Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

Они медленно прошли по коридору, Юнги тяжело опирался на трость, но не позволял сердобольному Хосоку усадить себя в кресло или хотя бы поддержать. Он морщился и ругался сквозь зубы, но упорно сам шёл к кабинету врача. Если все остальные могут, то и он тоже справится. Всегда справлялся самостоятельно, один, и дурацкая болезнь не повод расслабляться. Юнги остановился в двух шагах от двери и обернулся к спутнику. — Я войду один, — сказал он спокойно. Хосок недовольно поджал губы, но не стал спорить, уселся на стул в коридоре. В кабинете было светло и очень чисто, почти стерильно. Несколько папок лежали на столе ровной стопкой, остальные — на стеллаже. Никаких разбросанных листков, даже все ручки и карандаши в специальном белом стаканчике. Ни картинок на стенах, ни фотографий, вообще никаких личных вещей, не считая пальто на вешалке-стойке. Доктор Кэлаган внимательно что-то читал в одной из папок, время от времени занося данные в компьютер. — Добрый день, доктор, — Юнги без приглашения занял стул напротив. — Здравствуйте, господин Мин. Как вы себя чувствуете? — Давайте сразу к делу, что показали последние анализы? — Опрос пациента — это тоже часть анализов, господин Мин, — мягко настоял Кэлаган. — Так как вы себя чувствуете? — Нормально. Не вижу никаких изменений. А они есть? Лекарства работают? — Давайте не будем забегать вперед. — Доктор, я умираю уже два года, так что вы меня уже ничем не напугаете, говорите как есть. Не нужна мне подготовка и этот ваш мягкий тон. Скажите, что там у меня внутри происходит? Кэлаган вздохнул, извлёк из одной из папок снимок и, прикрепив его, включил подсветку короба. Юнги уставился на тёмные и светлые пятна. Сколько было этих снимков за два года? Сотни, может, тысячи? Он уже научился читать их почти так же хорошо, как врачи. Да и что там было читать: больше белых пятен на лёгких, значит, становится хуже. — Это последний снимок, — Кэлаган указал на снимок. — И что? Я умираю? — рассмеялся Юнги. — Ну удивили. — Прошлые лекарства, — не улыбнувшись, продолжал врач, — показывали положительную динамику. Нет, образования не уменьшились, но замедлилось появление новых. — А теперь? — уже предчувствуя его ответ, спросил Юнги. Спросил просто так, потому что так нужно было. Надежды и так никогда не было. С чего он решил, что здесь ему станет лучше? Наверное, вера Хосока всё же передавалась ему. Какая-то дикая иррациональная надежда на выздоровление теплилась где-то глубоко в душе, хотя Мин и запрещал себе верить в чудеса. Чудес не бывает, уж точно не для него. Господь не спасает даже праведников, зачем ему обращать внимание на кого-то вроде Юнги. — В вашей крови появились новые маркеры, болезнь изменяется, адаптируется под лекарства. Динамика сошла на нет, поэтому мы пробуем новые препараты. Есть новая группа экспериментальных лекарств. Они прошли все клинические проверки, показали очень хорошие изменения. Хотите стать одним из первых добровольцев? — Валяйте, — махнул рукой Юнги. — Пить или колоться? — Придется колоть, две ампулы в сутки. У них есть побочные эффекты: тошнота, головокружение, слабость, потеря аппетита и ещё ряд других. Вы уверены в том, что готовы? — Я пообещал вашему психологу, что буду терпеть её вопросы ещё два месяца, поэтому не хотелось бы умереть раньше срока. — Значит, согласны? — Сколько я протяну без них? — Три месяца… — Кэлаган пожал плечами. — Может быть, пять. — Ясно, мы можем начать готовиться к операции прямо сейчас? Без заключения доктора Энгл? — Вы же знаете, как это опасно, господин Мин. Лучше будет посмотреть, как организм отреагирует на новые лекарства. Полосные операции всегда самые опасные и непредсказуемые. Юнги потёр ноющее колено. Он готов был кричать от того, что все вокруг желают только прикрыть свой зад. Конечно, институту лучше, если он тихо отойдёт в постели, чем помрёт на операционном столе. — Мне осталось не так долго, чтобы я надеялся на порошки и пилюльки, док. Мне нужна операция. 