***
Прикосновения Нико — единственное, что успокаивает взволнованное сердце Йоэля. Оно учащенно бьется в груди от тревоги и отчетливого ощущения, что что-то идет не так. Вокалист будто смотрит на мир сквозь толщу воды и совсем не различает самых близких ему людей. Он отчетливо осознает, что это именно они: слышит их голоса, видит повадки, но никак не может собрать все пазлы воедино и увидеть картинку целиком — это пугает. Кроме того, мысли Хокка никак не покидает человек, мелькнувший в окне, ведущем из палаты в коридор. При виде него, уже уходящего прочь, Йоэля точно пронзил разряд тока. Его глаза, показавшиеся до жжения в груди родными, смотрели на вокалиста, кажется, с горечью всего мира. Вот только ему совсем непонятно — почему? Мог ли кто-то из близких оказаться по ту сторону дверей и не решиться войти? Нет, Йоэль в этом уверен, не мог. — Я рядом, — шепчет перкуссионист, заметив вновь ставший потерянным взгляд парня. От двух этих слов, сказанных с нежностью и любовью, Хокка мгновенно расслабляется. Однако сидящий в ногах Йоонас все же касается пальцами его свободной руки и встревоженно интересуется: — Ты как вообще себя чувствуешь? — Ох, если бы не Нико, я, должно быть, с ума сошел от страха, — отвечает неровным голосом Хокка и, широко улыбнувшись, прижимает перкуссиониста к своему туго перебинтованному плечу, оставляя поцелуй на его виске. Лица друзей вытягиваются в недоумении, а Порко даже успевает открыть рот, чтобы что-то сказать, как Алекси отрезает тихо, но тоном, не терпящим пререканий: — Не здесь. — Что? — не понимает Йоэль, опуская взгляд на жмущегося к нему парня. — Ничего, родной, не думай о плохом, — тихо откликается перкуссионист, коснувшись кончиком носа щеки вокалиста. Ребята тушуются от столь резкой реакции, но все-таки решают прислушаться к Каунисвеси, как к человеку, оказавшемуся рядом с Хокка в ключевой момент его пробуждения. Кроме того, присутствие Алекси рядом определенно его успокаивает и утешает. В палате раздается раздражающий звонок телефона, и все присутствующие разом оборачиваются на сидящего чуть поодаль Сантери. Он поспешно принимает вызов, прошептав друзьям виноватое «простите». На той стороне провода раздается голос так и не пришедшего в больницу Моиланена. Сидящие рядом с Коппело Олли и Томми отчетливо его слышат — менеджер тут же убавляет громкость динамика. Выслушав короткий монолог Нико, он вздыхает: — Твою мать. Повиси минутку, я выйду. Сопровождаемый взглядами друзей Сантери покидает палату. — Я здорово испортил нам тур, — первым нарушает тишину Хокка, виновато взглянув на собственные перебинтованные по самый локоть руки, — простите меня. — Идиот, — закатывает глаза Порко, легонько хлопнув Йоэля по колену. — Сантту все решит, концерты еще успеются. Ты только выздоравливай. Благодарно улыбнувшись, Хокка вновь жмется к Каунисвеси в поисках успокоения и тепла. Тот охотно обнимает его за плечи — он знает, что скоро их отправят по домам, что Йоэля он увидит лишь днем, когда вновь начнутся часы посещения. А потому особенно сильно не желает выпускать его из своих рук. Вскоре и впрямь раздается глухой стук в дверь, и на пороге появляется санитар. Как и предполагал Алекси, молодой человек вежливо объясняет, что всем пора уходить, чтобы дать пациенту отдохнуть. Дав им еще пять минут, он ретируется. Каждый из друзей хотел бы побыть с Йоэлем наедине, пообщаться с ним, но, не имея такой возможности, они лишь поочередно подходят к нему, чтобы заключить в объятия и сказать немного теплых слов. В голове Хокка происходит настоящий хаос. С