Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

Станция, куда они прибыли, казалась запутанной сетью дорог, созданной лишь для того, чтобы заставлять людей чувствовать себя неловко и глупо. Но на деле Намджун легко преодолел все препятствия, машина промчалась насквозь Кале, очень быстро оставив городок позади. Они вырулили на дорогу, идущую вдоль берега. Между ухоженными малоэтажными домиками преимущественно светлых тонов то и дело мелькала белёсая полоска песка, а за ней зеленовато-синяя — морской воды. Постепенно постройки совсем исчезли, и дорога вплотную приблизилась к пляжу. — Далеко ещё? — спросил с заднего сиденья проснувшийся Юнги. — Навигатор говорит: полчаса, — ответил Чонгук, лишь мельком глянул на экран, вновь повернувшись к окну. Он чуть опустил стекло, и внутрь тут же ворвались шелест волн, крики чаек, которые то и дело обрушивались в воду и тут же снова взлетали. Запахло йодом и солью. Дорога увела их от воды к полям, ещё сонным и мокрым после недолгой мягкой континентальной зимы. Серая асфальтовая змея петляла меж зелёных холмов и уходила дальше на запад. Следуя совету навигатора, они свернули с трассы и последние несколько минут пробирались по неширокой гравиевой дорожке между скал, похожих на слои засохшего торта: бежевые, белые и светло-коричневые. Путь окончился у маленькой церкви, сложенной из грубых камней, на краю высокой скалы. Тёмная крыша с крестом уходила высоко вверх, будто пыталась дотянуться до неба, скрытого облаками, похожими на поднятые в воздух перья из разорванной подушки. Вся крошечная парковка, видимо, не приспособленная для большого количества людей, уже была занята. Намджун с трудом отыскал свободный пятачок. Юнги выбрался с заднего сиденья и оглядел здания исподлобья. Он заправил за уши волосы и сильнее сжал рукоять трости. Будто грозовая туча поселилась у него на лбу, затеняя и без того мрачное лицо. Время от времени Юнги нервно дёргал уголком губ, будто от боли, но затем снова застывал. Хосок, не испугавшись, погладил его по напряжённым плечам под чёрной тканью пиджака. Несмотря на яркое солнце, градусник в машине показывал около десяти тепла, но они всё равно оставили куртки в машине. — Идём? — кивнул Хосок, и все четверо направились внутрь. Священник, спокойный и твёрдый, встретил их у входа. Высокий и монументальный, он походил на саму скалу, что была основанием церкви. Он коротко благословлял пришедших, некоторым негромко что-то говорил и всех пропускал внутрь. Если священника и удивило появление четырёх азиатов, то он никак это не выдал, обратился с тем же тихим дружелюбием: — Доброе утро. Вы вовремя, скоро начнём. Сначала служба, а потом можно будет подойти попрощаться. Юнги промолчал, Чонгук только кивнул, поэтому говорить пришлось Намджуну и Хосоку. После они прошли через высокие стрельчатые двери из тёмного дерева, испещрённого глубокими бороздами, но блестящего от свежего лака. Внутри помещение оказалось очень светлым и без украшений, лишь алтарь притягивал взгляд да гроб, утопающий в цветах. Увидев это, Юнги остановился в проходе и скрежетнул зубами. Хосок подхватил его под локоть. — Идём. — Ты же видишь это, — он выплюнул последнее слово так, словно они обложили гроб дохлыми животными. Хотя Чонгук вполне понимал отвращение Мина и даже разделял его. — Да, — ответил Хосок. — Вижу, но… Они не понимают, не понимают так, как ты… и мы все. Для всех это всего лишь часть ритуала. Они знают лишь то, что так должно быть. Верила она в Бога или нет? Неважно, это традиция. Без них её родные бы не знали, что делать. Пока они выполняют ритуалы, время