Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

Чонгук сдул угольную пыль с листа — лицо на рисунке казалось слишком печальным — и огляделся. Он сидел на подоконнике, забившись в самый угол, словно это могло оградить от печали, поселившейся в палате. Габби замерла, замороженная горем, свернувшись клубком в кресле. Она смотрела только в окно: на тёмно-серое небо, на медленно опускающиеся хлопья снега. Хосок сгорбился на стуле у самой кровати, время от времени он морщился, тёр покрасневшие глаза, но не плакал. Последние двое суток он вообще ничего не делал — не ел, не говорил и, скорее всего, не спал. Его узкое лицо совсем осунулось. Оно казалось Чонгуку надтреснутой маской, из-за которой вот-вот хлынут бесконечная боль, отчаяние и безнадёга. Казалось, только Намджун, устроившийся в кресле рядом с Чонгуком, единственный не впал в это тревожное ожидание. Он бодро настукивал какое-то письмо на планшете, лишь иногда поднимая взгляд на Чонгука, будто проверяя. — Что? — еле слышно спросил тот, когда Ким вновь сверкнул очками в его сторону. — Ничего, — пожал плечами Намджун. — Но ты смотришь на меня. — Мне просто нравится на тебя смотреть, — ласково ответил он и по-дружески погладил Чонгука по ноге, без намёка на пошлость. И Чону сразу захотелось забраться к нему на колени, уткнуться носом в шею и забыть, что в мире вообще существует что-то плохое. Он так и не взглянул на того, кто лежал на кровати. Тело, оплетённое трубками и датчиками, казалось совершенно незнакомым. Во время операции Юнги впал в кому, врачи утверждали, что состояние стабильное и динамика хорошая, но он всё равно не приходил в себя. Тело реагировало на раздражители, но Юнги будто не хотел просыпаться. Утонув в своём собственном разуме, он не беспокоился о тающем на глазах Хосоке и замороженной Габби. — Хочешь, уйдём? — всё так же тихо спросил Намджун, и Чонгук почти прочитал вопрос по губам и пожал плечами. Эти губы так сильно волновали, заставляя мысли течь по какому-то новому, ещё совсем неизведанному руслу, что Чон ощущал себя предателем. Нет, не из-за Тэхёна, из-за Юнги, который решился рискнуть так, как никто из них. Он сам принял решение, но кто мог знать, чем оно обернётся. Чонгук сжал руку Намджуна, будто пытался отдать часть снедающей нутро боли, тот принял её, не поморщившись. Ему и правда хотелось сбежать из этой комнаты, подальше от обволакивающей, гнетущей тишины. Остаться вновь только с Намджуном, погрузиться в новые светлые чувства. Полететь вместе с ним, полететь высоко над землёй, забыв обо всех других, кому не дано оторваться от поверхности. Чонгук всё не мог поверить, что ханахаки действительно отступает. Он знал, что болеет, но больше не чувствовал себя обречённым. — Как твои анализы, Чонгук? — разбивая тишину, спросил Хосок. Он не обернулся, не оторвал взгляда от Юнги, словно только это и удерживало того в мире живых. — Лучше, хён, — ответил Чонгук. Одинокая капля скатилась у него по носу и упала на лист. Намджун всё-таки стянул его с подоконника в кресло, прижал к себе, баюкая. Глаза за стёклами очков, переливающихся радугой, были печальные, но полные нежности. Чонгуку сковало горло, так захотелось схватить хёна и сбежать. — Оппа, вы выздоравливаете? — Габби приподняла голову и окинула взглядом их пару. На лице отразилось лёгкое удивление, словно она не была в этот момент способна на сильные чувства. — Вы… выздоравливаете из-за господина Намджуна? Чонгук, покраснев некрасивыми пятнами, кивнул. Хосок, наконец, обернулся и, судорожно выдохнув, сказал: — Поздравляю. — Ты не удивлён, — не спросил, а, скорее, констатировал Чонгук. — Было очевидно, что вы неровно дышите друг к другу. Зачем было столько тянуть? — Замолчи, — беззлобно велел Намджун, мягко коснулся губами виска Чонгука. Тот прикрыл глаза, холодными, будто закоченевшими, пальцами сжимая ткань его водолазки. — Может, кому-то и очевидно, а для нас — нет. — Значит, доктор Энгл была права: