Несбалансированная диета

      Это могло происходить также, как сейчас — в запертых презентабельных кабинетах, спальнях и пыльных чуланах, где, даже если доведется испустить вскрик, он останется неуслышанным никем, кроме пары равнодушных домочадцев, случайно оказавшихся неподалеку.       Это могло происходить на глазах чужаков — только люди машинально вздрогнут от явления естественного для них порядка вещей, к которому они приучены с детства. Некоторые из них сразу отвернутся или взглянут со страхом, редким сочувствием, скопированным презрением, но никогда не задержатся, чтобы поток стороннего страдания не впал в реку их собственного, ибо тогда вода, вышедшая за берега человеческой выносливости, захлестнёт их.       Столкновение с реалиями обращения со смертной прислугой. Ни больше, ни меньше. Никто не станет разбираться, чья здесь вина, ибо факт прост, как дважды два — Лилит человек и она накричала на хозяина.       Они сидели уже около двадцати минут, и в течении них говорил только вампир. Когда он занят выговором, он непреклонен и твёрд, просить пощады бесполезно. Обвиняемая перестала чувствовать покрасневшие колени, упирающиеся в пол, шейные позвонки затекли, позволяя прислонить к груди подбородок и демонстрировать покорность. Он знает это и ждёт, пока она сама попросит начать.       Локти прижаты к туловищу, ладони сложены друг на друга на белоснежном фартуке и чёрной юбке. Это приевшееся сочетание, улавливаемое любой отражающей поверхностью, кажется незнакомым, инородным элементом, который не должен быть навешен ярлыком на неё. Но Лилит отрицает непринятие, ибо всё, что оно могло внести в бремя существования — скорбь.       — Я, держа планку своего воспитания, терпеливо сносил все допущенные недочёты, милосердно считал, что не очень сообразительной девушке понадобится больше времени, чтобы освоиться в новом доме и с новыми порядками, которые легко могли отличаться от нравов твоих предыдущих владельцев, — его рот скрывали сцепленные пальцы, но циничная полуулыбка, не соответствующая ситуации, проглядывала сквозь них, — Отец сам набирал штат прислуги, который будет работать в особняке. Я хотя бы могу представить, чем он руководствовался, нанимая их. Но что именно на него нашло, когда он нанял тебя, и каким образом ты в принципе посмела думать, что твой уровень способен ответить критериям для найма в королевскую семью, выше моего соображения. Скажи мне, что сподвигло на это? Похвала в рекомендации? Тебе нагло льстили.       Лилит не воспринимала слов. Его губы растягивались, сжимались, становились похожи на букву «о», что делало его изумленным, без каких-либо членораздельных для ушей звуков.       Лёгкое беспокойство вызывает плеть у подлокотника. И тот истерзанный черный лоскут в мусорном ведре, бывший платьем, которое она берегла и которое в ответ благодарно хранило водянистый флер времени, когда были вампиры, относившиеся к ней хорошо.       Почему на месте Сары этот строгий и черствый демон?       Кто виноват в том, что происходит сейчас? Горничная, накричавшая на господина из-за испорченной одежды, сам вспыльчивый господин, изодравший её в клочья, его брат, ради того, чтобы развеять скуку, решивший взять её с собой, или леди Адель и Рэй, исчезнувшие и не выходившие на связь с тех пор, как её привезли сюда?       Ответы на приглашения уже пришли, но Лилит ничего не получила. «Винная кровь» перестала быть нужной со смертью молодого господина. Её оставили. Отдали в руки Сакамаки. Обрекли. Равнозначно.       Пусть кто-то другой сделает это, сердце не будет щемить. Кто-то, к кому она совершенно безразлична, кто-то, кого она не наделит особенными чертами, и она сможет невзлюбить его за это без каких-либо сомнений. Ставшая неотвратимой неприязнь вытеснит разочарование и оставит разрушительную энергию злобы вместо истощения.       Четвертый Сакамаки и до этого назвал её «добычей», но только сопроводивший унижение ущерб, коснувшийся слабого места, придал эмоциональную окраску его мнению о ней.       — Очень жаль, я не могу разочаровывать этого человека, — продолжил Сакамаки, сочтя объяснения ненужными, — И не хочу марать о тебя руки. Но и вседозволенности в этом доме я не допущу. Всё, что мне остаётся — лично проконтролировать твой воспитательный процесс и убедиться, что ты запомнишь свой урок.       Как бы смертная не старалась утихомирить возникающий гнев, с каждой секундой лицезрения начищенных ботинок господина Рейджи он только распалялся. Больше она не расправляла плечи и не задирала нос. Достоинство неуместно для смертных, находящихся перед вампирами, но служанка закатила рыхлую печаль цементом стоицизма.       — Итак, ты в полной мере осознаёшь, что ты сделала? — упиваясь вопросом, на который неизменно получит положительный ответ, он поднялся во весь рост, увеличивая разницу между ними. Его малиновые глаза сверкнули из-под очков в обеззараженном свете люстры, кресло в таком положении выглядит чуть ли не троном, который он себе воздвиг, смакуя крошки власти в этом особняке. Лилит произнести что-то раболепное, но не может себя заставить.       — Я повысила голос на господина Канато, — голосовые связки воспроизводят реплики насилу, кающийся полушепот вялым подобием заменяет угодливые фразы, в которых можно было рассыпаться, не избежав наказания, но заработав бонусные очки к тому, чтобы получить снисхождение в дальнейшем: когда-то смертная полагала, что угодит ему, найдёт способ, благодаря которому можно завоевать симпатию младшего брата Шу.       «Если всё так оборачивается, зачем мне вообще нужны вампирские симпатии?» — мысль, оскверняющая всё пребывание в обозначенном кругу, обманчивом комфорте, настигает, когда господин низко, неискренне посмеивается.       «Ваш отец оказал непомерную честь, позволив работать здесь. Мне очень жаль!», «Наказание поможет мне приблизиться к совершенству, это идёт мне на пользу» — ничего из уместного не смог передать её язык, онемевший и не послушавшийся разума. Лилит тупила взгляд вниз.       — Визжала, как невоспитанная свинья, — любезно поправляет он. В поле зрения снова, уже более навязчиво, попадает прут, тёмный и гибкий, с узким кончиком. Второй Сакамаки похлопывает им себя по ноге, глухое постукивание о ткань похоже на звон набата в тишине.       «Скажите это вашему брату» — мысленно съязвила Лилит. Последний крик пребывающего в агонии самоуважения.       — Это моя вина, я знаю, — признала она, не колеблясь.       Иногда его убедительная рациональность, совершенно холодная и извращенно-логичная, заставляет её сомневаться в собственном мировосприятии. Многократные обвинения господина Канато заставляют сомневаться в адекватности и здравии разума.       Рейджи аккуратно повесил пиджак на спинку, закатал рукава по локоть и сдвинул очки на голову, предотвращая их падение от возможных резких выпадов. Без них его лицо ещё более сконцентрировано.       — Я рад, что мы понимаем друг друга. И откровенно надеюсь, что мне не придётся делать этого вновь, — внятно выговорил вампир. Тонкий кончик взметнулся вверх и опустился в ладонь. Лилит заметила, что он снял и перчатки, словно голыми ладонями вампир явственнее чувствовал инструмент экзекуции, — Руки вперёд, пожалуйста.       То, что в теле смертной многие зовут красивым, без сожалений испортит Рейджи. Может, он сам считал, что смертной с родом занятий таких рук иметь не положено. Они, на удивление лишенные следов деятельности, даже неосторожных порезов ножом, которые остались в возрасте, когда обладательнице их было тринадцать или четырнадцать и она только училась готовить, больше подойдут изнеженному вампиру, не утружденному стиркой, мытьем посуды и уборкой.       Он тоже хочет показать ей, где её место. Лишить того, что могло бы сближать их с ними, что делало похожими или ставило на один уровень. Будь то роскошное платье или бархатная кожа на тыльной стороне ладони. Ползай в грязи и надейся на вампирскую милость.       Педант бросает передник чистый хлопковый отрез, толсто сложенный в несколько раз. Это не шелковистый фуляр, которые вампир носит с собой.       — Закуси, — командует господин.       Лилит не хочет, но находит силы заставить себя это сделать. Шершавое волокно грубо трётся о язык, промокая. Она опустила голову и смело протянула кисти, с которых отодвинуты тесные манжеты. Он заносит плеть для удара, чётко и выверенно. Неприятный, мерзкий вкус ткани с порошком распознают рецепторы, но смертная крепко зажимает платок между зубами.       