30% выживания меня вполне устроят, — раздражённо сказал он, сжимая трость так, будто собирался ударить Кэлагана. — Хорошо. Подготовлю согласие на новые препараты и посмотрю, что нужно для операции. — На случай, если я впаду в кому… Я хочу подписать согласие на операбельное вмешательство. Не хочу, чтобы кто-то решал это за меня. Хосок обязательно станет тянуть время и надеяться, что всё решится как-нибудь само собой. Ему давно пора было смириться, что Юнги, скорее всего, умрёт. Но даже сейчас его не оставлял бесконечный оптимизм. Юнги будущее представлялось более, чем мрачным. — Хорошо, если вы уже всё решили, то так и сделаем. — Да, я давно всё решил. Если мне становится только хуже, то я имею право решить, что будет дальше. — Разумеется. — Если на этом всё, то я, пожалуй, пойду, — Юнги тяжело поднялся и поковылял к двери, но остановился. — Знаю, что по документам Хосок — мой опекун, но я не хочу, чтобы обсуждали с ним моё состояние. — Но если он спросит… — Скажите, что я сам ему всё объясню. Кэлаган с сомнением покачал головой, но потом кивнул. — Как скажете, господин Мин… только помните, никто не обязан проходить через всё это в одиночку. Доктор Энгл всегда готова вас принять, да и поддержка друга не была бы лишней. Ваше эмоциональное состояние настолько же важно, как и физическое. — Да-да, — проворчал Юнги и вышел. Хосок поднялся к нему навстречу. Сердце сжалось и заныло при виде его обеспокоенного лица, но Юнги велел ему заткнуться. Милый, добрый Хосок был с ним два года, переезжая из больницы в больницу, меняя страны и даже континенты. Ни разу он не жаловался, не попрекал. Хосок, который забыл на это время о собственной жизни, не должен был знать, из-за кого они превратились в перекати-поле. — Прогуляемся? — предложил Юнги. — Конечно, — улыбнулся Хосок. — Иди вперёд, я принесу куртки. Он умчался, а Юнги медленно побрёл по коридору. В маленьком фойе у заднего выхода, ведущего в парк, всегда собирались пациенты, чтобы вместе посмотреть телевизор или поиграть в настольные игры. Сюда стягивались в основном те, кто приехал в одиночестве. Устав лежать и сидеть по палатам, они искали хоть какого-нибудь утешения в обществе друг друга. Юнги опустился в кресло напротив старика-долгожителя из первой палаты. Тот растянул в слабом подобии улыбки узкие губы и подвинул пешку на доске на столике между ними. Юнги бездумно сделал ход. — Опрометчиво, юноша, — старик погрозил ему удивительно длинным узловатым пальцем. — А какой смысл во всём этом? — Может, только в этом и есть какой-то смысл. Или хотя бы логика. Они дошли до середины партии, когда кто-то легонько тронул Юнги за плечо. — Привет, хён, — сказал Чонгук и махнул на девчонку, в компании которой появился. — Это Габби. Вернее, Габриель, но она предпочитает Габби. Габби, это Мин Юнги. — Здрасьте, — она помахала рукой. — Мы вас искали в палате, а вы вон где. А что значит «хён», Чонгук? — Это корейское обращение к мужчине старше по возрасту. — Правда? — Габби забавно округлила глаза. — А можно я тоже буду называть вас хён, господин Мин? Глядя на неё, Юнги невольно прыснул, а потом, сделав строгое лицо, обратился к Чонгуку: — Ты забыл упомянуть один нюанс. — Точно. Габби, «хён» — это обращение от мужчины к мужчине. А ты можешь говорить «оппа». — Оппа? — она наклонила