Демоны ищут тепла и участья,
Предаюсь огню, разрываюсь на части. Оставляю ожоги и ноющие порезы, Все равно, ты ранишь сильней, чем стекло и железо.
— Flёur
Ноябрьское солнце медленно выплыло и зависло над городом. Серое, полуживое, похожее на оплывшую свечу. Оно не грело, только роняло скупой, болезненный свет. Агата отвернулась от окон, прикрывая сухие воспаленные веки тыльной стороной ладони. Она заметила красные лепестки крови, проступившие сквозь пластырь, и поднялась с кровати. Слишком долго молотила кулаками в запертую дверь, и едва поджившая ранка опять начала кровоточить. Она сорвала голос в попытке докричаться до Разумовского и только потом поняла, что в пентхаусе никого нет. Марго на ее команды тоже не реагировала. Ей всё казалось, что она застряла на ледяной глыбе облака, а далеко внизу, в лабиринтах проспектов, текут человеческие ручейки, и ни одной живой душе нет дела до нее, замерзшей и одинокой. Прошедшая ночь казалась кошмаром, порожденным измученным бессонницей мозгом. Агата на неверных ногах снова подошла к двери и дернула за ручку. Заперто. Позвала Марго. Тишина. Нереальность происходящего вспарывала действительность, отзывалась болью в каждом нерве и гулкой пустотой в солнечном сплетении. Она попыталась сосредоточиться на простых, лаконичных действиях. Отдавать самой себе команды. Короткие импульсы в мозг, чтобы заставить непослушное тело двигаться. Если идет кровь, надо сменить повязку. Если свербит в пересохшем горле, надо пойти и выпить воды. Агата, пошатываясь, прошла в ванную комнату. Затеплила матовый свет и подошла к зеркалу. Облизнула иссушенные губы. Минувшая ночь заострила скулы и подбородок, жуковые глаза вырылись ямами двух могил. Глубокие тени размазались под красными веками. Агата отвернулась и открыла кран. Жадно припала прямо к струе, только сейчас осознав, как сильно ей хочется пить. Вода фантомно отдавала хлоркой и скрипела на зубах. Она умылась, жестко вдавливаясь пальцами в кожу, в безнадежном запале соскрести свое лицо. Все попытки взять себя в руки проваливались с треском. Мир ссыпался сквозь дрожащие пальцы. Агата всхлипнула, и тело ее затряслось в немом, бесслезном рыдании. Голова трещала. Зазубренные мысли царапались в изнанку черепа. Агата набрала в горсти холодной воды и плеснула себе в лицо. Ледяные брызги обожгли кожу, но дышать стало легче. Она насильно отвернулась от своего измученного двойника в отражении и распахнула дверцы шкафчика. В нос ударил морозный запах мяты и льда от лосьона после бритья. На полках аккуратными — по размеру и цвету — рядами высились бесконечные флаконы уходовых средств. Идеальный, едва ли не нервозный, порядок теперь казался жутким. Будто он пытался замаскировать хаос в голове и обмануть самого себя. Агата потянулась к аптечке за марлевыми бинтами и мазью, когда в свете лампы блеснуло лезвие опасной бритвы. Блик острый и стальной заворожил, и девушка взяла его. Прохладный металл удобно лег в ладони, приятно отяжелив руку. Ее пирамида потребностей за ночь расшаталась и растрескалась у основания. Нужда в безопасности запрятала бритву в карман. Она сменила повязку и вернулась в спальню. Блеклое солнце рассыпалось по комнате, загнав сумрак в углы. Агата подошла к окну и посмотрела на город. Внизу хищной хичкоковской стаей кружились птицы. Они растянулись над серыми крышами сплошным черным роем и напоминали причудливые динамичные облака. Сжимались и разжимались, кучились в стылом воздухе. Агате казалось, что, если ее внутреннюю тревогу можно было облечь в физическую форму, она бы выглядела подобно этому. День перевалил за свою середину и стремительно выцветал, когда ключ повернулся в замке с отвратным клекотом. Дверь скрипнула, протяжно взвизгнув. Дешевые эффекты к кошмару наяву. Агата успела погрешить на слуховые галлюцинации и собственное распаленное воображение, когда услышала шорох шагов по ворсу ковра. Она не решалась повернуться, принимая на болезненно выпрямленную спину чужой взгляд. Почувствовала затылком его приблизившееся теплое дыхание и запах. «Хьюго Босс» и кофейные зерна. В горле встал ком. Агата видела его в стекле окна. Он навис за ее плечом, похожий на сотканный