лечит. — Габби бы этого не хотела. — Конечно, нет, — вздохнул Чон. — Но… ей уже всё равно, а им так легче. Они не прошли далеко, сели в предпоследнем ряду, такие же чёрные вороны, как и все остальные. Со своего места Чонгук видел только бесконечные чёрные пиджачные плечи, платья и шляпы. Намджун осторожно, так, чтобы не привлекать внимания, взял его за руку, и Чон был ему за это благодарен. Священник взошёл на кафедру и заговорил, не быстро, не медленно, а как-то очень проникновенно. Даже Юнги перестал ёрзать и скрипеть зубами, а прислушался. Нет, молодой священник не говорил ничего особенного, но он говорил с каждой душой в небольшом зале, говорил простыми понятными словами, заставляя всех задуматься о том, как они живут и к чему придут в конце. Хосок опустил повлажневшие глаза, Чонгук положил голову Намджуну на плечо, позволяя слезам пропитывать его дорогой пиджак. Юнги сжал рукоять своей трости так, что костяшки побелели. Намджун смотрел вперёд, будто погрузившись в мысли, только дрожащая ладонь в руке Чонгука выдавала его волнение. Когда служба закончилась, из первого ряда поднялась девушка, напоминающая Габби, но в то же время какая-то совсем иная. Не было в её фигуре подростковой угловатости, руки и ноги не казались чересчур длинными и худыми, а походка была плавной, без дёрганий и жеребячьих взбрыкиваний, которыми страдают некоторые подростки. И ещё волосы были темнее на несколько оттенков. Девушка нервно одёрнула воротник чёрной блузы и расправила мятый листок, который до этого сжимала в руках. — Я… — она запнулась, нашла глазами кого-то в первых рядах и продолжила. — Я Саша Мартен… сестра. Я скажу несколько слов от нашей семьи. Если вы здесь, то вы точно знаете, какой доброй и весёлой была наша Габби. Она заболела почти два года назад, но мы всё равно не ожидали… такого. Она махнула в сторону гроба, не обернувшись, будто боялась. Саша продолжила читать с листочка, время от времени шмыгая красным носом и вытирая со щёк слёзы. Слова давались ей с трудом, но она не останавливалась. — Спасибо, что пришли, — будто закончив выступление, сказала она и вернулась на своё место. Зал пришёл в движение, началось паломничество к гробу. — Взгляни, — тихо сказал Чонгук, когда они подошли ближе. — Она всё-таки его не оставила. Он потянул Намджуна за рукав и кивнул на стойку, где должна была быть фотография Габриель. Но вместо скромного снимка Габби смотрела на всех с яркого, как осенний лес, полотна в тяжёлой раме с завитушками. — Твоя картина, — Намджун улыбнулся уголком рта и сжал локоть Чонгука. — Я думал, госпожа Мартен оставит её в больнице или выбросит. Она её забрала. И не просто забрала… — Потому что портрет отличный, — хрипловато после долгого молчания заметил Юнги. — Передаёт её характер лучше, чем любые фотографии. Она такой и была — яркой и тёплой, как солнечный лучик. Они подошли к семье, принимавшей соболезнования. Госпожа Мартен в тёмном вязаном платье, свободном, как монашеское одеяние, и широкополой шляпе стояла под руку с седоватым мужчиной, вероятно, отцом Габби. Они смотрели в разные стороны, словно опасались встретиться друг с другом взглядами. Она мяла в пальцах белоснежный платок с золотой вышивкой и почти всё время молчала, а он отвечал на соболезнования, жал руки и уверял, что они справятся. Рядом и всё же чуть позади стояла пара помоложе — Саша и Даниэль. Эти держались вместе, отвечали ровно и спокойно. Только Саша продолжала дёргать носом. — Добрый день, — негромко за всех сказал Намджун. — Примите наши соболезнования. Видимо, его иностранный выговор отличался от других, потому