голову набок, как удивлённая птичка, и повторила. — Оппа. Забавное слово. Вас тоже так называть, Чонгук? — Если хочешь, — Чонгук потрепал её по волосам, а девушка возмущённо зашипела. Но в то же время она улыбнулась, похоже, вовсю наслаждаясь их вниманием. И когда Габби глядела на Чонгука, в её глазах загорались маленькие озорные искорки. — Чонгук оппа, я всё забывала спросить, а какие у вас цветы? — Габби, — возмутился Чонгук, словно она спросила что-то неприличное. Но Габриель ни капли не смутилась. — А что такого? Мы все здесь болеем одним и тем же, так, мистер Холуоворд? — она повернулась к старику. Он перестал разглядывать шахматную доску и оглядел их, словно не ожидал увидеть вокруг столько народу. — Верно, малышка. Я всегда говорю: нечего тут стесняться, мы все в одной лодке. Глупое сердце выбрало не того, кого следовало, не так ли? Все переглянулись и дружно кивнули. На несколько секунд воцарилось молчание, они погрузились в воспоминания о своих возлюбленных. Оно прервалось почти синхронным кашлем. Чонгук утёрся рукавом, а Юнги полез в карман за платком — на белой ткани остались маленькие красные пятнышки. Габби сплюнула кровавые лепестки в бумажную салфетку и хрипло с трудом рассмеялась. Старик лишь закряхтел. — Вот видите! Все мы одинаковые. Так какие у вас цветы, оппа? — Петуньи, — неохотно признался Чонгук. — Разноцветные, но чаще тёмные. — Повезло, — сказала Габби, и все посмотрели на неё удивлённо, — у меня лилии. Лепестки у них крупные и жёсткие. Чёртов Даниэль, почему ты любишь такие дурацкие цветы? Юнги снова невольно рассмеялся, глядя на её покрасневшую от гнева мордочку и воинственно сжатые кулачки. Если кому и суждено выбраться отсюда живой, то именно такой неутомимой оптимистке, как Габби. Существует ли в мире вещь, которая способна её расстроить всерьёз. — А у вас? — теперь её внимание перешло на Юнги. — У мистера Холуоворда незабудки. Везуха, цветочки маленькие, а стебельки тоненькие. Может, вы поэтому так долго держитесь, а, мистер Холуоворд? — Не знаю, не знаю, Габби, — старик скрестил руки на впалой груди. Юнги только сейчас заметил его болезненную худобу, такую же, как у них всех. Ещё один общий симптом. Только Холуоворд прятался, кутался в несколько слоёв одежды: рубашка, вязаный кардиган на пуговицах — а Габриель, одетая в леггинсы и футболку, наоборот, выставляла её напоказ. Юнги мог бы без рентгена пересчитать её ребра. — Так что, оппа, какие у вас цветы? — Астры, — ответил Юнги. — Белые астры. Габби понимающе кивнула и сочувственно улыбнулась. — Ни разу не видела, чтобы цветы у кого-то повторялись. Как будто все люди на свете любят разные цветы, но это же не так. А вы, мистер Холуоворд, видели? Были здесь люди с повторяющимися цветами? — Откуда мне знать? — возмутился старик, но вполне добродушно. — Я не хожу и не провожу интервью со всеми подряд, как ты. — Очень зря. Тут скорее помрёшь от скуки, чем от болезни, если совсем-совсем ни с кем не говорить, так, оппа? — она дёрнула Чонгука за рукав. Тот только усмехнулся и пожал плечами. — Ну правда же это лучше, чем всем сидеть по своим палатам и киснуть? — Привет, о чём вы говорите? — Хосок подал Юнги куртку, тот поднялся и, зажав трость между ног, стал одеваться. — Мы собирались прогуляться, кто хочет пойти с нами? — Прогуляться? — с сомнением отозвалась Габби и покосилась за окно. По стёклам бежали быстрые мокрые дорожки, на улице плакал холодный осенний дождик. — Я, пожалуй, пропущу. — Я тоже, — поёжился Чонгук. — Хотите закончить партию? — спросил Холуоворд. — Я один против вас двоих. — Шахматы? Бээ… — скривилась Габриель, но Чонгук решил остаться, поэтому она вынуждена