Join me in Death

      Старший вокалист, точно приколоченный к земле, провожает всех троих встревоженным взглядом, вдруг отчётливо осознавая — Нико его поцеловал, а он, кажется, совсем ничего не почувствовал. И это осознание расходится холодом по всему телу, возвращая Йоэля в реальность: в первый ноябрьский день, а между тем в день рождения Алекси, глаз с которого он так и не может отвести, наблюдая за тем, как тот садится в машину и, рывком захлопнув дверь, в сердцах ударяет ладонью по рулю; в день, когда он окончательно путается в своих эмоциях, мыслях и чувствах. Путается, но совершенно точно понимает одно — он не останется с Нико здесь и сейчас.       Отшатнувшись от смятенного Моиланена, Хокка срывается с места навстречу уже выруливающей с парковки машине друзей. В самом деле он лишь недавно начал самостоятельно ходить, не спотыкаясь на каждом новом шагу, потому Йоэль прекрасно знает, что бег априори закончиться ничем хорошим не может. Так и случается. Прямо перед тормозящей машиной его еще недавно травмированная нога подкашивается, и он неизбежно падает на холодный асфальт под вскрик так и оставшегося на крыльце клуба Нико. Тот порывается двинуться к нему, но оказывается остановлен крепкой рукой Томми, внезапно опустившейся на его плечо: — Ты достаточно дров наломал, не лезь, — строго произносит ударник, не позволяя другу наделать еще больше глупостей.       Под множеством взглядов старший вокалист нервно выдыхает и упирается ладонями в землю, делая попытку подняться. Однако колено подстреливает, и он терпит провал, тихо чертыхаясь.       Совсем рядом раздается хлопок автомобильной двери: Йоэль отрывает взгляд от собственных перепачканных в грязи рук и поднимает его на опустившегося рядом с ним на колени Каунисвеси. — Ты ходячая катастрофа, Хокка, — руки брюнета дрожат, а улыбка выходит натянутой и совсем неестественной, но он действительно старается скрыть за ней всю ту боль, что бушует в его душе, израненной неосторожной рукой вокалиста. — Знаю, — выдыхает Йоэль, ощутив облегчение лишь оттого, что Алекси вновь заговорил с ним, — спасибо тебе. За все спасибо, я имею в виду.       На минуту между ними повисает тишина. Перкуссионист с осторожностью оттирает ободранные ладони Хокка от грязи, не забывая дуть на гадко щиплющие ранки, а затем помогает ему подняться, придерживая за поясницу. — Поедешь с нами или с Томми? — спрашивает Каунисвеси, мысленно молясь, чтобы блондин не услышал надежду, бесконтрольно засквозившую в его голосе. — С вами, — без раздумий откликается Йоэль, — с тобой. Если примешь катастрофу, безнадежно испортившую праздник. — Для кого-то праздник удался, — усмехнувшись, брюнет кивает на прижавшихся друг к другу на заднем сидении Йоонаса и Олли, — Порко пришлось доверить мне машину. — Что ж, она в надежных руках, — отмечает Йоэль, пока перкуссионист помогает ему добраться до соседнего от себя сидения и устроиться там.       Прежде чем Алекси успевает обойти машину и вернуться за руль, гитарист придвигается к Хокка с ожидаемым, однако все равно ужасно едким вопросом: — Какого, твою мать, хера это было? — Йоон, я вовсе не хотел… — начинает Йоэль, когда соседняя дверь отворяется и Алекси, оглушительно громко захлопнув дверь, устраивается на водительском сидении, — не хотел отвечать ему, я просто растерялся и… — Не будем об этом, ладно? — прерывает его оправдания Каунисвеси таким ледяным тоном, что в машине в одночасье будто холодает на пару десятков градусов. — Пожалуйста, не устраивайте разборок сейчас. То, что случилось с Йоэлем и Нико, только их дело. Если Йоэль счастлив от этого, то и я тоже, окей? — вопрос получается чрезмерно резким, и Алекси, шумно сглотнув, берет себя в руки, смягчая тон. — Не нужно лицемерить и оправдываться. Просто забудем.       