каждой новой рукой, коснувшейся его, он все сильнее ужасается собственным спутанным ощущениям. Вот его потрепал по волосам Олли… Или это был Томми? А теперь обнял Йоонас. Или же Эмиль? Может быть, Сантери? Нет, тот ушел несколько минут назад. Кстати, кажется Алекси и вовсе не приходил его навестить. Может ли быть такое? Ведь он так много времени проводил с Йоэлем до произошедшего. Мог ли им быть тот самый человек в коридоре, за которого так хватко зацепилось его внимание часом ранее? Вряд ли. Щеки касаются мягкие губы — Йоэль не сдерживает улыбки. Единственное, что ему совершенно очевидно — это точно Моиланен. Рассеянно взглянув на парня, он обнимает его за шею, не позволяя сразу отстраниться, и тихо шепчет: — Я буду тебя очень ждать, Нико. — Приду в первую же секунду посещений, обещаю, — тепло отвечает он, прежде чем еще раз его поцеловать, — до завтра. — До завтра, — тоскливо откликается Хокка, провожая взглядом всех своих друзей.***
— Какого черта, мать твою?! — первым делом восклицает Йоонас, как только Алекси закрывает за собой дверь палаты Хокка. — Что за трагикомедию ты там развел? — Он что, не помнит нас? — не понимает стоящий чуть поодаль Эмиль. — Это амнезия? — Почему, черт возьми, он считает, что Алекс это Нико?! — вопрошает Матела. Перкуссионист хватается за голову и отрешенно мотает головой, точно пытаясь отогнать от себя все эти вопросы. Если бы только он мог дать ответы на них. Если бы только мог хоть немного успокоить друзей, прояснив ситуацию. Однако он, ровно как и остальные, не понимает совершенно ни-че-го. Единственное, что ему очевидно — говорить Йоэлю правду сейчас, когда Нико, того самого Нико, в котором он так отчаянно нуждается, нет рядом, он просто не способен. — Я н-не знаю! Не знаю, понимаете?! — откликается Каунисвеси, прерывая поток вопросов друзей. — Вы бы только видели… Видели бы его глаза… — дыхание перехватывает от накативших в один миг эмоций, и он наваливается на стену, делая глубокий вдох и потирая переносицу пальцами. — Он был так сильно напуган… Он звал Нико и был уверен, что я и есть он… Если бы я сказал ему, что это не так, мне кажется, все бы стало очень плохо. Обведя взглядом ребят, он сталкивается с легко читающимся на их лицах осуждением. И спешит уточнить: — Я позвонил Нико одним из первых. Думал, что он придет и Йоэль все поймет, осознает ошибку и этой дурацкой лжи будто и не было вовсе, но он… — Он и не придет, — заканчивает вместо перкуссиониста Сантери, мрачно кивнув на телефон. — В смысле, как? — тут же спрашивает Эмиль. — В ближайшие пару месяцев мы его не увидим, — нервно усмехнувшись, отвечает менеджер и мрачно качает головой. — Сказал, что не хочет лишать его шанса на новую жизнь. — Блять, идиот… — выдыхает Йоонас, хлопнув себя ладонью по лбу. — А может совсем наоборот, — вдруг подает голос Томми, все это время молчаливо наблюдавший за разворачивающейся сценой, — мы еще не знаем, все ли в порядке с Йоэлем, не знаем, что происходит в его голове… Если все так, как говорит Алекси, не исключено, что травма не прошла бесследно, и сейчас сказать ему о том, что Нико сбежал… — Я против, — первым откликается Эмиль. — Если Йоэлю пойдет на пользу этот обман, то пускай все остается на своих местах. Он с ума сойдет, если узнает, что Нико его бросил. — Нет, постойте… — пытается возразить Каунисвеси, в панике оглядывая друзей. Он вовсе не хочет врать Хокка и дальше, он вовсе не хочет рушить все то безусловное доверие, чтобы было между ними до чертовой аварии. — Нет, Лалли прав, черт возьми, — соглашается Олли, — это может