новая любовь излечит старую? — Габби обняла спинку кресла, положив на неё подбородок и поблескивая на них светлыми глазами. — Кто знает, — Намджун пожал плечами. — Как она любит повторять: «ханахаки ещё недостаточно изучена». Возможно, терапия сработала, а возможно, и… — он неловко пожевал губу и пробормотал, — новые чувства. А может, всё вместе. Ты как думаешь? Он погладил Чонгука вдоль позвоночника. — Не знаю, — отозвался тот. — Доктор Энгл очень мне помогла, но без вас, хён… Я сам бы ни за что не выкарабкался. Мне не хотелось жить. — Значит, без новой любви никакого спасения нет? — Это не так, — вмешался Хосок. — Это не может быть так. — Но господин Юнги… — Юнги тоже будет жить. Он не сдастся просто так. Мы не зря боролись больше двух лет, он не зря пошёл на операцию. Любовь не определяет его. Любовь никого из вас не должна определять, её сила переоценена! — со злостью выпалил он единым духом. — Каждый человек сам за себя несёт ответственность. Любовь — это не какая-то сила, это всего лишь чувство. Если вы постараетесь отрицать гравитацию, ничего не выйдет: подпрыгнув, вернёшься на землю, а любовь… Она проходит. Костёр, даже самый большой, если не подкидывать дров, погаснет. Вот и вся метафизика чувств! — Господин Хосок… — растерянно позвала Габби, обернувшись к нему. Но Чон только плечами дёрнул, будто пытался сбросить с себя её взгляд. — Ты ведь и сам его любишь. — Это другое, — уже успокоившись, вновь сгорбившись на стуле, ответил Хосок. Он опустил голову на кровать, прижавшись лбом к вялой, ставшей совсем чужой руке. — Моя любовь к нему не имеет ничего общего со взрывом, с вихрем эмоций. Я люблю его так давно, что это уже стало чертой характера, как любовь к порядку или пунктуальность. Мои чувства не изменятся, как не изменится цвет глаз или рост. Это константа. — Поэтому ханахаки на тебя не влияет? — задумчиво, будто у самого себя, спросил Намджун. — Откуда мне знать? Габби снова свернулась в кресле, почти засунув голову между колен. Чонгук готов был поклясться, что она плачет, но не мог найти слов. Минуты превращались в часы, но никто не двигался и больше не делал попыток заговорить. Появилась медсестра и велела всем идти ужинать, потому что доктора уже обеспокоены их коллективным бдением у постели больного. Намджун и Чонгук послушно поднялись, Габби после уговоров тоже выползла из кресла и повисла на Чоне, еле шевеля ногами. Намджун велел Хосоку вставать, но тот лишь отмахнулся. — Давай, поднимайся, или я возьму тебя на руки и отнесу в кафетерий, как принцессу. Хосок одарил его слабой улыбкой и подчинился. Намджун одобрительно похлопал его по плечу, и вся компания вышла из комнаты. В кафетерии было малолюдно: большинство пациентов неизменно предпочитали ужинать в своих палатах. Только теперь, когда его внимание перестало концентрироваться лишь на Чонгуке, Намджун заметил, что заболевшие предпочитали проводить время в одиночестве. Они запирались внутри своих чувств и внутри отдельных комнат, мало контактируя между собой. Кажется, только старик из первой палаты добровольно проводил время в холле у выхода в сад, да Габби время от времени бродила по коридорам. В остальном институт был очень тихим, будто спящим, местом. Намджун выбрал и оплатил ужин для себя и Хосока, Чонгук и Габби получили по подносу со специально подобранной едой. Пока девушка лениво размазывала по тарелке пюре из цветной капусты, Чон быстро всё умял и снова взялся за свой альбом. — Кого ты рисуешь? — Намджун взглянул на рисунок через стол. — Девушку с собрания, — отозвался Чонгук. Доктору Энгл, наконец, удалось затащить его на общее собрание заболевших. Она устраивала их каждую неделю, но редко набиралось больше трёх-четырёх человек. Некоторые просто были слишком слабы, чтобы выдержать целый час сидения на стуле. — Как тебе коллективная поддержка? — с лёгкой иронией спросил Ким. — На самом деле, — Чонгук поднял глаза от рисунка, — отвратительно. — Почему? Чонгук