Гитарист едва сдерживается, чтобы не отвесить Алекси пощечину. Видит Бог, так бы и сделал, если бы не лежащая на его колене ладонь басиста, внушающая совершенно удивительное спокойствие. А ведь повод есть и еще какой! Стоило им оказаться в машине, перкуссионист едва не выл от режущей изнутри боли, тихо скулил, кусая губы и возводя глаза к потолку, чтобы хоть как-то остановить поток градом полившихся по лицу слез. «А сейчас он говорит это?» — изнемогая от несправедливости, думает Порко. — «Счастлив он, конечно, хуй там плавал!». От закипающего внутри гнева он начинает нервно дергать ногой, на что получает выразительный взгляд Олли и его едва слышные слова: — Успокойся, блять, пожалуйста.       Ослушаться гораздо более мудрого Матела блондин не решается. Смиренно замолкает, концентрируясь на нежных поглаживаниях колена пальцами басиста. Тот и сам с трудом контролирует эмоции. Увиденное у входа в клуб крепко захватывает его мысли. Олли все думает о том, как Алексу удается быть таким сильным, как удается брать себя в руки и натягивать маску безразличия и пиздец какого невозможного понимания тотчас, как Йоэлю оказывается нужна его помощь. Но, главное, что же происходит с этим сильным человеком, как только он оказывается наедине с собой в стенах своей пустой квартиры? Наученные горьким опытом Хокка друзья хорошо знают, чем это может закончиться и теперь, безусловно, страшатся того, что Каунисвеси так же опустит руки.       Пальцы перкуссиониста с силой стискивают руль. Не будь под рукой толстой автомобильной обшивки, он бы вогнал короткие ногти в собственную ладонь, оставив на ней кровавые следы. Все это слишком. Слишком сложно для него. Раньше от одной мысли о том, как младший вокалист целует старшего, Каунисвеси становилось паршиво. Увидев это воочию, он вовсе жаждет стереть к чертовой матери свою память, лишь бы не помнить о чужих губах, по-собственнически касающихся Хокка. Да и как он может это допускать? Еще пару недель назад Йоэль кричал о том, что не простит их обоих, что Нико подлый предатель и жалкий трус, а сейчас… сейчас подпускает его к себе, точно позабыв обо всей боли, что Моиланен ему причинил. Не справедливо, черт возьми. Пиздец, как не справедливо, ведь Алекси старался. Правда. Очень сильно. Старался вовсе не посягнуть на личное пространство вокалиста, засосав его на глазах всех друзей, а лишь вернуть расположение и крохи доверия. Ну и кто же из них теперь предатель?..       Напускное смирение Алекси вызывает опасение даже у Хокка, никогда не отличающегося особой способностью к пониманию эмоций людей. Он буквально физически ощущает холод от той ледяной стены, что перкуссионист возводит перед собой в попытке оградиться от всего окружающего его жестокого мира. Вокалист слишком хорошо знает, что это такое. Разум подкидывает ему картинки. Слишком отчетливые картинки того, как парня ломает. Ему не приходится и воображать — он видел это вживую. В тот самый момент, когда Каунисвеси упал перед ним на колени, умоляя о прощении. Вот именно тогда… тогда весь его внутренний, такой хрупкий и прекрасный мир был окончательно и безвозвратно разрушен. Глаза саднит — странное дело, Йоэль и не помнит, чтобы плакал из-за истязающих кого-то другого чувств. Он переводит взгляд на боковое окно, чтобы не оказаться уличенным кем-то в этой спонтанной слабости. — Эй, ребят, — раздается тихий голос Матела с заднего сиденья автомобиля. — Думаю, мы хотели бы рассказать вам кое-что.       Первым оживает Порко. Резко оборачивается на басиста, в неверии распахивая глаза и широко улыбаясь. По дороге к дому Хокка этим утром они сошлись на том, что некоторое время будут держать свои отношения в тайне. По крайней мере, этого хотел Олли, Йоонас же не решился спорить. Гитаристу сложно даются секреты, а уж подавно секреты о собственных отношениях с тем, кого касаться хочется постоянно. Что там касаться… Отрываться от любимых губ он решительно не желает никогда вообще. Именно поэтому заявление басиста успевает взволновать прежде, чем оказывается озвученным.       