Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

— Заходи, — не отрываясь от бумаг, велел Тэхён, когда в дверь кабинета тихонько поскреблись. Новая нерадивая секретарша, скорее всего, ускакала домой, когда на часах только-только пробило шесть. А Ким как всегда засиделся, ему не хотелось тащить работу домой. Дом на то и дом, чтобы там забывать обо всём остальном. Этот кондо вообще был создан для того, чтобы Чимину было где остановиться в Сеуле. — Привет, — тихо сказал Пак и неловко улыбнулся. — Работаешь? Я подожду. Он просочился в кабинет и устроился на диване, вжавшись в подлокотник, словно старался слиться с обстановкой. — Уже закончил, — Тэхён захлопнул папку, обошёл стол и сел на другом конце дивана. — Ты хотел поговорить? Чимин прикрыл глаза и с силой сжал собственное колено. Рука Тэхёна скользнула по велюровой обшивке дивана и остановилась в паре сантиметров от бедра Пака. — Я соскучился, — прошептал Чимин, будто признавался в каком-то преступлении. — И я, — ответил Тэхён и всё же положил свою руку поверх его, Пак тут же вцепился в неё. Его плечи дёрнулись и поникли, он опустил голову и упёрся лбом в их сомкнутые ладони. Ким не выдержал, обнял его свободной рукой. — Ну что ты, родной? Ну не надо… Он не знал, что именно «не надо». Не надо бросать его? Не надо уезжать? Или не надо убиваться из-за этого? — Я ведь так тебя люблю, конфетка. — Тогда почему не хочешь остаться со мной? — А почему ты не хочешь уехать со мной? — Моя работа… — Да, я понимаю, она важна для тебя. Я правда очень тебя понимаю, но… Жизнь здесь не для меня. Столько правил, столько запретов, мне тут так тесно, — у Тэхёна сердце разрывалось, когда он смотрел в лицо Чимина и видел только невыразимое страдание. Казалось, что-то ломает его изнутри, выкручивает руки и ноги под неестественными углами. Пак закусил губу, из-под тяжёлых век просочились слёзы. — Я не могу… — сказал Тэхён, и дальнейших объяснений не требовалось. Они всегда очень хорошо понимали друг друга, почти без слов. — Я не знаю, зачем пришёл… Нет никакого ответа. Ни правильного, ни неправильного. Я… — он сглотнул. — Только я не хочу тебя отпускать. Чимин закрыл лицо руками. Он не хотел плакать, но слёзы сами наворачивались на глаза и текли, текли. Тэхён положил голову ему на плечо, и оно мгновенно промокло. — Я думал, мы всегда будем вместе. — Я тоже. Когда они были студентами, жизнь не была лёгкой, но, по крайней мере, она была понятной. Дорога в будущее была прямой и открытой, словно видимой до самого горизонта. А теперь, став взрослыми, они, как дети, бродили по тёмному лесу сомнений, собственных принципов и убеждений, наталкивались на недопонимания, спотыкались о старые обиды. — Я не останусь. — Понимаю. — Думал, что есть какой-то компромисс… какое-то решение… — Может быть, наше решение — оставить всё как есть? — Тэхён погладил по сгорбленной спине. Заплаканный Чимин с опухшими веками и красным носом совсем не походил на того солнечного мальчика, которого он транслировал в соцсетях. — Давай… давай дадим друг другу год… Ты ведь не собирался бросить меня и мгновенно жениться? — Тэхён, грустно улыбаясь, покачал головой. — Вот и отлично! Я устроюсь где-нибудь… Например, в Таиланде, он всегда мне нравился, и если я не стану ругать короля, то, наверное, они меня не выгонят. Я устроюсь там, и мы… Мы что-нибудь придумаем. Посмотрим, насколько часто сможем встречаться, хорошо? — Я не хочу расставаться больше всего на свете, — осторожно сказал Ким. — Но твоё предложение: это как лечить открытый перелом, прикладывая к нему подорожник. Чимин посмотрел на него со страхом и удивлением. — Не хочешь? Мне… мне уйти? — его нижняя губа задрожала. — Тэхён, пожалуйста… — Дай мне время. Чимин вздохнул и, утерев слёзы, спокойно сказал: — Конечно, всё время мира твоё. Я буду ждать, сколько захочешь, горошинка. Мне никто, кроме тебя, не нужен, поэтому «ждать» — это всё, что я могу. Для меня нет никаких других вариантов и людей других тоже нет. Ты… — он сглотнул, — ты можешь быть уверен, что я всегда буду тебя ждать. Приходи в мой дом, мои двери открыты. Тэхён прижал его маленькую пухлую ручку к губам. — Останешься сегодня со мной? — Конечно, клубничка. Я — твой. Весь день шёл дождь и солнце пряталось в тёмных облаках, а к вечеру подул лёгкий ветерок. Тучи разошлись, мягкие золотые лучики заблестели на лужах, на каплях на стёклах. Весь мир казался чисто умытым и свежим, чего так хотелось все последние дни, наполненные удушливой жарой. Намджун заперся в кабинете, у него были поздние переговоры по Zoom'у. На кухне его мама готовила что-то приятно и остро пахнущее и раскладывала по контейнерам, чтобы легче было хранить в холодильнике. Она время от времени напевала негромко, а когда все знакомые строчки заканчивались, гораздо громче жаловалась на то, что «её мальчики совсем не едят домашней еды, а всё время заказывают доставку». Чонгук устроился на диване в гостиной, откуда прекрасно просматривалась кухня. Предполагалось, что он работает над эскизом для будущей татуировки, но гораздо увлекательнее было наблюдать за нежными, мягкими руками, порхающими над плитой, сковородами и кастрюльками. Он думал о том, как эта мама быстро и незаметно заменила ту, родную по крови. Чонгук о ней и не вспоминал почти. Даже тот тоненький ручеёк общения, что у них был — обмен сообщениями в мессенджере — и тот пересох. Зато госпожа Ким, матушка, как теперь он её звал, делала всё, чтобы Чонгук влился в их семью. Она отказывалась разделять сомнения отца Намджуна и считала, что помимо двух родных сыновей у неё появился и третий, самый младший, которому нужно больше всего любви. — Как твои дела на студии? — спросила Хеён, защёлкивая очередной контейнер. — А? — встрепенулся Чонгук, отчего волосы упали ему на лицо. Он так и не остриг их, хотя локоны уже доходили до плеч. Но Намджуну так нравилось наматывать их на пальцы, собирать в кулак в приступе страсти, зарываться носом, когда он брал Чона сзади, что тот никому бы не позволил их срезать. — Неплохо. Но мастер Кан сразу меня предупредил, что в Корее работать я не смогу, только пройти обучение. — Почему же? — Чтобы делать тату официально, нужно получить медицинское образование. Если я хочу сделать всё по правилам, то на это уйдут годы. Так что полноценной работы из этого не выйдет, только хобби. — Жалко, — она оперлась бедром о кухонную тумбу и стала вытирать руки полотенцем. — И ничего не сделать? — Не знаю, — он пожал плечами с грустной улыбкой. — Не берите в голову, матушка, придумаю что-нибудь ещё. Ну и, в конце концов, никто не может запретить мне разрисовывать себя. Чонгук поднял руку: помимо лилии на ней появилось ещё несколько татуировок. — Разумеется. Слышала, доктор Энгл с тобой снова связывалась. — Да, она вся в процессе написания книги. Считает, что нужно провести мою историю через весь текст, как иллюстрацию ко всем стадиям болезни и выздоровления. Но она не только про меня пишет, но и про Юнги тоже и про… Габби. Хочет подчеркнуть важность именно психологического состояния больного. В дверь позвонили, Чонгук уже стал подниматься, а Хеён махнула на него полотенцем: — Сиди, сама открою, небось отец приехал. Он угрожал сегодня всех нас забрать ужинать. Госпожа Ким прошла по коридору, напевая и почти подскакивая, словно пузырьки веселья делали её невесомой, лёгкой. Чонгук тихо рассмеялся: как же она не походила на тех степенных матрон, в которых превращались все женщины вокруг, когда достигали какой-то им одним ведомой черты. В дверь снова позвонили, и госпожа