Несбалансированная диета

      С последним чехлом Лилит пробралась в комнату жертвенной невесты.       Во все уголки полых внутренностей забился непослушный гранатовый муар, под которым теснился газ. Соседствуя, слои отпихивали друг друга, отходили и выпирали мутными хребтами на термопластике, подымавшемся и ломавшемся как сброшенная змеей шкурка. Что-то хищное осело и на заключенной внутри одежде, тщеславно ополчившейся против приметных аксессуаров — одним собой платье занимало всё место.       Спальня, полыхающая красновато-розовым, если не противилась дню и не пряталась от него, не признавала обычаев и не считалась с вампирскими покоями, подверженными хронической меланхолии и сумраку. Может, дело всё-таки состояло не в пыли или отсутствии личных вещей на виду, вносивших свою лепту, а в чем-то более проникновенном, чего не улавливал приземленный дух.       Спроектированная как рядовая гостевая, каких было ещё несколько в особняке, если пройти дальше, она не была тусклой и опустошенной, точно задача служить пристанищем жертвенным невестам из раза в раз отводилось погрешности, зиявшей столь же явно, как дыра в потолке во время бесновавшегося ливня.       Здесь угасло множество жизней. Наверняка никому не нужных — жизни осиротевших воспитанниц церкви. Обещали ли им, что билет, с которым они отправятся в последний путь, окажется билетом в райские кущи?       Когда недели становились неразличимы, молодые девушки теряли волю и уносились в страну тревожных мечтаний, не выходя из сна надолго. Кровь — первопричина, виновница их горестей и неизменная спутница всего извращенного культа вампиризма, то разжижалась, то густела, сбивалась в венах и остывала, ненадолго достигая пика своего вкуса, и сердце качало её всё ленивее и ленивее, пока картины их мира предавались забвению.       С приходом момента, когда трепетание у ребер затухало, они предпринимали последнюю попытку, отпуская свою человечность, изможденные борьбой, и погибали, не приходя в сознание. Тепло покрытого укусами тела, из-за которых оно больше его не узнавало и не осмысляло как свою оболочку, покидало его, вбираемое стенами, до этого всосавшими их безотчетную, заразительную веру — единственный причал, оставшийся целиком для них.       Теперь она окутывала новую жительницу.       «Зачем я слушала, что он говорит нашей кухарке? Противный старик!» — прокомментировала Лилит диалог между Розали и дворецким, заведшим свою высокопарную и образную шарманку о предшественницах Юи, — «Со мной не говорили об этом в таком мрачном тоне…».       Комори водрузила острые локти на покрывало. Сложив вместе маленькие кисти, между которыми протекала нить серебряных чёток, и соприкоснувшись мысками стоп, она стояла на голых коленях перед кроватью, беззвучно молясь.       Юи всей душой чувствовала то нематериальное, о чем судачили вампиры.       Уже смеркалось, высыпали первые звезды, однако, вместе с ней, общавшейся с всемогущем существом, на которого она уповала, расступалась тьма, и Лилит не видела нужды торопить её.       Его могло и не существовать, или у него не было ушей, чтобы слышать её, или он слышал только тех, к кому был расположен, а голоса всех, связанных с порождениями ночи, не достигали его, но это облегчало душу. Молила ли она о благословении, произносила ли заученные строки, каялась ли, служанка, глухая к религии, понимала, что она значила для неё, и просила, чтобы вне зависимости от того, чего она желала, осмелившись преступать устои демонов, до неё снизошли и ниспослали это.       Её вид, живописавший утренние хлопоты, был ничтожным, когда Юи бормотала нечто праведное. Кофточка и шорты на ней не вязались с роковым платьем, нависшим в руках служанки в считанных сантиметрах от земли, и она не знала, как могла бы заставить надеть его, если дочь священника откажется, или как выпустит её туда в нём, если оно совсем не отвечало её нутру.       — Вот я и закончила, — известила молившаяся, — Спасибо за пирог на завтраке, было очень вкусно.       — Вы единственная, кто благодарит за еду. Сакамаки обязаны вам, иначе бы я действительно заставила их есть помои, если бы могла.       Уголки губ жертвы дрогнули.       Лилит отшучивалась с частотой, не превышающей определенный лимит, и никогда не шутила с теми, с кем шутить категорически не следовало. С Аято, Лайто и Шу она лишь играла по их правилам, Субару отпугивал всё веселье, и шутить не получилось бы, даже если бы очень хотелось, а с Рейджи она говорила исключительно серьёзно.       Придумывая не слишком тонкие остроты с ней, Лилит просто старалась заставить её отвлечься.       — Уже половина восьмого, я принесла ваше платье, — разъяснила смертная, откладывая чехол на кровать, чтобы расстегнуть замок и освободить стиснутую одежду, орудуя слишком тщательно для легкого дела. Таким образом она не наблюдала то, как остекленела Юи, словно ей дали пощечину, — И не срезала бирку, — шнурок с ярлычком не поддался, — Госпожа Комори, нужна будет помощь? Рейджи пощадил нас с вами, не дав то жуткое платье с кринолином, — пытаясь её разговорить, Лилит подняла наряд, но, с какой стороны не смотри, он был роскошным. Роскошным и обреченным, — В дверь вы бы, конечно, протиснулись, но было бы очень непривычно. Вы носили кринолин? Они сейчас легкие. Я носила только подъюбник с другой формой. Некоторые вампиры застревают во времени, когда прошла их юность, и до сих пор выглядят так, будто их забыли взять с собой в новый век. «Старый отряд» редко появляется на приемах, и их основное развлечение — это ходить в гости к друг другу, к таким же потерянным, но есть шанс, что вы их встретите сегодня. Они до сих пор носят тяжелые клетки и затягивают корсеты из китового уса так, что потом не могут съесть ни кусочка. Постарайтесь не заплакать от смеха, если вживую натолкнетесь на кого-то, кто носит огромную фрезу, похожую на собачий воротник.       — Как любопытно, — только и промолвила Комори.       В основном повествовала она, и Лилит ощущала себя стесненно в чуждом ей положении рассказчика. Говорить много приходилось с Лайто, и, хотя он мог продолжать без конца посвящать в факты о себе, превозмогание собеседницы в поддержании беседы служило её изюминкой.       — Господин Рейджи учил вас танцевать? Может быть, кто-то в качестве исключения пригласит вас на танец.       Горничной казалось, что танцы могли бы развеселить Юи, учитывая, как много она находится без физической активности — к тому же, той нравилось смотреть на Сакамаки, когда они не проявляли себя не в амплуа кровожадных вампиров.       — Да.       — Старшая горничная поможет вам причесаться, поправит платье, если будет нужно, и подкрасит вас, — Лилит похлопала её по ладони, чтобы она что-то сказала или мило защебетала, как делала обычно, — Я не обслуживаю ваш стол, но мы увидимся на банкете.       Её глаза округлились. Умиротворение, с каким она встретила приятельницу после молитвы, исчезло, посеяв безграничное изнурение, и Юи смотрела с уважением и благоговением, как на кого-то, кто смыслит, что делать.       — Можно, ты меня причешешь? Пожалуйста. Я бы хотела, чтобы это сделала ты, — она говорила беззаботно, резко сев на стул возле туалетного столика, точно карикатурно изображала из себя пай-девочку, которая выполнит любой наказ, чтобы заслужить шаг навстречу, — Она так спешит, что иногда расчесывает больно. У нас же есть немного времени, чтобы не спешить?       Комната не оборудована часами.       — Да, думаю, немного найдётся. Лучше, если вы сначала наденете платье, госпожа Комори, чтобы нам потом не пришлось ухищряться с тем, как бы вам его надеть, ничего не смяв.       Когда служанка принесла ножницы, чтобы срезать бирку, девушка уже оделась. Низкое декольте открывало плечи, едва задевая грудь, закрытую узкими, окольцовывающими по лифу, рукам и спине оборками. От талии, где проходил шов косточек и накидывалась цепочка, расширялась юбка, из-за пластичности которой края призывного выреза, точно иллюзия разума, то раздвигались, то опадали, погружаясь и поглощая один другой, схлестываясь в битве.       Фасон подчеркнул бы женщину, изображенную на портрете в комнате четвертого сына, — Корделию, образцовую представительницу агрессивной привлекательности вибора: Аято и Лайто словно выбирали платье не для жертвы, которой коренная враждебность чужда.       Юи и наряд же были хороши по отдельности, и вместе могли бы составить неплохой ансамбль, но то, насколько он не соответствовал ей, как смущал её, стирали в труху любое впечатление, которое не стерли бы даже укусы, красными, синими и фиолетовыми искрами жгущие её кожу.       Лилит затянула тесемки, которые не сумела затянуть Комори, прежде чем убрать ярлычок.       — Хлеб чуть не сгорел. На кухне столько незнакомого народу, что не протолкнуться. Никто не мог достать, а крайняя я, — она продолжала молчать, даже когда приятельница сделала перерыв, надеясь, что оживит её, — Хорошо вампирам, оп — и ты в противоположном конце дома. Если бы я была им и могла телепортироваться, я бы вас не задерживала постоянно.       — Это ничего. Я рада, что ты не вампир.       — Да, но вы подумайте, мне не пришлось бы бегать, чтобы собрать эту кучу вещей. Я взяла журнал и постараюсь накрасить вас по инструкции. Хоть для чего-то практического они пригодились. С прической, — Лилит оглядела её голову, а затем разбросанные по столику заколки, — что-нибудь придумаем. Я наблюдала, как камеристка делает прическу госпоже. Лак я принесла свой, косметику мне дали, она новая, — она не договорила, что продукты подобрала Элеонор. Старшая горничная мнила, что она справится с этим лучше, чем кто-либо ещё, и преподнесла такую палитру, чтобы переборщить не представилось реальным, — Щипцов у меня нет, потому их мило одолжил господин Лайто.       «Он смеялся надо мной, спросив, как это — соревноваться в крике с прирожденной истеричкой».       Длительный марафет не дарил наряженной приятного волнения. Чем ближе была минута, когда ей предстояло сойти в зал и сесть за один стол с господами, куда отовсюду могли глядеть собравшиеся, тем больше её колотило.       Горничная соорудила у неё на голове высокую укладку, думая о том, как бы всё успеть. Светлые спирали облепляли лицо, достигали шеи, закручиваясь от начесанного шиньона сложнее и затейливее, чем стали бы носить слуги.       Макияж, призванный создать эффект своего отсутствия, его не произвел, но краска выручила жертву Сакамаки: теперь Юи, терявшаяся в пене, носила гранатовый цвет, а не цвет носил её.       — Такое и показать будет здорово. Вам очень идет.       Юи, послушно стерпевшая манипуляции, проявила инициативу:       — А что насчет торта? Я хочу скорее увидеть горящие цветы, когда подадут десерты. Я тоже представляла это, когда ложилась в кровать. Наверное, это что-то подобное тому, как поджигают бенгальские огни в молочных коктейлях!       С сожалением пальцы закрепили шпильки по бокам: предстояло обмануть надежды, расшевелив могилы своих, хотя Лилит ещё вчера репетировала при ней то, как бегло коснется незримого слоя раствора зажжённой спичкой, чтобы то сошло за настоящую магию, вычурную в своей прозаичности.       — Не я буду зажигать их. Розали зажжёт.       — Почему? Ты же сделала его, ты и зажжешь.       — Либо торт выношу и зажигаю не я, либо его не выносят вообще.       Пережитое, это уже не было таким страшным, младшая прислуга смирилась на удивление легко, почти безразличная из-за неудавшейся попытки. Люди не всегда могут верить в проигрыш.       «Не безупречно, далеко не безупречно. Неровно положен велюр. Вот здесь. Эдем выглядит иначе, у него не такие шпили и не такие башни. Ты плохо разбираешься в архитектуре» — старшая горничная придирчиво обошла сервировочный столик, — «Я бы взглянула на разрез, но на него жаловаться не приходилось. Мне нравится идея».       «Я покрыла розы алхимическим порошком. Их можно поджечь, и тогда они будут гореть как цветы замка. Это будет восхитительно».       «Это не развлечение, Лилит. Дворцом владеет его Величество, и Эдем — настоящее достояние для вампирских земель и демонического мира в целом. Похвально, что он взывает к высоким чувствам в тебе, раз ты захотела, выразимся так, признать его величие» — преступила Элеонор к снисхождению, пронизанная возданием славы средоточию ценностей её расы, принадлежностью к которой она нескрываемо гордилась, — «Но ты должна понимать, насколько это дерзко для смертной, особенно с использованием алхимии. Ты свела её к вульгарному фокусу как на любом карнавале. А поведение твоё и без того эксцентрично. Мы можем доверить это кому-то из вампиров или не выносить торт в принципе. Канато-сама расправится с ним меньше, чем за неделю».       «Что ты имеешь в виду под «эксцентричным»?».       — Ты не должна была соглашаться! — сердито всплеснула она руками, ногти процарапали панель туалетного столика, — Не должна!       — Они правы, госпожа Комори. Таковы порядки.       — Это же было важно для тебя, — взвыла жертвенная невеста, словно рушится конечный бастион, хотя труд их — всего лишь кучка коржей, обмазанных кремом и богато усыпанных декором, — Ты не могла этого сделать. Я тебе не верю.       — То, что его оценили, уже о чем-то говорит. Мы хорошо работали. Прислушайтесь, пожалуйста, о чем будут шептаться во время десерта в вашем конце зала, а я прислушаюсь с другого. Немного восхищения с чьих-то уст исцелит моё сердце, если вампиры на него расщедрятся.       — В таком случае, я не пойду туда.       Юи, забыв о косметике, машинально провела по лицу запястьем, растирая размякшую тушь. Пигмент чёрными разводами залег под глазами с вкраплениями сосудов и раскинулся до бровей.       Затем сжала муар с газом. Она, до этого направлявшая прямой взгляд на зеркало, где Лилит с ней возилась, уронила голову с гортанным звуком, возражая своему отражению, показывавшему вертлявую, умеренно пикантную леди, знавшую, чего она желает, и оттого обворожительную. Это не она.       Юи точно верила, что «винная кровь» будет против, даст отпор, как, доведенная до белого каления, невольно накричала на Канато. Но сама смертная была расстроена в достаточной мере, чтобы не быть способной подать апелляцию господину, с которым не имела связей.       — Что?       — Я не пойду в самую гущу вампиров. Боже, пусть Сакамаки вздернут меня, но я не пойду!       В мозгу судорожно прокручивались действия, которые можно было предпринять. Подспудная печаль и негодование, обличенные в её загнанном взоре, были штурмом в взаимоотношениях, и ложь, которой Лилит кормила её также, как кормила ею остальных, ставя их с ними в один ряд, показалась неуместной.       Список гостей немал! От девушки с необычной кровью, сводящей с ума сыновей короля, пахнет восхитительно, и немало внимания толпы хищников будет приковано к ней, вынужденной неотступно следовать за господами, чтобы не нажить неприятностей.       — Это платье неотразимо, но я не могу так выйти… Будто я не годна даже на то, чтобы на мне хорошо сидела красивая одежда. Она облегает так сильно наверху. Аято снова назовет меня «плоскогрудой» или «оладьей», если я скажу, что не хочу надевать его.       Не округлившееся до конца фигура раздражала застенчивость, и разраставшиеся комплексы подпитывались кличками. Донельзя скромная и не склонная к акцентированию на внешности, благодаря вампирам она пришла к тому, чтобы беспрестанно стыдиться того, какой она родилась.       — Вы расстроены из-за платья? Подыщем накидку или платок, — заверила Лилит, приобняв, и она согласилась так безропотно, будто уже совсем не имела понятия о своём личном пространстве. Вслед смертная сказала то, что сказала бы Шелла, — Не слушайте Аято. Оладья здесь у него в штанах.       — Ты не знаешь, — размякла она, — Ты просто не знаешь. Как бы я хотела не знать! С тобой весело, будто ничего не происходит. Я не могу всё угробить.       — Не знаю чего?       — Я не хочу быть Евой, — девушка оттолкнулась от сидения, теребя юбку, лезшую под неудобные туфли, и направляясь к окну, будто ей осточертел вид её спальни, в которой она засыпала, просыпалась, и молилась, чтобы однажды стать невидимкой для вампиров, взятая под крыло своего покровителя, — Утро сегодня было замечательным. С тех пор, как приехала, я чувствовала себя почти счастливой, когда воображала, что могла бы, например, владеть кондитерской. И вампиры бы не рвали страница за страницей, пока их точно нельзя было бы восстановить, все мои книги, когда я увлекалась чтением и не отвечала им сразу. У меня не осталось ни одной, что были действительно моими. Не опрокидывали мою еду, когда мне хотелось есть, намекая, что я могла бы есть с пола, как кошка или собака. Не насмехались, когда у меня что-то не получалось или я не могла сдать тест. Не сажали на цепь на публике, ведя за собой, чтобы унизить. И мои желания, даже самые несущественные, самые маленькие, те, которые не повлияли бы на них, не игнорировали нарочно. Твоя правда, Лилит, я — фантазерка, потому что этому всему не бывать.       — Я не имела намерений заставлять вас так думать… О какой Еве идёт речь? Вы о чём?       Удрученная, завернутая в гранатовый муар и прислонившаяся к стеклу, где её ласкал рыжий закат — её закат и рассвет вампиров — а позади простиралась богато убранная спальня, она выглядела старше, и от девочки с обезоруживающей добротой, невинно терзавшийся думами о отце и размеренной, благочестивой рутине в быту, оставалось ничтожно мало.       — Их отец не делает чего-то беспричинно. Братья не поднимают эту тему, и я не хотела беспокоить тебя, ведь тебе же всё равно на это, правда? Умоляю, скажи, что тебе всё равно, и ты не будешь по-другому относиться ко мне, — Юи дождалась кивка, — Ты можешь и не поверить сразу. Но во мне находится сердце Корделии, матери тройняшек. Моя кровь… Имеет ценность. Поэтому я здесь.       «Продолжайте же» — Лилит, не удерживаемая ватными ногами и севшая на край постели, заёрзала в нетерпении. Юи запнулась.       — Король желает добиться пробуждения Адама… Чтобы стать им, вампир должен завоевать мою… Любовь. Я способна дать вампиру обрести человеческое сердце вместе со своей кровью… Поэтому я — Ева. Он объяснил это так. КарлХайнц хотел бы передать свою силу и власть тому, кто станет Адамом. Это даст начало новой расе.       Выражение, услышанное второй раз — «вампир с человеческим сердцем» — быстро отозвалось в памяти.       — То есть, вы должны полюбить кого-то?       — И что же, если я никого из них не полюблю? Что же тогда? Я бы так хотела помочь им, но я чувствую слабость. Я не могу ничего изменить! Я не должна быть такой малодушной, не должна, но я хочу к отцу, домой… Я так скучаю по нему, но не могу и шагу ступить за пределы дома без надзора — а если и выхожу, то не больше, чем на час. И я уверена, что он не причем, не он прислал меня сюда, я бы очень хотела увидеть его или позвонить… Я не хочу быть… Я не хочу спускаться к полчищу вампиров, которые будут смотреть на меня как на еду, будь я даже трижды Евой! А если ещё придут Муками? Ах…       «Вы слишком хорошо думаете обо всех!».       Она достала розарий, плача и продолжая молиться. Она задыхалась, и всё не могла задышать правильно, давясь воздухом, будто захлебывалась в море.       «О, Дьявол… Она здесь, чтобы фактически стать любовницей кого-то из господ?» — Лилит не удавалось вспомнить истории о смертных любовниках демонов с хорошим концом, но она вспомнила иное, — «И я тоже приглашена королем. Рэй хочет связаться с целями КарлХайнца… Это ли цель, что их отец желает достичь, и достичь через жертвенную невесту?..».       У них у обеих было предназначение. Лилит узрела в ней, истерично хватающейся за вещи, себя, но оплакивала изгнанница отчего дома не одно близкое существо, а будущее, погребенное в семнадцать лет. С нарастающем бессилием «винная кровь» понимала, какая это милость судьбы — быть лишенной памяти о членах семьи и прошлом, уметь приспособиться к сосуществованию с демонами, в чьей натуре нет истинного благородства.       И Юи было суждено самой выбрать горсть земли, которую она бросит на гроб своих мечт.       — А зачем же тут ты? Для чего он привел в этот дом тебя?.. О, господи, — Комори просила сил у своего Бога, — Мне так жаль, я всё размазала, — она вернулась к туалетному столику, где на неё уставилось перекошенное лицо, и отложила крест, — Это испытание, а если его послали мне, значит, я могу его преодолеть. Неважно, что случится. Даже если я умру тут, я хочу умереть человеком, сохранить достоинство и честь. Папа говорил мне, что пока я сама не решу себя разрушить, ничто извне меня не разрушит. Нельзя позволять себе переставать радоваться жизни.       Она вымученно выпрямилась, стирая разведенную грязь салфетками, и служанка подошла к ней. Её искренность стыдила за конспирацию, вверенную ей, стыдила за поведение. Юи отвергала подобострастие.       Каким не окажется долг слуги в отношении жертвы, Лилит выделяла её среди невидимок-смертных. Она была первой, с кем ей довелось познакомиться действительно близко.       — Всё в порядке, Юи-чан, — вплела Лилит в её монолог, и её имя с ласковым суффиксом «-чан» вместо «госпожа Комори» прекратило слезы, — Не беспокойся о макияже. Я не наслаждаюсь чужими слезами, так что сдерживаться не нужно. После первого основного блюда я могу вывести тебя в сад, где ты сможешь побыть одна, пока гости не выйдут смотреть на звездопад. Это будет после подачи десерта.       — Правда? А если меня будут искать?       — Я обещаю. Шу тоже планирует выйти в сад, сбегая от поклонниц, так что ничего подозрительного, если ты проведешь время у яблонь, раз ты там не одна. Потом ты сможешь подняться в комнату.       — О, спасибо, спасибо! — она словно благодарила и за избавление от «госпожи», и за избавление от целого вечера в окружении десятков демонов.       — А пока мы исправляем сделанное, я полагаю, что у меня есть что-то, что я следует поведать тебе.       — Ты очень добра ко мне, я выслушаю с удовольствием. Но, если не трудно, можно ли потом съесть ещё сладкого пирога? Я не думаю, что смогу что-то проглотить на банкете.       Она в силах держать секреты и, если бы то было нужно, стерпела пытки, но не выдала тайн. Лилит наконец могла в пол голоса излить свои мысли, пусть это и была смертная, с которой ей не рекомендовали опасно сближаться. «Винная кровь» давно хотела поговорить с кем-то, и Комори — та, кто поймет её лучше прочих.       