слишком сильно его подкосить… Йоонас? — интересуется он мнением гитариста. — Д-да, должно быть, вы правы, — сдается последним Порко. — Нет, ребята, так нельзя, — начинает тараторить Алекси, — он ведь не дурак… Возможно, он и не узнает меня в лицо, путает, и да, наверное, я способен заменить его физически, но не морально, поймите. Он почувствует, что рядом с ним вовсе не Нико — это разрушит абсолютно все. И мои с ним отношения, и группу. Я не хочу лгать Йоэлю. Это моя ошибка, и я хочу в ней сознаться ему. — Алекс, пожалуйста, — просит перкуссиониста младший Хокка, — хотя бы пока мы не узнаем, что с ним творится, пока не убедимся в том, что самое страшное позади, сделай это ради него и всех нас. — Ладно, — сглотнув подступивший к горлу ком, кивает Алекси, — но только пока мы не выясним всего…***
Больше всего ранним утром в своей палате Йоэль желал увидеть именно Нико. Его никак не покидало ощущение, будто они могут начать все сначала после целого года разлуки и непонимания, могут сделать еще одну попытку любить друг друга без боли и обид, забыв о былых ошибках. С этой мыслью Хокка проснулся и надеялся как можно скорее рассказать о ней Моиланену. Ему настолько не терпелось поговорить об этом, что он даже попытался позвонить Нико. Но тщетно. Его номер оказался недоступен. Однако Йоэль не успел обдумать крутящуюся в голове беспокойную мысль — ему нанесли визит из полиции. В глубине души вокалист боялся именно этого. Он понимал, что ответственности ему не избежать. Да и, по правде говоря, этого не желал. Врачи не позволили офицеру провести допрос, однако разрешили уведомить Йоэля о возбуждении против него уголовного дела и необходимости начала поиска адвоката для его защиты в суде. Как бы он ни хотел, а сфокусироваться на словах полицейского толком не мог. Его не оставляло ощущение, будто что-то в его восприятии, во всей картине окружающего мира сильно изменилось, но не мог выразить доподлинно, что именно. К тому же Хокка просто ужасал факт того, что он мог навредить ни в чем неповинным людям. Он старался сделать все, чтобы пассажиры автомобиля, в который ему не повезло врезаться, не пострадали. Но удалось ли ему это? Офицер не дал внятного ответа. После робкого стука в дверь на пороге палаты вокалиста появляется широко улыбающийся перкуссионист, держащий руки за спиной. — Ну, как и обещал, пришел в первые же секунды, — бодро заявляет он, и вокалист сразу узнает в нем Нико. — Ты вообще из больницы уходил? — не сдержав теплой улыбки, уточняет Йоэль, оглядывая приближающегося к нему парня. — Ненадолго, — уклончиво отвечает Алекси, устраиваясь у бока вокалиста на его постели. Из-за спины Каунисвеси вытягивает забавного, чуть потрепанного временем плюшевого медведя с бусиничными глазами. Вложив его в руки Хокка, он добавляет: — Знаешь… Алекси пришлось уехать, похоже, что-то случилось дома, в Нуммеле. Мы с ним неплохо подружились, пока проводили ночи в больнице. Он не хотел тебя оставлять, не попрощавшись, так что передал своего давнего друга, чтобы тебе было не так одиноко. Вокалист поднимает на перкуссиониста пораженный взгляд и, тихо вздохнув, растерянно прижимает к груди игрушку. — Так Алекси был здесь? — уточняет он, обнадеженно улыбнувшись. — То есть… Когда он не пришел навестить меня вчера, я так переживал. Брюнет вздрагивает, опуская взгляд в пол. Он едва удерживается от нервного, уже совсем нездорового смеха от нелепости ситуации. Как же он мог не прийти? Да он бы бросил все на свете, наплевал на весь мир, но примчался бы к Йоэлю по первому же зову. Его бы ни что не