Я был ребенком, Я был птицей, Я был всем тем, что ты сказал. Бессилие растит убийцу, Я сам себя же убивал.
— Помни Имя Свое
Сильфида кружилась, подхваченная пряным от луготравья ветром. Она касалась земли едва-едва, только носками туфель, звенела серебряным бубенцом смеха и манила Джеймса все глубже в чащу. Его царапали крючковатые сучья, мохнатые лапы ельника били по лицу. Ноги заплетались и, наверняка, сбились в кровь, но он не обращал на это внимания. Тянул руки к сильфиде, но снова ловил лишь пахнущий вереском воздух. В кронах деревьев рябился шепот. Сестры сильфиды пристально следили за их танцем. Джеймс начинал терять терпение. Солнце уже успело подняться и снова клонилось к горизонту. С того момента, как он сбежал со своей свадьбы, прошли многие часы. Джеймс не чувствовал усталости и голода, не саднили измученные танцем ноги; но то, что сильфида не давала ни поцеловать себя, ни даже коснуться, злило его. Чего стоила вся ее оккультная красота, если ему не принадлежала? Чего ради ее осторожность, если он хотел обладать ею здесь и сейчас? Они танцевали на краю. Живописная летняя поляна, напоенная дыханием леса, резко обрывалась каменистым ущельем. Сильфиду это не пугало. Она невесома и воздушна, а Джеймс не желал думать о своей смертности. У сильфиды красота хрупкая, как китайский фарфор. У нее молочная кожа и известковые кости. Оленьи глаза, похожие на черные агаты, и прозрачные крылья, увенчанные павлиньими перьями. Он хотел ее. Желал поймать в плен ладоней, как бабочку, но она снова ускользала прочь насмешливым болотным огоньком. Может, эта насмешка и толкнула Джеймса на хитрость. В его руке взвился шлейф шарфа. Шарф Джеймсу дала злая колдунья, и ему бы догадаться, что этот дар не сулит хорошего, но возможность изловить сильфиду вспорола мысли, вытравляя все разумное и доброе. Красивая ткань сразу же привлекла ее внимание, и она подлетела совсем близко, вовлекаясь охотно в его дразнящий танец. Сильфида легковерно склонилась к Джеймсу, и он тут же накинул шарф ей на шею, нетерпеливо и резко окутал тонкие плечи. Не вырваться. Он сжал ее в горячих объятиях, осыпал поцелуями кожу и не сразу понял, почему она не отвечает. Быстрые крылья ее ослабли и ссыпались на землю. Сильфида дернулась в попытке взлететь и горько заплакала. Джеймс схватился за голову в ужасе, глядя, как она, потерявшая волшебное зрение, слепо шарит по земле в поисках обломанных крыльев. Ее сестры слетелись на плач, как неясные тени. Выпорхнули из пышных крон лесистого холма. Белые и цветочные, чистые, как горные шотландские ручьи. Сильфиды подхватили умирающую на руки. Зашептали успокаивающе свирельными голосами. Заплакали жемчужными слезинками. И унесли прочь, чтобы место ее могилы не стало известно жестокому человеку. Джеймс упал на колени. Сильфида доверчиво сложила робкую голову ему в руки, а он не дотерпел, не уберег, сам погубил. Ей — холодная слепота и вересковая гробница на лугу. Ему — слезы по щекам и последний круг адовый, где Иуда и Брут, и все другие предатели. Дирижерская палочка взвилась в темноте оркестровой ямы, и музыка полилась торжественно и скорбно, знаменуя печальный конец сильфиды и Джеймса. Танцовщицы кордебалета аккуратно внесли Агату в сумрак кулис, и всполохи софит перестали слепить сквозь закрытые веки. Она расслабилась, перестав изображать ококоневшую сильфиду, и распахнула глаза. Агата спрыгнула с девичьих рук, прислушиваясь к финальным нотам. Дыхание шумно рвалось из груди и оседало в пыльной темноте закулисья. Она медленно оживала. Магистрали капилляров снова понесли горячую кровь, и усталые мышцы начали привычно болеть. Ранка на руке засаднила глухо. На добрые два акта Агата забыла о ней думать — воздушные сильфиды не страдают от земных увечий. Она сегодня танцевала с упоением. Своего рода терапия — шагнуть в огни рампы и оставить все позади, выкорчевать из себя тревоги и страхи. Только назад возвращаться