посмотрел на кусочек угля в почерневших пальцах и тихо, будто дуновение ветерка, ответил: — Потому что я больше не умираю. Мне… неловко. Габби, сидевшая по правую руку от него, фыркнула и подавилась кусочком тефтели. Прокашлявшись, она спросила: — Неловко? Разве то, что вы победили, Чонгук оппа, не является поводом для гордости? Вы единственный, кто уйдёт отсюда несломленным. Хосок, чуть стряхнувший с себя апатию, согласно кивнул. — Юнги сказал бы, что ты идиот. — Может быть, но мне неловко хвастаться, потому что я не чувствую в этом своей заслуги. Я ничего не делал, скорее, доктор Энгл и хён заслуживают всех возможных благодарностей. Я сидел там сегодня и ничего не мог сказать. Другие смотрели на меня так, будто я знаю какой-то секрет выздоровления и не хочу с ними поделиться. — Может, тебе показалось? Чонгук пожал плечами, а Намджун протянул руку через стол и сдавил его чумазые пальцы в своих. — Поэтому я стал рисовать, хочу сохранить их лица. — Потому что большинство из них не доживут до весны? — со всегдашней прямотой спросила Габби. Чонгук побледнел и чуть сильнее сжал руку Кима, но кивнул. Хосок ожесточённо тыкал ложечкой в розовое желе в пластиковой пиале. — Мне бы хотелось запомнить и запечатлеть их живыми. Это всё, — он обвёл рукой их и само помещение, медленно подбирая слова продолжил, — очень… важно. Важный этап. Часть моей жизни, о которой невозможно будет забыть. Мне не хочется забывать. Вот… Чонгук пролистал альбом, замелькали лица. Габби увидела Беверли Энгл, себя, Хосока и Юнги, вместе и по отдельности, старика Холуоворда, медсестёр, которых принято не замечать, принимая их заботу как что-то само собой разумеющееся, врачей и множество знакомых пациентов и мельком замеченных в коридорах. — Это почти все, кого я здесь встретил, — объяснил Чонгук, наблюдая за её реакцией. — Все эти люди важны. Кажется, многие из них одиноки… Это очень грустно — умирать в одиночестве. — Умирать вообще не круто, — заметила Габриель, привалившись к его плечу и разглядывая рисунки. — Да. Будет ли кто-то из родных вспоминать о них? Неизвестно. Но буду вспоминать я. Намджун на секунду поджал губы, справляясь с желанием прижать его к груди и никогда не отпускать от себя. — Я должен идти, — Хосок принялся собирать посуду обратно на поднос. — От твоего сидения там Юнги быстрее не очнётся, — заметил Ким, а Чонгук незаметно ущипнул его за руку. — От моего сидения здесь — тоже. Хосок ушёл, Габби посидела бы дольше, но за ней пришла мама и, судя по долетевшим фразам, вновь отчитала за общение с ними. Намджун пересел ближе, почти прижавшись бедром к чужому бедру и грея в своих ладонях тонкую руку с остро выпирающей запястной косточкой. — Ты правда поправляешься? Мне почти не верится. — Да, мне самому тоже, но анализы не лгут. На снимках побеги уменьшились, и новых соцветий нет. Вы меня спасли, хён. — Неправда, я настаиваю, что ты сам себя спас. — Я всё же думаю, что рано ещё говорить, что всё кончилось. Период реабилитации не будет лёгким. — Конечно, но я счастлив, — Намджун наклонился к нему, заглядывая в глаза, — счастлив, что не потеряю тебя. Я будто сам всё это время болтался где-то на грани смерти, а теперь могу вдохнуть полной грудью, больше не нужно со страхом заглядывать в пропасть. Мне… мне не хотелось думать о том, как бы я жил в мире, где нет тебя. — Хён, — Чонгук прижался к нему ещё сильнее. Кто-то прибавил звук на телевизоре, подвешенном почти под потолком, полилась весёлая мелодия. — Кстати, мы совсем потерялись во времени, сегодня ведь сочельник. — Рождество? Чонгук будто только теперь огляделся по сторонам по-настоящему и заметил большую ёлку в углу, а под ней — горку бутафорских подарков. Крупные разноцветные лампочки подмигивали мягкими цветами. И телевизор пел про «Счастливого Рождества…», и Чонгук, несмотря на все невзгоды и трудности, позволил себе немножко радоваться, совсем капельку, чтобы не спугнуть удачу. — Не рассчитывал