***
Разумовский из-за плеча скалится, губы чёрные похотливо облизывает, щурится, тянет издевательски, передразнивая. —У нас тут первая любовь, Юленька. Такая светлая и чистая Гром стоит, как статуя застывший, будто не слышит ничего, только руки на талии твари этой крепче сжимает. Поворачивается, смотрит открыто, наивно даже. Пчёлкину от этого взгляда током прошибает: у Игоря такое выражение и представить сложно. —Да, Юль. Я никого так в жизни не любил, как Серёжу, понимаешь? Никого. И улыбается, губы тянет широко, резиново, а у самого глаза стеклянные, пустые совсем. —Игорь, поехали домой, а? Там Фёдор Иваныч, тёть Лена, работа в конце концов. Все тебя ждут, Игорь. Она не хочет звучать так разбито и жалобно, но ничего не может поделать с дрожащим голосом и слезами, подступающими к горлу. —Ты чего, Юль? Я не могу, тут Серёженька, езжайте без меня. Можете в гости приезжать, ладно? И голову поворачивает неестественно, а из уголка рта ниточка слюны, с кровью перемешанная, тянется. Юлю тошнит, трясёт от ужаса за друга, от страха перед этим чудовищем непонятным, от крови потерянной, вылитой на алтарь неизвестного божества. Зачем, зачем она их потащила в Топи эти. Зачем?!***
Серёжа этого парня сразу заприметил. А птица над плечом согласно зашептал: "Хорош. Нашему богу понравится. Хехе" Этот сразу сломался, хвостиком завилял, как пёс верный, чуть ли язык не высовывал, бедняга. Серёже и противно было, и в груди что-то покалывало. Потому что этот смотрел не как все, трогал не как все. Без липкого, грязного вожделения, а с нежностью, с благоговением, будто перед святыней на колени становился, делал всё, что ни прикажут. Серёжа сам ломался, крошился от взгляда этого, от верности необъятной. Хотелось пнуть Игоря в лицо, хотелось обнять крепко-крепко, хотелось...не отпускать. Птиц каркал разъяренно, слыша все эти мысли как свои. —Тряпка! Ты же сам этого идиота приворожил, сам заговор плёл и зелья варил, а теперь что?! "Ты не понимаешь, он, кажется, меня любит"! Решил предать нашего бога? Забыл, что он сделал для нас, неблагодарная тварь?! Да твой Игорь только членом и думает. А ты ему откажи — посмотрим что будет. —А вот и посмотрим! — окрысился в ответ колдун, негодуя. План был приведён в действие в тот же вечер. Смотря, как сурово сужаются брови Грома, как щерится рот в грубом оскале, Птица победно ухмылялся, предвещая жаркий скандал. Тем сильнее было его удивление и разочарование, когда Игорь вдруг упал на колени, обнимая возлюбленного за пояс. —Серёжа, Серёженька, прости, родной мой, прости. Я больно сделал, да? Навредил тебе? —Всё хорошо, милый. Просто не каждый же день хотеть секса? — и потрепал по голове, как пса. Когда, успокоенный Гром уснул, Птица почти нежно провёл когтем по его щеке, слизывая выступившую рубиновую каплю крови. —Мм, ты прав был, как ни прискорбно, этот парень — уникальный случай, он нам ещё пригодится. В конце концов, его друзья не менее хороши в качестве жертв, а две лучше, чем одна.***
Игорь смотрит в ясные голубые глаза напротив, такие добрые, целует руки нежные. Каждый пальчик по-отдельности, потому что Серёженька - он божество, ангел, его холить, лелеять надо, целовать всего, цветы дарить, подарки. А он кто? Грубый мужлан, мент неотёсанный, а Серёжа все равно его выбрал. Значит достоин, а? Юлька и Дима его не понимают, даром, что друзья. Домой чего-то зовут, не видят что ли, как он влюблён, не знают, глупые, что Серёжка уехать отсюда не может. Игорь смотрит на полные розовые губы, которые любовно целовали его этой ночью. Тянется, но любимый его отстраняет, гладит по щеке, а Грому от этого хвостом повилять хочется, на колени упасть, землю целовать, по которой ступал его огненноволосый бог. Серёжа отходит к какому-то сооружению, похожему на ворона. "Идол" — подсказывает Игорю сознание. Серёженька зачем-то... зачем-то Юле кожу вспарывает, и кровь течет по желобкам в небольшую чашу внизу. У Грома что-то внутри рвётся, тянется, неправильное что-то происходит. Страшное. Мутная пелена перед глазами на миг рассеивается, и он видит: тела его друзей, обескровленные, неживые, тень какую-то черную, жуткую и Серёженьку со злыми, золотыми глазами, облизывающего окровавленный нож. Он подходит к застывшему в ступоре Грому, мажет пальцем по губам, целует нежно-нежно. —Ты прости меня, родной. Они тебя силой увезти хотели, а как же я без тебя? Или бросишь, м? Забудешь всё, что обещал? Игорю от таких слов скулить жалобно хочется и к ногам жаться. Не бросит, конечно, не бросит. Вглядывается в бездонные глаза напротив с болью. Слезы на щеках горячие дорожки прочерчивают. Игорь верит, Игорь не злится вовсе, Игорю вновь так хорошо, так спокойно, как бывает только рядом с любимым. Это ведь Серёженька. —Не плачь, мой хороший. Пойдем я тебе чай сделаю. Игорь идёт покорный, счастливый. И не видит ухмылки змеящейся, не чувствует когтей чёрных, сердце вырывающих. Только слёзы отчего-то не перестают.