день по-настоящему первый
24 июля 2021 г. в 17:57
Теплый желтый свет тормошит веки, но открыть их удается не с первой и даже не со второй попытки. Все какое-то нежное, мягкое, как будто засунули в парафин, подтапливаемый со всех сторон снаружи, мышцы в теле не существуют, живот почти метафорично саднит, вокруг глаз скопилась куча песка и отмерших клеток, а внутренние органы впервые за долгое время не напоминают о своем существовании.
В голове смутные воспоминания, что это не первое пробуждение, но все размыто и размазано, покрыто полупрозрачной дымкой и тихими голосами с неразборчивой речью.
Воздух пропитан лекарственным запахом с примесью чего-то кислого, кажется, винограда. Легкая улыбка проскальзывает по лицу, нерезкая, полузабытая картинка огромной кирпичной винодельни в нескольких милях от границы между Первым и Вторым резко всплывает в памяти, дурманя фантомными парами едкого спирта и хмельных экстрактов. Надо же, все в итоге развернулось так, что приходится выковыривать из себя насильно скомканные и сожженные в слабовольном приступе отчаяния воспоминания.
Марвел с усилием воли отдирает себя от постели, ощупывая тонкую, словно совсем новую кожу под грудью, шевелит кончиками пальцев, лодыжками, и ничего, совсем ничего не отдает резкой болью.
Привилегия победителя — не чувствовать свежих и застарелых ран, и это кажется почти благословением, пока сознание не приходит на свое место, с лихвой компенсируя блаженные две минуты восемь секунд.
«Победитель» отдается в голове покалыванием, но смысл слова периодически ускользает. Даже не оказался на волосок от смерти в итоге, вот только когда бешеная радость и дикий восторг не спешат приходить, в отличие от сложной нарастающей головной боли, будто бы искусственно подсаженной в мозг. Пальцы спешно нащупывают одежду, неотличимую от аренной, знакомые пуговицы застегивать легче, прятать руки в широкие карманы удобно. Представлять себя в чем-то кроме прилипшей к телу и сросшейся с кожей униформы кажется глупой идеей, да и как будто её можно будет снять хоть когда-либо. Парафиновый свет раздражает своей ненавязчивостью, горло першит и требует хоть малейшего чистого цвета, пока глаза не натыкаются на капитолийски-белую дверь с золотистой ручкой.
Дверь, словно услышав скрип кровати, распахивается, и высокая светловолосая Летиция в пестром розовом комбинезоне влетает в комнату.
— Мой мальчик, мой победитель! — взвизгивает она, прежде чем обрушиться на Марвела всеми своими локонами и перьями, — мой дорогой, я знала, я всегда знала, что ты победишь, что справишься! — запах её духов чуть не вызывает тошноту, благо что рвать нечем.
— Рад тебя видеть, — отрешенно полушепчет Марвел, и это даже не ложь, просто выражать хоть что-то слишком тяжело, и она это знает и совершенно не сердится, продолжая щебетать, как безумно счастлива, что её подопечный вернулся.
Летиция талантлива, несмотря на свою нездоровую любовь к розовому, с некими даже нотками благородства в движениях и голосе, но все её существо как будто несет вокруг красивую яркую пустоту. Почему-то пару недель назад это было менее очевидно.
— Ты готов выйти? — обеспокоенно спрашивает она, и Марвел кивает, изучая ровную желтую стену комнаты.
Почти силком под ручку Летиция выводит его из комнаты в просторный белый коридор, где уже стоят какие-то нервные люди, а свет слишком яркий и искусственный, но все еще лучше парафинового желтого.
Из последних сил — что странно, ведь не чувствуется ни малейшей усталости — Марвел напускает на себя картинно-насмешливую ухмылку, встречаясь взглядом с Августом, прежде чем пошатывается от резких и неожиданных объятий Кашмиры.
— Я знала, что справишься, — шепчет она, и Марвел решает не говорить, что ногти неприятно впились в спину.
— Красивая победа, — вмешивается Август, когда она отстраняется, — не классическая, во многом идиотская, в некоторых местах ты вовсе был долбоебом, но вышел блестяще, ставлю десятку, что Уэйд с Брутом сожрали друг друга от злости.
— Август! — возмущается Летиция, но Марвел отмахивается.
