Споры. Казалось, им не будет конца. Сначала осторожные, грустные, откровенные, приправленные юмором и слезами, со временем они набирали обороты, и никто не хотел уступать.
Проигнорировав стоящий у моего дома вольво, я забросила рюкзак в пикап, пристегнулась, повернула ключ в зажигании и — ничего. Попробовала еще раз, раздался тихий щелчок, и более никакой реакции, даже стрелка уровня топлива не пошевелилась. В зеркале заднего вида я видела, как Эдвард задумчиво рассматривает облака, словно размышляя, будет ли сегодня дождь.
Вздохнув, я вышла из машины. Он открыл мне дверь вольво с пассажирской стороны, но я прошла мимо.
— Далеко идешь? — спросил Эдвард, поравнявшись со мной через несколько метров.
— В школу.
— Ты опоздаешь.
— Ну, что поделать? Видишь ли, моя машина не заводится.
Эдвард шумно вздохнул, продолжая идти рядом со мной.
— Ты злишься на меня, потому что я отказываюсь убить тебя.
— Нет. Я злюсь, потому что ты хочешь, чтобы мы оба умерли.
— Человек взрослеет, стареет и умирает. Это естественно.
— Абсолютно. Ничего не имею против, если ты умрешь от старости.
— Белла, — поймав за локоть, он заставил меня обернуться к нему. — У меня не было жизни до тебя, не будет и после.
— Ты не можешь этого знать. Ты не даешь себе даже шанса. Люди порой теряют любимых, но они ведь не сводят счеты с жизнью.
— Просто ты не осознаешь разницу между человеческим чувством и любовью бессмертного. Для меня все по-другому.
— Я осознаю, что не хочу потворствовать твоим планам на самоубийство, — Эдвард поморщился, словно я сказала глупость, я знала, о чем он думает, он умер еще в тысяча девятьсот восемнадцатом, он и без того задержался здесь, да-да, знаем, слышали уже не раз. Я не позволила ему сказать это снова. — Что меня трясет даже от мысли, что ты навредишь себе. И что я не могу смотреть в глаза Эсми, зная, что она потеряет сына из-за меня.
— Ты этого уже не узнаешь. Ты вообще не должна была об этом знать.
— Это что-то меняет, по-твоему?
— Просто прекрати думать об этом. У нас много времени впереди.
— Надо же, как все просто!
— Что ты хочешь, Белла?
— Ты знаешь, чего я хочу.
Раздраженно фыркнув, он отошел на несколько шагов.
— Нам не обязательно превращать это в трагедию. Это ведь логичный выход!
За мгновение он оказался рядом со мной, прожигая меня взглядом.
— Отнять твою жизнь и проклясть твою душу — вот о чем ты просишь.
— Значит, мы оба будем прокляты. Меня устраивает.
— Меня — нет.
— Мое мнение не в счет, так?
Он не ответил, да это и не требовалось. Обогнув его, я пошла дальше в направлении школы.
— Почини мою машину, Эдвард.
Я не хотела ссориться. Я так скучала по нему, по тому времени, когда я не знала. Сидя рядом на уроках, я не выдерживала и прикасалась к нему, автоматически, даже не отдавая себе в этом отчета, не могла не смотреть на него, не разговаривать. Мы уставали от этих споров, брали тайм-аут, забывали на время, чтобы обнять, пошутить или просто помолчать рядом. Это был не мир, а краткое затишье между битвами, рано или поздно мы снова возвращались к той же теме и снова спорили. Мы знали, что это произойдет, и тем отчаяннее стремились друг к другу. Даже злясь и споря, мы любили.
Я злилась не на него, я злилась на судьбу или мироздание или еще кого за эту насмешку. Он заплатил высокую цену, чтобы наша встреча стала возможной, может ли быть, чтобы все закончилось так? Он мог жить вечно, но ему предстояло умереть, просто потому что он полюбил меня.
От этих баталий не было никакого толка. Его решение не поколебалось ни на мгновение, как и его неприятие возможности моего обращения. Такой упрямый!
— Что же нам делать? — спрашивала я, устав от этого бесполезного противостояния.
— Жить, — просто отвечал он, сжимая мою ладонь.
Да, жить, пока я не убьюсь случайно. Эдвард шутил, что я — магнит для неприятностей. Уже трижды он спасал меня от моей глупости и невезения. Который раз станет последним? Я никогда не боялась этого, но теперь все стало иначе. Теперь я осторожнее водила машину, тщательнее обрабатывала порезы и ссадины, чувствуя себя бомбой замедленного действия.
