Ничего интересного до Квартальной Бойни

      До самого рассвета голова изумительно чиста, хоть и сугубо в переносном смысле. Марвел слезает с Рога, чертыхаясь, когда лодыжка неприятно ноет — видимо, прыжок ночью был не так удачен, — впихивает в себя чуть ли не силой какие-то сушеные фрукты. Есть не хочется, но так бы в желудке зацарапало через несколько часов. Бутыли для воды почти обе пустые, а отрава для мозгов потребуется еще минимум на один вечер, поэтому рюкзак оказывается забит неприлично плотно. В Роге остается только злосчастный праворучный серп, но добавлять его к уже с риском для жизни перегруженного снаряжения опаснее, чем оставлять его кому бы то ни было.       Когда вас остается четверо, Арена кажется гигантской. Четыре маленькие точки на карте наверняка распластаны по всему периметру, однако распорядители до сих пор не столкнули никого ни с кем за те несколько часов, что требуется к переходу до реки, а значит, они и сами прекрасно идут друг другу навстречу. Марвел уверен, что Мирта там, зализывает психологическую травму после потери напарника — надо же, не ее нож в сердце лишил его жизни. Нелогичная, неадекватно патологическая привязанность Вторых к друг другу всегда бесила, а осознание, что Диадема бы раскроила ему череп еще раньше, чем он пустил стрелу в Катона, самую малость удручало.       Река словно тоже ускорилась под конец — вода бежит чуть ли не вдвое быстрее, чем пару дней назад, спотыкаясь о камни и выступы. Некоторые из них как будто за ночь постарели на тысячи лет, обточенные водой до острия бритвы, облизанные миллионами языков, и угрожающе поблескивают в течении. Идти по берегу трудно, особенно с грузом, и Марвел почти всегда смотрит вниз, уверенный, что сейчас в затылок прилетит очередной нож.       Не сейчас. Он умрет, но не сейчас, и не завтра, и даже не через десять лет, хотя двадцать семь отличный возраст чтобы сдохнуть красиво. Если ты выбираешь путь Игр, ты побеждаешь, не важно какой ценой. Птицы надрывают глотки, и вот они точно умрут, когда кончится все это, как и эта река, как и поляны, деревья — все умрет, законсервировавшись во времени, чтобы напомаженные капитолийцы могли пройтись по местам знаменательных схваток и хоть клеточкой своего надушенного тела ощутить, что здесь происходило.       Около того полугрота они нашли Эвердин, а потом гнали ее как псы по лесу, но как полнейшие кретины упустили, что девчонка умеет лазать по деревьям, а даже мелкая Мирта тяжелее той фунтов на сорок и не доберется до нее, не свернув шею. А шея Мирты была хоть чуть-чуть, но важнее шеи Двенадцатой. Говорить о Второй в прошедшем времени рискованно, и Марвел озирается по сторонам, прижимая верх рюкзака к шее.       На тридцать ярдов выше по течению камни почти сухие, и темно-красное пятно бросается в глаза. Он не без отвращения прижимается пальцем к крови, которая мерзкой жижей отпечатывается на коже. Два-три дня.       Двенадцатый. Раненый Катоном.       Ну или совпадение, и здесь был еще один раненый трибут. Хотя кажется, планолет забирал тело в нескольких милях отсюда, не мог же полумертвый мальчишка проползти столько и не сдохнуть по дороге.       Марвел с каждой секундой оглядывается по сторонам все тревожнее, ожидая подставы от каждого камня, каждого шороха и каждого дуновения ветра. «Когда ты сам предатель, то ждешь предательства ото всех», говорил Блеск как-то в тренировочном центре, но тогда слушать это было весело. Предают ради выживания, а не ради победы. Назойливые мысли возвращаются снова и снова, и желание залезть в рюкзак возрастает с каждой секундой.       Вот это будет ирония если благодаря этому едкому дермищу он превратится в одного из тех алкашей из убогих Дистриктов.       Русло петляет, расширяясь к верху, течение будто самую малость утихомиривается, то ли для очередного красивого кадра, то ли чтобы дать кому-то послушать.       