***
Монотонный голос оператора аэропорта в который раз уведомляет о завершении регистрации на рейс в столицу. Одиноко сидящий в вип-зале перкуссионист вновь оглядывается по сторонам в поисках друзей — все давно должны были подъехать. Он пытался дозвониться хоть до кого-то, но ни Олли, ни Йоонас ему не ответили, а Йоэль отписался кратким, но все же вызвавшим улыбку сообщением: «Подъезжаю ❤️». Тот факт, что Хокка уже рядом, успокаивает. По крайней мере, он не оставил его одного. Конечно, прошлый вечер да и сегодняшнее утро усыпили тревогу и позволили Алексу довериться Йоэлю и его словам, но каждая мелочь тем не менее неизбежно ставит это шаткое доверие под угрозу. На глаза вдруг ложатся чьи-то узкие ладони — Каунисвеси безошибочно узнает руки, которые изучил до самых мелких шрамов, оставляя на них беглые поцелуи. Дотронувшись до них своими пальцами, брюнет расплывается в улыбке. — Я успел соскучиться, — шепчет вокалист, медленно отнимая ладони от лица парня, — но задержался не просто так… Прежде чем Алекси успевает спросить о причине, блондин оказывается уже перед ним, держа две совершенно неожиданные для него вещи: пышный, но аккуратный букет из ирисов и того самого плюшевого медвежонка, которого он подарил Хокка после аварии. — Йоэль, это… — выдыхает Каунисвеси и в смущении накрывает губы ладонью, пряча за ней вмиг появившуюся на лице счастливую улыбку. — Я думал, ты шутил про цветы… да и Тучка. — Тучка? — умиленно усмехнувшись, переспрашивает Хокка. — Ну, он у меня с детства, так что… — смеется Алекси, принимая из рук парня цветы. — Почему ирисы? — робко уточняет он. — Ох, постой секундочку, — вдруг начинает суетиться вокалист, похлопав по карманам в поисках телефона и, наконец, найдя его в кожанке. — Вот, Тучку тоже подержи, — весело добавляет он, открывая камеру на смартфоне, — и улыбочку. Впрочем, последнего Йоэль мог и не говорить — на лице брюнета искренняя счастливая улыбка. Фото, которое он так рвался сделать, получается с первого кадра, и он спешит продемонстрировать его парню. — Ты только глянь, какой цвет, — поясняет он, кивнув на букет в руках Алекса, и тогда тот понимает — оттенок ирисов и впрямь точь-в-точь, как его глаза. — Я, даже не заходя в магазин, увидел и просто не смог пройти мимо. — Йоэль… — широко улыбнувшись, вновь повторяет брюнет. — О, и еще кое-что! — не теряя энтузиазма, добавляет Хокка, ткнув на кнопку переключения камеры на фронтальную и вытянув руку перед собой. — Нужно запечатлять такие моменты, как этот, согласен? Прежде чем раздается звук затвора камеры, вокалист касается губами щеки растерянного парня. Снимок получается дурацкий: они оба смущены, а сам кадр чуть смазан. Однако это ничуть не умоляет его важности как доказательства начала чего-то большого и, хотелось бы верить, прекрасного. У Каунисвеси даже не находится слов. Он совсем не ожидал подобного от Хокка, потому лишь тянется к нему руками, призывая в свои объятия, а затем крепко-крепко прижимает к себе, трепетно целуя в щеку и мысленно ликуя, что в отдалении от гейтов совсем нет людей. — Пассажиры Йоонас Порко, Олли Матела, Алекси Каунисвеси и Йоэль Хокка, вылетающие рейсом AY438 компании Finnair в Хельсинки, просьба срочно пройти к выходу на посадку №14. — Вот черт, — смеется Хокка, — я еще ни разу на рейс не опаздывал. — Зато Порко с десяток, — задорно отмечает Алекси. — Кстати, он не писал тебе? Вдруг что-то случилось? — Да, я совсем забыл, — кивает вокалист, в спешке подхватывая все, и свои, и перкуссиониста, вещи. — Они с Олли прилетят чуть позже. В самолете расскажу.***