что госпожа Мартен вдруг подняла глаза и посмотрела на них по-настоящему, а не просто кивнула, как всем остальным. Она обвела их компанию взглядом и задержалась на Чонгуке. — Вы знали? — едва слышно спросила она. — Чувствовали что-нибудь? Чона пробил ледяной озноб, он невольно вцепился в рукав Намджуна. Тот посмотрел на него, отцепил пальцы от ткани и сжал ладонь в ладони. — Я… — Не думаю, что хоть у кого-то был шанс что-то заметить, — вмешался Юнги. — Лекарства могут влиять очень по-разному, в один день она весёлая, а на следующий — грустная. Перепады настроения, депрессии — это постоянные спутники лечения. Не вините себя или кого-то другого. Никто не виноват. Госпожа Мартен кивнула и прошептала: — Спасибо. Отец Габби крепко пожал руки всем четверым и пропустил к гробу. У Чонгука подкосились ноги, последние метры давались с трудом, и он был очень рад, что Намджун не отпустил его руку. Навязчивый запах цветов, от которого он начал отвыкать, вновь едко щекотал ноздри, вызывая тошноту. Голова закружилась, Чонгук покачнулся, но Ким крепко его держал. «Господи», — с отвращением подумал Чон, — «ну что за дамочка в беде? Хватит уже вести себя как размазня. Хён не сможет всю оставшуюся жизнь тащить тебя на себе. Прекрати распускать сопли. Ты годами был один и не сломался, поэтому и сейчас не раскисай». — Ты чего? — шёпотом спросил Намджун. — Тебе плохо? Хочешь скорее выйдем на воздух? — Всё нормально, — прошелестел Чонгук в ответ и решительно первым шагнул к открытому гробу. Она лежала на кипенно-белой подушке, увенчанная цветами, словно Мадонна на картинах эпохи Возрождения. Белые волосы были тщательно расчёсаны и уложены. Они не вились легкомысленными барашками, как бывало обычно, а лежали благородными волнами платины. Чонгук посмотрел на чинно сложенные на животе тонкие ладони, узкие запястья с явственно проступающими косточками, скромный кружевной ворот бледно-жёлтого платья и только после этого взглянул в лицо. Оно показалось ему чужим и неестественным, как восковой слепок. Чонгук сглотнул и попятился. Ему совсем не хотелось «общаться» с этим… существом, когда-то бывшим Габби. Свежий нежно-лиловый венок не украшал, а лишь сильнее выделял неживое лицо. Раньше она вся была как румяное только созревшее яблочко, покрытое капельками прохладной росы, а теперь превратилась в пластиковый муляж, которым не сможет обмануть даже слепого. — Всё хорошо, всё нормально, — услышал Чонгук успокаивающий голос Намджуна, ощутил прикосновение его груди к своему плечу. — Наклони голову, не смотри. Чонгук подчинился. — Вот так, несколько секунд на прощание и можно уходить. Пять, четыре… — в самое ухо считал Ким, а потом повёл его к выходу, уступив место Юнги и Хосоку. — Она должна была дождаться тебя, — выразил их общие мысли Хосок. Юнги провёл пальцами по лакированному краю гроба и кивнул. Он вынул из внутреннего кармана дневник, найденный в её вещах, и аккуратно опустил сбоку от тела. — Пусть твои мысли останутся только твоими, — сказал Мин. — Я ничего не читал и другим не позволю. Ты писала их для себя, я знаю, поэтому пусть они останутся в тайне. Даже у мёртвых должно быть личное пространство и право никому и ничего не рассказывать. Ты беспокоилась о том, как я смогу прожить жизнь без любви… Если бы ты дождалась меня, то узнала бы, что к тебе мои чувства не изменились, honey-bunny. Спи крепко, спокойных снов. Юнги прикоснулся двумя пальцами к своим губам, затем приложил их ко лбу Габби. Хосок у него за спиной тихо всхлипнул. Сзади уже подходили другие люди, поэтому пришлось убираться. Даже ради прощания люди