Tu es seule lumière dans ma vie

Вороны не отмечали праздники. Никогда. Особенно их бесил тот день буйства розового и сопливых надписей на бумажных сердечках. Жан смог болезненно выкашлять это название только в начале февраля: “День Святого Валентина?” Троянцы смотрят на него вопрошающе. Жан привык. Жан, даже после полугодового нахождения в новой команде, пока не их часть, ведет себя странно. Всё ещё бледный, зубы как волк скалит, язвительные улыбки выдавливает даже когда плохо. Никто не знает что в последний раз, когда Рико увидел гирлянды из сердечек на стенах университета Эдгара Аллана, Жану было очень - очень - больно. Рико ненавидел любовь. Жан тоже должен был. Он должен был кривиться от вида поцелуев. Должен был насмехаться над парочками и презирать всё, что связанно с любовью Уж точно не нуждаться в ней. Уж точно не желать её. Уж точно не чувствовать. Троянцы терпеливо объясняют. Показывают коробку для анонимных валентинок в холле общежития. На все “зачем” Жана, отвечают: для веселья. Жан всё равно не понимает. В Гнезде не было понятия “для веселья”. Говорят: это хороший способ признаться в любви. Смотрят на Моро выжидающе, пристально, как будто хотят чтобы он открылся, показал всем то, что для других уже ясно как день. Жан лишь поднимает бровь, лицо ничего не выражает. Нельзя показывать что он понял о чём они. Любить это глупо. Это мешает игре. Помни об этом, Моро. Взгляд против воли находит фигуру в дальнем конце комнаты. Джереми клеит украшения на стену, весело смеется. Жану хочется, чтобы Рико снова избил его до потери сознания, лишь бы это тепло в груди исчезло. Чувствовать оказывается так трудно. Он пытается принять решение долго, и только перед самым открытием коробки всё же, нервно трясущимися руками, пока никто не видит, бросает нежно-розовое сердечко в коробку. Тут же хочется разорвать коробку. Наказать себя за такое глупое поведение. За то что посмел написать внутри корявым, неустоявшимся из-за того что он мало писал от руки (писать было просто некому), почерком: “tu es seule lumière dans ma vie”. Ты единственный свет в моей жизни. За “Джереми Нокс” на лицевой стороне, и приписку в самом-самом уголке. “Je t’aime.” Жан заставляет себя отойти, но взгляд от коробки оторвать не может. Идет к себе в комнату и молча считает минуты до прихода команды. Коробку открывают со смехом и шутками, но Жан не слышит всего этого - стук сердца заглушает все звуки. Валентинки раздают. Кто-то улыбается и друзьям показывает, ведь оказывается, многие присылают “дружеские” валентинки. Кто-то в лице меняется, краснеет, бумажки прячут. Косятся на остальных со смущением. Жану хочется провалиться на месте от стыда когда он видит в руках Джереми ту самую бумажку. Конечно, в куче многих других. Моро убегает, старается на Джереми не смотреть. В руках Жана ещё несколько валентинок от команды. Они молодцы, они пытаются делать так, чтобы Жан чувствовал себя нужным. Это почти помогает. Почти. “Почти” потому что Жан всё же запирается в ванной, и трясется в истерике долго-долго. Зачем, зачем, зачем он это сделал? Это всё наверняка не взаимно, нужно было оставить всё как есть. Слез нет - кажется, он всё выплакал давным-давно, в первый год в Эверморе (после этого ему плакать не разрешали). Жану хочется боли физической, он думает, что она уж точно заглушит бурю внутри и весь тот поток мыслей, что так рьяно лезут в голову и калечат и без того хрупкое сердце. Он так не привык чувствовать. Он просто глупый, глупый Ворон (хотелось бы сказать: “бывший”, но можно вытащить человека из Эвермора, но Эвермор из человека - почти невозможно) который полюбил этого солнечного Джереми. Джереми был первым, кто стал относиться к Жану по-доброму. Он мило улыбался, никогда не давил на Моро. Советовал лучшую еду в кафе, иногда держал за руку, понимал всё без слов, и беспокоился о Жане. Джереми приносил Жану воды когда тот просыпался от кошмаров и смотрел так тепло. В Джереми трудно не влюбиться. Жан выходит из ванной, хладнокровность на себя натягивает. В комнате никого, но из-за стены слышится музыка и голоса. Троянцы празднуют. Шторы в комнате Моро всегда открыты, свет везде включен. Он темноты больше не переносит, даже около кровати - ночник. Дверь открывается тихо, осторожно. Встречи не избежать, они всё же в одной комнате живут, так что Жан поворачивается. Глаза Джереми блестят, на щеках - румянец. - Эй, Жан, ты… Жан? Что-то случилось? В горле что-то давит, мешается, так что Моро лишь молчит. - Та валентинка от тебя же была, да? Как-то незаметно расстояние между ними сокращается, но Джереми делает это аккуратно, как будто пытается не спугнуть настороженного зверя. Жан жмурится сильно-сильно. Знает, что будет дальше: “ты хороший, но…” Но слишком нелюдимый, ядовитый, сломанный. Тебя слишком много раз использовали, ты грязный. - Je t’aime aussi. - говорит нежный голос вместо всего этого. Французский Джереми корявый, фраза явно выучена только что, но в этих словах так много искренности. Что-то внутри ломается. Жан плачет, потому что он кому-то нужен. Потому что всё, что мучило его несколько месяцев, что окрыляло, давало надежду, оказывается взаимно. Потому что становится так легко. Потому что Джереми обнимает осторожно, к себе прижимает, шепчет что-то нежно-дурацкое и успокаивающее на ухо Жану, пока слезы не высыхают. Потому что любить оказывается не глупо.