— На самом деле с Йооном я так и не связался, — печально заключает Хокка, едва самолет отрывается от земли, — но мне позвонил Томми, сказал, что он у него сейчас. — А что случилось рассказал? — уточняет обеспокоенно Алекси. — Вкратце и сумбурно, — вздыхает Йоэль. — Якобы вчера Порко был на ужине у всего семейства Матела. Они планировали сделать каминг-аут или что-то типа того, но… — Родители взбесились? — угадывает перкуссионист, хоть и меньше всех знакомый с семьей Олли, но уже хорошо осведомленный о сложностях понимания между ними. — Именно. Отец едва душу из Йоона не вытряс, наговорил кучу гадостей о том, что тот всю жизнь их сыну испортил… Ну, мы тебе рассказывали, как оно раньше было, в первые годы. В общем, Олли вынужден был остаться в Оулу, а Порко отказался ехать без него — не хочет его один на один с этим оставлять. — Будет добиваться благословления? — тоскливо усмехается брюнет. — Похоже на то, — кивает Хокка, — но думаю, что все будет хорошо. Все-таки Йоон отличный парень, и они должны понять, что Олли с ним повезло. Ну, и наоборот, разумеется. Перкуссионист затихает, задумчиво глядя на спинку кресла перед собой. Слова Йоэля в самом деле его огорчают. Ему больно. Больно за Олли, который вынужден отсрочивать свое счастье из-за глупых предрассудков и консерватизма своих родителей. Алекс никогда не сталкивался с непониманием семьи. Напротив, получал от нее лишь поддержку, особенно в самые тяжелые для себя времена. Пока Хокка был в больнице, а сам он сгорал от страха за любимого и дорогого сердцу человека, отец разделял это с ним — утешал и подбадривал, чутко улавливая грань, когда ему нужна его помощь, а когда — одиночество. — Все в порядке? — заметив перемену в настроении Каунисвеси, спрашивает вокалист. — Ты же не переживаешь, что и мы столкнемся с такой проблемой? — Н-нет, вовсе нет, — заторможено откликается Алекси. — Мне просто обидно за Олли. Что до моих… поверь, они будут счастливы узнать, что мои чувства стали, наконец, взаимны. — А они знали? То есть ты рассказывал им о нас? — Да что там рассказывать, — отмахивается брюнет, — я ведь как открытая книга — не могу скрывать того, что испытываю к тебе. Только ты, дурак, столько времени слепым был, — беззлобно замечает он. — Знаю. Прости меня за это, — виновато шепчет Хокка, погладив парня по плечу. — Что касается моей семьи, так они из штанов от радости повыпрыгивают, настолько сильно любят тебя, если честно, — не сдерживает он смеха. — Так что, по крайней мере, здесь мы можем быть спокойны. — Йоэль, — взволнованно обращается Каунисвеси, — по правде, я хотел бы попросить тебя не говорить пока об этом. Никому. Даже парням… — Что? — хмурится блондин, мягко отстранив Алекси от себя, чтобы взглянуть в его глаза. — Почему? — Я боюсь поспешить, — поясняет осторожно брюнет. — Да и Нико… Я не хочу, чтобы это травмировало его слишком сильно. — Если тебе кажется это правильным, то хорошо, — нехотя соглашается Хокка. Благодарно улыбнувшись, перкуссионист прикрывает глаза и плавно опускает голову на грудь Йоэля. Размеренное сердцебиение всегда успокаивает его, напоминает о том, что весь тот кошмар, который долгое время держал их в своем плену, наконец отступил перед счастьем, тихонько подкравшимся к ним тотчас, как угасла всякая на него надежда. По правде, Алекси ненавидит вспоминать первые две недели после аварии, в которую по несчастью попал Хокка, но просто не может иначе. Вопросы, так и не получившие ответов, мучают его, не отступая ни на один день. Вопросы, которые он так долго не решался задать, боясь напомнить Йоэлю о причинах, толкнувших