Вряд ли один Первый настолько важен для кинематографичности и документальности, и рука сама хватается за рукоять.       Пятен крови становится больше, пока в трех шагах не обнаруживается нечто вроде грота или полупещеры с плохо прикрытым выходом. Марвел уверен, что там кто-то есть, слышит дыхание, и оно очевидно не женское, а укрытие слишком маленькое для Одиннадцатого.       Немного помедлив, он, напустив привычную насмешливость, издевательски стучит по камням.       — Доброе утро, женишок. Мелларк даже не пытается бежать, лишь слабо улыбается, разводя руками.       — Марвел, ради чего-нибудь для тебя стоящего, давай в этот раз сразу и целиком?       Он фыркает, словно нарочно давит на ту дурацкую ситуацию с недобитой Восьмой, отчего впервые на Арене возникает что-то похожее на липкое чувство стыда.       — Ну я должен сделать себе рейтинг, сам понимаешь, — Марвел легко отодвигает прикрывающие вход камни, вытягивая перед собой копье, — откуда я знаю, что тут за углом не сидит Одиннадцатый или Пятая, или может даже Мирта, готовые меня прирезать.       Мелларк почти смеется и все время держит руки на виду.       — Лиса умерла сегодня ночью.       — Поди лично свернул шею, — цедит Марвел, злясь на себя, что не вспомнил ее после выстрела, — послушай, ничего личного, ты даже не мерзкий или тупой, но сам понимаешь, — он виновато разводит плечами, — или ты или тебя.       Насколько же это невыносимо наиграно.       Вместо ответа Двенадцатый подворачивает штанину, отчего Марвелу чуть ли не становится дурно — ногу парня раздуло почти вдвое, ткань штанов испачкана кровью и гноем, вены вздулись так, что готовы вот-вот лопнуть, а лицо кажется бескровным вовсе не потому, что камни загораживают свет.       — Я почти мертв, приятель. Китнисс умерла. Ты убьешь меня, выживешь и проживешь долгую, счастливую жизнь, ведь кто-то же должен это таки сделать.       Даже просто длинное предложение дается ему с трудом, и Мелларк пытается улыбаться вместо того, чтобы искать нож или камень или хотя бы просто сражаться за свою никчемную жизнь, как будто она уже ничего не значит. Немного помедлив, он продолжает, — я знаю, ты убил её — на этой фразе Марвел нервно сглатывает и на полумгновение ослабляет хват копья, — но ты же просто пытаешься выжить. Как и все здесь.       — Я пришел не выжить, я пришел победить, — цедит Марвел, сжимая зубы.       Мелларк снова улыбается своей этой тупой деревенской аутсайдерской улыбкой, как будто смотрит не в глаза трибута из Дистрикта Один, а в глаза самого Марвела — без звания, без фамилии, без титула, и от этого так жутко, что хочется вонзить в него с десяток стрел прямо сейчас и скинуть тело в реку.       Двенадцатый вообще непонятно зачем на Играх. Ему бы место в правительственном совете, или же на кресле Цезаря — там бы парень был настолько в своей тарелке, насколько не в своей сейчас, запертый в умирающем теле на Арене. Хотя даже на Арене в сравнении с ним Марвел почему-то чувствует себя случайным прохожим, и может быть дело в том, что это вовсе не его место?       Внезапно Мелларк бледнеет, казалось бы, куда больше, и одними посиневшими губами произносит «обернись».       Марвел инстинктивно прижимает голову и нож отскакивает от камня в двух дюймах от того места, где была его голова.       Мирта стоит на противоположном берегу реки, обозленная, растрепанная, до нее ярдов тринадцать, а это значит, что попадает она с шансом уже не пятьдесят на пятьдесят, а семь из десяти. Марвел со всем своим скарбом такая заметная мишень, что аж тошно становится. Он бросает лук на землю вместе с рюкзаком, швыряет одно из копий во Вторую, которая уворачивается как будто его и не было, спускается вниз, вдоль, глупо надеясь, что она пойдет сначала за Мелларком.       С каждым шагом становится опаснее, камни все мокрее, но и противоположный берег все ближе. Он бежит от Мирты так же, как вчера она бежала от него, уворачиваясь от ножей, и находит в этом какую-то злую шутку судьбы. Вчера он был любимчиком удачи, сегодня может оказаться опальным сыном.       — Ублюдок, — кричит Вторая, заглушая истошными воплями даже течение реки. Русло сужается, медленно, но с каждым шагом, а с расстояния десять ярдов она никогда не промахивается.       Марвел лишается еще одного копья, правда, немного пошатав ее равновесие. Мирта кричит что-то невнятное, но теперь уже слишком бурная вода прерывает ее негодование. Шум реки все настойчивее лижет уши, брызги попадают на руки и лицо. Камни предупреждающе блестят, но каким-то чудом он все еще жив, хоть и ведет себя как аутсайдер, не попавший ни разу по заметной цели.       Мирта замахивается и нож разрезает край куртки ее бывшего союзника, еще один цепляет колено, отчего Марвел почти ступает в несущееся течение. Вторая на расстоянии прицельного броска в глаз, а у него остается один небольшой пилум, и если можно придумать ситуацию для смерти абсурднее, то вот она. Сейчас Мирта убьет его ножом в глаз, потом убьет Мелларка и Одиннадцатого и отомстит за смерть Катона. И Второй опять выиграет, не потеряв честь, потому что она посмотрит в его глаза ровно в тот момент, когда они закроются навсегда. Прости, Август, в этом году у тебя не будет триумфатора.       С каждым шагом река все быстрее, а уворачиваться сложнее (сколько у нее там этих ножей?). Мирта смеется и что-то кричит, но её не слышно, а проиграть хочется на своих условиях. Марвел уверен, если бы не Двенадцатый, заметил бы ее раньше, и злится — не на него, а на себя, решившего что разговор по душам перед чужой смертью не обернется своей. Это так картинно пафосно и глупо, а надо было бить сразу, разорвать глотку, а потом проткнуть эту дуру и в конце выйти на Одиннадцатого и победить.       Сжимая зубы и почти рыча, Марвел, начиная прихрамывать, прикрывая сочащуюся рану в колене, швыряет последний пилум — один из тех, которым не надо целиться.       Мирта почти смеясь уворачивается, шагнув в сторону, а дальше все как в замедленной съемке.       Вот она кидает нож в шаге, вот ее нога в ботинке ступает на полфута вправо, пропуская копье мимо плеча. Вот вся стопа грубой подошвой приземляется на мокрый камень и скользит по испачканной илом поверхности. Мирта широко распахивает глаза и кричит, выпуская из рук новый нож, прежде чем вода сбивает ее с ног из неустойчивой позы. Она падает почти навзничь, ударяясь спиной и летит вниз по течению, и Марвел видит предательски блестящие отточенные водой камни. Проходит секунда, две, она пытается зацепиться за что-то, но течение не позволяет, и она вскидывает руки, захлебывается, прежде чем удариться в первый раз, затем второй, и так пока вода внизу не окрашивается в красный.       Марвел отползает от течения, корчась от боли. Видимо, один из ножей задел и голову, потому что на виске пульсирует что-то красное, а голова кружится как от удара, и только грохот пушки приводит в сознание, спугнув рассевшихся на деревьях птиц. В этом году Второй возненавидит Первый еще больше.       Подниматься неприятно и больно, но зудящее чувство, которое другие бы назвали справедливостью, а Блеск — идиотизмом, не утихает, пока Марвел не поднимается до Мелларка, который, кажется, не удивлен, что вернулся именно он, а не Мирта.       — Решил, что обязан тебе, — выплевывает Марвел так тихо, чтобы это не услышала ни одна камера.       Двенадцатый снова грустно улыбается.       — Она мне никогда не нравилась. Ты, в целом тоже, но чуть меньше, — он пытается пошутить, но очевидно, боль берет свое.       Марвел думает, что это не Мелларк не заслужил Арену, а Арена не заслужила Мелларка. И даже плеваться от этой мысли не хочется.       — Я обещаю быстро, только дай нож, — коротко говорит Марвел, даже не оглядываясь. Двенадцатый хмурится и протягивает что-то довольно кривое, но кажется острое.       — Одно последнее желание? — усмехается тот, корчась от боли, последовавшей за таким простым действием, как движение рукой.       Марвел кивает.       — У Китнисс есть сестра, ради жизни которой она умерла здесь. Когда станешь победителем, сделай что-нибудь для нее, ладно?       Даже в шаге от смерти этот пропитанный сахаром мальчик думает не о себе, а о девчонке, которая уже никогда не ответит ему взаимностью.       Марвел практически согласен один на один разговаривать с проспиртованным ментором Двенадцатого, пока не вспоминает, что может не добраться до этого момента. Чисто теоретически.       — Откуда ты знаешь, что я буду победителем? — в голосе ненависть к самому себе, — тут еще Одиннадцатый, ну знаешь, шестифутовый мудак в два тебя в поперечнике.       Мелларк немного склоняет голову и смотрит пронзительно голубыми глазами куда-то прямо в то место, где у нормальных людей должна быть душа.       — Потому что он хороший человек, Марвел. А ты полная скотина, и заслужил победы.       У этого парня даже умирать получается так, что желчью оплевываешься сам изнутри.       Стоя около пещеры, сжимая зубы и чересчур сильно потирая точку между бровями, слушать пушку не хочется, но выстрелы подобны раскатам грома, который раз приводящие в чувство, дающие новую реальность.       Финал Один-Одиннадцать уже выглядит как что-то крайне символичное и определяющее. Марвел сравнивает свои сто семьдесят фунтов с очевидными двести пятьдесят у соперника и впервые в жизни почти молится на удачу, обходя реку вброд в паре миль к северу и собирая раскиданные копья.       Что-то неуловимое проскользнуло в голове какое-то время назад, оставившее такие значительные последствия, что на значительные девять десятых секунды идея отплатить Одиннадцатому своей смертью за смерть той девочки не то, что возникает, но даже выглядит сомнительно привлекательной.       Кажется, дрянь Кашмиры закончатся раньше самих Игр.       Нога неприятно ноет в двух местах — вчерашней лодыжке и сегодняшнем колене, да и вообще все тело покрыто ссадинами, мелкими порезами и царапинами. Будь это все одной большой раной, было бы хуже, чем у Двенадцатого, но все месиво страданий ровным слоем размазано по телу, вызывая маленькие агонии в тысяче мест одновременно.       Лучше бы уж сразу, одним ударом.       Бледно-зеленый порошок спешно растворяется в воде, хотя сна ни в одном глазу.       К финалу должны нагнетать красивые сумерки, достаточно светлые, чтобы камеры распознавали каждую деталь, но настолько темные, чтобы Одиннадцатый смог подобраться незамеченным. Готовясь выходить на Жатве, Марвел надеялся на пустыню или хотя бы саванну, но дурацкие леса, в которых не развернуться, попадались чуть ли не два из трех, а Семьдесят Третьи были в до обидного удобном разрушенном городе. Желать какую-то определенную Арену непрофессионально, но кому уже какое дело.       Нужно вернуться к Рогу, который просматривается вокруг, и ждать вечера, когда Одиннадцатый поймет, что остались только они, если вообще считает умерших. Лучше бы считал, иначе кого-то из них заставят бежать к другому против воли и не без каких-нибудь ожогов или ран.       Десять дней Игр — это красивое круглое число. Марвел захлебывается символизмом, складывая десять и свой номер и получая Одиннадцать — бесполезный факт, который ноет дурацкой противоположной интерпретацией и несколько раз подряд уверяет себя, что именно его версия правильная. Чем ближе Рог, тем быстрее пульсируют виски и больше отчетливо о себе напоминает нога, так что даже приходится выругаться и остановиться.       Рана от Мирты неглубокая и не серьезная, но в самом неудобном и неприятном месте, что при ходьбе только расширяется во все стороны и вот-вот заденет связку. Мазь, честно отнятая у Двенадцатой, помогает только снятием боли слегка снаружи, но магическим образом ткани не зарастают. По-честному, Август мог бы сейчас и прислать что-то полезное, но напыщенный кретин явно уверен, что два десятка маленьких ран менее болезненны чем условное заражение крови.       