***
Затормозив у подъезда вокалиста, гитарист ставит машину на ручник. Мечтательно вздохнув в предвкушении встречи со всеми друзьями, он оборачивается на сидящего на соседнем сидении Олли. Тот сразу же протягивает ему руку, чтобы переплести их пальцы. Басист знает, что Йоонас глубоко дорожит каждым в этой группе. Однако его отношения с Хокка всегда были особенными. Хоть Порко и упорно скрывает то, как тяжело дался ему тот месяц, что вокалист провел в больнице, Матела ясно понимает — он переживал и боялся ничуть не меньше Алекси. Каждое решение, что он брал на себя, было буквально вымучено им — конечно, он предполагал, какова будет реакция на них Йоэля, предполагал, что тут будет в бешенстве, но все равно действительно очень старался сделать для него лучше. — Волнуешься? — с улыбкой уточняет басист, ощутив, как мелко дрожит удерживаемая им ладонь. — Знаешь, очень, — признается Йоонас. — За эти две недели я столько попыток предпринимал, чтобы все наладить, а сейчас… я просто не знаю, как говорить обо всем, чтобы не нарушить это тонкое доверие, которое вновь появляется между нами. — Надо было давно на его кулак налететь, — смеется, разряжая обстановку, Олли. — Йон, послушай. Что бы ты ни сказал, оно будет от сердца. И если Йоэль отвернется от тебя из-за этого, то мы лишь убедимся еще раз в том, что он идиот. Я же уверен, что этого не случится. Он прислушается к тебе, вот увидишь. Гитарист кивает и, благодарно улыбнувшись, тянется к парню, чтобы оставить на его губах поцелуй, отзывающийся в груди трепетом влюбленного сердца. Как только он отстраняется, замечает направляющегося к ним Йоэля. Распахнув дверцу машины, вокалист закидывает на заднее сиденье забитый вещами рюкзак и следом забирается внутрь сам, бросая кроткое приветствие. — Ты на год туда собрался? — хмыкает Матела, кивая на сумку блондина, как только автомобиль трогается с места. — Там лекарства и прочее дерьмо, — устало откликается Хокка, — в конце концов, мы ведь едем к Алексу. Он меня убьет, если узнает, что я кладу хер на свое здоровье. — О, Алексу было бы особенно интересно узнать о том, как ты клал на него вчера, — не сдержавшись, едко произносит Порко. — На Алекса или на здоровье? — уточняет Олли, уловив оговорочку Йоонаса по Фрейду. — На то и на другое, — мрачно бросает Йоонас в ответ. — Эй, хватит! — не выдерживает Йоэль, ударяя ладонью по сиденью гитариста перед собой. — Вы же не говорили ему? Если бы только Хокка понимал, почему ему так сильно не хочется, чтобы Каунисвеси узнал о произошедшем в баре, впрочем, как и о последних двух неделях его сошедшей с колеи жизни. Но он не понимает. Даже Моиланену известно о том, каким образом и с кем старший вокалист проводит свои ночи. От этой грязной правды же огражден лишь перкуссионист. — Нет. Не из солидарности с тобой, уж извини, — отвечает Порко. — Вообще я и планировал поговорить о нем, но не думал, что мы начнем сразу и без прелюдий. Раз уж так, выслушаешь меня? Хокка замолкает и, скрестив руки на груди, кивает, зная, что Йоонас увидит это через зеркало заднего вида. Так и получается — он позволяет себе начать: — Это не такая длинная история, так что послушай меня, не перебивая. Первое, что ты должен знать, так это то, что сам спровоцировал всю эту ложь. Когда ты очнулся и увидел Алекса перед собой, ты был так напуган, что отказывался верить в то, что рядом с тобой вовсе не Нико. Ты звал его, помнишь? Боялся отпускать, боялся даже мысль допускать о том, что его нет рядом, — жалостливо произносит Порко. — Покинув палату, Алекси сразу же позвонил Нико, будучи уверенным, что тот приедет и позаботится о тебе, а он сможет отступить и дать ему такую возможность. Но тот не приехал… Гитарист бросает взгляд на зеркало, чтобы отследить реакцию Хокка. Однако тот внимательно слушает, мрачно вглядываясь в дорогу, пролегающую за лобовым стеклом. — Решение оградить тебя от правды принял не Алекси, пойми, а все мы вместе, — продолжает Йоонас, — так не наказывай же его одного. Он заслужил этого меньше, чем кто-либо. Заметив смятение на лице вокалиста, Олли оборачивается к нему и, коснувшись худого колена ладонью, шепчет: — Если бы ты только видел, как сильно он боялся тебя потерять, ты бы не поступал с ним так