Поднимаясь по лестнице по пути на испанский — один из немногих уроков, на которые мы с Эдвардом ходили не вместе, я не заметила оброненную кем-то ручку на одной из верхних ступеней. Поскользнувшись на ней, я стала падать спиной вперед.
Говорят, в такие моменты перед глазами проносится вся жизнь. Перед моими глазами стояло только лицо Эдварда. Набатом в голове стучала мысль, что, если из-за своей чертовой неуклюжести сломаю себе шею, это положит конец его жизни. Я зажмурилась, но удара о ступени не последовало.
— Держу, — сказал мягкий баритон у меня над ухом.
Знакомые руки обнимали меня, удерживая на месте посреди лестницы.
— Не самый удачный способ спуститься, хотя и быстрый, — улыбнулся Эдвард.
Внутри у меня что-то задрожало, а потом словно лопнуло, и я расплакалась, обнимая его за шею и выпуская наконец копившиеся все это время внутри страхи.
— Что такое, Белла? Тебе больно?
Я покачала головой, продолжая всхлипывать в лацкан его пальто. Эдвард что-то говорил тихим успокаивающим голосом, поглаживая меня по спине, пока я оплакивала свою первую любовь.
Я думала, что, когда я приму решение, будет легче, но нет — становилось только хуже. Снова и снова я напоминала себе, почему сделать это необходимо, но все мое существо противилось тому, что я намеревалась совершить, отрицая, отказываясь верить, что все не может быть иначе. Потворствуя слабости, я дала себе отсрочку, время разложить в голове все по полочкам, решить, что именно я должна сказать и как, чтобы он поверил. Мы перестали ссориться, исчезли даже мелкие разногласия, которые теперь казались до смешного нелепыми. Установилась идиллия, полная нежности, блаженное затишье, где хотелось запомнить каждый миг, будто счастье можно получить авансом сразу за много лет, чтобы в холодные серые годы, следующие за ним, лелеять память об этом времени. Казалось, Эдвард считал так же, будто чувствовал, что времени у нас немного, или просто устал, как и я, всей душой приветствуя это перемирие. Временами я ловила на себе его задумчивый взгляд, но делала вид, что не замечаю.
Эдвард взял какую-то книгу с моей полки и коротал время, листая ее, пока я пыталась перечитывать свое эссе. На деле же, не в состоянии сконцентрироваться на чем-то, я раз за разом пробегала глазами одно и то же предложение, не понимая, что в нем сказано. Тишина давила на уши, будто я оказалась глубоко под водой. Если бы не шелест страниц, доносящийся из-за спины, я бы подумала, что оглохла. Мы нередко молчали, проводя время вместе, но обычно эта тишина была уютной, а не гнетущей, как в тот вечер.
— Ты такая тихая сегодня, — сказал Эдвард, будто тоже ощутил этот странный вакуум. — О чем ты думаешь?
Повернув голову, я увидела, как он отложил книгу в сторону, но сам остался на кровати, не подходя ближе. Уже пару дней он выглядел непривычно настороженным, но, как это обычно бывало, позволял мне собраться с мыслями, не навязывая разговор, пока я не буду готова к нему. Видимо, на сей раз ему не хватило терпения. Я зажмурилась, снова отвернувшись, чувствуя, как набирают темп тяжелые удары сердца, но все же выговорила:
— Тебе не кажется, что мы совершаем ошибку?
— Ты про плесень в твоем холодильнике? — с улыбкой в голосе спросил Эдвард, стараясь разрядить обстановку. — Это была плохая идея с самого начала.
Пару недель назад мистер Беннер предложил классу проект по разведению грибков. Проект был добровольным и, вопреки восторженному описанию процесса учителем, энтузиазма никто не проявил. Когда полный отчаянья и надежды взгляд обратился на меня, я не выдержала и обернулась к Эдварду. Обреченно вздохнув, он поднял руку вместе со мной. Теперь плесень разных цветов в нескольких баночках занимала верхнюю полку холодильника, вероятно, отращивая конечности, чтобы выбраться и захватить дом. Приходилось присматривать за Чарли, имевшим привычку открывать контейнер и хватать что-то не глядя, читая спортивную колонку.
