Год спустя
Тёплый летний вечер был наполнен щелчками фотоаппаратов и вспышками. В холле галереи уже собрались гости и журналисты, но внутрь никого ещё не пускали, символическая ленточка перегораживала проход в залы. На ней, словно на подарке, был завязан большой красный бант. Событие обещало стать самым модным и заметным в этом сезоне — Намджун позаботился об этом, заранее подготовив почву через СМИ. Немногочисленная, но очень модная публика прибыла уже изрядно заряженной. Приближалось время открытия, и Чонгук нервничал всё больше. Он сунул вспотевшие ладони в карманы брюк, но тут же опомнился и заложил руки за спину. Из толпы собравшихся появился Намджун. Такой потрясающе красивый в своём тёмно-синем костюме, что Чон невольно залюбовался и на несколько секунд даже позабыл о волнении. — Пора, — негромко сказал Намджун, приблизившись. Он тепло улыбнулся, а Чонгук постарался выдавить улыбку в ответ, но она получилась жалкой и неубедительной. — Нервничаешь? — Очень! Хён, — в голосе Чонгука появились просительные нотки. — Хён, может, ты начнёшь? Пожалуйста, мне нужна ещё минутка. Не могу же я сам себя представлять. — Как скажешь, — покладисто отозвался Ким. Он вышел на середину холла и несколько раз хлопнул в ладоши, привлекая внимание. И без того негромкая музыка стихла. Намджун выждал ещё полминуты, пока не стихли все разговоры. Зрители расступились полукругом, создавая вокруг него подобие сцены. — Уважаемые гости! Дорогие друзья! Господа журналисты! — Намджун обвёл всех взглядом. — Я рад видеть вас всех в этот прекрасный вечер. Сегодня мы собрались здесь по очень важному поводу. Я уверен, вы уже все заждались, поэтому поприветствуйте моего дорогого… друга, автора идеи и большинства работ — Чон Чонгука! Раздались аплодисменты, и Чонгук вышел к Намджуну, с трудом расцепив мокрые руки, которые словно застряли за спиной. Он посмотрел на Кима, который мимолётно коснулся его плеча. Его тёмные глаза излучали такую нежность, что Чонгук невольно расплылся в улыбке. — Добрый вечер! — сказал он, жалея, что никто не подумал позаботиться о микрофоне. — Спасибо, что пришли… «И спасибо, что уходите», — вспомнил Чон старую дурацкую шутку от одного известного айдола и немного расслабился. — Однажды я заглянул в календарь и обнаружил дни осведомлённости о множестве различных болезней: о раке, о ВИЧ, об опухолях, о шизофрении. Но там не было дня, посвящённого ханахаки, хотя многие до сих пор считают её выдуманной. Но могу сказать, что я на своём опыте убедился — она существует. Он указал на нежный цветок у себя в петлице. — Петунья. Красивая, правда? Такие цветы чуть не убили меня год назад. Эта выставка посвящена, прежде всего, тем, кому повезло меньше, чем мне. Ханахаки — редкий, но безжалостный убийца, — он замолчал на несколько мгновений и продолжил тише, чем прежде. Публика колыхнулась вперёд. — Она забрала много жизней, в том числе одной юной девушки — Габриель Мартен. Габби была смелой и красивой, очень доброй. Она должна была прожить долгую счастливую жизнь, но не вышло. Ханахаки никого не жалеет. Как ни странно, Габби даже гордилась тем, что она самая молодая из зарегистрированных заболевших. И я хотел бы посвятить эту выставку именно ей. Сегодня вы сможете увидеть её портрет. Чонгук потоптался на месте, нашёл глазами в толпе Юнги и Хосока. Они незаметно держались за руки. Он увидел родителей Габби и её сестру, они больше не плакали. Намджун ободряюще кивнул и одними губами прошептал: «Ты молодец. Продолжай». — Врачи в больнице всё время твердили мне, что ханахаки недостаточно изучена, что очень мало исследований. Надежда всегда была слабой, но всё же я здесь, стою сейчас перед вами. В этом нужно винить двух человек. Один из них заставил меня заново поверить в любовь, понять, что она может не только причинять боль, но и исцелять. А второй человек — Беверли Энгл, врач-психотерапевт, — он