жестоко. Он часто оставался на ночь у меня или у Йоона, просто потому что страшился засыпать и увидеть там тебя… Тебя, уходящего от него навсегда. А сейчас его кошмары обернулись реальностью. — Что вы от меня-то хотите? — обессиленно вздыхает Йоэль. — Я не стану больше прятаться от него, сами видите. — Чтобы ты знал правду и не думал, будто эта ложь приносила ему хоть какое-то удовольствие, — отвечает Порко. — Да, он смог ощутить, будто его чувства взаимны, но каждую секунду рядом с тобой он готов был считать последней. Я бы повесился на его месте, если уж честно. — Йоон, блять, — шипит на кучерявого блондина Олли, ударяя его ладонью по бедру. Закрыв лицо руками, Йоэль чертыхается. Так и не отнимая их, он подавленно бормочет: — Ебаный в рот, да я же рассказывал ему о том, как я и Нико… — непроизвольно простонав, Хокка откидывается на спинку сиденья и констатирует: — Просто пиздец. В салоне автомобиля повисает молчание. Каждый из парней вдруг отчетливо осознает, насколько в самом деле Каунисвеси было тяжело. Конечно, они понимали и прежде, но, собрав по отдельным, имеющимся у каждого кусочкам целостную картину, увидели, что реальность оказалась куда хуже их предположений. — Я не прошу тебя о многом, — в конце концов, заключает Йоонас, — просто позволь ему вернуть вашу дружбу. Разве это так сложно? Вокалист заторможенно кивает и, тихо вздохнув, отвечает: — Думаю, это то, чего я действительно хочу.***
Когда парни подъезжают к клубу, уже смеркается. Вокалист первым покидает машину, уловив намек Йоонаса на то, что ему нужно дать пару минут наедине с Олли. Не решаясь лезть в их личные дела, он отправляется прогуляться вдоль парковки. Почти сразу Хокка замечает знакомую машину, припаркованную чуть поодаль от входа в клуб, а рядом и ее хозяина — Томми. Его оказывается легко узнать по росту, привычно расслабленной позе и вечно уставшим, но таким мудрым глазам. Вокалист уже намеревается его окликнуть, как замечает, что тот увлечен каким-то серьезным, судя по его выражению лица, разговором. Не желая оказаться замеченным, Йоэль пробирается сквозь ряды машин к другу. Уже на подходе обнаруживает незаметного ранее собеседника — Нико. В том, что это он, у старшего вокалиста даже нет сомнений. Он в который раз поражается тому, как легко поддался сказке, выстроенной для него друзьями. Неужели он настолько сильно не хотел верить в то, что Моиланен его оставил, что готов был жить в иллюзии и держать в ее плену и Алекса? От одной лишь мысли об этом сердце болезненно сжимается в груди. Он действительно так сильно боялся потерять младшего, что сам загнал в себя в паутину бесконечной лжи. Глубоко вдохнув, Хокка заставляет себя успокоиться и двинуться дальше, чтобы расслышать диалог между парнями. — Да что такого можно было сказать?! — возмущенно спрашивает Томми. — Проще стать маленьким источником света, чем клясть тьму — так он сказал тогда, — понуро произносит Нико, — эти слова врезались в мою память, и я не переставал думать о них ни на секунду. — И почему это так зацепило тебя? — Да потому что он им стал, Томми, как ты не понимаешь, — сокрушенно отвечает Моиланен, нервно прикусив губы, — он им стал и спас его этим. Он подарил ему все то, что я не сумел дать никогда прежде. И я все пытаюсь понять, мог ли и я так же? Ведь если бы только смог, то, может быть, все сложилось бы иначе? Йоэль был так сломлен тогда… А я был рядом и ничего не делал, чтобы это изменить, а только требовал от него чего-то. Старший вокалист не слышит, что говорит Лалли. Впрочем, ему и не интересно. Он сам знает ответ на вопрос, заданный Нико — нет, не смог бы. Йоэль буквально отравлял его своей тьмой, уничтожал неоправданной агрессией и беспочвенными обвинениями. Да и что бы сам Моиланен ни говорил, а он действительно старался. Пускай терпя неудачи и срываясь, пускай давая слабину из раза в раз, но старался окружить Хокка теплом. Ему это удавалось. Всегда. Вот только тот факт, что он не давал ему этого понять, неся ласку и заботу в ответ, все и угробил. — Эй, ребята! — окликает Томми и Нико веселый голос приближающегося к ним гитариста. — Похоже, вы нас опередили. Парни синхронно оборачиваются на источник шума, однако вместо него обращают все свое внимание на