***

      Снятию перчаток, скрывавших последствия провинности от остальных, со слоёв бинта, наложенного в три или четыре оборота, сопутствовали сложности.       Желая убедиться, что они всё ещё там, Лилит согнула ладонь в кулак, шов натянулся и сморщился, рассеченная кожа под своим укрытием тоже натянулась, края полос, на которых с теплом проступила кровь, будто были готовы разорваться дальше.       Она стащила перчатки за средние пальцы, где оставалось чуть-чуть пространства для того, чтобы зажать его и обнажить совершенно белую на поверхности марлю.       Сложенная рама, из которой вытащили остатки зеркала, прислонилась к углу за кроватью, и в комнатке стало немного больше неуместной свободы, говорившей о том, что из интерьера что-то незапланированно вырвали. На покрывале вытряхнуто содержимое маленькой сумки-аптечки: Лилит разрезала повязку на ребре ладони, чтобы сменить ту на новую.       Пятна, которым уже несколько часов, всё ещё не обратились в грязно-коричневые отпечатки с рельефом бинта, и смешались со свежими. Лишь распространявшаяся магия скрыла её привлекательный запах, когда она спустя несколько ударов смочила материал прута.       Мучительная процедура завершилась, и, лишенная права на поблажку, в остаток ночи служанка вносила свой вклад в подготовку, чтобы уложиться в график — перестирывала принесенные с чердака фактурные кремово-розовые скатерти, на ощупь походившие на карту созвездий, чехлы на стулья и тканевые салфетки с фигурным краем, подобранные для приёма.       Стопки выше её головы переезжали в прачечную в том же порядке, что лежали в шкафах. Пришлось смотреть вбок, когда она спускалась по лестнице, чтобы не пропустить ступеньки.       Раньше, здесь, у квадратных машин, корзин с грязным бельём — двумя общими и несколькими специальными, где одежда уже была рассортирована по типу, цветам и ткани, металлических стеллажей с коробками, бутылками, свободными чехлами и напольной вешалкой на колесах, которую без труда можно транспортировать по дому, например, в гардеробную, было недостаточно освещения. Ровно до тех пор, пока Джинджер не сказали поменять лампочки.       Но, даже если бы здесь оставалась такая же сырая полутьма, напоминающая угрозу сурового вампира отправить Лилит в темницу, если она продолжит идти против правил и откажется сейчас работать, прачечная не страшила её так, как страшил зал с восковыми фигурами.       Из-за резко уколовшей боли увесистый пластиковый контейнер выскользнул из непослушных рук, и порошок просыпался на плитку. Мелкие его частички забились в серую затирку.       Лилит ещё пару минут тупо глядела на выросшую посреди помещения груду, похожую на растоптанную фигурку из белого песка, а сразу после первого казуса перелила кондиционера, пока настраивала режим: несколько подкрашенных липких струек, вырвавшись с ёмкости, сбежали по стенке лотка.       Затем она пододвинула низкий табурет, чтобы апатично уставиться в активно крутящийся барабан стиральной машинки, где начала взбиваться пена. Руки взвыли и тогда, когда она подперла ими подбородок, осуществляя надсмотр над отяжелевшей, потемневшей от влаги ткани, что монотонно прилипала к верху и плюхалась вниз.       Второй Сакамаки был расчётлив: его стараний достаточно, чтобы результат причинял неудобства, и слишком мало, чтобы увечья представляли собой угрозу или делали работу невозможной.       Вскоре она возвращалась туда-обратно, загружая новую партию и вынося старую, уже постиранную, на улицу, чтобы дать вещам, слишком деликатным для установленной сушилки, высохнуть на свежем летнем воздухе. И только господин Субару, испачканный землей и возвращавшийся из сада, застал это постыдное бесчестье, от которого не избавлял даже притворный нейтралитет.       Мчась мимо, горничная спрятала лицо и кисти в душистых складках, словно он мог не узнать её благодаря этому детскому жесту — «если я тебя не вижу, значит, ты не видишь меня».       Хозяин, наклонявший корпус вперед при ходьбе и всегда торопливо проносившийся в коридорах, громко цыкнул и остановился, а она, бросив убогое «здравствуйте», в эту же секунду перешла на полу бег, чтобы не говорить с ним.       Что он мог ей сказать? Что он мог ей сказать, когда их разница в положении была пропастью? Что он мог сказать Юи, такому же слабому человеку, к тому же полному трогательного сочувствия, позволившему бы пограничному состоянию окончательно разладиться, если бы Лилит её встретила?       Всё раннее утро смертная провела на чердаке, в прачечной и возле бельевых веревок. Завтра проведет на кухне. Невообразимо после того, как ей позволили побыть в городе, на солнце, среди прочих людей, живущих своей жизнью, далекой от той, которую вели они.       Когда после чистки зубов она долгожданно откинула одеяло, легла в холодную постель и отвернулась к стене, жжение комка, который нереально было проглотить, не покинуло горла. Эффект пустого однотонного пространства нейтрального цвета, развернувшийся перед глазами, должен успокаивать, но она всё равно не могла сомкнуть их и отпустить мучительные мысли.       Призрачное пощипывание расцарапанной плоти не давало забыть о себе вне зависимости от того, куда деть руки — рядом с лицом, на подушку или поверх туловища.       Все его укусы заживали быстро, словно тело отвергало любое подобное вмешательство, но касания плети останутся с ним надолго, если, преодолевая отвращение и неловкость, не уговорить кого-то из вампиров дать слюны, усиленно оказывающей целебный эффект, и наполнить флакон.       «Стоит только представить это… Они посмеются надо мной» — Лилит повернулась на другой бок. У окна послышалось точечное постукивание о стекло.       «Но мне всё равно придётся попросить господина Рейджи о паре алхимических компонентов» — оторвала она голову от подушки, поглядывая на контур ценного растения за занавеской, и решение пришло само, — «Листья всё ещё мандрагоры дороже, чем то, что нужно раздобыть. Я могу предложить их ему».       Она отвлекалась на мысли о бытовых делах, насущных проблемах, выстроенных в ряд по стадиям, с преодолением которых оформление, выбранное для одного из тортов, воплотится в реальность, но ничего из этого не унимало тревог.       Когда «винная кровь» пытается уснуть, и сознательное становится вторичным, выходя из-под контроля, они возвращаются.       Господин Канато обнимал смертную, изнывая от миражного холода. В комнате с куклами взаправду всегда холодно – Лилит сама чувствовала когти этого духа, избавлена от которого была лишь одна настоящая игрушка. Праздник увядания. Пожилая женщина с маками.       У неё отсутствуют воспоминания. Что-то из них, формировавшее страхи, кажется, вовсе не принадлежит ей. Боль приносит даже не случайно вспомнившееся события, а что-то отсутствующее, что она не помнила, что не существовало для неё. Не способно болеть то, чего не существует.       Дребезжание снаружи, сначала служившее фоновым шумом, становится настолько настойчивым, что исключает любую вероятность случайности возникновения этого звука и заставляет её раздраженно сползти с постели.       Она отодвинула скользкую тюль вместе с гардиной, сместив дурное настроение, подпитываемое плохим сном, на неё, провоцируя стон карниза и скрип пластиковых крючков. Золотистые лучи устремляются сквозь окно, Лилит видит окружение особняка и мельтешащую чёрную кляксу, непостоянно кружащую перед ним до тех пор, пока она не замечает, что смертная в недоумении обратила на неё внимание.       Угольное создание опустилось, нагнуло круглую пернатую голову, широко раскрыло клюв, только что использованный, чтобы помешать расстроенной горничной, прислуживающей демонам, отдохнуть, и гаркнуло, что есть мочи, будто было чем-то недовольно. Лилит бросилась отгонять надоедливого ворона, мешавшего предаваться унынию, но он сам слетел вниз.       Ноги только успевают приблизить к кровати, как стук раздаётся вновь.       — Что ты от меня хочешь? — грубо спросила она, испепеляя птицу взглядом. Та уже не подавала никакого сигнала: клюв заняла неброская цепочка, ловившая отблески. Лилит на секунду оторопела, затем вздернула брови, и, зная, что её так плохо слышно, лихорадочно скрестила на губах указательные пальцы, призывая быть тише, пока она возилась с щеколдой.       Он оказался мужчиной. Рослым, с широким носом, на котором отпечатался блик, и причудливыми ушами, свойственной его расе. От смятой одежды пахло смесью болотной тины, плесени и чего-то стухшего — так по своим ощущениям смертная описала непередаваемый запах Ротигенберга, сложив ладони на груди, чтобы не дать им зажать нос.       За исключением самих земель изгнанников и рабства у других рас их можно найти в потаенных углах у порталов общего пользования, местность вокруг которых напоминала ярмарку или вокзал с нескончаемым потоком демонов, где главенствовал хаос, неразбериха, и где никогда не было скучно, хоть голоса обсуждали одни и те же вещи — новости и транспортировку багажа. То, в чем Сакамаки и семье, к которой принадлежал господин Коу, повезло: у них были личные туннели.       Гули, на которых прохожие если и обращали свой взор, то только с брезгливостью, оказывали почтовые услуги задешево, перевозя письма и мелкие посылки.       Лилит на всякий случай уточнила своё имя, чтобы оно совпало с именем адресата. Гуль передал конверт, и она приняла его с трепетом в сердце. Он не очень плотный, но этого и знакомого почерка уже довольно для того, чтобы пробудить надежду. Бумага совсем не пахнет так, как низший демон, её доставивший.       — Вас приходится долго ждать, — упырь говорит безэмоционально, используя английский, диалект которого тяжело воспринимается, но он всеми силами показывает, что с человеком иметь дело ему приятнее.       — Я сейчас заплачу, секунду.       — Оплачено. Велено ждать ответ. Когда?       — Не уверена, — сказала она, робея перед загруженностью дней, хотя она так желала ответить скорее, — В это же время, через трое суток. Возле деревьев за садом.       Незнакомец, посланный кем-то из соратников, кивает, прежде чем обратиться обратно и выпорхнуть в открытое окно, словно его тут и не было. В качестве свидетельства его пребывания остаётся конверт, и, не протянув ни минуты, пальцы разодрали его, чтобы достать содержимое, а сама Лилит отодвинула стул.       «Опустим формальности, Лилит, и перейдём к тому, чтобы медленно ввести тебя в курс дела, как я и обещал.       Я не обвиняю тебя в произошедшем (произошедшем, потому всё указывает на правдивость моей теории) — это моё допущение, раз ты, привыкшая, что тем, кто не обращается с тобой жестоко, можно доверять, не была предупреждена не писать ничего компрометирующего в письмах. Хотя бы в первом. Или этому поспособствовала растерянность?       Избавимся от посредников. От фамильяров, помощью которых привыкли пользоваться наши дорогие друзья, и от девушек, что, вопреки тому потенциалу, которым обладают, добровольно решают выслуживаться перед королевской семьей.       Сюда же относится причина задержки. Извини, если заставили тебя беспокоиться. Я планировал пользоваться услугами низших демонов, но гуль, изначально выбранный на эту роль, вызвал у меня подозрения, и пришлось найти другого кандидата, в котором я буду уверен. Они часто служат личностям сомнительным.       Ты просила передать благодарность за сок. Бутылку запаковали так, чтобы любое вскрытие было заметно. Значит, посылку либо принял кто-то другой, либо кое-кто, о чьей личности я догадываюсь, постеснялся вскрывать то, что подписано от лица хозяев дома. Она аккуратна. Но, держу пари, ты не получила письма, которое Шелла отправляла вместе с ответом на приглашение. Я вычитал его, там нет ничего неоднозначного.       Речь затронет Элеонор де Лафайетт, дочь Базиля де Лафайетт, племянницу Мерси и Сесиль де Лафайетт (хоть какое-то из этих имен тебе, право, знакомо и без моих объяснений), так мило выдавшую себя в том, как она запечатала конверт заново. Признаю, меня чуть не провели.       И я честно полагал, что с тех пор, как она открыто примкнула к роялистам (хотя я уверен, что ей это сейчас многого стоит, ха-ха!), она приняла предложение КарлХайнца и осталась работать в его лаборатории в демоническом мире. Иначе бы я честно перестраховался.       Эта молодая леди наверняка хочет приложить руку к контролю над ситуацией, но она не унаследовала ни пробивного темперамента могущественной бабушки, ни выдержки отца или прагматичности тёти-алхимика. К тому же, она всегда ищет авторитет, потому управление ей не под силу.       Имея номинальный доступ к информации о винной крови, Элеонор была ребёнком, так что я не уверен, что она ею интересовалась. Но, даже если и так, не вступай с ней в конфликты и не делай из неё себе врага. У тебя не было врагов. И надеюсь, что не появится.       Потому что я не представляю, что могло бы мотивировать её выступить против короля.       Мы не обсуждали с тобой его мнение по этому поводу. Но для тебя уже не секрет, верно, что весь твой переезд одобрен королем. Карлхайнц, до которого дошли пересуды, был очень тронут твоими взаимоотношениями со старшим сыном Имаи, и пожелал принять тебя в свой дом.       Но я не думал, что что-то вынудит такого осторожного человека, как ты, дать себя укусить. Твоя кровь и запах непривлекательны при воздействии магии. Значит, ты сняла подвеску.       Было ли это влияние полнолуния? Причины уже не важны для дальнейших действий, но нужны обстоятельства, которые ты упустила. Это однократный случай? Господа или прислуга? Первые должны иметь больше влияния на тебя, так что, вероятно, они. Кто именно из Сакамаки тебя укусил?       Знаешь ли ты, что человек с винной кровью разный на вкус для каждого вампира?.. Это я к тому, что никто в здравом уме не станет это разбалтывать, чтобы не иметь на неё конкурентов (не то, чтобы я говорил, что Сакамаки находятся в здравом уме по человеческим меркам).       Инцидент не помешает тебе привести в исполнение просьбу. Узнать о его сыновьях так, как узнал бы друг, но не шпион. Я утвердил это приглашение через Адель, потому что знал, что именно ты справилась бы с задачей.       Но с укусившим придётся ладить. Вам теперь должно быть легче ужиться с друг другом. Это преимущество даровано тебе.       Если же ты боишься, что произойдёт что-то серьёзное, напиши об этом, и ты можешь связаться со мной немедля – я попрошу проверять почту в оговоренных местах ежедневно.       Шелла и Сара приложили много усилий, чтобы попытаться уговорить Имаи пойти на приём и избежать обсуждений, но их госпожа отказывается. После того, как хозяйка отошла от испуга, она перестала ходить в гости и контактировать с ними. Она не спускается к приёмам пищи, поэтому камеристка оставляет поднос с едой и кровью у дверей спальни, но стакан всё равно остаётся наполовину полным, а блюдо целым. Изредка разговаривает с младшим сыном, не посещает могилы. Наверное, боится выходить.       Мы взяли одну девочку-служанку из пансионата. Шелла говорит, что с того инцидента и твоего отъезда в доме стало очень тихо, вопреки тому, что господа не уехали на лето в человеческий мир, а новенькая очень забитая, но здесь ничего не поделать: Адель старается устраивать в места с терпимыми условиями работы тех, у кого меньше всего шансов на выживание. Таких почти нереально перевоспитать, но можно добиться того, чтобы они не шли навстречу другим демонам. Хотя, может, продлевать такую жизнь — это ещё более жестоко. Как думаешь?       Но мы и делаем всё это, чтобы избавить людей от демонического гнёта. Именно потому ты здесь. Как только всё закончится, я сделаю подарок для тебя.       Начни потихоньку передавать мне подробные сведения о том, что происходит в доме, без того, чтобы навлечь на себя неприятности. Можешь рассказать мне о взаимоотношениях в их семье или с жертвой, живущей с ними — это мне интересно. Ты, верно, не общаешься с ней, как не общалась ни с кем из смертных. И не следует. Это мой совет.       Ещё, если возможно, перечисли мне всю прислугу. Как они общаются с хозяевами? Как с хозяевами общается Элеонор?       Напоследок — постарайся никому не доверять и быть наблюдательнее. Я желаю тебе удачи.       — Рэй.       P.S. Я сейчас в человеческом мире. Как тебе манхва?»       Пробным впечатлением становится радость и облегчение – её простили за ошибку.       Она перечитывает письмо ещё раз. Затем ещё. Ровно до тех пор, пока не классифицирует осадок как озадаченность, информация не складывается в цельный образ, а вопросы и несостыковки не обретают формулировку. Буквы занимают много места, но Лилит почти не видит однозначного порядка действий, а тот, что дан — мутный и уклончивый.       «Тронут отношениями со старшим сыном Имаи. Король тронут моими отношениями с молодым господином».       Смертная не зная, что так злило её, затмевая всё прочее.       Озадаченность трансформируется в разочарование. Разочарование в недоверие и опасение. Всё, что она делает, не без доли беспомощного гнева избавившись от письма и вернувшись в кровать, — это ищет оправдания для тех, кто даровал ей чувство общности в стремлении к какой-то абстрактной благой цели.       Сочинение Лилит заняло бы шесть или семь листов, если бы она села писать. Однако, как только негодующего автора сморило, яркость и четкость предложений бесследно пропала, и к вечеру она уже не помнила, что так красноречиво описала.       

***

      Вавилоны взбитых сливок пали, стекая со стопки крепе, ягодная композиция утонула в утратившем очертания креме, медленно окрашивающимся в их соке. Братья, находившиеся с вампиром на завтраке, давно приступили к еде, он же не прикоснулся к своему десерту.       Их связывали кровные узы. Статичный кадр уловит их в каком-нибудь удачном мгновении, придаст весомость местами схожим контурам лица, скорректирует удачным мгновением или ракурсом, спрячет дефект. Динамика — разоблачит их шаткость, то, насколько крошечен тлеющий с каждым прожитым годом уголёк того, что объединяло членов одного клана.       С рыжим ловеласом, полным сладострастных ужимок и занятым больше осмыслением неостывших воспоминаний или бурных сюжетов, чем поглощением пищи, и с тем напористым грубияном, одержимым первенством и одерживающим победы, а сейчас уплетающим солидные сэндвичи, он когда-то делил одну утробу.       Делил в детстве кровать несмотря на то, что у каждого из них была отдельная комната, делил игрушки, соглашался принимать участие в подвижных играх, пока окончательно не принял, что слаб в них, делил книжки, делил наказания за решеткой и внимание матери.       Кажется, за время, сменившее как минимум пару поколений людей, больше не осталось того, что он мог с ними делить.       Канато исправно держал спину прямо на протяжении первых десяти минут от начала, почти не придерживая Тедди; разве что немного, чтобы он не свалился с колен.       Разница в росте бросалась в глаза: средний из тройняшек не дотягивался даже до двух других. Самый низкий.       Юноша ссутулил плечи и сполз со стула, угрюмо глядя в тарелку. Словно ему скучно.       Руки сделали это без ведома хозяина — сжались на животе плюшевого медведя, рассеченном потайным швом. Шов натягивался с давлением на замшу и давал абрису предмета внутри, уже опустошенного, стать очевидным. Когда-то он безосновательно воспроизводил это движение, и его разум не сразу замечал, что Тедди не был рядом.       Никто из присутствующих не смотрит на то, чем он занят. Неважно, в какие крайности он впадёт — всего лишь издержки натуры, клеймённой чудаковатой и склонной к перепадам настроения.       Канато тихо предложил своему компаньону сладости, но, естественно, тот отказался. Если Канато не хочет это есть, Тедди не хочет тоже.       — Э-э, истеричка, ты чего ревёшь, — нахальный Аято, остановивший сэндвич на пол пути ко рту, бессилен перед средним. В вампире отразилась смесь недовольства и безысходности. Он сетовал на то, что ему не дают насладиться вкусовым сочетанием, — Аппетит портишь.       Они невольно обращают на него внимание, когда его лицо становится мокрым. В какой-то отрезок, который он не уловил, десятилетиями продолжая заставлять себя рыдать по требованию, это постепенно походило на кран, разбалтывающийся всё сильнее и сильнее.       Контроль над признаком негативных эмоций, трудноосуществимый с самого нежного возраста, утрачен, и тот являлся тогда, когда дитя ночи их не испытывало, а жизнь не диктовала пользоваться доступным инструментом — вызываемыми усилием слезами.       Следствие грусти переквалифицировалось в её причину.       — Братец снова за своё, — засвидетельствовал Лайто. Капли через раз скатываются с подбородка прямо на клубнику вместо головы Тедди, — Если ты хочешь солёной еды, использовать соль было бы эффективнее, что думаешь, нфу-фу? Я передам!       Рейджи смерил рыжего всего одним взглядом, чтобы тот безразлично хмыкнул и убрал локти со стола, прежде чем замолкнуть.       Бесспорная порядочность, соблюдение этикета, шедшее против любых ситуаций, и ревностное желание искоренить чьи-либо изъяны не обеспечили признания даже со стороны младших, а послушание их вытекало из нежелания слушать нотации. Он был самым ответственным, все Сакамаки косвенно находились под его патронатом, и только Канато остро чувствовал, что отношение к нему было немного иным — попустительским, невзыскательным, в сравнении с контактом с другими братьями опекающим, будто средний из тройняшек нуждался в воспитании.       Таков был Рейджи. Сервиз, идеально вписывающийся в обстановку — не слишком броский, но и не скромный, надраенные старые канделябры, появляющиеся изо дня в день, свёрнутые треугольниками салфетки — гармония, эстетика точности, доводящая простоту до элегантности. Установленная планка.       Даже если бы демон, внешне похожий на мать, перевернул стол, растоптал всю конвенциальную, ограниченную красоту, возведенную по указке старшего, тот бы сохранил свою снисходительность к его ярости, потому что такой поступок соответствовал ожиданиям, которые возлагают на истеричного вампира. Красота желанна, она порицает, указывает на низкий уровень, хотя сама недолговечна. Для него нормально испытывать страсть к её разрушению.       Канато, смахнув беспочвенные слёзы с покрасневшей кожи рукавом, взял вилку и снял хлопья неоднородного, красновато-белого шантийи, свалив его в одну отдельную кучу с ягодами и окончательно уничтожая соблазнительный вид блюда. Аято замечает тень злости на его лице и улыбается, дразня:       — Твои круги под глазами темнее обычного. Ты что весь день делал? Сидел в своем зале и жаловался куклам на жизнь? Ешь давай, ты дохлый как жердь, не позорь Великого Меня родством с дистрофичкой вроде тебя.       — Потеряйся! — отбрил четвёртый Сакамаки.       — Хватит, — лаконично вставил брюнет, — Хоть он и выглядит так, его тело в порядке.       — Верно, братец, полно тебе, не нужно провоцировать, — Лайто топорно перевел текущую тему, не пытаясь вплести другую изящнее, — Вчера мне кто-то оставил анонимную любовную записку на парте, пока я был на перерыве, разве не ми-ило? Интересно, а сегодня я получу весточку от моей поклонницы?       — Опять про этих девок, — сцедил Субару.       Периодически Канато ощущал, что терпеть не может их всех. Даже самого ленивого и беспечного вампира, мешавшего существованием разве что Рейджи и редко благоволившего открыть рот для разговора.       — Что случилось, Канато? Почему ты плачешь? — девушка, оживившись, спрашивает робко, боится встретиться с ним взглядом, однако, уже тянется в карман, чтобы предложить ему розовый платок.       Она выделяется в их компании. Неподдельная чистосердечная улыбка, пластичная мимика, неуклюжие и нелепые движения, словно девушка за все свои семнадцать лет не до конца овладела своим телом и не знает точно, как себя вести. Доверчивая и альтруистичная натура. Ностальгический запах и вкусная кровь.       Ни отсутствие пленительной красоты, включавшей густые ресницы, вносящие акцент на цвет радужки, пухлые губы любого приятного красноватого оттенка, различимый изгиб талии и длинные локоны; ни отсутствие врожденной грации и выученных манер не препятствовали тому, чтобы она была выбрана отцом и отделена от мира. Как цветок, пересаженный к ним на холод из теплицы. Тепличные цветы легко погубить, как и принцесс без рода и роскошной одежды.       — Не нужен ему твой платок, оладья, — он перехватывает предмет в её руках, швыряя его на стол, — Четырехглазый, я ухожу. Вы идете?       — Конечно. Завтрак окончен, — согласился Рейджи, не глядя на время. Большая часть сидевших за столом поднялась, четверо ушли сразу, не дожидаясь замечаний. Девушка сидела на месте, Рейджи вздохнул, и в голосе его звучало снисхождение, — Канато, у тебя полчаса. Пожалуйста, соизволь прийти в лимузин вовремя. Идём, Юи.       Комори помешкалась, прислонив сложенные руки.       — Снова жалеешь меня?! Не слышала, что сказали? Скройся с глаз!! — вспылил он. Юи с грустью удалилась вслед за его родственниками.       Никто посторонний в этот день не присутствовал за завтраком, не будет присутствовать за обедом или ужином — вся прислуга занимается уборкой и подготовкой, позавтракав раньше их. Как только он выйдет, кто-нибудь ненадолго появится в столовой.       Ему самому было неясно, почему он так зол. Палец коснулся дряблой поверхности с липким следом от растекшихся взбитых сливок. Остыли.       Канато поднял десертный нож с тупым остриём, целясь сквозь стопку крепе в середину тарелки, но замаха, рассчитанного на фарфор, мало для того, чтобы погрузить прибор в скатерть и стол. Он хмуро застыл, не спеша искать пропажу.       — В чем дело, господин Канато? — старшая горничная вернула посуду, поставив её дальше от вампира. Она снова использует телепортацию, чтобы досаждать ему, — Вам не нравятся ваши crêpe?       Она обходит стол, чтобы остановиться напротив, придирчиво разглядеть его, расстроенного из-за вещи, которой ей наверняка казалась мелочной.       — Это не то, что я хотел, — нож с глухим стуком принимает горизонтальное положение невпопад, в случайном месте на столе, чужеродный среди идеального порядка.       — А с ними что же не то? Или перехотелось? Вы знаете, о любых проблемах следует докладывать, — уточняет Элеонор. В отличие от него, она отлично вписывается в этот уклад, в этот образ жизни. Умеет находить общий язык с его братьями лучше, чем он, — Позвать Лилит?       Служанка стояла, свободно положив руку на спинку стула. Она не позволяет себе сидеть в его присутствии без разрешения, как и с любым другим хозяином. Диалог извечно натянут, как струна, он хочет накричать на неё, чтобы она тоже оставила его в покое, но девушка обязательно вежливо поклонится и выйдет, не обронив ни одного обвинения в ответ. Никакого хаоса.       Создание ночи с пурпурными волосами мрачнеет. Элеонор знает обо всём, что происходит в их доме. Почти обо всём. Он никогда не вдавался в дела, его вовлеченность стремилась к нулю, что совсем не мешало ему беситься из-за её осведомленности по части их образа жизни.       — Я позову, — говорит она за него, — Пусть уберёт посуду, если вы закончили.       В ней слишком много ненавязчивой статности для прислуги. Канато неизвестна её причина нелюбви к нему, вспыхнувшая несколько лет назад и не утратившая актуальности, как и подобает какой-нибудь глупой вражде, но он фанатично ответил ей тем же самым, едва служанка продемонстрировала свою возникшую антипатию, словно всегда подозревал в ней неприятельницу.       — Ты не нравишься нам с Тедди, — признаётся вампир вместо того, чтобы съязвить. Чересчур безлико для его характера. Крик часто застревает, когда они остаются наедине. Здесь также было что-то, чем владеет она и чем не владеет он.       Старшая горничная замедляется у выхода. Но даже понимая, что никто её не видит, она не допустит победной ухмылки.       — Примите мои извинения за злоупотребление вашим состраданием. Я буду стараться над качеством моей работы, чтобы однажды смочь вам угодить.       Он думает недолго, прежде чем сухо дополнить:       — И твоя тётушка мне тоже не нравилась.       Элеонор по-прежнему держится приветливо. Демон ощущал себя униженным от одного присутствия этой девушки: ещё никто не становился очевидцем её слёз, а его глаза же, напротив, постоянно были влажными. Какая слабость.       — Зато вам нравился Виктор, — коротко молвит она в непритворном разочаровании, но тон её переключается на брезгливый, — Здравствуйте, госпожа Комори.       