Я вздохнула, поняв, что растеряла все жалкие крохи решимости, потерла глаза пальцами, морщась от головной боли вкупе с тошнотой.
— Эй, — позвал Эдвард.
Он потянул кресло за спинку, придвигая меня к себе и поворачивая, чтобы я оказалась к нему лицом. Не решаясь поднять глаза, я смотрела на руки, погладившие меня по бедрам.
— В чем дело?
Вцепившись пальцами в сиденье, я все же ответила, обращаясь к его коленям:
— Я все думаю о словах Розали.
Эдвард вздохнул, отклонившись назад, с этих слов уже начиналась не одна ссора, но на сей раз смысл был другим.
— Я не о том, чем все закончится, — поспешила добавить я. — Я имею в виду то, чем мы жертвуем в процессе. Ты нарушаешь закон, подвергая опасности и себя, и семью, терпишь столько сложностей, когда даже прикоснуться трудно, а в итоге… — на одном дыхании выпалила я и остановилась, чтобы перевести дух.
— Белла, мы с самого начала знали, что будет непросто, и, по-моему, хорошо справляемся. Если и говорить о жертвах, то куда больше их несешь ты.
— Да, я и об этом тоже.
Нечестно, подло. Как последняя лживая дрянь, я знала, на что нужно надавить. Эдвард промолчал, и я почувствовала, как он замер, будто застыл камнем. Сглотнув колючий ком в горле, я заставила себя посмотреть на него. Он не хмурился, его лицо скорее выглядело озадаченным.
— Разве любовь должна быть жертвой? — прошептала я, боясь, что голос мне изменит. — Что, если Розали права, и, очнувшись однажды, мы пожалеем о цене, которую заплатили. Я хочу сказать, не слишком ли она высока? И ради чего все это?
Я ждала его ответа, молясь, чтобы он возразил, и с ужасом понимая, что тогда мне придется сказать нечто еще более жестокое, чтобы он поверил.
— Ты так считаешь? — хрипло переспросил Эдвард.
— А ты?
Какое-то время он молчал, всматриваясь в мое лицо, а потом опустил взгляд, словно лезвие гильотины, сверкнув, рухнуло вниз. Я вздрогнула, едва помня, как дышать, до боли кусая губу, чтобы не начать переубеждать его, просить прощения или ругать, что он смог так легко согласиться.
Мы долго сидели в тишине, а потом снова говорили, тихо и спокойно, как переговариваются люди на похоронах, будто, повысь они голос, и почивший лишится покоя. Обсуждали всю ситуацию, словно речь шла совсем не о нас, вспоминали, как все начиналось, а потом я просто плакала в его объятиях, делая вид, что все еще имею на это право. Утром он ушел, как всегда, поцеловав меня на прощание. И я его не остановила.
***
Выследить его было несложно. Он был не слишком юн и научился прибирать за собой, так что людям не удавалось связать все подозрительные смерти воедино. Однако для хладного присутствие в городе сородича не бывало тайной, даже если это такой крупный город, как Сиэтл.
Высокий, худой, в одежде панка, с цепями и пирсингом, сохранившимся из прошлой жизни. Я настиг его в разгар охоты. Девушка, которую он преследовал, сбежала, вознося благодарности Богу и ангелам. Знала бы она, сколь сильно заблуждалась.
— Я уйду, — закричал он, когда его плечо заскрежетало от разрыва тканей, под моим коленом хрустнули позвонки. — Забирай город. Рыбы в море много, не стоит враждовать из-за нее.
Он решил, что я претендую на облюбованную им территорию, но мне нужно было не это.
— Встречал его? — спокойно спросил я, открывая пакет для улик, где лежал кусок материи, хранивший ненавистный мне запах. Он его не узнал.
— Это парень? Ты его ищешь? Я могу расспросить, я помогу.
Ложь. Что люди, что хладные — скажут что угодно, спасая свои жизни. Закрыв пакет, я убрал его во внутренний карман.
— Ты знаешь что-нибудь о Белле Свон?
— Пропавшая девчонка? — Тоже мимо, перед его глазами мелькали лица других девушек, блондинки, брюнетки, но Беллы среди них не было, он слышал сообщения о ее пропаже, видел ее фото, развешанные по городу, но это все. — Видел по телеку. Больше ничего не знаю, чувак, клянусь! Она была твоей? Я чужого не беру. Какая разница, одна или другая? Забирай ту, что сбежала сегодня.