из тени силуэт. Отражение смазало облик, и каждая родная черта казалась выведенной врубелевской кистью. И, если он в сумрачном свете снова походил на демона, Агата напомнила себе врубелевскую же царевну-лебедь — тревожную и грустную. Стояла, широко распахнув глаза, и ее отраженное лицо терялось в дымчатом клубящемся небе. Девушка прикусила язык, и рот наполнился железным кровавым вкусом. Она повернулась медленно, пересиливая себя, подняла глаза. Сердце пропустило удар и камнем отяжелело в груди. Он был его точной копией, вплоть до созвездий родинок на бледных щеках, до рукотворного беспорядка в рыжих волосах. И все же во всем читалось нечто сбивающее с толку. Иррационально звериное. У него было лицо дорогого ей человека, в котором не осталось ничего человеческого. «Зловещая долина». Она не могла отвести от него глаз. Тусклый солнечный луч упал на его лицо, и зрачки сузились до величины спичечных головок. Взгляд стал будто вымороженный. Прорезь рта скривилась в ухмылку. В ее голове роились лихорадочные домыслы, но не могли вылиться ни во что логичное. Потустороннее и суеверное мешалось с рациональным, наслаиваясь друг на друга. Эти неустойчивые нагромождения остроугольных мыслей кололи голову изнутри, всаживали иглы в веки с обратной стороны. Бесы и джинны, опустевшие адовые недра, так слабо вязались с повседневностью, и все же из Сережиных глаз на нее смотрело совсем иное существо. Она невольно вскинула руку и дотронулась до его щеки. Почувствовала под пальцами знакомое тепло кожи. Он не отозвался привычно на ласку, но позволил себя коснуться, не отрывая от нее внимательного взгляда. Позвоночник налился свинцом, и плечи скрутило судорогой. Казалось, от закаменевшего сердца к низу живота полилось что-то липкое, мазутное. Агата заставила себя выдавить необходимый вопрос. Голос, сорванный и хриплый, споткнулся в горле, и вышло тише, чем хотелось: — Чумной Доктор — это ты? Он не помедлил с ответом ни на секунду. Голова согласно качнулась, и его ладонь опустилась на ее затылок. Он сощурился: — Ты напугана? Ржавый привкус крови на языке отрезвлял. Агата сжала кулаки и спросила: — Выходит, ты мне врал? С самого начала? Он пропустил ее слова через себя. Медлил, пробуя вопрос на вкус, искал в нем нотки страха, но находил только терпкое разочарование. Он склонил голову набок и ответил: — Врал. Но не тебе. Пальцы зарылись в ее волосы, рассеянно пропуская пряди. Вальяжная расслабленность хищника так не вязалась с настороженностью в синих глазах. — Не вини Сережу, крошка Агата, он был уверен, что Олег жив, и все это, — он простер ладонь над городом, — не его рук дело. Агата вскинула голову, забегав глазами по его лицу. В его горле заклокотал задушенный смех: — Я не Сережа, но я у него здесь, — он постучал пальцем по виску. — И поверь, без меня он бы не выжил. Этот город сожрал бы его в два счета. Он взял ее за плечи и развернул к окну. Холодные пальцы легли на ее ключицы. Дыхание обожгло шейные позвонки, запуская лавовую волну по позвоночнику. — Смотри, — Агата послушно смотрела на освещенные куцым светом крыши и слушала горячечный шепот над ухом. — Этот город и тебя бы сожрал, если бы не я. Она проглотила всхлип, и его рука снова опустилась на ее затылок, по-паучьи играя волосами. Агата вдруг подумала: ему будет достаточно несильного толчка, чтобы она протаранила собой стекло и полетела вниз. Она так явственно увидела на асфальте дышащую паром свежую кровь и собственный расколотый череп, что шарахнулась от окна. Успела сделать полтора шага и зацепилась за свою же ногу. Он не дал ей упасть, удержав за предплечье. Она чувствовала себя восковой, пластилиновой, безвольно податливой на каждое его прикосновение; казалось, от пальцев останутся вмятины на мягких костях. — Это одержимость? — она неловко выпрямилась, но взгляда от пола не подняла. Смотреть в его лицо и видеть острые грани льда в синей радужке было страшно. Видеть чужую мимику в Сережиных чертах было жутко. — Не примешивай мистику. Нет, — он чуть склонил голову, вдумчиво перебирая слова на языке. Ее собеседник смотрел со дна аспидно-черных зрачков. Он продолжал говорить, и Агата все сильнее втягивала голову