выстраивались в очереди, ворчали, если кто-то задерживался слишком надолго, перетаптывались на усталых ногах и вздыхали, словно обязанности оказались слишком тяжелы. Никакой торжественности или возвышенности: всё та же рутина, что и везде. Они вышли из церкви. В этот день, наполненный лишь двумя цветами: чёрным и белым, густой солёный ветер, налетающий с зелёно-голубого океана, заставил всех поёжиться. Намджун снова тёр указательный палец о большой. Чонгук повернулся ко всем спиной и будто старался разглядеть что-то на противоположном берегу. Юнги, опираясь на трость, хмуро разглядывал покидающих церковь людей. Хосок запрокинул голову и смотрел на редкие, похожие на рваную вату облака. Пора было уезжать, но никто не решался первым это предложить. День был погожий, совсем не для такой грустной миссии, что им выпала. В такие дни окрестности должны оглашать свадебные колокола, а не заупокойная молитва. — Хотите остаться на вынос? — спросил Хосок, ни к кому особо не обращаясь. Чонгук покачал головой, остальные промолчали, но мысленно согласились с ним. Хосок, нервно дёрнув кадыком, предложил коротко: — Поехали. Обратно возвращались в молчании. Намджуна больше не одолевали мысли об отпуске, он вообще старался ни о чём не думать. Чонгук отвернулся к окну, прижавшись виском к подголовнику. Он незаметно утирал тихие слёзы рукавом, как маленький мальчик. Юнги не спал: листал ленту новостей в смартфоне и выглядел мрачнее обычного. Хосок бросал на него тревожные взгляды и отгонял от себя мысли о том, что это могли быть похороны Мина. И тогда для него всё не закончилось бы быстрым прощанием и бегством. Он прошёл бы всё от начала до конца. Встав утром, облачаясь в костюм, по пути в похоронный зал принимая соболезнования, помогая его бабушке и дедушке, утешая своих родителей и брата, Хосок бы думал о Юнги. Он бы никогда не смог оставить его позади. Он бы не мчался по дороге вдоль пляжа, не слышал свист тугих воздушных струй через приоткрытое окно. Хосок бы лёг рядом с Юнги на тёплой земле, присыпавшей гроб, или холодном полу колумбария и нет, конечно, не умер. Он бы уснул, чтобы не проснуться больше никогда. Уснуть и видеть сны о более счастливой жизни. Приближался конец февраля, но весна уже согрела своим дыханием окрестности. От снега не осталось и следа, а холодные северные ветра сменились лёгким йодным бризом с моря. Чонгук закончил портрет Намджуна на холсте, но отказывался показывать его кому-либо, даже самому Киму. Картина казалась ему слишком откровенной. Не из-за голого торса Намджуна, а из-за того, что сразу было понятно, насколько автор неравнодушен к модели. Чонгуку казалось, что любой взглянувший сразу поймёт, что у него на душе. Он и сам пока не хотел давать название тому, что творилось у него внутри. И уж тем более не желал, чтобы об этом говорили другие. Чонгук покорно сносил все насмешки и поддразнивания Юнги и Хосока, но упорно отказывался на них отвечать. Никто, возможно, кроме доктора Энгл и Намджуна, не догадывался, как для него это всё сложно. Ханахаки омрачила его первые серьёзные чувства, и теперь Чон очень боялся загадывать, что будет дальше. Теперь ему часто вспоминался Гонконг, шумный, тесный и абсолютно чужой. И всё же именно там он завёл первых друзей. Убин остался в Корее и не мог заставить новых приятелей держаться подальше от Чонгука, не мог пригрозить им или насочинять гадостей про младшего брата, которого в школе привык выставлять извращенцем. И хотя дружба сошла на нет после возвращения в Корею (остальные тоже разъехались по своим странам), но Чонгук хранил в душе воспоминания