Меж двух огней

      «Меожи…» — шепот отца был едва слышен в тихом гуле людских голосов, губы его практически не шевелились, но сын предупреждение уловил. Походка оставалась ровной, Меожи и головы не повернул, но буквально пары шагов, полных почтения к родителю и заботы о младшем брате, ему хватило, чтобы отгородиться обоими родственниками от почти неприлично спешившего к ним вельможи.       — Господин Фанрэн, — отец, как стоящий на более высокой ступени социальной лестницы, уважительно кивнул в ответ, не слишком, впрочем, глубоко, первым величая жаждущего общения сановника. Меожи опустил голову следующим — немногим ниже, а за ним, после небольшой паузы, чуть поклонился и Чуози.       Меожи с высоты своих двадцати четырёх лет слегка подосадовал на младшего брата, который если и не пропускал мимо ушей правила этикета, вбиваемые в него гувернёрами и роднёй, то уж точно не использовал полученные знания во время общения в высшем обществе. Схожее чувство он заметил мелькнувшим и во взоре отца, чьё лицо оставалось столь же бесстрастным. И всё из-за ошибки, которую господин Фанрэн не забудет и непременно опишет в красках всем знакомым: задержавшись с приветствием, младший Мэйлен протокольно поставил под сомнение своё более высокое положение. Чуози, почувствовав неладное, поднял глаза на старшего брата, но тот лишь успокаивающе опустил ресницы — в конце концов, мальчику всего девять лет, у него ещё есть время всему научиться.       — Старший господин Мэйлен, — почтительно поклонился Фанрэн, соглашаясь с обозначенным ранее статусом. Последующие два поклона были всё менее глубокими: — Господин Мэйлен. Младший господин Мэйлен. Великая радость и огромная честь видеть вас на императорском приёме. К моему огромному сожалению, вы столь редко удостаиваете нас своим посещением. Особенно молодой Меожи…       — Мой старший сын чрезвычайно занят, — Идэни Мэйлен одним лишь шагом, выглядевшим в высшей степени естественно, вновь ненавязчиво загородил собой Меожи. От этого движения шёлковая серая ткань на миг обрисовала пустоту рукава под правым плечом отца. — Он руководит делами рудников, и как вам известно, весьма успешно. Наши поставки во дворец признаны самыми надёжными и стабильными.       Господин Фанрэн, благостно улыбаясь, прижал руки к груди в демонстративном восторге:       — Это не подлежит ни малейшему сомнению! Всё казначейство восхищается вашими рудниками! Молодой Меожи — гордость империи! Выдающееся доказательство того, что именно благородная кровь обеспечивает лучшие качества: острый ум, прекрасную внешность и высокую нравственность!       Отец холодным взглядом проводил Фанрэна, который таки обошёл его, расточая похвалы, и добрался до морально подготовившегося Меожи, пока тот напряжённо размышлял: желал вельможа последней фразой оскорбить его приёмного отца или неимоверно польстить лично ему?       То, что Идэни Мэйлен был ему неродным и в семнадцать лет взял в жены женщину с ребёнком, Меожи знал от матери с раннего детства. Он и сам смутно — по причине трёхлетнего возраста — помнил тёмное время, когда мама всё время обнимала его и плакала, а потом пришёл молодой и красивый Идэни, подбросил его вверх, и сразу стало тепло и солнечно, появились яркие картины, вкусная еда, слуги и своя светлая комната.       Меожи прекрасно понимал, что побудило спешно выйти замуж женщину с маленьким сыном, когда они вдвоём оказались последними представителями именитого, но откровенно обнищавшего рода. Но он мог только гадать о причинах, побудивших Идэни — юного аристократа из столь же знатного рода, славившегося богатыми рудниками, друга детства наследника престола и одного из самых завидных женихов Долины богов — отвергнуть более достойных невест и жениться на недавней вдове. Да ещё и усыновить её ребёнка, дав ему имя своей семьи.       