остановило. В отличие от Нико. — Он дежурил здесь каждую ночь вместе со мной и невероятно переживал за тебя, — дрожащим голосом отвечает Алекси, незаметно утирая проступившие на глазах слезы рукавами рубашки, — просто ему пришлось уехать. Но ты не волнуйся, он обязательно скоро вернется и навестит тебя, слышишь? — Надеюсь, — шепотом отвечает Хокка, — мы сблизились за последний год, понимаешь? Я не хотел бы отдаляться от него из-за всего… — Ты его никогда не потеряешь. Об этом не переживай. Расскажи лучше, как ты здесь? — обеспокоенно интересуется Алекси, нежно погладив руку Йоэля. — Теперь намного лучше, — усмехается тот. — На самом деле, ужасно болит голова. Кажется, она не перестает болеть с той самой секунды, как я проснулся. Еще немного и я сойду с ума… — Эй, не говори так, — выдыхает Каунисвеси и, пододвинувшись ближе к Хокка, склоняется к нему, чтобы мягко поцеловать в затылок. — Скоро все пройдет. Врачи говорят, что сегодня тебя ждет несколько анализов. Они должны убедиться, что ты в порядке. Блондин понятливо кивает. Однако вдруг замирает, уловив собственное смятение при попытке охарактеризовать отношения с Моиланеном. Тихо вздохнув, он робко уточняет: — Нико, а… что же теперь с нами? — Что? — теряется Каунисвеси, перестав, кажется, даже дышать. — Все эти дни ты был так ласков со мной. Готов поклясться, что даже мое пробуждение случилось благодаря тебе… Как ты вообще там оказался? — нервно смеется Хокка. — И теперь все словно… словно ты любишь меня? И я запутался, не знаю, как вести себя с тобой теперь. Как же Алекси хочется в эти секунды слышать не имя Моиланена, а лишь только свое. Вот только Хокка никогда не скажет ему ничего подобного. Ровно как и у него никогда больше может не быть шанса произнести самые важные слова вокалисту, а потому он даже не лжет, когда тихо отвечает: — Я люблю тебя, Йоэль. Я очень сильно тебя люблю. Меньше всего перкуссионист ожидает, что Хокка потянется в этот момент к нему и, крепко обняв за шею, вовлечет в глубокий, сладкий поцелуй. Внутри все переворачивается — Алекси никогда еще не целовал человека, к которому испытывал бы столь же сильные чувства, которого бы так долго и сильно желал. Его ладони ложатся на лицо Йоэля, не позволяя тому прерваться. Однако вокалист и не пытается. Напротив, тянет парня на себя, вынуждая его прилечь рядом на постели, прижавшись вплотную к его усыпанному датчиками телу. Лишь когда блондину перестает хватать дыхания, он нехотя отстраняется от любимых губ. — Ты будто впервые меня целуешь, — шутливо замечает Хокка, нежно проводя пальцами по щеке брюнета. — Успел забыть мои поцелуи? — подыгрывает ему Алекси, позволяя себе вновь коснуться губ парня. — У нас будет еще много времени, чтобы вспомнить. Вот только… Что насчет Минны? — Мы все решим, когда тебе станет лучше, хорошо? — пытается успокоить Йоэля перкуссионист. Алекси совсем не хочется впутывать в свою ложь Нико и Минну, однако он понимает, что говорить правду сию секунду будет совершенно глупо. Да и в самом деле тяжело. Он знает, что это забвение Йоэля не продлится вечно. Осознает, что когда правда вскроется, все канет в пропасть, а потому позволяет себе насладиться такими нереальными мгновениями близости с вокалистом. — Ох, какой же я невнимательный, — вдруг подает голос Хокка. — Ты подстригся? Мне так нравились твои волосы. Особенно, когда ты завивал их. Впрочем и так очень красиво. Ты вообще всегда выглядишь прекрасно. С губ Алекси срывается непроизвольный нервный смешок. Ему совсем не очевидно, почему вокалист, отчетливо улавливая разницу