***

      — Вот так всё было… Я просто забыла платок, — заверила Юи, закончив рассказ. Лилит приходилось прибавлять шаг, потому что собеседница шла по особняку торопливым темпом, помня, что ей тоже нужно быть в лимузине через двадцать минут, — И потому предложила позвать, раз я там, — она нервно смяла ленту банта, будто думала, что её слова не сочтут правдой. Речь уже показалась завершенной, когда она внезапно добавила, осмелившись на дерзость, — Она не очень дружелюбная…       Жертвенная невеста опомнилась, ни то решив, что её могут понять превратно, ни то от того, что высказывание кажется спорным.       — Нет-нет, не то чтобы я хотела сказать, что она плохо воспитана… Эта девушка всегда здоровается со мной и иногда мило улыбается, но мы не разговариваем. Если я спрашиваю её о чём-то, она отвечает либо жестами, либо одним или двумя словами, и когда она начинает говорить со мной, у меня мурашки по коже бегут, — посетовала Комори, — Прислуга вроде обходительна со мной, а вроде и ведёт себя так, будто меня здесь нет. Просто она вежливее с братьями. К тому же она...       Юи жаждала поведать о чём-то ещё, но удержала язык за зубами. Чаще всего она делает вид, что ничего не происходит, и другая смертная подыгрывала. Жалобы на незавидную долю преподносились завуалировано, маленькими порциями, проскакивающими в диалоге как дополнение. Она приучена, что никто не обращает внимание на то, что она говорит.       Лилит же её слышала. И противилась избеганию, тому, что проще послушаться Рэя и отстраниться, чем наблюдать, как она волочит своё ярмо, впивающееся в плечи. Но и попыток что-то изменить она не предпринимала. Битвы между двумя сторонами в ней слишком часто приводили к ничьей.       — Вчера доносился шум, — не очень осторожно подвела Юи к тому, что хотела спросить, — Кто-то кричал. Не разобрать, что именно, просто…       — Ничего страшного, — Лилит старалась меньше говорить и больше слушать, чтобы беречь силы, и быстро отвлекла её, — Я буду занята всю ночь, но после того, как господа лягут спать, планирую задержаться на кухне и заняться одним тортом. Если вам интересно готовить вместе, вы можете присоединиться, но это займёт много времени. У вас скоро экзамены, я не могу кощунственно красть ваш отдых.       Она вымученно улыбнулась. Когда Комори перестала занимать чем-то пальцы, оставив в покое одежду, служанка отметила, что они дрожали.       — Конечно! Тогда увидимся позже, — задала она радостную ноту, спрятав трясущиеся конечности за спину, одна рука обхватила запястье другой, приказывая ей угомониться.       «Виктор?.. Да мало ли Викторов существует среди демонов и среди людей?» - пришло на ум содержимое записки.       Они разошлись.       Захватив поднос, Лилит переступила порог столовой. Разговор вампиров не был прерван вместе с повествованием жертвы, осознанно или не очень посвятившей горничную в творящееся, и один из них сменил позицию — Канато опёрся на столешницу, скалясь, давая расценить это как выпад, неожиданный для самого себя, раз он разрешил своей ненаглядной игрушке очутиться на полу.       Старшая горничная, иллюстрируя неподробное описание Юи, подправленное воображением, находилась на месте, из почтения дождавшись того, чтобы лично передать дело Лилит, хотя у неё было меньше всего свободного времени в эти дни.       Только после она ушла, опрокинув масло в огонь и создав для господина повод думать, что его передают под присмотр другого взрослого, боясь оставить одного, будто неразумное дитя.       Тонкие блинчики, отодвинутые к центру, точно того, кому их предложили, от них тошнило, самой естественной для них формы — круглой, легко вписывающейся в сковородку. Без ухищрений, без ажурных завитков, не изображающие ничего, кроме отсутствия прежней инициативы в их создании.       Роль истца, призвавшего к ответу, для него характернее, чем роль зрителя. Но Канато не выдвинул обвинения, давая время на самостоятельное размышление, пока он наклонился, чтобы подобрать Тедди и усадить обратно, обстоятельно стряхнув видимый ему одному мусор с жилета. Никто из живых не удостаивается такой ласки с его стороны.       Потом ничего не происходит. Только Лилит суетится в полной тишине. Особняк настолько глух и безжизненен, что, если кто-то и звонил в колокольчик, звон его был слышен всюду.       Канато досконально не вдаётся в то, что считает второстепенным, не вдаётся в чужие эмоции. Он чудовищно плох в интерпретациях. Но вампир интуитивно улавливает изменения. В обстановке, в отношении, в тех, кто находится поблизости. Даже если это пустой и незначащий штрих.       Юноша не уходил далеко от истины в некоторых суждениях. В противовес другой смертной, гармония в сочетании мыслей и выражения на лице – исключение в случае Лилит. Однако, благодаря этому безотчётному чувству, он понимал если не причину, то явственно созерцал наличие несовпадений с тем, как всё течёт в привычном порядке.       — Эта еда выглядит примитивной, — как ни в чём не бывало сердится парень, сквозь безразличие говоря с той, кого признал ненавистной ему, будто не выдержал и отступил от первичного стремления саботировать смертную, — Ты же не рассчитывала, что мы с Тедди будем это есть?       — Я строго следовала предъявленным мне требованиям, поэтому не понимаю, о чем вы, — повторила она. Канато знает, что это правда, но правда не имеет веса, когда его каприз остался проигнорированным, таким же, какие игнорировались или выполнялись с неохотой прочей прислугой.       — Смеешься надо мной?! — его побагровевшие щеки, то, как вампир задыхается, едва ли передает бурю, испытываемую, когда он переживал деструктивную эмоцию. Господин мог имитировать печаль, однако, этот отклик его сердца, напоминавший извержение вулкана, неподкупен.       Лилит подошла. Довольно близко, при желании он легко может замахнуться, как вчера.       — Вы не ребёнок, господин Канато, чтобы так себя вести, правда же? — она использовала его риторику очень несмело. Он не хотел, чтобы к нему относились как к ребёнку, — Вы достаточно взрослый, чтобы не терять контроля из-за пустяка.       Четвертый Сакамаки восприимчив к переменам.       — Я не могу заниматься тонкой работой сегодня, мне тяжело управляться с шприцом, — бинт показывается из-под перчатки, оттянутой без гордости получения жизненного опыта и без стыда увечья. Лилит наклонила корпус настолько низко, насколько смогла, — Вы были правы вчера. Непозволительно надеяться, что вы меня простите.       «Вы потеряли моё расположение» — не выказывая обиды, донесла она до него безмолвно, через все извинения и раскаяние, никак не натягивающееся дальше положения маски несмотря на всё самовнушение. В сущей мелочи, на которую никто из других братьев бы даже не посмотрел.       — Если надумаете пить кровь ужасного человека, — челюсть сводит, но всё же она давит из себя эту реплику, — право на неё всё ещё у вас. Буду рада вам служить.       Вероятно, от того, чтобы стать экспонатом в той комнате, её отделяла лишь хлипкая, как лист бумаги, стенка его нежелания возиться с её трупом.       — Вернись сюда, пожалуйста, — шустро догадался вампир о её мысленном отсутствии, но не о том, что ей стало нехорошо, — Ты должна слушать меня, когда я разговариваю!!       Первой в качестве особого проявления признательности на пол летит стопка крепе. И всё то, до чего он может дотянуться и загрести.       Ряд тарелок спадает с наклонившейся поверхности, теряют равновесие тяжелые канделябры, свечи покидают свои места, тухнут, стукаясь о пол, вода и чай заливают остатки пищи, стулья напротив со скрипом сдвигаются, принимая на себя тяжесть перевернутого стола, прежде чем накрыться задравшейся скатертью.       Это не первый раз, но Канато делает это так, будто мечтал об этом всю жизнь.       «Я понимаю твои чувства, Канато, но не нужно устраивать погром» — то, что скажет ему Рейджи, когда узнает.       «Какая ценность в этих дурацких вещах?!» — неизменно прозвучит ответ.       Отойдя, чтобы не попасть под огонь, Лилит абстрагировано смотрела, как господин прибавляет работы.       