Ким не глядя распахнула дверь, уверенная, что приехал муж, и отступила. — Здравствуйте, — сказала женщина на пороге. — Здравствуйте, — автоматически ответила Хеён. — Вы к кому? — Мне нужен Чонгук. — Вы — мама? — догадалась она. По коридору послышались шлёпанье босых ног и голос Чонгука. — Матушка, кто там пришёл? — он замер у неё за спиной, словно хотел спрятаться. Мягкое выражение уступило место восковой маске отрешённости. Он холодно сказал: — Уходи. — Чонгук-и? — возмутилась Хеён, на что Чон только покачал головой. — Тебе здесь не рады, ясно? Уходи. — Малыш, пожалуйста… — Чонгук-и, нельзя просто выставить человека за дверь, это невежливо, — менторским тоном сказала Хеён. Глаза Чонгука полыхнули гневом, но тут же потухли под её твёрдым спокойным взглядом. Чон отступил. — Проходите. Хеён посторонилась, пропуская госпожу Пак внутрь. Та только кивнула в знак благодарности и, разувшись, прошла в гостиную. — Хотите пить? Есть кофе и сок, — Хеён по-хозяйски открыла холодильник, что не укрылось от глаз госпожи Пак. Она, сжимая в руках ручку маленькой сумочки, пристроилась на диване, прямая, будто проглотила палку. — Просто воды, спасибо. — Мам, зачем ты здесь? Как ты вообще узнала адрес? — остановившись напротив и скрестив руки на груди, осведомился Чонгук. — Я пришла поговорить, малыш, — госпожа Пак посмотрела на него снизу вверх. — Адрес мне дал… хм… господин Ким. — Намджун? — переспросил Чонгук, словно речь могла идти про кого-то другого. Потом он развернулся и зарычал в сторону закрытой двери: — Намджун! Он вихрем влетел в кабинет Намджуна, даже не постучавшись, чего никогда себе не позволял. Ким оторвался от видео-звонка и взглянул на него удивлённо. Блеснули стёклышки очков в тонкой, почти невидимой, оправе. Выражение лица Чонгука подействовало лучше всяких слов, потому что Намджун взглянул на экран, сказал несколько фраз на китайском и завершил звонок. — Что случилось, душа моя? — Ты сказал моей маме, где мы живём?! Да как ты мог?! — Я… — начал Намджун, но Чонгук не дал ему договорить. — Ты же знаешь, как мне нужно было убежище, о котором никто из них не знает. А теперь она приходит сюда… Если знает она, то и Убин тоже узнает! Ты обещал мне! Ты обещал, что защитишь меня! Намджун поднялся и привлёк его к себе, погладил по голове, словно раскапризничавшегося ребёнка. — Тише, тише, — нежно сказал он, проводя пальцами по тёмным локонам. — Я обещал тебя защищать и буду защищать. — Неправда, — буркнул ему в плечо Чонгук, но вырываться не стал, наоборот, потёрся щекой о приятную ткань его водолазки. — Зачем она здесь? — Твоя мама приходила ко мне… Душа моя, несмотря ни на что, она любит тебя. Может, ты сможешь дать ей шанс, хотя бы попросить прощения? — Иногда ты такой наивный, хён, — Чонгук поднял на него глаза. — Моя мама никогда не станет просить прощения. Вероятно, её организм вообще не предназначен для того, чтобы произносить такие слова. Она просто растает, как ведьма из сказки, если что-то подобное скажет. — Люди меняются, — Намджун прижался губами к его виску. — Даже такие, как твоя мама. Послушай, если она станет… — он поискал слова, — станет плохо себя вести, я сам выставлю её за порог и скажу охране, чтобы никогда больше не пропускали её в здание, хорошо? — Правда? — Наш дом останется нашей крепостью, обещаю. Никто не сможет пробраться сюда, чтобы обидеть тебя. Никто. — Хорошо… — А теперь иди и поговори с ней. — Неа, — замотал головой Чонгук, снова прячась у него в объятиях. — Я не хочу! — Не будь ребёнком, иди. — Ни за что. Тем временем Хеён поставила стакан с водой на столик у дивана, не забыв подложить под него салфетку. Долгую минуту обе женщины наблюдали, как капельки скатываются по запотевшему стеклянному боку. — Я забыла представиться, — нарушила