Join me in Death

      Первый концерт группы с момента аварии состоится прямо перед Рождеством, за один вечер до сочельника. За месяц в столице Йоэль почти полностью восстанавливается после полученных травм. Под чутким руководством перкуссиониста, окончательно перебравшегося в его дом, реабилитация проходила даже приятно. Будь то задания, которые давал психотерапевт, или физиотерапия с ненавистными Хокка упражнениями — все давалось легко.       В самом деле, поначалу Алекси совсем не хотел спешить с совместной жизнью и в первые дни в Хельсинки и правда исправно ночевал у себя дома. Однако в какой-то момент он приехал к вокалисту на одну ночь, потому как того измучила бессонница, и больше в свою квартиру не возвращался. Только за вещами и только спустя пару недель, когда его появления на студии исключительно в вещах Хокка стали вызывать действительно много вопросов у все еще не знающих об их отношениях друзей.       Для Йоэля же месяц, проведенный рядом с Каунисвеси, оказался самым счастливым в его жизни. Раньше он и представить себе не мог, что ему будет настолько комфортно и хорошо в отношениях с кем-то без какой-либо физической близости. Однако ему действительно хватало лишь того, что парень позволял обнимать себя ночами, забираться прохладными ладонями под футболку и согревать их о теплый торс, целовать во все более и более волнующие места. Вокалист по-прежнему готов дать Алекси столько времени, сколько тому потребуется, пускай даже если это займет не один год. — Ты чего такой задумчивый? — теплое дыхание обжигает ухо, а шею обвивают покрытые татуировками с цветами и неприметными улочками руки. — Парни тебя потеряли. — Вспоминаю то безумие, что творилось в нашей жизни последние пару месяцев, — отвечает Хокка, с улыбкой обернувшись на повисшего на нем брюнета. — На сцене будто вечность не были… — Волнуешься? — понизив голос до шепота, интересуется перкуссионист. — Немного, — уклончиво отвечает Йоэль. — Скорее, переживаю за реакцию людей на меня после всего случившегося. Боюсь, что это может отразиться на группе. — Поверь, если бы это восприняли так негативно, то мы бы на сцену и вовсе не вернулись больше, — пожимает плечами Каунисвеси, отстранившись от блондина и шагнув в сторону выхода на сцену. — Все будет в порядке. Фанаты по нам скучали, вот увидишь.       Йоэль оказывается вынужден согласиться. Поклонники и правда неустанно поддерживали как его самого, так и всю группу на протяжении всего этого непростого периода. Конечно, находились и несогласные, перечитавшие желтой прессы и клеветы на Хокка, люди, посчитавшие позором дальнейшее почитание предавших их кумиров. Даже иронично начинать первый после перерыва концерт с «We are no saints». Прежде неодобрение ранило вокалиста слишком сильно, теперь же он находит необходимые ему подтверждение собственной значимости и обожание в родных бирюзовых глазах и уже не нуждается в чем-то большем.       Проходя на сцену, он даже не оборачивается на гудящую за спиной толпу. Боится того, что может увидеть. Редкие совместные с перкуссионистом прогулки по многолюдным местам дали ясно понять — большое количество людей буквально сводит его с ума. Череда бесконечных лиц с поплывшими чертами, лиц, куда больше напоминающих кукольные маски, чем нечто живое, способна в считанные секунды погрузить его в тот кошмар, что впервые был пережит в стенах больницы. Именно поэтому взгляд Хокка обращен лишь к Алекси. По крайней мере, до тех пор, пока не будет закончено интро и он не будет вынужден обернуться к толпе лицом, блондин может отчаянно цепляться за теплую улыбку отбивающего ритм по перкуссиям Каунисвеси. — Я с тобой, — беззвучно проговаривает брюнет, не сводя глаз с растерянного Йоэля, — я люблю тебя.       Кажется, на их взгляды, обращенные друг к другу, совсем никто не обращает внимания. Лишь Нико поглядывает то на одного, то на другого, не сдерживая понимающей улыбки. Алекси до сих пор не знает о том, что Моиланену все известно, а тот и не подает виду, не желая никого смущать.       Когда интро подходит к концу и группа оборачивается к залу, поклонники взрываются овациями. По коже каждого на сцене бежит дрожь. Парни успели позабыть сладкое чувство эйфории, испытываемое от светящихся обожанием людей. Лишь Хокка никак не может насладиться им в полной мере. Усилием воли он заставляет себя сосредоточиться на чем угодно, кроме множества лиц у сцены.       