Я поднял его руку выше, связки в плече порвались, сустав громко хрустнул. Панк завопил.
— Я не убивал ее! Вообще ее не видел!
— Я тебе верю.
«Спасен», — пронеслось в его голове, он тихо заскулил от радости.
Я сделал это быстро. Если отсечь голову, почувствовать, что горишь, почти не успеваешь. Тела хладных горят лучше бумаги, даже под дождем, разве что дыма больше. Еще один ложный след.
«Не могла представить тебя, отнимающего невинные жизни»
— Он не был невинным. На его счету не одна загубленная душа.
И любая из них могла быть Беллой для кого-то.
«Не стоит судить человека по его худшим поступкам».
— Но мы ведь не о человеке говорим. Значение имеет только выбор, верно? Он свой сделал. К тому же так мы сужаем круг подозреваемых.
Интересно, что она ответила бы на это? Я ни разу не спросил ее, что она думает об убийстве Джеймса. То была вынужденная мера, и мне казалось, она с этим согласна. Что бы она сказала, если бы я спросил? Мы провели вместе так мало времени, я не задал ей очень много вопросов, и оттого ее образ перед моими глазами все чаще хранил молчание, когда я пытался представить ее рядом.
Так странно, когда мы были порознь, я, как и сейчас, не мог говорить с ней, не мог видеть ее, но знание, что где-то далеко она просто существует под тем же небом, что и я, наполняло мир смыслом. Сейчас же я чувствовал пустоту в каждом дне. Там, где раньше была Белла, теперь зияла только космическая темнота, где никто не услышит и не отзовется.
Телефон все не умолкал. Не раз я думал выбросить его, но так этого и не сделал, решив, что мне может пригодиться способ связи с Чарли Своном. Я не сказал ему, что нашел в своем доме, решив отсрочить это до тех пор, пока не найду убийцу и не узнаю, что он сделал с телом. Файлы, которые Джасперу удалось восстановить на компьютере Беллы, не дали новой информации, там были просто таблицы, показывающие содержание белков, углеводов, микроэлементов в разных продуктах, вероятно, для Фила, и таблицы с цифрами — ряды чисел в арифметической и геометрической прогрессии, с шагом в один-и-один, один-и-два, один-тридцать-три, один-и-пять, один-и-шесть и так далее до шести. Имели они отношение к ее отъезду или нет, я не понимал, что они могут значить.
Запах хладного по-прежнему оставался единственной нитью, ведущей к ответам. За хладными всегда тянется кровавый след, нераскрытые убийства, исчезновения людей. Если где-то в Вашингтоне пропадали люди, полиция узнавала об этом первая. Благодаря Чарли, еще до того, как пропавший объявлялся в розыск, у меня было имя и место, где, возможно, я мог бы найти след. Это было эффективнее, чем подслушивать их переговоры.
Мне попалось несколько кочевников и только один пытавшийся осесть на месте хладный. Теперь надо было решить, куда двигаться после Вашингтона, но за время поисков я не нашел новых зацепок. Кем бы он ни был, хладный, побывавший в нашем доме, словно провалился сквозь землю, нигде не наследил, никто не встречал его, никому не был знаком его запах.
Я заметил ее присутствие раньше, чем она вышла из-за угла. Большой зонт скрывал лицо, но мне не нужно было его видеть, чтобы узнать ее.
— Зачем ты здесь, Элис?
— Потому что ты должен кое-что знать.
Образы в ее памяти заставили меня ошеломленно застыть, хотя я думал, что утратил способность удивляться.
— Так это была ты.
***
В моменты, когда меня накрывала удушающая паника, я вспоминала последние слова Элис перед тем, как она уехала. Это помогало, я доверяла ей и верила, что все идет своим чередом, все будет в порядке.
В то время Карлайл и Эсми уже покинули город, закончив все свои дела здесь. Я плакала, прощаясь с Эсми, хотя ее объятия, как всегда, были чересчур крепкими, мне было грустно, когда она отстранилась. Она так и не научилась определять нужное количество силы или всему виной переизбыток чувств, но я знала, что в ее жестах кроется любовь и грусть расставания, а уж точно не желание навредить мне. Я действительно полюбила ее и теперь наконец могла посмотреть ей в глаза, хотя бы на прощание.