была пристроиться на подлокотнике его кресла. — Удачи, — пожелал им Юнги, и они с Хосоком медленно побрели к выходу. Холодный ветер ворвался в открытую дверь, заставив всех в холле поёжиться. Юнги пожалел о своём желании погулять, едва они вышли на улицу. Он и в обычные-то дни не был заядлым любителем прогулок, но сегодня погода выдалась совершенно мерзкая. Холодный дождик, казалось, шёл со всех сторон, ветер дул так, что уши сразу превратились в две ледышки. Юнги поглубже натянул капюшон и осторожно сошёл по ступенькам. Его пугала мысль о том, как он будет выходить зимой, когда крылечко покроется льдом. Хосок терпеливо ждал, не подгоняя, не пытаясь помочь. Он стоял, сунув руки в карманы своей толстой походной куртки с накладными карманами. Его уши защищала широкая вязаная повязка. Юнги вздохнул: «Почему он такой? Не жалуется, не злится и, кажется, готов вот так ждать до самого окончания мира». — Ты знаешь, как я тебе благодарен? — внезапно расчувствовавшись, спросил Юнги. — Нет, — шутливо отозвался Хосок. — Как? — Даже сотни жизней не хватит, чтобы выразить всю мою благодарность. Спасибо, что был со мной всё это время. Сп… — горло у него перехватило, Юнги схватился за шею и тут же жестом остановил взволнованного Хосока, который уже сделал к нему шаг. — Ничего-ничего. Всё хорошо. Спасибо, что не оставил меня одного. У меня бы не было сил столько бороться. Моё долгожительство не моя заслуга, а твоя. Спасибо, мой друг… мой брат. — Юнги… — Хосок взволнованно заглянул ему в лицо. — Юнги, ты пугаешь меня. Что сказал врач? Что-то плохое? — Пожалуйста, не спрашивай… — Я хочу знать. Мне надо знать, чего ждать. Юнги! — Ничего хорошего, но и ничего плохого. Они надеялись на ремиссию, но её нет… вот и всё. Хосок опустил голову, дождик барабанил по его непромокаемой куртке. Юнги переступил ногами на месте, пальцы в ботинках начинали замерзать. Дрянная погода! Лучше бы ударил мороз и пошёл снег, укрыв всю эту буро-жёлтую землю. Невозможно жить в этой мокроте и стыни, когда ветер пробирает до костей, заставляя их ныть. — Не было никакого повода верить, что может быть иначе, Хосок-а. — Я знаю, но всё же… — Поэтому я хочу попросить тебя кое о чём. — Мне это не понравится? Юнги отвёл глаза, Хосок кивнул и зажмурился, не позволив слезам пролиться. — Я попросил доктора Кэлагана подготовить необходимые документы и собираюсь их подписать. Но перед этим хочу сказать тебе о своём решении и надеюсь, ты меня поддержишь. Времени остаётся всё меньше, поэтому нам обоим стоит смириться с тем, что мне сделают операцию. — Нет! Юнги, пожалуйста, не надо! — Это мой лучший шанс. — Если здесь не помогут, мы найдём другую клинику. Не надо раньше времени сдаваться. Прошлые таблетки помогли тебе продержаться почти полгода. Другие будут лучше. — Нет, — твёрдо сказал Юнги и, припадая на правую ногу, побрёл по дорожке. Стоять сил уже не было, боль мешала ему думать. Неважно, что скамейка мокрая и холодная, только бы ногу перестало раздирать на части. — Лучше уже не будет. Он бухнулся на скамейку, морщась и дыша сквозь сжатые зубы. Не было сил даже протестовать, когда Хосок опустился на корточки и стал растирать его колено. — Лучше мне уже не будет. Каждый день только приближает неизбежное, поэтому тебе стоит поскорее пройти все стадии принятия и понять, что я пойду на операцию, — он поднял руку, останавливая новую волну протестов. — Я не хочу больше переезжать. Не хочу привыкать к новому месту… Я… Честно, я даже не уверен, что выдержу ещё один перелёт. Больше нет времени тянуть, потому что однажды я просто проснусь бесполезным овощем… или вовсе не проснусь. Мы оба видели, как это бывает. — С