указал на женщину, скромно стоявшую в толпе. — Она спасла мне жизнь. Это женщина, которая не умеет сдаваться. Она верила, что я выздоровею, даже сильнее, чем я сам. Идите сюда, доктор. Расскажите нам о своих исследованиях. Беверли в тёмном платье в пол казалась ему непривычной без белого халата, который словно уже стал частью её личности. Ей тоже аплодировали, хоть и без прежнего энтузиазма. Она заговорила по-английски: — Господин Чонгук преувеличивает мои заслуги. Это я должна благодарить его за то, что помог мне с написанием книги о ханахаки, позволил использовать его историю, как пример мужества и упорства. Я надеюсь, что история его выздоровления поможет больным осознать: ханахаки не всегда кончается смертью. Этому и посвящена моя книга «Сердце из лепестков». Вы не должны переставать прикладывать усилия, сдаться успеете всегда. — Простите за то, что я так долго говорю. Надеюсь, вам уже не терпится увидеть, что мы приготовили. Подписанные доктором Энгл книги вы найдёте на стойке при входе. И помните, что все средства от продажи картин пойдут на исследования ханахаки. Под аплодисменты Чонгук обернулся и направился к ленточке. Вместо перерезания дрожащей рукой он дёрнул за один из концов шёлкового банта, и лента распалась надвое. Чонгук отступил, пропуская людской поток, бурлящий от нетерпения, внутрь. Он сделал ещё два шага назад и вздрогнул, наткнувшись на кого-то. — Ты справился, душа моя, — прозвучал над ухом успокаивающий голос Намджуна, его руки легли на плечи Чонгука. — Рад, что это закончилось, — он обернулся, но не решился прикоснуться к Киму в ответ, вокруг было слишком много незнакомцев. Чонгук лишь мимолётно потёрся щекой об его руку. — Я знаю, как всё это важно и нужно. Но… — он перешёл на шёпот, — я бы хотел оказаться дома, засесть перед телеком и слушать, как ты хрустишь чипсами и ругаешь Нетфликс. — Всего пара часов — и мы сможем этим заняться. И не только этим… — Привет! — прервал их разговор радостный вопль. Хосок бросился Чонгуку на шею. — Слушай, это всё просто потрясающе! Ты ведь помнишь, что обещал картину с Юнги оставить за мной? Смотри не продай её никому случайно. — Нахрена она тебе нужна? — проворчал Юнги, тоже обнимая Чонгука и пожимая руку Намджуну. — Привет. — Как зачем? Повешу в ванной, «ты» будешь смотреть, как я принимаю душ. — Фу! — скривился Юнги. — Сколько он тебе за неё обещал? Я дам больше, честно! Чонгук только рассмеялся. Ему очень нравился портрет Юнги, написанный почти год назад. На нём Юнги сидел в классическом викторианском кресле, обтянутом тёмно-зелёным бархатом. Он по своей привычке опирался двумя руками на трость, положив сверху подбородок. У Юнги был строгий и печальный вид, словно у готовящегося к собственной казни монарха. — Она твоя, Юнги хён. Только не забудь дать за неё хорошую цену, а то не будет никакого смысла в этой выставке. — Спасибо. — Как у вас дела? Хосок и Юнги быстро переглянулись, словно безмолвно совещались. Мин улыбнулся, подхватил Чонгука под локоть и повёл по затемнённому залу, где картины подсвечивались маленькими настенными светильниками — по два для каждого полотна. Такое решение предложила одна из сотрудниц галереи, чтобы сделать выставку более интимной, более личной для каждого посетителя. Трость Юнги отстукивала их шаги. Две операции помогли, он больше почти не хромал, лишь когда ходил слишком много, но отказывался с ней расставаться. — Да всё так же: работа и дом. После всех «приключений» эта рутина кажется такой уютной и предсказуемой. — И тебя всё устраивает? Юнги остановился напротив одного из портретов — женщины, увенчанной венком из одуванчиков. Он её не узнавал, видимо. Чонгук написал её в один из своих визитов в институт Фрита уже после выписки. Чон вообще весь прошлый год мотался из Кореи в Англию и обратно, говорил с заболевшими, стараясь их поддержать, и, конечно, писал портреты. Делал