тишину Хеён. — Я Ким Хеён, мама Намджуна. — Да, я догадалась. Вряд ли мой сын ещё к кому-то стал бы обращаться: «матушка». — Он чудесный мальчик, я рада, что теперь он часть нашей семьи. — Часть вашей семьи? — госпожа Пак, наконец, оторвала взгляд от стакана и воззрилась на Хеён с изумлением. — Вы принимаете его? — Ну да, — смутилась та. — Я так счастлива, что Намджун всё-таки оторвался от своей работы. Чонгук — прекрасный человек, и он смог растопить ледяное сердце моего сына. — Ах, вот как, — равнодушно отозвалась госпожа Пак. — Понятно. Они снова помолчали. Хеён казалось, что она непременно должна что-то сказать. Госпожа Пак молчала и не двигалась, казалось, даже не моргала. Её белое ухоженное лицо выглядело ещё светлее на фоне тёмно-синего строгого пиджака. Хеён расправила подол своего идеально выглаженного нежно-розового платья в стиле пятидесятых годов, с узкой талией и широкой юбкой. За последние несколько лет она отяжелела, но одежда всё ещё могла это скрыть. — Госпожа Пак, — медленно подбирая слова, начала Хеён. — Чонгук рассказал мне о том, что произошло… Про изнасилование. — Рассказал? — удивилась госпожа Пак. — Вам? Сам? Просто взял и рассказал? Он молчал столько лет, не говорил даже мне, а теперь… Теперь он кому угодно может об этом рассказывать, так? Хеён немного покоробили слова: «кому угодно», но она решила пропустить их мимо ушей. — Он говорит, что ему уже не так больно вспоминать о том, что произошло. Его психотерапевт считает, что… — она покусала губу, подбирая слова, — считает, что чем чаще говоришь об этом, тем меньше власти прошлое имеет над тобой. Событие из болезненных воспоминаний превращается в факт, тень из прошлого и не более. — Я не знаю, как к этому отношусь. До сих пор не уверена, что всё это правда. — Но он ведь ваш сын. Мы, матери, всегда знаем, говорит ли ребёнок правду или нет. Чонгук говорит правду? — Я не знаю… — Понимаю, что признать правду тяжело. Если он лжёт, то это просто глупости, выдумки, и вы ни в чём не виноваты. А если он говорит правду? Это значит, что вы где-то ошиблись, недоглядели. Вы не хотите возлагать ответственность на себя. Но подумайте о том, кому тяжелее? Вам или вашему ребёнку? — Я не хочу быть плохой матерью. Я не могу быть плохой матерью. Материнство — это то, что было смыслом моей жизни, и вы хотите сказать, что… у меня не получилось? Так?! — Может и так. Но разве вы не хотите всё исправить? Быть хорошей матерью сейчас, когда вы ему так нужны! Прошлое не изменить. Госпожа Пак схватила стакан и вместо того, чтобы отпить, сжала его в ладонях так, что костяшки побелели. А Хеён продолжала: — Мне трудно представить ту боль, которую он пережил. Пережил в одиночестве. Неужели вы не хотите взять на себя часть этого неподъёмного груза? — Да что я смогу? — Быть с ним, говорить о том, как вы разделяете его боль, как вы его понимаете. Скажите ему, что его мама рядом. — Он взрослый, я ему больше не нужна, вы же видели. — Глупости, мама нужна всегда. Найдите в себе силы и храбрость признать свои ошибки. — У Чонгука всегда было хорошее воображение. Он мог всё выдумать. Ради жалости, понимаете? Чтобы оправдать свои наклонности. Якобы это не он виноват, что не может любить девушек. Он просто валит всё на старшего брата. А Убин тоже мой сын, я была ему матерью последние пятнадцать лет… Я не могу просто выбросить эти годы на помойку. — Защищайте того, кто пострадал. Защищайте жертву. — Вам легко говорить. Это не вам разрываться надвое, не зная, кому из сыновей верить. Это не ваша жизнь рушится, и не вам жить с последствиями. Как будто это так легко… — посмотрела на Хеён с ненавистью, словно это она была виновата во всём. — Легко выбрать, кому я больше верю: сыну, который может оказаться насильником, или сыну, который