— У них есть кому сжирать, — и шутка, даже повеселив ментора, неприятно оседает в горле, а в голове всплывают холодные глаза Мирты и леденящий захлебывающийся крик перед тем, как вода в реке окрасилась красным.
— Меня сейчас стошнит от ваших соплей, ближе к делу, — только сейчас Марвел замечает высокого, широченного Блеска, прислонившегося к стене. Он не выглядит чересчур довольным, и это даже логично, у него не было трибутов в этом году, и вообще скорее всего он приехал, как только узнал о победе Первого, но какая-то часть внутри возмущается, как смеет он говорить о каких-то будто бы вещах, когда буквально только что погибли двадцать три человека.
Скажи ему кто неделю назад, что мысль о несправедливости смерти соперников вообще хотя бы зародится в голове, Марвел плюнул бы в лицо этому тупице.
— Столько дел, столько дел, и Панем жаждет увидеть своего Победителя, — последнее слово вылетело изо рта Летиции с таким придыханием, что стало почти смешно.
— Тела еще не остыли, а меня уже требуют бегать перед Сноу словно собачке за угощением? — язвить как обычно уже не получается, но к лучшему это или нет, все еще непонятно.
Август закатывает глаза, отходя в сторону и жестом пропуская Блеска вперед. Его тщеславие не должно было допускать даже мысли дать и без того сверхпопулярному здоровяку решать вопросы с его, Августа, трибутом, с его победителем, но кажется авторитет Блеска не давал ему выбора.
— Послушай, парень, — у него холодный и жесткий голос, на удивление хорошо вяжущийся с такой же стальной внешностью, — нам нужно представить тебя не такой мразью, которой ты оказался, и мне насрать что ты сейчас будешь там себе в голове переживать, не думай, что можно забить, ты понял?
— Отстань от него, Блеск, — подает голос Август, — то, что он обошел тебя и прикончил восьмерых как раз и значит, что имеет право побыть сукой, Капитолий взбесится от восторга.
У Блеска слишком злые глаза, неестественные для его картинного благородства. Образ — это вообще последнее, о чем Марвел может думать, особенно сейчас, когда ментор срывает пелену со всего, что произошло на Арене.
Седьмая, Шестой, Восьмой, Девятая, Одиннадцатая, Китнисс, Катон, Мелларк, Цеп
— Девять, — поправляет он, натыкаясь на скривленное лицо Блеска, резко холодное — Августа и обеспокоенные Кашмиры и Летиции.
— Смерть Мелларка не показали, — поясняет Август, — плохо сочеталась с твоими успехами.
— В смысле? — это звучит еще глупее, чем претензии Блеска.
— В эфир пустили только как ты его выследил, потом заварушку со Второй, — вздыхает Август, — и как ты слышишь выстрел у реки. Мы слишком хорошо тебя знаем, чтобы верить «естественной смерти», но Панем уверен, что Мелларк умер сам, от раны Катона. Всем было бы плевать, но их алкаш-ментор перестарался с рекламой, и после Двенадцатой это попортило бы тебе репутацию.
— Ну да, убийство двух несчастных влюбленных не добавило бы тебе популярности, у меня половина салона поставила на девочку, — почти с укором вставляет Летиция, и Марвел, несмотря на кружащуюся голову, готов застрелить и её, если бы было чем.
Панем переполнен идиотами
— Ну не моя проблема, что девке не хватило мозгов стрелять издалека, — выплевывает Марвел, — я убил девять человек, я жизнь положил чтобы сейчас здесь оказаться, я половину ваших ебаных правил нарушил чтобы прийти сюда и вы говорите, что не заслужил показать, что я в итоге сделал? — словно правила опять перевернули раком, и снова в выигрыше ровно никто, — хоть раз можно сделать что-то честно, как надо?
Это же такой бесконечный сюрреалистический маразм — учат как надо, на деле все вообще не так как говорили, но в итоге все снова не так, как положено. Август напирал, что Марвел должен преставиться профессиональным игроком, для которого это все очередная партия, но сейчас он больше похож не на мастера, а очередную карту в собранной после игры колоде. Какие нахуй правила, когда речь идет о случайности и на его месте могла быть любая Девятая.
Кашмира обеспокоенно пожимает губы и держит руку так чтобы в любой момент осадить Блеска. Она не злая, скорее сочувственная. Ну да, разумеется, только она из них всех послала к черту указы менторов и сделала себе победу. Хотя может это вообще не победа, потому что никакого ощущения выигрыша нет и в помине.
