***
Впервые с момента впадения Йоэля в кому Нико остается один — Минне приходится уехать на выходные к родным. В некотором роде он даже рад, что ему выдался шанс побыть наедине с собой и осознать произошедшее. С другой же стороны, с первых секунд в одиночестве на душе становится совсем паршиво. Первой приходит вина. Вина за расставание, за случившуюся катастрофу, за свою трусость. Трусость просто явиться в больницу и поговорить с друзьями, которые уже оборвали звонками его телефон. Трусость принять тот факт, что все это время он даже не пытался осознать то, что творится с Йоэлем, не пытался ему помочь. Младший вокалист вспоминает тот день, когда он пришел к Хокка, руководимый каким-то совершенно неизвестным внутренним чувством. Чувством, буквально кричащим ему о том, что со старшим происходит нечто ужасное. Непонятное Нико, но оттого не менее значимое. Критическое. Точно тот дошел до крайней черты и готовится вот-вот переступить ее, наплевав на все, что было прежде, на все, что его больше не держит. Слишком отчетливо в памяти Моиланена отпечаталась картина сидящего на полу в собственной крови Йоэля. Такого потерянного, обессилившего, почти убитого. Глядящего на него своими вечно печальными глазами, молящими о пощаде и еще одном, самом последнем шансе. Шансе на что? На возвращение того, что между ними происходило? Вовсе нет. Хокка ни за что не попросил бы Нико отречься от его нынешних отношений во благо уже разрушенных и, быть может, даже при новой попытке обреченных на провал. Он молил о шансе на прощение. На прощение за всю боль, что он младшему собственноручно причинил, что увидел почти год назад в глазах Нико и что отрикошетила от вокалиста прямо в него самого. Сердце Хокка за весь прошедший год она так и не покинула, а только мучила его, заставляя обливаться кровью. Мучила настолько сильно, что, в конце концов, привела назад, к отправной для них когда-то точке, к лезвиям, алкоголю и никотину. Помогала ли Хокка физическая боль хоть на толику заглушить душевную? А поможет ли она Нико? Поможет ли она Нико если не избавиться от терзаний, то хотя бы понять Йоэля и то, что он с собой делал? Точно загипнотизированный, младший вокалист пристально смотрит на лежащий на кофейном столике нож. Им движет странное чувство опустошения внутри. Оно не говорит с ним, а приказывает. Приказывает взять чертову рукоять и приставить лезвие к своей бледной, подрагивающей от страха неизвестного руке. И вокалист подчиняется. Он быстро хватается за нож, будто боясь передумать, и приставляет его к своему еще не тронутому шрамами предплечью. Лишь ощутив прохладу металла своей кожей, Нико замечает, как по его лицу скатываются обжигающие слезы. Они приземляются аккурат на татуировки на левом запястье и скатываются под браслет, когда-то подаренный ему Йоэлем. Кажется, он приглянулся Моиланену на рождественской ярмарке в Лапландии, и старший вокалист просто не смог пройти мимо, увидев загоревшиеся при взгляде на безделушку зеленые глаза младшего. Горько улыбнувшись, Нико чуть нажимает на рукоять, лежащую во вспотевшей ладони — заточенное острие ножа покорно рассекает кажущуюся белоснежной на фоне ярко-алой полосы кожу. Вспышка боли пьянит, словно и впрямь глушит душащую изнутри тоску и успокаивает разбушевавшееся сердце. Глубже. Еще глубже. Потеряв страх, Моиланен напористо жмет на нож, позволяя тому рассечь вену. С губ срывается рваный выдох, и он прикрывает глаза, ощущая накатывающее волнами облегчение. Насколько сильна была боль Хокка, истязающего себя лезвиями почти изо дня в день? Насколько сильно его разум был охвачен этими голосистыми, оглушительными демонами, молящими нанести себе новые раны? Насколько Нико все это время был слеп, если не замечал очевидного?..***