дотянуть до Рождества, если честно. — Ещё полгода назад я не думал, что буду здесь. Никто не планирует встречать Новый год в больнице. Знаю, — он приложил палец к губам Чонгука, — ты хочешь сказать «прости» — не надо. Я рад быть рядом с тобой где угодно, хоть на Марсе. Намджун утянул его из кафетерия, подальше от остальных людей, от чужих глаз. Он не хотел становиться одержимым собственником, но Чонгука было так сложно выпускать из объятий. Намджун тонул в любви, как мальчишка, захлёбывался чувствами. — У меня для тебя кое-что есть, подарок на Рождество, — перед дверью в палату сказал он, — надеюсь, успели доставить. — Хён, — протянул Чонгук, — не нужно было. У меня для вас ничего нет. Вы и так слишком много со мной возитесь. — Твоё выздоровление — лучший подарок, — притягивая его к себе, отозвался Намджун. Он быстро огляделся, проверяя пуст ли коридор, и чмокнул младшего в щёку. Большая коробка, повязанная пышным бантом, уже ждала на кровати. Похоже, фирма очень постаралась с заказом. Хотя за те деньги, что выложил Намджун, можно было сделать упаковку даже из серебра. — Что это? — Чонгук нерешительно потянул за ленточку. — Открой и узнаешь. Красная бумага с зелёными веточками остролиста и ягодками с шуршанием упала на пол, обнажив элегантную серебристо-серую коробку. Чонгук помедлил и с любопытством снял крышку, стенки распались в стороны. Сумка из мягкой кожи тёмно-кирпичного цвета, такая большая, что в неё можно было бы спрятать человека, в электрическом свете скромно поблёскивала металлическим клеймом на боку. Намджун видел её до этого только на фотографиях и теперь был рад наконец полюбоваться изделием вживую. — Сумка? — Чонгук погладил нежный, как телячий бочок, материал. — Ты поправляешься, и я думаю, скоро мы сможем собрать сумки и вернуться… домой. Смотри, в неё точно влезут все твои принадлежности для рисования. Или можешь оставить их здесь, а в неё сложить только самое нужное. Как хочешь, она теперь твоя. — Я мало в этом разбираюсь, но она ведь очень дорогая, не так ли? — Не думай об этом. Назвать эту сумку просто дорогой было бы настоящим оскорблением, скорее очень-очень дорогой. Но Намджуну просто хотелось немного побаловать Чонгука. Ему вообще впервые хотелось кого-то баловать. Это было неловко, но приятно. — Я никогда не смогу с вами расплатиться, хён. — Говорю: не думай об этом, — Намджун приблизился к нему, обвил рукой талию и притиснул к себе так, что Чонгук даже охнул. — Я делаю всё это, потому что так хочу. Ничто не делает тебя обязанным мне, понимаешь? Если через год… полгода или месяц ты захочешь бросить такого старика, как я, и найти себе кого-то получше, то я не буду требовать компенсаций. — О чем вы, хён? — Чонгук коротко рассмеялся. — Разве есть кто-то лучше великого и могучего Ким Намджуна? Что-то мне не верится. Намджун провёл указательным пальцем по его лбу, носу, губам и подбородку. Чон прикрыл глаза и чуть запрокинул голову. Сердце застучало быстрее. — Ты потрясающий, Чонгук. Ты знаешь об этом? — Зачем вы меня смущаете? — тут же стушевался Чонгук, опустил глаза, почти прижался подбородком к груди. — Даже не думал, но… сейчас, кажется, мне нравится, как ты краснеешь. Намджун притянул его к себе ещё ближе и целомудренно поцеловал в лоб. Чонгук хихикнул и спрятал лицо, уткнувшись носом ему в ключицу. — Мне нравится, как ты на всё реагируешь. Будто для тебя всё впервые… — Хён… — движение губ пощекотало кожу. Намджун чуть передёрнул плечами и недоверчиво покачал головой: — Не-ет. Не может быть, что бы впервые. — Мы можем это не обсуждать? — спросил Чонгук, съезжая куда-то ниже, в подмышку. Намджун положил подбородок ему на макушку. — Какой же ты ещё ребенок. А я просто старый дядька, который соблазняет молодежь. — Вы не старый, — Чонгук «вынырнул» и уставился на него своими огромными тёмными глазами. — Всё равно я старше, а семь лет — это много. — Конечно, потому что я уже семь лет как совершеннолетний. К