Благие намерения

      Хладные не могут спать, но мое состояние больше всего походило именно на сон, какой бывает у людей рано утром, когда сознание балансирует на грани пробуждения.       Я видел Беллу. Наша память не нуждается в подкреплении образов посредством фото, как у людей, и я мог видеть в мыслях ее лицо столь же четко, как если бы она находилась рядом со мной. Морщинка между бровями, когда она задумывалась над особо сложной задачей, тонкие изящные пальцы, потирающие лоб, мягкий изгиб пухлой губы, побелевшей, когда она прикусила ее, длинные ресницы, бросающие тень на глаза, отчего те кажутся темнее. Заметив, что я наблюдаю за ней, она поднимает на меня взгляд, немного щурит глаза, улыбаясь, нежная светлая кожа розовеет. И мне становится тепло.       До чего странно восприятие внешности любимого человека. Я бы мог любоваться ее нежным совершенством часами, находя светлую кожу красивой, карие глаза — теплыми, но будь ее волосы рыжими, кожа — покрытой веснушками, это ничего не изменило бы, я бы любил каждую веснушку на ее щеках. До тех пор, пока за всем этим была моя Белла, ее облик не имел значения.       «Эдвард».       Я распахнул глаза. В воздухе передо мной медленно плыли пылинки, попадая в проникающие в мое укрытие редкие солнечные лучи. Я осмотрелся по сторонам, хотя знал, что рядом никого нет. Ее точно не могло быть здесь. Ни на что не надеясь, я прислушался к звукам вокруг. Где-то в стенах шуршали мыши, мать ругала за что-то детей в доме через дорогу, мимо проехала машина с тремя подростками, гремя отвратительной безвкусной музыкой, телевизор громыхал аплодисментами какому-то парню из Далласа, сорвавшему джек-пот в лотерее. В воздухе висела зависть владельцев телевизора. Поблизости слышалось биение нескольких сердец, но это было непохоже на ее сердце.       Конечно, ее не может быть здесь. Неужели и правда задремал? Я бы этого хотел, хотя бы на мгновение оказаться рядом с ней, пусть и не по-настоящему.       Я вздохнул, отчего пылинки передо мной закружились быстрее. Воздух был насыщен запахом болотной тины, специями и обреченностью. Столица джаза запомнилась мне не такой, но ураган Катрина, обрушившийся на нее в две тысячи пятом, до неузнаваемости изменил облик города, превратив значительную его часть в заброшенные руины. Многие дома и здания пустовали, улицы так до конца и не расчистили, то тут, то там еще с тех пор стояли покореженные автомобили, оставленные там же, куда занес их ураган. Частично город пришел в себя, снова заработали школы, кафе, рынки и лавки, некоторые люди вернулись в свои дома, с неодинаковым успехом восстанавливая их, но по большей части в Новом Орлеане царили запустение и депрессия.       Поэтому я и остался здесь, я бы легко влился в толпы заполонивших улицы лойтеров, сутками смотрящих отсутствующим взглядом в пустоту перед собой.       Меня привела в Луизиану погоня за Викторией. Ее было сложно выследить, но у меня не было ни другой цели, ни другого занятия, и я не собирался позволить ей жить. Когда догорело ее тело, я понял, что мне больше некуда идти и нечего делать. Единственное место, где я хотел оказаться, было для меня под запретом, а все прочие не имели между собой различий. Вялый, печальный Новый Орлеан был не лучше и не хуже других вариантов, и я покрывался паутиной в одном из заброшенных домов, лишь изредка выходя утолить жажду кровью аллигаторов.       