тяжело. Загремели аплодисменты, и занавес опустился, на короткое мгновение отрезая зрителей от сцены. Взмыленный Астахов в шотландском килте вбежал за кулисы, и танцовщицы вокруг засуетились. Они поспешили на сцену, выстроившись красивым полукругом белого балета. Агата оправила свою юбку-шопенку и привычно вложила ладонь в руку Астахова. Он покосился на широкий телесный пластырь, поджал губы, но ничего не сказал. Занавес поднялся, и они шагнули в раскатистый гром оваций. Агата собиралась трусливо улизнуть сразу после поклонов, но астаховская ладонь сграбастала ее за плечо и втащила в гримерку. Дверь захлопнулась перед ее носом, пресекая попытку малодушного бегства от разговора. Воздух маленькой комнатки заснежился от его ледяного взгляда. — Объяснись, Агуша. В интонации ни капли теплоты. Агата повернулась под тяжелые буры его глаз и сцепила руки в нервозный замок. Врать у нее получалось всегда плохо, а врать Леше не выходило никогда. Да и острой нужды раньше не было. Она посмотрела исподлобья на его широкоплечую окологибсоновскую фигуру — почти «Храброе сердце» — и попыталась: — Мне нужен отпуск. Над ее головой с высоты астаховского роста фыркнули со всем пренебрежением. Красноречивый взгляд пробежался по ее тюлевой фигурке, и Леша выговорил медленно, с расстановкой, будто опасаясь сорваться на повышенный тон: — Врешь. Почему ты решила смыться в начале сезона, когда у тебя по два спектакля в неделю? Ей бы сейчас сильфидной легкости — выпорхнуть в форточку и не слышать вопросов, на которые не хочется отвечать. Агата обошла Астахова и приблизилась к окну. Прислонила лоб к прохладному пластику рамы. За пыльным стеклом давно выцвел последний октябрьский день. Фонари за окном мглисто теплились через дымку тумана. Этого гнилушного света едва хватало, чтобы улица не потонула в непроглядной черноте. Прохожие прятались лицами в шарфы и стоячие воротники, защищаясь от жалящей измороси. Агата поджала губы. Обернулась на Лешу и накололась на встревоженный взгляд. — Это ведь из-за него? Не в бровь, а в глаз. Зрит в корень или просто знает ее, как облупленную. Кивнула коротко, не решаясь отрицать. Агата прекрасно понимала, о чем он думает. Город медленно поджаривался. Кострище, распаленное Чумным Доктором, разгоралось все сильнее, и все вокруг будто только подбрасывали поленья. С одной стороны — озверевшая от безнаказанности чернознаменная толпа, беснующаяся на улицах. С другой — добропорядочные граждане, уставшие от беззакония и страха. Они сотрясали воздух требованиями закрыть соцсеть и отобрать у маньяка его виртуальный рупор. Эта агора становилась все агрессивнее день ото дня, еще более от того, что они не знали, на ком сорвать злобу. Легче ненавидеть реальных людей, нежели чумную маску. Если не поднять на вилы чудовище, оскалившее клыки в социальной сети, то сойдет и ее создатель. Нет такой силы, способной утихомирить злую толпу, пока она не выдохнет все накопленное. Разумовского нельзя осудить за то, что он решил сорваться из страны. Астахов на него сердился, потому что он тащил за собой Агату. — Не порть себе карьеру ради мужчины. Астахов не требовал, даже не советовал. Говорил очень тихо, едва ли не жалостливо, и просьба будто сразу упала в рассохшийся пол, не успев задержаться в воздухе. Агата проследила за нею или попросту спрятала глаза. — Я ему очень нужна, Леш. Танцовщик поморщился. Агате хотелось выложить все нестерпимо. Ей не было ни сна, ни покоя, пока чужая свинцовая тайна оттягивала сердце. Она упрямо сжала кулаки. — Ну не смотри так, — попросила она. — Я вернусь до начала «Щелкунчиков». Сказала и тут же почувствовала грызню сомнений в душе. В ночь после казино она не в полной мере понимала, на что подписывалась, но осознавала, что будет трудно. И все-таки грела сердце слабая, почти по-детски наивная уверенность, что с наступлением белой зимы все монстры впадут в спячку. Ей верилось, ей надеялось, что выпадет снег и