Конечно, семья его матери была в родстве с правящей династией Дэйвэнов, но первый её муж и сын были из рода Готрэн — рода несчастливого, хотя и древнего, уступавшего историей лишь императорскому. Один из младших сыновей именно этого рода некогда спустился в низины и дал начало всей семье Готрони, позже ставших правителями половины низин и основавших свою лжеимперию. Род Готрэн успешно вёл с низинами торговлю, основанную в том числе и на родственных отношениях, и дело процветало — до тех пор, пока не разразилась война между новоявленной империей и Долиной. С тех пор род кровного отца Меожи стремительно нищал, а его представители не щадя живота своего искупали родственную связь с Готрони — особенно после капитуляции Долины.       Меожи рос мальчиком умным и рассудительным и отношения с приёмным отцом у него были вполне доверительными, поэтому он, конечно, пытался прояснить интересующий его вопрос. И узнал про великую битву на стенах Западной крепости, в которой участвовал сам светлейший юэнаи — будущий император Таоли Избавитель со своими друзьями Идэни, Фоэро и Фэали. Бои были столь тяжёлыми, что в крепости не нашлось ни одного человека, посмевшего помешать наследнику престола рисковать жизнью. Безусловно, принца и его друзей, прибывших на каникулы из военного училища Готра, оберегали как могли, но именно благодаря отчаянной храбрости и божественным благословениям юэнаи сила духа защитников столь возросла, что позволила удержать крепость и не потерпеть поражение в практически безнадёжной битве. В этом бою нашёл смерть и кровный отец Меожи, а также его братья, тесть и шурин. Сложно было представить, что чувствовала его мать, потеряв одновременно мужа, отца, брата…       Именно юный Мэйлен нашел смертельно раненого Готрэна и был с ним до самого последнего вздоха, когда юэнаи подарил тому безболезненную смерть от своих божественных рук. В общем, обо всех своих родственных связях Меожи знал, но не придавал особого значения, потому что сам он не помнил никого из погибших тогда. Память о роде, давшем жизнь врагам и поработителям Долины, постепенно предавалась забвению, да и Идэни ни разу его не попрекнул и не упомянул эти факты в негативном ключе. Избавление от несчастливой фамилии и принятие в семью с незапятнанной честью помогли бывшему Меожи Готрэну избегнуть множества проблем.       Вряд ли отца хоть как-то могло оскорбить сравнение родов Мэйлен и Готрэн, а значит, все цветистые дифирамбы пронырливого сановника были направлены на улещивание самого Меожи. Интересно, с какой стати? Неужели у Фанрэна вновь возникло желание женить его на своей дочери? Меожи казалось, что в последний раз он разобрался с этим вопросом окончательно. Или возникли неведомые пока причины, из-за которых этот проныра решился противостоять роду Райюн?       — Благодарю за добрые слова, господин Фанрэн, но лучшие качества во мне воспитали мои уважаемые родители, — Меожи сложил руки на груди и поклонился отцу.       — Это также не подлежит сомнению, — продолжил восторгаться тот. — Ваше превосходное воспитание вызывает столь же великое восхищение! Сам светозарнейший император на этой неделе отметил, что Меожи Мэйлен, урождённый Готрэн, на редкость талантливый и ответственный молодой человек.       Отец с сыном обменялись быстрыми взглядами. Значит, приглашение императора не только старому другу Идэни, но и всей его семье, а особенно старшему сыну, не было спонтанным. Для отца тоже было неожиданностью узнать, сколь лестно отзывался при дворе Таоли Избавитель о его приёмном сыне. Несомненно, грядёт нечто крайне важное для Меожи. Именно поэтому их семья столь популярна сегодня — вокруг матери с сёстрами образовалась целая толпа желающих пообщаться. Вырвавшись именно из этой толпы, к ним так спешил господин Фанрэн. Интересно, мать уже знает причину волнений?       