Световой пульт управления в центре зала, закулисье, пол и так по кругу. В какой-то момент вокалисту даже кажется, что он способен игнорировать сотни обращенных к нему пластиковых лиц, но ближе к середине выступления его стратегия терпит провал. Он поступает будто ребенок, до чертиков страшащийся монстров, которые скрываются в темноте, но тем не менее упорно в этот мрак вглядывающийся. Секундное любопытство, вызванное справедливым вопросом «а есть ли чего бояться?», заставляет Хокка опустить взгляд на фанатов.       Это оказывается ошибкой. Когда-то Йоэль мог переключать свое внимание с одного человека на другого, обращаться к ликующей толпе, но теперь он эту возможность потерял. Картина, представшая перед ним, кажется безумной — от этого голову ведет, а в глазах стремительно темнеет.       Младший вокалист отчетливо видит момент, когда старшего кроет. Пошатнувшись, Хокка делает неустойчивый шаг назад, машинально выпуская микрофон из резко ослабших рук. Моиланен без промедления двигается к нему, надеясь помочь, но не представляет себе, как. Все, что ему остается делать, так это подхватить блондина и не позволить ему упасть. — Йоэль… — выдыхает Нико, не понимая, что именно происходит с другом. — Йоэль! — не обращая никакого внимания на затихшую в потрясении толпу, выкрикивает Алекси, срываясь со своего места. — Йоэль… — тише повторяет он, падая перед тем на колени и обхватывая побледневшее лицо ладонями. — Смотри на меня, слышишь?       Нико и остальные парни из сбежавшейся к ним команды отступают, не желая мешать. Кажется, в зале никто даже не дышит, пока перкуссионист поглаживает щеки и шею Хокка, надеясь хоть как-то его отвлечь. Его слова совершенно точно слышны всем зрителям в первых рядах, но какое это имеет значение, когда единственное, что может помочь ему прийти в себя — это ласка и внимание Алекси? — Я рядом, милый, рядом, — неустанно повторяет брюнет, глядя в потерянные глаза блондина, — все хорошо, смотри только на меня… — добавляет он, проследив направление взгляда вокалиста и моментально смекнув, что именно стало причиной его состояния.       Бережно придерживая Йоэля за плечи, Алекси поднимается на ноги и тянет его за собой, чтобы затем поймать в свои крепкие объятия. Он знает, что тому просто необходима пауза, прежде чем вновь вернуться на сцену и начать петь. В том, что у вокалиста это получится, Каунисвеси даже не сомневается. — Ребят, дайте нам пять минут, справитесь? — тихо просит он, уже двигаясь в сторону закулисья. — Конечно, сколько потребуется, — наперебой откликается группа, расходясь по своим местам.       Проводив Хокка со сцены, перкуссионист помогает ему устроиться на небольшом диване в гримерной. Взяв со стола бутылку воды и немного сладостей, он передает их блондину и опускается на пол у его ног, встревоженно вглядываясь в светлые глаза со все еще расширенными в ужасе от произошедшего зрачками. — Я знал, что так будет, — сделав несколько глотков воды, печально шепчет Йоэль, — знал, что все испорчу… — Какой же ты глупый, — качает головой Каунисвеси, прежде чем взять руки Хокка в свои. — Позади большая половина концерта, и ты отстоял ее с достоинством. С ним же теперь вернешься и доведешь дело до конца. — Об этом все заголовки завтра будут, — раздраженно фыркает вокалист, отводя от Алекси взгляд. — Плевать, — стоит на своем брюнет. — Ты очень сильный, Йоэль, и никакие поганые журналисты не смогут этого изменить своими словами. Уверен, такое будет редкостью, а затем и вовсе перестанет происходить. — Я боюсь выходить туда снова, боюсь, что опять не справлюсь с тем, что вижу, и…       Перкуссионист резко приподнимается и, упершись ладонями в подушки по обе стороны от Хокка, приближается к его лицу. Договорить вокалист не успевает, его губы оказываются в плену чувственного поцелуя. Обхватив ладонями крепкую шею, Алекси проникает в чужой рот языком, вызывая у блондина глухой стон. Прежде чем тот успевает среагировать и поймать его в свои объятия, он отстраняется и, поднявшись на ноги, протягивает ладонь. — Идем, мы справимся, — утверждает Алекси, смыкая пальцы на запястье Йоэля.       Хокка вновь оказывается вынужден поверить — Каунисвеси еще ни разу его не подводил. Он уверен, это никогда не изменится.