Тихий голос Беллы, прошептавший мое имя, вывел меня из состояния многодневного транса, заполнив разум бесконечными вопросами, которые и без того никогда не покидали его окончательно. Как она? Что делает? Все ли с ней в порядке? Не видит ли снова кошмары по ночам? Улыбалась ли она сегодня?       Она как-то спросила, бывают ли у хладных проблемы с психическим здоровьем. Похоже, я был близок к тому, чтобы найти ответ на этот вопрос. Жаль, я не смогу сказать ей, каким он будет. Откинув голову назад, я прислонился затылком к стене. От нее отделилось облачко пыли, медленно оседая новым слоем на мое лицо.       Было ли так уж правильно оставаться вдали от нее? Я бы мог наблюдать за ней издалека. Я обещал не вмешиваться в ее жизнь, но много ли вреда принесет всего один звонок Элис с просьбой проверить, всего лишь удостовериться, что она в порядке? Нет. Если сделаю это однажды, не смогу воздержаться от этого впредь. А если услышу, что ей грустно или страшно, как долго смогу держаться вдалеке?       Я должен был уйти, это было правильно. Должен был дать ей шанс на жизнь, человеческую, нормальную, счастливую.       Пройдет еще немало времени, прежде чем все эти аргументы перестанут работать, и я позвоню Элис, едва удерживая себя от того, чтобы бежать в Форкс самому. Но к тому моменту будет уже слишком поздно.       — Алло.       — Привет, Элис.       — Рада знать, что ты не разучился пользоваться телефоном. Когда в последний раз ты звонил Эсми? — ворчливо осведомилась она.       Да, сын из меня был никудышный, как и почти все остальное.       — Ты ведь скажешь ей, что у меня все нормально?       — Я говорю ей это почти каждый день, и она делает вид, что верит мне. Ей нужно услышать это от тебя, Эдвард.       Я вздохнул. Элис была права, но я не хотел разговаривать с семьей, это было бы сущим наказанием для обоих участников этой беседы. Только Элис была достаточно зла на меня, чтобы наше общение было почти сносным.       — Как у вас дела?       — Эдвард и светские беседы? — фыркнула она. — Ну, что ж, в эту игру можно играть вдвоем. Карлайл и Эсми в Канаде, нашли себе занятие — помогают восстанавливать пострадавший городок после летних пожаров. Розали и Эмметт где-то на севере Штатов. Эмметт занят благотворительностью.       — Какого плана?       — Выслеживает заблудшие души и пытается причинить им добро, те сопротивляются. Розали переживает, что он притащит домой одну из них и попросит ее оставить. Рассказать тебе, как проходит наше с Джасом путешествие, или ты наконец скажешь, зачем звонишь?       — Ты знаешь, зачем я звоню, Элис.       — Я хочу, чтобы ты сказал это вслух.       Глубокий вдох. Да, это было ровно противоположным тому, что сам же я говорил ей несколько месяцев назад.       — Я хочу, чтобы ты взглянула на будущее Беллы, Элис.       — Но ты же мне запретил.       — Я знаю.       — А если то, что я увижу, тебе не понравится?       — Мне просто нужно знать, что она в порядке.       Элис помолчала, я знал, что ее изводят те же вопросы, что и меня, она тоже любила Беллу.       — Ладно, — с напускным равнодушием ответила она.       Когда спустя минуту Элис все еще молчала, я подумал, что она просто держит драматическую паузу, еще полминуты я говорил себе, что она подбирает слова или просто испытывает мое терпение, а потом я услышал, как Элис судорожно хватает ртом воздух.       — Элис?       Казалось, она задыхается. Я был уже на полпути к машине, когда она выдохнула:       — Господи…       — Что там, Элис?       — Его нет. Ее нет. Будущее Беллы, я его не вижу.