Марвел вспоминает ногу Мелларка и морщится, встряхивая головой.       У него помимо этих двух еще нет ногтя на левом мизинце, ощутимая рана на подбородке, боль от которой стократно усилена словно запертыми под кожей волосками щетины, неизвестно почему не пробивающимися наружу, порез чуть выше левой скулы от Двенадцатой, пара десятков незаживших осиных укусов, тягучее жжение которых уже воспринимается как нечто обыденное и будничное, явно за сотню ссадин и царапин и все они периодически кровоточат, ноют и бесят. Одиннадцатый наверняка целый и ни на фунт не отощавший в своем ебаном пшеничном поле.       Понимая, что подарков не светит и что вообще-то пора кончать этот всем осточертевший (ну ему уже точно) балаган, Марвел выходит на площадку около Рога. Одиннадцатого нет, но никто не знает, что случится через минуту.       Если так подумать, он устроил им чуть ли не самый насыщенный финал за последние года три, может даже пять, если превзошел Джоанну Мейсон — четыре смерти вчера и четыре будет сегодня, а если задуматься, такого не было со времен Одейра. Забавно, но чем ближе победа, тем меньше она кажется значимой. В первый день, после Девятой, каждый из них засыпал, видя себя на интервью и в туре, но сейчас с каждой секундой, проведенной на Арене, хочется только поскорее отсюда убраться, и эти мысли, как не пытайся, не покидают голову.       Еще не совсем даже темно, но видимо ошеломленные успехом распорядители пускают гимн сейчас, а это значит, Одиннадцатый совсем рядом.       Лицо Мирты гаснет и возможно где-то там ей приятно, что она пережила Катона почти на сутки. В какой-то степени она даже успела отомстить — нога, кажется, вскрылась еще хуже. От портрета Пятой немного вспыхивает лицо, и Марвел старательно пытается думать обо всем, кроме словно назло ему выбранной тощей рыжей несчастной. Она не попалась ни разу за эти дни, но все же мертва, и может быть, её смерть была страшнее чьей-либо еще?       Интересно, как много победителей из Второго думали об умершей незнакомой бесполезной Пятой перед своим финалом?       Мелларк снова смотрит в душу, и тут уже Марвел не выдерживает и отворачивается. Возможно, скоро он об этом пожалеет, но больше видеть это лицо нет сил и совести. Нормально ли под конец игр обретать совесть и прочие глупые человеческие чувства, Марвел не знает, но точно уверен, что сейчас нужно просто закончить все побыстрее и разбираться со всем позже.       Интересно, когда побеждает аутсайдер, он тоже перед победой думает обо всем кроме своей возможной смерти?       Умереть может даже фаворит, и вчерашние лица Катона и Китнисс об этом буквально кричали, как и сегодняшняя ледяная улыбка Мирты.       Интересно, чье лицо покажут последним?       Марвел вспыхивает внутри себя как спичка, в голос ругается вновь за мысли о проигрыше. Август уже его ненавидит, и это мотивирует вскрыть очередной пакет до прихода Одиннадцатого и вновь растворить все, что противными мелкими зубками грызет внутри так сильно, что все эти раны и ссадины кажутся последствиями вовсе не внешних стычек.       На уроках в школе кто-то умный, древний и книжный как-то раз сказал «я подумаю об этом завтра», и это так отчетливо отдается в пустой голове эхом.       Он обязан отсюда уйти. Не сдержал союз, убил в спину, поддался Мелларковским речам, да много чего ошибочного совершил, чего нельзя было делать, что не поддается ни одной тактике и стратегии, но так и надо было? Плевать что там скребется внутри, если позволить этому скрестись, оно начнет рыть тебе могилу.       Август говорил, что профессионал всегда должен быть профессионалом, но Марвел уверен, что эту функцию можно включать и выключать, когда надо. Выключалась она почему-то всегда сама последние несколько дней, оставляя наедине с деревяшкой в голове.       