спрячет черные пожарища города. Все станет хорошо, когда закружится вальс снежинок на Мариинской сцене и на петербургских улицах. Она вдохнула глубоко, просеивая через себя эту мысль, и потянулась к Леше. Крепко стиснула в тонкоруких объятиях, встала на пальцы и чмокнула в краешек скулы. — Я вернусь в декабре, — повторила она, заставив себя говорить увереннее. Астахов вздохнул и обнял в ответ, опустив подбородок на ее голову. — У меня ощущение, что мы все сидим на пороховой бочке, — прошелестел он в венок на ее волосах. — Как будто должно произойти что-то… Ужасное. Агата почувствовала, как его передернуло. Она ощущала себя также. — Это все из-за Чумного Доктора, — выговорила она. В мозг будто впилась иголка насмешливого осознания — даже в собственной голове она не могла соединить Чумного Доктора и Олега. Ей казалось, что на самом деле у убийцы нет ни лица, ни личности. Словно стоит ему стянуть маску, и под птичьим черепом окажется ноппэрапон — гладкий шар без единой отметины. Она подняла голову, встретившись с прямым тревожным взглядом: — Скоро все закончится, он не может вечно терроризировать город. Астахов только неопределенно пожал плечами. Лоб наморщился усталыми складками, и он выпустил Агату из рук. Медленно отошел к двери и, взявшись за ручку, обернулся: — Тебя не переубедить? Ты не останешься? Агата покачала головой, и он закусил губу. — Тогда будь осторожна. Пожалуйста. Разумовский сейчас под прицелом, и я очень боюсь, что тебя заденет. В ранке на руке снова стало ноюще больно. Агата накрыла пластырь ладонью и кивнула. Астахов повернул ручку, и холодная темнота коридора скользнула в комнату вместе с потоком сквозняка. Блуждающий по старому театру ветер тоненько взвыл. В неверном свете гримерной лампочки на его лицо хлынула потусторонняя бледность, и ей почудились мертвецкие тени на коже. Агата вздрогнула, но Астахов уже ушел, неслышно затворив за собой дверь.***
Самые темные ночи в году приходятся на конец октября. Затяжные, холодные и как будто косматые. Теплые осенние вечера уже отгорели, облетели пеплом вместе с красно-желтой листвой, а до морозного блеска и новогодних гирлянд еще далеко. Агата смотрела в беззвездное небо, подперев щеку кулаком. Тучи распухли, как утопленники, и клубились грязно-синими громадами. Ветер перегонял их, изредка обнажая убывающую луну, похожую на полуприкрытый желтый глаз. Водитель вел автомобиль предельно аккуратно, и Агата на заднем пассажирском клевала носом, убаюкавшись урчанием мотора. Мигрень весь вечер вгрызалась ей в виски, и девушка снова напилась обезболивающего. Побочный снотворный эффект расслабил и наполнил череп блаженной пустотой. Агата и не заметила, как они подъехали к башне. Автомобиль остановился. Девушка дождалась, пока водитель обойдет машину и откроет ей дверь, оттягивая момент расставания с натопленным воздухом салона. Она неохотно выбралась из тепла, и сразу же поток мокрого холодного воздуха взъерошил ей волосы. Потянуло сладковатым запахом прелой листвы. Агата плотнее закуталась в плащ, обхватив себя руками, и почти бегом рванула ко входу в башню. Ее вещи — два чемодана и ручная кладь — лежали в багажнике. Вылет был запланирован на три часа ночи, и водитель остался дежурить на пустой парковке. Агата обернулась и увидела, что он не спешит вернуться в салон. Густую тьму прорезал красный уголек закуренной сигареты. Девушка открыла дверь и шагнула в фойе. Ее шаги высекались от пола звонким эхом. Было темно. Агата могла бы позвать Марго и зажечь свет, но ей казалось, что так она спугнет какое-то непонятное хрупкое равновесие. Выдаст свое присутствие затаившемуся хищнику. Она прошла вперед, стараясь ступать аккуратно и тихо и дышать как можно реже. Глупая конспирация, но от этого самообмана становилось нерационально спокойнее. Верхний этаж тоже был не освещен, ворс ковра поглощал звуки шагов, и тишина казалась вязкой. Воздух едва ощутимо вибрировал. Монолиты