замершего вблизи них вокалиста. Растерявшись, тот лишь кротко улыбается, на всякий случай пожав плечами — дескать, сам в шоке, что тут оказался. Тишина, повисшая между Хокка и лишь минутой назад его обсуждавшими друзьями, уже рискует стать неловкой, когда радостный гитарист налетает на него с распростертыми объятиями. — Ну, глядите, кого я вам привез! Бука снова с нами! — восклицает он, с осторожностью стискивая руки на едва заживших ребрах парня. Драммер отмирает первым. Оставив Нико стоять в стороне, двигается навстречу Йоэлю с распростёртыми руками — тот охотно подается в его объятия. — Как же я рад тебя видеть, — признается Лалли, мягко похлопав вокалиста по спине. — Это взаимно, — откликается блондин, замечая, как и Нико нерешительно подходит ближе. — Да иди же сюда, — вздыхает Хокка, позволяя Моиланену уткнуться лбом в свою грудь и крепко-крепко обнять. Отстраниться полностью младший уже не решается. Остается стоять, обвивая руками торс Хокка и прижимаясь головой к его крепкому плечу. Он слишком сильно скучал, чтобы так просто сейчас отступиться. — Давно тут? — уточняет любующийся воссоединением друзей со стороны Йоонас. — От силы полчаса, — откликается ударник, отсалютовав кучерявому блондину полупустым стаканом с кофе, — решили зарядиться перед бессонной ночью. — Именинника не видели еще? — тут же уточняет Олли. — Не-а, да и машины его тоже нигде не замечал, — пожимает плечами Томми. — Дак он же… Речь Порко прерывает врезавшийся в бок локоть Матела. Гитарист сразу замолкает, осознав, что о продаже машины Алекси вряд ли говорил кому-либо еще, кроме них двоих. В последнее время они, как глупые школьники, поделились на группки и толком друг с другом не общались. — Он же что? — тут же подхватывает Йоэль. — Он же внутри поди давно, — отмахивается гитарист, кивая на клуб, — пойдемте уже? Беспрепятственно пройдя дресс-код и фейс-контроль, парни минуют охрану и направляются прямиком к закулисью. Гримерную друга найти оказывается несложно — на нее явно указывает табличка с его псевдонимом. Гитарист осторожно стучит в дверь, прежде чем войти, и толкает дверь, лишь когда изнутри раздается совершенно непохожее на голос Алекса и раздраженное: — Войдите! Шагнув в гримерную, Йоонас распахивает дверь окончательно, восклицая радостное, едва подхваченное друзьями: — Сюрпри-и-из! Парень оказывается на диване напротив двери. Стянув с себя массивные наушники, он убирает с колен ноутбук и тут же поднимается — голову предательски ведет и он едва не заваливается назад, однако Порко успевает сделать пару широких шагов и, оказавшись рядом, подхватить. — Парни… — пораженно выдыхает Алекси, доверчиво облокотившись на гитариста. Рассеянным взглядом перкуссионист обводит всех своих друзей, наперебой поздравляющих его с днем рождения, пока не останавливается на замершем чуть поодаль вокалисте — в гримерной мгновенно воцаряется тишина. — Давайте может прогуляемся до бара? — осторожно предлагает Олли, намекая остальным оставить этих двоих наедине и позволить поговорить впервые с момента их ссоры. — Да-да, кстати, — подхватывает тут же Йоонас, следуя на выход и подхватывая под руки Нико и Томми. — Мы у бара, если что. — Я понял, — бросает вслед Хокка, неловко переминаясь с ноги на ногу. Когда дверь за спиной захлопывается, вокалист позволяет себе взглянуть на брюнета. Пускай его образ никак не вяжется с воспоминаниями, он точно понимает, что перед ним никто иной, как Алекси, и в этот раз это действительно так. До прозопагнозии он часто отмечал, как этот парень буквально сияет изнутри, как источает тепло одним своим видом. То, что он видит теперь, полностью противоречит тем светлым воспоминаниям. Перкуссионист истощен. Все его утонченное тело, кажется, может сломаться при первом же шаге. Кожа бледная, точно фарфор, болезненно бледная. Под потускневшими глазами темные тени, почти черные. Губы сероватые, шелушащиеся, изодранные в кровь. Весь облик изменившегося до неузнаваемости Каунисвеси делает Йоэлю больно. — Прости меня за все, — шепчет брюнет, стискивая пальцами длинные рукава безразмерной толстовки, не решаясь сократить кажущееся огромным расстояние между ними, — я ни за что не солгу тебе больше, никогда, Йоэль, клянусь. Блондин