Розали и Эмметт уехали намного раньше, поступив в колледж, так что в Форксе кроме Эдварда оставались только Элис и Джаспер. Когда под окном остановился черный мерседес, я уже знала, что это не визит вежливости. Сбежав по ступеням, я оказалась в твердых объятьях Элис. Джаспер вышел из машины, но остался стоять у водительской двери. Мы долго молчали, почти все уже было сказано.
— Элис…
— Я буду так скучать по тебе! — прошептала она.
— Я тоже.
— Эдвард запретил мне связываться с тобой и смотреть твое будущее, но послушай меня внимательно, — отстранившись, она взяла меня за руки, серьезно глядя в глаза. — Все будет хорошо, у вас обоих. Ты поступаешь правильно, — убежденно проговорила она.
— Спасибо, Элис. Присмотри за ним.
— Конечно.
Джаспер улыбнулся мне на прощание, и они уехали.
Ох, Элис, если ты знала, что это произойдет, почему не сказала мне? Я планировала потребовать от нее объяснений первым делом, как только она появится, в чем я не сомневалась.
Закрыв гаражную дверь, я подошла к кузову, откинула толстый брезент. Дождь щедро залил его, но коробки и большая сумка-холодильник были почти сухими. В последнее время понятие тяжести вещей претерпело для меня изменения, но на всякий случай я не брала больше одной коробки за раз. Было темно, а выключатель издавал только холостые щелчки, не добавляя света. Видела я теперь лучше, чем прежде, но спускаться в темноте по лестнице не решилась. Человек не может получить все сразу, и я продолжала спотыкаться на каждом шагу.
Найдя в бардачке фонарик, я стала осматривать стены в надежде, что человеческие привычки Калленов взяли верх и они не расположили рубильники где-то, куда может дойти только ловкое и безупречно видящее в темноте существо. Найдя щиток, я мысленно поблагодарила Чарли, научившего меня понимать, что именно нужно искать.
— Пожалуйста, пожалуйста, — бормотала я, переключая автоматы.
Раздался еще один щелчок, и ток загудел в проводах, вызвав у меня облегченный вздох. Без электричества мне пришлось бы туго.
Теперь нужно было спуститься в подвальную часть гаража и перенести коробки в дом. Очень осторожно, по одной ступеньке за раз. Пройдя по подземному коридору, я остановилась, заметив, что больше не слышу дождя. Возможно, он закончился, но, странное дело, я не слышала и ничего другого. После того, как обострился слух, я успела почти забыть, как звучит тишина. Должно быть, эта часть дома была очень старой. В здешних лесах бродило много существ с острым слухом, если я не слышу, что происходит снаружи, может быть, и они не смогут услышать меня?
Повернув ключ в замке последней двери на моем пути, я вошла в кухню. Мраморную столешницу покрывал слой пыли, но комната, как и раньше, выглядела гостеприимно. Оставив коробку на кухонном столе, я включила в розетку холодильник, он ответил тихим мурчанием, оживая.
Не удержавшись, я прошла в гостиную, желая просто посмотреть на нее, почти ожидая увидеть в ней знакомые лица. В последний раз я была здесь за пару дней до отъезда Эдварда, он еще не успел накрыть мягкую мебель чехлами, но уже тогда странная тишина, порядок и безлюдность придавала дому нежилой вид, словно картинка из каталога. Это место было наполнено призраками и воспоминаниями. Можно ли где-либо ощутить себя более одиноким, чем в месте, в котором прежде звучали смех и голоса близких, а теперь стояла мертвая тишина, словно в мавзолее?
Я включила радио на кухне, убавив звук до минимума, лишь бы слышать едва различимое бормотание, создающее иллюзию, что в доме кто-то есть. Дождь снаружи был достаточно сильным, чтобы за его шумом даже оборотни не услышали тихие голоса из динамика.
Элис говорила, что все будет в порядке, она смотрела наше будущее, и в нем все складывалось благополучно. Я не нашла ответа, почему она не рассказала мне, что именно произойдет, и первое время очень злилась на нее, но чем дальше, тем меньше значила моя злость и ее мотивы, теперь я прислушивалась к любому шуму снаружи, надеясь услышать шуршание шин на подъездной дорожке, готовая простить ей все, что она натворила, и даже все, что она совершит когда-нибудь в будущем, лишь бы она или, на что я даже боялась надеяться, Эдвард оказались здесь.
Этого так и не произошло, а со временем я убедила себя, что это даже к лучшему.