тому же, когда мне будет восемьдесят, а вам — восемьдесят семь, разницы не будет никакой. — Возможно, нам к тому времени вообще будет плевать на всё вокруг. — Не надо будет беспокоиться об одежде… — О том, что подумают люди… — Неважно, где работаешь, работаешь ли вообще… — Не старость, а сказка, да? — Намджун чмокнул его в нос. — Надеюсь, ты сможешь выдержать такого старого ворчуна, как я, и не сбежишь. — Мы почти живём вместе несколько месяцев, поэтому я ничего не боюсь. — Храбрый маленький мышонок, — прошептал он нежно, наматывая мягкий тёмный локон на палец. Остаток вечера они провели в кровати, разговаривая и время от времени целуясь. Заходить дальше поцелуев казалось неуместным и вовсе не вовремя. Чонгук заснул не позже одиннадцати, ему всё ещё требовалось больше спать, а Намджун, прижавшись грудью к его спине, размышлял о том, как всё будет, когда они вернутся в Корею. Рождественское утро было сонным и томным, каким-то особенно медленным, словно день разгорался лениво, с неохотой. Намджун проснулся с ощущением небывалого уюта и спокойствия. Чонгук, упёршись лбом ему в подбородок, мирно сопел. Он, свернувшись в клубок, упирался острыми коленками Киму в бёдра. Одеяло за ночь куда-то сползло, но им было тепло друг от друга. Намджун дышал чужим запахом и не мог поверить в реальность происходящего. Неужели ему и вправду так повезло? Неужели этот красивый умный мальчик выбрал его? Чонгук заворочался во сне и закинул на него ногу, прижавшись теснее. Намджун полежал ещё, рассеянно перебирая длинные смоляные пряди, закручивающиеся крупными кольцами. Чатни, заметив, что он уже не спит, тихо заскулила, просясь на прогулку. Пришлось выбираться из тёплой постели и одеваться. Когда Намджун уже шнуровал высокие ботинки, Чонгук перевернулся, обнимая подушку, и приоткрыл один глаз. — Ты куда? — хрипло спросил он. Намджун одарил его ласковой улыбкой: — Надо вывести Чатни погулять, а ты спи, ещё слишком рано. — Я с вами, — пробормотал Чонгук, уже вновь проваливаясь в сон. Намджун погулял с собакой, сходил в душ, успел поработать и сделать несколько звонков в Корею, пока там ещё был разгар дня, когда Чонгук, наконец, почти выпал из кровати и потащился в ванную. — Почему ты меня не разбудил? — осведомился он, перекрикивая шум воды. — Потому что, — Намджун замер в дверях, — несмотря на то, что тебе лучше, ты всё ещё болеешь. Сон — лучшее лекарство. — Я так всю жизнь просплю, — Чонгук мокрыми руками пригладил растрёпанные волосы и ловко собрал их в хвост. За новой серией популярного сериала про конец света они разделили нехитрый завтрак прямо в палате, устроив пикник на кровати. После Намджун остался поработать, а Чонгук ушёл к Юнги. Он вернулся только к обеду вместе с Габби. — Как Хосок? — захлопнув ноутбук и сдвинув очки на лоб, спросил Намджун. Чонгук только развёл руками, а Габби ответила: — Кажется, он снова ничего не ел. Медсестра Гибсон угрожала выгнать его, если он не перестанет морить себя голодом. Болеешь или не болеешь, а всё равно больно. Любовь всегда такая, господин Намджун? Он пересел на кровать, устраиваясь вместе с ними за низким столиком. Чонгук уже вытаскивал маленькой ложкой кусочки желе и ананаса из пластиковой пиалы, а Габби, скрестив ноги, ковыряла вилкой в тарелке с горячим. — Думаю, что гораздо чаще, чем нам хотелось бы, но есть и счастливые исключения. Некоторым всё же везет. — Кому, например? Вам? — она кивнула на него и Чонгука. — Может, и нам, — Намджун положил ладонь на ногу Чона и чуть сжал коленку. — Но я знаю, кому точно повезло. Бывает такая любовь, чтобы и в горе, и в радости, как на свадьбе поклялись. Не без ссор, конечно, но всегда мирились. Партнёры на всю жизнь. — Кто это? — жадно спросила Габби, её глаза загорелись любопытством. — Мои родители, — он усмехнулся, заметив лёгкое разочарование на её лице. — Можешь думать, что я необъективен, но это так. А знаешь почему? Они, прежде всего, друзья. Да, в начале