тобой так не будет. Ты сильный, Юнги, сильнее всех. — Это мне тут не поможет. Поэтому обещай не как мой друг, а как мой официальный опекун, что… — он вцепился в мокрую скамейку, пережидая острый приступ боли. Пальцы Хосока аккуратно, но твёрдо разминали его ногу, и боль понемногу отступала. Юнги взглянул на него с благодарностью. — Спасибо. Обещай мне, что они сделают операцию. Если я буду не в состоянии говорить от своего имени, то ты скажешь и настоишь за меня. Что бы ты ни думал, как бы ты ни чувствовал, но сделаешь то, что я хочу. — Юнги, — Хосок больше не скрывал текущие слёзы, а может, это просто дождь попадал на его щёки. — Не надо… — Обещай мне, Хосок, обещай, — умоляюще попросил Юнги. От боли и холода у него тряслись руки, но он не собирался уходить без ответа. — Говори от меня, а не от себя. Умоляю. — Ладно, — воскликнул Хосок, закрывая лицо руками. — Ладно, если ты так хочешь. Юнги положил руки ему на плечи и заговорил так мягко, как Хосок ещё ни разу не слышал. — И… — слова давались ему с трудом, поэтому он делал долгие паузы. — Когда… Если… если всё пойдет не так, если всё же я не выкарабкаюсь… Возвращайся в Корею… или не возвращайся, как хочешь. Только, пожалуйста, позаботься о себе, как заботился обо мне последние два года. Не запирайся в себе и не… не скорби обо мне очень долго, хорошо? — Юнги, — простонал Хосок, и Мин осторожно стёр влагу с его щёк. В его взгляде читались нежность и печаль. Обычно Юнги не позволял себе быть сентиментальным, но милому доброму, всё понимающему Хосоку можно было показать часть души. Юнги всегда доверял ему больше всех на свете. Не доверил только свою главную тайну. Это бы разбило его сердце. — Ничего… ничего. Твои слёзы не помогут мне ни сейчас, ни потом, поэтому сбереги их для кого-то получше. Не плачь из-за меня, ладно? Думай только о себе. Хосок уткнул лицо ему в колени, Юнги запустил руку под капюшон и погладил его по волосам. Джинсы совсем промокли от чужих слёз, и Мин мог буквально кожей ощутить солёное горе. Юнги зажмурился и кусал губы, чтобы самому не распустить сопли. Но слёзы всё равно тихо, безмолвно потекли по щекам, застряли в пушистом шарфе. — Морские коровы считались истреблёнными, пока их вновь не увидели в 1962 году в Беринговом море… — Заткнись. Они вернулись в здание. В холле Чонгук всё ещё сидел напротив старика, они неторопливо передвигали шахматные фигуры, а Габби рассказывала о том, как занималась спортом. Она лихо сделала колесо назад, прогнувшись в пояснице, как гуттаперчевая кукла. Чонгук зааплодировал, заставив её светиться от удовольствия. — Пойдём, — негромко и в нос сказал Хосок, — провожу тебя. Сеанс с доктором Энгл скоро начнётся. Не будем заставлять её ждать. Юнги пошёл прочь, оставив весёлую компанию позади. Доктор Энгл уже ждала в палате и сделала жест в сторону кресла, когда он вошёл. Юнги скинул куртку и тяжело опустился на стул у двери. Хосок тенью скользнул в помещение, привычно и быстро убрал верхнюю одежду в шкаф. Он снова опустился на колени перед Юнги и стащил с него ботинки. Мин благодарно кивнул, на этот раз воздержавшись от ворчания, что он не инвалид. От холода болели пальцы на руках и ногах, он неторопливо размял кисти, пока Хосок надевал ему пушистые тапочки. — Добрый день, господа, — первой нарушила молчание доктор Энгл. — Здравствуйте, — словно только её заметив, ответил Хосок и тут же вновь повернулся к Юнги. — Принести тебе горячего чая? — Да, пожалуйста. Хосок вышел, а Юнги, сильнее обычного опираясь на трость, доковылял до кресла и со вздохом уселся, утонув в его мягкости. — Как вы себя чувствуете сегодня? — Дерьмово, — отозвался он и потёр переносицу и