***
В квартире Йоэля темно и тихо. Порко спешит первым оказаться в гостиной, где еще лишь несколькими часами ранее Йоэль проживал последние часы своей жизни до ужасной, несправедливой трагедии. В отличие от Йоонаса, Эмиль не спешит. Напротив, замирает еще на пороге квартиры, будто и не решаясь сделать шаг внутрь и давая тем самым Порко немного времени. Немного времени, чтобы торопливо распихать по углам брошенные старшим Хокка опустошенные бутылки и пачки сигарет. «Как долго с ним происходил этот кошмар?» — только и успевает подумать Йоонас, отрешенно хватаясь пальцами за окровавленные лезвия, валяющиеся на полу, при первых же звуках шагов, доносящихся из коридора. Отчаянно пытаясь скрыть истину от младшего брата Йоэля, гитарист режется об чертовы бритвы сам, но все-таки прячет их прочь от глаз и без того шокированного Эмиля. — Кровь… — выдыхает парень, едва включив свет в гостиной. — Его кровь повсюду… — Мы тоже надеялись, что это кончилось, — с толикой вины признается Йоонас, опуская взгляд на кровавые пятна на светлом ковре, на котором он ранее обнаружил содрогающегося от слез Моиланена. Младший Хокка тяжело вздыхает, но так и не отвечает Йоонасу. Он молчаливо обходит всю комнату, обводя взглядом немногочисленные полки, заставленные книгами и какими-то документами. Остановившись у одной из них, он тянет одну из книг за кожаный корешок. — Нужно найти медицинскую карту, — поясняет Эмиль, покрутив в руках вынутую книжку. Наугад открыв обитый кожей фолиант, Хокка удивленно вскидывает брови и любовно очерчивает пальцами корешок, тихо шепча: — Альбом семейный… Я и не думал, что он у Йоэля, думал, потеряли бесследно. Гитарист не сдерживает печальной улыбки и бесшумно подступает к Эмилю, чтобы взглянуть на открытые им случайные фото. На первых нескольких фото братья совсем маленькие: Йоэль держит в руках какие-то ветки на мотив барабанных палочек, а младший Хокка треплет его светлые волосы. Фото на следующей странице, в отличие от предыдущей, совсем свежие — им пара лет, не больше. Глядя на снимки, Порко вновь ощущает стискивающую его тисками вину. На кадрах Йоэль и Нико, удерживающие друг друга в объятиях на веранде загородного дома Моиланена. «Неужели мы были настолько слепы, что не видели их чувств друг к другу?» — поражается в который раз Йоонас. — Ты с самого начала знал, не так ли? — спрашивает он у Эмиля, с теплой улыбкой оглядывающего снимки на редкость улыбчивого брата. — С Нико он был очень счастлив, — вздыхает младший Хокка, перелистывая страницу альбома и вновь сталкиваясь с совместными снимками вокалистов, — честно говоря, до того, как они оказались вместе, я думал, что Йоэль вообще не узнает смысл этого слова… — Какие же мы идиоты, — мрачно усмехается Порко, покачивая головой. — Йон, — обращается к гитаристу Эмиль, оборачиваясь на него и мягко сжимая ладонями его плечи, — знаю, что ты сейчас испытываешь те же чувства, что и я, но… Как бы не казалось нам с тобой, в этом нет нашей вины. Йоэль делал все, чтобы оградить нас от этого, понимаешь? Гитарист вздыхает, но все-таки смиренно кивает головой в знак согласия. Страшась побеспокоить близких, Йоэль мог скрывать от них едва ли не всю свою жизнь; мог задыхаться холодными ночами одиночества, но не просить о помощи; мог улыбаться и веселить других, желая умереть. Он мог наплевать на собственные чувства в погоне за комфортом окружающих и сделал это снова. Вот только этот раз может стать для Йоэля последним. К глазам Порко подступают слезы и он отшатывается к стене, накрывая лицо ладонями. Скатившись по стене на пол, он ломано шепчет: — Я никогда не прощу себе, если с ним что-то случится…***
