* * *
Минайя промчала, ловко оббегая сородичей, и принесла сплетенные тетивы. Ее руки были ожжены крапивой. Я кивнул, вплетая их нити в луки. Она села подле ног и принялась плести пращи. Новый император затеял очередной военный поход, и мы готовились отражать его агрессию. — Помиримся с соседним племенем. Наша сила возрастет. Ударим по людям императора с разных сторон. А если предупредить семью Абэ, они помогут нам, поразив войско противников с тыла. Хисаши в подтверждение моих слов расчертил кинжалом утоптанную землю у ног. Отделил рисунками войска неприятеля и наши, расставил их по нужным местам, бросил стрелками их дальнейшее передвижение. Сидящие с ним по соседству с интересом повернули головы. Воин рядом с Арахабаки отбросил наточенное копьё и поднялся. — Мы не колеса телеги – вертеться, как желает возница! Что это? Недочеловек юга, чью бороду утянули нисходящие боги, восхотел крутить свободные племена?! — Это Окикуруми, — хохотнул Арахабаки. — И пусть он пришел из чужих земель, но спас тысячи эмиши, когда хворь, поражающая кожу и дух, накинулась из вод. Прогнал ее обратно за море. — Лекарям место среди женщин! — вскрикнул кто-то. Рядом тихо засмеялся Хисаши, откладывая заточку. — Что ж за лекарь буду, если допущу, чтобы воины Ямато³ методично вырезали людей, которых я спас? — поднялся я. Минайя крутила головой в стороны, едва кто-нибудь высказывался, а руки ее продолжали плести пращи. — Мы не справимся в одиночку, — подтвердил Баки. — Окикуруми и Смай-юнкур⁴ правы. Объединим усилия с семьей Абэ и с нашими соседями. Поодиночке недолюди юга убьют и нас, и семьи соседей, и племя Абэ. А вместе мы прогоним Аматерасу и ее подданных обратно на юга. — Тебя послушать, так ты скоро и бороду оторвешь и подаришь богам подземных глубин. — Если это погонит людей Ямато вспять и заставит сидеть мышью в норе, отчего бы не подарить, — загоготал Арахабаки. Некоторое время в помещении было тихо, лишь трещали уголья в очаге. Затем гогот прошел из одного конца длинного дома без перекрытий в другой. Я хмыкнул и уселся обратно на скамью. Посмотрел через жар, идущий от очага, на одну из молодых женщин, сидевших напротив; она сплетала полосы кожи оленя нитями. Этому я их обучил когда-то – изготовлению доспехов, способных выдерживать удары цуруги. Хотя от изогнутых сабель эмиши такая экипировка не защищала. И когда племя шло против племени, а семья на семью, сражения часто заканчивались смертями. Девушка вскинула голову и встретилась с моим взглядом. Шрам над верхней губой не давал понять, улыбается она сейчас или серьезна. Я поднялся и вышел, отодвигая дверь из камыша. Следом за мной двинулся и Хисаши. Моя маленькая подопечная осталась, продолжала трудиться, вязала из крапивы, высунув от усердия кончик языка. Ночной воздух бодрил. Я шел к небольшому дому с камышовой крышей. Надо отдохнуть перед битвой. — Собираешься сражаться? Против своих? — крикнул вдогон Хисаши. — Ты сделал для этих дикарей более положенного. Защищал их перед Камму⁵. Перешел на их сторону. Обучал охотиться и рыбачить, плел им доспехи и лечил раны, помогал разродиться их женщинам и раздавал военные советы мужчинам. Ты стал светом для этих дикарей. Аматерасу локти сейчас кусает, ведь твой свет становится ослепительнее, чем ее. То, чего ты всегда так жаждал – ты вышел из тени. Но твоя буйная душа однажды приведет нас к погибели. Я никогда тебя не останавливал. Позволял всё. И ты убивал, движимый гневом, влюблялся, носимый чувствами, бросался из крайности в крайность. Куда это завело нас? Ты пошел против своего Дома. Против Небес. Бродячий скиталец. Я лег на циновку, потянулся, касаясь пальцами стены