***

      Вечеринку по случаю первого после перерыва успешного — ну, или почти успешного — концерта Алекси и Йоэль пропускают. Ссылаются на плохое самочувствие вокалиста, но остальные-то прекрасно понимают — хотят побыть наедине лишь друг с другом. Когда Хокка зажимает брюнета у стены, едва миновав порог квартиры, тот обхватывает ладонями его лицо и тихо признается: — Я так за тебя испугался сегодня…       Глаза перкуссиониста блестят красивее звезд в полумраке комнаты, освещаемой лишь пробившимся сквозь шторы тусклым уличным фонарем. Блондин завороженно разглядывает их, ловя каждую мелькнувшую даже на крохотное мгновение эмоцию: запоздалый страх, отголосок тревоги, глубокие трепет и нежность и никогда не пропадающая из взгляда, горящая пламенем любовь. Йоэль возвращает Алекси его ласку и точно так же, как он, обнимает щеки ладонями и откликается, понизив голос до шепота: — Благодаря тебе все в порядке. А еще, похоже, теперь нет никакого смысла скрываться, — добавляет он, добродушно усмехнувшись.       Скрываться и впрямь бессмысленно. Оставшуюся половину концерта они оба ловили на себе неоднозначные взгляды не то группы, не то команды, не то и вовсе поклонников из первых рядов. Конечно, для группы их отношения не оказались потрясением. Лишь Олли и Йоонас драматично обижались первые пять минут пребывания в гримерной. Но и они оттаяли, едва услышав о том, что инициатива промолчать шла не от Йоэля, а от Алекси, боявшегося все потерять или ненароком причинить боль Нико. — Думал, мы продержимся дольше, — смеется брюнет в ответ, приподнявшись на носочках так, чтобы оказаться ближе к губам, — впрочем, мне уже неважно. Главное, что парни отреагировали… хорошо. — Еще бы они были против, — отвечает в самые губы перкуссиониста блондин, — а уж как рады фанаты… — Думаешь, все всё поняли? — интересуется Алекси, дразня, отстранившись от приблизившегося Хокка, чтобы в следующий момент коснуться его скулы невесомым поцелуем. — Это ведь мог быть и дружеский порыв.       Вокалист томно выдыхает в предвкушении, когда брюнет запускает пальцы в его спутанные волосы и одним движением перекидывает их на одну сторону, открывая себе больше пространства для поцелуев. И впрямь — уже в следующую секунду нежные губы касаются его шеи, захватывают чувствительную кожу, мягко посасывают, оставляя за собой лишь бледно-алый след. — Сейчас порыв тоже дружеский? — довольно ухмыляется Йоэль, прежде чем ответить. — Даже если не поняли, то ненадолго, ведь… — он запинается, когда Каунисвеси спускается к яремной впадине и очерчивает ее горячим языком, — я больше не намерен скрываться. Я буду брать тебя за руку и обнимать, где хочу. Я буду целовать тебя, когда хочу. Я хочу, чтобы все знали, что я — твой, а ты — мой…       По коже Каунисвеси бегут мурашки от жара, зазвучавшего в любимом голосе. За прошедший месяц у них были десятки подобных моментов, которые, не взирая на обоюдное желание, в нечто большее так и не переходили. Перкуссионист знает, что обещал дать знать, когда будет готов, но так и не решился. По правде, ему было бы куда проще, если бы Йоэль сам решил все за них двоих. Сегодня же день выдался таким насыщенным, что ни на какие сомнения у Алекси просто не остается сил. Он поднимает взгляд на глядящего на него с нежностью и теплом парня и тихо произносит то, что они оба так давно хотели услышать: — Йоэль, я, наверное… думаю, я готов.       Слова парня становятся для вокалиста неожиданностью. Конечно, он ожидал, что они прозвучат однажды, но что так скоро — не мог и предположить. На губах против воли появляется широкая улыбка. Одно только осознание того, что Алекси ему доверяет настолько, чтобы преодолеть страх, мучавший его долгие годы, вызывает трепет и волнение.       Осторожно обняв перкуссиониста за поясницу, Хокка отрывает его от пола и плавно усаживает на стоящий в коридоре комод. Брюнет разводит ноги в стороны, позволяя вокалисту встать между ними и оказаться еще ближе к нему. Они делали так, должно быть, уже тысячу раз, но всегда знали, что остановятся и дальше не зайдут. Теперь же принятие всей ответственности этого шага сваливается на Йоэля, точно снег на голову, и он оказывается вынужден притормозить, чтобы понять, как действовать дальше.       Оставив одну руку на бедре Алекси, блондин двигается вплотную к нему и, мягко очертив второй скулу, опускает ладонь на заметно даже в полумраке комнаты рдеющую щеку. Он касается его, словно самого драгоценного и хрупкого хрусталя, внимательно изучая широко распахнутые в предвкушении глаза напротив. Хокка готов отступить тотчас, как увидит в них хоть толику сомнения или тем более страха.       