отношений постель нам кажется невероятно важной, но потом ты понимаешь, что это не так. Большую часть времени проводишь не с мужчиной или женщиной, а с человеком. Вы разговариваете, гуляете, ходите по магазинам, готовите, смотрите кино, убираетесь. Всё это никак не связано с сексом, а ведь это 90% жизни. И лучше прожить её с тем, кто близок твоей душе, а не только телу. Мои родители именно такие, они лучшие друзья. Понимание — лучший рецепт счастья. Габби помолчала, переваривая его слова. А Чонгук осторожно подвинулся на кровати, привалился к боку Намджуна, совсем не стесняясь девушки. Слабые руки обвили его талию. — Оппа, — Габриель проткнула вилкой небольшой кусочек курицы, — мой портрет уже готов? Чонгук несколько секунд загадочно улыбался. — Да, я закончил. Сохнет, — он кивнул на мольберт у шкафа, задрапированный белой простынёй, позаимствованной у института. — Я посмотрю? — Конечно, он ведь твой. Габби подскочила и осторожно заглянула под ткань. Она долго разглядывала свои, но будто чужие черты. Девушка на портрете казалась взрослее, более зрелой, спокойной. Белые волосы не казались легкомысленным облаком, как в зеркале, а лежали мелкими тугими завитками, будто у барышни из книги Джейн Остин. — Я не такая красивая, оппа, — с лёгким осуждением заключила девушка. — Почему? Я вижу тебя именно такой. Габби так же порывисто вернулась к кровати и обняла их обоих сразу. — Мне нравится. Пусть я правда буду такой. Спасибо. Не только за портрет, но и за то, что были рядом со мной, не давали мне отчаяться. — Габби… — растерянно протянул Чонгук, а она уже отстранилась и защебетала с удвоенной скоростью: — Пусть мама ругается, но сегодня она уехала на праздники домой, поэтому могу побыть с вами. Я правда очень рада, что вы выздоравливаете. Это даёт надежду не только мне, а вообще всем в институте. А ещё надеюсь, и господин Юнги тоже поправится. Не должны хорошие люди умирать из-за несчастной любви. Пусть он пытался избавиться от неё, но… Пусть будет жить, как хочет. — Ты тоже поправишься, обязательно! — отозвался Чонгук, обменявшись с Намджуном взглядами. Она улыбнулась и кивнула. — Я пойду, хорошо? Не буду больше вам надоедать. Верю, что будете друг для друга BFF… лучшими друзьями навсегда. Габби убежала, даже не дав им попрощаться. Чонгук переставил столик на пол, откинулся на подушки и потянул за собой Намджуна. Тот покачал головой. — Еще нужно поработать. — Да ну, — он притворно надул губы, — праздники же начались, какая работа? — Ладно, — быстро сдался Ким. На самом деле, он и сам бы хотел весь день валяться с Чонгуком на кровати, ведя медленные разговоры. — На один вечер можно и расслабиться. Чонгук победно ухмыльнулся, укладывая голову ему на плечо. Он осторожно прочертил кончиком пальца сначала брови Намджуна, провёл по носу, прикоснулся к губам, исследуя их и запоминая. — Знаете, хён, мне кажется, что вы всегда были взрослым. Все остальные в мире были маленькими мальчиками и девочками, а вы — нет. Уже родились в костюме и сразу пошли на работу. Не могу представить вас школьником. — Почему? Я, как все, ходил и в детский сад, и в школу, и в университет. В детстве возился в песочнице, разбивал коленки, упав с велосипеда, и почти уверен, что пачкал слюнявчик. — Не представляю, — едва слышно рассмеялся Чонгук. — Кто угодно, только не вы. — В школе я был таким пухлым, что никто не хотел сидеть со мной рядом. Любил больше книжки и вовсе не занимался спортом. Из-за веса у меня даже начали болеть колени. — Не верю! — Но это правда. Мама говорила, что я ещё вырасту, что у неё в семье все были «пухленькие», но отец заставил меня выйти из комнаты и заняться спортом. Нанял тренера, тот гонял меня до самого выпуска. Вес я сбросил быстро, но тренироваться мне понравилось почти так же сильно, как учиться. — Расскажите что-нибудь ещё, — потребовал Чонгук, обвивая его руками и ногами, как гигантский ленивец. — Думаю, почти всё, что я люблю, так или