Чуть помедлив, Матела опускает голову на плечо кучерявого блондина и, сцепив свою руку с его, тепло произносит: — Мы теперь вместе, и, мне кажется, это самое чудесное, что могло с нами случиться.       По правде, басист не хотел спешить с этим заявлением. Однако понаблюдав этим вечером за разворачивающейся в их кругу драмой, понял, что не желает повторять ни одну из допущенных парнями ошибок. А первой из них было молчание. Впрочем, пожалеть о сказанном Олли не успевает, напротив, крепче прижавшись к гитаристу, с упоением наблюдает за притихшими на передних местах Алекси и Йоэлем.       Тепло, вдруг зародившееся в груди от признания парней, разливается по телу щекочущими мурашками. Вокалист ловит себя на мысли, что он действительно очень счастлив за этих двоих. То, что они созданы друг для друга, слишком давно стало очевидным для всех. Момент, когда и они осознают это и смогут сделать шаг навстречу, был лишь вопросом времени.       В отражении окна Хокка замечает на своем, но в то же время будто совершенно чужом лице улыбку. Ту самую, о существовании которой позабыл за последние две недели едва не безвозвратно. Это заставляет его улыбнуться еще шире, оторвав взгляд от собственного отражения и переместив его чуть в сторону — на сидящего на водительском сидении Алекси. Йоэлю все еще сложно понимать эмоции людей вокруг, но сейчас он совершенно точно знает — лицо перкуссиониста светится от счастья, несмотря на почти безнадежно испорченный вечер. Хокка не сдерживается и, оторвавшись от окна, оборачивается на брюнета, надеясь подтвердить догадку.       Перкуссионист задумчиво вглядывается в простирающуюся за окном дорогу. Уголки его губ и впрямь приподняты в искренней улыбке, наперекор еще не высохшим на лице слезам. Сейчас почти ничто не выдает в нем того расстройства, что настигло его ранее. Это успокаивает Йоэля. Он не хотел бы портить Алекси его день рождения. По крайней мере, портить еще сильнее.       Покрытое татуировками предплечье Каунисвеси расслаблено покоится на подлокотнике. Контраст его бледной кожи с иссиня-черной обшивкой по-странному завораживает Хокка. Спонтанное желание коснуться оказывается слишком сильным, чтобы ему противиться. Неловко вытянув запястье из кармана толстовки, Йоэль опускает руку на подлокотник вплотную к Алекси. Тот мелко вздрагивает, однако глаз от дороги так и не отрывает.       По правде же перкуссиониста бросает в дрожь. Еще вечером вокалист держал его в своих объятиях, ласково поглаживая по спине, но даже те касания ощущались иначе. Какими-то семейными, дружескими… какими угодно, но не нежными и кроткими, как сейчас. К щекам парня приливает кровь от этого призыва Хокка к близости. Однако тот удивляет его еще раз: медленно проскальзывает мизинцем по его пальцам, очерчивая выступающие из-под тонкой кожи костяшки.       Прикусив губу, Алекси крепче стискивает руль свободной рукой. Он дает себе минуту, чтобы унять разбушевавшееся в груди сердце, и лишь тогда отвечает на этот крохотный порыв — осторожно разворачивает руку, открывая для Йоэля свою ладонь. Кажется, он даже перестает дышать, пока тот замирает в смятении от вставшего перед ним выбора: принять или оттолкнуть. Проходит несколько кажущихся вечностью секунд, прежде чем вокалист тихо сглатывает подступивший к горлу ком и, смущенно выдохнув, вкладывает в нее свою руку. Пальцы переплетаются уже будто по наитию. В этот миг Каунисвеси хочется разрыдаться от накативших на него вдруг, точно волной, эмоций. Он встряхивает головой в попытке укрыть за волосами свое зардевшее лицо. Однако Хокка и сам смущается — отворачивается к окну, неожиданно ощущая, как от улыбки уже начинают болеть щеки. — Мы счастливы за вас, парни, — в конце концов отвечает Йоэль, прислушиваясь к чуждому ему трепету в груди, последовавшему за бессознательно вырвавшимся «мы», — действительно очень счастливы.