в плечи. — Я не пришел извне. Я родился в глубинах мозга, закостенел в приютских стенах, научил его кусаться и драться. Он бы подох без меня в первый же год, и только благодаря мне продержался до выпуска. Пытливый взгляд жадно блуждал по ее лицу. Прошелся по каждой черте и усталой морщинке. — А потом? Думаешь, он бы построил все это, — он красноречиво вскинул руки, — без меня? Нет. Его бы прикопали где-нибудь в лесу, как только бизнес начал приносить первую прибыль, и никакая охрана, и уж тем более Олег, его не защитили. Чумной доктор произнес это имя, будто сплюнул, словно оно было выхолощено ядом. — Я дал ему всё это и помог сохранить. Он так жаждал внимания, и я дал ему эту глянцевую любовь, прессу, обожание. Все, о чем детдомовский мальчишка не мог и мечтать, и получил ли я от него благодарность? Никогда! О, как же он боролся со мной, сидел на таблетках. Голоса в голове же так пугают, и плевать, что стоило бы к ним прислушаться. Короткая пауза в череде слов разверзлась пропастью. Тишина настолько жуткая, что мозг сам дорисовывает свистящий белый шум. Он перевел дыхание: — А потом Олега не стало. Его разорвало на клочки, и он вернулся в Петербург в заколоченном ящике. И он, наконец, впустил меня. Я внушил ему, что Олег жив и рядом, и оттого он позволил мне делать все, что я захочу. И я очистил этот город. Жестко и радикально. Помнится мне, ты была согласна со мною. Руки опустились на ее шею. Агате все казалось, что там, где коснулись кожи его пальцы, запузырятся ожоги. Насмешливое и циничное забурлило в глубине зрачка. — Ты ему давно нравилась, — задумчиво протянул он, — еще когда впервые появилась на сцене. Новая звезда, будущая прима. Мы тобой любовались, как боттичеллевскими девами, прекрасными, неземными, — он нарочито бережно взял ее лицо в ладони. — Каково же было счастье, когда он узнал, что ты такая же переломанная, как он сам. Агата отшатнулась под его смех. — Сережа, наш славный самоотверженник, только подумай, любил бы он тебя без твоих ран? Она почувствовала рваное клокотание злости под ребрами. Стиснула зубы, слушая его медленное и издевательское: — Чинить сломанные вещи, подбирать брошенных зверят, как он это любит. — Не смей так говорить со мной. Чумной Доктор вскинул брови: — И где же благодарность, крошка Агата? Этот костюм и маска появились только из-за тебя. Сережа так хотел отомстить, и я помог ему в этом. Ей отчаянно хотелось зажать уши и прекратить эту пытку. До нее докатывалось, медленно, но неотвратимо, как белопенный прилив: она причина тому, что Чумной Доктор обрушил на город и библейский потоп, и извержение Везувия. Растоптал вавилонские сады и пламенем прошелся по Содому с Гоморрой. Агата смотрела во все глаза, и на нее доходило, почему ей было позволено подойти так близко. Потому что она такая же перебитая-переломанная, как и он сам. От балетной школы веет обледенелым сиротством детского дома. Кусачая жестокость этого города коснулась ее, и боль эта ему близка и понятна. Чумной доктор снова приблизился, и горячее дыхание зашевелило ее волосы. — Как они прекрасно вопили, пока я убивал их. Медленно. Тебе бы понравилось. Агата с силой пихнула его в грудь, но он лишь покачнулся и рассмеялся: — Вот только не надо лицемерия. Ты с большим удовольствием смотрела бы на все, что я с ними делал. Для тебя. Ради тебя. — Не решай за меня, — ощетинилась она. — Ты чудовище, и я тебе не оправдание. Знакомое уже чувство опалило ее. Красная пелена ярости перед глазами и кипящий в венах адреналин. Она вскинула руку, и звук пощечины эхом покатился по комнате. Звенящая тишина пошла трещинами. Он ошалело коснулся щеки. На короткое мгновение в его изумлении она увидела Сережу, и все смешалось. Агата бросилась прочь, в черноту открытой двери, но рука грубо перехватила ее под ребрами. От удара воздух вышибло из легких, и она обмякла тряпично. Мир раздробился на осколки, и она как будто вылавливала ощущения по частям: вот скатались шелковые простыни под их телами, вот протяжно скрипнула кровать, прогнувшись под весом. Он навис над нею, и лицо его исказилось в оскале. Агата забилась в его объятиях, пока Чумной доктор не вдавил ее в кровать. Она