Будто в самый первый раз, вокалист склоняется к худому лицу Каунисвеси и, нежно погладив большим пальцем самый уголок губ, накрывает их медленным поцелуем. Тот, прикрыв в забвении глаза, так же ласково отвечает. Машинально стиснув бедра Хокка ногами, Алекси опускает руку на его поясницу и сминает пальцами скрывающую ее толстовку. Ему хочется как можно скорее ощутить горячую кожу под ней, но в то же время сейчас совсем не время спешить — он сдерживает свой порыв и лишь настойчивее прижимает парня к себе.       Оторвав ладонь от ноги перкуссиониста, Йоэль перемещает ее на его затылок и ненастойчиво придерживает, пока углубляет нерасторопный поцелуй. Смущенно выдохнув, брюнет впускает в свой рот влажный язык и посасывает его, глуша тихие стоны Хокка своими ласками. Не отрываясь друг от друга, даже чтобы набрать воздух в легкие, они целуются вновь и вновь, распаляя безобидными движениями скользящих по одежде рук все большее желание. Первым зайти дальше вокалист не решается. Однако Алекси, набравшись смелости, делает это за него — запускает ладони под теплую ткань худи и оглаживает ими крепкую спину. Эта мелочь переворачивает внутри блондина буквально все.       Осознав, что можно двигаться дальше, тот тянется пальцами к рубашке Каунисвеси, одним взглядом спрашивая разрешения продолжить. Тот лишь смущенно улыбается, вместо слов потянув наверх его осточертевшую толстовку. Хокка с удовольствием стягивает ее до конца и отшвыривает прочь, чтобы затем вновь припасть к сладким губам брюнета и освободить первую пуговицу из петли. А затем еще одну и еще, пока не доходит до самой последней. Закончив, Йоэль смещается с припухших губ Алекси к его горящей щеке и оставляет на ней несколько легких поцелуев, плавно стягивая с плеч парня ставшую ненужной рубашку. Легко отстранившись, вокалист оглядывает замершего в смущении парня. — Я никогда не устану любоваться тобой, — шепчет вокалист, вновь приближаясь к брюнету, чтобы затем подхватить его под колени и плавно опустить на пол, — но на простынях в нашей спальне картина будет еще краше. — Иди ко мне, — робко улыбнувшись, просит Алекси и обвивает шею Хокка руками, чтобы вовлечь в новый поцелуй.       Ни на мгновение не открываясь от губ Каунисвеси, блондин неспешно отступает к спальне спиной. Он то и дело врезается в мебель и роняет какие-то предметы на пол, но так и не выпускает уже смеющегося между поцелуями парня из своих объятий. — Ты чертовски неуклюжий, — выдыхает перкуссионист, когда Йоэль, наконец, бережно опускает его на постель, нависая сверху. — С тобой я буду предельно аккуратен, обещаю, — заверяет Хокка.       Вокалист плавно заводит руки Алекси над головой и в следующий же момент касается их губами — запястья, сгиба локтя, плеча. Брюнет сладко выдыхает, когда тот переходит к ключицам, зацеловывает впадинку между ними. Затем проделывает тоже со второй рукой, начав на этот раз от тыльной стороны ладони. — Не бойся, хорошо? — едва слышно шепчет Йоэль, прежде чем опуститься россыпью поцелуев вниз по солнечному сплетению. — Ты можешь остановить меня в любой момент.       Перкуссионист знает, что может — Хокка давал ему знать об этом сотню раз, не меньше. Однако как же он не хочет. Борясь с собственным волнением, он цепляется пальцами за кованые прутья изголовья кровати, как если бы те были привязаны к ним. Может, и впрямь стоило бы, ведь его доверие вокалисту фактически безгранично.       Блондин, вслушиваясь в учащенные вдохи Алекси, опускается все ниже, прихватывая губами чувствительную кожу на торсе и у самой кромки джинсов, а затем, скользнув языком до пупка, поднимается наверх. На этот раз он не обделяет вниманием и напряженные соски — нежно посасывает их, лишь немного цепляя зубами. Брюнет же извивается на простынях от этой горячей ласки, истязая себя резонными вопросами: как он жил без этого раньше? Как мог пренебрегать возможностью всюду ощущать любимые губы? Как не потерять от этого разум теперь?       Когда вокалист вновь возвращается к губам, Каунисвеси едва не плавится от желания — с готовностью отвечает на каждый поцелуй, сжимая того в крепких объятиях. Продолжая отвлекать парня легкими укусами жаждущего ласки языка, Йоэль тянется к пряжке его ремня и, неспешно расстегнув ее, тянет вниз молнию на джинсах. Брюнет мгновенно замирает, опустив напряженный взгляд вниз. Но, вопреки его ожиданиям, Хокка не продолжает. Скользнув ладонью вверх по торсу, резко приподнимается и, протиснув свое бедро меж его ног и вжав в пах, обхватывает горячую шею ладонями и склоняется к его лицу. — Мы не спешим, слышишь? Вся ночь впереди, и еще сотни таких ночей, — размеренно шепчет он между нежными касаниями губ. — Все в порядке, — неуверенно выдыхает Алекси. — Ты можешь, вернее… Я хочу продолжить, — исправляется он.       