За спиной звонко захлопывается больничная дверь — Нико быстрым шагом сбегает по парадной лестнице. Он не оборачивается, боясь встретить полные презрения взгляды друзей — он слишком страшится столкнуться с непониманием, ведь друзьям совсем ничего неизвестно о том, через что они с Йоэлем прошли вместе. Неизвестно о том, сколько перипетий им было суждено преодолеть. О том, сколько было боли и слез. Но, главное, они совершенно не могут себе представить, как сильна была их любовь. «Была ли?..» — невольно думает Нико, прислушиваясь к собственному, позабывшему, как нормально функционировать, сердцу. Мысли вновь и вновь возвращаются к тому дню, когда их с Хокка жизнь перевернулась с ног на голову. То был ничем не примечательный день. Очередной день карантина, проведенный дома вдвоем. Моральные силы были на исходе. Над ними точно сгущалась тьма. Йоэль, казалось, потерялся. Пропал в этой самой тьме. Было бы ложью сказать, что Моиланен не предпринимал попыток вытянуть его оттуда. Пытался. Всеми силами пытался, впиваясь ногтями в его бледную кожу, крича и умоляя отозваться. Все было тщетно — Хокка все чаще отгораживался от Нико, все реже говорил с ним, все чаще повышал голос. Все катилось по накатанной и Моиланен отчетливо это осознавал, вот только не знал, как хоть что-то исправить. Время шло, но ничего не менялось, напротив, становилось лишь хуже. Нико не покидало ощущение, что все чертовы ограничения, необходимость сидеть в четырех стенах и бездействовать истощали Йоэля, лишали его сил. Ему было некуда выплеснуть энергию, а потому она томительно долгими днями копилась в нем и выходила лишь через агрессию, предметом которой из раза в раз невольно становился Моиланен. — Ненавижу эти выходки, — сокрушенно выдыхает Хокка, когда одним из вечеров Нико предлагает посмотреть записи с их концертов. — Не-на-ви-жу, — чеканит он по слогам, ударяя пальцем по кнопке паузы. Видео останавливается точно в момент, когда губы Йоонаса и Нико соединяются в поцелуе. Ничего интимного, лишь безобидное касание губ на потеху публике и выхода собственных эмоций ради. Йоэль никогда прежде не говорил об этом и младший невольно вжимается в диван, кожей ощущая гнев, исходящий от парня. — Ничего не скажешь? — хмыкает Хокка, переводя посерьезневший взгляд на притихшего в углу дивана Моиланена. — Ты отлично знаешь, что это ничего не значит, — беспомощно отвечает Нико, боясь спровоцировать только больший гнев. — Тогда почему нельзя, наконец, прекратить это? — повышает голос Йоэль, рывком разворачиваясь к Нико всем телом. — И как ты представляешь себе сказать это Йоонасу? — скептично замечает брюнет, подтягивая колени к груди и неловко их обнимая. — Чувак, не целуй меня больше, моего парня Йоэля это бесит? — Слабо сказать о нас? — резко спрашивает Хокка, больно вцепляясь пальцами в запястье парня. — Молчание было нашим обоюдным решением, Йоэль, — нервно парирует Моиланен, скидывая с себя причиняющую дискомфорт руку, — слишком поздно для таких откровений. От блондина не укрывается испуг, мелькнувший в любимых изумрудных глазах. От этого на душе становится гадко. Он ловит себя на мысли, что слишком часто срывается на Нико. Слишком часто агрессирует без явных на то причин. Сейчас Моиланен действительно прав — молчание было совместным решением. Выдохнув, Йоэль возвращает себе самообладание. — Тебе страшно? — спрашивает Хокка, понизив голос. — Ты весь дрожишь. Парень протягивает руку к Моиланену, но его тело лишь инстинктивно отдергивается, страшась очередной грубости, коих в последнее время стало непозволительно много. Хокка хмыкает — в нем вновь закипает гнев и пальцы машинально сжимаются в кулак. — Противно, да? — понизив голос до шепота, спрашивает Йоэль, с прищуром глядя на парня. — Тебя от каждого моего прикосновения воротит. Не ври, что это не так. — Йоэль, ты ч-что… — выдыхает Нико, воззряясь на старшего широко распахнутыми глазами. — С Йоонасом, конечно, проще. Его не нужно из раза в раз выколупывать из ебанного панциря и просить о нежности, он и сам всегда рад тебе ее предоставить. Обескураженно выдохнув, Нико вскакивает с дивана и толкает