вздыхает, делая несколько шагов навстречу, и останавливается совсем близко к Каунисвеси, вглядываясь в его честные, горящие уверенностью в собственных словах глаза. — Я верю, — откликается Хокка, наблюдая за тем, как в уголках глаз самого сильного из всех знакомых ему людей скапливаются слезы, — не плачь, эй… Вокалист распахивает руки в приглашающем жесте — брюнет, будто ждал этого момента всю свою жизнь, тотчас подается навстречу, утыкаясь стремительно намокающим от слез лицом в его крепкую грудь. Объятия Алекси — это чистое отчаяние. Его пальцы бесконтрольно сминают толстовку на спине Йоэля, будто пытаясь проникнуть сквозь нее и ощутить тепло кожи любимого тела, ощутить предательские мурашки, побежавшие по ней в миг их воссоединения друг с другом. Хокка, конечно, не узнает о том, что слезы, пропитывающие ткань его кофты, бегут по лицу парня от счастья. От этого простого, почти ничего не значащего объятия, а вовсе не от тоски, скопившейся за проведенное в разлуке время. Каунисвеси, безусловно, не поймет, что сердце вокалиста, ощутимо сильно забившееся в груди, сорвалось в бег по той же причине. — Ты так нужен мне, — шепчет брюнет куда-то в сгиб шеи Йоэля, молясь, чтобы это мгновение длилось как можно дольше. В голове блондина будто щелкает тумблер. Эти слова, произнесенные Каунисвеси дрожащим, беспомощным голосом, звучат так до боли знакомо, что Хокка испытывает дежавю. Одна короткая фраза, сказанная одним конкретным человеком, буквально взрывает его мозг. Он прокручивает ее в голове несколько раз кряду, пытаясь отыскать в памяти то самое воспоминание, от значимости которого будто перекрывает дыхание, но, так и не найдя, забывает. Парень крепче стискивает вокалиста в своих объятиях, шумно выдыхая в попытке успокоиться. Тот же бережно поглаживает его по вздрагивающим плечам, прижимаясь подбородком к темноволосой макушке и неизбежно вдыхая стойкий запах сигарет. И когда он только начал курить? — Мне тоже тебя не хватает, Алекси, — откликается между всхлипами брюнета Йоэль. Слова вокалиста, призванные принести облегчение, будто делают хуже — перкуссионист судорожно вдыхает, вздрагивая в руках Хокка всем телом. Он борется со страхом, что едва отпустив сейчас, лишится его навсегда. — Что бы я ни делал, Йоэль, я делаю лишь ради тебя, — сломленно произносит Каунисвеси, нехотя отстраняясь от блондина, поборов в себе почти нестерпимое желание коснуться щеки Хокка поцелуем. — Мне пора… — Я дождусь твоего возвращения, — откликается блондин. Во взгляде брюнета вокалист видит слишком много. На секунду его даже охватывает желание схватить того за руку, вернуть в свои объятия и больше не отпускать, но он гасит его в себе, кротко кивнув в ответ и тоскливо улыбнувшись. Губы Алекси вздрагивают то ли в ответной улыбке, то ли в попытке не разрыдаться. — Спасибо, что ты рядом сегодня, — тихо благодарит Каунисвеси, прежде чем покинуть собственную гримерную и смятенного Хокка. Тот так и остается в одиночестве посреди опустевшей комнаты. Взгляд медленно обращается к расположенному сбоку зеркалу. Себя Йоэль там не узнает. Ни внешне, ни внутренне. В нем бушует страшное смятение, которое он не силится понять. Единственный вопрос, что волнует его на самом деле — неужели с Алекси это сделал он собственноручно? Парня будто подменили. Подменили его неживой, сломленной копией с раскрошенными в щепки сердцем и душой. Из зала раздается голос Каунисвеси, призывающий толпу оживиться в этот волшебный вечер, и Хокка хочется рассмеяться от неправильности этих его слов. Как он только находит силы дарить свою энергию другим, когда его собственная давно исчерпала всякий лимит? Вокалист стискивает челюсти, борясь с резко накатившей на самого себя злостью — предел Алекси был достигнут давно. Еще в тот самый день, как сам Йоэль попал в чертову аварию. Но он забивал на себя, на собственное истощение, из последних сил борясь за него, полностью игнорируя тот факт, что ничего от этого не получит. — Йоэль… — окликает глубоко задумавшегося блондина голос Матела. — Идем к остальным? Ты в порядке? — Д-да, в полном, — врет Хокка, отрывая взгляд от отражения в зеркале и переводя его на друга, — идем.***