попыталась извернуться, ударить коленом в пах, но цепкая рука до боли стиснула щиколотку. — Сережа тебя хочет. Хочу и я. И вместо того, чтобы распинаться здесь в объяснениях, я мог бы просто переломать тебе ноги, чтобы ты не сбежала. Пальцы сжались сильнее, и Агате показалось, что она слышит треск берцовых костей. Холодная сталь будто сама скользнула ей в руку, а рука сама полоснула в воздухе. Чумной Доктор отпрянул. Красная полоска от скулы до уголка губ набухла тяжелыми бусинами. Агата испугалась больше него. Сдавленно охнула, и бритва выпала из ее дрожащих пальцев. Лезвие скатилось на кремовые простыни и осталось лежать уродливым пятном с кровавой каймой по острому краю. Она отползла назад на локтях. Чумной Доктор коснулся щеки, смазал кровь, превращая лицо в личину. Он поднялся резко. Солнечные лучи били ему в спину, и его высокая фигура вычернилась на фоне окон. Агата вскинула руки рефлекторно, прикрывая голову, будто ожидая удара, и он замер, напоровшись на ее страх. — И все же ты лицемерка, милая Агата. Как и все остальные. Разве не была ты со мной согласна? Она ему не ответила. — Разве я осудил тебя, когда ты пырнула ножом человека? — Я защищалась. Защищала. — Верно. Как и я. Защищался сам. Защищал тебя, этот чертов город, государство. В чем между нами разница? Ты тоже не боишься убить. Она подняла голову и увидела, как он задумчиво ощупывает рану. Кровь лилась по его лицу, заляпала подбородок и шею, и маслянисто блестела на черном пуловере. Агате стало стыдно и страшно. — Надо зашить, — хрипло сказала она. Он кивнул и повернулся к двери. — Я не буду запирать. Только ответь мне на один вопрос — когда ты думала, что Чумной Доктор — это Олег, ты готова была его принять. Так почему ты называешь чудовищем меня? Ответ пришел к ней мгновенно. Она злилась на Чумного Доктора не за то, что он убивал людей, которых она ненавидела, а только за то, что ее хрупкая розовая мечта рассыпалась пеплом. Агата слишком вросла в свою новую жизнь, и то, что ее грубо выкорчевали из нее, злило. Рождало утробный яд. Ей отчаянно хотелось раскрушить эту комнату, накинуться на него с кулаками и исполосовать лица и ему, и себе. Эта первородная ненависть будто грела ее изнутри. Она знала ответ, но не облекла его в слова. Он и так все понял. Чумной Доктор ушел почти бесшумно, и Агата долго всматривалась в зияющий тьмой выход, проглотивший его. Поняла, что он не будет ее удерживать, потому что знал, она и так пойдет за ним. Холодный пол обжигал ступни, когда она шла по его следам. Серый свет как будто давил на глаза снаружи, или бессонная тревожная ночь выдавливала их изнутри. Ей было больно в голове, в сердце, в босоногих шагах, пока она медленно входила в кабинет. Он сидел за столом, разложив перед собой инструменты для шитья. Изогнутая игла чуть блестела, принимая на себя истончающийся солнечный свет. Агата остановилась в дверном проеме, и назойливое чувство дежавю кольнуло в предсердии. Только вчера она стояла по другую сторону кабинета, и думала о том, как сильно любит человека, сидящего перед ней. Только вчера, а по ощущениям в прошлой жизни, да и то ей никогда не принадлежавшей, непрожитой. — Может, лучше вызвать врача? — Сам справлюсь. — Позволь помочь. Он поднял на нее щетинистый взгляд, но развернул кресло в ее сторону. Агата подошла и пару раз смяла пальцы, прогоняя дрожь. Ей подумалось, шить по тонкому атласу не проще, чем по нежной коже. Она смазала собственные руки обеззараживающим и невесомо обработала края раны. Очень бережно отвела его пряди со лба и заправила за ухо. Серп иглы лег в руку привычно, хотя ей никогда не приходилось шить по живой плоти. Агата начала от середины ранки, выводя аккуратные стежки. Он поморщился, но не дернулся, только прикрыл глаза, подставляясь под ее руки. Края раны затянулись, оставляя едва заметный алый росчерк на выбеленной коже. — Прости. — Не извиняйся. Я напугал тебя. Агата закусила губу и отбросила иголку. Руки потянулись обнять себя за плечи, будто у нее у самой рана через все тело. Червленая полоса от ключиц до пупка, из которой вываливаются все внутренности и с ними надежды и горести. — И я бы не полюбил тебя, не умей ты