Скользнув ладонью по уже ощутимо напряженному паху, вокалист устраивается в ногах брюнета и, подцепив пальцами джинсы, плавно стягивает их к щиколоткам. Не дав тому времени на сомнения и возражения, он стягивает следом боксеры и наконец скидывает лишнюю одежду на пол. Каунисвеси смущенно наблюдает за тем, как руки Йоэля с трепетом разминают его ступню, а губы касаются поцелуями одного за другим аккуратных пальцев и выступающих из-под кожи костяшек.       Блондин ласкает Алекси настолько неспешно, что тот забывается, позволяя ему беспрепятственно подниматься все выше, скользя мокрым языком по икроножной мышце, прихватывая губами чувствительное место под коленкой, покусывая внутреннюю сторону бедра. От пьянящего забытья он отключается, лишь когда ладони Хокка мягко приподнимают его таз, вынуждая согнуть ноги в коленях. — Остановиться? — тихо спрашивает вокалист, заметив тревогу, мелькнувшую в любимых глазах. — Н-нет, — все с меньшей уверенностью откликается перкуссионист. — Эй… — выдыхает Йоэль, уловив сомнение в его голосе.       Без всяких раздумий Хокка делает шаг назад. Ослабляет хватку на нежной коже бедер и, запечатлев поцелуй на торсе, равняется с Алекси, чтобы взглянуть в его глаза. Тот виновато отводит взгляд, кусая в смущении губы. Вокалист чувствует, что тот точно так же сильно жаждет продолжить, но все еще слишком боится, что вся та боль из прошлого повторится вновь. — Прости, я не знаю, откуда это опять… — начинает он, прежде чем указательный палец Йоэля касается его губ. — Все хорошо, — прерывает он ласково. — Знаешь, мы могли бы не заходить слишком далеко. Шаг за шагом и от ночи к ночи подойдем к самому важному, мм? — Йоэль… — зардев от крутящихся на языке слов, откликается Каунисвеси. — Я не хочу откладывать на потом то, чего сам так сильно хочу сейчас, — он тяжело вздыхает и, возведя взгляд к потолку, добавляет. — Боже, просто привяжи меня к кровати и трахни.       Вокалист не сдерживает печальной усмешки — настолько обессиленно звучат слова разгоряченного Алекси, замершего под ним. Хокка запускает пальцы в его волосы, неспешно перебирает короткие прядки. Тот невольно расслабляется под осторожными прикосновениями: прикрывает глаза и, выпустив простынь из рук, перемещает их на его плечи. Теплые ладони Каунисвеси скользят к предплечьям, затем вновь поднимаются к шее, поглаживают, вызывая у Йоэля бессознательную дрожь. Тот томно выдыхает, льнет щекой к одной из рук и вдруг ловит себя на невозможно волнующей мысли. Щеки вспыхивают, выдавая сошедший на кривую ход его фантазии. — А может, стоит сделать наоборот? — вырывается у вокалиста, прежде чем он успевает подумать. — Как? — уточняет Алекси, непонятливо взглянув на блондина. — Я мог бы быть снизу, — робко шепчет Хокка, — я… не пробовал прежде, если честно, но с тобой, думаю, я хотел бы.       Смысл слов вокалиста доходит до Каунисвеси не сразу. Он растерянно моргает, наблюдая за тем, как Йоэль устраивается сбоку от него на постели. Лишь когда тот настойчиво тянет его сверху, все-таки понимает. — Йоэль, серьезно? — уточняет брюнет, оказавшись меж разведенных ног вокалиста. — Я хочу заняться любовью со своим парнем, — твердо отвечает Хокка, — разве важно следовать каким-то идиотским ролям? — Нет, — кротко отвечает перкуссионист, опустив руки на обнаженный торс блондина. — Я лишь хочу выместить воспоминания о том кошмаре новым опытом, совсем другими ощущениями, тобой. — Мы обязательно придем к этому, — обещает Йоэль, перехватив руки Каунисвеси и сместив их к ремню на своих джинсах. — Давай пустим все на самотек, мм? Просто начни… — шепотом добавляет он, подтолкнув его пальцы ко все еще застегнутой пряжке.       И перкуссионист подчиняется. Ведомый охватившим его желанием, лишь сильнее распаленным Хокка, резко склоняется к нему и целует. Пальцы поспешно расправляются с пряжкой, а затем и с молнией на джинсах, пока губы продолжают дарить пьянящие ласки. Йоэль ловит себя на мысли, что поцелуи Каунисвеси слаще и желаннее любого алкоголя — он уверен, что без них его ломало бы пуще, чем наркомана без дозы.       Неуверенные прежде движения брюнета сменяются настойчивыми, будто тот и не смущался, как мальчишка, лишь несколькими минутами ранее. Прежде Йоэль и не думал, что способен так сильно наслаждаться чьей-то властью над ним. Удивительно, но мыслей о Нико не возникает ни на секунду. Он не стремится сравнить их, не жаждет даже вспоминать. Впрочем, он не может даже думать — жар поцелуев Алекси, расходящийся волнами по всему телу, захватывает все его внимание.       