***

      За целую ночь служанка пресытилась нахождением среди кухонной гарнитуры, загроможденной грязными досками с наточенными ножами, остывшими противнями, от которых ещё пахло вином с ветчиной, мисками с засохшими смесями, в конце смешавшихся с другими такими же и образовавших единую массу. Использованные кастрюли и сковородки сложены одна в другую, экономя место - критически важный ресурс в условиях выполнения масштаба предстоящей программы.       Заботливая рекомендация уставшим коллегам отдохнуть — подношение, принесенное под предлогом того, что Лилит ещё полна энергии, дана в уверенности, что рабочее пространство перейдёт в её распоряжение на несколько часов.       Она выглянула в окно возле плиты, забрызганной соусом с лопатки, неаккуратно направляемой туда-сюда: к широкой сковороде подбегали в перерывах между другим делом, чтобы помешать содержимое или добавить следующий ингредиент. Сегодня занимались холодными закусками.       Вместо проявляющегося солнца показался только тонкий слой серых облаков, а в стекло врезалась крохотная капля. Непоседливую обильную листву кустарников и деревьев словно покрыли эпоксидной смолой. Глянцевая, потяжелевшая от наносящего удары дождя, она склонялась, прижимаясь к веткам и теряя объём. Безрадостное зрелище.       — Извини, я должна была прийти позже, но…       Юи извинялась за всё. За безобидные слова, за присутствие, за своё существование. Её сарафан на толстых лямках, накинутый на тело, предназначался для выхода на улицу, но она ходила в нём здесь, стесняясь носить комфортную домашнюю одежду. Он показывал хаотичные следы клыков, только что проделанные или полузажившие — складываясь вместе они рисовали причудливую, заразную болезнь или странное украшение, а синяки, опоясывающие запястья, издалека возможно принять за браслеты. Она забыла или не успела накинуть что-то поверх.       Лишь руки, прислонившие к себе два учебника и тонкую книжку, без единого нюанса, и из-за них Лилит вспомнила, что сама забыла достать перчатки.       — Опять обнаружили тройняшек в своей кровати? — игнорировала служанка взгляд на свои кисти, — Зато есть возможность уйти, не разбудив их. Не так, как когда вы засыпаете в одиночестве, а просыпаетесь вместе с тремя вампирами и не можете встать, чтобы пойти в ванную.       Она мотает головой.       — Нет, я хотела прийти раньше и доделать домашнее задание прямо здесь. Но тут столько всего, что нужно сделать, что я лучше помогу тебе, — Комори положила учебники на свободный уголок, потеснив кружки с плотной кофейной гущей и чаем. Вариантов за что взяться было так много, что она не знала, куда себя деть. Изо всех сил Юи пыталась принести пользу, даже если её суета мешала хладнокровию в отношении последовательности в каком бы то ни было деле, — Сядь, ты же и так всегда занята, работать себе во вред плохо. У тебя же…       — Всего несколько царапин, — Лилит остановила её, наивно надеясь, что это уймёт её беспокойство, потому что оно ей не нравилось, как не нравилось это постоянное, порою ненужное самопожертвование, — это не приговор.       — Если это Рейджи, то очень неприятно, — возразила жертвенная невеста.       Второй Сакамаки после школы тоже принимал участие в суматохе. Спокойно руководствовал и помогал, ускоряя процесс, пока Лилит пыталась приноровиться удерживать инструменты с учетом перманентных неприятных ощущений.       — Вам досталось?       — Один раз, — протараторила Юи, и живость сошла с её щёк, — Я нечаянно уронила фарфоровую чашку. Разбилась вдребезги, хотя упала на ковер. Весь черный чай оказался на нем. Чай был крепкий, и, как назло, на этом цвете всё было видно. Рейджи вышел из себя… До этого его отчитали за прогулы братьев…       Она жарко повествовала о том, что было понятно с самого начала: благовоспитанные вампиры, вампиры скрупулезные и придирчивые, тоже могут совершать зверства, и ни единое их слово о том, что они преуспевают в удержании на цепи своего вечно голодного, ненасытного хищника, падкого на слабость и хмелеющего от запаха капли крови, не является абсолютной истиной.       — Хорошо, хорошо, давайте не будем об этом. Можете помочь, если хотите и есть силы, — уступила горничная её порыву.       Скрепился намеченный договор — «когда мы здесь наедине, вампиров и того, что они делают, не существует».       Смертные разбрелись, чтобы скорее избавиться от бардака. Раскрытые продукты закрывались и перемещались на своё место. Отмытые тарелки насухо вытерлись полотенцами, встав в стройные ряды, а более крупная посуда заняла конец очереди, сварливо возвысившись у края раковины, точно кто-то несправедливо пролез в очередь вперед неё.       Кухня становилась больше в несколько раз, и пасмурная погода теряла своё влияние на общий угнетающий вид, возвращая законный уют безопасного чертога.       Дочь священника управлялась быстро, ничуть не отставая от ритма Лилит, умудряясь совладать с тем, чтобы рассказывать о привычных ей вещах, сохраняя порядок в рассказах и не забывая, где она остановилась, если что-то завладевало её концентрацией, и тем, чтобы оставаться такой же резвой в уборке.       Слушать о делах и событиях в академии всё равно что разглядывать журналы — приподнимать завесу, отделявшую Лилит от людей. Ведь, что ни говори, она находилась за пределами этого круга, очерчивающего их мирок, но с налетом зависти от того, насколько осязаемым это могло бы быть для представительницы «винной крови», сложись всё иначе, в отличие от приукрашенных картинок глянца.       Такое беспричинное воодушевление в ней заражало энтузиазмом. Лилит даже на секунду почувствовала, что будет безразлична к тому, что скажет Элеонор, когда она вынесет готовый торт ей на суд, а после старшей горничной, возможно, получит одобрение от второго Сакамаки, ведь, каким бы суровым он ни был, он мог оценивать объективно, беспримесно объективно по части его собственных мнений.       — Ты говорила мне о английских балладах, помнишь? — Юи выдвинула ящик, чтобы убрать стальную миску, — Я не нашла книгу в домашней библиотеке, поэтому сходила в школьную. Она такая большая, даже больше этой. Там есть всё! Книги на самых разных языках… И я слышала, что там находится потайной отдел, который собрала там вампирская часть руководства. Я заблудилась бы, если бы мне не помог библиотекарь.       Английские баллады. У одного из жителей сумрачной резиденции подходящий голос для их исполнения. Лилит свернула разрезанную и тщательно вымытую ацетатную пленку, планируя использовать её повторно.       — Насколько больше? — рулон перетягивается резинкой и заворачивается в целлофан, — Представляю, как там тяжело убираться! Хоть в лепешку расшибись, да всегда где-нибудь пыльно. В особняке также. Вытрешь всё в одном крыле, идешь в другой, а как заканчиваешь его, уже грязно в первом.       Она смеётся.       — Всё же, не думала, что ты интересуешься таким, — отозвалась Комори о книжонке, едва составлявшей половину её учебника по истории, — Тебе нравится их слушать?       Лилит никогда не интересовалась ими прежде. Никак не выделяла их отдельным звуком среди десятков обликов голоса демонического города или увлечений разбушевавшихся гостей. И никогда не подозревала, что Канато, чаще надрывающийся или слезливо лепечущий, способен звучать так.       — Да, — Лилит смахнула последние крошки со столешниц влажной тряпкой, стерла подсохшие пятна и разводы, прежде чем всполоснуть её и повесить сушиться.       Юи поняла намёк в финальном штрихе. В этот раз она просит одолжить фартук. Несмотря на катастрофическую усталость, в служанке будто открылось второе дыхание, когда жертва спросила, что они собираются делать. Редкий огонёк в глазах, потушенный необходимостью держать лицо, поднимает не менее уставшей ученице настроение.       — Мы подожжём его! — провозгласила «винная кровь» с восторгом. Она успела представить этот этап сотни раз, по одному и тому же сценарию, и, встретив затруднение помощницы, перешла от общего к частному, — Торт, конечно же. Это не опасно.       Лилит обрисовала в воздухе фигуры, складывающиеся в невидимую схему.       — Это будет здание. Дворец в мире демонов, — произнесла она, задействуя тот уровень красноречия, которым она владела, — Очень эффектный! В искусственном освещении кладка отдаёт бледно-розовым, как зефир, а крыша — насыщенно-синяя. Я постаралась выбрать подходящий краситель. Несколько высоких, стремящихся вверх башен со шпилями. Они располагаются неровно, будто сооружение раздроблено. Много окон, в промежутках которых видны полосы, — слово «молдинг», оброненное молодым господином, влетело в одно ухо и вылетело из другого, — И восхитительный сад.       — Почему Эдем? — к удивлению, Юи знала, что ей описали. Но Лилит не уверена, что приятельница чувствует, слыша о нём. Её знания о некоторых вещах оставались загадкой, а время сорвать покров тайны никак не приходило. Они не настолько близки, чтобы бросаться в омут бездонного колодца чужой души.       — Он чем-то нравится мне, но я не могу сказать чем. Такой огромный и такой органичный. Я думаю, — в горле пересохло от волнения, заставив выдержать паузу, прежде чем выдать непризнанный мотив, — Я думаю, что это может произвести впечатление.       Сердце вампирских земель, принадлежащее королю. Красивая клетка. Плод, запретный для человеческого владения.       Комори согласилась на авантюру не из-за того, что желала испытать свои силы. Кулинария для неё — хобби, в котором вторая смертная может составить компанию.       — Я подбирала начинку не из-за вкуса, а из-за того, насколько она будет стабильна, — Лилит листала страницы, предложенные жертвенной невестой, изучала тексты, невинно рассуждая о, очевидно, грандиозной перспективе, — и того, насколько крепко будет держать коржи. Используем специальные шпажки, а так вариантов для крупных изделий несколько. За конфитюр, муссовые начинки, суфле и безе я боюсь, если и делать, то ближе к верху. Как вам мята с шоколадом? Или красный бархат?       Закончив не очень вдумчивое чтение, Лилит наложила слова на услышанный мотив, вспоминая, как постоянно напевала что-то Шелла, и поднялась, чтобы принести несколько вещей, включавших блокнот с записями, большая часть которых выучена наизусть, запасной фартук, чтобы Юи не извозила свою одежду, и ручку, чтобы нарисовать то, что они должны получить.       

***

      Лилит прокладывала дорогу через балкон, обращенный к саду, из потребности привить себе озабоченность о мероприятии как о любом другом велении хозяев, беспокойство о котором должно впитываться с молоком матери, и взглянуть ближе на погоду — прояснилась ли? Эта плёнка ненастия, как мелкая пакость, наложенная на внушительное окружение и оттого не достойная упоминания в любые другие дни, могла избавить мероприятие от его главной изюминки.       Прогнозируемый звездопад должен обрушиться прямо над головами детей тьмы, и всё расписание, составленное и утвержденное вторым господином, спланированно в соответствии с предполагаемыми капризами меркнущих звезд, отправляющихся в свой последний путь.       Демоны будут вволю есть и танцевать, а затем хлынут к длинным окнам любоваться исчезающим блеском, среди которого твердо правит, затмевая непостоянность, их покровительница-луна.       Долгожителей вряд ли проймёт изумление, ибо те заставали это явление десятки раз, но они слишком любят праздники. Ради него Сакамаки отпустят со школы посреди недели по воле отца, и, хоть никто из них не рад, они выполнят её беспрекословно. Каким же влиянием должен обладать вампир, чтобы сбить спесь с этой шестерки конченных упрямцев! Никаких сомнений в том, что всё состоится, нет — если бы он захотел, полупрозрачные тучи расступились бы, и солнце пролилось на землю по щелчку его пальцев.       Таким представал мужчина с копной длинных белых локонов. Непостижимым. Смотрящим сквозь. Внушающим уважение, раз даже Рэй обмолвился, что восхищается им, и беспричинный страх, что может произойти всё что угодно, если он объявится.       И нет признаков вторжения в волокно происшествий, достаточно очевидного для не зоркого глаза смертной, помимо…       «Присутствие смертных — его желание».       Лилит знатно встряхивает. Не от прохлады, навестившей пространство снаружи после мороси, не от по-свойски нагрянувшего факта, подслушанного из болтовни братьев, но от вида человеческой фигуры, беспечно сидящей у прямой колонны, делящей баллюстраду на пополам.       Он повернулся к источнику шума, услышав хлопок двери, прогремевший по вине рефлекторного движения и заглушивший участившийся стук в груди, метнувшийся в сторону вместе с Лилит, прильнувшей к палевому кирпичу. Окно поблизости, завешанное изнутри, будто задребезжало, хотя к нему не прикасались, и фонарь рядом покачнулся точно от приложенного напора, хотя на деле всё оставалось оцепеневшим.       Зрение выделило его тело как отдельное от пейзажа существо не сразу, как она вышла, немного припозднилось. Всплеск ослабел. Нежное лицо вампира, доставшееся ему точно по велению коварного рока, награждающего внешней беззащитностью тех, кому она не присуща, вовсе не походило на лицо его отца, которое Лилит вызвала в памяти и которое автоматически присвоила господину, дописав реальность и напугав саму себя зазря. Тройняшки пошли в материнскую линию.       «Опять штаны на перилах просиживает».       Канато возвращается к своему занятию, небрежно болтает ногами в гольфах с геометрическим узором — черные и белые ромбы тянулись по всей голени, и от мельтешения рисунка могла бы закружиться голова.       Демон не держался, хватаясь за равновесие в момент, едва опережающий его разрушение, и наблюдал за горизонтом жемчужно-серого неба, на котором растекался лимонно-желтый всполох без чёткого намека на возникновение дневного светила. Не сам шедевр, достойный восхищения. Грязная палитра, использованная для его создания.       Вторгшаяся собралась с духом, чтобы проскользнуть, слить хозяина с ландшафтом обратно, отметя́ его как ненужный элемент. Ступни машинально делали мелкие, беззвучные шажки.       В поле видения с такого расстояния попадает стрелка на его чёрных шортах до колена. На них крапинки от прошедшего дождя. Младший из детей Имаи носил похожую рубашку, только та, что на господине Канато, очевидно, дороже: гипюр рукавов слишком изящно драпируется у манжет. Не лучший выбор для сырости, что витала в воздухе и оседала по всей длине перил, кроме того участка, где сидел он.       На широком воротнике поверх жилета сзади свисают заячьи уши, по контуру отделанные тесьмой: вампир питал необъяснимую страсть к милым вещам.       Через несколько боязливых, коротких перемещений она задержала дыхание, почти обогнув притаившуюся угрозу, и искоса поглядела на её источник.       Сбоку ворох пурпурных волос украсила кружевная розетка с карминовыми цветами и лентой завязывающаяся под подбородком. Чёрная кайма у висков придавала вид траура – ему стоило завязать её на затылке.       До противоположной двери ещё чуть-чуть. Нескончаемое полотно над ними рассеянно. Облака расступились, и оно обронило несколько кусочков — тонкие лужицы в саду и влажные дорожки.       — Скажи, как думаешь, сколько костей бы ты переломала, если бы упала с такой высоты?       Магия его голоса, донесшаяся с колебанием ветра, заставила Лилит послушно застыть. Её семя проникло в подготовленную почву, оживило вычитанные строки, заставив пропустить, что он на деле сказал, каким бы возмутительным оно ни было.       — Для некоторых людей это смертельно, — молвил вампир нараспев. Хрипотца выдала то, что он долго молчал, — А ещё не смотреть на того, кто разговаривает с тобой, очень некрасиво, да, Тедди? Как грубо!       Смирившись, Лилит полноценно встретилась с ним взглядом, перебегавшим между его профилем и очерченной округлыми столбиками границей, за которой начиналась зелень, и отсчитала метры, разделявшие серую кладку тропинки и балкон.       Она преувеличила их примерное количество.       - Ты уже вообразила, как падаешь, хотя стоишь далеко. Какое посмешище.       Четвертый Сакамаки сел полубоком. Случайно подмеченные комбинации из разрозненных фрагментов преображаются в целостный ансамбль, тщательно продуманный, совпадающий в стиле, и Лилит отметила, что у него был вкус. Контуры наряда плавные, острое исключение составлял только ворот, такой же квадратный, как и сзади, но тут же смягченный бантом. Сочетание цветов простое, хроматическое, а винный вампир добавил в качестве акцента.       Он похож на собирательный образ фигурки, которые коллекционирует над камином, на запрятанную в чулан стеклянную елочную игрушку, милую, непрактичную вещицу, которую достают по случаю, но никак не на живое существо.       На плюшевом тельце накинуто ажурное жоба поверх жилетки, такой же тёмной, как у хозяина, отличавшейся только в багровевшем левее пуговиц пятне. Природа не терпела искусственной безупречности: ровные лепестки отбирали у этого пятна — розы — малейший шанс зваться настоящей. Бархатный бутон трубил о себе, как расцветшая рана, зияющая дыра, вырванный орган.       — Персонала для обслуживания гостей мало, — продолжение диалога выходит таким же нелепым, как и его зачин, — поэтому я пока что предпочту воздержаться от падений.       — Вот оно как, — Канато насупил брови, рот изогнулся в улыбке. Его выражение промежуточно, как промежуточно выражение неба. Так он мог выказывать болезненное, двусмысленное сострадание, не вяжущееся с явью и настораживающее. Он мог испытывать радость избавления, пришедшую с примитивным выходом. Это можно было прочесть как насмешку или неуважение. Сложно для трактовки, — Они пришлют прислугу из замка.       Старшая горничная предупредила вечером.       «Лучше бы помогли с подготовкой» — зубы прикусывают губу. Элеонор тоже недовольна тем, что глава королевской семьи вызвал их лишь для обслуживания банкета и не оградил её от поиска кондитера.       Верно, там на кухне работают только лучшие из лучших. Профессионалы. Лилит до них далеко: большая часть выполняется под присмотром вашего шеф-повара, и по обыкновению она терпит чьё-то присутствие, готовя блюда.       «Всё же, они как минимум уступают Пат де Фруи в народной симпатии» — успокоила она себя, будто этот факт мог ей польстить.       Господин склоняет голову, как птичка. Вырывает из рассуждений.       — Зачем ты здесь?.. Маленький вредитель, ты пришла в надежде подслушать меня? Ты так сладко говорила о моём голосе, словно о предмете… О чём-то, что можно купить! — он стихает в нерешительности, что именно задевает его, но быстро находит, какими обвинениями собирается давиться, — Кто предоставил тебе полномочие отзываться о нём?! Почему я должен страдать от всего этого?! Даже когда я хочу побыть один, ты приходишь и напоминаешь мне о себе, и ведешь себя так, будто здесь никого нет! Как же меня тошнит!..       Лилит не пререкалась, боясь, что вновь примется защищаться, как по команде, и вступит в спор с ним, хоть ни одной искры не мелькало внутри.       Не обладая стыдливостью, стесняясь лишь перед теми, кого находила нужным стесняться, она впервые захотела прикрыться под его пристальным взглядом, хоть почти всю кожу застилала ткань, не чинившая ему препон.       Он посмеивался над её неловкостью.       — Твоя оболочка хорошо справляется с задачей сосуда. Однако, этот фасон правда выставляет её в невыгодном свете, когда мне есть с чем сравнить.       Вампир старался выбить опору из-под ног. Реакция насыщала его лучше, чем кровь, и изобретательность в провокациях он применял в редких случаях.       — Я ношу то, что мне скажут, или что мне разрешают носить, — отрезала Лилит деликатно, но кулак за юбкой сжимается, — Впредь попытаюсь не беспокоить вас и не выбирать этот маршрут. Хорошего вам времяпровождения, господин Канато.       До дверной ручки ещё прилично, но служанка уже протянула руку, как утопающий тянется к полоске суши. Госпожа Комори ждёт, ей нужно идти.       — Ты вот так вот уходишь? — его тон стремится вверх, тончает, рвётся, всхлип раскалывает сказанное, придавая трагичность реплике, — Почему ты бросаешь меня… Когда я в таком состоянии… Держать это безучастие… Когда мне так плохо…       Он продолжает играть. Это топтало ошметки сопереживания, оставшиеся после вчерашних распрей. Ввергало в отчаяние. Лилит ничего не могла сделать с раздражающей оберткой, в которую он заворачивался, притворяясь, что опустил щит. Он скрючился, положил щеку на голову видавшего виды медвежонка, и опасно накренился в сторону сада.       — Вы всегда угадываете, когда я думаю о чем-то постороннем, — она нежно улыбнулась ему, улыбка расцветала постепенно и также постепенно угасала, как если бы была поселена искренностью. Очевидные эмоции давали вампиру власть над чувством, делая его досягаемым. Пусть это будет приспособленчеством, — А я полагаю, что могу различить, когда вы подделываете слёзы.       Канато с досадой останавливается. Его силуэт покачивается сильнее, когда ступни размашисто рассекают пустоту, словно он пробует её на прочность, прежде чем шагнуть. Вампир не до конца осознает, что там некуда ступать, что нет в пустоте прочной почвы, которую он нащупывает.       — Не хочешь ли ты сказать, что я вру?.. Ты ведешь себя так, будто мы равны, потому что у тебя хорошая кровь?.. Разве я не сказал парой минут ранее, насколько просто смертным исчезнуть? Раз, — подушечки большого и указательного прижались к друг другу. Они черкнули воображаемой — как смертная определила — спичкой. Нематериальное пламя быстро дошло до основания, коснулось его пальцев, но он не выбросил истлевшую щепку как из глупой сентиментальности, — И всё. Конечно, унизительно быть настолько жалкой, — предприимчиво изложил юноша, — Но ты без труда обретешь покой: этой высоты может быть достаточно.       Он говорит об этом беззаботно, буднично. Как предлагают вместе сходить в кинотеатр или просят принести стакан воды. Канато был слишком занят созерцанием пространства под ботинками, чтобы разжечь скандал.       — Хотел бы я так легко умереть.       Здесь присутствовала разница, из-за которой не появлялось ни одной здравой причины проецировать на него всю фатальность приземления, что мощным толчком выбило бы из легких весь кислород.       Любому смертному станет очень больно, если неуживчивый демон всего лишь сколько-нибудь переборщит с силой, которую применяет, сжимая в тисках своих субтильных пальцев человеческое запястье. Но выносливому вампирскому телу, устроенному, чтобы питаться чужой жизнью, не страшно сорваться со второго этажа, как не страшен ему мрак, в котором оно рождено, и тлен, от которого оно избавлено. Хотел он того или нет, он был в милости у смерти.       Вампиры и меряют всех по себе. Боль для них ничего не значит, а восклицания человека – лишь заигрывание.       В кончине того, чьё сердце не выдало ни одного удара, таилось что-то тревожно-неестественное. И вместе с тем в ней торжествовала закономерность.       Старший сын Имаи должен был надолго пережить «винную кровь». Должен был излечиться. Но за кулисой только безмолвное, бездыханное небытие, куда нет пути суете и изменчивости. Оно отсекало путь времени и переменам, что едут в его колеснице.       Равнодушию следовало служить ответом, но его стремление к гибели казалось Лилит кощунством, личным оскорблением. Когда она жаждала окружения жизни, он был готов легко от жизни отказаться, будто отказывался от дешевой подделки.       — Эй, — мягко протягивает Канато. Измученный, безжизненный луч показавшегося солнца погладил его волосы, отразился в сиреневом оттенке радужки. Его зрачки метко направлены на её скошенную гримасу, словно он находил в ней нечто утешительное для себя, — Кажется, ты взволнована. Хочешь, чтобы я слез?       Лилит не выдержала зрительной схватки и отвела взор. Требования противника, державшего в заложниках непорочность осколка прошедшего, не складывались с друг другом, были невыполнимы. Она не знала, что он искал, и ответ идёт в обход вопроса, заданного только чтобы кольнуть трепещущую плоть под содранной кожей.       — Если жаждете умереть так сильно, то почему вы ещё живы? — старалась «винная кровь» сделать свою интонацию такой же чистой и прагматичной. Он не ценил ничью жизнь. И свою он не ценил тоже.       Олицетворение небытия расположилось совсем рядом — в одной из холодных комнат особняка. Там уже никто не отвернется, не скажет «хватит».       — Ты ничего не понимаешь!! Лживая, равнодушная девица!       — А что мне поделать, как вас понять, если вы всё время молчите?.. Хотите умереть? Что вам мешает? — продолжила смертная, сосредоточившись на том, чтобы скоординировать любые невербальные знаки того, что она уже сдавала позиции, знаки, которые она неосторожно могла подать и которые могли спровоцировать большую агрессию, — Я ручаюсь за свою честность, когда говорю, что никогда не желала вашей смерти. Но, если это ваше решение, я не могу вам препятствовать.       «Почему это так несправедливо?» — рядом не было союзника. Всё, что строилось, ушло. Необратимо ушло.       — Вы мой хозяин и я не спорю с вами. Ни в коем случае, — тембр извинительно заколебался в воспоминаниях о причиненной боли, но сама она ускоряла речь, не давая ему перебить, заговорить о чем-то похуже, — Я вам не ровня. Это так, — следует энергичный кивок головой, признающий его превосходство, — Но, раз вы спросили, мне некогда мечтать о смерти. Я знаю, что и до тридцати, скорее всего, не дотяну, и хочу успеть немного пожить, пусть я и жалкая.       Конец прозвучал жестко и исчерпывающе.       — Мне жаль, господин Канато. Как бы вы ни ненавидели меня сейчас и какие бы проклятия не посылали, я не могу умереть для вас.       Вампир, не одобрявший возражений, эти принял с невозмутимостью. Ей даже стало ненадолго жаль его: похоже, копнула она вчера сильнее, чем рассчитывала, воспользовавшись интуитивной находкой и ранив его, когда всего лишь хотела отбиться.       Канато заливается смехом. Именно тем, при котором всё, кроме рта, остаётся непричастным. Зловеще и не по-настоящему.       — Не препирайся, говоря со мной, пожалуйста. Я не люблю повторять, — говорил четвертый Сакамаки, — Тедди убедил меня повременить с этим. Ты высокомерна, думая, что я отложу планы ради тебя... Если бы только мы нашли подходящего человека, которому мы бы позволили остаться во времени. Я жалею, что не свершил этого тогда и упустил момент, — болтал он сам с собой, — целых два раза. Или даже три. Какое несчастье, правда, Тедди?       Он беспрепятственно поднимает ноги и отталкивается рукой от ближайшей поверхности, с ловкостью гимнаста выпрямляясь на неширокой баллюстраде. Спиной к саду, не видя расстояния, словно уязвимо подставил затылок самому богу смерти.       — Пора спускаться.       Балансируя на тонкой линии, демон оказался между двух сторон. Лилит наблюдала всего несколько секунд, прежде чем униженно отвернуться, демонстрируя, что не намерена на это смотреть.       — Ну, прощай, — хихикнул он.       Она не видела, что произошло. Как свободно Канато кинулся в объятия пропахшего влажными розами ветра, и как гостеприимно его приняли, словно закадычного друга.       Только раздался бездушный, характерный шлепок тела о землю, сводивший всё печальное таинство последнего вздоха, приоткрывавшего кулису, к циничному и реалистическому, к простой уплате за существование. И больше ни звука. Разве что неумолчное пение птиц без единого слушателя.       Смертная надеялась уловить стон, треск, любой живой шорох снизу, но окружение отзывалось тишиной, пока минута шла за минутой. Естественно, он не умер. Даже не ушибся. Но, вопреки всему желанию остаться непричастной, её прошиб холодный пот.       Будто заевший замок на молнии, который невозможно сдернуть ни вниз, ни наверх. Отсутствие возможности найти своё место среди живых или среди мертвых.       Не найдя в себе способности обернуться, она двинулась дальше, и дверь одиноко скрипнула, когда ту потянули на себя, извещая о негласном уходе.       «Вы собираетесь на ярмарку в Скарборо?       Петрушка, шалфей розмарин и тимьян»       Свидетельница сцены расслышала шелест его голоса, теплеющий с каждой взятой нотой. Взывая, вампир окликал более интимно и чутко, чем если бы её позвали по имени. Он вновь просил, но Лилит не знала, чего именно.       «Напомни обо мне той, кто живет здесь,       Однажды она была моей настоящей любовью»       «Почему господин Канато… поёт?» — рука задерживается на ручке, пока она потерянно осмысляет, что способно привести к такому причудливому порядку.       Он пленял, как зов сирены, приглашающий в путы волн, на дно, где редели водоросли, ибо дотуда не дотягивался свет.       Вероятно, эта песня действительно что-то значит для него. Память держит куплеты наготове, и удержать себя от маленького удовольствия нереально. Может, так проявилась жалость, не давшая оставить ему это без ответа, может, так нашли путь наружу скорбь и гнев, ибо ничего, в сущности, Лилит не могла ему сказать.       Петь она не умела, но поставленный акцент позволял звучать достаточно хорошо и чисто, когда она декламировала текст.       «Раз он дал мне три поручения,       Петрушка шалфей розмарин и тимьян»       «Я надеюсь, что он выполнит столько же для меня,       Прежде чем становиться моей настоящей любовью»       И, почти исчезнувшая в коридоре, «винная кровь» выразилась излишне задорно в некоторых словах, озвучивая лишь первый и последний куплеты. Она понимала, что неоднозначно дразнила господина.       «Когда он закончит свою работу,       Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян»       «Скажите ему прийти и забрать свою рубашку,       И тогда он станет моей настоящей любовью»       Дверь наконец захлопывается, похоже, до того, как Канато успевает подняться с земли и разозлиться, но служанка всё равно подтянула юбку, чтобы припустить до комнаты, веселясь, словно нашкодивший ребенок, и отгоняя от себя ощущение балансирования на вершине.       