серверов издавали равномерный гул, напоминавший очень далекий шум прибоя. Впереди теплой проталиной светлел вход в жилую квартиру. Дверь была приоткрыта. Интересно, Олег уже здесь? Ей стало не по себе, и она наложила ладони на грудь, чтобы истеричное сердце не выдало ее. Агата крадучись прошла по коридору и скользнула в арку входа. Свет в кабинете был приглушенным, янтарно-теплым. В центре комнаты скучились упакованные чемоданы. Разумовский сидел на диване, водрузив на журнальный столик перед собой три ноутбука. Его быстрые пальцы попеременно порхали над тремя клавиатурами, выбивая ритмичный стук клавиш. Рыжие волосы упали на глаза, и Сережа, увлеченный, даже не трудился их убрать. В кабинете больше никого не было, и Агата выдохнула облегченно. Она приблизилась к дивану, и на Разумовского упала ее длинная тень. Он вздрогнул и поднял глаза. Тут же заметно расслабился, увидев ее, смахнул челку и растянул губы в усталой улыбке. Агата обошла диван и опустила руки на его спину, ощущая скованность мышц. Умело размяла плечи, и Сережа довольно замурчал, оторвавшись от ноутбуков. Он поймал ее за предплечье и впечатал поцелуй в голубоватую венку на запястье. Вместо приветствия. Потянул за руку, и Агата, перегнувшись через спинку дивана, покорно сползла к нему на колени. Сережа сегодня впервые не пришел на ее спектакль. Его внезапный скорый отъезд нарушил планы компании, и Разумовский последние дни оставался в башне, доделывая работу. Его болезненный перфекционизм не позволял ему во всем полагаться на сотрудников. Агата была уверена, он и ночевал на этом самом диване, не расставаясь с кодом, только ей не признавался. Они не виделись несколько дней, общаясь только по телефону и видеосвязи. Агата и не горела желанием, страшась встречи с Олегом. Она тянула до последнего, и теперь отступать слишком поздно. Разумовский улыбнулся кротко и виновато. Агата уже успела наизусть выучить эту улыбку и слова, которые за ней следовали. За прошедшие дни она бесконечно слышала от него уговоры остаться в Петербурге, неизменно сопровождающиеся совершенно загнанным выражением глаз. Покорно внимала, кивала снисходительно и всегда пропускала мимо ушей. Все ее мосты уже охвачены пламенем и вот-вот рухнут вниз, в темные воды. Не дав разразиться привычной тирадой, Агата потянулась к нему, зацеловывая приоткрытые губы. Совершенная нежность в преддверии бури. Они помолчали некоторое время, обогревая друг друга в объятиях. Полная обволакивающая тишина создавала иллюзию застывшего времени. Агата поймала себя на том, что задерживает дыхание, будто боялась спугнуть часовые стрелки. — Олег должен подъехать с минуты на минуту. Первая брешь в опоре мостов. — В Норвегии тебе понравится. Вот и вторая. Агата чувствовала себя крохотным испуганным зверьком, над которым навис огромный пугающий лес. Ее короткая улыбка Сережу не обманула. Его лицо исказилось мученической гримасой. Раскаяние в том, что он втянул ее в это. Раскаяние в чужих деяниях. Бесконечная вина за несовершенство мира. — Норвегия мне понравится, — уверенно сказала она. — И тебе тоже, и Олегу. И все будет хорошо. То ли манифестация, то ли молитва. Кто знает, может Вселенная к ней действительно прислушается. Агата расслабилась на его плече, и Сережа вернулся к работе. Его пальцы снова начали выстукивать клавишную дробь, и по экранам заструились строчки кода. Девушка догадалась, что Разумовский убивает время. Ему нестерпимо ждать, измерять шагами пентхаус, проще направить свое лихорадочную энергию в рабочее русло. Время близилось к полуночи, а Олега все еще не было. Половинчатая луна крысилась в окна, и это белесое немигающее око выводило Агату из себя. Сережа косился на циферблат наручных часов, и с каждой минутой его движения становились все более нервными и дерганными. Нет ничего более невыносимого, чем ожидание. Страх перед Олегом выветрился, осталось только раздражение. Она только надеялась, что