точно извращенец. Это не выбор. — Для вас всё так выглядит? — вздёрнула брови Хеён, стараясь не показывать брезгливости, вдруг её охватившей. — Чонгук — извращенец? Значит, и Намджун тоже. Вот так вы всё видите? — А для вас это нормально? Вы счастливы, что сын никогда не женится? Не приведёт домой девушку? Вы думаете, что это так здорово — скрывать ото всех друзей его наклонности? Прикидываться всю оставшуюся жизнь, что он просто старый холостяк? Отвечать на неудобные вопросы, неловко смеяться над шутками? — А зачем прикидываться? — Зачем? Их не примут в обществе! Я не хочу стать изгоем, не хочу быть «той самой мамой гомосексуалиста, который не скрывается». — Разве они важнее, чем Чонгук? — в голосе Хеён появились нотки презрения. — Нет, но… — она закрыла лицо руками, сгорбившись, упёршись локтями в колени. — Я не знаю… Не знаю. — Он такой чудесный, такой красивый и умный. Чонгук такой талантливый, а вы хотите отвергнуть его, отвернуться только потому, что он полюбил? Полюбил кого-то, кого любить было нельзя. А кто сказал, что нельзя? Госпожа Пак согнулась ещё сильнее, будто стремилась скрутиться в клубок. — Когда… — она нервно тряхнула волосами, совсем как Чонгук. — Вы узнали об этом? О том, что ваш сын такой? — Мне кажется, — Хеён чуть улыбнулась, словно признавалась в чём-то очень личном. — Мне кажется, что я всегда знала. Поняла раньше, чем он сам. Намджун ещё лежал в колыбели, а я уже знала, какой он особенный. По-хорошему особенный, понимаете? — Нет, — она покачала головой. — Как вы смирились с этим? — Со временем. Однажды я просто поняла, что его счастье гораздо важнее, чем мой дискомфорт, чем неловкие объяснения со знакомыми. Что мне за дело до чужих людей, если мой мальчик счастлив и влюблён? — Я не смогу так же, — в её глазах заблестели слёзы. — Мы с вами разные, у наших семей разное положение в обществе. Профессор Пак — уважаемый человек, только это ему не поможет. Чонгук думает, что это не так, но я люблю его. И я должна выбрать нашу семью, должна выбрать благополучие для всех. — Но… Как?! — опешила Хеён. — Хотя бы выслушайте Чонгука. Его рассказ… такое невозможно выдумать. Госпожа Пак смахнула слезу и отвернулась. — Я не хочу… не могу. Наверное… может быть, со временем я смирюсь с самим фактом… Но я не смогу отказаться от Убина. Как мне смотреть в глаза невестке? А внучке? Если её отец попадёт в тюрьму из-за Чонгука, как мы сможем дальше жить? Невестка увезёт её к своим родителям, и я никогда больше её не увижу. Такой позор, такое клеймо на всю семью. — Думаю, Чонгуку не нужна месть, только его мама и её любовь. Сделайте хотя бы шаг к нему навстречу. — Послушайте, — она посмотрела на Хеён в упор, рот будто затвердел. — Вы думаете, что знаете и понимаете всё на свете. Но это не так! Ясно? Не так! Вам меня не понять. — Я очень вас понимаю… — Нет, — с ехидной улыбкой госпожа Пак покачала головой. — Такой, как вы, меня не понять. Ваш сын тоже гомосексуалист. И кому до этого есть дело, пока он управляет гигантской корпорацией? Кому есть дело, если его отец может любого сплетника так набить деньгами, что они полезут у него из глотки и заставят заткнуться? А мой сын кто? Безработный любовник чеболя — вот кто он. Так я всё это вижу, так это увидят все вокруг, и так о нём будут говорить. Может, не в лицо, но будут. Уж поверьте. — Намджун ни за что не позволит трепать имя Чонгука или его родных. — А когда он бросит Чонгука, то что будет? Не-ет, — протянула она, — не думайте, что мы с вами в одном положении. Не прикидывайтесь, вы ничего не знаете о том, каково это. — Бросит? — растерялась Хеён. — Но у них семья! Они любят друг друга. — Сейчас, может быть. А что будет дальше? Они наиграются в любовь, и что? У них ведь не настоящая семья. Сошлись, разбежались, вот