между ним и Нико, совершенно не понимает, что это не один и тот же человек. — Нико? — зовет его Йоэль — перкуссионисту приходится кивнуть. — Да психанул после всего… произошедшего. — Прости, что тебе пришлось пережить из-за меня, — шепчет Хокка, опустив ладонь на бедро парня, — я не хотел, чтобы так вышло. Это какая-то безумная, нелепая случайность. — Не вини себя ни в чем, слышишь? — отвечает Алекси, ощущая, как от слов Йоэля сердце болезненно сжимается в груди. — Я тоже виноват. Я мог остановить тебя, но не сделал ничего для этого… Брюнет опускает голову и ощущает, как лба касаются губы вокалиста. Мягко поглаживая его ногу, он отвечает: — Я бы прошел через это снова, если бы знал, что это вернет мне тебя. Хокка не видит того, как по щекам Алекси сползают непрошеные слезы, и уж подавно не понимает того, какую нестерпимо сильную боль он причиняет ему, говоря о подобном. Перкуссионист за возможность вновь увидеть Йоэля вне этой чертовой больницы не раздумывая отдал бы все до остатка, хоть собственную никчемную жизнь. — Никки, — с нежностью зовет парня вокалист, не подозревая о том, что вколачивает в его сердце очередной убийственно острый клинок, — чуть не забыл. Я утром пытался тебе позвонить, но телефон оказался недоступен… — Д-да? — непослушным голосом уточняет Алекси, старательно восстанавливая сбившееся от подступивших слез дыхание. — Телефон пришлось сменить… Невыносимы были звонки от левых людей, интересующихся произошедшим. Давай свой мобильный, я запишу новый номер. Блондин понятливо кивает и, нашарив свободной рукой телефон среди складок покрывала, передает его перкуссионисту. Тот, тихо шмыгнув, обхватывает его своими так некстати дрожащими пальцами. Блокировка оказывается не снятой, и Алекси робко уточняет: — Йоэль, а пароль?.. — Постой, ты же был в моем фейс айди, — хмурится Хокка в непонимании. — Ладно, проверим потом. А пароль… твой день рождения, Нико. «День рождения Нико…» — тоскливо думает Алекси. — «Кажется, все в жизни Йоэля так или иначе связано с ним». Взяв себя в руки, перкуссионист натянуто улыбается и, набрав на главном экране дату рождения друга, забирается в контакты. Он находит среди них свой номер и, затаив дыхание, переименовывает такое очаровательное «Masi» на имя, ставшее за последние дни почти ненавистным. И дело вовсе не в самом Моиланине, который по-прежнему остается для Каунисвеси таким же близким другом, как и остальные парни в группе, а лишь только в той кошмарно нелепой ситуации, в которой он оказался. Лишь в том, с каким трепетом и нежностью Хокка произносит его имя. — Старый номер я удалю, ладно? — спрашивает брюнет, отлистывая контакты до самого младшего вокалиста и быстро нарекая его тем самым «Masi», предназначенным лишь для него самого. — Что ж, кажется, все. Теперь ты всегда сможешь со мной связаться. — Боюсь, я не дам тебе никакого покоя, — хрипло смеется Хокка. Бросив взгляд на часы, Алекси понимает, что ему уже нужно уходить — он обещал команде помочь разобраться с проблемами, возникшими с лейблом после отмены грядущих концертов. Разочарованно вздохнув, он с нежностью берет руку Хокка в свою. — Я буду счастлив услышать твой голос в любое время, Йоэль, правда, — тихо напоминает Алекси, сталкиваясь с любимыми глазами взглядом. — Так не хочется тебя оставлять сейчас одного… Но вечером, когда ты пройдешь все обследования, я вернусь снова. И парни, и твои родные. Мы все будем тут. — Ладно, — с улыбкой отвечает Йоэль. — Тебе нужно идти, никуда я не денусь. Я буду ждать тебя, Никки. Сглотнув подступивший к горлу ком, Алекси