***

      Лилит не стала выяснять, кто это был, мимоходом подумав, что нужно было бы что-то предпринять, вмешаться, как только жертва издала вскрик, прерванный в самом истоке: кто-то закрыл её рот. Юи больше не делала попыток закричать, вынужденно соглашаясь с тем, насколько безнадежна её позиция, а невнятный, сжатый стон заглох на пол пути по её собственному намерению.       Она определенно испытывала боль, и груз этой боли не сваливался с плеч по прошествии времени, он уходил внутрь, в мышцы, вместе с каждым миллиметром, взятым клыками. Обезоруженная, обездоленная гордость, выброшенная после переворота, когда та обесценилась, не позволяла ей подарить вампиру наслаждение слышать мольбы остановиться. Её «прекрати» звучали рационально и повелительно, сопровождаясь копошением, пока не перебивались новым давлением, оказанным с жаждой крови, что заканчивалась алчным хлюпаньем.       К мгновению, когда всё пришло к прежнему умиротворению, где отчетливо разносилось тяжелое сопение, и Лилит зашла, держа принесенные вещи, ничья сторона занята так и не была.       Побелевшая жертвенная невеста, потеряв силу в конечностях, схватившихся за кухонную тумбу, опустилась на пол. Почти лишившаяся чувств Комори не сразу сфокусировалась на служанке, плеснувшей ей в лицо ледяной водой, стремясь к ним вернуть, и согнувшей колени, чтобы быть ближе, сообщить о своей готовности что-то принести.       Лилит боялась, что Юи увидит проблеск вины в ней, который выдаст, что она знала и добровольно не вступилась за неё, но страдалица, кажется, обрадовалась, осознав, что над ней сейчас склонились.       Красная дорожка была наскоро стерта краем надушенного фартука в надежде, что никто не придёт на обострившийся аромат, а Лилит разрывалась, не понимая, стоит ли ещё прикладывать что-то холодное к набиравшим цвет старым синякам.       Если бы Юи и подозревала обо всём, она бы не стала упрекать, и это раздражало больше всего. Лучше бы она страдала открыто, говорила о том, как мучительна односторонность её порядочности, и как осточертела хроническая бесчестность клана и всей его прислуги по отношению к ней, чем молча и мужественно терпела, считая, что благородство — это всё, что она может сохранить в такой ситуации, когда демоны способны отобрать что угодно.       — Не нужно хлопотать обо мне, — отстранив приятельницу рукой, она встала самостоятельно, найдя опору в мебели. Её поднимающаяся фигура была надрывно-болезненной в проступающих косточках, будто сломанная сама по себе. Лилит жалела, что в тот самый день сказала ей следить за речью, и уже было узрела в этом причину, по которой Юи так и не обмолвилась о чем-то личном прямо, и даже не рассказала, кто здесь был, чтобы служанка имела законное право злиться на господ, — У тебя столько своих забот, и ты всегда так спокойно держишься. Мне стыдно, когда ты беспокоишься обо мне.       — Это моя обязанность!       — Обязанность? — недоверчиво переспросила она, словно это могло её разочаровать, — Конечно, я понимаю. Другие служанки тоже заботятся обо мне. Переодевают, относят меня в комнату, когда я теряю сознание, обрабатывают раны, приносят клюквенный сок и иногда расчесывают волосы. Но они вампиры, такие же, как Шу, Рейджи, Аято, в общем, все братья… А я не хочу, чтобы обо мне заботился кто-то, кому приходится хуже.       — Почему же мне должно приходиться хуже, чем вам, госпожа Комори? Меня не кусают, — смело сказала Лилит, — И не таскают всюду за собой.       — Ты выросла в мире демонов. Когда я представлю, что у меня бы даже не было отца, не было тех, кто соглашался приглядывать и играть со мной, когда папа уезжал, или если бы я не могла ухаживать за кроликами, потому что они такие пушистые и милые, или для меня не мастерили качели… Когда я представляю, что с самого детства меня окружают вампиры или кто-то, подобный Сакамаки, и у меня нет ничего, что бы меня утешало, и никого, кто старался бы для меня, мне становится невыносимо грустно.       Она жалела Лилит! Она принимала её притворство, что всё хорошо, за чистую монету, и молчала, желая оградить. Эта девушка и здесь нашла кого-то более страждущего, чем она сама, и рвение помочь тем, кто тосковал, служило ей полноценной отрадой.       «Винная кровь» была убеждена, что роль жертвы страшнее роли прислуги, ибо кончина нависала тучей погуще, чем находившаяся над нею. Вампиры были бережливы ввиду расценок на возможность пить «из источника», но жертвы медленно погибали не от анемии: всё считалось законченным, если начинался процесс обращения.       — Прости, я расстроила тебя, — извинилась Комори поспешно, тут же взявшись за перечисление чего-то положительного, что могло растворить послевкусие, — Да и в вампирах есть хорошие черты. Субару и Аято однажды защитили меня от хулиганов, Рейджи согласился помочь мне в учебе… Что-то хорошее есть во всех. Все имеют право измениться.       — Насколько же оно перевешивает плохое? И когда они собираются меняться? Мне было бы интересно узнать, чтобы отметить это в календаре.       Лилит умолчала о опасности такого мышления для неё, никогда не задумываясь, что жертва, ставшая неотъемлемой частью особняка, тоже может умереть, если начнется обращение, и, мысленно определив месяцы, на протяжении которых её кусали, горничная пришла к выводу, что оно уже должно было проявиться, а она — лежать с лихорадкой и провалами в памяти в постели.       «Винной крови» привит иммунитет к вампирскому вирусу, и они могли служить до самой старости — до возраста, в котором интересующая демонов пища портилась. Что удерживало от пренеприятнейшего процесса жертвенную невесту? Она точно не приходилась товаркой по несчастью, еле переносила ощущения при укусе, морщилась от шпината, и её организм отнюдь не довольствовался бодрствованием ночью.       — Давай приступим к торту, — конструктивно изрекла Юи, — Какую форму нужно будет сделать?.. Сложно, но мы справимся, если постараемся.       — Нужно что-то особенное. Мне не доверяли что-то серьёзное.       — И ты намереваешься всех удивить?       Лилит пристыженно вздернула подбородок. Каждый раз, как её уличали в том, что она не соответствовала образцу послушания и уважения к демонам, хотя так увлеченно пыталась, чувствовалось, будто её ставили на место, даже если она сама помнила о нем.       Сомнения в затее одолели, и смертная заколебалась, неуверенная в своих умениях, но так глупо желающая обрести немного достоинства посредством маленького поступка, серьёзного шага для неё. Может, это в самом деле всё равно что лезть на рожон?       — Так сделаем это! — на бледных щеках Юи появились ямочки.       Расчищенные столы стремительно теряли наведенный лоск, по новой заполняясь посудой и продуктами. Они сконцентрировались лучше, чем воины в бою, пока переставляли ингредиенты и инструменты, чтобы нужное всегда было под рукой.       — Оформлением займемся завтра, после того как торт стабилизируется. Надеюсь, он получится таким, чтобы для него нашлось местечко в холоде…       —Всё будет хорошо, — заявила она, - Кулинарный клуб готовил торт для открытого мероприятия в школе. Мы договорились, что наша группа организует мастер-класс по выпечке кексов для пришедших, и для стенда нужен был экспонат. Каким же тяжелым он вышел!       Затем Юи поведала, как одна из учениц в кафетерии облила Рейджи, потому что споткнулась о заснувшего Шу: тот только посоветовал пачкать младшего более дорогим и редким чаем. И о Канато, который не признавал ничего, что было несладким, но при этом за обедом съел порцию карри с яблоками. Потом она стушевалась, полагая, что с последним Лилит вчера разожгла конфликт, и оттого невежливо говорить о нем.       Жертвенная невеста усматривала поводы для рассказа в скучной повседневности, и припоминала даже чью-то собаку, если та понравилась ей, когда она мчалась в особняк после академии.       Смертные скрепляли коржи, подрезали их ножом, придавали нужную форму, будто были архитекторами, которые возводят здание.       Лилит изрядно вымоталась, но гордилась результатом.       