***

— Ну и чем ты думал? — осторожно интересуется ударник у Моиланена, обессиленно сидящего на крыльце все того же клуба и сверлящего взглядом почти полностью опустевшую парковку.       Вопрос, черт возьми, отличный, просто потрясающий. Особенно здорово было бы, если бы Нико знал на него ответ. Однако он совсем не знает, даже близко не понимает, что на него нашло. Да, он хотел сблизиться с Йоэлем вновь, но совершенно не планировал переступать черту, проведенную им годом ранее собственноручно. Так какого хрена? — Это… — начинает вокалист, но ком встает поперек горла, вынуждая Нико откашляться, прежде чем продолжить, — то есть… оно само так вышло. Я не понимаю, что произошло. Просто он был рядом, совсем близко, а я подумал о том, как сильно скучал. И все эти эмоции, которые я пережил, пока был вдалеке… В общем, мне вдруг показалось, что все могло бы быть как раньше, задолго до того, как мы расстались… Мы ведь были так счастливы, Томми…       Ударник вздыхает. Он хорошо понимает, о чем говорит Моиланен. Наверное, каждый проходил через это. Для младшего вокалиста старший — его первая любовь. Первая, самая сильная и просто незабываемая. Вот так просто взять и оставить все то прекрасное, что было между ними в прошлом, не выйдет. А уж если держаться за прошлое с той силой, с какой делает это Нико, то подавно. Он будто вбил себе в голову, что ни с кем, кроме Йоэля, счастлив не будет. — Но как же Минна? — задает очевидный вопрос Лалли. — Разве с ней ты не счастлив? Ты ведь был с ней так долго до всего этого дурдома с аварией и вряд ли был так зациклен на вашем с Йоэлем прошлом. — Да, не был, — подтверждает Моиланен, спрятав лицо в ладонях и тяжело вздохнув. — Да, блять, Алекси…       Осознав, что так просто они домой не уедут, ударник опускается на ступеньку рядом с Нико. Приобняв его за плечи в преддверии уже накатывающих на парня слез, Томми уточняет: — А что Алекси? — Еще тогда, когда Йоэль только очнулся и я приехал в больницу, — всхлипывает брюнет, — это началось еще тогда… Я увидел, как Алекси держит его за руку, как шепчет ему что-то на ухо… Йоэль так улыбался… Томми, меня выворачивало н-наизнанку от одной мысли, что он может быть счастлив с другим.       Ударник качает головой. Чем дольше он слушает Нико, тем больше ему хочется дать ему чем-то тяжелым по голове. Его рассуждения и позиция относительно ситуации, в которую всем им не повезло попасть, эгоистичны. Сейчас он хочет вернуть Хокка к себе, вновь поселиться в его сердце, а затем все будет рушиться вновь, потому что это был лишь единоличный быстрый порыв, а не истинное желание. — Вы уже попробовали, не заискрило, не сработало, — печально отвечает Лалли, — значит не твое, не думаешь? — Мы оба могли с-сделать что-то, чтобы этого избежать, — парирует Моиланен.       Разумеется, могли и, Томми не сомневается, делали. Однако этого было недостаточно, значит не так уж сильно и хотелось. Возможно, Хокка был готов на любые шаги, лишь бы только вернуть Нико, но его запала на двоих не хватило и все кануло в небытие. — Послушай, ты сейчас очень несправедлив по отношению к нему, — размеренно говорит ударник, поглаживая брюнета по вздрагивающему плечу, — он ждал тебя год, прежде чем все это с ним случилось и у него появился шанс начать сначала. И я не имею в виду Алекси, хотя и он, безусловно, заслужил этого шанса. Я имею в виду начать сначала и без тебя. Он дал тебе эту возможность. Отошел в сторону, хотя было, по всей видимости, невыносимо. Почему и ты не хочешь сделать того же?       Вопрос Томми загоняет Моиланена в тупик. Он замолкает, потирая кулаками влажные от слез глаза и тихо сопя. Память подкидывает ему воспоминания о днях, которые он так сильно хотел бы забыть… — Прости, Нико, прости меня, пожалуйста, — умоляет Хокка, преграждая парню выход в коридор, — я что угодно сделаю, обещаю, только не уходи!       