Уже за полночь перкуссионист добирается до госпиталя. Нерадивая охрана дремлет на своем посту — Алекси заприметил эту ее пагубную привычку еще в первые ночи нахождения в больнице. Остановившись в слепой зоне камер, Каунисвеси выжидает, пока администратор в приемной не отвлечется на какой-нибудь звонок. Ждать долго не приходится — уже через пару минут больничный телефон звонит, позволяя Алекси неуловимо проскочить в служебное помещение, расположенное за приемной. В комнате оказывается темно. На ощупь найдя выключатель, перкуссионист включает тусклый светильник и осматривает помещение, в которое попал. Это оказывается не совсем то, что он искал. Скорее обыкновенная комната отдыха персонала, где можно перекантоваться пару послеобеденных минут. Разочарованно вздохнув, парень уже порывается покинуть комнату, решив, что ничего полезного здесь не найдет да и весь его план был провальным, как вдруг замечает небрежно брошенный на спинку стула халат. Едва не хлопнув в ладоши от такой удачи, Каунисвеси подбегает и стаскивает с него форму — та, как назло, оказывается ему маловата, но все-таки, с тихим треском, налезает на широкие плечи. Довольный собой парень натягивает на нос успевшую сползти с лица медицинскую маску и, даже не взглянув на себя напоследок в зеркало, покидает служебное помещение. Оказавшись в коридоре, Алекси осознает, что не имеет и малейшего понятия, как найти Йоэля. Тяжело вздохнув, он двигается вперед, вдоль многочисленных палат. Почти все они хорошо просматриваются через межкомнатные окна, однако это не очень-то упрощает задачу. Одно перкуссионист понимает точно — ему нужно найти реанимационное отделение. Миновав несколько поворотов, Каунисвеси находит заветную дверь, на которой значится «Отделение реанимации и интенсивной терапии». Но не успевает он обрадоваться находке, как замечает на двери магнитный замок, открыть который возможно только смарт-картой. Тихо чертыхнувшись, Алекси обшаривает карманы украденного халата и даже находит в них пару каких-то бумажек, но совсем ничего полезного. Устало прикрыв глаза, он запихивает бесполезные картонки обратно и наваливается на стену, размышляя, как же поступить дальше. Развернуться и уйти после всего проделанного пути кажется глупостью. Нет, он не для того провернул весь этот цирк, чтобы просто сдаться. На секунду в голове мелькает даже мысль забраться в нужное отделение через окно. Но он вовремя вспоминает о камерах и о строении здания, совершенно не приспособленного для подобных авантюр. Увлеченный мыслями парень не сразу замечает приглушенный стук каблуков по ту сторону отделения. Потому, когда дверь реанимации внезапно отворяется, он резко дергается и едва не налетает на вышедшую в коридор девушку. Это оказывается миловидная санитар, совсем молодая, видимо, ровесница Томми и Олли. Девушка щурится, будто пытаясь тщательнее рассмотреть лицо Алекси, но тот спешно дергает головой, позволяя волосам сползти на лицо. Она хмыкает и уже тянется к очкам, как Алекси торопливо выпаливает: — Прошу прощения, позвольте пройти. Мне срочно нужно к пациенту. — Простите, но… Вы кто? — все же окликает она его. Перкуссионист, проклиная все на свете и несчастную девушку, закатывает глаза и медленно оборачивается на нее. Раздраженно выдохнув, он хватается за бейджик на своем халате и цедит: — Тут ведь ясно написано… — взгляд проходится по буквам на чертовом бейдже — «Катриина Аланен». Сглотнув подступивший к горлу ком и сжав в кулак взмокшую вмиг от волнения руку, он, нервно посмеиваясь, продолжает: — Ох, похоже, спутал халаты. Неловко получилось, нужно найти Катриину. Отшутиться не удается. Девушка смеряет Каунисвеси подозрительным взглядом и уточняет: — А как же тогда к Вам обращаться? Ваше лицо не кажется мне знакомым. — Нико Парвиайнен, — выпаливает Алекси первое пришедшее на ум имя. — Теперь прошу меня простить, должен идти. Юная санитар хмурится, но так ничего и не отвечает. Вместо этого она покидает реанимацию и спешит к заведующему отделением, чтобы рассказать о странном, встреченном ею враче. Перепуганный взгляд Каунисвеси скользит от одного