***

      Я не хотел возвращаться в этот дом. Каждая мышца восставала против меня по мере того, как я приближался к нему. Не знаю, когда начался дождь, он медленно заливал гостиную сквозь пролом в стене. Под ногами хрустели обломки камня, стекла и дерева.       Мне нужно было вспомнить, как выглядело это место, когда я пришел, восстановить в памяти, какая часть разрушений — моих рук дело, чтобы понять, что происходило в этой комнате, найти подсказки, которые укажут, что Белла делала здесь, и как найти того, кто покинул это место живым. Через какую дверь он вошел? Двери были целыми, окна закрыты. Ты впустила его? Почему?       Стена была невредимой, диван стоял, немного сдвинутый со своего места, пульт от телевизора — недалеко от него, на полу, сам телевизор висел на стене, стеклянный журнальный стол… нет, он уже был разбит, на осколках кровь. Она везде. Никто не пережил бы такой кровопотери. В ушах стоял крик Беллы и картины того, какими были последние минуты ее жизни, словно я мог видеть это сам. Что бы я ни делал, взгляд возвращался к залитому кровью ковру, пятнам на одеяле, на обрывках одежды, на старых журналах «Удивительный человек», лежавших здесь же, на полу, отпечатку ладони на белой обшивке дивана, без сомнения, ладони Беллы. Она была еще жива, когда ее кровь пропитывала толстый ворс.       След вел на кухню, пятна на кафельном полу, холодильнике, столе, раковине. Он пролил много крови, не выпив ее. Слишком молод?       На кухне обнаружилась купленная Беллой печень, часть в морозилке, часть — на столе. Пролежав здесь много дней, она высохла, но в воздухе еще чувствовался мерзкий запах гнилого мяса. В морозильной камере лежали и пустые упаковки от нее. Судя по их количеству, изначально камера была заполнена до краев. Что ты делала с ней, Белла? В холодильнике, всегда игравшем роль декорации, были продукты в основном длительного хранения.       Я не нашел тела. На мгновение это вселило в меня новую безумную надежду, что, возможно, она не умерла, не полностью. Я был против ее обращения, мы много спорили об этом, и я не мог согласиться обречь ее на это подобие жизни, но сейчас я был готов отдать что угодно, чтобы мой главный страх того времени воплотился в жизнь и Белла осталась в этом мире, в любом виде, даже проклятая, ненавидящая меня, все равно, лишь бы это была Белла. К сожалению, моей надежде не суждено было оправдаться, в доме был лишь один посторонний хладный. Я не мог даже помочь ее отцу нормально проститься с ней.       След привел в ванную комнату, где, судя по всему, он смыл с себя кровь. Дверная ручка раскрошилась в моей руке. Все удобства для тебя. Я зарычал от ненависти и отвращения к тому, чем стал этот дом, призванный быть убежищем для нее. Хотелось сжечь его, разрушить до основания, словно он совершил предательство. Спазм, сковавший мышцы и внутренности, не позволял проглотить яд, наполнявший рот.       Он поднялся на второй этаж, зашел в комнату Розали, что-то взял и вышел. На лестнице я снова почувствовал запах Беллы, чистый и нежный, без примеси пролитой крови и ледяного духа чужака. Поднимаясь наверх, я провел ладонью по перилам, там, где их касалась она. Закрыв глаза, я шел по ее следам, видя ее образ перед собой. Казалось, я могу коснуться ее, если протяну руку, но пальцы хватали только пустоту.       Она была в моей комнате, но много времени в ней не провела, даже в подвале дома ее запах был сильнее. Она прикоснулась к полкам с дисками, повесила кардиган на спинку стула, как всегда, слегка небрежно, один край свисал ниже другого, легла на кровать, которую я купил, чтобы ей было где спать в те редкие ночи, когда с помощью Элис и при поручительстве Карлайла ей удавалось отпроситься у отца до утра. Взяв в руки знакомый кардиган, я поднес его к лицу, не в силах осознать, что никогда не прикоснусь к ней снова. Она была здесь, совсем рядом, но нас разделяло самое неумолимое из всех возможных препятствий — время. Я опоздал. Я совершил непоправимую ошибку, оставив ее.       — Прости.       Я опустился на золотистое покрывало, глубоко вдыхая ее аромат, слабый, частично выветрившийся. Я помнил, как в последний раз обнимал ее в этой кровати. Ее глаза, полные любви и печали, теплое дыхание, разбивающееся о мои губы, тонкие пальчики, скользящие по моему лицу так нежно, что это чувство пронизывало каждый нерв. Казалось, я все еще чувствую ее тепло рядом.       «Это будет моя последняя просьба к тебе».       Я открыл глаза, развеивая иллюзию. Взгляд упал на знакомый мне предмет, висевший на высоком столбике кровати над моей головой — серебристый боло, пропавший из ее комнаты. Протянув руку, я сжал его в ладони. Кактусовый крапивник — маленькая птичка из пустынь Аризоны, равнодушно взирала на меня с холодного металла. Ты оставила его мне? Я осмотрел его со всех сторон, но не увидел никакого послания.       В кармане не переставая звонил телефон. Я знал, что это Элис. Она наверняка видела все то же, что и я, видела, как я пришел в этот дом и что последовало за этим. Видела меня в этот момент. Она была права, но что бы она сейчас ни сказала, это не имело значения.       Подвал был здесь с самого начала. Когда дом только построили, там хранилось вино и провизия. При реставрации мы его оставили, теперь в нем размещалось многочисленное походное оборудование, купленное для отвода глаз. Там я нашел любимую книгу Беллы — сборник новелл Остин — на разложенной походной кровати, заправленной теплым одеялом. Температура здесь всегда была на несколько градусов ниже, чем наверху, но толстые каменные стены и толща земли создавали почти полную звукоизоляцию, даже хладному нужно было подойти совсем близко к дому, чтобы услышать чье-то сердцебиение. Ты догадалась, верно? Ты всегда была умницей. Но от чего же ты пряталась? Если проблема была естественной, почему не сказала отцу, а если сверхъестественной — не попросила помощи у квилетов?       Вопросы, вопросы. Я пролистал страницы, но не нашел ни загнутых уголков, ни пометок на полях, зато обнаружились фотографии. Ее дневника в доме не было, а это значит, все ответы находятся в одних руках. Хладных в мире не так уж много, а времени у меня предостаточно.