— О правилах ты вообще не имеешь права говорить, — кажется, Блеск вот-вот взорвется, — тебя учили одному — выйди и сделай красиво, не позоря Дистрикт и себя выходками как с Катоном.
— Он убил бы меня в одного, знаешь ли, — фыркает Марвел, стараясь утихомирить просыпающееся нечто внутри.
— Ты не аутсайдер, чтобы побеждать в компании Пятого, Одиннадцатого и Двенадцатого, — язвит Август, и только сейчас Марвел видит, насколько тот сдерживается от отвешивания ему оплеухи за пренебрежение его советами.
Они все здесь сумасшедшие. Все до единого.
Марвелу хочется застрелить не только своего идиотского стилиста, но и непроходимого болвана ментора.
— Ты выжил только потому, что Вторые убрали все дерьмо вместо тебя и оказались достаточно тупы, чтобы игнорировать девку из Седьмого! — Марвел срывается на крик, отчего в коридоре открываются некоторые двери и высовываются остренькие лица врачей, — ты выехал на смазливом еблете, ты был первым фаворитом, ты понятия не имеешь, что ты несешь!
— Марвел, — Кашмира делает шаг вперед, но он уворачивается, врезая кулаком по стене. Блеск обрывает ее на полуслове, почти прижимая Марвела к стене и буравя его угрожающим взглядом.
— То, что ты не нашел другого способа выиграть кроме убийства в спину и удачно оказаться у той реки, делает тебя не лучше любого из победителей Десятого! — он дышит так же тяжело, как Цеп перед смертью, от чего перед лицом встает лужа крови на его одежде, резко превращающаяся в развороченный живот Одиннадцатой и её оборвавшийся тонкий крик.
Пульс отдается в висках почти болезненно, хочется захлебнуться уже своей злостью и бессилием, оставить это все так же далеко, как возвращение в Первый. Август и Блеск будто режут ножами с каждым своим словом, Марвел забывает звуки как только они покидают его рот, но кажется, несет полный бред, вызывая в победителях еще больше злости, Летиция, как декоративная собачка, носится вокруг с мерзким лаем, и этот звук будто проникает в каждую клетку тела.
Внезапно стилист в розовом комбинезоне кривится, волосы становятся золотого цвета, лицо превращается в месиво из кожи и крови, а зеленые миндалевидные глаза впиваются в недавно зажившую кожу, пытаясь выцарапать назад свою так глупо загубленную жизнь. Сбоку к Диадеме подходит Катон с бледными губами и дырой в груди, дергает за руку покрытую кровью и ранами девушку, отдаленно напоминающую Мирту, Китнисс с Одиннадцатой с одинаковыми красными отметинами на теле держат мертвенно-серого Цепа, который кричит голосом Блеска.
«Ты трус, Первый, жалкое подобие бойца» — насмехается Катон, стирая кровь с лица напарницы.
«Так легко умирать, когда впереди ничего не ждет, представь» — выплевывает Седьмая с пробитой глоткой, и проткнутая насквозь Девятая хихикает, выставляя вперед обезображенное лицо.
«Пообещай вспомнить хотя бы первую букву моего имени, иначе мне даже будет обидно» — тонкий голос Восьмого и вторящий ему неприятно тихий писк Одиннадцатой разрывают голову похлеще выстрелов из пистолета.
И только звонкий окрик Кашмиры заставляет всех затихнуть.
— Если вы все не заткнетесь, я не посмотрю на то, что ты мой брат, Блеск, — огрызается она, почти отталкивая мужчин назад, — уведи этих идиотов и себя заодно подальше, дорогая
— У тебя десять минут чтобы реализовать свой полудохлый материнский инстинкт, милая, — язвит Блеск, разворачиваясь так стремительно, что перья на костюме стилиста трепещут.
Август, Блеск и до неприличного оскорбленная Летиция, выдав что-то нецензурное напоследок, удаляются. Кажется, Кашмира обладает куда большим авторитетом, чем свой прославленный брат. Марвелу уже сложно стоять, и он сползает по стенке, стараясь не забывать дышать.
— Слушай меня внимательно, — твердит она, периодически встряхивая его чтобы привести в сознание, — ты идиот, но Блеск с Августом сейчас еще большие идиоты.
В её голосе больше уверенности, чем во всем Втором Дистрикте.