позади, заложил ладони в замке под головой. — Хорошо бы ты меня останавливал. С самого начала. Как Сокровища моей сестры. А теперь ничего не поделать – поздно. — Примирись с сестрой. Ты сделаешь для эмиши гораздо больше, если будешь соправителем Небес. — Аматерасу не желает меня видеть с тех самых пор. А теперь, когда я пошел против решений ее прямого потомка и сражаюсь против ее народа, обратного хода нет. И люди меня не примут. — Камму отошел уж к предкам. Ты можешь явиться к новому императору и потребовать восстановить стертые записи Хроник. Хисаши говорил здравые вещи. Он часто говорил очень здравые вещи. Но всегда лишь тогда, когда поздно идти на попятную. Точка невозврата пройдена. — Не хочу, — зевнул я, вновь потягиваясь. — Тебе нужен шинки, который сможет видеть все твои ошибки до того, как ты их совершишь. Который будет при каждом твоем поспешном решении называть тебя идиотом, избивать и требовать повернуть обратно. Ох, как бы я хотел застать эти времена. — Застанешь. Однажды найду такого, — заметил я, закрывая глаза. Девушка со шрамом над губой подмигивала, призывала идти за ней в сон. — Мы передо́хнем раньше. Разве что ты, как бог луны, возродишься. А я обрету покой. Некоторое время было тихо. Я даже провалился в сон и уже прикасался к плечам незнакомки, помогая снять ее одежду. — Но я не хочу покой! — грянул голос, заставивший подскочить. — Нам предстоит битва. Ляг, спи и не гунди уже, — пробормотал я, устало обваливаясь обратно на циновку. Девчонки моих грез со светлыми внимательными глазами и вечно улыбающейся шрамированой губой уже и след растаял.* * *
Ветер носился по равнине. Стук копыт, свист ветра, скрежет стали, меди, костей. Сотня эмиши, вооруженных разными видами оружия – изогнутыми клинками в каждой руке, набором двух кинжалов на поясе, колчаном со стрелами, луком и копьями за спиной и с переброшенной за плечо пращей, укомплектованной каменьем, – облаченных в доспехи из связанных металлических и кожаных пластин и полос, в медных, деревянных и костяных шлемах, скачущие верхом на лошадях, не знающих страха, готовых к шуму, ударам, ранам, огню и пыли, – даже сотня эмиши могла вызвать оторопь у тысячного войска народа Ямато. Но математика изначально была не на нашей стороне. Только бы ветер не своротил, швыряя наши же стрелы и копья вразнолёт, только бы закончить бой до того, как солнце повернет на запад и ослепит, только бы не сбился строй. Арахабаки с громким гыканьем мчит первый. Шлем закрывает всю его голову, наползает на глаза, оставляя лишь щель. Его шинки. Пара изогнутых мечей в руках готовы пить кровь наступающих чужаков. И это шинки. Они ненавидят народ Ямато, посмевший напасть на их земли и теснить к вечным горам, холоду и в объятия голодной смерти. При виде таких вооружения и доспехов я чувствую себя нагим. — Яуки, защищай меня, — шепчу по привычке. Арахабаки первым влетает в строй противника, жмёт его, взрывает в стороны. А далее во взлохмаченные края передовой линии врезаются остальные воины. Чей-то шлем летит мимо, в нем голова, на соседнюю лошадь падает широкой полосой кровь. Ржание. Крики. Я взмахиваю цуруги и влетаю в строй противника. Вздрогнув – почти незаметно – Яуки пронзает тело воина, попав меж защитных пластин. Выдохнув, вытягиваю меч и, пригнувшись под чьим-то замахнувшимся клинком, скачу дальше. Конь хрипит, сбивая металлическим нагрудником чью-то пику, несется вглубь, вонзается сам как пика в тело выстроенной армии. — Ехууу, — вопят глотки торжествующе, — ехууу! — Еху! — кричу в ясные небеса. Мы разбиваем отряд противника, разрываем его на две части, оттесняем к востоку и западу. С одной стороны их ждут