***

      По наводке Билли я порой покупала мясо в лавке немного дальше супермаркета. Оно стоило дороже, но всегда было свежее, не замороженное и, как уверял мясник, да и сам Билли, исключительно натуральное. Я планировала делать бефстроганов из куска телятины, купленной сегодня, надеясь подкупить этим мой пострадавший от гриппа желудок, на куриный бульон уже даже смотреть было тошно.       Мясо и впрямь было свежим. Наклонив чашку и придерживая упругую мякоть, я слила в раковину немного выделившейся крови. Пленок почти не было. Нарезая мясо поперек волокон на тонкие ломтики, я полюбовалась едва заметным мраморным узором разреза. Телятина пахла замечательно: парным мясом, немного отдающим молоком и… клевером? Так может пахнуть только мякоть совсем молодого теленка. Было даже жаль ее обжаривать. Интересно, Чарли согласился бы на тартар на ужин? Впрочем, я никогда его не готовила и, наверное, у меня не было всех нужных ингредиентов для маринада. Желудок жалобно заурчал. Надо же! Давно такого не было. Я восприняла это как добрый знак.       Попадая в разогретое масло, тонкие кусочки коричневели и утрачивали свежий сладковатый аромат. Я поморщилась, запах жареного мяса тоже был аппетитным, но другим, было жаль, что он так изменился. Пока обжаривалась первая партия, я продолжала нарезать ломтики. Может быть, оставить немного и все же найти рецепт тартара? Ведомая каким-то странным порывом, я отправила в рот кусочек сырого мяса и едва не застонала от наслаждения. На вкус оно было даже лучше, чем на запах. Жевалось мясо тяжело, как резина, но выделяемый им сок успокоил желудок, едва попав в него. Сделав усилие, я сглотнула и потянулась за кусочком побольше. Снова взяла нож, чтобы отрезать ломтик, и почуяла запах горелого. Я не уследила за мясом на сковороде, и оно стало подгорать. Нож в руке дернулся, порезав руку.       — Черт!       Зажав губами порезанный палец, другой рукой я схватила ручку сковороды, чтобы убрать ее с огня, и зашипела от жгучей боли в ладони.       — Черт! Черт!       Включила воду, подставив руку под холодный поток. Да, Белла, просто бьешь все рекорды! Ожидая, когда боль в обожженной ладони немного утихнет, я пыталась рассмотреть, как много мяса сгорело. Пошевелила пальцами — не больно. Выключив воду, осмотрела ладонь — ни волдырей, ни покраснения. Кажется, обошлось. Нужно заклеить порез на другой руке и попытаться спасти наш с Чарли ужин. Я достала пластырь из аптечки и прикрыла один глаз, опасаясь смотреть, насколько сильно порезалась. Но мои страхи не оправдались, пореза не было совсем.       — Какого…       Не веря глазам, повернула руку, рассматривая со всех сторон. Я ведь видела кровь! Намереваясь убедиться, что это не первые признаки безумия, а, возможно, как раз на это надеясь, я снова взяла нож и слегка надавила кончиком на подушечку пальца. Выступила небольшая капелька крови, но, когда я ее стерла, кожа под ней была невредима. Порез затянулся практически мгновенно.       — Вот черт!