***

      Расположив на руках попавшиеся под них предметы, Лилит блюла неофициальный этикет, вступающий в силу в последние часы перед появлением посетителей, когда результат сопоставлялся с эталоном и вносились последние корректировки.       Сложенный чехол, походивший на сдувшийся после праздника воздушный шарик, и щипцы, замотанные в провод, не делали из того, кто их несет, занятую персону, но добросовестное обследование, невзначай направленное на закутки особняка, где мог бездельничать обращенный, компенсировало потери.       Как бы мило они не начали болтать после глупости, чьей соучастницей Лилит была, она не спешила сейчас, чтобы наладить с ним дружеские отношения.       План наброшен обобщенно, оснащен гибкостью — эвфемизмом непродуманности. Мизерный уклон от проработанной траектории, уклон, снабженный пугающей вероятностью, пустит всё насмарку.       В кухне уместилось множество демонов. Униформа на прислуге — первое, на что смертная смотрела как на опознавательный знак, и мужская одежда не привлекала внимания, хоть то, что женская в редких случаях тоже содержит брюки, она открыла давно.       Крылышки фартуков на женщинах свешивались с плеч, словно сорванный белый парус качаясь на волнах королевского синего, а ленты на маленьких шляпках, отодвинутых назад, туда, куда убирали волосы, простирались до талии. В сравнении с ними чепцы на гребнях, замещавших завязки под подбородком, были костюмом, а приевшийся чёрный больше не почитался благородным, всюду уместным цветом. Статичная кукла, сделанная из молоденькой девушки, теперь вечно проявляющей уступчивость, не передавала и толики того лоска, доля которого, вероятно, и вовсе принадлежала вампирам.       Пара стульев, неубранных и после того, как закончится прием пищи слуг, исчезли, чтобы уместить их, трудившихся слаженно, единым механизмом.       Эти демоны помогали. Чистейшая функция без издержек.       Пар с плит клубился у вытяжки, вклинившийся между коричневых навесными шкафами, лязг венчиков миксера о стенки ёмкостей перекатывался от стены к стене и рвался наружу. Бессмертная служанка в прихватках открывала верхнюю духовку и извлекала сразу два горячих противня, застланных фольгой, и та, что находилась снизу, пригибалась без каких-либо вербальных предупреждений. Они ни о чем не судачили, и все их диалоги обходились одними командами — «добавь лимонного сока», «не перебей сливки», «передай кольцо для салата».       Кто-то заканчивал с горячей пищей, кто-то снимал украшения с готового торта и пирожных, декорируя заново, и Лилит воспользовалась своим хладнокровием прежде, чем успела принять это как шпильку.       «Приказали ли ей это сделать?» — задумалась на мгновение она.       Щурящийся мужчина методично переливал напитки в графины, будто конвейер: в каждом жидкость доходила до одного и того же уровня, а затем они переправлялись на подносы, сложенные на ближайшей к выходу тумбе. По загруженности она тягалась со столом, никак не пустевшем, хотя оттуда постоянно уносили тарелки, возникающие сами по себе, стоило подходящему по размеру кусочку дерева начать проглядывать.       Искомый вампир не радел о сложных блюдах вместе с прислугой из замка, и Элеонор не справлялась о их успехах: здесь не было никого из коллег, только незнакомцы. Лилит не понадобилось им представляться, чтобы её завербовали в качестве носильщика для увесистого, сверкающего цветного хрусталя, урезая все не пройдённые дороги до посещения главной достопримечательности особняка, награжденной привилегией всего на одну ночь.       Смертная оступилась на середине пути, исчезнув в кладовой, будто иллюзионист перед публикой, и бросилась к стеллажу, подперев край подноса на нижнюю полку. Ей нужно успеть провернуть всё до того, как подберутся сомнения.       Внутри на горлышке кристаллизировался сахар, и пробку, затолканную обратно, снова пришлось выдергивать. Вместо характерного хлопка раздалась его пародия, а затем малиновая жидкость выплеснулась в сок, в лимонад, и считанными каплями в воду. Кто бы ни изготавливал её, концентрат в ней огромен, если она так воздействовала на вампира, которому досталось в чрезвычайно скромной порции.       «Пожалуйста, выпейте. Пожалуйста, пусть получится» — заговаривала Лилит, бормоча.       Сок не заставит их окосеть. Только немного потерять бдительность. Быть навеселе. А игривая, красноречивая субстанция, убеждающая отступить от приличий, плескалась на дне, предназначенная ещё кое для кого.       Зал обрастал подробностями — от скатерти к скатерти появлялись куверты, огораживающие цветы частоколом вилок, ложек и ножей, и внимание любого зашедшего раздваивалось, когда подделка на потолке, приукрашенная художественным видением, затмевала подлинные звезды, потерпевшие поражение и тоскливо заглядывающие внутрь.       Лилит огибала столы, пока не достигла стола господ, уже там ощутив чьё-то наблюдение между лопаток. За пустым местом в углу самая блеклая из сослуживцев сворачивала тканевые салфетки.       Вопреки градациям напыщенности в должностях, варьировавшихся от замка до дома королевской семьи и почти одинаково обязывавших к формальности, девушку с иронией величали Ширли. Конечно, это не было её именем: за семьдесят лет оно окончательно сместилось прицепившейся кличкой, отошедшей от названия коктейля. Антураж поддерживал шрам от серебра, тянувшийся вдоль шеи и щеки.       Раньше она вместе с Элеонор прислуживала в демоническом мире, но её возраст исчисляется большими цифрами. Она заведовала погребом, любила выпить, держала нейтралитет, не показывая симпатии ни к хозяевам, ни к жертве, ни к коллегам.       Барную станция установили отдельно. На ней расставили бутылки, опущенные в лед бокалы флюте, бокалы для вина, рюмки и коллинз для коктейлей. Пакетированная кровь, предназначенная для потребления демонами, гарантировала, что в ней нет отвратительного привкуса консервантов, используемых людьми, и не требовала особых условий транспортировки: алхимические добавки результативнее продлевали срок годности для суррогата полноценного сосуда.       После трех или четырех раз Лилит замялась: попросила сладкую газировку, точно извиняясь за нахальство, как стоило бы принять тогда шоколад с чужой руки, но здесь никто не выделил нарочитую робость как хорошее или как плохое качество. Стакан без расспросов очутился между графинами, и её развернули.       Вместе с ним она отправилась к Элеонор, к которой с отчетами периодически отправлялись все слуги, и на всякий случай отпила прямо перед ней, ожидавшей какого-то доклада о готовности.       Не отравлено.       — Эта газировка странная. Чувствуешь привкус? — она слишком ответственно относилась к происходящему, чтобы отказать младшей прислуге в жалобе, в предотвращении угрозы мероприятию, какой бы фантастической та не была, — Можно ли такое подавать?       Элеонор отпила, делая три дела одновременно, и поморщилась. Не от вкуса. От того, что её прервали.       — Нормально для газировки. Ничего странного. Я позаботилась о том, чтобы подать популярный вкус. Если здесь что-то и не так, то только с рецепторами у смертной. Пожалуйста, не отвлекай меня впредь с такой чушью. Да, сейчас посмотрю, — сказала старшая горничная появившемуся коллеге, — Ты можешь помочь с сервировкой или на кухне с тем, чтобы отнести готовую еду, а не распивать напитки. Иди. Не вынуждай меня вновь контролировать.       Лилит не рисковала спрашивать её о ключах, которые бы облегчили её ношу, и прощупывала почву.       А вот Хару в упор не разумел двойного дна. Выведать, получится ли уговорить старшую горничную отдать их по обоюдному соглашению, можно у него. Для кого Лилит могла их просить?       Шу пользуется дверьми в качестве исключения. Его перемещения через проемы следовало отнести к редким хорошим знакам или приметам.       Лайто, подбросивший ему идею, сметливый, но непредсказуемый. Он мог подыграть, и всякая безнравственная, низменная, и убедительная причина, сочиненная служанкой, оправдала бы его затраты на пособие её эскападе, но вампир не любил себя обременять, если игра не стоила свеч.       Аято и Субару излишне прямолинейны. Скорее уж Лайто подастся в монастырь, чем они без подсказки сообразят выручить не то, что нанятую смертную, а в принципе кого бы то ни было.       Предусмотрительный Рейджи, для которого Элеонор — первое доверенное лицо, не нуждался в посторонних, чтобы сообщить о необходимости одолжить её связку, если он в какой-то невероятный день не имел доступа к своей копии.       Она ничего не уточняет у Канато, а он терял вещи часто, и чудо, если Сакамаки не обвинял кого-то в пропаже откровенно или косвенно.       Четвёртый господин забыл, куда положил свой ключ. Как только подадут второе блюдо, ещё один раунд танцев дойдёт до середины, и вампиры наскучат друг другу, толпа, распавшись на группы и пары, разметается по всем доступным помещениям. Канато не хотел бы, чтобы они лапали его покрытые воском фигуры в белоснежных одеждах — идеальных жертвах для грязных ладоней вездесущих чужаков.       Вот только он не тот, чьей услугой Лилит желала бы опосредованно воспользоваться.       Над сооружением буфетной линии рядом, куда поместят и вывезут десерты, корпел Хару, и смертная избавилась от воды, сока и пунша, разлитых в емкостях.       — Оркестр уже здесь? — она театрально посмотрела на вампира, стоявшего в другом конце зала, — Ты тот, у кого я могу спокойно спросить, что будут играть. Мне интересны танцы, и я умру, если не увижу драки за возможность станцевать первый с господином Шу. Он не будет весь вечер подпирать стенку.       Шу впереди давал наставления и обсуждал с прибывшим оркестром программу, то, где они разместятся, и ритм танцев. Он никогда не жестикулировал, когда что-то объяснял.       Вампир низко шутил, демонстрировал безответственность, но иногда в нём прокрадывалось компетенция. Халатный, открыто неравнодушный разве что к музыке, сну и мясу, он наконец соответствовал званию первого наследника. Однако, его воля к активности настолько слаба!       — Они тебя не разочаруют, если ты хоть что-то смыслишь. Есть повод обожать приемы, когда будешь ишачить под хорошую музыку. Сейчас ещё господин Шу объяснит им что делать — будет шикарно.       — Ишачить? А как же соответствовать тому, что ожидают от банкета?       — Тебе по первое число что ли всыпали, борец за правое дело? Ты как смертная должна именно ишачить на банкете. Не подведи, — съехидничал Хару, шепча, — А господина Шу возьмут штурмом, если он не успеет смыться, едва Рейджи отведет от него глаза.       — Куда он выходит? Ты знаешь?       — Обычно скрывается в саду, на свежем воздухе, как подходит шанс. Там тише.       — Проталкивается через толпу?..       — Отходит в угол и перемещается. Иногда выходит через дверь в сад, если её открывает господин Лайто. Вон та. Ты, наверное, не знаешь. Или знаешь? Она заперта обычно. При перепроектировке здания там хотели пристроить ещё одну комнату, но дело дальше планов не ушло.       — В особняке и без того много места!       — Они тоже так решили, наверное… Господин Лайто постоянно уводит через неё девиц. Ему нравится сбегать, будто «от преследования». Он крал ключи у Элеонор, и она всегда делала вид, что ничего не видит, кладя их на одно и то же место — в верхний ящик прикроватной тумбочки. Представляешь себе?       — Представляю. Любимые дети всегда хулиганят больше других.       — А то. Кажется, наша начальница действительно любит третьего и пятого из господ. Она по просьбе может дать их только Рейджи и Лайто, потому что там ключ от комнаты, которую господа держат закрытой, но господин всё равно продолжает. Он авантюрист, ты не думаешь?       — Отъявленный авантюрист.       — В этом своя прелесть. Если бы не король, обративший меня, а потом не этот авантюрист, я бы тут не работал. Я не лезу не в своё дело и не читаю хозяевам нотации. В этом мой плюс! — утвердил обращенный, в противовес только что выдав ещё информацию.       «С ним не так трудно ладить. Хару обращенный…».       Они проболтали ещё недолго, и Лилит, разузнав то, что хотела, под благовидным предлогом откланялась. Хару пожал плечами и продолжил обустраивать эффектное вместилище для тортов и пирожных. Время поджимало, и смертная искала решение проблемы.       «Может, я зря всё это задумала?.. Я навлекаю на себя беду. Ключей я от Элеонор не получу, а я вряд ли смогу провести Юи через основной вход просто как есть. Только если…» — при мысли о краже вещей у вампира, вампира, которого ей сказали не превращать во врага, волосы вставали дыбом.       «Госпожа Комори настроена твердо как никогда. Она склонна к мелким шалостям, но станет ли она действительно сопротивляться господам и их желанию, чтобы она присутствовала? Очевидно, этого хочет король. Если что-то пойдёт не так, Элеонор будет негодовать».       Лилит обещала вывести Юи из зала с вампирами, а обещание, данное ею, неукоснительно исполнится, даже если действительно придётся выводить её через большие двери, привлекая внимание и удлиняя маршрут. Жертве необходим перерыв: иначе та не стала бы выходить, и способ, чтобы уговорить её, нашли бы братья.       «Лайто единственный, кто улавливает отношение Элеонор к своему брату, хотя её внешне и упрекнуть-то не в чем… То же благодаря любимому господину делает Хару. Но ещё он говорил, что она не смирилась с присутствием Юи, и, потому что Юи общается со мной, и с моим».       «Лучше будет вывести её и дать ей успокоиться».       Шанс, что Элеонор зайдет, был мал, но Лилит нуждалась в гарантии, что она будет занята в момент, когда она проникнет в спальню.       «Леди Адель ведь тоже могла попасть в неприятности из-за меня…».        В девять сорок старшая горничная, дворецкий, пара девушек из замка и второй Сакамаки будут принимать посетителей, прибывавших с двух входов: с парадного, куда подъедут создания ночи, населявшие человеческий мир, и с подвала, откуда пролегал тоннель, соединяющий два измерения, и откуда пожалует вторая их половина. Они проводят визитеров до зала и рассадят согласно карточкам.       Джинджер, до сих пор не полюбившая возню со столовыми приборами, кроме чистки серебра, прикосновений к которому демоны сторонились, не без наслаждения положилась на смертную в сервировке и упорхнула в коридор.       Расставить таблички вместе с ней изначально было её задачей, но она проспала и за неё это сделала Элеонор. Если положиться на рассеянность Джинджер…       Лилит отыскала списки взглядом: разделенные чернилами ручки надвое, они находились среди стопок салфеток.       Экс-служанка дворца, безостановочно вдевавшая квадраты сатина в кольца, у финала. Озабоченная, она повертела последний из получившихся вееров, топорщившихся из металлического обруча, и кинула его в кучу. Ширли ушла.       