— Я не заслужил победы, Кашмира, — отрешенно бормочет Марвел, бегая глазами по стенам, — это не победа, это хер пойми что, я не победил.
— Никто никогда не побеждает, — перебивает его Кашмира, — кроме тех, кто сам этого не хочет в глубине души, и молись, чтобы ты не был таким человеком.
— Я убил девять человек! — вспыхивает Марвел и тени в голове кружат по белым стенам.
— Как и я, — она не дает договорить ни одно предложение, заставляя вслушиваться в каждое свое слово.
У Кашмиры глубокие глаза цвета морской волны, идеальное правильное лицо, и мысль, что Диадема могла бы стать такой же блистательной через несколько лет, вселяет бесцельную холодную тоску.
— Послушай меня так внимательно, как можешь, Марвел, — она кладет руку ему на плечо и ловит каждый взгляд, — Блеск предпочел забыть, что было десять лет назад, Август еще не начал вспоминать, но ближе всех нас у тебя больше никого не будет, поэтому вникай в каждое слово.
Кашмира убирает волосы за ухо и продолжает.
— Ты можешь быть самым лучшим студентом, ты можешь быть достойнее всех чтобы представлять Первый, но ты никогда не будешь готов к тому, что происходит после. И мы не можем позволить себе показать, что все не так, как задумывалось, ты понимаешь? Мы заставляем вас держаться Вторых чтобы вы не умерли в первый же день, мы вбиваем в вас понятия честного боя чтобы знать, что вы не натворите глупостей с тем же Вторыми и Четвертыми, лишив себя шанса выжить.
Он кивает, стараясь одновременно слушать её и вспоминать давно забытые методики контроля, выученные еще в четырнадцать лет в академии Первого.
— Почему вы вообще выбрали меня тогда? — Марвел поджимает губы, сдерживая предательские непрофессиональные слезы.
— Потому что ты был лучшим. — как будто даже и не врет, хотя выбора у них всегда было предостаточно, — потому что Первый должен побеждать, но нельзя пускать на Арену тех, кто не справится с ее последствиями.
— Я, как видишь, прекрасно справляюсь, — язвит Марвел, в прочем, не думая вставать с пола.
— Как минимум, уже можешь огрызаться, это нам поможет завтра, — улыбается Кашмира, — после смерти Диадемы мы были уверены, что победишь ты, и я, и Август. И ты все сделал как надо. Плевать там что скажут Вторые или Блеск, ты победил так, как должен был сделать ты, ты вернулся назад, это самое главное.
В голове все словно взорвалось и перемешалось много раз подряд до вязкой неоднородной жижи. Жатва. Парад. Интервью. Кровь Девятой. Крики Одиннадцатой. Катон. Бледно-зеленый яблочный запах. Шум реки. Снова кровь, но уже Мелларка. Открытые глаза Цепа.
— Ты прислала мне эту мерзкую жижу чтобы показать, что я молодец?
— Я дала тебе возможность не проспать финал, — смеется Кашмира, поднимаясь на ноги и протягивая руку, — только не говори никому, Август все еще уверен, что это были обезболивающие.
Марвел встает и с непривычки с удивлением обнаруживает, что его ментор ниже ростом почти на две головы.
Он набирает полные легкие воздуха, ругает себя снова за очередной приступ слабости, но царапает пальцами кожу ладони и пытается скрутить те два проводочка в голове.
Получается, честно сказать, отвратительно.
— На арене я пообещал кое-что, — выпаливает он, думая, насколько мерзко и сопливо это звучит и как не вяжется с претензиями Блеска по поводу чрезмерной жестокости, — я пообещал Мелларку, что смогу сделать что-то для сестры его подружки, да, звучит по-идиотски, я знаю, — тараторит он, едва заметив, что Кашмира собирается открыть рот, — но если есть возможность, я хочу этим воспользоваться.
Она даже не пытается скрыть замешательство и пренебрежение, как только речь заходит о Двенадцатом, но пересиливает себя, выдавливая нечто похожее на улыбку.
— Я поговорю с их ментором, если ты так хочешь, — и после долгой неловкой паузы добавляет, — но явно не через несколько дней после убийства девочки.
— Мне плевать на Двенадцатую и её сестру, я не хочу быть должным. Больше никому, — отрезает Марвел.