Хокка в грудь, замерев напротив. — Да, черт возьми, проще!!! — восклицает Моиланен, обнимая себя руками за плечи. — С кем угодно проще, но не с тобой! Я устал от этого, слышишь?! Устал из раза в раз биться об стену твоего безразличия и цинизма! Младший вокалист обращает внимание на смятение Йоэля, но не находит в себе сил, чтобы остановиться. Он начинает выплескивать на Хокка все, что скопилось у него за разделившие их, точно пропасть, пару месяцев. Его голос срывается на крик и ломается от боли и обиды, но он продолжает сыпать на Йоэля обвинениями. Охваченный эмоциями Нико не замечает боли, отчаяния и обиды, отчетливо отразившихся на лице старшего вокалиста при упоминании сорвавшихся концертов и пошедших по накатанной с тех самых пор отношений. Непонимание Моиланена сводит Йоэля с ума, убивает его, злит. Точно так же Моиланен упускает и вспышку ярости, мелькнувшую в слезящихся глазах Хокка в тот момент, когда он начинает говорить о Йоонасе и других парнях, наполненных жизнью и не теряющих надежды не смотря ни на что. Не видит и того, как его тело напрягается точно струна, а ладонь взметается для удара. Лишь в последний момент Нико вскрикивает и вскидывает руки к лицу, пытаясь укрыться от руки блондина. В светлых глазах Йоэля проносится ужас от собственных действий при одном только взгляде на испуганного Нико, но и остановиться он уже не успевает — тяжелая ладонь с силой сталкивается с виском младшего вокалиста. — Боже, Нико… — отдернув руку будто от огня, Йоэль склоняется над парнем со стоящими в глазах слезами и сбивчиво продолжает шептать, — прости меня, умоляю… Парень лишь отталкивает от себя подрагивающие пальцы Хокка, тянущиеся к его ушибленной голове, и, прижав к виску свою ладонь, продолжает так и не законченную мысль: — Я лишь хотел сказать, что готов бороться за тебя с этой тьмой, но… — глубоко вздохнув, Моиланен поднимается с дивана и, прежде чем уйти, глухо добавляет: — видно, бороться уже не за что. Спонтанное воспоминание вызывает у Нико двоякие чувства. За прошедший год Йоэль не просто не позволял себе рукоприкладства, он и голоса на него ни разу не поднимал. Это изо дня в день заставляло думать Моиланена о том, что он может быть не прав, что ему стоит простить Хокка за ту неоправданную агрессию. Но каждый раз какой-то внутренний страх не давал ему этого сделать. Сами собой ноги приводят Нико к дому Йоэля, где он был лишь сегодня днем и мог касаться его рук, говорить с ним, где он мог гораздо больше и в глубине души этого даже желал, но так и не сделал. Брюнет замирает у невысокого многоквартирного дома и тяжело вздыхает — как никогда прежде ему хочется отмотать время назад. Взгляд Нико падает на окна Хокка и его лицо вмиг мрачнеет — в квартире горит свет, а значит кто-то из друзей уже там. Он вдруг понимает, что разочарован тем, что уже не сможет провести время в его квартире сегодня, несмотря на это спонтанное желание. В горле застревает ком от воспоминаний о том, как к подоконнику этого самого окна его прижимал Йоэль, как он сбивчиво шептал непристойности в его ухо, как целовал, вжимая в дребезжащее стекло. Телефон, лежащий в кармане, уведомляет о новом сообщении и помрачневший Моиланен вынимает его из куртки. На дисплее высвечивается новое СМС от Минны и он тяжело вздыхает, читая его содержание: «Снова задерживаешься с друзьями? Очень скучаю по тебе и жду.» С губ Нико срывается нервная усмешка и он, взглянув в последний раз на горящее в темноте ночной улицы окно, покидает улицу Хокка, направляясь назад к госпиталю. Он просто не способен вернуться домой. Только не сейчас, когда состояние Йоэля зависает где-то между жизнью и смертью, только не когда оно может в любую секунду из «стабильно тяжелого» превратиться в «критическое».***