С получением выжимки Лилит не нужно было оглядывать каждый куверт или пытаться вспомнить, какая именно часть зала была поручена Джинджер. Её интересовали несколько фамилий, и смертная сосредоточилась на них.       Раскладывая остатки приборов и салфетки, вороватые пальцы стягивали тисненную бумагу, толкая её вниз и поджимая к ладони, будто принадлежали опытному карманнику. Одно имя подменялось на другое: основываясь на почерпнутых знаниях о взаимоотношениях между известными кланами, которые те из приличия не выставляли на публику, но о которых осведомлен низкий по статусу класс, «винная кровь» разлучала приятелей и сводила врагов.       Лилит жаждала тут же как-либо нивелировать сотворенное, даже если оно не обнаружится, металась от одного ко второму, приходила к идее, что Юи пересидит положенные часы, с ней ничего не случится, а потом останавливалась перед нерушимостью своего обещания.       Никто умнее не мог подать руку, решать приходилось самой. Настоящая эпопея завязалась с торта, нелепого сценария, чей фундамент взял своё начало не иначе как в тщеславии, проложившем воздушный замок.       Неусидчивость, потребность в чём-то постоянном и понятном росла в минуту, которой приличествовала отрешенность и трезвость. Лилит ходила кругами, толклась неподалеку от кухни или гостиной, и надеялась, что никому нет дела до нервозности и никто не прервёт процесс морального настроя, хватившись её. Тот, кто разливал напитки, бездельничал в проходе, а Хару отсалютовал коллеге и вразвалку пошел прочь, чтобы покурить перед приемом.       Лишь сервировочный столик отбился от остальных, рядом с ним никого не было, и Лилит принесла крышку, чтобы накрыть пирожные.       Дерзкий соблазн перерос в неуемный: она умыкнула пухлый эклер из вереницы глянцевой глазури. Вязкий шоколад и жирные сливки, одной крышей растекшиеся сверху, повиновались с неохотой, отдавая заварной брусок с продольным орнаментом от насадки на мешке.       Вместо того, чтобы положить его обратно, Лилит, озираясь, ринулась подальше.       «Мне нужно дождаться девяти сорока, я не могу думать о том, что происходит», — крем, сжатый в тисках оболочки и выплеснутый наружу, замарал фаланги, — «Хорошо, что я сняла перчатки… Зачем мне пирожное?.. Я не голодная. Я же даже не люблю сладкое».       После мысли о бесполезности последовала радость. Странная радость. Как и вампиры, «винная кровь» стащила что-то «запретное» просто потому, что ей вздумалось это стащить.       «Это всего лишь пирожное. Ничего не будет».       Трофей приторный. Сейчас смертная практически не жевала, не запила водой, и даже слизала неравномерный, приторный комочек с указательного пальца, избавляясь от следов преступления.       — Мы нашли её, Тедди.       Служанка не удивилась, когда демон материализовался за спиной с избитым извещением о том, что ему стало известно её местоположение.       С отличительным успехом он провоцировал столкновения, и непродуктивность естественных своих преимуществ — обоняния, щепетильно разбиравшего запахи смертных или демонов, отменного слуха, при ряде совпадений достаточного для того, чтобы услышать через несколько комнат пульс, размеренный ритм шагов или прикосновения, выходившие беззвучными, когда предметы будто потворствовали противнице, побуждала его изощряться, применяя какое-то сверхъестественное, свойственное ему чутье. Канато подкрадывался сзади, но чаще опережал её механический отзыв предупреждением, ненатуральность которого вводила в ступор.       Безысходность опять подступила к горлу, заключила в прутьях слова. Унижения, крики и насилие проглотить проще; спускать их немалую долю с рук, как умалишенная, как самозванка в человеческом теле, ещё познающая последовательность в реакциях. Но поцелуй — поцелуй, то, на что его брат не скупился с любой приглянувшийся женщиной — вызвал бессвязный шквал, тросом потянувший за собой погребенные в иле будней вину и боль минувшего, шатко отброшенного в сторону ради умения существовать в настоящем.       И жест, сам по себе ничего не значивший бы, громогласно предъявлял претензию: отказаться от прошлого насовсем, отказаться от невыплаканного и отложенного на потом. Сжечь все величественные мосты и крошечные мостики.       Канато требовал больше, чем окружающие готовы ему предложить. Меньше чем за сутки Лилит достигла вывода: не в силах служить заменой, он торопливо и бестактно толкал её к обстоятельствам, для которых необходимо перейти к стадии абсолютного признания сложившегося, без оглядок, оговорок и торгов, а может и что-то, чего она не могла уразуметь в силу пробелов в опыте.       Извращенное, надсадное постоянство в том, чтобы находиться поблизости, напрягало сильнее, чем враждебность, сильнее, чем отстраненность — благоприятная среда для того, чтобы слепить из него то, что хочется, и наслаждаться этим в отдалении.       Пиджак ему не по размеру, а серые штаны, хоть и подшиты, слишком длинные для его роста. Бриджи, гольфы и ковбойский галстук, который он носил в академию, соответствовали его личности, вливались в общее с леденцом, чья пластиковая палочка торчала изо рта, перекатываясь от левого уголка к правому. Вампир доставал его, чтобы произнести что-то. Липкие губы цвели от интенсивного красителя, словно искусанные или подведенные полупрозрачным блеском, и карамель с соком лоснилась от слюны, распространяя поддельный аромат черешни.       — Ты оставила Тедди одного в моей комнате, не спросив меня! Ему это не понравилось, — пожаловался Сакамаки, зажав белое основание между пальцами. Служанка отвела пристальный взор от Канато и уставилась на леденец, выделявшийся, как перстень — драгоценный камень, пропускавший свет, — Ты говорила во сне и ворочалась, как веретено, не давая мне заснуть. Тедди был настолько великодушен, что спал с тобой, но ты равнодушно оставила его в кресле и ушла.       «Ворочалась, как веретено». Феномен кошмаров приобретён в июне, и новизна его не утрачена, но, впрочем, Лилит редко просыпалась в ужасе. Разбитой, но не в ужасе. Воспоминания, ненавистные танцы, людные города без единого указателя, где можно плутать без конца — каким непредсказуемым способен быть их калейдоскоп!       И господин, слетавший с катушек, стоило кому-то задеть его игрушку, заставил её иметь дело с чужими снами, с колыбелью свободы дум, зачавших борьбу с ними наяву.       Он без возмущений спустил ей с рук второй подобный непростительный поступок — посягательство на того, кто всегда поддерживал его. И род посягательства неважен. Попытка быть дружелюбным с Тедди воспринималась вампиром как попытка отбить единственного друга, а то, что считал «по-настоящему» своим, он охранял ревностно.       В его компаньоне нет ни крупицы жизни, и достаточно минуты внимания чуть более пристального, чем то, какое уделяют приевшемуся сюжету картины в холле, чтобы узнать, что Канато на деле не строит иллюзий о наличии в Тедди взаимности. Разве может он самостоятельно выбирать, когда его хозяину так хочется быть выбранным?       — Что мне следовало сделать?       — Твой никчемный ум отказывается служить тебе? Я недоволен, и это всё, что имеет для тебя значение, — безапелляционно говорит он вместо того, чтобы направить по существу, — Пожалуйста, прояви своё раскаяние перед Тедди за то, что ты не ответила ему.       Переодетый медвежонок зажат под мышкой: наверное, её гардероб скуднее, чем гардероб плюшевой зверушки. Абстрактное нечто, значимое для господина без явной причины для помешательства. Вещь, приносящая комфорт.       Канато с одержимостью следит за тем, как шевелятся губы, никогда не разоблачающие терпимости, по приказу изображающие благосклонную улыбку, легкий восторг и немного допустимого смеха для Юи. Лилит не закатывалась хохотом, не разражалась буйным весельем, заражающим всех, кто ей сопереживал, уже давно. Но он будто поджидает того, что она засмеется над ним, над странностью, высмеиваемой даже братьями.       Слабая к беззлобным прозвищам, следствию беспомощности, она не глумилась над их сокровенными чертами в той беспощадной манере, сопутствующей принятию от невозможности изменить это в хозяевах или же природной язвительности. Ни над фобией Лайто перед насекомыми, с которыми он неожиданно соседствовал в теплую пору, ни над Шу, дернувшимся, когда он зашел на кухню, где включили огонь, ни над заботой Канато о Тедди. Приспособившись к тому, что молодой господин был «чудаком», ни от кого из Сакамаки Лилит не стала бы требовать быть «нормальным вампиром», достойным считаться частью их цивилизованной расы, даже если бы имела право.       И не стала бы жалеть их.       Может, он подозревал это приятной склонностью.       — В следующий раз я вас поищу, чтобы убедиться, что отдала его в руки, — всё равно отреклась смертная от категоричности. Конечно, ему было бы приятно, если бы его искали. Делать вампирам приятно или «гнуть свою линию» с минимальным ущербом — её работа. Работой нельзя пренебрегать и в отвратительном самочувствии, — Как я могу быть полезна вам и вашему компаньону?       — Заела, как шарманка! В тебе мало полезного, но ты упорно переоцениваешь свои достоинства. Я целыми днями слушаю дежурные фразы! «К вашим услугам», «как пожелаете»… Ты… Ты абстрагируешься, лишь бы уйти от меня… У-у… Ты совсем не чуткая…       — Вы красочно описали мои умственные способности и знаете, что я не всегда могу понять, что вы хотите от меня. Если в идеале я и должна понимать вас с полуслова, я не понимаю. Было бы хорошо, если бы вы прямо говорили о своих потребностях.       Вампир сморгнул. «Пялясь» на кого-либо, он моргал редко, так что это было очень заметным и пугающим в молчаливые перерывы.       — Ты знаешь. Ты совершенно точно знала. Но теперь ты притворяешься, что не знаешь. Я ненавижу, когда меня обманывают.       Чем менее «чутко» Лилит вела себя по отношению к нему, тем, казалось, крепче было его намерение вывернуть её и её душу наизнанку.       Вампир придвинулся, смертная отступила. С прядями, железно приглаженными назад, лицо доступно для обзора со всех ракурсов, будто её выставили в середину помещения, как экспонат, и любой дрогнувший мускул мог выдать невысказанное вслух.       В этих обстоятельствах она — не девочка, бегущая вдоль тёмных вод рубианского канала, когда все остальные смертные пробирались, словно тени. Она затравленное животное.       — Такие женщины, как ты, очень прилипчивы. Я не против того, чтобы ты старалась доставлять меньше хлопот, особенно когда это касается Тедди и его благополучия… Ведь между нами больше не будет секретов, — провозгласил вампир, и в его ровном тоне наконец послышалось удовольствие. Это вопрос? Утверждение? Указ? Он думал, что её вкус, магический артефакт на шее, который он снял, — то, что известно ей и ему, — Ты не можешь держать вещи в тайне от нас, поэтому будь хорошей девочкой и сознайся во всем, что содержит твоё грязное нутро. Я был добр к тебе, почему бы тебе добровольно не исповедоваться мне? Твоя кровь сотрудничает, отчаянно убеждая в том, что ты не безнадежна. Я пил тебя полчаса безостановочно, но, похоже, ты не чувствуешь слабости. Ведь не чувствуешь?.. Отвечай, когда я велю тебе.       — Нет, господин Канато.       Переместив леденец, он коснулся её руки, потом поднял одну из исцеленных им ладоней.       — Твои пальцы такие тонкие, что я могу случайно откусить их, ха-ха. Как думаешь, если бы ты лишилась пальца или всей руки, захотел бы тот, кого ты зовёшь, оставить тебя подле?.. Кто же тогда станет заботиться о бедной, сломанной, никому не нужной вещи?..       Вампир живописал перспективу быть покинутой. Как вышедшая из моды брошь, закинутая на чердак вместе с целой шкатулкой украшений, слишком изношенных даже для того, чтобы стать антиквариатом. Как чемоданчик масляных красок одинокого художника, ослепшего с возрастом и близкого к кончине, как погнувшаяся игла в матерых, мозолистых пальцах старой швеи.       Смертной так легко утратить свою функцию, за которую она ценится.       Лилит не болела серьезно, с ней не приключались переломы, она молода, полна сил, и её кровь приятна на вкус.       Широ не выкинул бы её.       — Да, господин Канато.       Лилит не раздумывала, ответ отскочил от зубов, как неоспоримый факт, и этого хватило, чтобы он закипел, точно намёк на то, что кто-то ценил её, раздражал его до кончиков ногтей.       — Ты дерзишь мне, подлая девчонка! Можешь облапошить моих братьев, но не посмеешь провернуть этого со мной! После количества выпитой крови ты скачешь, как лань, и я вижу, в каком предвкушении от обслуживания других мужчин ты находишься! Какая мерзость. Ты ждешь появления какого-то вампира, я полагаю. Кем он приходится тебе?.. Не отмалчивайся! Я действительно отрежу твой язык, если ты не используешь его по назначению. Кто-то, кто особенный для тебя, не так ли?       — Этим языком я способна произнести множество приятного. Просто скажите мне, что вы хотите услышать. Поймите, господин Канато, — донесла «винная кровь» церемонно, — Я не госпожа Комори, обязанная вам кровью и общим послушанием. Эта девушка не повторит за вами и под дулом пистолета, если это не будет правдой, но я не она. Я воспроизведу то, что вы вложите в мои уста, и даже не поведу бровью, если это удовлетворит вас.       Канато разочарованно ахнул над откровением, тихо, словно где-то в доме приоткрылась створка или слетел листок. Лилит согласилась озвучивать его реплики — совершенно любую. Но и это не устраивало его.       — Зачем ты стремишься огорчить меня?.. — вымолвил господин, наморщившись, — Я знаю. Решила прибегнуть к столь низкому методу, чтобы заполучить моё внимание. Ты просто жадная.       Он топнул ногой.       — Ты глухая или не можешь воспринимать столько предложений за раз? Я повторяю. Кто это?!       Призраков прошлого взывали к жизни. Как иронично, что именно он, но предсказуемо: четвертый Сакамаки различал оттенки.       Леденец оказался близко вместе с ним, отозвавшись миражом яркого вкуса и окатив холодным потоком.       Невосполнимая, прожорливая пустота. Червоточина, проеденная временем. Утомительный голод, заставляющий вожделеть сиюминутное избавление, повышающий запросы и сомневающийся в том, было ли вообще что-то дано, чтобы заткнуть его, или это происки фантазии, вызванной отчаяньем.       Лилит испытывала боль, уже приглушенную, прирученную, и нужду в чем-то знакомом, но сейчас она взбунтовалась. И это не исконно её эмоции. Это чувство, которое он поделил с ней.       В смятении дотронулась она до его плеч, следуя старой привычке и желая заключить его в объятия. Не более чем пароксизм эмпатии к демону, не более чем…       — Я не диктовал тебе прикасаться ко мне! Так прекрати делать это без разрешения! Что ты позволяешь себе?! — Канато оттолкнул приязненный жест, вынуждая почти истерично обхватить себя, будто как есть Лилит вышла на мороз, — Я не хочу возиться с тобой! Перестань!       