С мысли сбил скучающий рядом Чуози, который зевнул, прикрыв рот ладонью. Это было совсем уже безнадёжным нарушением приличий — отца едва не перекосило, бесстрастное лицо его чуть дрогнуло. Братишку оправдывал лишь малолетний возраст, но всё равно, нужно было его спасать и уводить к матери. Не зря же эта мудрая женщина настояла, чтобы на этом приёме одеяние Чуози было детского цвета — жёлтого с родовой серой окантовкой. До взрослых цветов тот ещё не дорос, в отличие от старшего брата и отца, облачённых в просторные серые мантии из переливающегося долинского шёлка.       Всё же слишком рано Идэни взял мальчика на столь ответственный приём в мужское общество, и на Чуози свалилось слишком много ответственности для его характера. Видимо, отец судил по Меожи, который в свои девять лет уже принимал достойное участие во встрече юэнаи, когда тот ещё не был императором Таоли Избавителем. Безукоризненные манеры и уверенное поведение мальчика произвели впечатление не только на наследника престола и его свиту, но даже на огромного варвара с Островов, которого юэнаи привёз с собой. Ну, это они тогда думали, что юэнаи привёз его…       — Позвольте выразить вам своё сочувствие, — сменил тем временем восторг на печаль Фанрэн. — Жаль, не все обладают такой ответственностью. Юное поколение продолжает огорчать нас — очевидно, в этом виновато пагубное влияние дикарей-кигги, которые ведут себя здесь так, как привыкли на своих Островах…       Меожи надеялся, что смог удержать невозмутимое выражение лица. Шрам на левой щеке начал нестерпимо зудеть, как, впрочем, и всегда, когда он начинал нервничать. Очень хотелось, чтобы речь шла лишь о его брате, но он всё же осознавал тщетность своих надежд и то, по какой причине к ним так спешил Фанрэн.       — Бедная девочка осталась без своих прекрасных волос…       Меожи тихо и медленно выдохнул, сдерживая резкий и очень невежливый ответ, и перевёл спокойный взгляд в сторону — и очень вовремя успел заметить стремительно развевающуюся мантию жёлтого цвета с алой окантовкой. А господин Фанрэн всё продолжал причитать:       — Юное поколение совсем не соблюдает правил хорошего тона. А вот моя дочь прекрасно воспитана и не позволяет себе ничего предосудительного. Но бедняжка Бияла, такая потеря…       — Потеря в чём? — лихо отбросив осторожность и морально приготовившись к неизбежной вечерней отповеди отца, вежливо, но резко прервал его Меожи, добавив в голос немного холода. — Бияла цела и остаётся моей невестой. А волосы не ум — отрастут. — После практически прямого намека на тупость дочери он добил Фанрэна очаровательной улыбкой: — Прошу прощения, вынужден вас покинуть — тоскую по суженой.       Меожи не оглядываясь, плавным и размеренным шагом — соответственно воспитанию, вбитому в голову с раннего детства, — обмениваясь поклонами приличествующей глубины, но упорно не вступая в разговоры, целенаправленно двигался туда, где в последний раз стремительно мелькнула жёлтая мантия, куда старались вообще не смотреть не только представители благородных семейств Долины, но даже привычные ко всему слуги… и куда меньше всего на свете он хотел попасть слишком рано и практически в одиночку.       Императорских гостей вокруг становилось всё меньше. Анфилада, ведущая к тронному залу, находилась практически в полосе благородного отчуждения, к границе которой Меожи неохотно приближался, невольно замедляя шаг.       Анфилада из нескольких комнат, превращённых плотными бархатными завесами практически в лабиринт, была территорией чужаков — дикарей и варваров — островитян, называвших себя «кигги». Светильники здесь стояли гораздо реже, из-за чего эта часть дворца была погружена в сумрак, в котором бесшумно скользили высокие и массивные тени островитян, прекрасно видевших в темноте.       — Дядя Обик! — раздался впереди восторженный взвизг и над стоявшей у колонн группой варваров взмыла ввысь, изящно затрепетав, жёлтая мантия — фактически знаменем успешного завершения поисков для молодого жениха.       Меожи едва сдержал невольную улыбку: его невеста и так отличалась редкостными непосредственностью и искренностью, но когда она переходила на язык Островов — родной для её отца, — эти её качества начинали зашкаливать донельзя. Со своим взрослым женихом десятилетняя Бияла предпочитала разговаривать только по-киггски. Как тот подозревал — исключительно в пику матери и гувернанткам, не владевшим в полной мере «дикарским» языком. Практикующие знатоки — её отец-кигги и дед-долинец, нынешний и бывший хранители императорской казны, последний год безвылазно находились во дворце при императоре.       Два её старших брата владели минимальным запасом киггских слов, достаточным для простых разговоров, не разделяли страсти сестры к лингвистическим излишествам и под чутким руководством своей матери склонялись к образу жизни, приличествующему представителям аристократии Долины. Меожи подозревал, что именно поэтому Арчибальд забрал обоих сыновей с собой и кинул их в варварскую пучину общинного дома кигги: выплывут — займут достойное место в иерархии островитян, потонут — не жалко будет сбросить в змеиную пропасть благородной долинской знати.       В отсутствие мужа и сыновей госпожа Райюн всю свою энергию и воспитательные способности обрушила на головы дочерей. И если младшей вполне нравилось учиться ходить, а средней — познавать чтение и письмо, то старшей Бияле, чрезмерно балованной отцом и привыкшей к абсолютной свободе между занятиями, пришлось нелегко. Настолько, что буквально полгода назад она просто-напросто сбежала из дома и направилась в горы — в соседнее имение своего жениха, который единственный всегда понимал её и поддерживал! И который едва не поседел, когда взмыленный гонец сообщил ему, что у рудника Нижнего его ожидает невеста…       Едва не загнав лошадь, Меожи к своему огромному облегчению нашёл Биялу живой, здоровой и совершенно очаровавшей островитян, которые надзирали за местными каторжанами. Девочка успела заполучить простецкий, но сытный ужин, кучу комплиментов и богатый запас идиоматических киггских выражений, знать которые десятилетнему ребёнку вот совсем не полагалось.       Но нет худа без добра: за хранение этого секрета Меожи получил несказанно изумлявшее её мать влияние на юную бунтарку, а Бияла выбила более частые встречи с женихом — к её сожалению, в неизбежном присутствии матери или нянь, гувернанток, горничных и прочих дуэний. Даже кигги, охранявшие рудники, начали теплее относиться к управляющему — уж очень их впечатлило мгновенное превращение нахальной капризной девчонки в кроткого ангела от одного лишь тревожного взгляда взопревшего и одетого едва ли не в пижаму местного аристократика, который обычно выглядел высокомерной ледышкой и облачался исключительно в роскошные, но бесформенные хламиды.       — Синичка! — жёлтая мантия вновь со взвизгом взмыла над головами посмеивавшихся островитян, взывая к жениховскому долгу Меожи. — Выросла-то как! А волосы куда дела?       — Дядя Обик, я так папу хотела увидеть! И упала! А дедушка прислал письмо, что меня сюда повезут Мэйлены! И я побежала их встречать! А если через горку, а не в обход — так намного быстрее! Только внизу там колючек много! А наверху я споткнулась…       Смех кигги мгновенно стих.       — Ничего не сломала?       — Нет, только коленки ободрала. И руки. И спину. Меня же папа учил падать! Я даже голову руками закрывала! И сама затормозила!       — Головой в чертополох?       — Ага… — грустный ответ заглушил взрыв хохота.       