эскизы и фотографии в Англии, а потому сутками почти жил в своей корейской студии. — Я спокоен, пока Хосок доволен. Знаешь, — он бросил быстрый взгляд на Чонгука, — иногда счастье — это отсутствие несчастья. К тому же дружбу часто недооценивают, в то время как она может быть гораздо глубже и долговечнее любви. Мне с Хосоком хорошо, мне спокойно. — Я понимаю… наверное. — Господин Чон, можно сделать фото? — прервал их разговор один из журналистов. Юнги пришлось отойти, чтобы Чонгук попозировал рядом с картиной и ответил на несколько быстрых вопросов. — Это не отменяет того, как я рад за тебя и Намджуна, — улыбнулся Мин, похищая Чонгука у журналистов. — Ваша история одна на миллион. — Ну мы тоже не идеальны. Не то чтобы мы, как два ангелочка, целыми днями только и милуемся и никогда-никогда не ссоримся. Иногда Намджун просто невыносим, упрямый, как ишак. — Но ты его любишь, — рассмеялся Юнги. — Да, — просто согласился Чонгук. — Люблю. Люблю бесконечно. Он — мой единственный человек. Они обошли уже половину зала и остановились рядом с женщиной, застывшей напротив картины. Она не отрывала глаз от полотна. — Я скучаю по ней, — негромко сказал Чон. Габби на картине была именно такой, как он запомнил: очень молодой и весёлой. Чонгук писал её зимой, но она была лучом летнего солнца. Как и портрет, настоящая Габби никогда не изменится, не постареет, не выпустится из школы. Она останется в их воспоминаниях вечно юной. — Не проходит и дня, чтобы я не скучала по ней, — отозвалась госпожа Мартен. — Как вы? — Гораздо лучше, спасибо. Это был тяжёлый год, но я стараюсь справляться. — Спасибо, что согласились одолжить её для выставки, госпожа. — Хочу, чтобы мою Габби помнили не только мы. К тому же вы, господин Чон, делаете хорошее дело. Она бы хотела помочь. Она стёрла со щеки одинокую маленькую слезинку и через силу улыбнулась. — Простите, Габби просила меня не плакать, а я всё время об этом забываю. Прекрасная выставка, господин Чон, вы очень талантливы. Чонгук поклонился и поблагодарил. Юнги молча закусил губу. Они никогда не говорили об этом, не вспоминали дни, проведённые в больнице. Но Чонгук знал, что смерть Габби для Юнги такая же незаживающая рана. Кого-то другого могли бы обмануть его молчание и сухость, но не Чонгука. — Рада видеть, что у вас всё хорошо, господин Мин. — Время лечит, — только и выдавил Юнги, глядя себе под ноги. — Да, хоть и очень медленно… Чонгук заметил знакомое лицо среди посетителей и, извинившись, отошёл. — Доктор Ким, — окликнул он человека в немного мятом горчичного цвета костюме и голубом шейном платке. — Добрый вечер, — он мягко улыбался. — Отличная выставка. — Спасибо. Это ведь вы посоветовали мне найти хобби — вот! — Обычно люди выбирают вышивание или верховую езду, а не организацию выставок. И когда вы рассказывали о ней, всё представлялось несколько скромнее. А это гораздо больше, чем просто хобби. Но главное, что вам нравится. — Да! Впервые в жизни почувствовал, что делаю действительно что-то важное и нужное. Вы уже познакомились с доктором Энгл? — Ну… фактически мы уже знакомы заочно, много переписывались. Но лично никогда не встречались, — лёгкий румянец на его щеках не укрылся от взгляда Чонгука. — Вам обязательно нужно с ней встретиться. Она потрясающий специалист, — Чон бесцеремонно увлёк Сокджина за собой по залу. — Доктор Энгл! Она обернулась, на крае бокала с шампанским заплясали отблески. В разрезе платья виднелась загорелая ножка в остроносой туфельке. Тёмные волосы были собраны в высокую строгую причёску, лишь несколько завитков кокетливо спускались к вискам. — Здравствуйте ещё раз, Чонгук! Наконец-то можно поговорить без официоза, — она улыбнулась и вопросительно посмотрела на Сокджина, тот покраснел ещё сильнее. — Это доктор Ким Сокджин, — представил его Чон. — Доктор Ким, — Беверли протянула ему руку. — Счастлива, наконец, увидеть вас