Лилит впервые почувствовала себя отверженной, отверженной тем, кого хотела бы избежать. Но он сразу же улыбнулся этому, точно искупался в садистком упоении, когда вопреки пренебрежительному отказу его норовили обвить с той же нуждой, с какой пластичная лоза обвивает свою опору.       — Вы знаете, что он мертв, и просто пытаетесь задеть меня. Вы не можете не знать, особенно когда я об этом говорила, но вы заставляете меня повторять опять и опять, — переводя дыхание, она пыталась вернуть хладнокровие, не быть уязвимой, — Я служила этому вампиру при его жизни. Старший сын семьи Имаи. Он подарил мне то дорогое платье. Я слуга, господин Канато, это естественно для меня.       — Хм, — Канато бегло оставил мокрый след на насыщенно-красной поверхности, будто сидел в театре, и вопросы его звучали на удивление равнодушно и надменно, — Понятно. Как мило, Лилит приносит несчастья тем, кем дорожит, а, Тедди?.. Почему именно платье? Предмет гардероба, который принимают только от близких людей, не так ли?       Лилит не заморачивалась над тем, насколько этично принимать ту или иную вещь. И сообщила всё, невзирая на то, как он не любил слышать о «других мужчинах».       — Его мать дарила ему одежду. Думаю, это выражение, — смертная постаралась смягчить для него фразу, сохранив посыл, полагая, что действительно знала мотивы Широ, — путь выражения благодарности, который ему известен. Он для меня подопечный, — серьезность обличала то, что отношения выходили за рамки отношений прислуги и владельца, были гораздо теплее и ближе, — если вы хотите о нем знать, то кратко я скажу, что он проявлял самостоятельность настолько, насколько возможно из-за болезни. Стремился быть образованным, хотя многие вампиры не очень жаловали его… Но он просто ребенок, не признанный ни матерью, ни отцом. Я горжусь им, но что вы хотите от меня или мертвеца?.. Вы спрашиваете меня о вещах, в которых я не смыслю.       Синева под его большими глазами глубока в свете люстр: вампир спит беспокойно или не спит совсем. Конечно, он спрашивал, снятся ли и ей плохие сны.       Только на минуту допустить, что это — доверие. Простодушное, завуалированное и неосознанное желание поделиться этим комфортом, который ему приносит Тедди.       Он игриво поднес леденец к её рту. И она без слов лизнула его вслед за ним, повинуясь тому же сиюминутному хотению. Сладко, как долгожданный укус, и непосредственно, как погружение клыков под кожу или осязание липкой крови у свежей раны, к которой припадает вампир. Вкус греет, окутывает солнечное сплетение, грудную клетку, просачивается к низу живота и остывает там       — Кансэцу киссу, — беззаботно хихикнул вампир, призывно растягивая звуки, и его рука с лакомством отпрянула, — Какое извращение, ты смотришь на меня так, будто готова сожрать.       — Не могу ска-       — Значит, его мама тоже не обняла бы терновика и не отдала своих глаз, чтобы найти его?       Канато иногда уходил в свои мысли настолько, что его речь переставала быть разборчивой даже для родственников, проживших с ним всю жизнь.       — Да.       — Вот оно как… Я понимаю.       Его руки расслабились, свободнее держа Тедди, словно он правда понимал, и через подобную формулировку мысль дошла до него. К этому вампиру требовался подход, доступный для его мировосприятия.       Он всё ещё имел нечто общее с молодым господином. Маленькая певчая птичка для наверняка обожаемой матери.       — Это причина, по которой вы ранее понравились мне немного больше остальных, — примирительно произнесла Лилит, — Скоро начнется прием.       — Я не хочу, чтобы ты обслуживала этот банкет, и сам не хочу присутствовать там. Идём со мной. Тебе нет нужды служить другим мужчинам. Идём, и я буду кусать тебя, пока ты не почувствуешь себя хорошо.       Он потянул служанку за руку, осторожней, чем делал это обычно, точно приглашая пойти добровольно. Она уперлась.       — Я принадлежу этому дому, соответственно, вам тоже. Но у меня есть обязанности и перед другими хозяевами.       «Винная кровь» так хотела увидеть знакомые лица, симпатичные или ненавистные, отзывающиеся забавными воспоминаниями или желанием плюнуть им в бокал. Она так хотела проникнуться чьим-то весельем, искренним, не омраченным существованием в низшей касте.       Лилит хотела вывести при этом Юи, чья тонкая натура не выдержит этой компании при том напряжении, какое она явила вечером. Сакамаки не мог просто запретить ей!       — Хватит сопротивляться! Ты думаешь, это оттого, что я действительно хочу находиться рядом с тобой?! Я чувствую себя странно! Ты пойдешь со мной, и я запру тебя в комнате до конца приема!       — Достаточно, — с манерой, принадлежащей второму Сакамаки, когда тот был максимально холоден в своей справедливой ярости, вступилась третья участница, лишняя, согласно точке зрения Канато, — Я разберусь, — бросила она кому-то, до сего момента незамеченному, — Я осмелюсь на наглость и настоятельно попрошу вас отложить ваши планы, Канато-сама. Дом нуждается в рабочих.       Она словно чуяла дым от очагов нарушений в особняке. Вызванный ею фамильяр принял осязаемую форму.       Лилит мало сталкивалась с этими волшебными помощниками, чтобы разбираться в них: обычно вампирам служили летучие мыши и в исключительных моментах умершие души, если демон был силен в той мере, чтобы предоставить им рабочую оболочку и выгоду, которую они получат от службы. Первые не обладали разумом, полностью подпитываясь и подчиняясь владельцу, вторые выполняли только одну оговоренную задачу.       Очевидно, существа, призываемые ей и лишенные языка, не автономны, поддерживаются её магией, и годятся в основном на то, на что годятся прочие фамильяры-пустышки. Но их облик — красивый человекоподобный фасад.       Пока другие талантливые к магии вампиры берегли энергию, она использовала её для мелких нужд, которые по какой-то причине не могла выполнить сама, и руководила сразу двумя. Сакамаки и их прислуга не придавали этому определения чего-то необыкновенного, и, смотря на них, Лилит делала тоже самое.       Высший ли пилотаж, предупредительный ли это сигнал, что в ней заложено дарование, и она блистает избыточным потенциалом, сочащимся даже тогда, когда его не развивают?       — Ты послала этих существ шпионить за мной?! — обвинил её он, — В тебе нет ни капли манер.       — Нет. Вы бы это заметили, — парировала Элеонор, скрестив руки, — Фамильяр проходил мимо и отчитался мне о том, что возникла трудность. Сегодня важный день. Нельзя ударить в грязь лицом и испачкать имя вашего отца. Его величество будет зол, если вы ослушаетесь его, а я, исполняя долг, беспокоюсь о благополучии моих господ… Скажу, что слёзы здесь бессмысленны.       — Это не касается меня. Никто не просил тебя заботится о нас, поэтому, пожалуйста, не считай, что я буду благодарен тебе за это. Ха, да неужели ты думаешь, что мои браться во что-то тебя ставят? — вампир разошелся, почувствовав силу в присутствии зрителя, который не может встать ни на чью сторону, и мокрые дорожки не мешали его пылкой тираде, — Вот что я тебе сообщу, если ты не сообразила сама: Рейджи ты нужна была только потому, что он думал, что ты смыслишь в алхимии больше, чем он. Аято и Лайто терпят твои нравоучения, как терпят Рейджи, но всегда поступают по-своему. Шу не симпатизирует тебе, потому что ты уважаешь его младшего брата, а Субару слишком бесчувственен, чтобы что-то осознавать. Ты помеха, с которой я любезно мирюсь. Перестань обращаться со всеми как с детьми, словно ты знаешь лучше, это действует мне на нервы! Никому не нужны твои глупые советы.       Глаза Элеонор сузились. Смертная вжалась в стену, стараясь стать как можно меньше, чтобы её не вовлекли в конфликт, затяжной и в последние дни совпавший с фазой напряжения.       — Плакса.       Канато чуть не выронил бесценную ношу, будто об него только что потушили свечу. Хоть ей простительно, ибо она вампир, по сути чета им, но старшая горничная не позволила бы себе вступать в открытую перепалку. Сок определенно подействовал на неё, несмотря на дозу.       — Вы сызмала были плаксой, — дополнила она, — Ах, прошу прощения, как говорила ваша мать, «ранимым ребенком». Ребенком, который делает все возможное, чтобы его возненавидели. Неудивительно, что, похоже, вас привлекает, когда к вам эмоционально холодны, и вы делаете то возможное, чтобы переживать это вновь и вновь. Как служанка, эта смертная принадлежит вам в той же степени, в какой принадлежит остальным, но приоритет отдается старшинству. Вы не можете заявлять на неё больше прав, чем это делают господа Шу и Рейджи.       — Значит, не могу? — он всего лишь хищно покосился на застывшую фигуру, словно повернуться к Элеонор спиной означало бы подвергнуть себя опасности, а затем притянул младшую служанку к себе. Она была разменной монетой в их ссоре, — Какая жалость, что ты об этом не знаешь, но она принадлежит мне. Почему бы тебе не посмотреть, как я заявляю это право? Раз сегодня важный день, сделаю исключение и дам тебе на это взглянуть.       Старшая горничная словно была пассивной, невпечатлительной прохожей, заставшей щекотливую сцену, и сцена эта бесспорно интимна. Лилит обмякла, отрицая содействие, пока пальцы его свободной руки пробежались от завязки фартука и немногим не достали до копчика.       Укусить на чьих-то глазах, на глазах Элеонор — так унизительно. Завершить однажды начатое дело. Попрать её достоинство. Ради чего?       Она перехватила запястье взрослого вампира, как схватила бы ушко фарфоровой чашки. Прямая как палка, она возвышалась над господином практически на голову       — Пейте её сколько угодно. Вам самому не противно? Она не годится для этого. Конечно, вы можете пить даже от безвкусной прислуги, но, пожалуйста, постарайтесь сохранять приличия и не сделать так, чтобы об этом узнали все. Как члену этой семьи, я не позволю вам вредить себе и своей репутации сильнее, чем уже есть.       — Замолчи!       Она назвала имя сослуживицы, жестко выписывав его из участников распри. Это был поединок, не рассчитанный на чью-либо победу после первого укола.              Топтаться в холле, где находился дворецкий, непозволительно, потому Лилит намеревалась глядеть на приезжих сверху и высматривать конкретных личностей, которые обязаны прибыть через главный вход.       Отрезок времени крошечный: как только насчитается большая часть гостей, подадут холодные закуски. До этого Лилит намеревалась отвести вниз Комори.       Элеонор, словно ничего не произошло, примкнула ровно напротив коллеги, дежурившего у распахнутых дверей, а спустя ещё пять или шесть секунд в сборе были все. Лилит притаилась. Какими ненадежными казались её решения в их неучтенной шаткости!       Приветствовали первых гостей. Занимающие высокие посты или состоящие в древнем клане, сверху донизу наряженные или исчерпывающе лаконичные, хохочущими группами или по одиночке — все они приветливо, формально взмахивали приглашением перед встречающими, подавали им модные накидки, пиджаки или сумки, и, как только вампиры собирались в группу и заканчивали обмен любезностями, кто-то провожал их вместе со старшей горничной, готовой ответить на все вопросы или найти выход из возникших затруднений. Вещи относили в выделенную гардеробную.       Вслед за ними иногда заходили слуги. Те, что принадлежали к их расе, плавно кивали коллегам или друзьям хозяев, а неприметная смертная, что бесплотным отсветом просеменила вслед за женщиной, увешанной роскошными, крупными ювелирными украшениями, наоборот опустила лицо, придерживая под руку ещё одну девушку. Та слабо передвигала ступни, точно пыталась лететь, припадала всем весом, и служанка, как Лилит судила по одежде, дотронулась до её шеи, закрытой широкой бархоткой. С трудом вспомнив, где находится, её подопечная сделала тоже самое: склонилась, выказывая немое уважение всем присутствующим, и осталась так — заклинившая, словно заржавевший железный дровосек из сказки.       Только сердце у неё было: назойливо бухало, слышимое детьми тьмы, извещая их о жизни, бестолково и бессодержательно копошившийся у ног. Запах пробуждал голод, почти зависть к дерзости той, что утолила жажду в машине, по дороге сюда, влача за собой двух людей, безропотно подчинившихся её указу. Женщина эта была молода — и поступок её об этом свидетельствовал.       Служанка деловито пихнула склянку под нос подкосившейся жертве, стерла струйку крови, проступившую из-под бархата, и, чтобы не мозолить глаза госпоже, совещавшейся со знакомыми, увела её в сторону, в которую указала прислужница замка.       Их загнанный образ, как эпизодический персонаж, испарился для «винной крови» под влиянием процессии красочных вампиров.       Демон, чью фамилию Лилит намеренно выделила, ворвался внутрь после них, и она почти отпрянула, в воображении бесшумно пробежав весь маршрут, но с пункта наблюдения не сдвинулась, завороженно уставившись в гущу сонма.       Девушка взбудоражено крутилась вокруг зрелого мужчины, поочередно вцеплялась то в правый рукав, то обходила и теребила левый, суетясь как оса у мякоти спелой дыни. Вокруг него собирался жужжащий рой.       Старшая горничная вышла, чтобы не выказывать дурного тона и не телепортироваться перед собеседниками, а потом с ней появился Рейджи. Они переговаривались.       — Мне так неловко, что я передумала в последний момент, — вежливо покаялась она, смущенно улыбаясь и раздавая вежливые приветы.       — Она иногда бывает непостоянной, — извинился её сопровождающий.       — И в таком раскладе мы не могли бы отказать. Позвольте оказать вам радушный приём. Всего пара минут, чтобы всё уладить, — уверил второй Сакамаки. Блеск его лакированных ботинок, классический выглаженный костюм и дорогой парфюм, оборачивавший вуалью, говорили не меньше, чем его манеры, — Хоть отец ещё не удостоил нас визитом, рад видеть вас, сэр, надеюсь, вы не заскучаете. Восхитительное платье, леди Адель. Дела идут в гору?       — Пойдут, если вы дадите мне загладить свою вину и сделать дружескую скидку на весь ассортимент духов и одеколонов. Ваш парфюм сильно отдает древесными нотами. Скоро будет поставка новинок, которая вам может понравиться.       Она завернулась в длинную, рассеченную пелерину. Вещь изменила оттенок, отделившись от платья, и уплотнилась из дымки в насыщенную текстуру, подпоясавшую кончики чёрных волос. Адель отослала свою камеристку.       Не зная, по делу ли она здесь, Лилит радовалась внезапной встрече, нечастому событию, и думала, что соратница тоже, пусть и скомкано, как подобает правилам и их скрытности, но обрадуется.       