иначе мне подарил отец. До недавнего времени у меня было всего несколько страстей: учёба, спорт и работа. Папа всегда подталкивал меня к этому. Он до сих пор мой герой. Ему уже за шестьдесят, а мне кажется, что он всё такой же, как в моём детстве: умный, активный и весёлый, когда следует. — Я очень завидую вам, хён. Моя семья — это повод для ещё одного сеанса с доктором Энгл. Не представляю, каково это — расти в семье, где всё так идеально. — Нет, — Намджун покачал головой, чмокая его в макушку. — Она не идеальная. Хорошая, но не идеальная. Но я надеюсь, что… ты сможешь стать её частью. Я ещё не рассказывал родителям о тебе, но… — А не будут ненавидеть меня за то, что парень? Твоей семье нужен наследник, а я при всём желании… не смогу. — Но у меня есть брат, — заметил он как всегда спокойно и рассудительно. — К тому же они всегда желали мне счастья, и я не вижу причин, почему теперь это должно измениться. Если ты составляешь моё счастье, то им придётся смириться. Может быть, не сразу и не с великой радостью, но они должны будут тебя принять. — Правда? — Конечно. Мне кажется, я очень давно тебя искал… и ни за что не отпущу. — Если ваши родители скажут: «нет»… Если они будут категорически против… Я не хочу… Я не смогу… забрать вас. Намджун чуть отодвинулся и поднял его лицо к себе за подбородок. Чонгук смущённо прикрыл глаза и попытался спрятаться у него на плече. — Посмотри на меня. Никто не сможет меня забрать, потому что я вполне взрослый и самостоятельный человек. Я иду туда, куда хочу. Никто не тащит меня силой, как осла на верёвке. Ни ты, ни мои родители, ни одна сила во вселенной не способны заставить меня сделать то, что я не хочу. — Поэтому я и думаю, что вы родились тридцатилетним, — Чонгук ласково провёл сухими губами по линии его челюсти и подбородку. Намджун чуть смежил веки. — Таким строгим, таким взрослым, таким мудрым. Он мурлыкал комплименты, а Ким уплывал куда-то в волшебную страну. Может, он и родился президентом медиа-концерна, но теперь рядом с Чонгуком становился одержимым, ревнивым и вспыльчивым подростком. У него пальцы на ногах поджимались от этого хрипловатого, шепчущего милости голоса. Этот слишком молодой, слишком раненый, слишком неопытный для него юноша казался прекрасным тортиком, от которого ни в коем случае нельзя откусить ни кусочка, только глазеть, нюхать и самым кончиком языка попробовать крем. — Я так тебя хочу, — прошептал Чонгук так тихо, что Намджун подумал, показалось. Но Чон залился краской так, что алело не только лицо, но и шея, и грудь в вырезе кофты. — Нельзя, мы же в больнице. — Тогда я хочу поскорее выписаться, — откуда только взялась вся эта смелость. Чонгук оседлал его бёдра и наклонился низко-низко, опёршись на локти. — Тогда только немножечко… совсем капельку… Он шептал в самые губы Намджуна, будто вливая в него дикое молодое вино. Опьянение было сладким и головокружительным. Намджун запустил ладони ему под кофту, сжимая тонкую талию, поднимаясь выше к выпирающим рёбрам. — Совсем капельку меня люби… Чонгук накрыл его губы поцелуем, жёстким, отчаянным, просящим. Губы словно умоляли их согреть, размягчить, как дождь — истерзанную засухой землю. И Намджун старался отвечать ему, изо всех сил старался поделиться с ним своей силой. Они целовались, как одержимые, как будто перед долгим болезненным расставанием. Намджун погружал пальцы в волосы Чонгука, а тот не мог перестать ласкать его лицо, растирая щёки большими пальцами. И внутри всё горело, взрывалось и опадали горьким пеплом ненавистные петуньи. Если бы поцелуй мог исцелять, то на следующее утро Чонгук проснулся бы здоровым и сильным, как олимпиец. Но утром он был вялым и капризным, всё тело ломало, как после долгой силовой тренировки. Чонгук отказывался вылезать из постели на завтрак, когда кто-то пронзительно закричал. Вопль, пронзая барабанные перепонки, вознёсся до самой крыши, на миг застыл там, звеня одной нотой, и резко оборвался.