вживую. — Да, я тоже… вы такой крупный специалист, доктор Энгл… — О, прошу, зовите меня Беверли! Ваша помощь с книгой была по-настоящему неоценимой. — Бросьте… — смутился Сокджин и нелепо засунул руки в карманы пиджака. Беверли легонько прикоснулась к его локтю и заглянула в лицо снизу вверх. — Уверяю вас, — её голос стал ниже, словно загустел, — без вас бы я не справилась. Чонгук оставил их наедине и ушёл искать Намджуна. Он вернулся обратно ко входу и сразу заметил Кима. Тот казался скалой, незыблемой и вечной, обтекаемой людским потоком. Некоторые вежливо кивали или здоровались, но никто не решался с ним заговорить, а Хосока уже рядом не было. — Тебя наконец отпустили, звёздочка? — спросил Намджун, протягивая Чонгуку бокал. — Устал? — Немного. Ужасно голодный, — он отпил шампанского, но это не помогло унять сосущее чувство в животе. — Так нервничал, что весь день кусок в горло не лез, а теперь умираю. — Потерпи немного, скоро всё закончится. — Да, но завтра я снова буду здесь и все последующие дни тоже. Пока выставка не отправится в турне по миру. — Думаешь, это так необходимо. — Я столько в неё вложил, что пребывание тут — это награда. Мне так нравится этот зал — спасибо, что помог его найти — и обстановка, и освещение. Вообще всё так, как я представлял. Чонгук будто бы случайно прижался плечом к плечу Намджуна — всё, что они могли позволить себе на публике. — Душа моя, ты очень хорошо потрудился. Знаю, как для тебя это было важно. — Да, очень, — он улыбнулся Намджуну, одним взглядом стараясь выразить всю бушующую в нём любовь. — Дети! Чонгук едва успел обернуться, а Хеён уже обняла одной рукой его, а другой — Намджуна. Обоим пришлось нагнуться к миниатюрной женщине. — Мы с отцом, — она махнула на топтавшегося позади мужа, — уже всё обошли и всё-всё посмотрели. Чонгук-и… Она взяла его руки в свои, с губ не сходила гордая улыбка. — Это потрясающе! Представляю, сколько труда нужно было вложить во всё это. Правда, дорогой? — Да, хорошо постарался, — отец Намджуна похлопал его по плечу. — Вы оба отлично поработали. — Мы так гордимся тобой, Чонгук-а. Это… — она всхлипнула, — это так трогательно… Эти картины… Грустные, но в то же время светлые. Я вижу в них твою руку, твой талант, твои участие и сочувствие. Она промокнула платком глаза и снова обняла Чонгука, прошептав только для него: — Мой мальчик, у тебя золотое сердце. — Ну что вы, матушка, — смутился он. — Спасибо вам и вам, отец, тоже. Постепенно вечер подходил к концу, журналисты давно ушли, и остальные гости понемногу расходились. Чонгук и Намджун устали кланяться в знак прощания, залы пустели. После удобных кроссовок, из которых он не вылезал весь прошедший год, ботинки казались очень неудобными. Но Чонгук продолжал сиять улыбкой. — Поздравляю, Чонгук-а, — раздался высокий голос. Чон обернулся и тут же наткнулся на букет белых мелких цветочков в шуршащей упаковке. — Ты всё-таки пришёл, — принимая букет, радостно заметил Чонгук. Намджун прохладно кивнул пришедшему. — Спасибо за цветы. — Скорее, даже прилетел, — улыбаясь уголком губ, поправил мужчина. — Это гипсофилы. Наверное, цветы не слишком уместный подарок для сегодняшнего вечера… Но об этом я подумал только сейчас. — Твои волосы теперь розовые! — А ты наблюдательный, не зря стал самым модным художником в Корее. Ты обещал мне новое тату, помнишь? — Как твои луны? Хорошо зажили? — Отлично, — он повернулся спиной и слегка оттянул ворот голубой шёлковой рубашки. — Рука мастера. — Брось, я никогда не стану мастером. И не уговаривай меня на новый сеанс, в этот раз я не поддамся. У тебя хватит денег на любого художника в мире, а ты выбираешь такого дилетанта, как я. — У тебя лёгкая рука, к тому же ты с полуслова понимаешь, что я хочу видеть у себя на коже. — Чимин, — с лёгкой укоризной произнёс Чонгук. — Чонгук-а, — Пак провёл ладонью по его руке от плеча к локтю, за