склоняется к Хокка и нежно касается его губ своими. Он даже не решается взглянуть ему в глаза. Слишком страшно. Страшно, что вся правда раскроется вот так легко и в одночасье разрушит всю привязанность Йоэля к перкуссионисту, подорвет все то доверие, которого, должно быть, у него не было ни к кому и никогда. Слишком больно. Больно оттого, что в его взгляде он ищет отблеск любимой зелени, оттого, с какой нежностью он зовет его чужим именем, с каким наслаждением целует не его, Алекси, губы. Отстранившись от Хокка, перкуссионист возвращает в его руки своего медвежонка и, махнув рукой на прощание, нехотя покидает палату. Проследив за тем, как парень скроется за поворотом к вестибюлю, Йоэль обращает свой взгляд на игрушку. Он и впрямь вспоминает ее — Алекси не расставался с ней ни одной из ночей и, кажется, вовсе не мог без нее заснуть ни дома, ни в поездках, куда никогда не забывал ее брать. И как вокалист мог подумать, что Каунисвеси забыл про него? Этот мальчишка заботился о нем весь последний год, что Нико не было рядом. Любовно погладив мишку по сиреневой шерстке, Йоэль прижимает его к своей груди и берет в руки брошенный на простыни телефон. Он понимает, что гуглить о произошедшем вовсе не стоит. Однако визит полицейского вынуждает его сделать это в поисках правды. Вбив дрожащими пальцами собственное имя в поисковую строку, Хокка тяжело вздыхает, наблюдая, как по запросу находится все больше и больше новостных заголовков о случившейся аварии. На самом первом сайте, что он открывает, оказываются официальные комментарии их менеджера. В статье не раскрывается ровным счетом никаких подробностей, лишь говорится, что, по состоянию здоровья одного из солистов, концерты будут перенесены на неопределенный срок. Парень поджимает губы, разочарованно качнув головой — он вовсе не желал всего этого, не хотел лишать публику их музыки и самого себя таких горячо любимых концертов. Следующая ссылка заставляет Хокка вздрогнуть. В заголовке значится ужасающее «есть жертвы». Позабыв как дышать, он переходит на сайт, заведомо понимая, что именно здесь зачастую публикуют все самые грязные слухи и домыслы. Уже слезящиеся от страха глаза скользят по строкам. До сознания не сразу доходит прочитанное. Они пишут, что в аварии погиб ребенок, что тому виной стал он, Йоэль. Писк монитора пациента становится почти непрерывным — вокалист отбрасывает телефон в сторону и, вжавшись в спинку кровати, жмурит глаза, вцепляясь пальцами в и без того скомканное покрывало. В висках оглушительно стучит. За собственными мрачными мыслями Хокка даже не замечает того, как в палату врываются врачи, получившие уведомление о скачке показателя сердечного ритма. Один из докторов дотрагивается до руки Йоэля, зовя его по имени — лишь тогда он заставляет себя распахнуть глаза. От этого становится только хуже. Вокалиста охватывает паника. Ему становится дурно до головокружения, до тошноты. Он совсем не понимает, что с ним творится: все окружающие, их смазанные лица и фигуры — они сводят его с ума. Обхватив голову руками, он отрешенно ей мотает, точно пытаясь выбросить из нее эти кривые, искаженные образы. — Успокоительное вколите! Быстрее! — командует один из врачей, когда по щекам Хокка сбегают дорожки отчаянных слез. Дышать становится невозможно — сердце, словно бешеное, с силой колотится в груди, жаждая сломать ребра. Охваченного желанием укрыться от всего мира блондина бьет дрожь. Он даже не ощущает, как в вену входит игла, подающая в кровь спасительный, такой необходимый сейчас препарат. Не сразу, лишь спустя