Невольно вздрогнув, Меожи отогнал воспоминания о том, как детское тельце кубарем катилось с горы в клубах пыли, как он гнал коня наперерез, как на глазах возникала просека в колючих зарослях, замедлявших падение. Как с ужасом опознал голос, вопивший его имя и взывающий о помощи. Как двухсотлетним церемониальным мечом, по традиции висевшим на поясе и впервые за много лет используемым, буквально вырубал из кустов свою невесту. Как на руках вносил в гостиную, где чинно пила чай госпожа Райюн, здоровенный ком колючек, в котором где-то внутри имелась Бияла. Как впервые на его памяти сестра покойной императрицы и дочь императорского казначея пренебрегла приличиями, удостоив своего исцарапанного ребёнка лишь фразой: «Отцова кровь». Как склонилась в низком поклоне перед Меожи, принося глубочайшие извинения, что не уследила за дочерью, и выражая понимание его возможного желания разорвать помолвку с представительницей столь безответственного семейства.       — Эх, Синичка, тебя ж теперь в невесты не возьмут, — в унисон его воспоминаниям отозвался кигги, едва смех его товарищей немного утих.       Меожи немного не дошёл до развесёлой компании, когда почти физически ощутил на лице чужой взгляд — горящий, пронизывающий. Заставляющий задуматься о крайней неразумности и преступности планов на этот вечер.       «Это всего лишь нервы, нечистая совесть и рыжие волосы», — лихорадочно успокаивал себя Меожи, глядя на мрачно-тёмный на фоне одинокого светильника силуэт с головой, буквально горящей ярко-оранжевым пламенем. Силуэт чуть сдвинулся в сторону, потушив визуальный факел на голове и позволив свету лампы упасть на лицо Меожи, и произнёс, не отрывая внимательного взгляда:       — А я бы взял.       — Ну дядя Обик, — обиженно протянула Бияла, — ну чего ты прям как мама? Мой Межечка не такой! А ещё вон тот боец сказал, что тоже взял бы, — не знаю как его зовут…       — А-а, так это Чугун. Ты ему, Синичка, не верь. Он готов брать каждого, кого увидит, — протянул если не пожилой, то уже весьма покорёженный жизнью кигги, который, как и большинство присутствующих, уже и сам с любопытством рассматривал Меожи, добровольно приближавшегося к их скалящейся в хищных улыбках компании. И только Бияла оценивающе оглядывала рыжего:       — А почему Чугун?       — Потому что чугунок рыжий от ржавчины и пустой, — хмыкнул «дядя Обик», вызывая новый акт коллективного ржания.       — Не обращай на них внимания, Синичка, — ничуть не смутившись, отозвался обсмеянный молодой парень. — Старшóй просто завидует моим успехам, молодости и очарованию. Его-то уже никто не любит, потому что он старенький, некрасивый и без пальцев.       — Дядя Обик, я тебя всё равно люблю! Даже без пальцев, — великодушно успокоила Бияла, и жертва её альтруизма смеялась над собой едва ли не громче остальных. — Чугунок, ты милый, но мама говорит, что нашей семье хватает дикарских выходок — от меня и папы. А Меж рассудительный, уравновешенный и благотворно на меня влияет! И всегда от мамы защищает! И даже папа сказал, что он единственный высокомерный говнюк, которого не хочется прибить сразу! И Межечка привёз меня сюда, хотя мама передумала! Но она же мне обещала папу увидеть! А Меж сказал, что сам определяет длину волос невесты, и разрешил отстричь колючки! А ещё сказал, что волосы отрастут и всё равно я самая прекрасная на свете! Ой, Межечка… А что ты здесь делаешь?       Распалившаяся Бияла наконец заметила, что общее внимание приковано не только к ней, но и к бурно восхваляемому ею жениху, который как-то неожиданно очутился рядом. А вот Меожи очень даже оценил, как незаметно расступились перед ним светловолосые верзилы и ненавязчиво окружили, вынуждая невольно пройти вперёд. Всё сложнее было удерживать холодно-невозмутимое выражение, от множества хищных взглядов зудело лицо и свербело в затылке, опять заныл длинный шрам на щеке. Меожи горделиво поднял голову, хотя казалось, что выше уже некуда, и умудрился оглядеть островитян свысока, невзирая на то, что каждый из кигги был выше него на голову-полторы и шире минимум в два раза.       — Прям самая прекрасная? — потрепав девочку по коротко обрезанным чёрным волосам, насмешливо протянул любящий «дядя Обик», бросая лукавый взгляд на долинца.       — Моя невеста, Бияла Райюн, самая прекрасная девушка на свете, — звеняще-ледяным тоном провозгласил Меожи на чистом киггском языке, величественно ступив вперёд. Он приобнял Биялу рукой за плечи, деликатно оттесняя островитянина и прижимая девочку к себе. — И каждый, кто посмеет усомниться в этом, будет отвечать передо мной.       Меожи, конечно, положил ладонь на изукрашенную драгоценными камнями рукоять, как предписывал обычай, но очень надеялся, что сможет справиться словами и меч использовать не придётся — он лишь почистил, но не успел отреставрировать старое лезвие после эпичной битвы с чертополохом.       Интерес в глазах ухмыляющихся кигги возрос многократно: редкий долинец доберётся до середины толпы кигги, а тут — целых двое! Помолвленные имперские аристократы. Да ещё оба прекрасно владеют языком Островов.       — Будем биться за невесту? — по-змеиному заскользил вокруг Чугун, который до сих пор не отрывал от Меожи горящего взгляда. — Как предпочитает такой красивый мальчик: на ножах, на кулаках, снизу?       Хищное кружение прервала чья-то рука, затащившая его обратно в толпу. Меожи, не сдержав любопытства, кинул в меру надменный взор в сторону доброхота — и едва сумел скрыть удивление: им оказался тот же рыжий! Долинец перевёл взгляд на оригинального Чугунка и заметил отличия: у этого были выбриты виски и ежик волос на макушке подлиннее. Опять посмотрел на второго и поймал ответный взгляд — заинтересованный и внимательный, гораздо более доброжелательный, чем у его — очевидно — близнеца.       Бияла, резко поскромневшая под рукой суженого и едва ли не полностью скрывшаяся в многочисленных складках его просторного одеяния — как цыплёнок в перьях курицы-матери, — вышла из образа послушного ангела и возмущённо возопила:       — Чугун, ты чего?! Аристократам нельзя драться на кулаках! Если ты посмеешь сражаться с Межем, то только на ножах! — И понизив голос, сподобилась всё же поинтересоваться у жениха: — Меж, ты же умеешь на ножах, как кигги?       Переждав волну смеха, долинец хладнокровно заявил:       — Суженый самой прекрасной девушки обязан быть лучшим во всём.       Меожи уже понял, что шансы выбраться без потерь — и моральных, и физических — были весьма высокими. Конечно, эти островные варвары способны смеяться и шутить с человеком, а через секунду свернуть тому шею — он сам был очевидцем, — но сейчас коллективный разум кигги всё же возобладал над ретивостью отдельных индивидов. Счастливым билетом была Бияла — дочь друга и доверенного лица их бесценного военного вождя, а кигги из своей оригинальной киггской солидарности не хотели бы огорчить никого из них. А если «дядя Обик» являлся Обелем Тайтэном, как подозревал долинец, Бияла приходилась ему побратимовой дочерью.       Вообще, внутренняя иерархия островитян была достаточно сложной для понимания, и насколько Меожи разобрался в их странных обычаях — его потенциальный тесть Арчи не был полноценным членом общества кигги, а являлся имуществом вождя этого самого боевого клана. И если его статус был ниже статуса обычных бойцов в одних случаях, то в других — его слово было равносильным слову самого Фредерика Фолга, его хозяина. При этом Обель, будучи точно таким же имуществом Стального Фолга, считался бойцом и руководил обороной Западной крепости.       