После тяжелого дня Томми и Олли возвращаются на ночное дежурство в больницу. Сосредоточиться на работе совсем не получается. Они оба полностью погружены в мысли о произошедшем. В первые часы работы у Матела все идет не так: перевязки разваливаются, иглы попадают мимо вен, ампулы и лекарства валятся из рук. Он никак не может прекратить думать и сфокусироваться на своих обязанностях — все его мысли остаются в дежурном госпитале с Йоэлем. Олли часто приходится видеть людей в коме, ухаживать за ними и обеспечивать покой и он не понаслышке знает, как это бывает. Человек проводит в коме день, два, а за ними неделю и месяц, год… А затем потерявшие всякую надежду родственники все-таки сдаются уговорам врачей и соглашаются отключить изможденный бесперебойной работой аппарат искусственного жизнеобеспечения. Чаще всего так случается с жертвами автокатастроф и несчастных случаев — Матела, все это время стоящий у больничной койки пациента, наваливается на стену и делает глубокий вдох. Его подкашивает на корню. Он не хочет думать о том, что с Йоэлем может случиться нечто подобное. — Олли, — окликает парня знакомый со школы голос Лалли, — ты как? На плечо басиста ложиться тяжелая рука драммера и тот заставляет себя распахнуть глаза и рассеяно на него взглянуть. Все слова застревают в горле и Олли удается лишь хрипло прошептать «нормально» и устало помотать головой. Томми вздыхает и, притянув друга за плечи к себе, помогает ему покинуть палату. — Пиздец, а не ночь, — заключает Лалли, когда устраивает Олли на скамейке в больничном коридоре, — все дежурство коту под хвост. Басист кивает в знак согласия и, когда Томми устраивается на лавке совсем близко к нему, задает тихий, полный надежды вопрос: — Думаешь, он выкарабкается? В глазах драммера Матела различает сомнение, однако тот так же тихо отвечает: — Конечно, Олли. Кто, если не он? — Томми пытается ободряюще улыбнуться, но уголки его губ вздрагивают, с головой выдавая гложущую его изнутри тревогу. — Но ты ведь тоже видишь, — вздыхает басист, стискивая пальцами свои колени, — чудеса случаются не со всеми… Драммер прерывает друга, порывисто заключая в объятия и вынуждая его уткнуться лицом в его плечо. Убедившись, что Олли затих, Томми начинает размеренно говорить в попытке его успокоить: — Эй, все будет хорошо, слышишь? Мы не потеряем его. Ни за что. Он еще сто лет занозой в наших задницах будет, я тебя уверяю. Запишем уйму песен, выпустим десятки альбомов, отыграем тысячи концертов… а тусовок сколько будет! Басист отрешенно смеется, ощущая, как слезы стекают по щекам и впитываются в белоснежный халат друга. Слова Томми звучат ободряюще, однако сердце, грохочущее в его широкой груди, не позволяет Олли забыть — их друг в страшной опасности и они совсем ничего не могут с этим сделать.***
Прогулявшись по городу несколько часов, Нико возвращается в госпиталь. Почти всю ночь он проводит в больничных стенах приемной и этого времени оказывается достаточно, чтобы все обдумать… Первым, что Нико вдруг ясно осознает, становятся чувства перкуссиониста к Йоэлю. В памяти Моиланена вдруг всплывают все попытки Алекси быть ближе к вокалисту. Будто сам его приход в группу был спровоцирован теплыми чувствами к Хокка, а отнюдь не желанием окончательно примкнуть к парням. Когда они собирались все вместе и обсуждали что-то, перкуссионист никогда не смотрел на говорящего — его взор всегда был обращен на Йоэля. Когда вокалист напивался до беспамятства после очередного концерта, Алекси всегда был тем, кто в обнимку доходил с ним до дома и заботился о том, чтобы утром у его постели оказались вода с аспирином. Когда в инстаграме Хокка один за другим появлялись мрачные посты под фото, Каунисвеси всегда становилось до безумия больно — это было видно по его сведенным к переносице светлым бровям, искусанным в кровь губам и нередко раскрасневшимся от пролитых слез глазам. Поведение Алекси в больнице окончательно подтверждает догадки, и Нико порывисто вздыхает, осознавая, что именно он был рядом