несколько, кажущихся вечностью, минут Хокка удается выровнять дыхание. Он делает глубокие вдохи, так и не раскрывая глаз. Все его мысли сосредоточены на Нико — единственном, кто способен, точно восходящее солнце, разрушать кромешную тьму, сгустившуюся вокруг вокалиста вновь. Он вспоминает его нежные слова, его тихое «Я люблю тебя, Йоэль. Я очень сильно тебя люблю», — тревога сдается под натиском тепла, трепетно хранимого блондином в сердце, и, наконец, отступает. Он медленно распахивает глаза и замечает стиснутого в своих руках медвежонка — это заставляет его кротко улыбнуться. Хоть Алекси и Нико и нет здесь, они все равно рядом. — Люди вокруг… — шепчет Йоэль, вспомнив о замерших в ожидании врачах, — они словно куклы… одинаковые, ничем не отличающиеся куклы. Я не могу различить их лиц, не могу разобрать, кто из моих друзей кто… не могу представить себе лицо собственного парня. Я будто никогда и не видел их прежде. Все как в тумане. Очнувшись вчера, я думал, что это просто последствия, которые быстро пройдут, но сейчас… меня это ужасает. Глядящий на игрушку в руках Хокка не замечает того, как обеспокоенно переглядываются доктора между собой. Один из них шепчет второму какой-то незнакомый ему термин, а тот отвечает тихое «очень похоже». — Йоэль, если Вы не возражаете, — откашлявшись, обращается к потерянному блондину врач, — мы бы хотели провести пару тестов сегодня. Прежде чем Вы их пройдете, мы не готовы озвучивать никаких догадок. — Конечно, — кивает Хокка, — я не возражаю. Не хочу и дальше быть в неведении…***
После осмотров несколькими врачами и прохождения МРТ Йоэля посещает психиатр. Он понимал, что без него никак не обойдется. Даже не столько из-за едва обретенных проблем, сколько из-за предшествующего попаданию в больницу селфхарма. Он не знал, что отвечать врачу, когда тот спросит его о многочисленных шрамах и совсем еще свежих порезах на руках. Вряд ли он смог бы это объяснить. Однако, вопреки опасениям Хокка, вопросы психиатра не оказываются связанными с его самовредительством. — Так значит, Вам не удается отличить близких друг от друга? — спрашивает он, сложив руки замком на своей груди. — Можете рассказать поподробнее? — Да, — кивает вокалист, вспоминая, как странно было смотреть на друзей и совсем не узнавать их. — Знаете, это как будто я вижу все обрывками. Вроде и смотрю на них целиком, головой понимаю, что это семья, но… Их лица и вообще все, что отличало их для меня, точно размытое. Я не могу сопоставить чьи вижу глаза, чьи губы, нос… Словно они стерты из моей памяти. Врач внимательно слушает Хокка, задумчиво глядя в его лицо. На языке вертится вопрос, способный или опровергнуть, или подтвердить его худшие опасения. Почесав щетинистый подбородок, он осторожно интересуется: — Йоэль, а свое? Свое лицо Вы помните? Мужчина наблюдает за тем, как ставит парня в тупик. Тот первым делом даже подскакивает на постели, спеша убедить его, что да, разумеется, он помнит, как выглядит сам, но только замирает, так и открыв рот. Он ошарашенно выдыхает, распахивая глаза и резко облокачиваясь назад на изголовье постели. Заторможенно покачав головой, он шепчет: — Нет, доктор… я не помню. Совсем мрачно вздохнув, врач тянется к принесенному с собой в палату Хокка портфелю и, нашарив там несколько листов с распечатанными на них фото, протягивает их парню. — Я хочу, чтобы Вы указали мне на людей, имена которых я буду Вам называть, — поясняет доктор, разложив цветные страницы перед блондином. — Хорошо? — Д-да, — шумно сглотнув, отвечает вокалист, вглядываясь в десятки будто