Волков не разжигает прямо сейчас самхейнские костры. Прямой эфир не запускался, и это в какой-то мере успокаивало. Просто опаздывает. Агата решительно встала и ушла в кухню. Медленно, растягивая минуты, сварила кофе. Пока возилась с туркой, она мыслями унеслась на скандинавское побережье. Норвегия ее манила, и ей искренне казалось, что там они действительно найдут покой. Ей представлялись изрезанный фьордами край, холодный влажный воздух, хризолитовые склоны холмов. И море, спокойное и морозное. Большая вода ей нравилась, и почти верилось, что там все будет хорошо. Аккуратный, в неброском скандинавском стиле, дом Сережа выбирал долго и скрупулезно. Во всем сверяясь с Агатой. Дом стоял особняком, недалеко от моря, и идеально им подходил. Там все будет хорошо, хорошо, повторяла она про себя, как мантру. Агата вернулась в кабинет с двумя дымящимися чашками и застыла в дверном проеме. Сережей хотелось любоваться. Он сидел в медовом полумраке кабинета, и свет мониторов выбеливал его красивое лицо. Черный пуловер обтягивал стройное тело и изящные руки, такие ласковые, он ведь тактильный до ужаса. Она влюблялась долго, подпускала к себе осторожно, все берегла израненную душу. И только сейчас поняла: Сережа подобрался к ней аккуратно и незримо, совершенно не заметно обосновался в сердце. Заполнил собой все вены, каждое предсердие. Агата его любила. Мысль простая, и в то же время страшная. Будто стоишь перед бескрайним океаном, и вдруг волны расступаются, образуя коридор. Иди, не бойся. Ты у меня под кожей. Ты впечатан глубоко в сердце. Она улыбнулась тихой улыбкой и вошла в кабинет. Сережа услышал кофейный запах и повернул к ней голову. Тень упала на его лицо, будто располовинив. Агата поставила чашки на журнальный столик и отступила на пару шагов назад. — Марго, включи Синатру «Under My Skin». Полилась спокойная музыка. Агата закачалась в такт и вытянула руку, приглашая Сережу в свой босоногий танец. Если и сублимация, решила она, то только такая. Он поднялся и встал вплотную к ней, сложив руки на ее лопатки. Осторожно, будто у нее там были хрупкие крылья. Агата обняла его очень нежно и выдохнула в губы решительно: — Я люблю тебя. Разумовский замер, и дыхание его словно споткнулось. Взгляд расфокусировался на мгновение, стал густым и черным, как смоль. Он уронил несколько дыханий, прежде чем отзеркалить ее слова полушепотом: — Я люблю тебя. Агата рассмеялась в его ключицы. Все было так правильно, будто вся ее жизнь складывалась, только для того, чтобы привести ее в эту секунду. Она прикрыла глаза, чувствуя непередаваемую легкость. Внутричерепной катарсис. Песня закончилась, и Сережа запустил ее по второму кругу. Затем еще раз. Минуты уже не тянулись, а скорее плыли. Агата постепенно успокаивалась, и ее душевное равновесие передавалось Разумовскому. Телефон пиликнул входящим сообщением. Сережа потянулся к своему и нахмурился: — Это твой. Агата только пожала плечами, не имея понятия, кто мог писать ей ночью. Она достала телефон, и лицо ее удивленно вытянулось. Она развернула экран к Разумовскому. Огромный текст с кучей прикрепленных файлов прислала Пчелкина. Сережа подошел ближе, и Агата начала читать. Пчелкина выпотрошила и обнажила гречкинские махинации и давление на издания. У Агаты брови ползли вверх по мере ее продвижения по тексту. Сережа, напротив, все сильнее мрачнел. Гречкин пытался подкупить сразу несколько изданий и интернет-порталов. Многие согласились и готовили еще более едкий материал об Агате. Это уже не было похоже на склочную месть, а скорее смахивало на настоящую одержимость. У Агаты зазвенело в ушах. — Перешли мне, — потребовал Разумовский. Агата покорно отправила ему сообщение и опустилась на диван. Ноги снова стали будто ватные, хотя парой минут назад она ощущала поистине ангельскую невесомость. — Мои люди этим займутся, — сказал Сережа и опустился рядом с нею на корточки. — Не вздумай даже переживать. Агата