Скользнув языком вниз до резинки боксеров, Каунисвеси замирает и поднимает неуверенный взгляд на зардевшего от желания Хокка. Тот лишь кивает, в нетерпении покусывая шелушащиеся губы. Рвано выдохнув, брюнет неспешно стягивает с парня трусы, высвобождая из-под плотной ткани напряженный член. — Я не уверен, что знаю, как… — с сомнением протягивает он, накрывая ладонью налитую кровью головку и на пробу очерчивая ее пальцами под сладкий вздох блондина. — Тогда, — заключает Йоэль, мягко опустив Алекси назад на постель, — позволь я начну.       Когда лицо Хокка оказывается аккурат над пахом перкуссиониста, тот смущенно сопит, но картина оказывается такой до безобразия горячей, что не сдерживается и самостоятельно толкается навстречу манящим губам. Те охотно захватывают в плен налитую кровью головку.       Взгляд Йоэля ловит каждую малейшую деталь: пальцы, вцепившиеся в простынь, залегшую меж сведенных светлых бровей складочку, испарину, выступившую на выгнутой от удовольствия в шее. Каждое движение языка вокалиста выбивает из брюнета глухой стон. Тот даже не пытается их более глушить — ему слишком хорошо, чтобы стесняться показывать это Хокка.       Пока губы блондина двигаются у самого основания члена Каунисвеси, пальцы все настойчивее ласкают напряженную мошонку — он знает, что брюнет почти на пике. Тот забывается настолько, что уже самостоятельно проникает в податливый рот. И, черт возьми, Йоэль от всего этого сходит с ума: от ладони на его затылке, не позволяющей отстраниться, от головки, скользящей глубоко в горле, от рваных выдохов, сменивших собой томные стоны, от Алекси… от всего Алекси целиком — такого непривычно чувственного и горячего.       Перкуссионист отчетливо ощущает то, как слюна Хокка плавно стекает вниз, скапливаясь меж ягодиц. Это подталкивает его развести ноги чуть шире, позволив каплям очертить напряженное колечко мышц. Эта все более и более избыточная влага не позволяет ему вспоминать ужас той ночи, когда чужие грязные пальцы на сухую разрывали нежные стенки. Напротив, отбрасывает плохие воспоминания все дальше и дальше, уступая место доверию и желанию преодолеть многолетний страх.       Решение принимается мгновенно. Боясь передумать, Алекси наощупь забирается в верхний ящик прикроватной тумбы и, отыскав там заветный тюбик, передает его Хокка. Тот поднимает на него непонимающий взгляд, лишь на миг прекратив свои ласки. Перкуссионист отвечает коротко, надеясь, что Йоэль сам поймет: — Я тебе доверяю.       И вокалист понимает. Опустив ладонь на подрагивающий в напряжении член, плавно двигает ей, не давая Каунисвеси ни минуты, чтобы выровнять сбившееся дыхание. Губы же смещаются ниже. На этот раз Йоэль не встречает и малейшего сопротивления. Жажда оправдать это безоговорочное доверие охватывает блондина целиком.       Несколько легких поцелуев приходятся на ягодицы, пока пальцы свободной руки мягко массируют чуть влажный вход. Йоэлю не терпится войти ими внутрь, но он усмиряет собственные желания, неустанно напоминая себе о том, что именно так сильно травмировало Алекси в прошлом. — Расслабься, малыш, — ласково шепчет вокалист, плавно разводя его ноги шире, прежде чем вновь начать ласкать ладонью его член.       Мокрый язык осторожно касается тугого колечка мышц. Перкуссионист донельзя смущенно выдыхает и тотчас утыкается алеющим лицом в подушку. Йоэль не сдерживает усмешки, прежде чем принимается медленно вылизывать вход. Жажда ощутить Хокка в себе не отпускает Алекси ни на секунду, а лишь охватывает с новой силой, когда тот, настойчиво проникая в него языком, поднимает потемневший от желания взгляд на его лицо. — Я безумно хочу тебя, — шепчет Каунисвеси между стонами, кусая в кровь губы в нетерпении, — не мучай меня слишком долго.       Вокалист подчиняется этой отчаянной просьбе, поспешно выдавливая на пальцы избыточное количество смазки. Сейчас у него нет шанса на осечку, он должен быть предельно аккуратен и нежен. Покрывая поцелуями внутреннюю сторону бедра, Йоэль аккуратно проталкивает палец на фалангу. Он внимательно наблюдает за изменениями на лице Каунисвеси. — Все хорошо, продолжай, — поясняет брюнет, старательно унимая разбушевавшееся от непроизвольного страха сердце.       