лоб. — Вы видели результаты анализов? Рентген? — Видела, — спокойно сказала она. — И что думаете? — Думаю, что всё обратимо. Давайте не будем снова говорить только про операцию. Этот разговор пойдёт по уже известному кругу: вы будете настаивать, а я напоминать про уговор. Перейдём сразу к тому месту, где вы сдаётесь и начинаете рассказывать о своей жизни? — Ваша терапия мне не поможет. — Значит, по кругу, — вздохнула она. — Мы не знаем, что конкретно может помочь, поэтому стоит попробовать все варианты, не так ли? Не думаете, что сами у себя забираете лишний шанс? — Но я же сижу здесь. — Да, но вы обещали мне правду. Сказали, что в семье не было разводов. А потом я узнаю, что ваши родители развелись и разъехались. — А, ну да… Простите, — сказал Юнги так, что было ясно — ему совсем не жаль. — Просто я не считаю родителями тех людей, что участвовали в зачатии. Меня вырастили бабушка и дедушка, они были мне настоящими родителями. — Бабушка и дедушка не то же самое, что папа и мама. В детстве вам не было обидно, что у других есть то, чего нет у вас? — У меня было всё! Даже лучше. Они не были безалаберными молодыми родителями, для которых первый ребёнок — это игрушка для экспериментов. К тому же они были достаточно молоды, чтобы участвовать во всех школьных мероприятиях. У меня не было недостатка в любви. — А семья господина Чона? Как они участвовали в вашей жизни? — Мне повезло иметь даже больше, чем у обычных детей. Его родители очень хорошо ко мне относились, не делая отличий между мной и своими сыновьями. — Никаких? — Нас с Хосоком шпыняли чуть больше, чем мелкого… то есть его младшего брата. Но у нас очень большая разница в возрасте… 14 лет. — Похоже, у вас было счастливое детство. — Более чем. — Как насчёт насилия? Дома? На улице? В школе? Вас не травили, не притесняли? — Нет, — Юнги покачал головой. — Ни мои бабушка с дедушкой, ни родители Хосока никогда и пальцем никого не трогали. Даже представить сложно, чтобы кто-нибудь из них хотя бы замахнулся на ребёнка. Ругали, конечно. Но, понимаете, Хосок… он всегда думает о других, он ни разу не дал мне влипнуть во что-то серьёзное. Он из тех, кто уходит с вечеринки до того, как соседи вызовут полицию. — А в школе? — Нас всегда было двое. Двоих травить гораздо сложнее, чем одиночку. Но у нас был хороший класс, дружный. Нам повезло. — Понятно, — доктор сделала несколько пометок в планшете. — Расскажите, с чего всё началось? — Вы же знаете, два года назад чёртовые лепестки посыпались у меня изо рта. — Не надо прикидываться, что вы не понимаете, о чём речь, господин Мин. Вы умный, гораздо умнее многих. Когда всё началось? Юнги долго не отвечал, снова тёр лоб, вздыхал и, морщась, перекладывал ногу. Она ждала, давая ему время, чтобы решиться. Юнги не хотел делиться тем, что так долго хоронил в своей душе. Это означало, что нужно будет вытащить тот ящик, полный грязных секретов, который он давным-давно кинул на дно колодца. Он очень долго делал вид, что никакого ящика вовсе не существует. Юнги закрыл глаза и, сжав трость до скрипа, заговорил: — Это случилось больше двух лет назад на Чусок… Корейский праздник. Мы с Хосоком по традиции поехали из Сеула домой. Бабушка, дедушка и я собирались отпраздновать вместе с семьёй Хосока. Всё было как обычно. Тётя приготовила ужин… Раздался стук в дверь, Юнги остановился. Хосок снова просочился внутрь, доктор посмотрела на него с интересом. Что скрывается за этим вечно позитивным настроем? Хотя сегодня у него подозрительно красные глаза. — Твой чай, — тихо сказал он по-корейски, оставляя бумажный стаканчик на подлокотнике кресла. — Я буду у Чонгука. Как закончите, принесу тебе