Лицо Йоэля все мокрое от слез, а особенно яркие из-за красноты вокруг голубые глаза буквально кричат о пощаде. Никогда прежде Моиланен подобного не видел и это действительно подкашивает его уверенность в принятом решении, но лишь на мгновение. Ведь Нико слишком хорошо помнит, что блондин не сдерживает этих громких слов. — Ты обещал, что не будешь срываться, — шипит в ответ брюнет, сталкивая руку парня с дверного косяка и освобождая себе тем самым путь, — обещал, что не будешь ревновать! Где мы теперь, Йоэль? Я тебе не верю! Неужели ты сам не боишься, что твоя агрессия рано или поздно выльется во что-то действительно страшное?! Вот я — да! — Я тебя не трону, клянусь, — повторяет сбивчиво, будто в лихорадке, Хокка, хватая Моиланена за запястье в попытке удержать, — пожалуйста, Нико!       Младший вокалист вскрикивает — пальцы Йоэля так сильно сжимают его руку, что на ней остается синяк. С ужасом взглянув в лицо такого же ошарашенного парня, он выдергивает запястье и, прижав его к своей груди, ломано шепчет: — Если ты хоть сколько-нибудь меня любишь, отпусти…       Брюнет делает шаг к двери, Хокка по инерции двигается следом, не теряя надежды остановить, но уже не рискуя подойти ближе. Даже от этого небольшого шага Моиланен отшатывается, точно от огня. — Умоляю, Йоэль, я боюсь тебя, слышишь? Позволь мне уйти, — вновь просит младший, забившись в самый угол у входной двери.       Парень весь дрожит от страха, глядя широко распахнутыми глазами будто в самую душу старшего. Тот замирает, кусая губы и сжимая руки в кулаки до побеления костяшек в попытке выместить весь ураган своих эмоций в хоть какую-то физическую боль — едва ли она отрезвляет. — Я люблю тебя… — совсем уж жалко шепчет Хокка, впиваясь взглядом в заполненные влагой любимые глаза, напоминающие свежую зелень, усыпанную росой.       Сказав это, Йоэль действительно отпускает. Отпускает, но, едва Нико закрывает за собой дверь, кажется, становится мертв. Полностью мертв внутри. Даже оказавшись ниже несколькими лестничными пролетами, Моиланен слышит, как из некогда их квартиры доносится крик. Полный боли, отчаяния и ненависти. Ненависти к самому себе, в первую очередь. А затем и грохот, знаменующий превращение их крохотной вселенной в жалкие, убивающие ностальгией руины. На секунду брюнет даже думает наплевать на все и вернуться, но затем понимает: один раз Хокка отпустил, второй раз он этого уже не сможет. — Ему было невыносимо, — глухо произносит вокалист, оторвав лицо от ладоней и взглянув на молчаливого Лалли, — он прошел через ад, отпустив меня тогда… — Тебе будет так же больно отпускать его теперь? — уточняет Томми, уже наверняка зная ответ. — Нет, совсем не так, — качает головой Моиланен. — Ты прав, это нечто другое…       Несколько совершенно простых вопросов ударника помогают вокалисту понять в один миг все то, что он не мог осознать весь этот месяц. Он действительно держится за прошлое. То прошлое, где между ним и Йоэлем нет пропасти, порожденной непониманием, где Хокка не окружен тьмой и сидящими в ней демонами собственного разума, где Нико готов быть проводником в этой самой тьме и вести его на свет, где они счастливо смеются, упорно валяясь в постели целый день, где гуляют по набережным, держась за руки и поедая мороженое.       Когда-то Моиланен сдался и отказался бороться за любовь, когда-то уже отпустил Хокка, потребовав того же для себя. Теперь слишком поздно хвататься за утраченное счастье, им обоим нужно строить новое с кем-то другим. С кем-то, кто у Нико, в отличие от Йоэля, уже есть. — Томми, отвези меня домой, пожалуйста, — шепчет брюнет, резко подорвавшись с места и выпрямившись в спине. — Конечно. Думаю, нам стоит подкрепиться, дорога дальняя все-таки, — отмечает Лалли, поднимаясь следом. — Нет, я имел в виду… отвези меня к Минне.

