, и что-то отдается в пятку, пройдя кипятком через тело, ногти впиваются в ладонь и обламываются о древко. Короткими рваными выдохами любое здравое самообладание вырывается наружу, оставляя пустую ноющую оболочку. Марвел забирается на Рог Изобилия, чтобы не быть легкой мишенью, особенно сейчас, когда кажется яд ос решил проникнуть снова в мозг и превратить сознание в жидкую кажу из дерьма, и он хватается за это объяснение как за соломинку, вжимая волдырь на шее сильнее в кожу, чтобы наконец пропитаться им, чтобы не объяснять потом никому какого черта он все еще жив со своими придурошными мыслями и пропитанной солью глубокой ссадиной на виске.       Грохот пушки кажется таким благословенным звуком, что хочется слышать его снова и снова, ведь только он настолько сильный, что способен заглушить крики Одиннадцатой в голове.       — Дерьмо, — сплевывает Марвел, понимая, что умерший не успел сдохнуть пораньше, чтобы попасть на список погибших минут пятнадцать назад, и теперь придется ждать сутки чтобы понять, кто это был. Может быть Мирта или Одиннадцатый, но скорее всего Двенадцатый уже настолько не в фаворе, что ему не шлют даже банальных антисептиков. Пускай умирает. У него все равно не было ни шанса.       Избавляясь от роя назойливых мыслей, Марвел почти закрывает глаза и отворачивается, чтобы сном прогнать лица на фальшивом небе, но вскакивает и больно бьется лбом о край Рога. Какой же идиот. Больше некому прикрывать твою тощую спину. Ты убил тех, кто хотя бы еще немного мог продлить тебе жизнь, а остальные трое только и бегают вокруг, придумывая как бы отомстить/убить/выжить.       Планолет забирает тело откуда-то из полей, отчего перехватывает дыхание, что это был таки Одиннадцатый, но мелькнувший прожектор ясно освещает белую кожу, отчего Марвел сплевывает так, что почти выбивает челюсть.       Кашмира прошла же через это, да? Через пустоту, когда ты остаёшься один, окружённый врагами, она же знает, что делать, не зря она слышала, что он сам для себя неожиданно просит о помощи все эти часы после смерти Катона.       Марвел почти спрыгивает с Рога, даже не думая, куда приземляется, чувствует, что потом пожалеет, до конца вспарывает один из присланных пакетиков и высыпает его в бутыль с водой. Глупое решение, особенно когда из-за тряски и шума жидкости не слышишь, кто может стоять за спиной, может Одиннадцатый, увидев, что Катон и Китнисс умерли, думает, что может победить ведь он крупнее оставшихся, и серп сделан точно под его руку.       Словно пытаясь смыть из памяти внезапно возникшее имя Двенадцатой, Марвел морщится от проходящей по горлу кислой жидкости, сдирающей глотку и как будто поджигающей желудок. Пульс подскакивает так, что глаза, который и так слегка навыкат, готовы вырваться из орбит и взорваться прямо здесь.       — Дрянь редкостная, чтобы ты знала, — шипит он, откашливаясь, но искренне уверенный, что Кашмира знает, что делает.       И она знает, потому что в руках пропадает дрожь, а в сон клонить почти перестает, но самое приятное — лица пропадают. Притупляются, медленно, как бумага, растворенная в воде, уходят куда-то в глубину, закрытые ясным туманом, иссиня-черное небо как будто стало четче, а мысли трезвее даже без единого желания ударить кулаком о стенку Рога. Марвел обещает себе забрать после победы часть обязательств Кашмиры на себя, пусть даже придется лично сидеть часами в академии, просматривая самоуверенных десятилеток.       Сердце продолжает биться как бешенное, но плевать, в Капитолии сделают новое, когда он вернется. Очередная отрава, на которую подсаживают в столице, но сейчас настолько насрать, что будет потом, главное только убить их всех, убить всех, кто остался и пусть игры распадутся в памяти как бумажная салфетка в воде.       С Рога всматриваться только в черноту лесов, и, разумеется, не видно ни одного костра, ведь идиоты, способные его развести, давно мертвы. В предусмотрительно надетом еще несколько дней назад термобелье не холодно, а ждать рассвета ближе к финалу придется недолго. Трое. Всего трое — так возьми нож и выкромсай себе дорогу отсюда, все равно какие будут правила, какие враги.       Все так, как должно быть. Еще немного и тонкий обруч короны будет лежать в гостиной твоего дома в Деревне Победителей.       Еще немного и считать номера больше не захочется никогда в жизни.