его к столь безрассудному поступку. Возвращаться домой, так и не поговорив откровенно, тем не менее, Каунисвеси не может. Чувствует, будто так позволяет прошлому держать их в своих тисках, будто саморучно закрывает перед ними двоими врата в такое прекрасное, лишенное лжи и недопонимания будущее. — Йоэль, а можно спросить тебя кое о чем? — машинально срывается с губ брюнета. — Конечно, малыш, о чем угодно, — отвечает не ожидающий подвоха вокалист. — Вы с Нико ведь расстались уже довольно давно. И да, тебе было плохо, временами просто пиздец, как плохо, но ты держался. Что такого случилось в Оулу, что ты… — Я понял, — кивает Хокка, освобождая Алекси от ответственности за лишние слова. — Знаешь, я и сам много думал об этом. Наверное, главная причина в том, что в тот вечер я… я сам не знаю, зачем, но буквально занимался мазохизмом — обходил все наши с ним места одно за другим, вспоминал былое, вспоминал о том, в чем был неправ. — И много такого? — аккуратно уточняет Каунисвеси. — Ты заслуживаешь знать, как никто другой, что да, — печально отвечает Йоэль. — Есть кое-что, о чем я расскажу тебе… — он запинается, рвано выдыхая, — в более подходящей обстановке. И я очень хочу верить, что это не испортит того, что есть между нами. — Это невозможно, Йоэль, — усмехнувшись, откликается Алекси. — Как-то раз ты сказал мне то, о чем я долго думал после. Ты сказал о вас… и о том, что ты мог сделать ему больно, — он делает паузу и совсем робко шепчет, — в физическом плане. — К сожалению, я не могу это отрицать, — понуро качнув головой, выдыхает Хокка, — обещаю, я расскажу тебе все. Я меньше всего на свете хочу допустить те ошибки вновь. С тобой… В бизнес-классе самолета очень кстати безлюдно. Поэтому, пока в их части салона нет снующих туда-сюда стюардесс, вокалист склоняется к лицу Каунисвеси и, мягко скользнув по его щеке ладонью, накрывает любимые губы медленным поцелуем. Глухо выдохнув, перкуссионист отвечает — так же нежно, не углубляя. Этой лаской блондин будто заранее извиняется за всю ту правду, которую вынужден будет раскрыть. Алекси же, откликаясь на нее, уже прощает. Ему совершенно неважно, что и в каком масштабе — Хокка он бы списал любые грехи. За ним он бы ринулся и в огонь, и в воду, и в едкую кислоту. Вместе с ним он бы закапывал трупы, судорожно выдумывая алиби, которое его самого же погубило бы. Ради него он забыл бы о существовании морали и устоев. Забыл бы о той боли, что причинили ему самому однажды. Йоэлю он бы дал еще один шанс. И еще. И так до бесконечности, ведь отпустить и отступиться просто не смог бы. — Я не подведу тебя, — шепчет вокалист в самые губы Каунисвеси, — на этот раз я все сделаю правильно.***
Зная точное время прибытия друзей в Хельсинки, Нико решает встретить их в аэропорту. В конце концов, они действительно долго были в разлуке, он успел истосковаться по всем четверым. За это время в его жизни многое изменилось. Прежде всего, как ему кажется, он сам — его мировоззрение и восприятие. То, что долгое время было совершенно неочевидным и нашло свой выход в словах Томми, спровоцировало все эти изменения и заставило Моиланена пересмотреть свои взгляды на жизнь, на прошлое и на близких людей. Цепляясь за прошлое, вокалист совсем не видел прекрасного настоящего. Точнее сказать, перестал его видеть в тот самый момент, когда обнаружил Хокка на полу его квартиры с лезвием в окровавленной руке. Похоже, это слишком шокировало его, выудив из подкорки теплые воспоминания и породив чувство вины. Вины за собственноручно разрушенное счастье, за разбитое сердце человека, которого