кивнула и сжала его руку. Тут же опомнилась и набрала «спасибо» Пчелкиной. Лаконично, но искренне. Пчелкина ее поняла, и в ответ прилетела анимированная подмигивающая пчелка. Агата не удержалась от улыбки. Выходит, она искала и нашла способ ее отблагодарить. Мужчина, напавший на нее в казино, не пострадал серьезно. Толстый слой жира на спине не позволил осколку задеть жизненно важных органов. Он уже отлежался в больнице, и его арестовали, как террориста. Агата мониторила его состояние под неодобрение Сережи, но хотя бы за это ей было спокойно. Разумовский расслабился, увидев Агатину улыбку. Он заметил осторожно: — Вы могли бы подружиться с нею. Она, похоже, хороший человек. Агата рассмеялась в ответ. — Хороша подружка. При знакомстве подкинула мне жучок. Разумовский изумленно на нее уставился, и она развеселилась. — Нет, она и вправду хорошая, но с ней стоит держать ухо востро, — ей стало смешно, и она картинно приложила палец к губам: — Следите за языком, ваши разговоры записываются! — И куда ты дела жучок? — спросил Сережа. — Выбросила в раковину. Разумовский расхохотался, и Агата следом за ним. Внезапно оживилась Марго. Ее мелодичный голос раздался в кабинете, и у Агаты пробежался мороз по коже. — К вам посетитель! — Олег? — Нет, Игорь Гром. Сережа и Агата переглянулись, и оба посмотрели на циферблат часов. Без десяти полночь. Явно не время для дружеских визитов. — Он один? — быстро подобрался Сережа. Он встал на ноги и окинул кабинет нервозным взглядом. — Марго, камеры! На большой экран вывелись изображения с камер видеонаблюдения. Игорь стоял на у лифтов на первом этаже, засунув руки в карманы. Угрюмо надвинул кепку на лицо, и выражения лица нельзя было прочитать. Под мышкой держал папку. Уголовное дело. — Если бы он ехал на задержание, то не был бы один? — спросила Агата. Внутри все похолодело. Разумовский только пожал плечами. Он явно был сбит с толку. Махнул Марго: — Впусти. Лифт поднимался бесконечно. Агате казалось, что ее желудок скрутился в морской узел. Они не слышали его шагов, и показалось, что Гром вырос в черном провале входа неожиданно. Чуть сощурился на свет после темноты коридора. Сережа вытянулся по струнке и протянул майору руку: — Игорь, здравствуй. Гром ответил на рукопожатие, кивнул Агате и задержался взглядом на чемоданах. — Куда-то уезжаете? — мотнул головой в строну Агаты: — Гастроли? Она растерялась, и Разумовский быстро ответил вместо нее. — Нет, личная поездка, — сделал выразительное ударение: — Совместная. Лицо у Игоря стало совершенно мрачным. Он обвел изучающим взглядом их фигуры. — Удачное время вы выбрали, чтобы уехать. Сережа жестом пригласил его сесть, и он нарочито спокойно опустился на диван. Разумовский сел рядом. Агата осталась стоять. Она не знала, куда деть руки и сложила их на груди. Громовские внимательные глаза мельком скользнули по ее закрытой позе и уставились на Разумовского. Он только пожал плечами на его замечание, и Игорь добавил: — Это ведь через вашу соцсеть Чумной Доктор ведет эфиры. Разве работы не прибавилось? Упоминание Олега вспыхнуло красным тревожным светом, и Агата вдохнула лишнюю порцию воздуха. В полной звенящей тишине получилось похоже то ли на всхлип, то ли на смешок. Игорь повернулся на звук, а Сережа только развел руками и поморщился: — Я уже объяснял, что не могу повлиять на Чумного Доктора. А мой отъезд на работу соцсети не повлияет. Двадцать первый век, Игорь, — он усмехнулся, обнажив ямку на щеке, — вай фай сейчас в любой точке земного шара. — И далеко ли находится эта точка? — спросил Гром. — В Европе. — Уж не расширяться ли вы задумали? — кисло улыбнулся Игорь. Разумовский откинулся на спинке дивана и пояснил: — «Вместе» обслуживает пользователей по всему миру, — в его голосе скользнула легкая горделивость. — Может, перейдем на «ты». Удобно? — Удобно, — согласился Игорь и припечатал: — Только я не о соцсети. Сережины глаза неосознанно