Когда на окраине леса что-то шелестит, маленький проводочек в голове скручивается силой воли.       Одиннадцатый нападает без слов, с криком, словно раненый отчаянный разъяренный зверь. В его левой руке серп, под курткой явно не аренная рубашка, а лицо располосовано едва ли не фигурно — будто кто-то хочет еще одно победителя-инвалида из Одиннадцатого.       Только последняя степень боли и безнадежности может так гнать человека, и картинка проясняется настолько, что хочется смеяться, но нет времени.       Марвел к чертям забывает про бесполезный лук, швыряя в соперника пилумы. Один из них даже достигает движущейся цели, но как будто не причиняет ему вреда — тупые спонсоры, вечно слишком любят аутсайдеров, отчего приходится вооружаться кривым полумечом и вгрызаться сталью о сталь, стоя на нетвердых ногах. Лихорадочно отмечая, что двести пятьдесят фунтов превратились хоть неплохие, но двести десять, Марвел ухмыляется, пытаясь задеть Одиннадцатого хоть с какой-то стороны.       У него яростные черные глаза, раздувающиеся ноздри, все его существо горит напроломной силой, боевым тараном, брошенным в бой на передовую. Марвел значительно выше и легче и куда лучше владеет оружием, но чертова нога не дает двигаться так быстро, как он может, отчего приходится неестественным образом стоять на месте против бугая, отражая удары, защищаясь и стараясь не подставить горло под удар черт пойми каким образом до бритвенной остроты заточенного серпа.       Удар проходится по плечу Одиннадцатого, отчего тот рычит и оступается, падая, но цепляя Марвела с собой. Он откатывается куда-то на пару метров ближе к Рогу, почти к его раскрытому как рот гроту, пока Первый с криком встает на теперь уже точно разорванную ногу, пачкая кровью штанину, и, стиснув зубы, набрасывается на врага.       Чтобы наткнуться на два ебаных серпа в обеих руках.       Марвел практически воет, в прочем, не теряя самообладания. Он почти уверен, что дело не обошлось без побочных эффектов от хоть чего-нибудь, влитого и вмазанного в себя на Арене, но времени думать нет — оружие свистит в опасной близости от виска, цепляя ухо, кажется, чуть ли его не срезая, но гораздо страшнее резкая боль в области живота, от паха чуть ли не до груди.       Чувство такое, что тому мерзкому зверю внутри отрезали хвост, и теперь он мечется, пожирая внутренности, выплевывая остатки органов и блюет кровью.       Одиннадцатый с сжатыми почти в щелки глазами плюется, кровь заливается ему в глаза и Марвела так начинает раздражать длинное слово «Одиннадцатый» в голове, что удачный взмах мечом проходится в сантиметре от горла, царапнув на пару миллиметров. Если уж быть тварью, то до последнего, да?       Марвел, прикусив язык, бьет свободной больной ногой вверх, отчего Одиннадцатый кричит, непроизвольно сгибает колени, и перед тем, как острие клинка касается широкой груди, в голове проносится последняя насмешка подсознания.       «Цеп».       Резкая боль пронзает все тело от кончика большого пальца до макушки, пока теплая плоть расступается перед холодным металлом. Огромные темные глаза прожигают дыру в голове, впечатываясь глубоко в череп, кровь расползается по необычайно плотному жилету, стекая на землю.       Когда занимается рассвет, Марвел зачем-то отмечает, что глаза мертвого Цепа вообще-то ярко-янтарного цвета.       Прожигающий уши выстрел звучит как самое долгое мгновение в жизни.       — Дамы и господа! — звонкий баритон какого-то очевидно главного из распорядителей раздражает все и сразу, — представляю вам — Победитель Семьдесят Четвертых ежегодных Голодных Игр — Марвел Люстрих из Дистрикта Один!       Пальцы нащупывают кривую рану на животе, в которую можно засунуть пальцы и, немного расширив, пройтись по кишечнику, но прежде, чем он успевает это сделать, незаметно появившийся планолет скидывает лестницу почти к рукам, приковывая током при первом же случайном прикосновении.       А потом темнота.