***

      Он мялся у порога, и, будучи таким же владельцем дома, как его родственники, вёл себя будто непрошеный гость, которому не оказывают приёма ни в одном приличном месте и переходят на другую сторону дороги, если случайно с ним встретятся.       По принципиальным меркам матери молодой господин одет с иголочки. Бирюзовая вискоза его декоративного кейпа приглушилась нехитрым накладным воротником с вышивкой, но всё ещё подчёркивала его присутствие в компании других демонов. Его облачение в целом не совпадало с поводом собрания, с временем его проведения и этикетом в общем, но госпожа понимала, насколько выигрышно пестрая одежда и излишества довершали недостаток пигмента в его выгоревшей внешности, обозначавшейся акварельными цветами волос, глаз и кожи.       Заставить его зайти в уютную комнату, напротив которой он с прислугой остановился и в которой звучала оживленная беседа, невыполнимо, и Лилит дулась из-за несправедливости того, что это повесили на нее.       — Вам нужно больше дней проводить со сверстниками, и тогда вы станете похожи на ребенка своего возраста, — ретранслировала она мудрость экономки, чьи мудрости она в целом воспринимала как истину последней инстанции, — Сара так говорит.       — Да какого дьявола я должен слушать, что говорит твоя Сара?! Её дело вести бюджет, а не раздавать советы господам! — Широ топнул ногой, — Ты пойдешь со мной!! Ты моя служанка и я так хочу!       Он оттянул её манжет, удостоверяясь, что она не сделает всё сама, ворвавшись в помещение, где обменивались мнениями юные вампиры, пришедшие вместе с взрослыми родителями, тетями, дядями, и друзьями семьи, которым предоставили отдельную программу вечеринки.       В приглашениях на домашние сборища мелькали повторяющиеся имена и фамилии, так что знакомое между собой младшее поколение собрало читательский клуб, отвечая желанию сопровождающих посвятить их в светские мероприятия. Туда приходили и демоны, что открывали книги по настоянию учителей, не видать было только тех, кому круглосуточно необходима была няня, и тех, кто предпочитал одиночество, одинаково не вписываясь в оба маленьких круга.       Куро уже давно сидел там, участвуя наравне со всеми — его бодрый говор порой перебивал остальных, но те только смеялись.       Лилит смутно слышала от слуг, что Широ необходимо учиться вливаться в коллективы, когда ему лучше, и, раз его поручили ей, она предпримет всё, что от неё зависело, чтобы всё устроить. Тем более ей исполнилось тринадцать, и Сара обещала, что скоро смертной позволят обслуживать взрослые приёмы.       — Сейчас же прекратите, господин Широ, — совмещала она шепот и крик, — Вы сами знаете, какой у вампиров прекрасный слух, вас уже все наслушались! Никто не пришел с горничной, няней или любой другой прислугой. Со смертной тем более. Почему же вы должны?       — Я хочу! Почему ты не понимаешь?.. Ты должна…       — Не плачьте, не нужно. Вы пойдёте туда один, а слёзы только испортят ваше лицо. Если вы решили остаться в демоническом мире, то делайте то, что нужно, а вам нужно общаться, раз ваша матушка так сказала. Вы же такой молодой.       Мальчик адаптировался к амплуа больного, взывающего к жалости ребёнка, которому потворствовали в каждой мелочи, лишь бы тот не надоедал. Вампиры, присматривающие за ним в летнем коттедже, так и поступали, а подчиненные здешней старшей прислуги продолжали заведенную традицию.       Но он чудесно справлялся с алхимией, не допуская просчетов больше, чем любой другой его ровесник, и Лилит была уверена, что что-то он да может.       — Мне виднее, что нужно! Физически я младше тебя ненамного! Тебе вообще было двенадцать, когда тебя сюда привезли! Многим смертным всего лишь двенадцать или четырнадцать, когда за них платят выкуп, а задачи, которые они будут выполнять, совсем не детские. Всю свою «молодость» ты будешь трудиться. Что мы скажем — то и сделаешь. У тебя не должно быть своих желаний в принципе. Так что не тебе говорить о детстве или юношестве, поэтому заткнись! Не нужны мне твои советы!       Она прогнала сказанное. К Лилит отнеслись, как к зрелой, и вскоре дадут обслуживать крупные празднества, балы, маскарады. Новые впечатления и занятость вымещали смутную тоску по затянутому непроницаемым полотном прошлому, и это уже входило в привычку. Лилит бралась за обязанности с добросовестной исполнительностью.       Он напрягся в ожидании поблажки.       — Там находится господин Куро, вы не будете один.       — Не хочу с ним говорить, — кисло сказал Широ.       Они не играли вместе, не учились и едва ли воспринимали друг друга как братья, и все халатно утверждали, что они ещё не приучились жить под одной крышей так долго.       — Вы самостоятельный, господин Широ. Хотите, чтобы к вам относились как к немощному — пожалуйста, но не со мной. Вы можете это сделать, и я знаю, что вы можете, вы меня не проведёте. Когда всё закончится, я приготовлю вам много коржиков.       — О, хочешь сказать, что я не немощный и не больной?       — Именно это и хочу сказать.       Журнальный столик окружили дети разных возрастов. Правда, один взгляд не вызовет подозрений, что им фактически гораздо больше. Лилит мягко подтолкнула господина, вставшего, словно вкопанный, и шокированного, в поясницу, стараясь провернуть это незаметно, присела в поспешном реверансе и удалилась.       Сара вздохнула огорченно, выслушав смертную подопечную, полагавшую, что она принесла победу. А Лилит беспредельно страшилась огорчать её.       Она была низкой, плотной, с густой шевелюрой и лицом, напоминавшим сердечко. В ней было мало исконно вампирского, она земная, она говорила приглушенно и с достоинством. Она не пила крови при Лилит, и та верила, что она действительно способна её не пить. Экономка никуда явно не торопилась, не паниковала вопреки тому, сколько на неё взваливали господа с их любовью к шуму в особняке, но успевала везде. Успевала организовывать, успевала составлять списки, успевала общаться с Рэем и передавать ему новости.       Подчиненные внимали ей, и смертная совершенно очаровалась этой чинной нерасторопностью. Сара решала любую её проблему, всегда находила рекомендацию для ситуации, и обучала тому, чему могла. Её утешения содержали, как казалось, конкретику, оттого пребывая в фаворе, ибо Шеллу младшая служанка считала больше подругой, чем авторитетом.       — Я знаю, что ты всегда оцениваешь происходящее и порою придумываешь очень полезные советы. Просто некоторые вампиры не любят, когда им что-то советуют смертные. Поразмысли, как приятно сознавать, что ты что-то придумала, и оставаться выше того, чтобы что-то доказывать несговорчивым господам. Если это очень-очень важно, попробуй намекнуть, но не говорить прямо… А мы всё исправим. Приготовь что-нибудь быстро и принеси чаю, так ты дашь ему возможность приказать тебе остаться. Думаю, это будет неплохо. Иди на кухню и, если шеф-повар спросит, сообщи, что Сара так сказала, — она не поднимала тона, ругая, но оставалась непреклонна, чтобы заставить слушаться.       Напольные лампы смыкались вокруг кольца созданий ночи, круживших у источников теплого света как мотыльки в своих нарядах, передавая книжки с картинками, вскакивая, склоняясь над низкой поверхностью или к уху соседа. Бледная расцветка обоев, тёмная мебель, немного растений на подоконнике и пара книжных шкафов завершали спокойную, защищенную атмосферу.       Внутри всё ещё было весело, никто не внял извинениям смертной, когда она вошла, положив поднос на ближайшее свободное место. Господин, забившийся в угол клетчатого кресла поодаль, схватил её за юбку, публично сказав остаться на случай, если ему чего-нибудь захочется, и ей пришлось подчиниться, пристроившись у подлокотника и прижимаясь к нему бедром.       Куро фигурировал как любимец компании. Не соответствуя возрасту многих друзей, он уступал старшему в красоте, но запросто устранял любую неловкость, возникшую в перерывах, и надменная вежливость, с которой встретили Широ из-за долетевшего разговора, слегка смягчилась.       Младший Имаи выдергивал самые интересные и спорные темы, распаляя дискуссии, критикуя, и даже Лилит внимала ему, не заинтересованная практически ни в одной книге.       - Меньше споров и больше внимания! – произнес он, унимая шелест граничившей с руганью беседы, - А сейчас я дам контекст для возмутительного действия. Развязка на деле банальна и однозначна, когда замечаешь одну важную деталь…       Никто не смотрел на скучавшего Широ, скрестившего на груди руки, кроме одной леди, его сверстницы, втихомолку сменившей локацию на сиденье поближе к ним, когда все отстранились от стола, где лежали раскрытые иллюстрации и старые гравюры.       Она подсматривала осторожно, изредка поднимая глаза от чтения, и тугие завитки у её висков игриво подпрыгивали, поскольку ей приходилось поворачивать голову. Гостья тут же смущенно возвращалась к тексту, едва она вновь замечала, что Лилит наблюдала. Насыщенно-сливовое платье шуршало, когда её маленькие ладошки складывали обложку на ткань, а затем принимались перелистывать страницы, словно она давно перестала читать и просто глядела на английские буквы также, как служанка глядела на символы демонического языка.       Лишь когда к ней обратились по имени, Лилит признала её. Девочку, смущенно хихикающую в кулак и трясущую овальными сережками, будто фамильной драгоценностью, которую ей разрешили носить, величали Нина, и имя, состоящее из иероглифов «два» и «яблоня-креб», было единственным, что служанке в ней по-настоящему приглянулось. Его растягивали на японский манер все её родственники и знакомые, неуклонно зовя её с лаской. И эту юную особу пророчили в невесты господину.       Устройство брака родителями было пережитком прошлого в мире людей, но всё ещё периодически практиковалось среди знатных фамилий демонов, если дело касалось выгодного обмена. Она была социализирована и очаровательна в невинном кокетстве, умела вести себя, не произносила ничего вопиюще глупого, но и слишком умных мыслей не выдавала, он же происходил от хорошего рода, был вовсе не дурен на лицо, но болен и неумел в налаживании связей.       Госпожа Имаи, в девичестве имевшая имя и фамилию другого происхождения, некоторое время напропалую противилась заключению подобной сделки, но в конце концов сдалась, когда её муж, не вмешивающийся в такие дела, настоял. Отношения у них были холодные, и она не стала мучить себя из-за Широ. Лилит слышала, что господин прямо сказал ей: «О, не руководствуйтесь своими эмоциями. Не забывайте, что вы, мисс Эмберли, уже давно Рин Имаи, и потому обеспечены хорошей жизнью. Если вы родили его больным, вы тоже позаботитесь о том, чтобы его пристроить».       Нина обладала незапятнанной репутацией и носила японскую фамилию, что устраивало отца двоих сыновей. Конечно же, дети этих семей составят великолепную партию.       Леди пересела поближе, пытаясь завести пристойный разговор, и Лилит, к её радости и большому сожалению Широ, отодвинулась дальше. Перспектива свадьбы казалась такой далекой, что смертная и не мучила себя подобными размышлениями.       — Вам так идет этот цвет. Я восхищаюсь теми, кто носит яркие цвета, и сама от них просто без ума! Цветобоязнь – порок современности, — Нина откинулась на спинку соседнего кресла, выдерживая приличие, чтобы не пуститься в рассказы о пособии, что она носила с собой, и завела диалог, — Я первым делом спрашиваю, какой у всех любимый цвет. Так какой?       — Не знаю, — безразлично кинул он, и постучал пальцем по окантовке, веля подойти обратно, - Если у меня не дурное настроение, то все, кроме бирюзового.       Бойкая девочка в платье с рюшами, осведомленная о многих тонкостях и не скрывавшая, что она думает, что служанка Имаи тут лишняя, быстро уловила знак «любишь меня — люби и мою собаку».       — Она же ваша, да? А-а, как интересно… У меня тоже была пара смертных служанок. Папа учил меня, что с людьми нужно как с детьми. Скажите, этот способ работает? Они неразумные, да и пугаются всего. Их учат в пансионатах, но воспитывать их всё равно приходится, и я тренировалась на своих горничных. Я не очень хочу кого-то из человеческого мира. Няня проболталась, что если я буду хорошо вести себя, мне купят свою жертву! А вы уже пили из людей? Конечно, вы поделитесь со мной опытом в обращении с сосудами, если он есть.       — Нина, вы же уже меня спрашивали! — драматично возразила её ревнивая подруга, — Вы боитесь, что попадется кто-то наподобие моей строптивой Бетти и ищете готовые планы действий? Или даже кто-то из её возможных братьев или сестер? Или намереваетесь выкупить кого-то, кого присмотрели себе другие, молодая лисица?       — Черт ногу сломит, где там чей родственник, — вставил свое слово юркий мальчонка, и все вокруг уже позабыли о книгах, — Одна из служанок нашей двоюродной сестры, ещё совсем малышки…       — Молчите, молчите, — оборвала его девочка, на вид самая взрослая из всех. Её бы уже допустили к другим развлечениям, но она не хотела оставлять своих товарищей, — В смертных мало приятного. Они должны находится в ежовых рукавицах, чтобы служить как можно дольше. Вам нужно заботиться о своих вещах, хотя, конечно, принято, что смертные слуги должны ухаживать за жертвами. Уверена, в доме наших гостеприимных друзей слишком мягки. Мои извинения, Куро.       — Они презабавные, как по мне, — Нина проследила за реакцией будущего жениха. Пока она тренировалась обращаться с жертвами на слугах, Лилит тренировалась держать равнодушие, и это выходило отвратно. Широ заметил это, и это заметила она, — Ну же, смертная, подойди сюда, из слуг не пьют, к чему такой испуг? Подойди, подойди, хочешь, Нина даст тебе конфетку?       Она выдернула лакомство из полной миски, обязанной тесниться с чашками, которые уже опустели, и чашками, которые ещё были полны, недавно принесенными горничной, и подняла кисть, изящно удерживая квадратик на кончиках.       Предполагалось, что Лилит съешь шоколад прямо с её рук.       Широ взирал, как «винная кровь» хмурилась от унижения.       — Прошу простить меня, мэм, мне не нравится сладкое.       Гостья не фыркнула, но пренебрежительный бросок конфеты на место её выдал. Лилит казалось, что она прочла мысли Нины, гласившие, что господин и служанка, верно, спелись, потому что оба дефектные. Она — без запаха, исходящего от смертных, он — больной и асоциальный.       — Это некультурно, — пригрозила пальцем владелица некой «Бетти», подразумевая разговор о том, что Лилит нравится или не нравится, когда это предлагает демон, — Широ, вам бы построже с ней, распоясываться нехорошо. А ты позоришь имя пансионата, в котором росла.       — Позорит, значит? Вы взгляните на неё, — хмыкнул господин в ответ, едва не прыснув со смеху, — Ну и что, что недалекая? У неё крепкое тело. Она не жалуется не потому, что её в чулане запирали, когда она жаловалась, а потому, что правда не устаёт после рабочего дня и не ломает себе кости от любого падения.       Подруга Нины оскорбленно оттопырила нижнюю губу. Как выяснится позже, её хвалёный источник пищи, на который израсходовали крупную сумму, поскольку та выделялась здоровьем на фоне остальных, дышал на ладан и шатался при ходьбе при посредственном аппетите владелицы.       — Перемирие, перемирие! - Нина вскинула белый платок.       Когда они на протяжении полутора лет ежемесячно или еженедельно встречались на банкетах после того, как клуб распустили, Лилит уверилась, что Нина нравится ему. Легкая, милая, она служила ему проводником в скептичное общество, если им доводилось появляться на публике вдвоем.       Нина подчеркивала некую книжность в его загадочном амплуа, намеренное соответствие, и в речах она рисовала Широ не более чем непризнанной личностью.       «Если вы ведёте себя не так, как от вас ждут, подавайте это так, чтобы остальные понимали, что вы делаете, или отошлите к кому-то, кто уже стал им понятен!» - советовала она.       Длилось это ровно до одного случая.       Однажды молодой господин, который впервые позволил подчиненной помогать алхимикам в том, чтобы его выхаживать, пока он лежал в постели, одобрительно назвал её «настоящей горничной», и, когда они ушли, провожаемые другой служанкой, отдал симпатичное письмо, перевязанное лентой и ароматизированное жасмином. Любовное послание, с содрогание вложенное как нечто сокровенное, отправилось к адресату в тот же вечер после ужина, когда Нина нанесла визит вместе с родителями.       Иногда, в самые тихие дождливые вечера, когда уходили господа и Шелла могла разговориться, Лилит воображала, как она вела бы себя, получи подобное, например, от бесподобного господина Коу, с которым та больше не виделась и который осел в качестве прекрасного и далекого образа.       Разоблачилось всё на следующем рауте. Нина, раскрасневшаяся, с взлахмоченными кудрями, подлетела, придерживая юбку, к нему, говорившему с гостем под надсмотром матери, сидевшей за другим столом       — Вы… Ах, вы… Да и ты тоже! — неудачливая невеста указала на смертную, в тот момент несшую кому-то шампанское, — Как так можно! Ни капли нормальности!       Любовная записка, о содержании которой Лилит грезила, расписывая самыми теплыми словами, была письмом, очерченным едкими и колкими фразами. Естественно, о помолвке больше не могло быть и речи.       «Да и не думаешь ли ты, что я ей нравился? Она варится в сливках общества, но никому из них я не был нужен, с чего быть нужным ей?» — расположился вампир на диване в комнате, пока служанка наводила порядок. Он долго держал себя слишком непринужденно и правдоподобно для того, кто на деле не заинтересован в свадьбе с ней.       «Всё равно как-то грубо вышло, знаете ли. Я этого не одобряю, чтобы вы помнили» — расческа со стуком улетела на прикроватный столик. «Винная кровь» медлила, жалея новое платье.       Демон, закинув ноги на спинку, свесил голову. Жара заставила русые волны прилипнуть к стылой коже чела, и зрачки следовали за фигурой, двигавшей мелкие предметы, перемещаясь из угла в угол и вздымая пыль, — «Я не хочу жениться на ней».       