о тех, кто действительно о нём заботился. Что его ждало по возвращении домой на этот раз? — Чонгук, — негромко позвала доктор Энгл, выводя его из размышлений. — Простите, что вы спросили? Они сидели в кабинете доктора Энгл. Чонгук расположился на софе, а она — в кресле. Теперь ему стало настолько лучше, что ей не требовалось приходить в палату, Чон сам буквально добегал до кабинета. Ощущение слабости с каждым днём уходило, тело будто вспоминало, каково это не уставать после десяти шагов. По утрам Чонгук всё ещё не мог угнаться на пробежке за Намджуном, но теперь тому не приходилось носить его на руках до палаты. На прошлой неделе Чон, наконец, одолел полный круг без остановок и даже ни разу не перешёл на шаг. Лучшей наградой был сияющий взгляд Кима. — Доктор Кэлаган полагает, что вы достаточно оправились, чтобы отправить домой, — Чонгук кивнул. — Любая клиника в Корее сможет проследить за вашим дальнейшим выздоровлением. Вы хотите улететь? — А что вы мне посоветуете, док? — Боюсь, что давать советы — это не моя политика. Я могу только озвучить варианты. Наш институт — прекрасное место, и вам точно здесь помогут. Вы тут в полной безопасности. И в то же время это теплица, никто не знает, каково вам будет за её пределами. — Да, — кивнул Чонгук. — Честно говоря, меня пугает мысль о том, что придётся снова жить в… большом мире, понимаете? Я так привык ко всему, что не знаю, как вернуться к обычной жизни. Как люди ходят на работу? А в магазин? Живут без распорядка, без того, что медсестра Дженкинс командует «отбой» каждый день в десять вечера, а по утрам будит и выдаёт лекарства. Я отвык сам за себя отвечать… Мне страшно. — Да, я понимаю. Вы практически начинаете жить заново. Ну а раз это новая жизнь, то вы можете делать, что захотите, Чонгук. Не стоит десять часов подряд смотреть сериалы и обедать чипсами, а в остальном… — она развела руками. — Продолжайте принимать лекарства и делайте, что захочется. Жизнь дала вам прекрасный шанс. Воспользуйтесь им. — Что, если… — Чонгук взъерошил волосы, и они упали ему на лицо, почти полностью закрыв. — Что, если мне нужно будет поговорить с кем-то… не с Намджуном? Мне бы хотелось продолжать терапию. — Знаете, — она чуть наклонилась вперёд, — у меня есть знакомый терапевт в Сеуле, очень хороший. Я напишу ему по поводу вас. Сходите к нему, хорошо? Доктор Ким отличный специалист, но помните, что вы всегда можете отказаться. Выбор психотерапевта, как выбор фитнес-тренера или инструктора по вождению, тут всё очень индивидуально. Если вам не понравится, я постараюсь найти кого-то ещё. Иногда нужно обратиться к нескольким специалистам, чтобы найти того, кто вам подходит. — Хорошо, — Чонгук улыбнулся так, что любому бы захотелось улыбнуться в ответ. — Что-нибудь ещё вас беспокоит? — проникновенно спросила Энгл. Она ощущала огромную ответственность и в то же время гордость за него. Чонгук был единственным живым доказательством, что её теория работает. Он смог переломить свои чувства, значит, любовь, как и любое другое чувство, можно подавить, исправить и излечить. Люди учатся управлению гневом, а Чонгук смог управлять своей любовью, перенаправил её в правильное русло. Он сошёл с пути разрушения. Разумеется, Чонгук не был для неё только подопытным и удачным результатом лечения: Беверли глубоко прониклась его историей и им самим. — Чонгук, мы с вами так толком и не говорили про Габби. Несколько недель прошло с похорон. Тогда вы сказали лишь то, что ощущаете себя разбитым. Что-то изменилось? — Мне не хочется говорить о ней. Это всё слишком несправедливо, понимаете? — Что