ужин. Он улыбнулся и потрепал Юнги по плечу, тот никак не отреагировал. Хосок вышел, напоследок кивнул Энгл. Они посидели несколько минут в тишине. Юнги пил свой чай. Доктор молчала, давая ему возможность продолжить, когда будет угодно. Мин заговорил будто сам с собой. — И тогда всё и случилось. Я… я влюбился в того, в кого не следовало. Я очень давно его не видел, а тут… Он изменился. Очень. Стал другим, не таким, как я его помнил… Симптомы появились позже, но я знаю, что всё случилось тогда, на Чусок, в доме семьи Чон. В доме, где меня любили, где всегда были рады… а я… Да что со мной не так! — Почему вам нельзя было в него влюбляться? — Это неправильно. Так нельзя. — Почему? Потому что вы влюбились в мужчину? — Что? — Юнги даже глаза открыл и заговорил хрипло, словно воздух с трудом проходил внутрь и обратно. — Думаете, всё дело в гомофобии? Нет! В том и дело, что он не мужчина! Я ведь даже ничего не делал… ничего не сказал, старался даже не смотреть, но… Если бы я только мог не чувствовать! — Так в чём же дело? — В Хосоке, конечно… Он не поймет. Как мне объяснить ему, что я не хотел? Я правда не хотел, — Юнги казалось, что его голова сейчас разорвётся от мыслей. Он хотел бы заплакать, но сухие глаза словно горели. Посмотрел на руки — они сильно дрожали, трость танцевала по полу. — Я не понимаю. — Если я скажу это вслух… Оно станет ещё реальнее, понимаете? Пока никто не знает, будто ничего и не было. — Вы умираете, вот что реально, господин Мин. Никакие тайны меня не пугают, и я уже обещала вам, что никто не узнает. — И Хосок? Даже если я умру? — Разумеется. — Вы будете меня осуждать… Даже если ничего не скажете, знаю, что будете. — Нет, это не так. Моя работа состоит в том, чтобы никого не осуждать. Если вы, — Энгл понимающе улыбнулась, — если вы не хотите говорить об этом сегодня, давайте отложим до следующего раза. Хотите? Юнги посмотрел на неё с невыразимой болью в глазах и спросил: — А есть ли смысл откладывать? — Возможно, вам нужно время. Мы не спешим, двигаемся шаг за шагом, вам не нужно выворачивать передо мной душу, если не хотите. — Так я и не хотел, но не вы ли настаивали, что это часть лечения? — Да. Но я думала, что вы не хотите делиться только из упрямства и убеждения, что психотерапия вам не поможет. Я не могу заставить вас вылечиться, а только лишь постараться помочь запустить механизмы самоисцеления. — Я правда не верю… но у нас уговор, поэтому я расскажу. Мы приехали на Чусок в дом к Хосоку и там… Всё было как обычно, кроме него. Кроме… — Юнги упёрся лбом в руки, сложенные на рукоятке трости, и сказал куда-то в пол. — Кроме его брата. — Брата? — Да, маленький мальчик, с которым мы нянчились в детстве, внезапно вырос. Не-ет, — он потёр большими пальцами виски. — Он не стал взрослым, только вырос… Почти такой же высокий, как Хосок. — Сколько… сколько ему лет? — Меньше, чем… меньше, чем должно быть, чтобы моя… мои чувства считались бы нормальными. Всё случилось раньше, чем я успел задуматься. — Что случилось? — Чувства! А вы о чём подумали? — с отвращением спросил он. — Я бы никогда! Я бы даже не подумал о таком… он ведь ребёнок. Мы с Хосоком уехали в Сеул, когда он только в первый класс пошел. Я помню, как он ходил в подгузниках! Это… это, блять, всё вообще ненормально. — Что именно вас смущает? — «Смущает» — это не то слово, которое стоило бы употребить. Я влюбился в мальчишку, которого знаю с рождения, и теперь умру из-за него. Всё это было обречено, ещё даже не начавшись. Не было варианта «счастливый конец», понимаете? — Нет, не понимаю. Почему же? Юнги встал и еле дошёл до окна, опёрся на подоконник. Всё так же шёл то ли снег, то