он клялся любить и оберегать всю свою жизнь. Вины, толкнувшей его на глупый, фактически безрассудный поступок — побег. Уехав в Эспоо, Моиланен бежал в первую очередь от самого себя, от необходимости обуздать собственные чувства и желания. Как бы это ни было трусливо, но это дало Йоэлю шанс. Освободиться, наконец, от Нико, от любви к нему. Это было правильно. И это спасло их обоих. Старшего — от призраков прошлого, а младшего — от той паутины, что сплел для себя же он сам, мечась от разума к сердцу и обратно. Парней Нико замечает совершенно случайно. Те незаметно покидают зону прилета, волоча за собой пару увесистых чемоданов и пряча хорошо известные в Финляндии лица под козырьками неизменно черных кепок. Вокруг совсем никого не замечают, впрочем, и внимания не привлекают тоже. По крайней мере, постороннего, ведь Моиланен просто не мог не узнать этих двоих. Широко улыбнувшись, он уже намеревается поспешить к ним, однако именно в этот момент Хокка вдруг тормозит у одного из коридорных закутков и, схватив тут же растерявшегося Алекса за запястье, тянет за собой прочь от чужих глаз. Вот только не от глаз младшего вокалиста. Он все еще отчетливо их видит. В руке Каунисвеси оказывается пышный букет ярко-голубых цветов. Быть может, Нико бы и не обратил на него внимания так скоро, если бы тот не попытался скрыть им их с Йоэлем лица. Счастливые до безумия лица. Но Алекси это делает, что не мешает Моиланену, тем не менее, разобрать того, как растянутые в улыбках губы стремительно приближаются навстречу друг к другу. Хокка целует парня настойчиво, ясно давая незримому наблюдателю понять, что они теперь вместе. Впрочем, и перкуссионист отвечает ему с такой самоотдачей, словно тосковал по этим ласкам целую вечность. Младший вокалист вдруг понимает, что так оно и есть. И он хотел бы радоваться за него и за них обоих, обретших, наконец, понимание всей ценности того, что вспыхнуло и разгорелось между ними в один миг, но не может. Ведь старший никогда не казался настолько же лучащимся теплом и светом рядом с ним. Никогда. Это больно. С нежеланием отрываясь от губ брюнета, Йоэль смеется. Нико не слышит его смеха и мысленно благодарит Бога за это, ведь он не слышал того вот уже несколько лет. В компании, с друзьями, на работе — да, но не наедине. Не так, как с Алексом, совершенно точно ляпнувшим какую-то глупость и вызвавшим тем самым столь яркую реакцию. Рядом с младшим вокалистом старший сгорел дотла и погас — тот просто не смог разжечь его вновь. Алекс же — да, даже на исходе собственных сил. Сглотнув, Моиланен переминается с ноги на ногу, никак не решаясь двинуться навстречу, чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие. В конце концов, это оказывается и не нужно. Вдоволь наобжимавшись вдали от любопытных глаз, Хокка и Каунисвеси направляются аккурат в его сторону, предусмотрительно расцепив прежде сплетенные руки. «Видимо, чтобы не навлечь на себя лишние слухи», — смекает он. — Нико! — восклицает Йоэль, заметив, наконец, друга и тут же ускоряя шаг. — А ты-то как здесь оказался? — Что значит как? Вас встречать, конечно! — Моиланен смеется, надеясь, что тем самым сокроет от глаз самых близких людей то, что в самом деле ему совсем не до смеха. — Вот только где… — Остались в Оулу, — поспешно отвечает Алекси. — Небольшой конфликт с родителями Олли, Йоон остался поддержать его. Перкуссионист вовсе не врет другу. Лишь недоговаривает, оставляя за парнями право рассказать Нико обо всем самостоятельно и лично. По крайней мере, он бы сильно не хотел, чтобы о таком говорили за его спиной, пускай