что заработал хмурый взгляд от всё ещё молчащего Намджуна. — Если без шуток, то ты отлично потрудился, и выставка потрясающая. Я горжусь, что ты доверяешь её мне. — Кто бы ещё согласился прокатиться по всему миру со всеми этими картинами? Прости, что не смогу тебе заплатить. — Не говори глупостей. Мы ведь друзья, к тому же ты делаешь хорошее дело, правильное. Для меня честь курировать твою выставку. — Не смущай меня, — рассмеялся Чонгук. — Мы уже пару месяцев не виделись. Как вообще твоя кочевая жизнь? Чимин грустно улыбнулся и пожал плечами. Чон быстро обернулся на Намджуна и взглядом попросил оставить их наедине. Ким кивнул и отошёл, изобразив, словно его кто-то позвал. — Вы ничего не решили? — Чонгук подошёл к Чимину почти вплотную, между ними остались только белые цветки. — Нет, — едва слышно ответил Пак и осторожно погладил пальцем цветок. — Ничего. Стоит ли мне… прогнуться? Стоит ли мне послать к чёрту все принципы? — Не знаю, — честно сказал Чонгук. — Любовь состоит из компромиссов. Но, делая шаг навстречу, уверен ли ты, что он тоже шагнёт к тебе? Чимин покачал головой. — Я уже вообще ни в чём не уверен. Не упускаю ли я шанс встретить кого-то получше него? — В любом случае жизнь кончается не завтра. — Грустно будет стать пятидесятилетним геем, который возит в коляске и кормит с ложки свою собаку. Чонгук хихикнул. — Не верю, что ты таким станешь. — Да, возможно, я заведу кошек, и они съедят меня после смерти, потому что некому будет меня навестить. — Так чего же ты хочешь? Чимин неловко пожевал губы, вздохнул глубоко и, краснея, еле слышно признался: — Малыша… Маленького мальчика, которому нужна забота и опека. Хочу вести его по дорожке, он будет сжимать в кулачке мой палец. Хочу увидеть, как он вырастет, пойдёт в школу, а потом в университет… Даже когда меня не станет, в мире останется тот, кто любил меня и кого любил я… Чонгук аккуратно стёр с его щеки слезинку. — Может быть, Тэхёну именно это нужно услышать? Ради этого будущего он захочет оставить свою работу и даже страну. Чимин через силу улыбнулся, хотя глаза у него были грустные и мокрые. — Может быть… Прости, у тебя такой важный день, а я всё порчу. Господи, что это со мной? — он двумя руками стёр слёзы и шмыгнул носом. — Ты такой молодец! Я так тобой горжусь. Чимин обнял Чонгука и, пообещав купить что-нибудь лично для себя, упорхнул. В галерее осталось всего несколько человек. Хосок и Юнги попрощались и ушли. Родители Габби давно уехали. Прислонившись к столу с книгами, всё ещё беседовали Беверли и Сокджин. Чонгук помахал Намджуну. — Скажи мне, — он прильнул к Киму, — ты можешь отправить Тэхёна в командировку? — Что ты имеешь в виду? — Намджун по привычке накрутил на палец его локон и потянул на себя. Лицо Чонгука оказалось всего в паре сантиметров от его. — Отправь его освещать мою выставку. Скажи, что ей нужен международный PR-менеджер или вроде того. Ты такой умный, хён, придумай что-нибудь? — Что ты задумал, коварный? — ухмыльнулся Намджун, прикусывая губами мочку его уха. — Хочешь устроить судьбу своего нового лучшего друга? — Просто слегка подтолкнуть события, — мурлыкнул Чонгук, ощущая, как мурашки сбегают под ворот рубашки. — Поможешь? — Мы не можем вмешиваться в чужие отношения. Они отскочили друг от друга, когда последние гости подошли попрощаться. Стихла музыка, Сокджин удивлённо огляделся, будто только заметил, что все разошлись. Беверли что-то сказала ему и взяла под руку. Она улыбнулась, и они вместе ушли в тёплую летнюю ночь. — Самую капельку, — Чонгук обвил руками шею Намджуна, букет гипсофил упал на пол. — Ну, пожалуйста, хён. Ким вздохнул, держа его затылок в ладони, крупные тёмные волны волос скользили по его руке. Чонгук больше не походил на тщедушного подростка, в которого превратился после болезни. Намджун ощущал рядом с собой тело молодого мужчины, крепкое и сильное. — Для тебя всё что