***

      Примирившийся с тем, что придётся покинуть диван, чтобы не давать повода для язвительного глумления второго по старшинству, Шу зашел в холл, и стан его казался ещё длиннее и внушительнее вместе со связками цветов, издали мутно-белесых как сгустки паутины или шерсти, нанизанные на стебли.       «Я хочу, чтобы вы тоже приняли участие. Это веление отца» - распорядился Рейджи.       Они льнули к его блейзеру, цепляясь за волокно, крепко и надежно удерживаемые высоким юношей, так, что их сдавило. Канато просеменил за ним, на его руках, где обычно сидел Тедди, умещалось меньше, но он куда нежнее обходился с растениями, и ни один бутон не оказался притесненным в охапке. Белой из них была лишь одна, вторая же составляла уйму разнородных расцветок, в которой нельзя было определить, какому именно её члену принадлежит тот или иной лепесток.       Братья принимали цветы из небольшого грузовика, стабильно появляющегося здесь раз в неделю или полторы. Тогда рядом с ним можно было видеть только Канато, вынужденного контактировать с посторонними, чтобы получить материал для обернутых упаковками связок, выбранных им для своих кукол. И сегодня он забрал свежие нарциссы, хризантемы, астры, и что-то непонятное, чтобы заново собрать букеты, которые вложит им в разгибаемые с трудом пальцы.       Господин покупал их вопреки жалобам, что ему следует разумнее тратить деньги, выделяемые на их содержание отцом, и не внимал просьбам раз и навсегда обзавестись искусственными цветами.       Лилит не остановилась перед ними, бессовестно пробегая вниз по парадной лестнице и прыгая через последние две ступеньки, как если бы не была собой, боявшейся быть слишком шумной, и повыше подтянула две одинаковые вазы под мышками, направляясь в украшаемый зал.       Немалая часть полов у окна покрылась ковром сорванных растений, предназначенных для того, чтобы увенчать столы. Старший вампир с безразличием скинул кипу на диван, как гору сорняков, и, сдвинув ноги того, на кого она попала, плюхнулся на мягкое сидение.       — Великий Я тут лежит! Видишь?!       — Не вижу, мне плевать.       Обе точёные, вытянутые ёмкости из цветного стекла с узким горлышком наполнились водой с подкормкой, продлевающей жизнь пышному букету, и заняли середины рельефных скатертей, расправленных на гладких поверхностях.       Крошечные искры гирлянд, раскинутые вверху фамильярами Элеонор, каскадом спадали со стен, переплетаясь, сталкиваясь зигзагообразными заломами, оставшимися от долгого хранения в мотке.       Старшая горничная не скрадывала того, какими вульгарными считала ливни световых дождей, какими порочащими ей казались блики, как проказа поражающие утонченность банкетного зала, воздвигнутого по старым, знакомым с детства лекалам, когда она уже свыклась с тем, что электрические имитации свечей давно заменили настоящие. Протяжные фестоны прозрачного кристалона ввергали её в ужас от святотатства, которое она должна была сотворить с помещением, несмотря на то, что господин Рейджи сам не симпатизировал указанием отца и его побуждением регулярно окунать сыновей в вампирское общество.       «Это так похоже на оформление, которое любила госпожа Имаи» - с теплотой отметила бывшая служанка дома.       Арка разделяла две комнаты со сводчатыми потолками, упрощая променад от еды к танцам и от танцев к еде. Коллеги донесли притягательные творения флоры до пункта назначения, где смертная уже могла расставить их, наращивая пышность в избытке посредством другой тусклой зелени, и пучки становились внушительными в соотношении с ножками ваз.       Бутоны, напоминавшие изображение на лимбе компасов, напротив, выделялись в ней, как звезды выделялись в чёрном небе, и флористка-недоучка сообразила, с какими помыслами заказаны такие цветы. Кто-то удивленно прокомментировал этот заказ как «хозяева варварски разорили Альпы».       — Элеонор, погляди, — с ровным торжеством отвлекла Джинджер не только ту, кого звала, но и всех остальных, хвастаясь своей работой. Она и фамильяры, отправленные к ней Элеонор, закончили с подсветкой.       На мраморном потолке отразилась проекция созвездий, но хладнокровную девушку с синими волосами, которые все видели лишь прилежно собранными, не только не впечатлило, но и оттолкнуло: она напоказ безразлична к тематике мероприятия, хотя все детали были отточены ею не хуже, чем они отточились бы увлеченным человеком.       — Какая же безвкусица.       — Да почему? Как по мне — красиво, — протянула служанка, счастливая потому, что завершила настройку. Достижения техники для большинства демонов оставались потемками.       — Я думаю, что это чепуха. Портить великолепный, достойный зал подобной мишурой. Звездопад! Его Величество живет так много лет, но собираться по такому поводу, превозносить его... Как смертные, что живут в лучшем случае сотню лет!       — Как скажешь. А что безвкусного в звездах? А как же прочие тематики? И прочее, чем там занимаются в демоническом мире почти каждую неделю, отстав от современности и современных занятий. Господину Рейджи это тоже не нравится, но…       — О, Джинджер! — только и воскликнула Элеонор, точно это восклицание передавало всё её негодование по поводу этикета декораций и концепции, — Здесь мы справимся без вас, так что прихвати Лилит и отправляйтесь-ка дружно помочь Розали!       Лилит подскочила, услышав своё имя, а затем и имя шеф-повара — молодого вампира, несколько лет назад заменившей мужчину со сложным японским именем, на что изредка, когда у неё было желание, сетовала Джинджер, ибо Розали имела ярко выраженный французский акцент, из слуг предельно ясный лишь старшей горничной.       Слишком усталая, чтобы испытывать прежние приливы энергии, смертная поплелась за коллегой туда, где её поджидали десерты, а десертам необходим марафет — глазурь, посыпки, паруса из рисовой бумаги. Это уже не было так приятно, как ожидании копии Эдема, каркас которого хранился в холодильнике.       Как и завещала Юи, он вышел неподъёмным для одного неподготовленного человека. Им пришлось применить всю мощь, чтобы сдвинуть его на сервировочный столик.       Срезанная ради придания схожести толстая стружка кучи коржей, измазанных кремовыми бортиками, не успела пропитаться – Комори находчиво надоумила утилизировать остатки с чаем.       Затмевающий, приторный вкус с наложенной начинкой показался таким успокаивающим, заставляющим забыть о любой беде, что Лилит с фразой «ничего страшного не будет, если я позволю себе это!» съела больше, чем предполагала.       Она не привередничала в еде, предоставленной ей – иногда блюд получалось так много, что прислуге приходилось доедать то, что готовили для хозяев, а стоил последних никогда не был скуден. И служанка редко прибегала к тому, чтобы вносить желаемые продукты в список в счет жалованья или покупать сладости.       Но теперь для неё, точно запоздалая вспышка, прояснилась причина безумства, учиненного десертами среди людей и среди демонов. «Винной крови» почудилось, что она прониклась увлечением господина Канато, господина Широ, да и множества прочих поклонников.       К утру, когда смертные встретились в обговоренной комнате, предварительно расчищенной служанкой в одиночку, ум заходил за разум от измождения и возбуждения, едва соседствующих друг с другом.       С сердцем, обливающимся кровью, отрезала Лилит листья мандрагоры, и только из-за этого мужественного шага в горячей воде в пульверизаторе соединилась пыль лунного обсидиана и крошка сухой травы, которые кисть нервно перебалтывала, пока владелица расхаживала туда-сюда вдоль гарнитуры.       Гладкая поверхность торта, на выравнивание которой ушло сорок минут, всё ещё прохладная, и Лилит, не упуская ни минуты, намечала симметричные окна, чтобы снять там часть крема. Верная помощница растапливала изомальт, подкрашенный тёмно-синим, отдающим в индиго цветом, достаточно насыщенным, чтобы перекрыть разрез, и поглядывала то на приятельницу, то на размножающуюся плешь, переживая, что где-то передержит или промахнется с размером при лепке.       Тщеславие ликовало каждый раз, как «винная кровь» ловила чужое желание получить моральную поддержку и благословление, как она получала её у шеф-повара дома Имаи и Шеллы, учивших готовить младшую горничную. Юи спрашивала совета, внимала указаниям, точно правда узрела в ней профессионала, хотя сама она действовала интуитивно и не знала, что выйдет в конце.       Светлый, грязно-розовый велюр ложился сносно, заостряя внимание на застывших стеклах. Раскатанная мастика нарезалась, полосы на рельефной кладке скрещивались, действо кипело.       — Не думала, что будет получаться настолько потрясающе! — выдала Комори, зубочисткой прочерчивая черепицу на крыше из пластичного шоколада, пока Лилит из него же вытягивала шпили и ей в глаза бросался то один недочет, то другой, и весь вид казался безобразным, — Я раньше хотела стать монахиней и всецело посвятить себя службе Богу. Мне нравились церкви и монастыри. Их неторопливая жизнь, возможность отдалиться от бурных потоков, безопасность. Это мой дом, знаешь, — проникновенно выпалил её язык то, что было в голове, будто она силилась передать то, что сама собеседница никогда не знавала, — Место, куда я бы всё равно хотела возвращаться. К цветам, к деревьям, которым я в детстве дала имена, к знакомым, к родной постели… Но сейчас, когда мы здесь печем, я представляю, что у нас собственная кондитерская или шоколадная!       — Собственная кондитерская? — брякнула Лилит, и практичность безжалостно вцепилась в беззаботную фантазию быстрее, чем та успела возникнуть, — Начинать с нуля так дорого.       Смертная не напоминала о том, где они находились, позволяя её воображению уноситься вдаль. И сама постаралась представить, какого это было бы, не сковывай их реалии, не сковывай отсутствие воли, образования, предпринимательских качеств и нужной суммы.       — Знаю, знаю. Помещение, оборудование, ассортимент, реклама. Но ты только поразмысли над этим: это же можно даже интерьер сделать по своему вкусу! И придумать красивые названия для всего, что будет в меню.       — Вы фантазёрка, госпожа Комори.       Морщинки, появляющиеся, когда она показывала радость и жизнерадостность, разгладились, когда девушка стала серьёзна.       — Ну и пусть!       Она вновь рассказывала о мечтах. О оттенке стен, о посуде, о шоколадных фигурках и конфетах в витрине. Переключалась на разговоры о вышивке лентами, которой она занимается, и то, что ей, учившейся на домашнем обучении, всё ещё неловко в академии, но преподавательница по домоводству всегда хвалит её.       Лилит отбрасывала любые мысли о будущем с тех пор, как была похищена. И не понимала, почему Комори продолжает думать о нём. Служанка считала её трудолюбивой, но всё же хрупкой личностью, не рожденной для выживания среди вампиров.       — Мы закончили? Хочется ещё чего-то добавить, — нечаянно обронила Комори, словно слепая по части допущенных оплошностей вроде пробелов велюра на состыковках и того, насколько не походили шпили на зарисовку, — Я тебя не обидела?       Время подходило к двенадцати дня, и на то, чтобы отдохнуть, оставалось около трех или четырех часов. Юи – больше, и её непременно следовало отослать, но она бы не ушла, пока не убедилась, что исполнила просьбу полностью.       — Нет, всё хор-       — Это ещё что за херня?!       Они заметили того, кто перебил Лилит, одновременно — Субару влетел в кухню, будто разъяренный бык, завидевший красную тряпку.       На дне чуть раскосых алых очей, по-детски растерянных и неуместных на его лице, смертная прочитала и повод бояться и повод праздновать подобие триумфа — он явно узнал то, что находилось перед ним, и явно шокирован.       Служанка загородила работу, опасаясь, что вся злость противоречивых эмоций изольются на неё, и жертва накренилась к ней, хотя стояла на расстоянии.       — Ты подслушивал, Субару? — пропищала она.       — Я? По-твоему, мне интересно женское кудахтанье?! Вы что затеяли?       — Мы просто хотели сделать торт!       Он резко поднял руку, и девушка отшатнулась, вжав голову, сдвинув брови и крепко зажмурившись, будто её сейчас огреют. Младший член семьи положил ладонь на затылок и состроил недоумение.       Юи не строила стратегий. Её тело сделало это рефлекторно, как с любым внезапным движением или звуком, даже отдаленно не похожими на предвестников угрозы.       — Хорош, — уперся он, так ничему из мебели и не навредив, — Что это? Ты почему не спишь?       — Мы пытаемся понять, чего не хватает, господин Субару, — встряла Лилит, — Некогда делать что-то, на что уйдет ещё несколько часов, потому…       Он цыкнул, и она не договорила.       — Тебе правда это нужно? — парень обратился к Юи, намеренно упуская из виду вторую смертную, и его поза перестала быть такой агрессивной, хотя Лилит поверила, что он всё вокруг разнесет, поколотив вас обеих. Она кивнула ему, — Жди.       Спустя полчаса он принес несколько крупных, распустившихся роз в цвету, швырнув их на её колени. Шипы удаляли торопливо, но стебли срезаны по правилам, наискось. Душистый аромат коснулся ноздрей, и Лилит уловила намек.       Вот же, именно ими нужно окружить съедобный дворец, и именно их сбрызнуть раствором, чтобы поджечь великолепным зеленоватым огнем.       — Раз уж они так хороши, как розы Эдема, — выплюнул он, слишком грубо, чтобы посторонний счел это чем-то положительным, — то пусть и растут рядом с ним.       Субару пожертвовал несколько цветов из лелеемого сада, где он сеял, полол, поливал и удобрял кусты и яблони. И это было сделано не столько для «винной крови», сколько для обыкновенной дочери священника, принявшейся устранять длину, чтобы обтянуть обрубки пищевой пленкой и обернуть венком бутонов торт.       