даже самые близкие друзья. — А вы, я смотрю, тоже не с пустыми руками, — не сдерживается младший вокалист, кивая на опущенный Каунисвеси букет. Тот тушуется, не сразу находясь для слов — Моиланен же все прекрасно понимает, потому дает Алекси спасительную минуту, чтобы придумать хоть какую-то ложь. — Да фанаты, знаешь, нигде от них покоя нет, — в итоге отмахивается он. «Дурацкая отмазка», — заключает Нико про себя с тоской глядя на злосчастные цветы, что цветом точь-в-точь, как глаза Алекси. По коже пробегает дрожь — ему-то Хокка никогда не дарил цветов, хотя прекрасно знал о его к ним любви, впрочем, как и не зажимал вот так посреди оживленного аэропорта и тысяч посторонних глаз, просто потому что не мог устоять перед желанием поцеловать. С ним Йоэль был другим. Любящим, да. В этом нет сомнений. Но другим. Неопытным и не осознающим всей ценности и хрупкости выстроенных ими за годы трепета и доверия. Ради Каунисвеси же он, похоже, готов измениться, готов начать ценить. И, глядя на широкую улыбку брюнета, Моиланен понимает, что ему это действительно удается. — Что ж, я в самом деле хотел бы посидеть где-нибудь вместе, как в старые добрые, — все-таки решается предложить Нико. — Но если у вас есть другие планы… — Да нет, — к удивлению младшего вокалиста, первым откликается Алекси, — думаю, отличная идея. Йоэль? — уточняет он. — Да-да, согласен, — охотно подтверждает Хокка. — Только вот шумихи совсем не хочется. Все эти бары, пабы… Честно говоря, я пока не готов. Слишком много соблазнов, ну, знаете… — Никаких баров. Принято, — улыбнувшись, откликается Нико. — Как насчет родных стен студии? — Уже другой разговор, — кивает Хокка. — Подкинешь нас до дома? А вечером встретимся там. — Конечно, — тут же соглашается Моиланен. — Идемте-ка, поможете отыскать машину на парковке. Опять забыл, где ее поставил…***
Пустующая несколько долгих недель кряду студия заполняется смехом, звоном наполненных ни то содовой, ни то пивом бокалов, ароматом свежеприготовленной и доставленной к столу пиццы. Из колонок доносится намеренно приглушенная музыка. В ней легко узнать одну из любимых всеми песен Backstreet Boys. Все будто становится на свои места. Ну, или почти все. Не хватает парочки из вечно шумного Йоонаса и такого же неугомонного Олли и, конечно, самого редкого гостя репетиционной в столице — Томми. Тем не менее, даже троим собравшимся есть о чем поговорить, есть что вспомнить. Вот только события последней пары месяцев каждый из них упорно игнорирует, не желая портить неожиданно воцарившуюся праздничную атмосферу. Что уж там, это действительно праздник. Как для Йоэля, победившего все невзгоды и вернувшегося в строй, так и для Нико и Алекси, с трепетом и волнением наблюдавших за этим нелегким путем. — Нет, и все-таки надо как можно скорее вернуть их сюда! — настаивает успевший захмелеть Моиланен, отставив очередную опустевшую бутылку на стол. — Давайте выкрадем Олли из дома! — выдвигает он гениальное предложение. — Томми обещал, что это на несколько дней, не больше, — успокаивает друга Хокка. — Думаю, что нам и втроем есть что порепетировать. Уверен, когда парни услышат мой вокал спустя два месяца простоя, они разрыдаются, как девчонки, увы, не от восторга. — Эй! — мягко толкнув Йоэля в бок локтем, восклицает Алекси. — С твоим голосом все прекрасно. Тебе хватит и пары часов разогрева, вот увидишь. — Тебе я вынужден поверить, — тепло смеется Хокка, потрепав брюнета по волосам. — Но если ты ошибешься, будешь мне должен. — Что же? — Думаю, что одно желание, — протягивает Йоэль, загадочно взглянув на