именно? — Жизнь. Болезнь. Плохие вещи не всегда случаются с плохими людьми. Она кивнула, а Чонгук продолжал, разглядывая свои переплетённые пальцы. — Никто не ответит: «Почему она?», потому что нет никакого ответа. Я… я знаю, что Габби сделала это сама, да. Но болезнь всё равно её убивала. Иногда нет никакого выхода — вот что я хочу сказать. Не все могут бесконечно биться в закрытую дверь. Доктор снова кивнула. Он не хотел говорить о Габриель, но всё же говорил. Слова брались откуда-то из глубины сознания, будто сами по себе зрели там долгие дни. — Будет ли мне её не хватать? Конечно. Юнги не хватает её ещё сильнее, хотя я и не знаю, когда они успели так подружиться. Хён только выглядит суровым и холодным, а в душе он плюшевый. Габби должна была чуть-чуть подождать… Он, быть может, нашёл бы правильные слова. Она заходила к нам накануне… Я показал ей портрет… Почему она не нашла ни одной причины ещё немного побороться? — В чём находили вы, Чонгук? Почему не сдались? Он расплылся в неожиданно нежной, чуть рассеянной улыбке, будто она задала очень приятный вопрос. — Намджун, конечно. Без него я бы ничего не смог. Наверное, я бы уже умер. У меня нет такого упрямства, как у Юнги, чтобы годами искать выход. И я не такой жизнерадостный, как Габби… была. Уверен, если бы не Намджун хён… я бы умер в своей крохотной квартирке в Сеуле… Кто бы тогда позаботился о Чатни? Через сколько люди осознали бы, что меня нет и стали искать? Не знаю. Но он меня спас. Не только из-за л… чувств и ханахаки, а вынул меня из скорлупы, куда я так привык прятаться. — У вас ведь раньше никогда не было серьёзных отношений, так? — Так. — Почему? Что вам мешало? — Люди… люди всегда могли узнать о моём прошлом. К тому же Убин… — Что он мог сделать? Вы больше не маленький мальчик, которого он мог обижать. — Да, но он всегда мог добраться до моих друзей, сказать или сделать что-нибудь гадкое. Мне не хотелось терять друзей, к которым я привязался. Он всегда находил способ оставить меня в одиночестве. — Теперь вы не боитесь? — Намджун и так всё знает. Мне нечего от него скрывать. — Я рада, Чонгук, что вы так много про себя поняли. Мне и радостно, и жалко, что это наш последний сеанс. Вы молодец. — Спасибо, доктор. Я, — он глубоко вздохнул и с усилием расправил плечи, — надеюсь, что мне хватит сил, чтобы жить вне нашей «теплицы». — Не сомневаюсь. Он поднялся, и доктор Энгл встала ему навстречу. Они коротко обнялись и распрощались, пообещав поддерживать связь. Чонгук покинул кабинет и, как ему ни было горько расставаться с Беверли, желал бы никогда сюда не возвращаться. Он вернулся в палату и застал Намджуна за сбором вещей. Чемоданов и сумок прибавилось с того дня, как они сюда приехали. Чон открыл дверь неслышно, прокрался по комнате и ловко обвил Кима руками за талию. — Неужели уезжаем? — потёршись щекой о кашемировое плечо, пробормотал Чонгук. — Да, — Намджун погладил его руки. — Не верится даже. Завтра мы уже будем дома… — Дома… — повторил Чонгук, представляя свою маленькую квартирку, где всё покрылось толстым слоем пыли. Скорее всего, несколько фиалок в маленьких горшочках умерли. Он платил по счетам, но не был уверен, что с квартирой всё в порядке. Ему снова предстояло остаться одному. Эта мысль вызвала ледяную дрожь по телу, которая скапливалась где-то в желудке и лежала там ледяным булыжником. — Ты заходил попрощаться с Юнги? Вылет ранний, завтра у нас не будет времени. — Мне неудобно, что вы пакуете мои вещи, хён. — Ничего в этом такого, иди, ему будет приятно. Конечно, он с Хосоком тоже скоро отбудет, но непонятно, когда