К взвинченным ожидающим Блеску, Августу и Летиции присоединилась сопровождающая Первого — Марвел не помнил её имени, но между ней и своим стилистом точно склонился бы к последней. Обдав его душными приветствиями и щебетом, женщина неизвестного возраста начала тараторить что-то по поводу завтрашнего интервью и прочего списка мероприятий, который как начался, так и не заканчивался до момента подъема на первый уровень Тренировочного комплекса. Огромный лифтовой зал обнажал все двенадцать этажей, и сухое шершавое нечто, затихшее на эти несколько дней, вновь больно укусило за легкое.
На втором этаже нет никого только потому, что это он убил Катона, а его напарница тронулась последними извилинами мозга и умерла, не сумев даже отомстить за его смерть, а два последних этажа опустели исключительно по его вине, отчего Марвел трясет головой, стараясь выкинуть из памяти ненавидящий взгляд Эвердин с его копьем в животе.
Если даже профессионалам приходится с этим жить, как аутсайдеры умудряются не прыгать с крыши в первый же день. Хотя он теперь даже не профессионал, так, закончивший карьеру и ушедший на покой ветеран.
Слово «покой» в таком контексте как гнилая устрица на языке — выворачивает все и сразу.
Тяжелее всего заходить в гостиную и не слышать высокий дребезжащий голос Диадемы. Всадить нож ей в спину было бы делом чести, но умереть как она Марвел не пожелал бы даже Катону. Как минимум, теперь все кончено, и ближайшие лет пятьдесят можно будет посвятить обмусоливанию каждого храпа и каждого похода отлить на Арене.
Но не следующие сорок восемь часов. Кашмира была права, нужно просто взять себя в руки и сделать вид, что так и было задумано.
Кровь на этих самых руках давит на горло изнутри, плещется в легких и почерком Мелларка пишет послания на будущее.
Сопровождающая тараторит без умолку о планах на завтра — подготовка, приведение в порядок, выбор образа, несколько приемов, интервью у Цезаря, бесконечные награждения и не менее бесконечная слава. Из всего списка её болтовни Марвел цепляется только за то, что послезавтра они все уже будут в Первом. Август и Кашмира под скучающим взглядом Блеска рассказывают о стратегиях и правилах, что нельзя говорить ни при каких обстоятельствах, о чем можно упоминать в шутку, что обязательно нужно вставить, а что можно вскользь сболтнуть только при конкретных условиях. К концу их лекции голова начинает раскалываться — держать в и так не самой трезвой после Арены памяти все эти бесконечные рекомендации невыносимо.
Он не может больше себе позволить выходок подобных той, после выхода из комнаты, хотя очень хочется наорать на всех, закрыться в комнате и перебить посуду. Но Кашмира была права — он профи и он победил, это значит теперь нужно еще больше вжаться в и без того жесткие стандарты, из которых пришлось выйти ради выживания. Когда приносят ужин, оказывается, что уже почти одиннадцать вечера — счет времени потерялся уже давно, но Марвел заставляет себя подняться в бывшую комнату — ту самую, в которой та маленькая и слабая часть мозга готовилась умереть и не вернуться. Умерла уже она, вот только от этого ни капли не легче.
— Не думай больше, чем надо, — бросает вслед Август, и Марвел, уверенный, что проспал несколько суток, и точно не захочет спать еще столько же, вырубается как только касается головой подушки. В темноте нет кошмаров, и выжившая, здравая часть мозга, винит в этом Кашмиру, чья рука слишком задержалась над его стаканом за ужином, когда она проносила её над столом.
Команда подготовки (их имена он так и не запомнил) будит в семь утра, практически стаскивая с кровати. Низкий полный мужчина с фиолетовыми дредами, скрученными в высокий узел, как будто счищает кожу — тело горит огнем даже в тех местах, которых не положено ощущать, и толстый слой вонючего лосьона не помогает.
— Кажется, с тобой они перестарались, — насмешливо отмечает женщина с белыми кудрями, проводя рукой по отросшей щетине на подбородке, — вчера было лучше, но Летиция настояла оставить.
— Она же поклонница Крейна, как будто ты удивлен, — поймав удивленный взгляд Марвела, она поясняет, — мальчикам на арену некрасиво носить бороды с усами, это плохо выглядит в кадре, поэтому вам останавливают рост волос на лице. Но раз ты выиграл, все вернули, хотя будь я твоим стилистом — тут она мечтательно закатила глаза, — все было бы куда приличнее.