угодно, душа моя. Даже если ты хочешь играть в Купидона. Чонгук звонко расцеловал его в обе щеки. — Я так тебя люблю! — Ты коварный манипулятор. Чонгук закрыл глаза, Намджун чмокнул его в лоб, в кончик носа и, наконец, в губы. Поцелуй был нежный и лёгкий, похожий на самый первый, ставший теперь таким далёким. Их заставил оторваться друг от друга стук каблуков, раздавшийся в пустом зале. Сначала Чонгук увидел только большую корзину с разными высокими цветами и белые лаковые туфли. — Простите, — обратился к «цветам» Чонгук, — мы уже закрываемся. Вы можете… Дно корзины коснулось пола, он заметил тонкую руку с одиноким обручальным кольцом, узкие плечи, заключённые в голубой пиджак с жёсткими плечиками, нитку жемчуга на чуть подёрнутой сеткой морщин шее. — Здравствуй, малыш, — белая лента опоясывала маленькую лавандовую шляпку. — Мама… — Можно мне посмотреть? — нерешительно спросила она, указывая на полотна. — Конечно. Тебя проводить? Госпожа Пак согласилась, и Чонгук пошёл следом, кивнув Намджуну, чтобы оставил их наедине. Тот вскинул брови, как бы говоря: «Ты уверен?», Чон кивнул ещё раз. Они молча обходили картину за картиной, иногда останавливаясь. Чонгук поначалу занервничал, гадая, что она думает о его работе, но потом успокоился и перестал следить за каждым движением, выискивать ответы во взглядах и жестах. Чонгук знал, что мама одним невзначай брошенным словом снова сможет ранить его, как никто другой. Он готовился защищаться, готовился доказывать ей, что делает важное дело, что не тратил целый год на ерунду. — Они… — она остановилась у портрета Юнги. Чонгук ощутил прилив уверенности под его тяжёлым, печальным, но таким знакомым взглядом. — Они — твои картины — особенные. Такие же, как ты сам… Они заставляют меня думать… В них так много души… так много тебя… и боли. Он отвернулся. Почему она? Почему именно она уловила эту боль? Его личное, выстраданное и невысказанное, вынутое из самых тёмных глубин души горе. Горе, что горше всех горестей на свете. — Малыш… прости. Чонгук изумлённо уставился на неё, а госпожа Пак будто бы ждала какого-то ответа. — Прости, что я не понимала… — она не пыталась прикоснуться к нему, не сделала ни шагу в его личное пространство. — Прости, что я не хотела понимать. — Мама, — он заложил руки за спину. — Я не смогу… так сразу. Она робко улыбнулась. — Тогда я буду пытаться ещё и ещё. Ты мне позволишь? В зале было очень тихо, казалось, слышно, как отбивает секунды длинная стрелка на больших старинных часах над входом и как бьётся в унисон сердце Чонгука. Он помедлил и кивнул, сглатывая образовавшийся в горле ком. — Хм… — их прервало странное кряхтение, похожее на кашель. Они обернулись, у входа остался один из сотрудников галереи. — В остальных залах пусто, я проверил. Если вы уходите, то погасите свет. Я закрою дверь. — Хорошо, — из темноты у входа выступил Намджун, заставив сотрудника вздрогнуть. Они спустились по ступенькам, оставив позади тёмное здание. Только у подножия лестницы несколько лампочек подсвечивали афишу с расписанием открытия галереи. Госпожа Пак остановилась около неё. — Завтра я снова приду. Можно? — Хорошо, — ответил Чонгук. — Я тоже буду здесь. Она ничего не сказала Намджуну, только поклонилась. Тот склонил голову в ответ. Она направилась к припаркованной машине, в цокоте каблуков будто бы прибавилось весёлых ноток. — До дома близко… — Чонгук взял Намджуна за руку. — Прогуляемся пешком? — Хорошо. Они пошли через парк, где фонари отбрасывали круги света на асфальтированную дорожку. Листья деревьев казались голубыми, а стволы — чёрными. Было тепло, пахло скошенной травой — её ещё не успели собрать и вывезти. В воздухе вились мелкие мошки, обещая жару завтра утром. — Я бы всю жизнь вот так с тобой шёл и шёл… — мечтательно проговорил Чонгук и прижался к Намджуну. Тот обнял его за плечи и ответил: — Я подумал о том же самом…Конец