После диджей-сета, уже ближе к полуночи, парни договариваются встретиться у входа и продолжить общение уже в каком-нибудь баре. Первым клуб покидает Йоэль, сославшись на желание немного подышать. Он останавливается на лестнице, ведущей прямиком к парковке, и, облокотившись на ее перила, задумчиво вглядывается в освещаемую редкими фонарями безлюдную улицу. Все мысли Хокка заняты случившимися за день разговорами с парнями и встречей с Алекси. Он с удивлением ловит себя на том, что злость, что он питал к парню на протяжении последних двух недель, почти окончательно сошла на нет. Осадок и обида, конечно, остались, но не злость. Она ушла вместе с появлением понимания всего, что случилось. У Йоэля всегда были определенные проблемы с эмпатией, но в этот раз он переступил через свои «не могу» и «не хочу» и заставил себя встать на место Каунисвеси, заставил себя представить лишь на секунду, как Нико, его родной Нико, беспомощно зовет на помощь кого-то другого, того, кого он действительно сильно любит, зовет того, кто совершенно точно не придет и причинит ему тем самым еще большую боль. Вряд ли старший вокалист смог бы поступить иначе. Решение, принятое его друзьями и сваленное на хрупкие плечи перкуссиониста, все меньше походит на глупость. Спины блондина касается чья-то теплая рука. Он вздрагивает, тотчас оборачиваясь на нарушителя своего спокойствия. Позади оказывается Моиланен. Смущенно улыбнувшись, он шагает ближе к Йоэлю и, опершись у его бока на перила, тихо произносит: — Я рад, что все снова налаживается. — А налаживается ли? — горько усмехается Хокка, не одаряя внимательно наблюдающего за ним брюнета и взглядом. — Если ты так считаешь, то расскажи, в каком месте. Лично я нихера подобного не наблюдаю. — По крайней мере, мы собрались вместе, — пожимает плечами Нико, легонько толкнув руку блондина локтем, — а это уже много значит. Старший вокалист не отвечает, только хмыкает, отводя взгляд в противоположную сторону парковки. Младший вздыхает, нерешительно протягивая ладонь к напряженной руке Хокка, и осторожно накрывает ее. По телу блондина будто проходит ток — он резко оборачивается на Нико. — Послушай, когда все вскрылось, мне пришлось много говорить с парнями о нас, — признается Моиланен, — и их слова заставили меня обдумать все, что было. Вдобавок ты и Алекси, все, что он говорил мне о тебе… я слушал его и понимал, что, возможно, теряю самое ценное, что когда-либо в жизни имел. А я не хотел бы терять, знаешь… Блондин упускает момент, когда Нико оказывается совсем близко, как и момент, когда тот мягко обхватывает пальцами его подбородок и привлекает за него ближе к себе. В следующую секунду теплые, до дрожи родные губы дарят Йоэлю поцелуй — неуверенный и робкий, точно как самый первый. Хокка замирает, не решаясь ответить или оттолкнуть, но позволяя Моиланену зарыться рукой в рассыпанные по плечам светлые волосы и, зафиксировав так его голову, углубить поцелуй, скользнув языком в расслабленный рот. Пока младший вокалист уверенно держит инициативу в своих руках, он даже не думает обращать внимание на невзаимность старшего. Тот же будто впадает в ступор. Все мысли Хокка заполняют вопросы. Как Нико смеет говорить ему такое? Как смеет целовать? Как смеет поступать с ним так, будто никакого предательства и не было вовсе? И, главное, почему поступает так с Минной? С той самой, кого он выбрал осознанно, поставив крест на всем, что было между ними. Она этого не заслужила. Никто не заслужил. Парадная дверь за спинами отворяется с тихим щелчком, и Йоэль будто отмирает: упирает руки в грудь Моиланена, отстраняя его от себя и с ужасом глядя на замерших в паре метров от них Алекса, Йоонаса и Олли. В это мгновение Хокка больше всего хочется, чтобы гитарист в своей привычной манере покрыл его матом, а, может быть, даже зарядил ему в нос, потому что та боль, которую он успевает разглядеть в стремительно заполняющихся влагой глазах Каунисвеси ощущается почти физически. Но чертов Порко молчит — лишь разочарованно качает головой, прижимая брюнета к своему плечу и плавно отворачивая от развернувшейся картины. Старший вокалист, точно приколоченный к земле, провожает всех троих встревоженным взглядом, вдруг отчётливо осознавая — Нико его поцеловал, а он, кажется, совсем ничего не почувствовал.