***

      Комната старшей горничной составляла половину от типичной гостевой спальни и, характеризованная как вторая самая просторная после комнаты дворецкого, отдавала дань её статусу среди служащих, статусу, внушительному для физического возраста Элеонор, степенно и с любовью взвалившей на себя долю хозяйства, словно она была рождена для этой сбруи. Ей всего девятнадцать.       Вычищенный узкий камин и возле него деревянное кресло со стеганой подушкой: единственный предмет мебели, не имеющий практической пользы и сгодившийся бы для того, чтобы предаться праздному созерцанию песочного дамаска на обоях, треска огня или ворсинок на кисточках занавесок.       Письменный стол льнул к окну ради выгоды, однако, совершенно бесплодной — дневного света, которым даже не пользовалась уроженка ночи. Только записные книжки в твердых обложках и подарочные металлические перьевые ручки грелись в нем. Клейкие листочки единовременно перебивали друг друга ради права лидерства, крича адресами и названиями, записанными на них. Тонкий ноутбук выключен из розетки и отложен.       Лилит запаниковала, ладони вспотели. Ещё не поздно выйти, не поздно принять поражение, откатить весь потенциальный вред, но она принялась обыскивать, ещё только зрительно, будто прослеживая признаки ловушки, хотя на деле лишь приценивалась к тому, с чего запустить преступление.       Покои ни в чем не выдавали своего характера и ничего не говорили о старшей горничной, но чувство чего-то неведомого не подпускало к себе, какие бы вандальные пути ни избирала цель. Нечто-то личное, что ни один дебошир не осквернит без сделки с совестью. У «винной крови» были свои причины вторгнуться сюда, а теперь нашелся и повод.       Клубок изящных золотистых контуров, нанизанный на подставку, был слишком крупным, чтобы пропустить его, торжественно высившегося над всем интерьером. Вошедшая коснулась причудливой игрушки, громоздкой и откровенно лишней в скромном интерьере, подушечки прошлись по выгравированным цифрам и меркам, толкнули дугу ниже, и сфера пришла в движение, подмигнув проворными бликами.       Переплетающиеся кольца прошли пол оборота, потревожено заурчали простым механизмом, годами чахнувшим над шаром в центре, и умолкли. Лилит встретилась с предметом, с помощью которого протянула спальне ладонь для рукопожатия, чтобы на другом уровне перейти в положение визитера. Приятно познакомиться.       Теперь прикроватная тумба. Низкорослая и неповоротливая, как лесной пенёк. Из первого ящика Лилит извлекла связку, обруч с позвякивающими ключами, некоторые из которых точно состарились ещё до появления дверей с замками для них. Они лежали на самой поверхности, оставленные для пятого брата на её персональных принадлежностях.       Они в её распоряжении. Смертная выпрямилась и приоткрыла створку над столешницей. В стягивавшийся вокруг аромат вербены, существенно потухший для человеческого обоняния, впился жаркий запах пышных кустарников снаружи.       Она порядочно опаздывала. И всё потому, что подозревала, насколько бережлива Элеонор, чтобы столь скоро выкинуть фрагмент, долетевший до неё из-за недальновидности сотрудницы. Из разрозненных звеньев получалось целостность, и она, непомерно вовлеченная в дела семьи, накапливала их, выуживала своебытную пользу из прозаического, забитого в самые укромные щели.       Лилит нужно это письмо. Доказательство причастности вампира к пропаже.       Служанка бегло изучила содержимое комода, где добросовестно сложены одежда и бельё. Порылась в опустелых местечках в столе, среди спрессованных собственным количеством счетов и бумаг — скопления, городка среди необжитой дикой местности, удерживающей здравый минимализм от захламленности.       Затем заглянула под кровать. Всё — самыми кончиками, едва задевая, чтобы не оставлять следов. Лилит уже преступила порог, который ещё мог её ограничивать.       В конце концов, «винная кровь» рассекретила внутренности нижнего из ящиков, ненароком добравшись до сердцевины, выпытав тайну у сговорчивого жилища.       Королевский синий невпопад втиснулся в смехотворные объёмы. Излишни предположения — это униформа замка.       «Она хранит её как память?.. Или ещё планирует возвращаться в замок?.. Она бы не стала возвращаться без господ».       Душераздирающая сентиментальность, упакованная в одну категорию не с тем, что де Лафайетт могла надеть, что могла использовать сейчас, а с устаревшими сокровищами: горсткой жеодов, истрепанных нот, колечек из бисера, подарочного издания книги по этикету, неактуального последний век или два, черно-белая фотография с неточностями — сидящими на изображении плодовыми мошками. Копия.       На снимке беседка в разгаре сезона цветения растений, объявших сотни подобных беседок демонического мира и служившей завесой позади для трех детей: Рейджи, Шу и Элеонор.       Младший, ставший для девочки посередине объектом подражания, оборачивался через плечо, неохотно смотря в объектив, точно его оторвали от серьёзного занятия, старший неловко растягивает рот, слишком бурно для его нынешнего образа жизни, и держит над расстеленной картой фигурку. Зритель не может сказать, устраивает ли их компания, но они играют, разрабатывая стратегию. Как братья.       Кто-то пытался запечатлеть запланированный эскиз, выкрав его из какого-то параллельного измерения, но между сидящими позирует только девочка. Послушные волнистые волосы сбегали по плечам, и в ней немыслимо вычислить юную служанку, ибо она не носила формы, хоть и несла поднос с чайником, нереально назвать ребенка, потерявшего всех родственников, или свидетеля казни, мужественно вынесшего её мерзкий вид.       Лилит отложила фото. После повторного ворошения из-под ткани и целлофана, словно первый золотистый лист в прожилках сочных августовских крон или же спелый лимон на молодом деревце, показалось жёлтое перо. Не экзотичная побрякушка, имитирующая перышко сказочного создания, не часть коллекции и не сувенир, оброненный с композиции на старой дамской шляпке. Маленькая птичка.       Лилит сложила ладонь лодочкой, чтобы почерпнуть её. Лапки согнуты так, чтобы обвить тоненькую веточку или жердь, голова любопытно повернута, и при нужной перспективе глазки-бусинки сверкали, как живые, направившись на того, кто её держал. Вся она вот-вот залилась бы трелью. Канарейка.       Чучело канарейки.       Крохотная пернатая тушка, законсервированная, обработанная ядом, слегка потрепанная ненадлежащим хранением и облегающая металлический каркас. Лилит сунула её обратно, точно опрятно установила раскаленную кочергу, и убедилась, что вернула всё в прежний вид.       Лилит не обнаружила конверта. Но нарвалась на иную находку.       Задвинутый прочь от глаз, почтовый пакет смялся. Лилит с любознательностью провела по растерзанному краю, удостоверяясь, что он вскрыт. Дата гласила, что тот в заточении не один год. Отправитель стерт. Адресован господину Канато.       Элеонор могла безнаказанно украсть почту младшей прислуги и выкинуть её. Но чтобы украсть посылку хозяев, присвоив себе, даже если это всего-то неуравновешенный вампир, всюду таскавшийся с плюшевым медведем.       Вражда Элеонор и Канато отстаивала свою предсказуемость: две противоположности граничат в одном пространстве, но её безбурная предыстория, судя по всему, прервалась стечением сразу нескольких крайностей.       Обертка облегала легкую книгу в матовом переплете без опознавательных знаков ни впереди, ни на корешке: и имя автора, и название отсутствовали. Издательства, выпускающие крупные тиражи, отбраковали бы этот безымянный вздор ещё до отправки в типографию.       Одинокая миловидная надпись, растянувшаяся на первой странице, только подстегнула, чтобы Лилит поддалась интуиции, детской манере, взявшейся ниоткуда, и нашла между склеенных страничек пустые, покоробленные листы бумаги.       Безусловно знакомо. Лилит немедленно спрятала их.       «Всё, что старый друг с добрым намерением может оставить принцу вампиров. Время беспощаднее ко мне с каждым днём» — вывела ручкой на углу форзаца чья-то рука.       Порою желание подходит боязливо, так, что нельзя установить его вещественность. Люди не чаят, что хотят чего-то настолько, чтобы преодолевать препятствия или платить неокончательную цену, когда можно сравнивать, из-за чего упускают желаемое. А иногда оно сбивает с ног, заставляя предложить всё возможное, и мысль бездумно забрать книгу была именно сокрушительной и безотлагательной, той, в надобности которой легко обмануться.       Лилит мялась, не утвердившись в своей готовности пойти ва-банк, но и не пасуя. Мерная поступь за дверью не побуждает её осуществить хоть что-нибудь, будто это было вердиктом судьбы.       Хозяйка комнаты машинально скрежетала зубами, редкостная выдержка изменила ей. Но внимание, упавшее на предмет у груди и почтовый пакет, на который Лилит наступила мыском туфли, парализовало её также, как сейчас парализовало неблагоразумную отвагу смертной в учинении нарушений.       Они обе выжидали, пока будет оглашена команда свыше или пока другая сообразит предпринять что-либо, форсировать наступление или отбить атаку.       — Рассеянность Джинджер добавила мне проблем сегодня, и я разбиралась с пылким нравом гостя, посаженного, по его словам, с пренеприятнейшим из сородичей. Ещё и ты, — устало сказала Элеонор, неловко завязывая настороженный диалог, избегавший главного, слона в посудной лавке, которого старательно не замечали, — Я возлагала на тебя соразмерные надежды, когда ты приехала. Но опыт показал, что за тобой следить нужно вдвойне. Давно не доводилось видеть, чтобы смертные вели себя таким образом. Имеет ли смысл спрашивать, зачем ты здесь?       — Я хотела открыть дверь в зале, ведущую наружу.       — Какова цель этой затеи? Ты пробралась сюда, пока я отвлеклась. Не напортачила ли с табличками ты, Лилит? Удивительное совпадение, что именно эти двое оказались рядом.       — Хоть работу выполняю я не идеально, ты не можешь обвинить меня в случайности из-за того, что я смертная. Я хотела помочь господам, которым не нравятся толпы. Ты тоже не в восторге от вечеринки, правильно? Ты привыкла устраивать что-то более серьезное.       «Это же гораздо больше похоже на то, что предпочитает госпожа Имаи!».       — Не предпринимай попыток уловить мои намерения или мысли в целом. Господин Лайто забирает ключи сам, и инициатива твоя непотребна, даже возмутительна. Я придерживаюсь мнения, что из смертных выходит что-то путное лишь тогда, когда они не покидают своей отведенной ниши, и сейчас убедилась в этом, — она меланхолично пересекла спальню вглубь и резко встала, направившись к окну, — Чем же ты недовольна?       Ошибки Лилит вовсе не раздражали её, как остальных. Она не собиралась приниматься за претенциозные речи и насилие, она не ругалась и не причитала, когда смертная выставляла себя невежественной, такой прозаичной и неуклюжей, и когда нуждалась в поучении кого-то выше себя, в наставлении, с кем стоит водиться, а с кем нет. Они предоставляли основание для воздания почести за терпимость, по обычаю несовместимую с концепцией демонов, терпимость, развитую ярче, чем у чванливого Рейджи.       — Уютный кров, сытная, полноценная еда, выходные, зарплата, которую ты можешь небрежно потратить на всё, что захочешь, — удосужилась растолковать она, — Ты не живешь под лестницей или на чердаке, где холодно зимой и жарко летом. Тебе оставили имя, данное в пансионате, не заменив на более удобное. Правила уже давно не так строги, чтобы негодовать. За проступки тебя пару раз лишили ужина, а за то, что ты повышала голос, всего-то дали пару раз по рукам! Как неблагодарно! Прекрасные условия, и всё, что нужно — преданно работать и четко исполнять поручения. Почему ты не можешь усидеть на предназначенном месте?       — Я на своём месте, — возразила Лилит, опустив ниже книгу, — Я честно стараюсь… И делаю как можно больше.       Смертная уступила, когда её посадили у камина. Сама Элеонор села напротив, будто они вели повседневный диалог, какой могли вести подруги. Не во всём она копировала его, не вездесуще было его влияние, хоть де Лафайетт выглядела не как единственная наследница старого имени, но как настырная и любопытная младшая сестра, бегающая за братом и лезущая под руку.       Она будто родилась уже взрослой — девочка на снимке с тем же непреклонным очерком рта и глазами, стыдящимися своей неизбежной наивности, давно изгнанной из помыслов. Очевидно, развиваясь, в тот период достойная фигура только очутилась в её среде, досягаемая для общения, и Элеонор смогла плодотворно подпитывать привитый превратностью рока вкус, чтобы вырасти такой, какая она есть сейчас.       В тусклой житейской экспозиции, возглавляемой старшей горничной, в фальши атмосферы тщедушный нюанс, состоявший в её внешности, вселил запоздавшее преклонение перед его самобытностью. Сколько обликов демонов мелькали перед Лилит, сколько очей представали, ни одни из них не походили на прозрачно-розовый кварц так неповторимо, никакой перелив не был отлит генами так метко, чтобы подделать все земляничные вкрапления и порезы — историю минерала.       Хоть концентрированный напиток призывал к откровенности и переворачивал привычки, ей явно стало некомфортно от пристальности взора, испепеляющего именно эту деталь, и она надела очки.       — Прислушайся ко мне, я стараюсь тебя образумить. Если ты не поняла намека, когда я отказала тебе в том, чтобы во всеуслышание объявить о своих способностях, я скажу прямо. Я не поощряю в тебе гордыню или прихоть стать тем, чем ты не являешься и чем не можешь являться, получить громкое имя. Не этого ли ты добиваешься, решив привлечь внимание тортом, имитирующим Эдем? К тому же, смертным не стоит прикасаться к алхимии, даже к элементарной. Ты в подчинении у вампиров, Лилит. И это в порядке вещей. Оставь стремление занять рядом с вампиром место иное, чем место молчаливой и покорной прислуги, повинующейся указу. Заметь, «указу», а не твоему «сделать как можно больше».       — Если я могу помочь, почему я не должна? Даже если это алхимия, — невинно заметила младшая горничная, — Меня так обучили… Господин Рейджи сказал тогда, что позовет тебя, чтобы посмотреть на то, что я сделала. Думаю, зелье оказалось неправильно приготовленным и я всё испортила?       Она умолчала, и всё стало ясно. Награжденная призванием, которое ниспосылается не каждому демону, Элеонор не могла реализовать себя, давала себя провести, словно щепетильность, внутренняя озабоченность к каждой неровности не позволяли ей прийти к тому, чтобы совершенствоваться в даровании. Она всегда сосредотачивалась не на том.       — «Сделать сюрприз», — желчно изрекла она, — Ты, право, и порядочность Рейджи-сама принимаешь за неведение? Я считала, что господин Канато заставил тебя, повинуясь вздорному характеру, и оттого вмешивалась, но, как я погляжу, раз он осмелел, ты сама не прочь дразнить его, искать встреч, и затем предложить ему себя. Можешь дальше давать ему кровь или даже лечь под него, возможно, в отличии от Хильды ты закончишь не в сумасшествии в темнице после убийств, совершенных ради призрачной надежды и не принесших результата, а среди его кукол, если такая судьба по нраву тебе. Если хорошо попросишь, он смилостивится и сошьет последнее из твоих платьев похожим на то самое.       Она не жалела стали для фраз, выкованных подобно острейшему из кинжалов. Все намерения, искренне лучшие или те, чья корысть, по мнению Лилит, оправдана, она непринужденно смешала с грязью низменного. Элеонор заставляла её прочувствовать всю свою ущербность.       — Что же с ней случилось, что ты ставишь её судьбу в назидание?       — Раньше здесь работала пара смертных, и она была одной из последних. В ней не нашлось ничего особенного, но её заприметил господин Лайто. Сама знаешь, каким обольстительным он способен быть, когда захочет, как видит плюсы, которых нет, и как податливы к умасливанию некоторые люди. Буду кратка с целью экономии времени: она влюбилась без памяти. Но что может быть привлекательного в недолговечном пустоцвете? Она не смогла долго держать его интерес, и как девушка закончила ты уже знаешь.       — Разве это потому, что она смертная? Господин Лайто очень любит веселье и женское общество. Ему всегда хочется чего-то нового, и чтобы кто-то постоянно развлекал его!       — Так-то оно так, но будем снисходительны к мелким недостаткам хозяев и тому, что он избалован девичьим вниманием. В последнее время он ведет себя сдержаннее. Заслуживает уважения.       Элеонор вещала рафинированными, отобранными оборотами, с исходящей от души готовностью отозваться о ком-то из господ тепло, однако, неуправляемый, несовершенный рефрен за ними навязывался ей сам, и она отпихивала его — признак, что вампир не всегда ладила с собой и не все мысли подчинялись её воле.       — После этого Его Величество не нанимал смертных, и из людей в особняк прибывали только жертвы, преимущественно из церкви, как госпожа Комори. Но они, хоть и не проходят через изъяны и преимущества роста в демоническом мире, по обыкновению не доставляют хлопот слишком долго.       В гостевых спальнях никто не успевает обжиться настолько, чтобы в них что-то кардинально изменилось. Обновлялись расчески, одежда, появлялись и исчезали картинки, прицепленные булавкой у кровати. Всё, что принадлежало девушкам, что длительностью своего нахождения отражало срок их существования, сгребалось всего в один мусорный мешок.       Как и всех жертвенных невест, она ничем не выделяла Юи, равнодушно ожидая, когда она умрет, словно маленькая золотая рыбка в узком аквариуме, которую легко заместить такой же. Братья были в курсе, Комори была в курсе, значит, о её предназначении знала и Элеонор.       — Юи держится очень долго. Король привёл сюда госпожу Комори не просто как очередную жертвенную невесту.       Она не откликнулась.       — Как давно господин Канато кусает тебя? Только будь честна и не строй скромницу. Это моя зона ответственности.       — Не очень давно, — расплывчато ответила Лилит.       — Как выросшая в пансионате, ты проинформирована о том, как проходит обращение и при каких условиях оно возможно, да?       — Да.       Смертная поминутно теребила ключи, словно искала тот, что мог бы открыть дверь к мыслям вампира, и уповала на удачу, чьи маршруты порой пересекались с её, когда она как по волшебству прогнозировала их желания. Но старшая горничная невосприимчива, загадочный шарм встречает отпор от иммунитета, делающего её чуть скучающей, как на надоевшем мюзикле.       — Репутацию пансионата, в котором тебя воспитали, не назвать незапятнанной. Я вовсе не предвзята к тебе и всем его воспитанникам. Ныне там всё по высшему разряду, новое руководство из кожи вон лезет, чтобы отмыться от рокового клейма позора. После того, как ты прибыла, я навела о тебе справки прямиком у них — мне не к чему придраться, — раздраженно отчеканила она, — Рождена в демоническом мире, в дальнейшем куплена семьёй одного из королевских советников в качестве подарка дружественному клану. В знак признательности за гостеприимство. В мае была нанята сюда королем… Сразу после смерти старшего сына клана.       Предмет в руках Лилит нагрелся, показался каким-то изменившимся, хотя в действительности ничего не поменялось.       — Считаешь ли ты, что ты нравишься гостям и господам?.. Надуманные достоинства, не делающие тебя претенденткой на место здесь. Его Величество имеет долю артистического темперамента и чудное пристрастие наделять людей тем, чего они не могут иметь. У вас очень много абсурдной болтовни — что в книгах, что на деле… Мудрость правителя вампиров неоспорима, но я удивлена тому, что опытный король поддался этому.       — Но, хоть госпожа смертная, Его величество планирует, чтобы Юи составила пару одному из его сыновей. Чтобы они вступили в брак. Я права?       Она облокотилась на спинку предплечьем, будто из неё вынули стержень, а затем закинула на неё локоть. Жаркий застой бурлил в расстоянии между ними, точно миротворец, настаивавший на передышке, в течении которой они слушали гармоничные мелодии природы, засыпавшей снаружи, и неутомимую рябь влажного ветра, дергавшего её за локоны, как утомившуюся, прикорнувшую мать, требуя поиграть ещё.       — Брось провокации, Лилит. Я не вижу в этом смысла. Поверь, если бы то, что более ноги этой девушки не было в особняке, являлось осуществимым, я бы помогла вам сбежать. Я бы организовала все мелочи, чтобы вы не возвращались в этот дом и не впутывались в его уклад. Но я нисколько не беспокоюсь о ней. Причина, по которой я забочусь о жертвенной невесте — мои обязанности, и госпожа Комори осведомлена об этом.       — Ты настроена против Его Величества и не поддерживаешь его цели?       — Не коверкай смысл сказанного, — решительно отсекла она, — Ты часто находилась в гуще событий, и совершенно точно большая любительница вслушиваться в чужие беседы. О моих родственниках и их позиции разносились разные слухи, далеко не все правдивые, но не причисляй меня туда же. Даже перешедшую мне от них армиллярную сферу я не выбросила просто потому, что она понравилась господину Рейджи. Я — чистокровный вампир, пусть я всё ещё дочь своего отца, моя мать — сторонница короны, и я, чтящая правила, не имею ничего общего с дикарками, не уяснившими простых правил поведения. Вроде Мерси, заработавшей скандальную славу, или Эдит, пришедшейся мне бабушкой по чистому несчастью. При всем уважении, я не могу быть согласна с конкретным его замыслом. Через семьдесят или восемьдесят лет его сыновья будут вампирами в расцвете сил. Так ли плохо, что я против того, чтобы кто-то из них сделался вдовцом в раннем возрасте, пусть и получившим в наследство силу, поскольку пробудился как так называемый Адам, привязавшись к этой девушке? Смертные, не находящиеся в своей роли — это в корне противоестественно! Я опасаюсь, что его задумка приведет к беспорядку и навредит его детям.       — Как прислуга мы соприкасаемся с подробностями быта хозяев. Как персональный источник крови, мы в своем роде ближе к ним, чем кто-то ещё. Мы не можем отдаляться от господ.       — Неизбежные издержки соблюдения гигиены питья. Если давать людям слишком много свободы, это приводит к печальным последствиям. Ни в каком раскладе они не могут быть заменой вампиру. Господин Рейджи чтит Мерси не по заслугам, но до чего же нелепо она закончила.       — О чем ты говоришь?       Она поднялась, медленно ступая к смертной, точно уже она читала мысли.       — Я не могу знать, о чем король размышляет. А людей, которых я имею в виду, не осталось — всех их в свое время устранили, а те, кого они интересовали, отошли от дел. Казни не устраивают для смертных показательно уже относительно давно. Но выкинь это из головы: люди не могут заслуживать чего-то только из-за их крови и не могут быть близки нам. Мы разные существа. Госпожа Комори в том числе. Как пища, ты придаешь этому слишком большое значение, что, в общем-то, смехотворно.       — Мне жаль, — машинально выдавила Лилит, пока она покосилась на предмет на коленях младшей прислуги.       Лилит инстинктивно ощущала, что сценарий был столь близок к худшей из развязок, пророчимых ей. Только информация никак не могла сойтись.       — А теперь, пожалуйста, отдай мне эту вещь. Тебе не следует потакать господину Канато. Ему пора взрослеть.       — Она принадлежит ему, и ты должна вернуть её. Ты забыла отдать почту. С кем не бывает?       — Не указывай мне, что я должна, а что нет. Я помню о своем месте, а ты же осуждаешь меня за то, что я не позволяю ребенку совать пальцы в розетку. Я прошу ещё раз. Пожалуйста, отдай мне эту вещь. Я знаю, что ты можешь быть покладистым человеком, и что ты не поступишь как дурные смертные.       Лилит до последнего хотела оставить её себе, как нечто необходимое, но противница её превосходила. Выбора нет.       — Хорошая девочка, — Элеонор благосклонно, совсем не элегантно похлопала её по плечу, — Забудь об этой вещи и мы забудем о странных, интересных обстоятельствах, что мы обсудили сегодня. Я хотела сохранить её на тот случай, если она понадобится, но, похоже, придется избавиться от неё, чтобы ты не расплодила ошибок. Я не могу исправить те, что совершены, но сделаю так, чтобы тех, что ты не сотворила, было больше.       Рыжий огонь, взмывший с кончиков ногтей, опалил уголок и окантовал край, перекидываясь на страницы. Она мимоходом швырнула вовсю полыхавший корешок за решетку камина. Сравнимый со взрывом петарды, раздался хлопок, из-за которого Лилит отшатнулась, и почерневшая книга, беспомощная перед стихией, пала в хаосе пламени.       