***

      Словно больная, озабоченная исключительно своим недугом, Лилит свалилась на застеленную постель прямо в рабочей одежде. Фартук оказался скошен, прижат под телом, ставшим неподъёмным. Он предупреждал запомнить такое положение, смяться, что не останется не внесенными в список причин, по которым горничную считают недостойной службы здесь, но та не слушала его угрозы.       Кисти отозвались болью от резкости, с которой головокружение опрокинуло её на поверхность, зашедшуюся складками, но боль скоро теряется в лабиринте из волнообразно скачущей тяжести в затылке, перетекает в виски, стучит, заставляет морщить опущенные веки, пытаясь избавиться от скопившегося за глазными яблоками напряжения.       Время становится тягучим и липким, как патока. До момента, когда нужно проснуться, ещё два с половиной часа, и механизм на столе, забаррикадированный коллекцией ярких журналов, исправно отмеряет каждую секунду, внося её в учёт тех, какими не занялся сон.       Глянец избирателен. Маленькая дверца в мир людей, поддерживающая связь между ним и ею. Лилит не следила за важными событиями, не проникалась жизнью и не воспринимала её слишком серьёзно, только разглядывала картинки, читала статьи, что едва ли применимы к её существованию, пробегалась по интервью со звездами и айдолами, любовалась рекламой магазинов и кафе.       Среди подаренных у неё были и более осмысленные издания, имевшие рубрики вплоть до социального устройства, литературы, достижений науки. Но она не брала их с собой и не просматривала дальше содержания.       «Винная кровь» пропускала всё, что могло бы затянуть, что требовало осознанности и углубления. Вовсе не потому, что свойство анализировать не дано от природы: его в ней хватало, чтобы понимать, что в её случае это топь, дно которой непредсказуемо под панцирем травы и обильных мхов.       Сдерживаемая за несколько дней усталость и недосып обрушиваются одним потоком, с выполнением задачи, над которой Лилит корпела, приходит чувство заслуженности отдыха. Всё сильнее погружаясь в матрас, она молила о покое, о сне без мучительных сновидений.       В платье тесно, в комнате душно, солнце врывается нагло сквозь брешь в обороне возле шторы, которую временная хозяйка помещения непредусмотрительно оставила отодвинутой. Золотой свет не будит, откликаясь только выраженной вялостью.       Он приглушается сквозь барьер, окутывает, рассеивает кошмары. Лилит неосознанно проваливается в дрему, объятая и убаюканная им, словно его луч способен указать путь за садовые яблони, за дикие, неотступные деревья, опоясывающие особняк, и вместе с ним проникает легкая тревога.       Слышится возня, а за ней волочится темнота — становится тусклее. Встаёт ещё одна преграда, более явственная, физическая, словно кто-то хочет, чтобы завтрашний день никогда не настал.       Пришелец позволяет ей обнаружить присутствие кого-то постороннего в личном пространстве отчётливее, когда на кровати ощущается чей-то вес. Кто-то пробует, проверяет на прочность, осторожничает, словно малейший намек на пробуждение может его спугнуть, как шевеление может прогнать блаженный транс.       Лилит не хочет отдавать свой шанс расслабиться без боя, без попытки проигнорировать шум.       — Я знаю, что ты проснулась, — изрёк голос, обозначая её проигрыш. Он мягок, сливаясь с коконом, заключившим зарождавшиеся волнения вместе с первоначальным теплом, стекавшим сверху, — Я слышу это по твоему дыханию.       Вот он и пришел придушить её за то, что она его дразнила.       Один неразборчивый взгляд в циферблат напротив уже стоит усилий. С момента, как служанка уснула, прошло двадцать минут, о чем вследствие напомнило давление в голове.       Гость, исправивший её упущение, выглядит заплаканным, как после истерики, хоть эмоция на его лице нейтральна, и он настойчиво не тер щеки. Проследовав в спальню после Юи, что ушла немного раньше неё, ещё отвозившей торт в вместительный холодильник, смертная не слышала всхлипов, проходя мимо его комнаты.       Вампир тоже давно должен был спать, надев пижаму, и Лилит не знала, что он делал тут одетый, как на выход, сидя на краю постели. Предположения о его капризе было достаточно, чтобы заставить душу заторможенно бунтовать.       — Покажи мне свои руки, — он неожиданно пытливо требует предоставить ему ладони. Приняв изнурение как покорность в считанные мгновения, он подхватил одну из них. Её безвольные пальцы, оторвавшись от покрывала, мягко опираются на его, бережно придерживающие. Он улавливает болезненное шипение, сорвавшееся неосознанно, из-за потревоженных увечий, с которых постепенно снимали бинты, — Как уродливо, — жалуется он, сорвав последние, решающие сантиметры материи, — Эти раны нанес не я, так что будет плохо, если они останутся на твоём теле.       Лилит слишком измотана, чтобы возражать или ворочаться. А Канато слишком отзывчив к чужой податливости.       Четвертый Сакамаки без предупреждения подносит кисть к ложбинке над губами. Смотреть выходит из-под прикрытых век: он разинул рот, показывая кончик розового влажного языка, и щепетильность, с которой создание ночи предоставило поддержку, казалась чрезмерной. Гибкий орган напрягается, вытягивается, пробно касаясь края у ногтя, следует по фаланге, разглаживая попавшуюся на пути мелкую царапину, прежде чем перейти к тыльной стороне ладони, где обосновались более глубокие рубцы.       Его голова склоняется к плечу руки, на которую он опирался, пальцы поднимаются выше, озорно проскальзывают между её, и вампир оставляет всего немного бессмысленной дистанции, не дававшей полноценно их переплести. Канато лижет деликатно, холодный язык обходит края, затем продвигается вдоль самой раны, тормоша её, вместо тающей боли пробуждая облегчение.       «Винная кровь» не решилась открывать шкатулку Пандоры и вторгаться, выяснять его побуждения, когда они не несли вреда. Выхваченное с упорством бодрствование отступало, изображение расплывалось, вид отдаляющегося циферблата разочаровывал всё больше, но беспамятство уже опутало ослабевшие конечности. Оно захватывало снедающую тревогу, под натиском утомления и маневрирований вампира, улещавшего свержением доставляющего неприятности обстоятельства, косвенной причиной которого он являлся. Обида отступала, словно даже огорчение устало терзать.       Пусть делает что угодно, только не гремит и не тормошит. Пусть только кошмары и смутные воспоминания, к которым теперь примешивались полустертые наброски детства, не приходят.       Служанка позвала кого-то. Конечно, она позвала. Сквозь дрёму, сквозь нахлынувшее видение. Напряженно стиснула зубы, будто пытаясь замолчать, и наткнулась спиной на стену. Только кого она звала?       — Я Канато, — поправил он, — Канато… Зови меня Канато…       Он уже лежал, слегка согнув ноги. Медвежонок примкнул к животу Лилит, вклинившисть между ними на одноместной кровати. Рука вампира расположилась на челюсти, он галантно придерживал её, и, открыв глаза, вместо будильника и стола, Лилит видела только макушку пристроившегося рядом демона.       «Почему вы не в своей постели?» — подумала она, но не отпустила слова дальше разума, — «Опять разбредаетесь по чужим спальным местам?».       — Я странно чувствую себя сегодня, да, Тедди?.. Похоже, Лилит тоже. Снятся плохие сны?       Господин шептал, но в тишине его слышно отчетливо. Она, ничего не осознающая вопреки положению век, которое давало следить за обстановкой, ощутила движение, подвинувшее сон: вампир подполз выше одним рывком. Его лоб, куда спадали сиреневые пряди, почти прижался к её.       — Ты злишься на меня?       Он, прильнувший непозволительно тесно, отбрасывал её назад, принуждал заблуждаться из-за флера невинности, что он на себя напускал. С молодым господином физический контакт возникал последовательно, его объятия оставались для Лилит откровенными и трогательными, не колеблющими, не подвергающимися разбирательствам, и Канато до некоторых пор легко сошел бы за него, пробравшись в её постель из-за нежелания находиться в одиночестве.       — Ты злишься на меня, потому что я не подарил тебе поцелуй, — заключил вампир с раскаянием, — Если я поцелую тебя, ты перестанешь на меня злиться.       Всё, с чем могли ассоциироваться у неё поцелуи, сброшенные в один котел с четвертым Сакамаки, — поцелуи в лоб или щеки. Она всматривалась в него, характеризуя намерения, настроение, рыская в поисках того же полутона, что нанесли бы стремления, и никак не воспринимала его всерьёз.       Подушечка большого пальца потирала линию подбородка, нос соприкоснулся, и его дыхание разбивалось о тепло человеческой кожи, сливаясь с её. Колено упиралось в бедро, он лишил возможности прятаться, и даже Тедди удерживал смертную, плутавшую в коридорах растерянности, в плену, слишком истерзанную, чтобы избегать напролом.       Она поймала его взор, сосредоточившись, ожидая в нём кроткой просьбы, покладистости, достигнутого компромисса, устроившего их обоих, и непременно — извинения. Но демон исключал их.       Вместо этого вампир приподнялся. Он плавно воспроизвел контур, уличая минуту, когда служанка, пребывая в полусне, приноровилась, перестала угадывать в этом что-то новое, чувствовать отодвинутую границу, и поглаживание перешло в разряд должного.       Канато увел палец к уху, соскользнув, будто до него дотронулось зыбкое марево. Сразу, как оно отстранилось, его заменила пустота, плывущую бахрому которой теперь удавалось нащупать.       Лилит не верила ему, пророча обыкновенное баловство перед укусом. Его ресницы в сгущенном луче дня, нырнувшего в щель между занавеской и стеной, отдавали в тёмно-фиолетовый на изгибе, свободно опускаясь на тени бледных кругов, вытекающих из недосыпа.       Сакамаки припал ниже, и одна из кистей слегка повернула её голову. Любопытство, направленное на создание ночи, столкнулось с импульсом, клокочущем в глубине жестов, под подрагивающими плечами, временным переключением фокуса с Тедди, и воплощалось в ступор. Импульс, ей незнакомый, откидываемый до последнего, ибо «винная кровь» никогда не признавала его ни в Широ, ни в ком-либо ещё из друзей, обрел своё определение.       Желание.       Его прохладные губы застенчиво раздвинули её, расслабленно поддавшиеся без отпора. Прильнув, едва задевая цель, он целовал медленно, и неочевидное отсутствие отдачи на его поцелуй терялось в нерасторопном темпе, как потерялась ясность происходящего для его участницы. Тлеющая страсть, отталкивающая шутливый налет, сквозь тьму безуспешно молила о искуплении.       Колпак, преломлявший и искажавший реальность, подняли ещё тогда, когда «винная кровь» оказалась без покровительства, чувства и явления подступались оголенными, в разодранных одеждах, такими, какие они есть, но сейчас она прямо задыхалась, попав в силки.       Господин Канато не мог делать этого ни в одном из её представлений, но всё же делал, прижавшись настойчивее, словно только-только ухватился крепче за поводья брыкающегося животного, подстроившись под него. Лилит ощущала клыки, когда дитя ночи приоткрывало рот, мимоходом увлажняя искусанную нижнюю губу, будто хотело распространить целительный эффект на мелкие ранки, нанесенные вчера её собственными зубами.       Может, он видел в подобных жестах награду, предложив его тогда, или удовольствие, которым мог честно отплатить за кровь, доставившей наслаждение ему, как и многие вампиры легко приравнивая питьё к поцелую и поцелуй к питью в качестве равноценно интимного обмена.       В них должен был быть отголосок любви, особенно в первый раз. Любви отдаленной, той, о которой она вскользь могла грезить, и которая не слишком волновала её сердце, занятое насущными проблемами и недавно по-своему сохранявшее некоторую наивность, для которой не существовало подобного. Кого бы служанка тогда хотела поцеловать?       Смертная выкинула всё, кроме переживаемого тактильного опыта, посвятив себя ему от безысходности. Канато был искусен, и сдержанная нежность обуздывала пагубное влечение, полностью затмевая его. Он умело удерживал на рубеже, в истоме огня.       Если бы цель нежности не злилась на создание тьмы, не была безумно испугана и утомлена, она бы нашла это приятным. Верно, вампиры по природе виртуозные любовники.       Он раздвигал рамки, и то, в чем что-то дурное было недоступно для смертной, представало с других ракурсов, львиной долей потому, что путь в мир телесного удовольствия, выходящего за черту проявления дружелюбия и привязанности, открыт им.       Напоследок он робко чмокнул в уголок, прежде чем рассоединиться и лечь обратно, никак не собираясь в свою комнату. Что она должна чувствовать, кроме того, что это было страшно, как на высоких аттракционах, работающих на парадах и предлагающим отведать риска?       — Ха-а, тебе понравилось?.. Ты приходила в мою спальню, так что я не вижу проблемы в том, чтобы прийти в твою. Это не мое желание спать здесь, но желание Тедди, а мне тяжело ему отказывать, — он зевнул, — Он очень хотел знать, почему ты сделала это.       — Сделала что? — слабо спросила она, полагая, что должна это сделать.       — Возмутительную вещь, — промолвил вампир, — Когда приехала. Зачем ты зашла ко мне в комнату и укрыла, состроив очаровательно перепуганное выражение лица? То, что ты меня боишься, расстраивает.       Он помнил об этом, хотя это было сущей мелочью.       — Я не знаю.       Вампир вздохнул, добавив, что служанка бестолковая, раз ничего никогда не знает, и заговорил о своём. Кажется, о каком-то человеке. Его рука протянулась к её шее, пальцы пролезли под воротник-стойку, и что-то защекотало.       Он расстегнул подвеску, вытянув её за цепочку. Лилит заметила, как Сакамаки аккуратно поднял её вверх, оглядывая, и поняла, что её секрет вскрылся, но он безучастно сложил её в комочек на край подушки, словно это было обычное украшение, а не магический предмет.       Канато взял её руку.       — Ты уверен, что хочешь этого, Тедди?.. Ладно, я разрешу. Сладких снов, - бормотал он о чем-то своём другу.       Отделившийся палец зажался между лепестков губ, расположившись параллельно им. Юноша прокусил его, и смертная сжалась. Его ладони обнимали её запястье, и сонное лицо четко сказало, что он остаётся так. Если он хочет спать с окровавленным мизинцем во рту, пусть спит. Когда вампир жует или пьет, он хотя бы молчит, и это почти гармония. Лилит последует его примеру и отдохнет.       

***

      Она вскочила, опираясь на локти, с безумным стуком в груди из-за резкого звука. По тому, как еле разлепились веки, и тому, что здесь как был день, так и остался, рассудок судил, что она не спала, раз время суток никак не изменилось, и отчаянно требовал положенного отдыха, заручившись поддержкой затекших ступней. Стрелки прошли расстояние в немногим больше три часа.       — Если опоздала, поднимись хотя бы к завтраку, — хлестко произнесла разбудившая Элеонор, собранная и подтянутая, как и полагается в такой день, — Это нарушение дисциплины, ужасно серьезное, даже Джинджер себе этого не позволяет! Ну и внешний вид, — осеклась она, — Впрочем, мне не до разглагольствований, обсудим это позже. Вставай, я дам задание, когда встречу прислугу из замка. Нужно проверить, какие столы я выделила тебе для обслуживания…       Старшая горничная исчезла. Лилит обвела комнату невидящими глазами, продолжая прижимать к груди плотно набитый предмет.       С воспоминанием о подвеске её охватила паника. Магическое украшение зажато в ладони камнем вниз, хотя, естественно, оно не могло там быть, если кто-то не положил его туда.       Следом пришло осознание: заключенной в кольцо рук была вовсе не подушка, а Тедди. Служанка едва не завизжала, попятившись и загребая назад, словно то был не медвежонок, а живой скорпион, выползший из-под одеял.       Это можно было бы принять за шутку Аято, прятавшего игрушку брата, но Канато приходил сюда, значит, и оставил его сам. Он знает. А ещё он…       «Я не хочу об этом думать» — она моргнула несколько раз, прогоняя витавшую дремоту и твердя себе, что непременно выспится после, — «Я должна вернуть Тедди, пока дзирай дан не устроил скандал».       Она потянулась, потом расправила фартук по пути в крошечную ванную, где зеркало было целое, и наскоро умылась ледяной водой.       Неухоженные волосы смутили её, но временем для мытья и сушки она не располагала, потому, стремясь хоть как-то поправить прическу, распустила растрепавшийся, разваливавшийся пучок, в который стягивались всклокоченные пряди, наиболее приличными из которых оставались те, что в повседневности лежали у лица, когда служанка не готовила.       Элеонор всегда безупречно приглаживала их, будто не было ни одного волоска, короче или длиннее основной массы, но сегодня она соорудила немного другую укладку — тугой, хитрый узел. Вытянув шпильки, Лилит тщательно расчесалась и сотворила более опрятную прическу.       «Зачем мне вампирские симпатии, если всё так?»       Почему она не разбудила раньше, раз уж Лилит проспала? Ей поручено расставить часть табличек с именами гостей до завтрака! Старшая горничная не оставила бы этого просто так, и наверняка сделала это за неё, как Рейджи делает всё за своих братьев.       «На ней действительно держится порядки в этом доме. Такая взволнованная. Хоть не очень хорошо отреагировала на тематику мероприятия, она всё равно позаботится о репутации и проведении приёма…»       Переживания из-за того, что придётся выставить торт ей на суд, ожили.       Лилит нанесла пудру и румяна, надеясь скрыть усталость и думая о леди Адель. Именно ей она обязана ароматом лимонной вербены, которым перед выходом мазнула за ушами и тронула запястья. Отсутствие запаха или наличие запаха кого-то постороннего не кричало, и смертная чувствовала себя лучше: раны не болели, и перчатки не будут служить маскировкой бинтов.       «Винная кровь» заскучала по шумным сборищам, убивавшим тоску и дающим полноценное право не беспокоиться ни о будущем, ни о поцелуях и их причинах. И одно из них начнется через несколько часов.