пациента реанимации к другому. Их вид внушает ему настоящий ужас. С каждой новой секундой в этом отделении Алекси все отчетливее осознает, в какой тяжелой битве со смертью сейчас участвует Хокка и как, должно быть, ему тяжело выиграть в ней одному. Хочет ли он вообще бороться? Перкуссионист даже этого не знает наверняка. Он был рядом с Йоэлем в самые тяжелые минуты, а потому прекрасно понимает, как шаток его внутренний мир, как импульсивны и необдуманны его судьбоносные решения. Внимание привлекает светлая макушка, которую Алекси не смог бы спутать ни с одной другой. Парень резко замирает на месте, прислоняясь к стеклу и с болью вглядываясь в обездвиженно лежащее на покрывалах тело. Тихо всхлипнув, Каунисвеси проводит пальцами по стеклу и жмурит глаза, собираясь с силами, чтобы войти внутрь. Он бесконечно хотел увидеть Йоэля, но видеть его таким… Качнув растрепанной головой, он все-таки решительно отстраняется от окна и шагает в сторону двери. Едва он успевает ее приоткрыть, как с другой стороны коридора раздаются голоса: — Так, где ты говоришь его видела? — интересуется мужчина. — Прямо здесь, у входа в реанимацию, — откликается девушка, — но я могла его спугнуть… — Ладно. Давай осмотримся. Парень резко закрывает за собой дверь, не забыв ее придержать. Юркнув за ширму, стоящую близ постели Хокка, он прислоняется к ней спиной и подтягивает колени к груди, стараясь казаться как можно менее заметным. — Блять… — выдыхает он, ощущая, как от страха начинают дрожать пальцы. Пока шаги врачей не перестают раздаваться возле палаты, Алекси удается рассмотреть Йоэля, ради которого он и проделал весь этот путь. К счастью, он не выглядит столь же пугающе, как некоторые другие пациенты этого отделения, но что-то в его виде отчетливо позволяет понять — его состояние не многим их лучше. Все тело по самый пояс переплетено толстыми слоями бинтов и утыкано датчиками, показания которых с тихим писком отражаются на стоящем рядом мониторе пациента. Дверь в палату с глухим щелчком приоткрывается — Каунисвеси перестает даже дышать, вжимаясь в непрозрачную ширму и тихо молясь, чтобы его не заметили. — Что там, видно кого? — доносится из коридора мужской голос. — Никого, — откликается девушка — дверь щелкает, позволяя Алекси, наконец, выдохнуть. Выглянув из-за ширмы и убедившись, что все ушли, парень осторожно подползает на коленях к другу. На глаза мгновенно наворачиваются слезы, а легкие точно обдает огнем. Пальцы Алекси комкают толстовку на груди. Он сгибается пополам и учащенно дышит, стараясь успокоить ни на шутку разбушевавшееся сердце. Каждым своим новым ударом оно причиняет почти нестерпимую боль, заставляя думать, что еще один вдох и оно в последний раз столкнется с ребрами и затихнет навсегда, унеся с собой и все отравляющую горечь, и всю невыносимую тоску. Дрожащие пальцы сжимают ладонь Хокка с немым отчаянием. Перкуссионист бы отдал все, чтобы они шевельнулись в его руке в ответ, давая понять, что еще есть шанс. Пускай призрачный, но есть. Кусая губы, Алекси возводит опухшие от слез глаза к потолку, в, должно быть, тысячный раз взывая к Богу за последние несколько дней. Никогда прежде он не был верующим, но сейчас готов отдать свою душу любому, кто будет готов ее принять взамен на пробуждение Йоэля. — Йоэль, прошу… — шепчет онемевшими губами парень, глядя в его бледно-серое лицо, пересеченное назогастральной трубкой. Больше всего на свете Алекси мечтает вновь увидеть живой румянец, которым он так часто любовался в те сладкие моменты, когда Хокка был в физически ощутимой близости от него. — Ты нам так нужен, — продолжает шептать он, точно в лихорадке. — Ты так нужен мне… Голова парня падает на белоснежные простыни, и темные волосы рассыпаются по ним, создавая пугающе красивый контраст. По лицу Алекси сползают крупные капли слез и увлажняют собой больничное постельное белье. Придвинувшись к обездвиженной руке вокалиста, он потирается