Прикосновения Хокка совсем другие, ни капли не напоминающие ужас почти десятилетней давности. Они нежные, опасливые, медленные, приносящие лишь удовольствие и ощущение долгожданной свободы от оков страха. От долгожданной близости все тело брюнета словно охватывает огонь. Он с удовольствием отмечает то, как легко поддается ласкам Йоэля, позволяя музыкальным пальцам все быстрее двигаться внутри, растягивая тугие стенки.       Смазки вокалист не жалеет, постепенно добавляет все больше и больше, делая глубокое проникновение все менее дискомфортным. Впрочем, наблюдая за Алекси, он и не замечает на его лице отражения даже мимолетной боли. — Так комфортно? — уточняет несколько раз Хокка, прежде чем войти в разгоряченное тело Каунисвеси уже тремя пальцами. — Да, очень, — тихо откликается Алекси, уже самостоятельно двигаясь в такт аккуратным движениям, — но… с тобой будет еще лучше. — Не говори так, я могу не сдержаться… — нежно прихватив зубами молочную кожу на бедре брюнета, констатирует вокалист. — Уже и не нужно, — со стоном протягивает Каунисвеси, разводя ноги шире, — я очень хочу, чтобы ты продолжил.       Вокалист выполняет просьбу не сразу. Для начала равняется с лицом Алекси, чтобы сразу же накрыть его губы поцелуем, и лишь тогда, приставив головку к пульсирующему в предвкушении колечку мышц, плавно толкается внутрь. Болезненное стенание у брюнета все-таки вырывается, но оказывается заглушено проникшим в рот языком. Эта ласка и поглаживающие все напряженное тело руки отвлекают его от неприятных ощущений. По правде, они почти незначительны и он даже пытается начать двигаться первым, на что получает укоризненный взгляд блондина. — Тише, расслабься, позволь мне самому, — ласково шепчет Йоэль, осторожно качнув бедрами и наконец безболезненно войдя в парня на всю длину.       Перкуссионист теряется в собственных чувствах. Ему хорошо, как никогда прежде, но в то же время он так сильно зол. Зол на свои страхи, которые не позволили ему решиться. Зол на свои сомнения, которые не давали довериться Хокка. Зол на себя и собственную глупость. Один поцелуй вокалиста, и весь негатив, оставшийся в Каунисвеси, улетучивается, оставляя место лишь наслаждению.       Движения Йоэля медленные и плавные. Он осторожничает, разглядывая каждую деталь на самом красивом для него лице. На нем больше нет напряжения, напротив, там выражение истомы. С чуть приоткрытых губ слетают томные вздохи, щеки горят румянцем, а в уголках глаз застывают так и не скатившиеся капли слез. Блондин знает, что не от боли, а от счастья долгожданной близости — он и сам едва сдерживает в себе этот сентиментальный порыв.       Внутри брюнета хорошо до невозможности. Хокка не помнит, когда в последний раз ощущал такое. Это больше, чем физическая близость. Это то, что зовется любовью. В каждое прикосновение, в каждое движение Йоэль вкладывает все, что не способен выразить словами. Алекси обнимает его за шею и он покорно склоняется к нему для, должно быть, сотого за этот вечер поцелуя. — Я без ума от тебя, — шепчет в губы брюнета вокалист, замедляя темп и почти полностью замирая, — от твоих глаз, улыбки, голоса, от твоего тела…       Их взгляды сталкиваются, и по коже обоих ползут мурашки от интимности этого момента. Йоэль оказывается полностью открыт перед Каунисвеси и не боится этого. Напротив, позволяет глазам брюнета прочесть в своем взгляде все, что он на самом деле чувствует, найти ответы на все свои вопросы. И тот, очевидно, находит. — И я люблю тебя, Йоэль, — тихо откликается он, поймав руки блондина в свои и переплетя с ним пальцы.       Счастливая улыбка непроизвольно появляется на лице вокалиста. Вжав Алекси в матрас, он склоняется к его шее, прикусывает кожу, оставляя на ней отметину. Брюнет горячо стонет, сильнее сжимая пальцы Хокка своими и уже самостоятельно двигаясь навстречу его бедрам. Однако и этого оказывается мало. — Позволишь? — робко уточняет Алекси, предпринимая попытку поменяться с Йоэлем местами. — С удовольствием, — откликается тот, откинувшись на спину и потянув парня сверху на себя.       Перкуссионист смущается собственной просьбы, но отступать не собирается. Опершись одной рукой на грудь Хокка, второй помогает себе опуститься на его член. На этот раз вокалист и сам заходится протяжным стоном — Алекси чертовски узкий, горячий и до дрожи приятный.       Жаждая ощущать тело брюнета ближе к своему, Йоэль резко двигается к изголовью и, облокотившись на кованную спинку, притягивает того в свои объятия. От резко сменившегося угла и пронзившего разрядом удовольствия Алекси вскрикивает, впиваясь короткими ногтями в плечи блондина. Тот тихо шипит, но парню отстраниться не позволяет, напротив, крепче удерживает, все глубже вбиваясь в его тело.       