показывать зубы. Ее покоробило от этих слов. Она отвернулась к окну, подставляя лицо под скупой, вечереющий свет. Она действовала машинально, кукольно. Будто кто-то повернул ключ музыкальной шкатулки, и она все выкручивала пируэты, повинуясь механизму. Агате казалось, что в этот самый миг завод кончился, и мир остановился вокруг. — Где Гром? — В полиции. — Ты его отпустил? — Ты не поняла. Они его схватили, как Чумного Доктора. Я его подставил. Агата резко повернулась к нему, а он только пожал плечами. Совсем невинно, будто речь шла о пустяках. Влажными салфетками он утирал с лица и шеи кровь. — Либо он, либо я. Он все равно выберется и придет сюда. Не та порода, чтобы мирно ждать конца. В ушах звенело. Глубокая пропасть и целая загубленная жизнь между «он спас мне жизнь» и «либо он, либо я». Слезливое небо ударило в стекло мелкими каплями. Предзакатные облака, подернутые багрянцем, змеились в небе, то обнажая розоватый небосвод, то снова смыкаясь непроглядной теменью. Чумной Доктор поднялся и встал рядом. Агата видела теперь, как он соткан из противоречий и разных полюсов. Ей было страшно. Он был и святой, и Антихрист в двух своих лицах. Пришел, чтобы развесить своих врагов на крюках для икон и справедливость раскопать из пепла, после того, как сам же устроил пожар. Она смежила веки. Так не хотелось верить и впускать эту реальность в свою жизнь. Открыть глаза, и все, как прежде: небо — хрустальное и звонкое, не задушенное черными тучами, и Сережа — кроткий и ласковый, без верещащих теней в голове. Прошившую ее дрожь он увидел раньше, чем она ощутила подступающую истерику. — Замерзла? На плечи ей опустилась его толстовка. Снова в нос ей ударил запах, дразнящий розовые воспоминания, но она упрямо укуталась в ткань. В полном молчании они смотрели, как солнечный диск постепенно съезжает за горизонт, пока от него не осталась только багряная полоска, разлившая на краю неба. Словно кровью размазано. Кто же перерезал небу горло? Тучи сомкнулись, отрезая свет, и тьма наполнила кабинет, плотно обосновалась в каждом углу. Морось быстро перерастала в настоящий дождь. — Я хочу, чтобы ты ушла, — вдруг отрывисто произнес он. Агата удивленно вгляделась в его лицо и на мгновение увидела в нем загнанного, испуганного мальчика. Пока черты снова не заострила косматая воронья тень. — Мы оба хотим, чтобы ты ушла. И только я из нас двоих знаю, что ты вернешься. Она поежилась, но все же неуверенно пошла к выходу. Обернулась на него. Он на нее не смотрел. Фосфорический свет с экрана телефона поглотил птичий профиль. — Я вызвал тебе такси. Агата кивнула и пошла к лифту. Шла по коридору и в то же время ждала, когда он ее окликнет. Глупое раскуроченное сердце рвалось обратно, но мозг заставлял переставлять отяжелевшие ноги вперед. Она втиснула руки в свою куртку, медленно завязала шнурки кроссовок, но так и не услышала его зова, хотя чувствовала его взгляд через линзы камер, спрятанных по углам. Вызвала лифт и вошла в него, не понимая, что чувствует — облегчение или чертово разочарование? Какой смысл во всех его словах, неважно кому они принадлежали — Сереже или тени в его голове, — если сейчас он выпроваживал ее вон? В фойе ни единой капли света и ни одного человека. Агата даже не знала, зал опустел после окончания рабочего дня или Разумовский отпустил сотрудников раньше. Она потеряла ощущение времени и не чувствовала ни усталости, ни голода. Будто на сутки ее тело впало в анабиоз. Она вышла на улицу, захлебывающуюся дождем. По ней мазнуло мокрым светом фар. Такси бизнес-класса. Водитель выскочил наружу, раскрывая над нею купол зонта, и Агата зашагала к машине. Села на заднее сидение, вдыхая запах кожи и ароматизатора. Откинулась на спинку и прикрыла глаза. Она не знала, о чем думать, мозг устал, атрофировался. Почти сутки работая в лихорадочном режиме, отключился. Почти проваливаясь в полую тьму сна, Агата успела распробовать свою последнюю мысль. Они все не правы: и она сама, сердитая на Вселенную, и Сережа, неизбывно верящий в добро, и Чумной Доктор со своей кровожадной справедливостью. Окружающий мир не злой, и не добрый. Ему все равно, и жестокость его в этом безразличии.