и вся любовь. — Что вы имеете в виду? — опешила Хеён, даже чуть отодвинувшись назад. А госпожа Пак, наоборот, подалась вперёд и чётко, будто объясняла что-то очевидное недалёкому ребёнку, произнесла: — Они не женаты и никогда не будут. У Убина уже есть дочка и наверняка будут ещё дети. А кто будет у Чонгука и вашего сына? Собаки? Рыбки? У них нет и не будет настоящей семьи. — Если бы мог, Намджун уже бы женился на Чонгуке. Вы только взгляните на них! Они так сильно влюблены… нет, они любят друг друга. Я знаю своего сына: для него всё очень серьёзно. Они друг другу ближе и роднее, чем многие супружеские пары. Это большая несправедливость, что они не могут пожениться официально, но это вовсе не повод расставаться. К тому же некоторые пары вовсе не заводят детей. — Они ведь ещё молоды, ещё могут одуматься. Вашему сыну нужен наследник, а моему — хорошая девушка, которая заставит его забыть всё плохое. Они никогда не выйдут вместе в общество. Вы хотите им такого? Быть париями? Быть изгоями? Хеён поднялась и прошла по комнате, забрала потеплевший стакан и вылила нетронутую воду. — Вы не правы, — в её голосе слышались нотки обиды. — До тех пор, пока они счастливы, всё остальное неважно. — Разумеется, — усмехнулась госпожа Пак со злой иронией. — Так что же? Им стоит расстаться прямо сейчас? Отказаться друг от друга только потому, что кто-то будет косо смотреть? — Может и так. Я люблю сына и думаю о его будущем. Любовь не постоянна, она приходит и уходит. И что останется Чонгуку, когда ваш сын его бросит? — Почему вы так уверены, что он его бросит? — пять минут назад Хеён ощущала себя гуру, матерью-наставницей, которая раздаёт бесплатные советы по воспитанию и отношениям со взрослыми детьми. Но на смену уверенности пришла растерянность. — О, вы же знаете мужчин! Брак — это поводок, который их удерживает рядом с хозяйкой. Без него они дуреют и рано или поздно сбегают. — Что вы такое говорите? — она всплеснула руками. — Я думала, вы пришли мириться! Думала, вы что-то поняли! А вы…! Хеён бессильно сжала руки в кулаки. — Я всё очень чётко понимаю, — холодно сказала госпожа Пак. — Если не отступите, то потеряете сына. Дверь в кабинет открылась бесшумно, и Намджун почти что вытолкал Чонгука в гостиную. — Добрый вечер, госпожа Пак, — Ким вежливо поклонился, она медленно смерила его неприязненным взглядом и только потом нехотя кивнула. Это действие не укрылось от глаз Чонгука. — Мама, — прохладно сказал он. — Малыш… — Не зови меня так, я давно вырос. — Не для меня, — госпожа Пак улыбнулась, но Чонгук остался всё так же равнодушен. — Вам стоит поговорить, я думаю. Вы ведь за этим пришли, госпожа Пак? Чонгук, присядь, — мягко велел Намджун, указывая на кресло, стоявшее наискосок от дивана. Чон быстро помотал головой, тогда Ким настойчиво повторил: — Пожалуйста, Чонгук. Чон недовольно цокнул языком, но подчинился. — Пойдём, мам, — Намджун взял госпожу Ким под локоть. — Мы будем неподалёку… если что. — Что ты хотела мне сказать? — Чонгук закинул ногу на ногу и опёрся ладонями на колено. — Твоя рука… — брезгливо сказала она. — Зачем? Он вытянул руку и полюбовался цветными рисунками, расходящимися по коже. — А что? Не нравится? Мне так очень. Не хочу останавливаться, круто будет добить весь «рукав». — Малыш, остановись, пока эту гадость ещё можно спрятать под одеждой. — Ты пришла дать мне совет по татуировкам? Спасибо, не стоит. Госпожа Пак поджала губы, словно он её оскорбил. А Чонгук рассеянно оглядывался по сторонам, словно не знал, чем себя занять в перерывах между репликами. — Я хотела сказать, что… Что мы все были неправы. Все близкие люди время от времени ссорятся, это нормально. Мы должны сделать шаг навстречу друг другу. — Ясно, — кивнул Чонгук. — Значит, ты