с Йоэлем целый год, не давая ему сойти с ума от одиночества, но и не прося ничего взамен. Следом за тем Моиланен задается вопросом, а мог бы он так же? Ведь именно он требовал от Йоэля любви и внимания в то время, как тот был на исходе собственных сил, как сам кричал, но не мог докричаться до Нико о том, как ему паршиво на душе, как больно от обрушившихся в один миг точно карточный домик планов. Чего ему стоило поддержать Хокка в тот момент, пропустить мимо ушей его пропитанные безнадежностью слова, обнять и дать понять, что он рядом? Чего ему стоило сделать то же самое прошлым вечером и, быть может, избежать ужасной трагедии? Нико не хочет оправдывать вокалиста, но все равно из раза в раз возвращается к мысли о том, что в произошедшем есть доля и его вины. В дверях соседнего крыла Нико различает уже знакомого врача — он тут же вскакивает с лавочки, на которой провел почти целую ночь, и спешит к доктору навстречу. Тот не сразу узнает вчерашнего посетителя и порывается прошмыгнуть мимо него, однако Моиланен успевает одернуть его за плечо и воскликнуть: — Доктор Виртанен! — Простите? — оборачивается на Нико врач, хмуря брови, а затем, все-таки его узнав, продолжает. — Ох, ужасная память на лица. Видимо, вы с самого утра решили поинтересоваться состоянием вашего друга. — Да, если, конечно, есть хоть какие-то новости, — жалобно отвечает Моиланен, вытягивая рукава потрепанной кожанки дрожащими пальцами. Взгляд доктора фокусируется за спиной Нико и тот уже собирается обернуться, как слышит хорошо знакомый, но непривычно серьезный и уставший голос: — Уверен, мистер Виртанен поделится новостями с нами обоими. Вымотанный тяжелой ночью, точно также как и Нико, Алекси ровняется с другом и с надеждой оглядывает замершего врача. Его всего потряхивает от напряжения и Моиланен даже решается коснуться его руки, чтобы напомнить, что он рядом, однако Каунисвеси отдергивает свое запястье. — К сожалению, мы все еще не можем делать прогнозов, — отвечает врач, мрачно покачивая головой. — Знаю, вы переживаете, но сейчас лучшее, что мы можем сделать, так это просто ждать. Если его состояние не ухудшится, то через пару-тройку дней мы сможем перевести его в другую палату и позволить вам наносить визиты. Иногда разговоры близких могут очень помогать людям, находящимся в коме, так что… — Но к чему нам хотя бы готовиться? — в сердцах выдыхает Моиланен, резко сцепляя руки замком и прижимая их к губам. — Последствия могут быть непредсказуемыми, — устало поясняет доктор, нервно поправляя сползшие на нос очки, — может быть, все пройдет бесследно, а могут быть различные последствия: потеря зрения, речи, возможности ходить… — Лишь бы он вообще проснулся, — едва слышно шепчет Алекси, но Нико различает его неровный голос в шуме больницы и монотонной речи доктора Виртанена, — пожалуйста… — добавляет парень, возводя опухшие глаза к потолку больницы и сдерживая скопившиеся в их уголках слезы. — Прошу, дайте нам знать, если хоть какая-то мелочь станет известна, — за двоих просит Нико, прежде чем схватить под руку обмякшего Каунисвеси и отвести его назад, к регистратуре. Оказавшись там, Нико помогает Алекси устроиться на скамейке и, быстро сбегав до ближайшего кулера, возвращается к нему со стаканом воды. Сделав несколько глотков, парень тихо благодарит младшего вокалиста, а затем, чуть помолчав, задает простой, но ужасно несправедливый вопрос: — Зачем ты здесь, Нико? — Что?.. — не понимает парень. — В каком смысле зачем? Перкуссионист оборачивается на Нико и что-то в его тяжелом взгляде заставляет того вздрогнуть и вжаться в спинку в скамьи. Несколько секунд Алекси сохраняет молчание, но затем все-таки тихо поясняет: — Ты — причина, по которой Йоэль здесь оказался. Когда-то ты уже сделал неверный выбор, отказался от него и что ты делаешь здесь теперь? Я имею ввиду в такую рань. Почему не пришел вместе со всеми, а