***

      Гладь цвета шла в убыток из-под коры вышивок и рассыпалась в градиенты, достигая ломаной окружности низа, не подпускавшего к вампиру вплотную: когда они покидали зал, куда стекался шум, смертная едва не встала обеими ногами на черный просвечивающий шлейф с песчинками глиттера, пронесшийся перед ней вслед за его носительницей — сама Ночь во всей своей красе проскользнула мимо, унося поглощающие свет нагромождения сумрака, рассеивающиеся от тонкой талии. Из-за них, своевольных и вечно опаздывающих, Лилит, пробудив рефлекс быть настороже посреди разодетого сонма демонов, остерегалась чужих помпезных туалетов, даже менее массивных.       Жидкий пигмент на веках мерцал, как металл, окольцованный поволокой тушевки бордовых теней и ограниченный острой чернотой стрелки. Вряд ли такое можно повторить, обойдясь руководством, записанным и образно распределенным на шаги редактором какого-либо журнала, предназначавшегося для самой усредненной аудитории, не любящей сложностей.       Адель попросила проводить её, чтобы она могла поправить причёску, ещё до того, как «винная кровь» оказалось на достаточной дистанции, чтобы это было слишком глупо или фамильярно, и вся настороженность, возникнувшая у парочки самых пытливых зрителей, её подруг и друзей сопровождающего, не окрепли под её предлогом.       — Текстура с плотным перекрытием, — Адель отозвалась громче, как только вы вышли из пределов видимости прочих гостей, и Лилит с непринужденностью зашла издалека, — Я остановила выбор на ней, поскольку она хорошо ложится без тона, но, пожалуй, подберу и пришлю тебе другую формулу.       Они стояли в углу у горшка с деревцем, не преграждая дороги вампирам, ведомых хозяином или прислугой, но и не слишком скрываясь, если не говорить, что они не скрывались вообще, находясь на обозрении у неусидчивых вампиров, раз в десять минут выходивших, чтобы размять ноги. Элеонор уже не появлялась среди проводников, а наплыв гостей затихал: скоро все будут в сборе.       — Благодарю. Я так рада, что вы пришли.       — Ничего. Сакамаки же не ругаются из-за небольшого количества косметики? — она шутливо постучала по стразе, приклеенной под нижними ресницами.       — Только из-за румян.       — Но этот оттенок подходит тебе и с ним сложно наставить пятен. На твоём лице почти нет румянца. Нужно ненавидеть желание навести красоту, чтобы ругаться из-за этого, — пожаловалась она, — Мало радости жить с такими мужчинами.       Лилит не накинулась с допросом на неё, сегодня неуклюже тактичную, и ширма полуправды повисла между ними, будто вампир всё ещё что-то оберегала ложью во благо. Всё было бы разрушено, если бы конфликт в разуме был обнародован без обиняков, и служанка всё ещё слишком тянулась к ней, чтобы нагрубить неприкосновенной, той, что, иначе и быть не может, не причинит ей вреда.       — Расскажи же, пока у нас есть подходящий момент, как ты поживаешь? Меня не устраивает то, что мы редко связываемся, — она нежно, по-матерински потрепала её щеку, — Шелла передавала, что скучает по тебе, и ей очень скучно на кухне одной. Ты же ещё не позабыла о своих прежних друзьях?       Лилит не смогла дать всем регулярным посиделкам кануть в лету. Она явственно ощутила: никто не отберет их. Ни фантасмагорический дух смерти, зачастивший в реальных и абстрактных своих обличиях, ни волнения, сопроводившие под руку последние месяцы, ни Сакамаки, ни прислуга, ни сам КарлХайнц, каким бы он ни был всемогущим и какими бы витиеватыми ни были его идеи.       — Нет, не забыла. Я бы очень хотела увидеть вас всех ещё, — всех, абсолютно всех, кто был с нею, и молодого господина, покоившегося под землёй.       Адель не смущало, что о привязанности к вампирам смертная отзывалась с большей горячностью, чем о утраченной семье, связующей с которой были потухшие ассоциации и грусть, сбившаяся в прожилки меж свежими воспоминаниями и приходящая, когда та одинока.       Дом не был прежним без Широ, но это второстепенно для неё, ведь Лилит не познала дней, чередующихся в унынии после потери, принятой его родственниками ни то со скорбью, ни то с неприятным, но простосердечным облегчением, после которого они смогут дышать полной грудью.       — Что-нибудь решилось со смертью молодого господина? — стоило только сказать, как она сразу поняла, что имелось в виду, по исчезновению внешней апатии, — Я подумала, что ведь тоже могла бы…       — К сожалению, это уже прошло, — тихо пресекла Адель, жестом показав, что следует отойти ещё дальше, в направлении цели, — Мы не можем повлиять на вещи, которые нельзя изменить. Обратить вспять их может разве что Его Величество, но он не станет тревожить мировой порядок. Мы отослали тебя сюда с его согласия. И благодаря этому решению твое реноме чисто, как родник, вне зависимости от того, при каких условиях ты покинула старых владельцев.       Лилит, собиравшаяся с духом, растеряла все гипотезы, опровержения или подтверждения которых жаждал её разум.       — Я знаю, что тебе хочется вернуться, но это невозможно, — вкрадчиво произнесла Адель, словно один вид смертной откликался в ней иррациональным упреком совести за её состояние, — Тебя, прости меня за вульгарное выражение, может тошнить от этого места, но скоро ты поймешь, почему так нужна нам, почему нужна смертным. Ты очень тоскуешь по старшему из их сыновей, но здесь ты в безопасности, здесь твоё сердце со временем может быть излечено, — применила она поэтичный оборот, — И, ввиду произошедшего события, исцеление пройдет быстрее. Ты из винной крови и это твоя стезя, мой милый друг. Не слушай речей о трагедии, если они пойдут.       «Моя стезя…».       Адель обняла Лилит. Её стильное платье зашуршало, прижимаясь к простой ткани фартука. Объятие без какого бы то ни было умысла, ни о чем не молившее, ни на чем не настаивающее, ни требующее следовать за собой, и вовсе не жалостливое. Из всех — истинно невинное. Вопросы «почему» и «зачем» отпали, не нарушая возникнувшей идиллии.       Будто здесь был человек, который разберется с проблемами.       — Когда мы сегодня говорили со старшей горничная, она произнесла… Странную вещь.       — Какую же?       — Элеонор де Лафайетт, — конкретизировала персону Лилит, — сказала, что за людьми, которых она имела в виду, говоря со мной, не осталось — всех их устранили. А те, кто ими занимался, отошли от дел. Я подумала… Что если она имела в виду таких людей, как я? Рэй писал, что она номинально имела доступ к информации в детстве.       — Элеонор де Лафайетт, — кисло промолвила Адель, — С первого взгляда не так проста, чтобы понять её мотивы. И ты ищешь в ней какую-то сложную подоплеку, когда она всего-навсего может… Чего-то опасаться.       — Ей нечего опасаться. Она одаренный демон в фаворе у господина Рейджи. Никто из господ не доверяет мне также.       — Прояви терпение, Лилит. Это не может не случиться.       — Почему вы так уверены?       — Потому что я уверена в тебе, — Адель обворожительно улыбнулась ей, — Пойдём, нужно возвращаться. И ответь ему, пожалуйста.       — Завтра. Завтра я обязательно напишу ему. Я знаю, что написать.       Служанка так хотела бы продлить это мгновение и задать больше вопросов.       — У меня есть просьба к тебе, — неожиданно холодно сказала Адель, — Прошу тебя, не говори Рэю о том, что я была здесь. Он не хотел, чтобы я посещала прием, и я сперва отказалась, но потом выяснилось, что идёт мой отец, и… Ох, прошу тебя, Лилит, оставь это в тайне. Король наверняка не явится, и мы рано уйдем. Могу ли я сделать что-то для тебя взамен? Мне так неудобно просить тебя.       Тон её был настолько проникновенным, что Лилит ни секунды не думала, прежде чем согласиться, как бы ни было странно то, что они не скоординировали действия.       — Я хочу вашу накидку.       — Ту самую, магическую, которую унесла камеристка? — недоверчиво свела она брови, — Ты уверена? Ну, если тебе есть, куда её носить, и ты правда так хочешь…       — Только одолжить. Мне понадобится ваша помощь на вечере.       — Ах, я не могу помочь тебе прислуживать или защищать от других демонов прямо, мой милый человеческий друг, но в остальном я в твоем распоряжении!       

***

      Успокоительное внедрило в бедняжку если не безразличие, то по-своему философский подход к участию в мероприятии: она проглотила две таблетки, будто они могли изгнать хандру, навеваемую демонами, и обезопасить от неизвестности, уже вручившей столько тягостных подарков.       Юи была печальна, точно треснувший механизм музыкальной шкатулки, при попытке завести которую выходила лишь пара зычных вздохов. Она шла еле-еле, с поруганной добродетелью, бессрочно вплетенной в природные черты. Её белая шея и декольте, опущенные в гранатовые брызги, лепили из неё персонажа мифа — непорочную жертву, окруженную убийственной страстью чудовища, и служанка словно вела её, омытую и приведенную в наилучший вид, на алтарь в качестве жертвоприношения пирующим монстрам.       Следы зубов раскинуты, в них есть какая-то последовательность. Лилит недостаточно хороша, чтобы узнавать в них характер, но она чувствовала то, как тяжко «Еве» мириться с ничтожностью в огромном мире, где её некому защитить.       Тело не входило в её собственность: в собственность плана, в который оно включено, в собственность жажды — бремени вампиров, но не в её. И иногда она жалела, что сознание или же, ближе к её воззрению, душа, заперта в нём.       У жертв нет власти, и покровительство особого статуса, назначенного правителем целой расы, не могло осчастливить Комори, когда она, семнадцать лет проведшая в любви, вынуждена была считаться с врожденной бесчувственностью: ладони, казавшиеся вечно полными, только безвозмездно отдавали что-то ощутимее, чем кровь, и её неисчерпаемый ресурс обходился без продыху.       Все, кроме самого старшего и самого младшего из братьев, присоединились к гостям, пока смертные спускались по лестнице в потёмках. Подопечная служанки умышленно уворачивалась от отражающих поверхностей, чтобы в темноте случайно не встретиться с собой в них.       Горничная же помешкала у зеркала, уловив себя.       «Могу ли я… Быть располагающей для вампиров сама по себе? Из-за чего я должна… Помочь сблизиться вампиру и госпоже Комори, например».       Шум становился всё внятнее, но ни один слуга, услужливо выполняющий работу официанта, не сновал в конце с холодными закусками.       «Нет, это невозможно. Это не имеет смысла. Винная кровь ведь…».       Отставая, Юи примкнула к стеклу и шпросам, любовно вычищенным внутри и снаружи позавчера, и озарилась подобием умиления, но не от степени чистоты:       — Сегодня небо чудесное. И луна такая большая и яркая. Смотри, сколько звезд, — вперилась она взглядом в черноватую синеву, и добавила со смешанной грустью, — Но они чахлые в сравнении с ней. Все в зале будут такими красивыми. Я потеряюсь.       После признания поведение Комори ещё больше сходило на то, что она приобщила «винную кровь» к друзьям, и история, изложенная нехитрым слогом в коротких актах, намертво запала ей. Лилит сокрушалась, что не рассказала всё Широ, и не повторила упущения с ней.       — Вы запомнили, что я говорила? — прагматично поинтересовалась Лилит, обернувшись на замечтавшееся создание, — Я не достала ключей, так что вы выйдете через основную дверь, а это значит, что придется проходить через опустевший банкетный зал и через коридоры. После первого блюда все пойдут танцевать, я постараюсь появиться как можно скорее. Рил будет играть пятым или шестым. Не все вампиры танцуют его, и далеко не всем позволяет его танцевать одежда: расступившегося народу у стен будет много. Я захвачу накидку, чтобы сменить ваше цветовое пятно в толпе, и чтобы вы не так бросались в глаза. Так вот, когда заиграет рил, я пройду мимо вас с подносом. Господину, если он будет стоять рядом, вы скажете, что пойдете за напитком, и двинетесь за мной. Мы отойдем в угол. Вы должны будете быстро накинуть пелерину, взять камень у меня из рук и, соответственно, выйти. Возможно, вас проводит одна девушка. Или отвлечет их.       — Девушка? Кто она?       — Моя знакомая.       Сочувствующие растопили её упадок, будто она утвердилась в том, что где-то в ядре вампирской сущности была толика доброты, и различила посыл, стоило лишь сказать о некой леди. Она поверила так охотно, словно давно надеялась услышать о демонах, способных к состраданию.       Лилит лишь предполагала, что магия заработает с Юи, но, если у людей похожие артефакты, «капля Стикса» поможет и ей. Потерпеть придется до второго блюда. На приемах собирается непередаваемая композиция запахов вампиров и смертных, притащенных ими, так что смертная не будет самой заметной персоной, как когда-то на улице города.       — Аято и Лайто будут искать меня. Думаю, даже если бы я отпросилась в уборную, они пошли бы со мной и караулили, пока я не выйду.       — Если меня спросят, я скажу, что вы с господином Шу или с господином Субару, если второй тоже куда-нибудь отправится. Господин Рейджи, как единственный ответственный член семьи, не сможет покинуть банкет и танцы. А с тройняшками я разберусь… И заберу вас из сада перед десертом, хорошо?       Она коротко промычала согласие.       Для её же спокойствия Лилит утаила от неё предстоящее рандеву с теми, кого она опасалась и из-за кого переживала. Сакамаки вряд ли жаловали их, но отцу их не интересны неприязни.       Смертной слуге неизвестно, чего ожидать от Муками.       