о нее щекой, будто ища ответного тепла. Факт его отсутствия заставляет перкуссиониста мужественно стиснуть зубы и подавить готовый вырваться наружу вой. — Знаю, что это не изменило бы ровным счетом ничего, — проговаривает вместо этого Каунисвеси своим дрожащим голосом, — но как же я жалею, что никогда не говорил тебе о том, как сильно люблю… Замолкнув, Алекси касается влажными губами одного пальца Хокка за другим, минуя громоздкий пульсоксиметр. Он уверен, что это редкая, почти уникальная возможность касаться его так, не боясь быть замеченным и осужденным. Оторвав голову от матраца, Каунисвеси неловко двигается на коленях к изголовью постели. Затуманенным влагой взглядом он с нежностью осматривает лишенное эмоций лицо Йоэля. Протянув руку к его спутанным волосам, перкуссионист аккуратно поглаживает мягкие пряди. Он так долго мечтал сделать это, но не мог… Ладонь опускается на покрытую легкой щетиной щеку вокалиста и почти невесомо проскальзывает по худой скуле. Тихо вздохнув, он позволяет себе еще один глупый, ранящий в самое сердце поступок и, склонившись к лицу Йоэля, оставляет на его губах медленный, бесконечно чувственный поцелуй. Что бы ни случилось после, Алекси будет вечно с трепетом хранить его в своей памяти. Не найдя в себе сил оторваться, перкуссионист замирает над Хокка и вновь касается его губ своими еще нежнее прежнего. Его ладонь все еще сжимает руку вокалиста, и потому, когда пальцы Йоэля вдруг вздрагивают под резко участившийся на мониторе пациента пульс, а его губы податливо размыкаются под прикосновением Алекси, тот вздрагивает от нереальности происходящего прямо сейчас. — Нико… Это ты? — шепчет пересохшими губами Хокка, с трудом приоткрывая будто налитые свинцом веки. Перкуссионист не понимает и не хочет понимать, почему Йоэль называет его именем младшего вокалиста. Почему, даже смотря на него своим рассеянным взглядом, не осознает ошибку, а продолжает с немым отчаянием сжимать его руку. От шквала чувств, распирающих изнутри, Алекси становится сложно дышать. По его щекам быстро катятся слезы: счастья от долгожданного пробуждения Хокка и боли от данной и отнятой в тот же миг надежды. Внутри будто что-то обрывается и с тяжелым грохотом падает наземь. Это что-то — определенно его и без того израненное невзаимной любовью сердце. Как же Йоэль не видит? Именно он, Алекси, из раза в раз держит его руку в своей, не позволяя упасть, окончательно провалиться в омут одиночества и тьмы. Именно он оказывается рядом, ограждая старшего вокалиста собственным телом от жадных до оставшихся в нем крупиц света демонов. Именно он. Нико же не рядом, даже когда Хокка отчаянно об этом просит. Нико не рядом, а Йоэль ни чуть не перестает его любить. Сквозь пелену стоящих в глазах слез Каунисвеси различает в заметавшихся по палате глазах Хокка настоящий хаос: радость, непонимание, страх и… плохо скрываемую панику. Точно опомнившись, Алекси пересиливает сжигающее изнутри разочарование и решается на самую безумную в своей жизни ложь: — Д-да, — дрожащим голосом отвечает перкуссионист, — я рядом, тише-тише, родной. Перехватив плечи дёрнувшегося в попытке подняться Хокка, Алекси укладывает его назад и торопливо нажимает кнопку вызова врача. Он устраивается рядом с вокалистом на постели и ласково поглаживает его по волосам в попытке успокоить в то время, как у самого на душе царит настоящий ураган. — Все будет хорошо, слышишь? Я рядом, — продолжает шептать Каунисвеси, глядя на Йоэля сквозь пелену слез. Перкуссионист готов похоронить собственные чувства вместе с сердцем, только чтобы не лишать вокалиста этой бесконечно необходимой ему иллюзии, что рядом с ним именно Нико. Тот, кого он любил так сильно, что не смог смириться с потерей и в итоге оказался здесь. Тот, кто не нашел в себе сил, чтобы принять Хокка вместе с живущими внутри него демонами, то и дело затягивающими его во тьму. Тот, кого Алекси заменить Йоэлю так и не смог. Он готов сделать что угодно, лишь бы страх и непонимание пропали из светлых глаз, по которым он так сильно скучал.***