ли дождь. Трава на полях превратилась из зелёной в грязно-жёлтую. — Потому что он брат Хосока, и потому что я умру до того, как он вырастет. У нас ничего не было, и теперь я умираю из-за этого «ничего». — Что такого в том, что он брат господина Чона? — Как вы себе это представляете? «Привет, я влюбился в твоего брата. Да, в того самого, который ещё не перешёл в старшую школу»? Он очень обрадуется, правда? И его родители тоже. И Хёнсоку, его брату, точно не нужен какой-то ворчливый старик, вроде меня. — Поэтому вы не хотели, чтобы господин Чон узнал о ваших чувствах? — Нет… не совсем. Я не хочу, чтобы узнал, кто стал причиной. Хосок два года скитается со мной по больницам, его родители тоже переживают… Как они будут жить с мыслью, что я умер из-за их сына и брата? И главное, как Хёнсок сможет это принять? Я такого для него не хочу. Не хочу, чтобы он знал, что один из его братьев оказался таким дураком. Он милый и очень добрый, любит животных… У него впереди жизнь, а у меня… Пусть он погрустит обо мне, как о старшем брате, которому просто не повезло. — Господин Мин, вам бы хотелось, чтобы он ответил на ваши чувства? Предположим, не сейчас… ему будет двадцать один, когда вам будет тридцать пять. С годами разница будет стираться всё сильнее. — Но я до этого не доживу… — А если бы дожили? — Я же сказал, у нас с самого начала не было никакого будущего. Он — мальчик, а я не хочу вести себя, как Гумберт Гумберт. Я желаю ему гораздо лучшей судьбы, — Юнги грустно улыбнулся. — Он мечтает стать морским биологом. Кто в его возрасте вообще мечтает о серьёзной профессии? До шестнадцати я хотел быть расхитителем гробниц. Морской биолог… Как Жак-Ив Кусто. — Кусто не был морским биологом, он исследователь. — Правда? — Юнги обернулся. — А какие есть знаменитые морские биологи? Доктор Энгл пожала плечами. — Не знаю. — Он красивый, — вместо ответа продолжил Юнги, мечтательно глядя куда-то в пространство. — Слишком ранимый для мальчишки. Мы с Хосоком в его возрасте почти не бывали дома, а Хёнсок всё сидит со своими книгами или смотрит в окно. Да, наверное, я влюбился, пока он глядел в окно и рассказывал о медузах. Вы знали, что у них нет мозга, но зато две нервные системы? Она покачала головой, Юнги хотел продолжить говорить, но закашлял, со свистом всасывая воздух между приступами. Он почувствовал знакомую горечь на языке, а нос наполнился ароматом цветов. Влажный комок из крови, слюней и лепестков шлёпнулся на пол у его ног. — Фу, — Юнги вынул из кармана платок и попытался присесть, но никак не мог пристроить ногу. Доктор с интересом наблюдала за его попытками. — Поможете? — Вы ведь не инвалид. — Ну да, — пропыхтел он и, наконец, вытер пол платком, нелепо присогнув одну ногу, а другую вытянув вперёд. — А ещё медузы дышат всем телом. Жаль, я так не умею, это бы помогло. — Возможно, — она подпёрла кулаком щёку. — Приступы случаются каждый раз, когда вы думаете или говорите о Хёнсоке? — Наверное, так. Но это ведь не открытие. У всех так. — Да… у всех. — Тогда в чём же дело? — Не понимаю, как вы продержались так долго. — Иногда даже с раком живут дольше, чем обещали все прогнозы. А при ханахаки вообще редко что-то можно предсказать. К тому же я очень рано стал принимать таблетки. Мне очень хотелось протянуть подольше. Увидеть ещё один его день рождения и следующий. Так и живу, считая дни. — Вы ненавидите себя за то, что полюбили Хёнсока? — Может быть… Я не хочу причинять боль ни ему, ни его семье. — Понятно. Думаю, на сегодня хватит, — она собрала бумаги и поднялась с кресла. — Лечение не поможет. — И всё же у меня ещё есть время, чтобы оно помогло. До свидания, господин Мин.