***

      Лилит лавировала в такт мотивам, юркнувшим через стрельчатую арку, между насыщенными цветочным декором и посудой столами. Над бледными розовыми скатертями метались столовые приборы, попеременно взметаемые и опускаемые кистями, облаченными в модные перчатки из мягкого фатина, сморщившиеся на кистях, или богато завешанными изящными золотыми колечками, часами и браслетами.       Где-то под рельефным сатином гулко постукивал ломкий каблук — кто-то не мог устоять перед мелодией ещё разогревавшегося оркестра, принявшегося за инструменты в бальной комнате. Сотрапезники вытряхивали свои коллекции шарад, перескакивающих из уст в уста, ещё до того, как банкет объявили начатым, и над какими-то развлекавшееся сборище размышляло до сих пор, пережевывая салат.       Меньшинство насупившихся старожилов и не глядело в их сторону, обеспеченные такими же закостенелыми демонами за соседними стульями, как привидения минувших веков или сборище реконструкторов. Их обсуждения смыкались суровой границей этикета, неуместного в нынешних реалиях, их стиль стремился к устаревшим стандартам и веяниям, неудобным и специфичным.       — Я слышала, что он находился с ней наедине, — вздохнул кто-то из них, — Им следует лучше приглядывать за своими детьми.       Они проходили через то, через что не проходили смертные — через смену эпох, и иные из вампиров навсегда оставались там, не сумев приспособиться к времени, всё хлеще задаваемому людьми.       Леди Адель разместили ближе к хозяевам вечера, где сидели выдающиеся приближенные, спиной к королевскому советнику — её отцу. Ела она вместе с приятельницами, не составившими честную конкуренцию ему, занятому суждениями ответственного перед короной лица. Поняв, что для вампира её болтовня терпела отлагательства, она осторожно, не пересекая приличий, по инициативе соседки в диадеме присоединилась к критике предсказаний гадалки Тиркисского водопада. Согласно молве, те сбываются на любовном поприще.       Лилит же обслуживала вампиров ниже рангом и проносилась мимо неё, неся первое блюдо, выбранное гостями, потому подслушать, какие ещё толки о этой женщине расползались, не было ей под силу: нагревавшееся под горячим подносом полотенце стимулировало быть расторопной.       Дресс-код трактовался расплывчатым «вечерним» и «торжественным». Молодые парни и девушки, доставшиеся служанке на попечение, надели броские коктейльные ансамбли, не сковывающие движений. Они комментировали проекцию, плывущую по гладким потолкам, выуживали мобильные телефоны, чтобы сфотографировать убранство или декор, роняли сырное фондю, а неправильно взятая ложка не служила для них трагедией. Вампиры, проживавшие в городе вместо фамильных особняков и не придававшие безумной важности статусу. Совсем не как гости из прошлого.       — Можно уже принести алкоголь? — развязно задали вопрос.       «Уже?».       Смертная поставила перед демоном солнечно-желтый бульон, оттесняя хлеб.       — Что будете пить?       Он критически сощурился, оценивая сородичей сбоку, когда те борзо брякнули двумя фужерами. Компания поблизости собралась весьма непритязательная и общительная, пылко отзывавшаяся на рекомендации, накрывавшие лавиной, стоило только скомандовать немногословному человеку что-нибудь предложить.       Кажется, они удовлетворены порекомендованной едой.       — Понятия не имею, что хочу выпить. Я живу больше сотни лет, ты вряд ли порекомендуешь что-то, что мне понравится, а когда чтобы опьянеть приходится пить невообразимо много, это надоедает       В меню человеческие напитки. Вампирский сок не подают на больших мероприятиях, чтобы не провоцировать всяческих драк.       Лилит чуть согнула корпус, чтобы детально изучить его: мимику, взгляд, сияющие запонки, с которыми он игрался.       — Расскажите о ваших предпочтениях, и я обращусь к бармену. Она вампир. Ежели вы спросите меня, я отважусь и предположу, что сегодня у вас настроение для коктейля Френч семьдесят пять.       Он невпечатленно махнул ладонью. Лилит побежала к Ширли за заказом.       Комори неоднократно переворачивала тканевую салфетку на коленях, воздерживаясь от угощений, как и было сказано, не лезших в глотку. Сама она была зажата Рейджи и Шу, будто посредник у двух контрастов.       На старшем Сакамаки пиджак накинут на плечи поверх не заправленной рубашки. Хоть это можно счесть отличием в способе ношения, который дамы через четыре стола назвали «экстравагантным» и «присущим наследному принцу», для младшего, чья прическа, как выяснилось при свете гирлянд, закреплена желеобразным гелем, это всего лишь основание для клички «бесхребетный» и знак неуважения к отцу.       Перед жертвенной невестой дымился сочный стейк из мраморной говядины с лоснящимися прожилками, мелкие каналы которых омывал пряный соус, а следом за ним маленькая ёмкость с сырным супом. Её кормили обильно, но она, съев всего пару ложек бульона, тухло ковырялась зубчиками в зарослях зеленых листьев и кругленьких алых черри, словно композиция в тарелке очень уж её занимала, а демоны растворились, не одаривая её мимолетными оскалами или жеманными жестами.       Лилит следила за венценосной семьёй краем глаза.       Аято активно налегал на газировку. Он часто складировал пустые, агрессивно раскрашенные упаковки из-под импортных энергетиков в спальне, строя пирамидки из жестяных банок, а затем пинал их или сшибал подручным предметом с кровати. Они разлетались как кегли, и мусорная груда валялась, пока комнату не посещала прислуга. Ведь «орэ-сама», метивший в получение поцелуев в ноги от всех классов и рас, не стал бы унижаться до уборки за собой.       Лайто вальяжно болтал содержимое стакана, прицениваясь к гомону.       «Сколько же у него знакомых здесь?».       Субару с Шу, сходившиеся во мнении, что спектакль утомителен, обменялись вымученными взорами. Наушники свисали у первого господина из кармана.       Брюнет обронил что-то Юи, и она поменяла прибор. Сервировка, где ложки, вилки и ножи раскладываются в соответствии со сменой блюд, была проще, однако, Сакамаки даже не рассматривал её в качестве варианта.       Слежка взаимна: Рейджи исподлобья наблюдает за тем, как трудится прислуга и как реагируют посетители. И предельно за теми, что отсрочивают передвижение Лилит к следующим вампирам. Прикидывает, почему, и обязательно допускает, что она промахивается, портя имидж. Пожалуй, чтобы ублажить его, нужно быть чуть большим, чем совершенством.       Братьям застолье с жителями демонического мира нужно было также, как прошлогодний снег, но все они как по струнке организовывали и участвовали в нём. Отец, приучая к культуре, злоупотреблял единоличным правом гладить их против шерсти.       — Кисловато. Освежает, — благосклонно утвердил парень, — Что надо. Кстати, что будет вторым блюдом?       — Он даже не ворчит, — встряла его собеседница, — Принесешь что-нибудь и мне?       — Мне тоже коктейль с лимоном, — достигло слуха позади, — Я хочу Эльдерфлауэр.       Сонливость поблекла во множестве задач, и Лилит не думала почти ни о чем, кроме того, чтобы исполнить капризы гостей.       Когда основная масса покончила с едой и заскучала, ещё не готовая к перемыванию костей недругам и необъяснимому сближению, случавшемуся к концу мероприятий, после которого отпадала необходимость в посторонних утехах, хозяин поднялся, чтобы грамотно, во всеуслышание пригласить их к танцам.       Звучала открывающая мелодия, распевшиеся инструменты диктовали темп. Последние вампиры подтягивались к празднеству. Смертная утрамбовывала использованные бумажные салфетки, которыми промокали рты и на которых попадались слипнувшиеся отпечатки кремовых помад, и прибирала испачканную посуду: роскошная утварь с недоеденной пищей справлялась коллегами до дверей, где её перепоручали фамильярам.       Слуги корпели на вторых ролях во имя обеспечения праздника, существовавшего для этих детей тьмы. Они привыкли лицезреть итог, навеянный шик, не превознося процесс, и это волшебство должно сохраняться для них.       — Извините, кто за старшего? — ухоженная красавица выглянула у арки, почти вся прислуга обратила на неё внимание, а Хару непроизвольно вскинул брови, когда она шутливо закончила, — Не затруднит ли вас отправить кого-нибудь с напитками в зал? Ещё только первый танец, но мои друзья не отказались бы «промочить горло». Хотя бы свежим соком.       Элеонор, до того недоброжелательная и угрюмая, одернула перчатку и двинулась к ней, после радушно поклонившись — «гости могут обращаться ко мне».       — Сейчас я направлю свободных официантов. Что-нибудь ещё?       — Я не могу столь безнравственно пользоваться гостеприимством хозяев, оказавших любезный прием, но, если не затруднит, я бы хотела взять её, коли позволено, и ещё кого-нибудь, чтобы все мои подруги могли насладиться питьем, — властно сорвалось с её языка, — Она уже обслуживала меня, так что мне было бы комфортно брать напитки у этого человека.       Горничная обычно не препиралась перед волеизъявлением почтенных гостей, норовя сберечь дух задушевного королевского мероприятия, почти «домашней вечеринки» по глупому поводу, но ей хотелось воспротивиться.       Слуга дворца обогнал её:       — Пусть идёт.       Демон высокого класса добивалась, чтобы именно Лилит плутала по залу. Только смертной было известно, насколько расклад не устраивал де Лафайетт. Элеонор прислуживала их столу, и предпочесть человека воспитанному чистокровному вампиру — святотатство.       При подмоге Адель Лилит завоевала серебряный поднос, отягощенный бокалами.       Выплеснутый из бутылки золотистый перляж бурлил, отскакивая от извитого дна, набегая в жидкую пену и тем самым лаская слух: остуженное шампанское оппонировало цветным искрам ликера, глубинной страсти вин, замаскированной под праведность, и немой густоте крови, затесавшейся среди них и полутоном сообщавшей о необъятнейшей из всех зависимостей.       Шквал огней — подвешенных светлячков — резвился вместе с демонами, уносившимися в стройном танце. Чернейшая из Ночей, на чей шлейф служанка едва не наступила, грациозно взошла в центр вместе с импозантным мужчиной, перекинув распущенную ткань через локти. В том, как материя отдалилась от юбки и вознеслась во вдохновенном водовороте, живописно проглядывалась сценическая попытка расправить обломавшиеся крылья.       Журчащая капель фортепиано подхватила их драму. Она падала ему на руки, и ветвями ивы воланы его рубашки нависали над её поникнувшим телом. Чета порхала над мрамором, тяжелым и мирским, и кольцеобразная туча вампиров довершали впечатление.       Все изъявившие желание танцевать в той же партии увяли под их затмевающим перфомансом, пламенном и безрассудном.       Им бесцельно похлопал кто-то из друзей. Ослепительная пара, укравшая всеобщую концентрацию, не принадлежавшая к старой гвардии и не освоившаяся у городских вампиров, урвала порцию восхищения и уступила другим дорогу, когда заиграла следующая композиция.       На одном дыхании Лилит заразилась их настроениями, петляя меж щеголеватых демонов.       И ощутила себя в своей степи.       В прошлом феврале она неделю сопровождала Широ в человеческом мире, чтобы посетить Сэцубун. Молодой господин ужасно разозлился, когда его окатил град жареных соевых бобов, попавших за шиворот и в рожок с мороженым.       «Я похож на ряженого шута, изображающего черта?!» — возопил он.       «Может, у вас видно клыки, когда вы открываете рот, и одежда у вас красная» — выдвинула горничная тогда слабое предположение.       В иной период он терпел её лицо, разукрашенное гримом — белой пудрой, дымчатыми карминовыми полосами, осаждающих спинку носа, и шестью линиями у ложбинки — усами. Маски и черное кимоно изготовила Сара, таким образом поддержав непривычный энтузиазм господина выбраться за пределы стен.       Он согласился нести фонарь, когда они пристали к хвосту лисьего свадебного шествия, и никто из его участников не подозревал, что внутрь влилась реальная темная сущность.       Костюм при переезде Лилит тоже не забрала.       В последний полный год молодой господин будто интенсивно заботился о том, чтобы у неё были воспоминания, хоть и несообразные — в празднестве коллизии тьмы и света она не была ни тем, ни другим. Не нечисть и не та, кто её изгоняет.       Если бы кто-то и осмелился метнуть бобы в горстку пленительно прекрасных демонов, те не сдались бы и не убежали прочь с позором. Всё, что вышло бы из этого — смех. Смех, подобный смеху над крестами, святой водой и солнечными лучами.       Лилит была на чеку, подстерегая господ. Шу уже пропал. Пока КарлХайнц и братья не тормошили его, ему без разницы, что о нём скажут. Празднество доставляло хлопоты, и, раз он добрался до своей раковины, где никто не попрекал его бесконечной ответственностью без радостей, можно было не ждать возвращения.              Выбитый из баланса поднос почти скатился с ладони, как служанка вместе с накренившимся хрусталем поймала его второй рукой, и жидкость разгулялась в чашах бокалов, извергнувшись за ободки.       Лилит ещё придерживала ношу, застряв в секунде, когда вся она завалилась, и представила фееричное продолжение падения, снабжающего вход в анналы истории приёмов короля.       Непреодолимая скала, оказавшаяся не по зубам в тесноте, укоризненно выдавила протяжное «э» из недр здоровенной глотки, советующей габаритам, не преувеличенным белизной смокинга. Он мог сгрести смертную одной могучей лапищей.       Его короткий хвост лохмат, будто по нему не пробегался гребень. Столь устойчивый, с крупным подбородком, вампир был одновременно и работящим, и неотесанным, смеряя её взглядом как виноватую.       — Прошу прощения, — брякнула она.       Рил, по-деревенски неискушенный и фривольный для снобов, подвинул чинную классику бального танца, из-за чего кичливые лица беспрекословно, как с казовой уступчивостью, самоустранились, расчищая зону, несопоставимую с простором городской площади.       Вампиры не ориентировались на сценический степ для выступления, но на незаурядный, неуправляемый бегущий танец, чьи немногие изобретательные поклонники великолепно осваивались и подстраивались под остальных самодостаточным циклом. Гряды вампиров воздвигали хоровод лучей, тянувшихся из центральной группки, неудобно переплетали руки, одна из которых часто выпрямлялась вдоль туловища, и синхронизировали топот с ритмом.       Привлекались те, кто не волочил конструкцию своего тематического облачения. Проталкиваясь через толпу, Лилит сперва не поверила, что видела кого-то в полосатых чулках.       Демоны знали танцы от полонеза до кадрили. Только не в силах она представить солидного господина Рейджи, который скачет, задирает ноги в брюках с превосходной посадкой, и запыхается, пока его очки сами отплясывают джигу на прямом носу.       Светлая макушка и белая улыбка были опознавательным знаком, по которому Лилит надеялась уличить членов семьи Муками, которые омрачали Юи вечер не меньше, чем Сакамаки.       Коу не упускал возможности закрепить за собой имидж доброго идола на публике, не может же он сесть с кем-то, помимо близких, с которыми был приглашен! А в списке ещё три вампира с этой фамилией.       И желание пригласить их точно не изъявляли хозяева.       — Канато-сан всё такой же ребёнок, — попрекнул вампир в толпе. Тот, что когда-то толкнул «винную кровь» в фонтан. Он пребывал в зале без своей спутницы. Злорадствовала из-за их разрушенного союза Лилит недолго.       Четвертый господин уединился у водопада кристалона. Он чурался сутолоки, как нелюдимый цветочник, по настоянию просочившийся на приём, где много потенциальных покупателей. Слишком застенчивый или гордый, чтобы бесстыдно улещивать богачей ради продаж.       Мятущийся, Канато не слыл робостью и не поощрял спонтанных комплиментов и фраз, загонявших его всё дальше от гущи событий.       Изредка он делал исключения в еде. Лилит могла предложить ему десертное вино или ликер, раз он сейчас не имел в своих карманах конфет, чтобы занять рот, словно бы то снижало его волнение.       Но Сакамаки даже не отверг бокала и не сдавил Тедди, хрустнув фалангами, как если бы был раздражен. В его блуждающих зрачках не мигнуло узнавание. Он холодно, с высокомерием хмыкнул, как будто служанка — незнакомка, в которую он почти что врезался на тесной тропке. И, не подав знака, что хочет играть в догонялки, отошёл.       «Он игнорирует меня?».       Лилит безотчетно пересекла комнату по пятам за ним, как утенок за уткой, дивясь ирреальному произошедшему.       «Он игнорирует меня».       Вместо ослабления натяжения узды «винная кровь» ощутила удар хлыста. Удар пришелся не на самолюбие, но дебютировал как крайне болезненный, с натугой перевариваемый в режущую грусть, какую не волнует обстановка и доводы разума, какая не способна терпеть отсрочек и какая позволит разрыдаться на глазах чужаков. А уже после неё в стыд от позора.       Истина в том, что обижаться на темпераментного господина — тщетно. Не стоит энергии.       Адель, двигаясь по направлению к братьям, задела смертную плечом, понуро произнеся:       — Должно сработать. Надеюсь, ты знаешь, что и для чего делаешь.       Проходя мимо, Лилит выдернула тонкую накидку с её предплечья, и в движении та перемкнула к ней, свернутая над ладонью, словно тешащий непомерное тщеславие ручник, развевающийся из-под серебра.       Аято навеселе заводил разговоры со всеми без разбора, шокированный бытовыми мелочами и превращающий их в небывалое волшебство. Старший ответственный брат не мог подействовать на него.       — Слушай, Блинчик, почему бы тебе не показать какой-нибудь фокус Великому мне? Э, а ты можешь вытащить монету из моего уха?       Лайто перекидывался колкостями, какими перекидываются неудачные возлюбленные. Девушка, с которой он это делал, не относилась к нему серьёзно, и наверняка корила бы себя тем, какой дурочкой она себя выставила, если бы по правде завела с ним роман.       — Шестеро детей — все сыновья. И вы среди них. А король-то — бракодел, — испустила томный вздох она, когда Лайто коснулся сначала её локтя, а потом — полей шляпы.       Гость рядом, носивший осовременившийся камзол, возмутился таким отзывом о правителе, но, стоило сыну Сакамаки рассмеяться над её уколом, тот отступил в своей решимости отстаивать честь КарлХайнца.       Или она видела его насквозь, или прозрела, или имела на примете кого-то другого. Верно, если бы пятый господин захотел, он одурманил бы её, как проделал это с белокурой леди, бесконечно краснеющей и бледнеющей весь банкет.       Триумф, заработанный правильно подобранным ухаживанием. Он талантлив в небанальных комплиментах, не слишком высокопарных и не слишком неуместных, опускавших всю вульгарность, с какой вампир обращался к Комори.       Он не казался донжуаном. Вернее, носил сотни личностей, содержащих сотни подходов, и заставлял верить, что его угодничество — клевета. Лилит не могла прочувствовать, именовать то притягательное в нём, что заставляло падать к его ногам.       В списке его контактов несметное полчище женских имен. Было нормальной практикой, что хозяин передавал трубку служанкам, чтобы те представились домработницами и ответили, что его нет дома, или выслушали отчаяние разбитого сладкой ложью сердца, рвущего и мечущего, за него, потом вкратце доложив ключевые отрывки.       И кто-то уже был у Лайто на крючке.       — Вижу, Аято никак не может найти себе развлечение. Сучечка, почему бы тебе не попробовать «поцелуй вампира»?       