скользнули на охристую папку в руках Грома, и тот хмыкнул: — Да, об этом. Разумовский выпрямился и совершенно другим голосом отчеканил: — Агата, будь добра, принеси коньяк. Или виски. Девушка поджала губы, но подчинилась. Она быстро развернулась и прошла в кухню. Схватила с барной стойки первую попавшуюся бутылку и затаилась, не спеша возвращаться. Агата прекрасно понимала, что Сережа выпроводил ее намеренно. У нее не было желания ему перечить, если он хотел приватного разговора с Игорем. Тем не менее, она прислушалась к шелесту диалога. — Она ведь не знает? — раздался тихий голос Игоря. — Это всего лишь договор с оружейной компанией. Ты вообще видел, что на улицах творится? — раздался хриплый смех, и Агата отчетливо услышала прошившую его нервозность. Сережа добавил, чуть спокойнее: — И детские рисунки? Ты серьезно? — Согласен, — ответил Гром, — только это не все. Я искал похожие преступления не только в Петербурге, и надо же, что нашел. Раздался шорох бумаг и голос Игоря, спокойный и размеренный, как у охотника, увидевшего полные силки. — Юг России. «Деметра». Все учредители убиты крайне жестоко. Переломанные хребты и сожжение заживо. Знакомый почерк, правда? Молчание. Агата подалась вперед, а Игорь продолжал все быстрее, будто загоняя дичь: — Слухами земля полнится. Оказывается, в театре любят языками почесать. Напомнить, что все пятеро сделали три года назад? Ее будто ударили наотмашь. Жуткое осознание впилось иглами в позвоночник. Мир качнулся перед глазами, и Агата привалилась к стене. — И спустя три года Карпов и компания убиты. Интересное совпадение. — Хватит, Игорь, — голос Разумовского резанул сталью. — Агата здесь не причем. — Еще как причем. Так уж вышло, что все ниточки ведут к тебе, поэтому, — Гром перевел дыхание: — Говори, мразь, зачем ты убил всех этих людей? — Это не он! — выкрикнула Агата. Она сама от себя не ожидала этого вопля на грани истерики, но вот уже вбежала в кабинет и обхватила себя трясущимися руками. Сережа посмотрел на нее горько, понимая, что она слышала каждое слово. Он потянулся к ней и бережно забрал бутылку. Гром перевел взгляд с Агаты на Разумовского: — Кто? Имя? — Олег? — вдруг выпалил он. Его глаза удивленно округлились. Он совершенно потерянно уставился в темный угол кабинета. — Олег Волков, — сказала Агата, и тут же Сережа наградил ее свирепым взглядом. Снова отвернулся и уставился в темноту, будто следя испуганными глазами за передвижением чего-то невидимого. — Смешно, — без тени улыбки заявил Гром. — Я тоже так вначале подумал. Только вот Олег Волков год назад в Сирии погиб. Он нырнул рукой в папку и достал документ. Свидетельство о смерти. Сунул его в дрожащие пальцы Разумовского. Сережа неверяще всмотрелся в бумагу и опять вперил взгляд за спину Агаты. — Это какая-то ошибка, — начала Агата. — Он глава службы безопасности «Вместе». Игорь посмотрел на нее, как на умалишенную. Нахмурил брови. — Здесь нет никакого главы, только исполняющий обязанности. Думаешь, я не проверил? — Ничего не понимаю… но ведь Олег… — Ты этого Олега хоть раз видела? — вдруг спросил Гром, и у Агаты внутри все упало. Ей показалось, будто грудина и брюшная полость опустели, и их постепенно топит черная болотная вода. Сейчас доберется до носоглотки, и она захлебнется. Агата подняла глаза на Сережу, когда в его руке оказалась бутылка. Он размахнулся и с силой ударил Игоря по голове. Стекло разлетелось от удара багряными осколками, и алкогольные капли всплеснулись дугой в воздухе, смешавшись с кровью Игоря. Гром глухо и тяжело повалился на пол. Все произошло так быстро, что Агата не успела даже закричать. Только открыла рот и вскинула руки к лицу. Оммаж Мунку. Разумовский отпрянул и упал на спину. Он припал к Агате взглядом, вскинул зашедшуюся тремором руку и указал на стену позади нее: — Но ведь он жив! Вот же он! Агата медленно повернулась, в надежде, что Олег действительно стоит за ее спиной. Кабинет