Честно говоря, уже плевать на лицо, волосы, и плевать еще больше, когда эта женщина берется за уже четырнадцатый по счету тюбик с очередной жижей, втирая в тело царапающими движениями.
Летиция прогоняет свою команду спустя целых два часа и машет перед лицом Марвела темно-зеленым костюмом.
— Под цвет глаз, — с придыханием произносит она, застегивая золотистые пуговицы на пиджаке, — мы с Августом сошлись, что нужно представить тебя наполненным холодной роскошью Первого, так что просто будь собой, — ей эта шутка кажется настолько смешной, что Летиция не может удержаться от длинной полуулыбки.
Горло сдавливает плотный ворот черной водолазки, под ребрами держит широкий темно-желтый тканевый пояс, а от низа штанов до карманов темно-зеленый цвет медленно расплывается в светло-болотный, перевязанный редкими золотыми полу-цепочками. Острые лацканы пиджака слишком большие и почти выходят на рукава, в углах золотым шитьем нарисовано что-то, неуловимо напоминающее огонь.
— Ни один уважающий себя капитолиец сейчас не обходится без таких аксессуаров, — спешно поясняет Летиция, поймав холодный взгляд Марвела, — последний тренд столицы, нужно соответствовать.
Издевательски хохоча, огненная дура будет вгрызаться в его победу снова и снова, не выпуская из цепких лапок, не давая вдохнуть без пробивающего виски тянущего чувства отвращения к себе и всему миру.
Впрочем, было бы хуже, если бы все девятеро решили оторвать по куску.
— Прости, я был не в себе, — шепчет он Августу перед самым интервью, не потому что искренне сожалеет, а чтобы успокоить самого себя.
— Главное не облажаться перед Цезарем, — усмехается ментор, поправляя фирменный белый костюм, — и не только перед ним.
Президент вообще не кажется угрозой, но лучше согласиться.
Толпа срывается на крики и кажется, готовая разорваться, рукоплещет своему победителю. Шум сливается в один единый поток, легко пропускаемый мимо, миллионы софитов отражаются от золотого шитья костюма. Сцена освещена бледно-серым и зеленым, с длинными золотыми лучами прожекторов. Цезарь в серебристо-розовом костюме — явно дань герою дня, расплывается в улыбке, предлагая присесть в разрисованное кресло, прежде чем начать.
— Мы стали свидетелями момента, как зажглась одна из ярчайших звезд Панема, — почти вопит он, и толпа захлебывается в крике.
Марвел знает, что нужно сказать, где пошутить, и делает все больше на автомате, чем сознательно. Уже не осталось места ни мыслям, ни попыткам держать в голове поток странных ощущений, да и не время для всего этого. Он напоминает себе о профессионализме перед каждой репликой, и медленные кивки Августа говорят, что все правильно.
— Я родился игроком, и вот я выиграл, — Марвел склоняет голову как это делают шутники в Первом, и поправляет лацкан, обнажая золотую брошь со сплетенными гербами Капитолия и Первого, как знак единства победителя и победы.
Фильм сделан лучше, чем он надеялся. Блистательный выход на Жатве вместо тощего мальчишки, колесницы, подчеркнутая подкованность во всех видах оружия, которое попадает в руки. Двенадцатых почти нет, кроме как признания женишка, даже горящие костюмы не спасают. Странно чувствовать, что каждая мелькнувшая миловидная или не очень мордашка уже труп. Лица Катона и Цепа как главных противников, сияние Диадемы — и от этого снова дурно. Первый, второй, третий день и череда убийств, кричащие не стертые с камер пятна крови, Мелларк и псевдоинтеллектуальные разговоры. Мелкая Одиннадцатая подсказывает про ос и Марвел непроизвольно дергается — но это даже правильно, так, как надо.
Припасы взрывает Двенадцатая и с губ срывается пара крепких слов — это тоже правильно, потому что теперь её смерть выглядит обоснованной, как и у малявки. На Играх у всех есть шанс победить, но и умереть тоже — и Катон вслед за ними исчезает с проекции неба.
Тощая Пятая с бледным лицом перебирает пальцами, периодически судорожно вздрагивая. Она умирает на пару минут раньше, чем с неба падает парашют, и вот на это уже даже больно смотреть. Мелларк. Окрашенная кровью Мирты вода. Как и говорил Август, все выглядит как будто он умер сам. Везде постоянно мелькают его, Марвела, глаза — конечно, это его история, перемежаемая тяжелым дыханием Цепа и его постоянного осматривания окрестностей. Зловещий шелест травы и вспыхивающие колосья пшеницы заставляют его бежать от смерти и к смерти одновременно.