соседние племена эмиши, с которыми мы договорились. С другой – несколько наших в засаде у скал, готовые стрелять из луков. Только бы ветер не повернул. Я здесь. Вышел против своего народа, против своей семьи, против своего дома. Что толкает меня сражаться по другую сторону? Чувство справедливости? Или обида? Камму изничтожил всё то, что создавал император Тэмму. Извёл воздержанное и милосердное заморское движение Будды. Выкорчевал мир из страны. Измарал священные хроники, удаляя десятки свитков. Отвел статус столицы, запустил опрометчиво реформы, приводя экономику к краху. Даже собственную семью не смог удержать от крушения, ненависти, предательства и убийств. И нашу дружбу, которую я давно вел с императорским домом. Бросил в меня обвинения, стоило лишь отвести прочь свой клинок из его свиты псов, которых он натравил на северные народы. Моя ненависть кипит. Камму ушел к праотцам. Но гнев продолжает злобить, заставляет сердце биться сильнее, выжигает душу. Войну не прекратить. Это колесо уже несется, остановить невозможно. Под конец правления Камму новый советник императора победил и его, и прежний совет своими доводами. Война с эмиши и несообразные реформы несут голод и беспорядки в первую очередь народу Ямато. Мудрые слова юного Оцугу Фудзивары подарили нам годы мира. Но колесо войны запущенно. Несется. Не остановить. И ненависть выжигает грудь, вырывая на свободу ярость. Неужели я до сих пор зол на мертвого потомка своей сестры? Или я зол на саму Аматерасу? Мы разбиваем их ряды, входим как ножом в остывший жир, давим, оттесняем. Противник напуган и взволнован. Сотни глоток орут свирепо, устрашая их коней. Запахи крови и ужаса, влажной земли и сухой пыли разлиты по долине. Я всматриваюсь сквозь вихрящуюся пыль, туда, где сотни белых коней в блестящих нагрудниках несутся напрямик. Войско Аматерасу. Арахабаки поворачивает, оставляя своих людей теснить противников к востоку. Усь и Нубури, недолго пробиваясь боем к западу, тоже замечают богов из свиты Аматерасу и смещаются к ним. Я повертываю лошадь, несусь наперерез, обгоняю Нубури и Уся. Стоит протянуть клинок, и почти-почти прикоснусь к крупу лошади Арахабаки. — Шинацухико! — кричу во всю мощь лёгких. — Победа на нашей стороне сейчас! Сворачивай армию, не то зазря загубим людей! Он должен услышать. Понять и осознать мной сказанное. Конь Арахабаки влетает в сеть Небес, встает на дыбы. Ржание гремит громом, земля будто раскалывается. Я приближаюсь, скача во весь опор. Еще немного – и сам попаду в эту сеть. Теперь уже могу видеть глаза Шинацухико – бога ветра и моего родного брата. Он смотрит холодно. Поднимает руку. Готовлюсь к удару урагана. Наши стрелы станут бесполезны. — Отходим! — гремит его голос. Сеть лопается. Позади, не доскакав, останавливаются камуи⁶ гор и леса. Отходим, – гремят трубы Небес. Отходим! — поддакивают им барабаны. Я оглядываюсь по сторонам на продолжающееся кровопролитие. — Останови бой! Баки, останови бой! Мы выиграли! Краем глаза вижу усмешку Уся. Дикарей так просто не остановить. Небеса отходят. На минуту шум битвы меркнет. Равнина темнеет – будто ночь внезапно наступила. Вскидываю голову, замечая среди небес черное солнце. Оглядываюсь на сбившиеся массы, двинувшиеся в направлении юга. «Ехуу!» — сотни глоток взрывают воздух, гонят неприятеля прочь со своих земель. Я провожаю взглядом бегущих с поля боя, задерживаюсь, наблюдая, как они пытаются уносить раненых. Эмиши продолжают нестись по пустеющему полю боя, добивают изогнутыми клинками и палицами отставших и умирающих. Мы победили, – стучится осторожная мысль. Под небесами, готовыми пролиться дождем, мы мчим домой. С победой.