Перкуссионист кусает губы, глуша свой вышедший из-под контроля голос. В руках Хокка он плавится, точно перегретый воск, позволяя ему делать со своим телом, впрочем, как и с сердцем, и душой, все, что ему заблагорассудится. Он точно знает, что не пожалеет об этом. Ему слишком хорошо. Он чувствует, как стремительно приближается развязка, не потребовавшая даже прикосновений к нему рук. По окончательно сбившемуся дыханию и глухим стонам блондина он понимает, что и тот держится из последних сил, желая растянуть удовольствие, распробовать то, что в один миг перестало быть недоступным и запретным.       Оргазм накрывает почти одновременно. Алекси вскрикивает, упираясь лбом в покрытое испариной плечо Хокка, и кончает на его торс. Йоэль не сдерживается следом, будучи бессильным перед судорожным сокращением мышц вокруг его члена. Он едва не рычит, сжимая Каунисвеси в своих руках и входя до упора в его тело, чтобы излиться глубоко внутри.       На несколько минут в комнате повисает тишина, нарушаемая лишь сбитым дыханием и звуками редких поцелуев, приходящихся на случайные места. Вокалисту хочется обласкать своими губами каждый сантиметр обмякшего в его объятиях тела, но он лишен сил настолько, что касается ими лишь там, где может дотянуться: лоб, нос, шея, ключицы… Брюнет тихо смеется от щекочущего кожу дыхания, а затем, мягко приподняв пальцами подбородок Хокка, вглядывается в его глаза. — Ну, как ты? — первым нарушает молчание Йоэль, прильнув к поглаживающей его лицо руке. — Голодный, — смущенно усмехнувшись, отвечает Алекси. — Тогда я пошел готовить для тебя ужин, — улыбнувшись такой непосредственности, заявляет блондин. — Ты же не умеешь готовить, — смеется перкуссионист, накручивая на палец прядь светлых волос Хокка. — Ради тебя я готов на любые подвиги, — драматично откликается Йоэль, чмокнув парня в щеку, прежде чем покинуть постель. — А теперь иди, прими горячий душ, а я быстренько что-нибудь соображу.

***

      Готовить вокалист и впрямь не умеет, но с приготовлением горячих бутербродов справляется на ура. Памятуя об особой любви перкуссиониста к какао, он готовит и его, предусмотрительно посыпая завалявшимися в дальнем углу шкафа маршмэллоу. Переместив импровизированный ужин на поднос, он возвращается с ним в спальню.       Брюнет оказывается у окна, закутанный в кокон из одеяла, из-под которого виднеются лишь босые ноги. Улыбка сама собой появляется на усталом от насыщенного дня лице Йоэля. Он беззвучно подходит к парню и, опустив на подоконник поднос с дымящимися чашками, обнимает его со спины, опуская подбородок на темную макушку. — Не ходи босиком, заболеешь ведь, — шепчет блондин, укачивая Алекси в своих объятиях. — Ты невозможно милый: какао, бутерброды… Все как я люблю, — откликается тот, — иди ко мне.       Усмехнувшись, вокалист становится рядом с Каунисвеси и, перехватив уголок одеяла, накидывает его на свои плечи. Горячие руки тотчас обнимают его поперек нагого торса, а кончик острого носа упирается в грудь. — Я хотел бы, чтобы ты сделал мне подарок на Рождество, — обращается Хокка к брюнету, мимолетно поцеловав его в висок. — Да? Какой? — спрашивает перкуссионист. — Хочу, чтобы ты пошел со мной в тату-салон, — уточняет Йоэль, — и набил мне кое-что своей рукой. Справишься? — Что ты задумал? — прищурившись, смеется Алекси. — Я отвратительно рисую, ты же знаешь. — О да, знаю, — прыскает Хокка в ответ. — Но это не совсем рисунок. Увидишь. Я просто хочу, чтобы это всегда было на моих глазах, набитое тобой. — Это… очень необычное желание, — рассуждает Каунисвеси, задумчиво поглаживая ладонью бок блондина, — но если ты так решил, то я сделаю это, конечно. — Спасибо, — шепотом откликается Йоэль, притянув парня в свои объятия и крепко-крепко сжав в них, — за все спасибо. Ты — самое светлое, что случалось в моей жизни, Алекси.       Перкуссионист смущается, так и не понимая, что же такое задумал вокалист и почему это может быть так важно для него. Он поднимает взгляд на как никогда искренне улыбающегося блондина и не находит в себе сил, чтобы не поцеловать.       Их обнаженные, укрытые лишь одеялом тела вновь оказываются так близко, что куда больше напоминают единое целое, а губы ласкают друг друга в медленном поцелуе. За окном снегопад, в кружках ароматное какао, а уже завтра сочельник и Рождество, которые они проведут вместе, только вдвоем. Еще полгода назад Йоэль не верил в то, что это возможно, не думал, что сможет снова полюбить. Однако держа в своих объятиях Алекси, касаясь поцелуями его губ и глядя в его светящиеся счастьем глаза, он понимает, что, кажется, уже смог это сделать.