совершенно одинаковых лиц. Доктор начинает с самого сложного — знаменитостей: актеров, певцов, спортсменов, которых Йоэль нередко упоминал как своих любимых, а также дальних знакомых: тех, с кем Хокка регулярно сталкивался по работе или просто из желания повидаться. С этой задачей парень совсем не справляется. Вернее, даже не пытается, а сразу утверждает, что не может и примерно воспроизвести их лиц в своей голове, не говоря уж о том, чтобы найти на коллаже. Следующим шагом становятся близкие друзья и семья. На этот раз он предпринимает попытку назвать нескольких из них. Вот только не угадывает ни одного из друзей, кроме Порко. Врач цепляется даже за это: — Йоэль, это важно. Как именно Вы узнали своего друга? — допытывается он. — Да не знаю я! — восклицает Хокка, с отчаянием разглядывая фото кучерявого парня с ослепительной улыбкой. — Я… просто угадал, наверное. Но я действительно не знаю. — Что ж… Вы говорили, что особенно близки с Нико и Алекси. Можете указать на них? Вокалист уверенно кивает. Однако, взглянув на фотографии, с ужасом понимает, что не может выделить никого из них в огромном количестве лиц. Кусая губы, он наводит пальцем на один из снимков и выдыхает: — Алекси, да, наверное… Блондин не видит того, как врач медленно качает головой, делая новые заметки в своем блокноте. Он судорожно думает о том, как может не найти Нико среди других. Он был уверен, что его глаза, его лицо узнает из тысячи, сотен тысяч людей. А взаправду не может найти и среди пары десятков. Он ведь видел его еще утром, такого родного и близкого. Еще утром целовал его, любуясь чертами любимого лица. Он суматошно вглядывается в каждый снимок, пытаясь представить того, кто поселился в его сердце и мыслях. Слева направо… все не то, совсем не то. Взгляд вдруг цепляется за короткие, темные волосы. Еще несколько часов назад, Хокка уверен, он перебирал их своими пальцами, не силясь оторваться. — Это Нико, — заключает вокалист, окончательно ставя точку во всех сомнениях доктора. — Я уверен, да.***
Родители, братья и друзья Йоэля неспешно собираются в холле больницы. До начала посещений их убедительно просили зайти к лечащему врачу, и все с волнением последовали этой просьбе. Они даже не говорят в отсутствии доктора. Все слишком охвачены собственными переживаниями за будущее Хокка. Отец парня обнимает супругу, шепча утешительные слова. Братья молчаливо стоят рядом, поддерживая родителей одним своим присутствием. Йоонас приобнимает за плечи устроившегося прямо на полу Алекси, буквально теряющего остатки самообладания в томительном ожидании. Порко жалеет о том, что рядом нет Олли, всегда находящего слова для него в самый тревожный момент. Однако и ему, и Томми пришлось остаться на дежурстве. — Добрый вечер! Простите, задержался на консилиуме. Проходите в кабинет, пожалуйста, — обращается к близким Хокка доктор. Проследовав за врачом, друзья и семья мостятся в небольшом помещении. Молчаливо замерев вплотную друг к другу, они обращают свои взгляды на мужчину во главе стола: — Итак, как вы все уже знаете, сегодня мы провели ряд обследований, чтобы выявить у Йоэля скрытые проблемы, — строго произносит он. — К сожалению, мы их нашли… Мать Хокка тихо всхлипывает — Эмиль прижимает ее к своему плечу, утешающе поглаживая и шепча: — Все будет хорошо, мам. Перкуссионист, стоящий поодаль от всех, накрывает губы ладонями, заглушая готовые вырваться рыдания. Глаза застилает пелена слез — он готовится к самому страшному. — В общем, мы диагностировали у Йоэля ряд агнозий. Самая выраженная из которых — прозопагнозия.