мы сможем увидеться в Корее. — Да, — с грустью отозвался Чон. — Всем придётся будто заново научиться жить, так? — Это точно, — Намджун улыбнулся и развернулся к нему, осторожно прикинулся губами к щеке. — Не могу поверить, что полгода назад я вылетел из Кореи ради тимбилдинга, а возвращаюсь… с тобой. — Что это значит? — Это значит, что жизнь сделала мне чудесный подарок. Я нашёл кого-то очень особенного там, где уже ничего не ждал, и в тот момент, когда уже перестал искать. Будто солнце в пасмурный день, — он мягко погладил затылок Чонгука. — Я ни о чём не жалею. — Я тоже, — прикрывая глаза, ответил Чонгук и потянулся к его губам. — Ни капельки не жалею о трудностях. Теперь мне кажется, что всё так и должно было произойти, хён. Испытания отделили настоящее от наносного. Он приник ко рту Намджуна тёплым нежным поцелуем, полным истинного чувства. Их огонь горел ровно, не вспыхивая и не угасая. Такое пламя горит долго и вовсе не тухнет, если не забывать его «подкармливать». Чонгук дошёл до палаты Юнги спустя значительное время, а перед тем ещё пришлось зайти в туалет, чтобы умыться. Зеркало заставило его покраснеть: такими очевидно зацелованными показались ему губы в отражении. Им с Намджуном всё труднее было прерываться с каждым разом. Нет, Ким ни на чём не настаивал. Да, честно говоря, он держал себя в руках гораздо лучше самого Чонгука. Тот при любом случае старался запустить ладони Намджуну под рубашку. Ему нравилось дразнить своего хёна, который в такие моменты краснел, как мальчишка, и дышал тяжело и шумно. Намджун зажмуривал глаза, будто можно было убежать куда-то глубоко в себя от этих нежных, дерзких и таких соблазнительных прикосновений. А Чонгук веселился ещё сильнее, чуть привставал на цыпочки, чтобы коснуться кончиком языка розовой мочки. У него самого в этот момент всё внутри натягивалось, будто стальной трос, который скручивают и скручивают сильнее, и трещат от натуги металлические жилы. И когда напряжение достигало почти предельного значения, Намджун каждый раз находил в себе силы мягко оттолкнуть Чонгука и в очередной раз произнести: — Ну не здесь же… Нам стоит потерпеть до дома. Чонгуку оставалось только согласиться и снова отступить. Он холодной водой смыл с себя нахлынувшие чувства и помидорный цвет с лица, насухо вытерся махровым полотенцем, чтобы, наконец, постучать в дверь Юнги. Чон не стал дожидаться ответа, сразу вошёл. — Привет, — Чонгук помахал Хосоку, который сидел на кушетке, в одной руке сжимая тонкую фарфоровую чашечку, а в другой — раскрытую книгу. По комнате плыл тонкий, едва заметный запах бергамота и ромашки. Хосок очень пристрастился к английскому чаю. — Хочешь? — он кивнул на большой пузатый тёмно-синий керамический чайник с золотыми завитушками на боках. — Только заварил. Чонгук покачал головой и направился к Юнги. Тот, закутавшись в плед с ног до головы, устроился в кресле у чуть приоткрытой двери на балкон. Неизменная трость была прислонена к подлокотнику. — Привет, Чонгук-и, — он улыбнулся. — Как тебе наша сценка «старые супруги распивают чаи и читают друг другу книги»? — Эм… — Чон растерялся, — мило… наверное. Юнги рассмеялся, стремительно поднялся и пинком захлопнул дверь на балкон. От его прежней болезненности не осталось и следа. Мин по-прежнему был сухощавым, будто молодое деревце, но он больше не чах, словно кто-то грызёт его корни. Он сутулился и ворчал, как старик, но редко теперь впадал в тяжёлую, вязкую задумчивость. В движениях появилось больше лёгкости, порывистости, будто он вернулся во времени назад, снова стал молодым. — Хватит! Плесни ему