***

      Оказавшись на пороге квартиры, Нико теряет решимость. Всю дорогу до дома он размышлял о том, как расскажет девушке о том, что произошло в этот вечер, как она отреагирует на это, сможет ли понять его и простить. Чем больше он думал, тем меньше становился уверен в решении признаться. Однако теперь выбора нет. За дверьми подъезда холодная ночь, и податься ему больше некуда.       Робко постучав в дверь, Моиланен замирает, позабыв даже о том, как дышать. В первые секунды из квартиры не доносится ни звука, и он даже успевает подумать о том, что Минны нет дома. Однако едва он заносит кулак, чтобы постучать вновь, как раздается щелчок, и ему отворяют. — Нико! — радостно восклицает блондинка, мгновенно потянувшись к парню с объятиями.       Брюнета грызет совесть. Девушка искренне радуется его появлению, тепло принимая, несмотря на сложности, возникнувшие в их отношениях лишь по его вине. А еще она красивая. Очень красивая даже в пижаме и с дурацким пучком на голове, щурящаяся от яркого коридорного света. — Приве-е-ет, — протягивает Нико, стискивая ее в своих руках, даже поднимая над полом и утыкаясь носом в пахнущие чем-то цветочным волосы. — Я так поздно и без предупреждения, извини. — Как ты здесь оказался? — интересуется она, чуть отстраняясь, чтобы взглянуть в родные глаза. — Я думала, ты нескоро вернешься из Оулу. Все в порядке? — Мы приехали с парнями на день рождения Алекса, — откликается брюнет, ласково поглаживая ее по спине между лопаток, — они отправились назад, а я решил остаться с тобой. А в порядке ли… Не совсем, по правде говоря. — Что-то случилось? — сразу же напрягается Минна, нахмурив аккуратные бровки. — Не томи. Идем, я заварю нам чай, а ты все расскажешь.       Вокалист позволяет ее тонкой руке обхватить его запястье и потянуть вглубь квартиры. Направляясь за девушкой, Моиланен борется с самим собой, терзаясь между правдой и ложью. Ему так не хочется делать ей больно, но в то же время он понимает, что сделает еще хуже, так и не сознавшись в допущенной ошибке, что подвергнет риску их пока еще возможное совместное будущее. — Минна, я должен тебе признаться кое-в-чем, — вздыхает Нико, боясь передумать, когда девушка опускает перед ним чашку, наполненную его любимым чаем. — Да? — осторожно подталкивает она, опускаясь на стул напротив.       Шумно сглотнув, Моиланен стискивает ладонями свою кружку и, уперев взгляд в стол, глухо шепчет: — Я поцеловал Йоэля.

***

      По пути в Оулу парни решают сделать остановку в Ювяскюля, чтобы дать Алекси возможность передохнуть и выпить кофе. Лишь когда перкуссионист тормозит у небольшого придорожного кафетерия, он выпускает вспотевшую ладонь Йоэля из своей, невольно поражаясь тому, что за всю долгую дорогу никто из них так и не решился этого сделать.       Пока вокалист удаляется в туалет, гитаристы занимают места за столом напротив Алекси, оставляя Хокка возможность сесть бок о бок с ним. Парень будто нарочно их не замечает: рассеянно оглядывает безлюдное помещение с тусклым, местами мигающим светом, делая небольшие глотки крепкого американо. — Алекси, эй, — в конце концов не выдерживает молчания друга Порко, — ты как?       Сощурившись, Каунисвеси опускает чашку на стол и, утерев костяшками кончик носа, умиляя парней этой своей очаровательной привычкой, откликается: — Все прекрасно.       Басист одаряет брюнета выразительным взглядом, ясно давая понять — их так просто не проведешь. Перкуссионист вздыхает и, стушевавшись, объясняет: — Все сложно. Я… очень счастлив, что вы все сегодня рядом, что вы, наконец, обрели друг друга и вам хорошо вместе. Просто то, что было между Йоэлем и Нико… Я не могу так просто выкинуть это из головы. Это больнее, чем я мог себе представить. — Ты не веришь, что он не желал этого поцелуя? — тихо спрашивает Олли. — Нет. Я не верю, — отрезает Алекси, прикусив губы.       Не силясь наблюдать за терзаниями друга, гитарист протягивает ладонь к его сжатой в чуть подрагивающий кулак руке и, накрыв ее, заявляет: — А я знаю, что может тебя порадовать, — в глазах Каунисвеси проскальзывает интерес, и Порко спешит продолжить. — Раз уж мы рассказали вам о нас, то, думаю, можно поделиться еще одной новостью. — У вас будет ребенок?! — саркастично восклицает Алекси, театрально удивившись. — Дурак, — усмехается Йоонас. — Слушай, я знаю, как сильно ты переживаешь из-за штрафа и оставшейся суммы. И хоть она действительно большая, но я ведь обещал, что решу эту проблему. — Да ладно… — тут же посерьезнев, выдыхает Каунисвеси в неверии. — Как? — Мы с Олли будем жить вместе, — поясняет гитарист, но Алекси все равно не видит связи, — а мою квартиру в Оулу мы продаем. Этих денег хватит, чтобы заплатить за все и не остаться с голой жопой.       Перкуссионист подрывается. Резко поднявшись из-за стола, тянется к Порко и заключает его в крепкие объятия, шепча: — Боже мой, спасибо… Спасибо тебе, Йоон. Я никогда этого не забуду.