готов забыть прошлые обиды? — просияла она. — Это так чудесно. — Я сказал, что понимаю твои мысли, а не то, что я с ними согласен. Мне кажется, я так и не услышал даже простого «прости». Ни от кого из вас. — Ты хочешь, чтобы я… просила прощения? — Не только ты. — Убин? — С извинений стоило бы начать. Нет, не с извинений, с покаяния, с признания своей вины. Я хочу, — Чонгук наклонился вперёд, в его голосе слышался яд. — Я хочу, чтобы он осознал, какое зло совершил, сколько боли причинил мне. Обычного «прости» никогда не будет достаточно, но… — он зло ухмыльнулся, — с чего-то надо начинать. — Ты хочешь сделать ему больно, малыш? — Возможно. — Это не хорошо. — Мне уже всё равно, что ты скажешь, мама. — Я тебя не узнаю, — грустно сказала она, опуская глаза. — Ты всегда был хорошим, покладистым мальчиком. Этот человек, — она понизила голос до свистящего шёпота, — испортил тебя, заставил быть таким чёрствым, таким наглым. Ты ведь не такой, малыш. — Прекрати, — устало велел он. — Ты больше не сможешь застыдить меня, мама. Не надо давить на меня, не надо давить на чувство вины. Это больше не сработает. — Пожалуйста, возвращайся в семью. — И жалость тоже не поможет. — Хватит! — вдруг жёстко прервала госпожа Пак. — Ты мой сын, и ты будешь подчиняться. Я не позволю тебе разрушить семью, которую я создавала столько лет. Ты не посмеешь погубить репутацию, ради которой я так старалась! Ты вернёшься в семью, ты скажешь Убину, что всё ему простил, и не будешь больше мутить воду! Я твоя мать, и твоё дело — подчиняться! Лицо Чонгука превратилось в каменную маску, он не торопясь поднялся из кресла и навис над госпожой Пак. — Уходи. Немедленно. И забудь дорогу в этот дом. — Малыш… — Не хочу ничего слышать. Из твоего рта не должно выйти ни одного больше слова, кроме: «Прощай». Госпожа Пак воззрилась на него с изумлением и непониманием. Она открыла было рот, но Чонгук демонстративно сжал пальцы в горсть, словно собирался запаять её губы намертво. Она выдохнула через рот, со скрипом сжала в ладонях ручку сумочки и тихо сказала: — Прощай. Чонгук слышал, как дверь за его матерью захлопнулась, и направился в гостевую спальню, где Хеён сидела на кровати, а Намджун беспокойно мерил шагами комнату. — Ну как? — метнулся он к вошедшему. Но Чон только без слов обвил его талию и расплакался. Слёзы, крупные и солёные, катились по щекам и пропадали в тёмной ткани водолазки на груди у Намджуна. — Сердце моё… душа моя… — успокаивающе повторял Намджун, гладя его по дрожащим лопаткам. — Это конец, — сквозь всхлипы выдавил Чонгук. — Или только начало новой главы нашей жизни, — отозвался, целуя его в макушку, Намджун. — Я не думал, что однажды всё-таки решусь на окончательный разрыв. Теперь у меня не осталось никого, кроме тебя, хён. Между его лопаток легла ещё одна тёплая узкая ладошка. Хеён была такой низенькой, такой хрупкой по сравнению с двумя мужчинами, и всё же они инстинктивно искали у неё защиты. Они оба стали её мальчиками, её ответственностью. — У тебя есть я, — мягко сказала она, — и отец тоже. Чонгук-и, ты теперь часть нашей семьи. Навсегда, понимаешь? Мы будем любить тебя и защищать тебя. Не отпуская Намджуна, Чонгук обнял и её тоже и вздохнул, словно отпуская прошлое. Всё было хорошо, всё стало как надо. Наконец, он ощутил себя целым, будто кто-то склеил разбитый глиняный кувшин его души, ласковыми пальцами замазал все мельчайшие трещинки, что даже следов не осталось. Чонгук поднял полные невыразимой любви глаза на Намджуна. Хеён улыбнулась с пониманием и неслышно вышла. — Душа моя, как же так получилось, что мы с тобой не разминулись? Не потерялись на пути друг к другу? Чонгук обвил его шею руками и прижался щекой к щеке. — Не знаю. Может, я всё же родился под счастливой звездой?