зиял душераздирающей пустотой, и теперь ей стало по-настоящему страшно. — Сереж, — всхлипнула она, — там никого нет. Он ее уже не слушал. Глаза бегали по стене, и Разумовский внимал кому-то ей неслышному. Сережа закричал, как от боли, от горя, но вопль быстро сменился утробным рычанием. Он крепко обхватил голову руками, будто от темени до подбородка скривилась остроугольная трещина, и если отпустит, череп расколется на две половины. Несколько тягучих секунд его ломало на полу, словно в агонии, и он затих. Агата зажала рот рукой, проглатывая обратно рвущиеся рыдания, и подошла к нему. Опустилась на колени рядом и тронула осторожно за плечо. Он был без сознания. Агата встала и наклонилась к Игорю. На его шее выбивался лихорадочный пульс. Жив. Девушка рванула за аптечкой. Руки тряслись, и все сыпалось сквозь пальцы, когда в ванной она искала полотенца и нашатырный спирт. Совершенно бездумно, автоматически, зная, что должна хотя бы неумело оказать первую помощь. Агата вбежала обратно в кабинет и застыла на месте. Сережа пришел в себя. Он стоял посередине комнаты, расправив плечи. Услышав ее, Разумовский повернулся и по-птичьи склонил голову набок. Сделал шаг к ней, и Агата невольно отпрянула. Из рук выпали медикаменты и с гулким стуком рассыпались по полу. Злое воронье кружилось в его чернильных зрачках, и будто что-то темное булькающее заскреблось с обратной стороны черепа. Его губы, испещренные царапиной, сложились в улыбку незнакомца. В оскал. Он снова шагнул к ней, и Агата бросилась прочь. Выбежала в темный коридор, и услышала позади спокойный голос: — Марго, заблокируй лифт. Девушка резко затормозила и дернулась в сторону. Адреналин опалил вены, и все ее тело будто пришло в болезненный тонус. Она распахнула стеклянные двери и забежала в серверную. Серверы высились над нею черными зловещими столпами, и Агата спряталась в их тени. Она села и обхватила колени. Все вокруг напоминало оживший сюрреалистичный кошмар. Она будто одновременно оказалась и в доме у Карпова, и узком коридоре казино. Потом до нее докатилась мысль — этот лабиринт в сотню раз страшнее, потому что у минотавра Сережино лицо. Агата затаила дыхание. Девушка слышала, как скрипнула дверь, но его шагов не различила, пока над нею не нависла высокая тень. Она попыталась отползти на локтях, но цепкая рука ухватила ее за щиколотку и дернула вперед. Из Сережиных глаз на нее смотрело совсем другое существо. Шипастое, клыкастое, жестоко улыбающееся. Агата закричала. Он рывком поднял ее легковесное тело и закинул себе на плечо. Ее волосы мазнули по полу. Агата замолотила кулаками по его ногам, стараясь извернуться, но он держал ее крепко. Резко встряхнул, и она затихла. Он миновал кабинет и пинком открыл дверь в спальню. Грубо бросил ее на кровать, и пока она, абсолютно дезориентированная, пыталась встать, вышел из комнаты. Ключ с клекотом повернулся в замке. Агата поднялась и бросилась к двери. Ручка не поддавалась, и она вбила свою панику ударами кулаков в твердое дерево. Отошла и с разбегу саданула дверь плечом. Ничего даже не дрогнуло. Она попробовала снова с большей силой, но только отбила руку. Боль осушила половину тела, и Агата сползла на пол. В голове роилось. Она не понимала, что произошло, и как под маской Чумного Доктора могло оказаться лицо Сережи. Она зарылась пальцами в волосы и потянула за них, стараясь унять шум в голове. Одно она осознала точно, и эта жестокая мысль вытеснила все остальные: Сережа ее обманул. Он вошел в ее сердце, обточил острые углы, зашил зевы открытых ран. И вспорол заново. Совершенная нежность превратилась в совершенное зло. Солнце взорвалось и обернулось черной дырой. Она ощутила влагу на лице, и его предательство почувствовалось соленым вкусом слез на губах. Ей только и осталось оплакивать свои мечты и собирать золу в обожженные ладони, ему — тени в голове и последний круг адовый, где Иуда и Брут, и все другие предатели.