Серп, нож и темнота рассеивается перед лицом, и последний кадр обрезан ровно так, чтобы не показать месиво из внутренностей, сосредоточившись на задранной голове.
Почти так же побеждали все остальные профи — с взглядом в небо и широко открытыми глазами. И теперь Марвел знает, что это не позерство, а наполненный ненавистью и благоговением взгляд в небо, которое больше никто из них надеется не увидеть.
Корона из тонкого металла, ради которой приходится присесть, почти не давит на голову, но невесомо ощущается макушкой.
По пути в Первый Кашмира и Август не оставляют его ни на шаг, и где-то в глубине души Марвел уверен, что когда-нибудь сможет отблагодарить их за то что вытащили, но не сейчас. Не в поезде, где в дальнем вагоне заткнут гроб с телом Диадемы.
Мать рыдает, отец выглядит как самый счастливый человек в мире, ключи от нового дома преподносятся так пафосно, что даже Цезарь бы скривился. От шуток про удачу встретить восемнадцать на Арене тошно и мерзко, но хотя бы можно хлопать дверьми с такой силой, что дребезжат окна, и никто ничего не скажет против. Жизнь крутится как колесо, и вроде бы все даже приходит в норму, если такая когда либо была. Марвел почти смиряется с кошмарами, но знает имена каждого, кто остался на Арене, даже убитых другими. Август приходит раз в пару недель, Кашмира почти каждую, причем с каждым разом выглядит все более усталой, но настаивает сопровождать в Туре вместе с братом и ментором. Смысл этого Марвел не понимает до того дня, пока в конце июня Блеск не оказывается в дверях с улыбкой, несвойственной даже ему.
— Поедешь со мной на Квартальную? — он предлагает это так, словно зовет прогуляться на пару часов, а не отдавать последние нервные клетки в попытках вытащить хотя бы одного идиота, вдохновленного на победу.
— Я думал, ты берешь Кашмиру, — Марвел приподнимает бровь, ожидая подставы, но Блеск еще шире улыбается куда-то в сторону.
— Не в том положении, — бросает он, и не давая осознать, повторяет вопрос.
— Извращенцы, — Марвел закатывает глаза, прежде чем согласиться.
Семьдесят Пятые выглядят абсурдом, но работают как неплохая доза кофеина. Он слабо помнит последний год, все покрыто кошмарами, большую часть из которых сложно вспомнить, и каждый день похож на предыдущий, а предыдущий на самый первый, когда пустые стены дома сковали изнутри и снаружи, не дав вдохнуть, сперев воздух из самых краев тела, заперев сам разум где-то глубоко в черепной коробке. Аркадия, дочь мэра Первого (в напоминание, что щедрость Капитолия не может быть переоценена, трибутами были выбраны дети, взявшие меньше всего тессеров) умирает почти сразу, глупо, совершенно по-идиотски, не удержавшись на тонкой спице земли, и волны фальшивого моря смывают все дни, вновь отправляя на Арену, где кричит Мирта, умирая, где Флакс из Восьмого вновь и вновь задыхается под ножом, и Китнисс не успевает достать последнюю стрелу.
Марвелу сложно дышать тоже, когда Брут проходит за спиной и прожигает его ненавидящим взглядом.
Делок, мальчик из Первого, бьет ножом Двенадцатую и та захлебывается криком, заглушая собственную пушку. «Милая Мадж, нам будет тебя не хватать» — приторно сожалеет Цезарь и все внутри переворачивается, снова и снова возвращая каждый из десяти дней одновременно.
Ментор Двенадцатого напивается каждый день, но Марвел брезгливо смотрит на пустое лицо, обезображенное годами убегания от реальности.
Долг Мелларку отдать так и не представилось возможности.
Когда на Восьмидесятых жеманная сука орет «Эвердин, Примроуз», он оказывается у дверей дома Кашмиры раньше, чем понимает, что происходит.
— Помнишь, что ты посылала мне на моих Играх? — и она медленно кивает.
Мир разбивается вдребезги, но склеивать, кажется, уже нечем.
— Направишь куда надо?