лучше того замечательного бренди, которое ты прячешь от медсестёр в шкафу. Мы должны отпраздновать то, что мы, наконец, покидаем это проклятое место. — Юнги… — осуждающе протянул Хосок, но чашку отставил, а бутылку достал, а к ней ещё три бумажных стаканчика, в каких обычно по утрам приносили таблетки. Бутылка была красивая, пузатая, с покатыми плечиками и скромной золотистой этикеткой. — Да, пусть нам здесь помогли, но я не намерен никогда сюда возвращаться. Хватит с меня больниц, коек, лекарств и сердобольных вздохов Хосока! Я устал умирать, настало время нам немного пожить. Так? Сейчас хён научит тебя пить! Юнги хлопнул Чонгука по плечу и подтолкнул к столу. — Мне уже двадцать шесть… — сказал тот, рассмеявшись. Хосок тонко улыбнулся и разлил алкоголь по стаканчикам. Он пододвинул один к Чонгуку, а другой подал Юнги. — За вечную жизнь, которая когда-то закончится… лет через пятьдесят! — воскликнул Мин, единым духом опрокидывая в себя бренди. — Ммм… не хватает сигары. Ты нигде их не припрятал, а? Хосок тоже выпил и покачал головой. — Я пришёл попрощаться, хён, — сказал Чонгук, всё ещё грея стаканчик в руке. — Я так и понял. Рейс завтра утром? — Ага. — Я рад, что мы выкарабкались, Чонгук-и. Надеюсь, ещё увидимся на родной земле. Меня выпишут на следующей неделе. — Ты уже хорошо себя чувствуешь? Юнги потрепал его по волосам и плюхнулся на кушетку, куда уже вернулся молчаливый Хосок. Он вообще был слишком мрачен для человека, который, наконец, окончил двухгодичный марафон по больницам и может вернуться домой. Зато Мин радовался за них обоих. — Нога ещё болит, но её прооперируют уже в Корее. Тут мне больше делать нечего. Ханахаки ушла… Остались рубцы на коже и внутри тоже, которые, вероятно, никуда уже не денутся, но это маленькая цена за жизнь, за возможность дышать. Чонгук отпил немного и вернул стаканчик на стол. — Я буду скучать, хён. По вам обоим. — То, что мы больше не будем жить под одной крышей, вовсе не значит, что больше не увидимся. Так? — Ага, — кивнул Чонгук. — Просто странно будет не видеться каждый день. — Тогда звони каждый день, — ответил за них обоих Хосок, снова согревая его солнечной улыбкой, мягкой, как шмелиное брюшко, покрытое золотистой пыльцой. — Я хочу знать, что ты совсем-совсем выздоровел, хорошо? — Конечно, хён. Они ещё долго прощались, обнимались и обещали обязательно встретиться в Корее. Чонгук никак не мог уйти: всё время находилось то, что ещё ему хотелось им сказать, за что ещё поблагодарить. И бутылка бренди пошла на второй круг. Снова были объятия и признания в любви и дружбе. Вернулся в палату Чонгук совсем навеселе, Намджун с порога учуял алкогольный дух. — Господи, это старшие дяди тебя так напоили? — усмехнулся он, помогая младшему залезть в постель. — Угу, — отозвался тот, обнимая подушку. Пушистые тапочки упали на пол. — Какие они нехорошие, может, мне пойти их наругать? — Неа… — Ладно, — подхватывая тапочки и убирая их в уже собранный чемодан, сказал Намджун. — Поспи немного, разбужу тебя, когда придётся ехать в аэропорт. Он наклонился и чмокнул Чонгука в висок. Волосы у него тоже пахли алкоголем, будто он не пил его, а мыл голову. Он был таким по-детски трогательным, причмокивая во сне губами. «Большой пьяный ребёнок», — мысленно хихикнул Намджун и не удержался: ещё раз поцеловал. Из-за долгого перелёта и разницы во времени самолёт приземлился в аэропорту Инчхон поздним вечером. Как только шасси коснулось полосы, Чонгука будто прошибло током. Он посмотрел на Намджуна, мирно читающего какую-то скучную, серьёзную книгу, и одними губами прошептал: — Мы дома!