Меожи не понимал, как с этим можно увязать некоторые факты, которые Арчибальд иногда упоминал в разговорах с будущим зятем: по его словам, Фред, Алч и Обик были одногодками и с младенчества росли вместе в одном доме, хотя родственниками не являлись. И сейчас дружба побратимов была такой же крепкой, как и в детстве. Как можно сделать друга детства своим имуществом — долинец уразуметь не мог. Но что он знал точно — это то, что такой же собственностью становились также супруги и дети этой собственности.       Арчибальд, вошедший в семью Райюнов и принявший имя их рода, занял весьма высокое положение в обществе долинской знати и должность хранителя императорской казны. Каково же было изумление Меожи, когда выяснилось, что жена и дети Арчи — тётя и кузены наследницы престола — по киггским понятиям являются собственностью их военного вождя и что сам Меожи будет таким же имуществом, когда женится на Бияле. Но одним из плюсов было то, что причинение вреда личной собственности жестоко каралось самим владельцем, а связываться со Стальным Фолгом глупцов не было.       — А как же дочь вашего императора? — не унимался корёженный «дядя Обик». — Айюна Прекрасная — так её называет вся Долина?       У Меожи возникло огромное желание покорёжить кигги ещё сильнее за столь варварское кощунство по отношению к императорской семье, но время для взятия себя в руки ему даровала Бияла, которая вновь высунулась из-под мышки и с пафосом заявила:       — Вообще-то Айюна — моя сестра! Двоюродная! Наши матери — сёстры! Были…       Меожи легонько погладил буйную головушку невесты, успокаивая, и с высокомерной невозмутимостью пояснил:       — Светлейшая Айюна — Дитя Луны. Не смейте сравнивать божественных Дэйвэнов с обычными людьми, если не хотите, чтобы это сочли оскорблением.       — Или придётся иметь дело с тобой? — расхохотался покорёженный громила, заценив и демонстративное движение ладони, всё ещё лежавшей на рукояти меча, и непоколебимый апломб долинского аристократа. — Кто ж рискнёт сражаться с таким могучим воином? Вижу, Синичка в надёжных руках. Рад познакомиться с её женихом! Обель Тайтэн!       Меожи, скрывая удовлетворение от подтверждения своей догадки, несколько секунд внимательно рассматривал лицо островитянина, исключая какие-либо насмешливые комментарии и придавая веса следующим своим действиям, затем опустил взгляд на протянутую ему руку, на которой не хватало пары пальцев, и наконец шагнул вперёд.       — Меожи Мэйлен.       Он прижал правую ладонь к широкому предплечью, которое и не надеялся обхватить пальцами как положено, и левой ладонью коснулся высокого плеча, от ответного хлопка по своему заметно пошатнувшись.       Приветствие в лучших традициях Островов очевидно расположило громил к долинцу — напряжение буравящих взглядов заметно ослабло, кроме одного — жгучего и дико раздражающего. Стало гораздо светлее — словно до этого он был в дремучем лесу и огромные дубы наконец расступились, выпуская его на опушку. Сияющая Бияла затараторила, прильнув к обоим мужчинам:       — Дядя Обик, наконец-то ты понял, что Межечка — самый могучий воин! И глаза у него почти как у императора — серые, только темнее. И он очень умный! А ещё у него тоже есть шрам, вот! Пусть пока только один, но зато от киггского ножа! Ой… — Она виновато потупилась, заметив осуждающий взгляд жениха, и торопливо добавила: — Но это секрет! Его нельзя никому говорить, ладно?       Обель широко развёл руками, оглядывая ухмыляющихся островитян:       — Деточка моя, ты же знаешь, как кигги хранят секреты!       — Фигóво? — упавшим голосом уточнила Бияла и безнадёжно вздохнула: — Папа говорит, что фигóво.       — Подвела ты своего жениха, — фальшиво посочувствовал Обель и перевёл острый взгляд на Меожи.       Длинный шрам на левой щеке засвербел просто нестерпимо. Кигги наконец наклонился и тихо спросил:       — Кто? И почему?       — Это было пятнадцать лет назад, — с высокомерным пренебрежением отмахнулся долинец, стараясь думать о чём угодно, только не о том, кто и почему.       — Зря ты. Кигги всегда наказывают виновных.       — И как бы я доказал его вину? — очаровательно улыбнулся Меожи. — Мне было девять лет.       — Ты что-то скрываешь, — Обель нахмурился, но всё же в его голосе звучали лёгкая неуверенность и недоумение.       Меожи небрежно пожал плечами и отвернулся, сдерживая невольную дрожь в коленках. Какое неудачное стечение обстоятельств… Учитывая то, что он намечал на сегодня, меньше всего ему нужно было привлекать внимание этого пожилого и очень опасного кигги. Одно радовало: что бы сегодня ни случилось, отец, как друг детства императора, сможет защитить остальную семью, а Бияла, будучи кузиной наследницы, была ещё практически своей среди островитян — за ней стояли весомые фигуры хранителя казны и военачальника Западной крепости.       — Солнце души моей, где ты оставила старшего господина и госпожу Райюн? — занялся он главным: своей ретивой невестой. — С ними всё в порядке?       — Дед с бабушкой встретили кучу народа, и все хотели поговорить о чём-то. Как будто нельзя было это сделать до моего приезда, — обиженно отозвалась Бияла. — С ними всё в порядке, только бабушка поначалу за сердце хваталась из-за моих волос, но потом вроде отошла…       Меожи со стыдом вспомнил откровенное потрясение на лице пожилой женщины. Волосы Биялы были предметом гордости всей семьи: шёлковые, густые, антрацитово-чёрные — с красивейшим стальным отливом, очень необычным для Долины, — длиной спорившие с косами самой Айюны Прекрасной. За время пути жизнерадостная невеста успела рассказать, как её готовили к поездке, как молодая госпожа Райюн с помощницами смазывали смесью масел каждую прядь от корней до кончиков: «Представляешь, Меж, целых три часа!» Как специальным отваром смывали с волос лишнее: «Это ещё два часа даже не шелохнуться!» Как сушили и расчёсывали: «Я замучилась ждать, пока они налюбуются и наохаются!» И как развевались волосы и новая мантия при беге: «Я так хотела быстрее показать тебе, какая я красивая!»       Бияла виновато посмотрела на задумчивого жениха и попыталась его подбодрить:       — Зато знаешь, Межечка, как легко голове стало… Сейчас прямо взлечу как бабочка! А твои сёстры говорят — это потому что голова пустая…       — Они переживают за тебя, сердце моё, — наклонившись, шепнул Меожи. — Как и твои родные. Тебе нужно вернуться к господину и госпоже Райюн.       — Но я хотела пойти с тобой! Я же твоя невеста!       — Нам рано идти вместе, — ласково улыбнулся он, добавив в голос сожаления. — Господин и госпожа Райюн встретили нас именно затем, чтобы тебя объявили с ними. Но вот лет через десять — если ты захочешь…       — Я не твоя бывшая невеста, — посмотрела на него Бияла с внезапной серьёзностью, удивительной для её возраста. — Я не влюблюсь в кигги и не сбегу от тебя.       Подозрительное шевеление рядом с ними вынудило долинца вскинуть голову, оглядываясь, — и встретить знакомый горящий взор. Если остальные верзилы отошли вместе с Обелем, когда суженые начали секретничать, то Чугун, наоборот, подобрался к ним на совершенно неприличное расстояние, и только рука близнеца на плече удерживала его от того, чтобы преодолеть эти несколько шагов. Жадное любопытство на лице одного брата и доброжелательное сочувствие другого раздражали одинаково. Бияла тоже заметила близнецов и удивлённо переводила взгляд с одного на второго, пока не оформила мысль вербально:       — Слышали, у меня есть жених! — Она развела руками для большей доходчивости. — Вам ничего не светит, Чугунки.       — Нам нужно идти, — решительно сжал её ладошку Меожи. — Если успеем, сможем спасти Чуози… и нервы наших родных.