Лилит выставила фужер с ликером, словно созданным из фиалок — таким концентрированно фиолетовым он являлся:       — А может лучше Парфе Амор для удачливого ловеласа?       — А-а, нфу-фу, как мило, благодарю. Как раз о нём подумал.       Он пригубил содержимое, смакуя раскрывающийся вкус, и беззлобная стычка удлинилась, пока у него было чем запивать горькую иронию собеседницы.       — Я сейчас приду, Аято, — серой мышкой на огромном продовольственном складе она ускользнула из-под отсутствующего надсмотра, и на место её примчалась Адель, сведующая в утомляющей светской болтовне.       Живые стены расступались и спаивались, обтекая перемещающихся. Лилит затормозила за одной из них, убедившись, что никто не смотрит. Всем в этом уголке без суеты нет дела до них.       Не предупреждая, она накинула на взбаламученную, трясущуюся Юи пелерину, платком задрапировавшуюся на плечах и покрывшую кончики волос. Своенравный аксессуар сменил на ней цвет и внешнюю фактуру. Противоположно гранатовому муару и газу — изумрудная парча. Как благородно.       Служанка опасалась, что жертва испугается идти наперекор и помедлит, но в ней читалось упрямство. Ей хотелось на свежий воздух, ибо всё, что ей приносила каждая минута здесь — страдание.       Камень переходит ей в руку:       — Быстро уходите. Спрячьте лицо, когда пойдете мимо прислуги.       И она, выполнив обязательство появиться на приеме, ушла, отдаляясь от пестроты посетителей. Со спины её не узнать, и если она поторопится, то без труда будет принята за гостью.       Флакончик перевернулся за воротник: туалетная вода смело устремилась между лопаток, оттеняя естественный аромат — аромат смертного, ещё горячей крови и эксцентричных фантазий тёмной семьи, оцеплявших этот аспект бытия. Базовая потребность, вскормившая часть их культуры, без которой они не помнили себя.       Селена верховодила ими, и часть её власти распространялась на Лилит, бесстрашную под разбухавшим с каждыми сутками ночным светилом, близившегося к пику в этом месяце.       Бремя полегчало: ёмкость с вином умыкнула персона, которую смертная даже не заметила, придя в движение. Вторая, третья, четвёртая. Полк хрусталя нищал под взоры скоротечного интереса, которым провожали смертную служанку, снявшую плащ-невидимку.       Напитки в округе разносили ещё трое, в чьей команде состояли и дворцовые слуги в известной синей униформе. Тем не менее, вампиры, чья локация смежена с ними, совершали дополнительную прогулку, чтобы отдать предпочтение ей. Поднос пустел споро, и фаворитом на нём стала кровь.       Лилит установила нечто приятное в том, чтобы иметь специфическое положение, как имела его в доме Имаи, даже во мгновении, где она получала анормальное признание — неказистое замещение, не имеющее с тем положением точек соприкосновений.       — Искусством не может называться всё подряд, к чему тянется народная симпатия. Порой она выбирает объектом подражания произведения, непроходящие проверку годами. Просто потому, что те увеселительны. Вы обращенный вампир, так извольте же покориться преимуществам вашего обновленного естества: в нашем распоряжении всё время этого мира, и у вас будет его в достатке, чтобы понять, где кончается наивное любительское творчество, и где начинается искусство, — голос мужчины, танцевавшего с Ночью, оказался глубоким и многогранным, обнажая все достоинства в будничной речи, — Оно существует в сравнении. Если причислять к нему всё, то оно потеряет смысл. Улавливаете мою мысль?       Черты его, его высокие скулы и острый нос, свидетельствовали в пользу какой-то возвышенной эстетики, неясной обывателям и представляющейся уродством для них. Громоздкие рукава и объём рубашки не уводили эффекта, производимого внешностью.       — А, правда? — шутливый блондин оживился, — В оперу я и не собирался. Я делаю тысячи своих поклонников и поклонниц счастливыми одной своей улыбкой. Чем не искусство?       Оперный певец — вампир. Как романтично.       Создания ассимилируют среди людей. Эти же сходились, как белый и чёрный. Демон, точно олицетворявший устаревшие стереотипы книг, и располагавший к себе айдол со смазливым личиком и россыпью искр, подсвечивающих щеки. Блестки осыпались с укладки на молочный пиджак.       — Разве вы не понимаете?       — Нет, я и не должен. Такая нудятина. Не люблю нудятину.       — Так какова ваша цель в индустрии?       — Заставить поклонниц буквально падать в обморок от восторга, едва я выхожу на сцену! — нарочито наивно заверил Коу, — Хотя, боюсь, мне уже просто некуда складывать их подарки.       Певца, склонявшегося к «старикам», перекосило от того успеха, которым пользовались исполнители вроде этого Муками.       — Да уж, как ты посмел похитить славу графа Дуракулы со своей попсой? — присоединилась к ним ещё оппонентка. Айдол с прописанным характером «хулиганки» и завсегдатая глянца — Лилит читала интервью с ней лишь раз.       — Разница будет всегда, — обрубил он их двоих, — Просто вы слишком малы, чтобы это понимать       Они завершили спор, когда смертная уставилась на вампиров. При виде его, неиспорченной мечты, с которой их разделили года, сердце забилось чаще, Лилит не могла его смирить и с пониманием, что они слышат обезумевший пульс.       Коу узрел в ней знакомую, и, сперва явно не желавший этого показывать, сотворил то, что творил часто — широко улыбнулся, как улыбнулся тринадцатилетней девочке:       — О-о, а котёнок подрос и перебрался на новое место с нашей последней встречи!       — Котёнок? Ну, что-то кошачье в ней определенно есть. Только лицом не вышла.       — Ей просто нужна пара стрелок, чтобы сделать лицо выразительнее, — шутливо возразил Коу.       Мужчина взял шампанское, пока она боролась с подкатившим расстройством. Айдол посмеялся над ней. С чего бы ему не делать этого и отыгрывать вверенную роль прекрасного сказочного героя, который забрал бы её отсюда?       Ещё разочарование в копилке. Как ни странно, из-за смерти прежнего образа, в котором Коу запечатлелся в сознании, Лилит почему-то ощутила себя менее разочарованной, чем из-за пренебрежения Канато.       Абсолютно равнодушная с виду, она ушла от их компании.       — Ты кое-что забыла, — почти крикнул Лайто, догоняя. В пальцах его звенели ключи, и он резво поднял их, чтобы Лилит не могла их достичь, — Ты пыталась помочь мне, пока старшая горничная встречала гостей? Ужас как мило, глупенький суккуб. Зачем же тебе ключи?.. У тебя сегодня восхитительный парфюм. Странно, что раньше ты реже пользовалась им.       Она натужилась, чтобы вызвать бледный румянец, а затем, сдавшись, в стандартной повадке нагнулась к нему:       — Если я найду местоположение господина Шу для одной девушки, она пообещала дать мне что-то ценное, — сдержанно сказала она ему на ухо, — Вы же не сдадите меня, господин Лайто? Не сдадите? Юи, кажется, тоже искала его. Или Субару.       Он хитро оскалился. Его, порою проявлявшего поразительное покровительство, это забавляло.       — Маленькая мерзавка, — хохотнул вампир, — Так и знал. Кто же эта леди?       Лилит обрела веру, что он во власти настроения отдаст их.       — Не могу вам сказать.       — Предаешь господина?.. Тогда ключей ты не получишь, пока не скажешь мне, и сам я не стану открывать дверь.       И новообретенная вера испарилась вместе с ним, показательно отскочившем к брату. Раздразнил и не дал.       Обрывки разговоров доносились отовсюду:       — Вольфы — наименее цивилизованная раса. Они так закрыты, что мы не найдем к ним подход.       — Когда прибудет король? Я прихожу на его прием, думая, что увижу его!       — Вы вложитесь в предприятие, принадлежащее человеку?       — Как обстоит дело с урожаем? Мы будем проводить ежегодный конкурс на фестивале в августе?       Вскоре приступили ко второму блюду. Шу не пришёл, но остальные Сакамаки интуитивно проигнорировали отсутствие членов их круга, а Лилит шмыгнула на кухню, чтобы наполнить графин для стола.       

***

      Когда ей сулили повторно стать официанткой в бальном зале, она не растерялась и взялась подменить фамильяров, не утружденных контактом с посетителями.       На втором раунде не все спешили танцевать, напрасно копошась в еде, пересаживаясь и печатая что-то на экранах, удерживаемых на коленях, будто так никто не видел, что те включены. Вампиры подыскивали пристанище, где смогут изолироваться и провести беседу тет-а-тет, выходили из роскошных залов, и служанка забрела в их состав.       Запутанные коридоры безлюдны, приглушенная музыка и гомон разлагали вековой покой, но мертвенная неподвижность обезобразила их бесповоротно. Никто не опаздывал, цепляясь за их рубежи, кроме Комори, для которой их бесцеремонная немота была милее забав, случавшихся в её заточении.       Лилит подумывает, когда всё закончится. Если оно закончится.       В этот раз она направлялась в сад. Спокойно, глубоко дыша, чтобы не повлечь нечаянного несчастья, вращавшегося у самого затылка и настаивавшего на том, чтобы к нему повернулись лицом.       — Когда же мы сможем наблюдать гвоздь программы? Прогноз обещал грандиозный звездопад.       — После десерта, сэр, — ответила она мужчине.       Он, шедший за ней, грациозно прогнулся в спине, выставляя вперед грудь. Вампир нагонял её. Сколько бы она ни удалялась, расстояние лишь сокращалось.       — Как твоё имя?       — Лилит, сэр.       Её грубо развернули за плечо, и она завела ногу за другую, чтобы предотвратить возможные ушибы: с иного ракурса могло показаться, что это стеснение. А толчок не вязался с тем, как певец вёл себя при остальных и обращался с партнершей.       — Постой так, — наказало дитя тьмы, и изучение, прерванное в бальной комнате, возобновилось. Лилит рефлекторно вжалась в ближайшую плоскость лопатками. Но, сколько бы раз она ни делала это, она не могла слиться с нею, и навык не оттачивался, — Что же понимают молодые сопляки, один из которых — обращенный? Мой вердикт таков, что ты, может, не редкая красавица, но в твоей внешности есть что-то очаровательное. Знакомое. Просящее доверия. Как товарищ, веками не выходивший на связь, которого ты встречаешь в очереди в любимом магазине. Только глаза холодные, как лед. Острые, как ножи. Бесподобно.       — Это собственность короля, Эрл, — женщина раскрыла веер и обмахнулась черными перьями, — Ты сумасброд, если даже допускаешь мысль с ним торговаться за человека.       — Мой вкус совершенен. Безошибочен, — сказал он ей, — Иррационально ссылать её в слуги, когда её призвание, чей росток гнусно проигнорировали опекуны, — это буквально служить кровью, а не руками. Тебе просто не повезло, несчастная. Ты должна быть жертвой, о которой заботятся… Чувствуешь её запах? Он пробивается сквозь запах этой дряни. Как часто ты встречаешь смертных, чей аромат тянется шлейфом? Кроме жертвы младших Сакамаки.       — Мне она не очень-то нравится. Я бы может исправила ей нос. Или лоб. Или ей не хватает пары сантиметров в росте? Не люблю, когда подобные существа ошиваются в доме, угнетая меня, хоть я осмелюсь выдвинуть гипотезу, что за кровь ей можно было бы простить всяческие недочеты. Не лиши меня удовольствия посмеяться от души, когда Его Величество тебе откажет или хлопком в ладоши отправит на пару дней в Ротингенберг.       Лилит будто клеймили ничтожеством, которое ничем не может воспротивиться. Которое выбрало не противиться, чтобы дальше прозябать здесь.       Пара эта досаждала, и что-то подсказывало ей разозлиться, чтобы избавиться от неё, но она слишком хорошо владела собой в определенных страхах повторения ошибки.       — Раз КарлХайнц, по твоему мнению, не даст её, хотя эта девица у него низшее звено — в служанках, и никто здесь не собирается её пить, почему бы ему не продать мне ребёнка?       Лилит изумленно встрепенулась, чуть вытаращив глаза. Он снова прочёл это иначе — увлечение.       — Разве ты не хочешь хотя бы получить денег? Я заплачу и твоим хозяевам, и пансионату. Соблюдая все правила. И из щедрости тебе заплачу больше, чем положено. Твою работу облегчат на несколько месяцев.       — Ты болван. Хотя ты заманил меня в эту авантюру, ты беспросветный болван, — высказалась Ночь, — Это же кот в мешке.       Они говорили так, будто находились наедине. Без смертной, недоуменно сцепившей пальцы в замок на талии, пока мужчина не отдернул её за руку. Верно, чтобы не убежала.       Она не попадала в ситуации, где вампиры просто не воспринимали факт принадлежности другой семье. Высокопоставленной семье.       Он не ведает, кто она. Он осознает, что их могут казнить за нападение на имущество короля и его сыновей. Но жажда в нём была так сильна, демон так страстно желал заполучить что-то дорисованное им, как приз, как спонтанную покупку для потехи, что желание застилало вампиру объективное восприятие.       Ужас несоразмерно смягчен, а тембр жесток:       — Пожалуйста, отпустите меня. Я обязана работать, — он только шикает. Увлечен дискуссией с напарницей.       — У меня есть человек с хорошей кровью и отличной генетикой на примете. Твое неосторожное выражение «кот в мешке» несправедливо, — объяснил он для спутницы, — Все человеческие дети, рожденные в демоническом мире, все дети, рожденные людьми в подчинении у вампиров, принадлежат демоническому миру и его пансионатам. Особенно незапланированные.       Она сместила певца. Они полагали, что Лилит не закричит. Она в принципе не слышала, чтобы смертные кричали.       — Считай моё потакание твоему сумасбродному капризу подарком на день рождения. Если принесшую в подоле девчонку после этого не убьют, как в позапрошлый раз И почему только тебе так необходимо достать что-то таким путем?.., — прыснула она, — А ты… Сколько ты хотела бы получить?       — За что?       — За то, чтобы сказать, что ты сделала это сама. Не строй дурочку, ты так зазывающе пахнешь, что тебе определенно не раз это предлагали. Или ты так и не поняла?.. Иная простота хуже воровства. Мы не можем похищать людей в человеческом мире и открыто охотиться. Если так будут поступать все, ничем хорошим, кроме хаоса, это не кончится. Для этого мы имеем договоры с церквями и пансионаты, или тех, кто крадет смертных для нас — и у того, и у того содержание не самое дешевое. Я уже не знаю, за что дороже платить — за смертного из человеческого мира или за смертного из демонического.       — Если ты жалуешься, просто охоться, — отпустил комментарий мужчина.       — Фу, — ёмко выразила она отвращение, после чего продолжила разговор с Лилит, — Знаешь, сколько стоит поддерживать в некоторых человечность даже в самых бюджетных условиях? Поскольку некоторые вещи случаются без нашего ведома, им нашли применение. Поэтому я спрашиваю тебя, какая сумма требуется, чтобы оно случилось «без ведома» хозяев.       — Не владей тобой Сакамаки, мы бы точно договорились с хозяевами заранее. Или я попытался выкупить тебя. Но, так как тут ничего не сделаешь, я хочу получить жертву со схожим вкусом и ароматом, даже если это не будет то же впечатление. Это то, что я давно искал. Мне не сложно подождать шестнадцать или восемнадцать лет.       — Второй предполагаемый родитель принадлежит нам. Так что мы будем извещены и сразу всё оплатим, — её руки легли на её бёдра, взметнув вверх и упав вниз, — Ты, очевидно, молодая. Даже лучше.       Лилит отстранилась в невозмутимом омерзении:       — Что бы вы от меня ни хотели, не собираюсь этого делать, — рявкнула она, они замолкли, — Я не инструмент, и вы не будете так обращаться со мной. Думаете, что мне не поверят, если я скажу, что вы предложили?.. Тогда посмотрите на меня ещё раз… Вы мне противны, и вы это знаете. Пустите меня.       Лилит не выносила происходящего. Она наконец была готова протестовать и кричать.       Жилистая ладонь без переговоров принудила к молчанию.       Сдавливает челюсть, почти втискивается между зубами, глумливо приглашая попробовать кусаться и царапаться. Мобильность изъята, как объект контрабанды.       Лилит шла, чтобы забрать Комори и вернуть камень, но попала в объятия сорвавшейся с поводка благоразумия алчности, не боявшейся наказания или верившей, что наказание достанется жертве. Вампир волочил её, повиснувшую на нём, как на вешалке, кряхтящую в кляп плоти и вырывающуюся, стоило только хвату ослабнуть. Окружение погрузилось во тьму: он закрыл ей глаза.       Леди подсказывала ему, есть ли впереди гости. «Пусто». «Никого нет». «Чисто».       Она запуталась в том, куда вели её решения. Смертная не переживала больше о будущем и о том, что о подумают, если она поднимет шум. Только о том, как высвободиться.       Когда вонзившиеся в демоническую кожу ногти всё же заставили его вернуть обзор, даривший мнимое ощущение какого-то контроля, её ослепили. Зарница проникла внутрь, как белый взрыв, и Лилит зажмурилась.       Началась гроза? Её огрели и она умерла?       Похититель с соучастницей застыли.       — А-а, ой, простите. Даже покидая пределы пространства, где работают другие законы, я забываю выключать вспышку, — незнакомец покачал чёрным прямоугольником — телефоном, направленным на созданную картину, — Она испортила кадр, но это же ничего?       Хоть вечер не был маскарадным, на объявившейся персоне, перегородившей проход, надета желтая маска, в отверстиях которых горели красные огни. Два острых чёрных локона скрестились на лбу поверх, как перекрещенные шпаги. Он упер руку в бок.       Оперный певец неуклюже выпустил схваченную девушку.       — Ты…       — У того, кто заявляет о искусстве, должны быть и пальцы человека искусства. Правда, мои не такие ловкие, как ваши. К сожалению, интернет в этой дыре ловит. Я могу нечаянно разослать её всем присутствующим, вступившим в чат, одним неосторожным кликом. Или может отправить её смазливому айдолу на страничку в личные сообщения? Среди бесконечных признаний фанаток он сможет научиться чему-то полезному и взять пример с достойного образца.       — Я предупреждала моего друга о последствиях. Что ж, я их приму. Что вы хотите?       — Почему бы вам не заплатить мне, чтобы я удалил это фото? Сделайте вклад в будущее.       Мужчина покопался в карманах и без колебаний впихнул ему купюры, будто очнувшийся от наваждения и срочно дающий взятку, чтобы избавиться от последствий.       — А, и отпустите эту девчонку. Дружеский совет. Не за бесплатно.       Дама, вздохнув, добавила денег.       Пока они наблюдали за действиями на устройстве, Лилит поднялась и отряхнулась. Голова вновь закружилась, а пара, с треском сломившая свой сказочный флер из-за звериной прихоти, удалилась. Наверняка в гардеробную.       — Иногда гости теряют голову, — сконфуженно произнесла смертная, — Спасибо вам. Но я не думаю, что могу отплатить вам за «дружескую помощь» сейчас.       — Отплатить? Тебя ж только что чуть не украли… Но ты вроде должна вести себя так или чё-то типа того, — он прислонил ребро телефона к краю нижней губы, — Не благодари. Враг моего врага — мой друг. Я не против протянуть ему руку помощи.        Этого вампира не было среди гостей. И ему не нужно было приглашение. Кто он? Сочувствующий?       — Вы сделали это ради денег? — так, словно то могло о чем-то сказать, спросила Лилит, невозмутимая в пережитом потрясении.       — Нет, но они здорово помогли мне в том, чтобы заплатить за предзаказ игры. Как мило с их стороны.       — А фото?       Он ухмыльнулся.       — Они вряд ли подозревают, что фото можно восстановить. И я сохраню его. На память.