предпочел провести здесь почти целую ночь? Так ведь оно и было? — от каждого вопроса, выплюнутого Алекси прямо в его лицо, Нико становится не по себе — он и сам истязает себя ими. — Йоэль мне очень дорог, — неуверенно отвечает Моиланен, принимаясь колупать мелкую дырку на старой обивке обшарпанной скамьи. — Долго время у нас с ним не было никого более близкого. Мы преодолели очень многое, Алекси, зря ты думаешь иначе. — Только не говори, что ты вдруг осознал, что все это время не переставал любить его, — фыркает Каунисвеси, резко взъерошивая спутанные пряди волос. Слова Алекси вновь вынуждают Нико задуматься. Он любит Йоэля. Безоговорочно, безусловно и вне сомнений, но ведь уже не той любовью. Ведь не той же? Кусая губы, Моиланен поднимает затравленный взгляд на друга. — Неужели ты ничего не видел? — начинает заводиться Алекси. — Ты был с ним в последние минуты до… — голос парня ломается и он резко утирает ладонями глаза, опуская голову так низко, чтобы волосы скрывали лицо. — Ты, блять, был с ним и ничего не сделал. Совсем ничего, Нико! — Знаю! — выкрикивает Миоланен, укрывая ладонями лицо, по которому дорожками скатываются непрошенные слезы. — Знаю… Я ненавижу себя за это каждую секунду. Если бы я мог представить, Алекси, я бы ни за что на свете его не отпустил… Прикусив губу, Каунисвеси обводит холл затуманенными пеленой слез глазами и ловит на себе и Нико несколько недовольных взглядов. Осознав, что они находятся в далеко не самом подходящем для ссор месте, он рвано выдыхает и, переступив через обиду и гордость, протягивает к младшему вокалисту свою руку, чтобы накрыть ею его покрытую холодным потом ладонь. — Слушай, нам лучше прогуляться, — неуверенно предлагает перкуссионист, — как насчет кафетерия? Думаю, нам обоим кофе не помешает… — Д-да, — кивает Нико, подняв взгляд на друга, — конечно.***
Когда перкуссионист возвращается к Нико с двумя дымящимися чашками крепкого кофе, тот нервно барабанит пальцами по столу, не решаясь оторвать от них взгляда. Заметив настроение младшего вокалиста, Алекси тихо вздыхает и опускает перед ним одну из чашек, виновато шепча: — Ник, ты прости меня… Особенно за вчерашнее. Я не должен был поднимать на тебя руку да и вообще обвинять тебя. Слова Каунисвеси удивляют Нико. Он поднимает робкий взгляд на парня, будто и не веря вовсе в то, что он действительно это сказал. — Я понимаю тебя, — отвечает Моиланен, обхватывая ладонями горячую кружку, — я вижу, что он тебе очень дорог, Алекси, и знаю, что ты бы ни за что не позволил произойти такому. И ты меня прости за то, что я не смог его уберечь… Парень горько усмехается, поглаживая пальцами ручку кружки. Подняв взгляд на Нико, он оглядывает его поникшее бледное лицо, глаза, под которыми залегли тени, искусанные губы — все в нем говорит о том, что эта ночь далась ему особенно тяжело. Как и самому Алекси. — Знаешь, Нико, — задумчиво произносит Каунисвеси, не сводя глаз с изможденного ожиданием друга, — а ведь он действительно очень сильно любит тебя. Больше своей чертовой жизни. Дай ему выбор и он бы тотчас отдал ее за тебя, не раздумывая ни секунды. Выразительные глаза Алекси опускаются на его пальцы, выводящие на горячем стекле кружки абстрактные узоры, а сам он тихо добавляет: — Проще стать маленьким источником света, чем клясть тьму, Нико. Слова перкуссиониста вводят Моиланена в заблуждение. Он растеряно моргает, не сразу осознавая их смысл. Он всегда ассоциировал Йоэля с тьмой, считал, что та поглотила его до остатка, не оставив ему, Нико, ни крупицы света. «Проще стать источником света, чем клясть тьму.» — вновь повторяет про себя младший вокалист, вдумываясь в каждое из сказанных Алекси слов. — «Мог ли я стать тем самым светом?» В зеленых глазах вновь скапливаются слезы — на ум приходит запоздалый, внушающий своей безнадежностью ужас вопрос: «а будет ли вообще шанс стать им теперь?...»