парня. — Может сразу три? — хитро улыбнувшись, уточняет Каунисвеси. — Я все еще здесь! — возмущенно заявляет Нико, отсалютовав друзьям полупустым бокалом. Слова Моиланена лишены злости или ревности — наигранная обида и ничего более. По крайней мере, сейчас, глядя на этих двоих, он чувствует себя совершенно беспечно, свободно от прежде связывающего его по рукам и ногам прошлого. «Они заслужили быть счастливыми», — напоминает он себе, наблюдая за тем, как друзья с трудом удерживаются от желания касаться друг друга, и однозначно решая, что должен сообщить об этом Хокка, расставить все так и не поставленные раньше точки. От перепалки с Йоэлем перкуссиониста отвлекает телефонный звонок. На дисплее высвечивается его совместная с Порко фотография. Алекси медлит — бросает быстрый взгляд на притихшего Нико и все же решает отойти, не желая ненароком сказать в его присутствии что-то лишнее. Впервые за долгое время вокалисты оказываются наедине. Моиланен ловит себя на мысли, что это действительно подходящий момент, чтобы сказать Хокка о главном. Глубоко вдохнув, он опускает ладонь на расслабленно лежащую на диване руку блондина и тихо обращается к нему: — Я рассказал Минне о том поцелуе… — Что?.. — невольно вздрогнув от неожиданного прикосновения, переспрашивает Йоэль. — О том поцелуе на дне рождения Алекси. Я рассказал ей. — А, ты об этом… — протягивает Хокка, задумчиво взглянув на брюнета. — Мы много говорили. Я рассказал о нас, о том, через что мы вместе прошли. Но, главное, я рассказал о том, что сам лишь недавно осознал. Мы слишком долго цеплялись за прошлое, Йоэль. Наша история была долгой и прекрасной, да, — улыбнувшись, кивает Нико, — но нам нужно оставить все позади и двигаться дальше. Минна поняла меня и… дала еще один шанс. Я не хочу его проебать, как и не хочу, чтобы это случилось с тобой. Ты и Алекс — вы просто невероятная пара. — Но я… — пытается оправдаться Хокка. — Ты не говорил, знаю, — усмехнувшись, отвечает Моиланен, не дав другу договорить. — Даже если бы я не увидел ту мелодраму, которую вы устроили прямо в аэропорту, я бы все равно понял. Ты светишься, Йоэль, светишься рядом с ним, а он — рядом с тобой. Он без ума от тебя. И он достоин твоей взаимности, как никто другой, — добавляет брюнет. — Нико, — выдыхает Хокка, сжав руку парня в своей, — ты не представляешь, насколько это важно для меня. — Представляю, — тепло смеется Моиланен, — иначе бы не стал говорить об этом. Но я… наверное, я посчитал, что будет несправедливо не сказать тебе всего этого. — Спасибо, — понизив голос до шепота, благодарит блондин, придвинувшись к другу и притянув его в свои спонтанные объятия. — Я люблю тебя, Хокка, — уткнувшись в плечо старшего, откликается Нико. — Это неизменно. В полумраке комнаты, освещаемой лишь одним настенным бра, друзья не замечают тихонько вошедшего лишь несколькими секундами ранее перкуссиониста. Тот замирает в дверном проеме, отказываясь верить как глазам, так и ушам. «Этого не может быть!» — пытается внушить он себе. — «Я неправильно понял, все не так, это не взаправду…» — хаотично думает он, торопливо отступая в сторону коридора, схватив на ходу куртку. Выпустив Нико из объятий, Йоэль отвечает робкое «я тоже». Он, наконец, ощущает себя окрыленным. Ему больше не нужно переживать и бояться, больше не нужно прятаться. По крайней мере, от того, кому он меньше всего желает причинить боль. Однако чувство воодушевления почти сразу прерывает резкий хлопок входной двери. По спине пробегает холод. Вот только вовсе не от ворвавшегося в комнату сквозняка. Он снова подорвал его доверие.