В тишине квартиры звонок телефона кажется оглушающе громким. Он выдергивает Нико точно из транса и заставляет взглянуть на ярко засветившийся в темноте дисплей. На экране высвечивается имя, которое он меньше прочих ожидал увидеть посреди ночи — Алекс Мэттсон. Вокалист сразу понимает, что единственная причина, по которой Алекси может ему звонить — Йоэль. — Да? — резко схватившись за телефон, отвечает Моиланен. — Нико, — слышится голос перкуссиониста по ту сторону провода, и он ловит себя на мысли, что не может разобрать интонации, — он очнулся. Приезжай. Нико не успевает сказать и слова, как Алекси сбрасывает вызов. Словно он и вовсе не желал ему звонить, понимая, что звонком Моиланену буквально хоронит самого себя. Крепко стискивающая пальцами телефон рука дрожит. Лишь сейчас младший вокалист обращает внимание на собственные истерзанные в кровь предплечья. Он вздрагивает, не понимая, как мог сотворить с собой такой ужас. С трудом поднявшись на затекшие ноги и оглядев скатывающуюся по рукам кровь, стремительно заливающую белоснежный ковер, Нико зло чертыхается. У него совсем нет времени на чертовы раны. Однако он просто не посмеет явиться на глаза Йоэлю так. Старший точно не хотел бы, чтобы с младшим случилось нечто подобное, чтобы он рискнул делать то, что Йоэль так отчаянно в себе ненавидел. Мрачно взглянув на время, ставшее вдруг слишком скоротечным, Моиланен торопится в ванную, чтобы обработать и перебинтовать свои первые порезы, которые впоследствии станут шрамами, несущими в себе страшную боль воспоминаний.***
До госпиталя Нико добирается лишь спустя полтора часа. Заходя в больницу, он сильнее всего переживает о том, что Йоэль мог решить, будто он не придет, что мог испугаться, не обнаружив его рядом. Моиланен стискивает руки в кулаки, вгоняя короткие ногти в тонкую кожу — ему слишком горько думать о том, насколько старший к нему привязан. — Здравствуйте. Я к Йоэлю Хокка, — коротко поясняет он в приемной. — Доброе утро. Конечно, я вас сейчас провожу. Время неприемное, сами понимаете, поэтому прошу быть как можно тише. Не проронив более не слова, девушка провожает Нико до необходимой палаты и, кивнув на дверь, удаляется назад, к своему рабочему месту, оставляя его в полном одиночестве в пустом коридоре. Вокалист не спешит заходить. Он замирает у межкомнатного окна, вглядываясь в счастливые лица уже давно находящихся в палате друзей и близких Йоэля. Игнорируя всех, Нико впивается взглядом в лицо Хокка — оно совсем бледное и осунувшееся. Кроме того, что-то во взгляде блондина кажется Моиланену отчаянно неправильным, странным. Он оглядывает всех, будто бы видя впервые, но при этом явно зная, что его связывает с ними. Уже собираясь войти в палату, Нико вдруг обращает внимание на одну едва заметную, но невероятно болезненную для него деталь. Пальцы рук Йоэля и Алекси сцеплены и переплетены в крепкий замок. Перкуссионист нежно поглаживает старшего вокалиста по запястью, а того, кажется, это невероятно успокаивает. К сожалению или даже к счастью, Моиланен не слышит того, что говорят в палате. Но его сердце все же болезненно сжимается в груди, когда Каунисвеси склоняется к уху Хокка и что-то шепчет, а тот начинает смеяться от его вот так почти интимно сказанных слов. В голове, точно мантра, пульсирует мысль «он счастлив», и на чашу весов становятся эгоизм Нико и спокойствие Йоэля. К несчастью Моиланена, второе с силой перевешивает первое, и он решается на шаг, о котором, вероятно, будет жалеть всю оставшуюся жизнь. Коснувшись парой пальцев своих губ, а затем поднеся их к стеклу, Нико шепчет: — Я буду безумно скучать… С тоской последний раз взглянув на улыбку Йоэля, которой ему так сильно не хватало, Нико покидает стены больницы. Ему необходимо оказаться как можно дальше от Хокка. И как можно скорее.