•
Стальной длинный и узкий стол приютил на своей гладкой поверхности обездвиженное тело мужчины, руками которого могла оборваться жизнь Чона Хендо. И до сих пор может. Раскрывая заплывшие от гематом и долгого бессознательного состояния глаза, мужчина издаёт болезненный стон. Когда тьма вокруг не рассеивается, он хочет протянуть свои руки к лицу, но они скованы обжигающим металлом, который впивается в пухлую и натёртую кожу на запястьях, причиняя новую ядовитую боль. Черная повязка и невозможность пошевелить руками пугает не многим больше, чем воспоминания несколькочасовой давности. Последнее, что помнит мужчина, так это как в его съёмную и повидавшую не лучшие виды квартиру врываются трое мужчин, а дальше… ничего. Скорее всего, его сразу ударили по голове, потом избили или наоборот, ведь он отчётливо ощущает пятна синяков на всём теле. Еще он помнит приятный голос, который раздавал кому-то указания вежливым тоном, пока шумная машина куда-то везла новообретенную компанию. А если он не в Пусане, то его напарники не смогут напасть на след внезапных похитителей. Хотя они навряд ли захотят и пальцем пошевелить ради него. Он хочет повернуться и каким-нибудь образом найти человека, на котором можно отыграться за причинённый ущерб, но тело настолько прочно держит металл, что весь пыл ненависти так и не выплеснутым остается сидеть где-то внутри. А кроме жалких хрипов и слова не вымолвить — рот сдерживает кляп, приставший от сухости к небу и языку. Вокруг ни единого звука, кроме собственного рваного дыхания, прорывающегося через нос, и сердцебиения, которое пульсирует повсеместно. Проходят минуты и часы, но никто не обнаруживает своего присутствия. Либо с ним играют, либо его решили оставить для развлечений. От этого в бешенство бросает регулярно, поэтому изредка по помещению бродит эхо злого рычания, сдерживать которое бессмысленно. В промежутках между сном и ожиданием неизвестности, неудачливый убийца Хендо наконец слышит, как железная дверь со звуком закрывается, впустив до этого две пары ног, однозначно обутых в лакированные туфли. Это он понял по характерному запаху обуви и стуку каблуков. Около правого уха внезапно раздаётся противный скрежет, который мгновенно вымораживает и пускает трещины по тонкому, как лёд, самоконтролю. Звучит приятный и ровный смех. — Твой вид — нечто, ублюдок, — выплевывает ему с неприязнью бархатный баритон. А как еще выглядеть человеку, которого жизнь выбросила на расправу? В ответ сказанному только и звучит, что мычание. Чужая рука, явно в перчатке, отлепляет скотч и вынимает ткань изо рта. — Почётче, — звучит приказ. — Я хочу видеть твоё лицо, сволочь, — желчь в голосе обиженного на похищение мужчины слышится очень отчётливо. — Или богатые твари нынче боятся засветить отбросам свои аристократичные черты лица, чтоб те не ослепли? Несколько секунд молчания, которые напрягают своей тяжестью. В таком сомнительном положении можно и не язвить, но человеку, которому нечего терять, правила не писаны. — Ну что же ты так, — если бы в этой ситуации можно было ощутить хоть каплю снисходительности, то эти слова звучат подобно ей, — я не привык разделять людей таким образом. Да и богатство — понятие относительное… — слышится глубокий вздох, а позже долетает манящий аромат дорогих духов. В голове мужчины на секунду проносится мысль, что именно так пахнет смерть — убийственно-притягательно, обманчиво-распологающе. — В данный момент для меня существуют только неосмотрительные глупцы и добровольцы, которые иногда творят возмездие над этими дураками. Лезвие легко и с удовольствием разрезает старую и грязную от пятен футболку, играя с ощущениями, к которым мужчина не готов. Надави этот доброволец острой сталью посильнее, пошла бы первая за этот вечер кровь. — Я же не убил его! — произносит «жертва», пытаясь втянуть живот, будто это может спасти. — Я сделал доброе дело! Этот Чон был взяточником и… Почему-то речь прервалась. — И-и?.. — заинтересованно протягивает неизвестный. Его так хочется увидеть сквозь повязку и заглянуть в глаза, владелец которых позволяет себе играть с жизнью людей, которые уже своё с другими безбожно отыграли. — И он слишком высоко поднял цены на аренду рыболовных шхун. Взрыв заражающего смеха отражается от стен, которые теперь кажутся так близко, и они же сдавливают собою со всех сторон. Королю положения и вправду забавно. — Он не единственный владелец таких лодок в городе! Причин посерьёзнее нет? Еще немного молчания. — Он занялся рыболовством и забрал почти всю работу у обычных людей… Около левого уха нож врезается в стол, истязая барабанные перепонки. Такая мелодия была противна не только пойманному, но и тому, кто поймал. — За это убивают? — вкрадчивый голос пауком пробирается в голову, начиная своей паутиной душить изнутри. — Десятки моряков теряют свою прибыль! — У него есть несколько программ по сотрудничеству… — Это неважно! — Не перебивай меня, животное! Нож звонко падает на пол. Нервы у мужчины уже на пределе. Что за допрос при таких обстоятельствах? Что этот человек хочет? Кто он? Какая между ним и господином Чоном связь? Повязка на глазах стремительно намокает от слёз, которые без разрешения рвутся наружу из-за страха. — Кто ты? — спрашивает хриплый голос, когда ожидание вновь стало невыносимой пыткой. — Последний человек, чей голос ты услышишь перед смертью, — последовал серьёзный ответ. — Как хорошо, что у тебя нет семьи… — У меня есть!.. — отчаянно звучит в темноту, созданную черной тканью, в которую глазам упираться уже невыносимо. — Враньё! — нож поднимают и кладут на рвано вздымающуюся грудь. — Я знаю про тебя всё, и никому не будет жаль обнаружить твоё исчезновение. Даже твоим приятелям, с которыми ты решил сговориться для организации внеочередного преступления. И если бы ты убивал впервые… допустим, по своей неосмотрительности, возможность найти альтернативу у нас бы появилась, но, увы. Да, Чон Хендо был не единственным человеком, кому было решено оборвать жизнь за неугодные деяния. Еще несколько предпринимателей и чиновников, причём не с самыми выдающимися проступками, за которые можно наказывать таким образом, были убиты обычной подпольной группировкой, в которую вступают от безысходности. А эта компания заговорщиков созданна на базе большой организации, где можно легко найти единомышленников, если приложить немного усилий и вытянуть коллегу на разговор, в котором без затруднений получается уловить неприязнь к тому или иному вышестоящему лицу. — Кто ты?.. — лёгкое оружие всё равно ощущается тяжёлым грузом, прожигая кожу. Заговорщику хочется узнать больше о том, кто пожелал, по-видимому, расплатиться с убийцей его же монетой. — Я знаю, что проблемы можно решать без насилия, — вопрос игнорируется. Человек говорит о чем-то своём, будто и вовсе не попавшемуся в сети насекомому. В ответ рваный смех, от которого холодное оружие плавно скатывается к горлу, зарождая мурашки страха и непонятного предвкушения. — А сейчас что происходит по-твоему? — Ну… это называют карой, — бархатный голос насмехается так обманчиво-ласково, а ком в горле вот-вот вырастет до размеров баскетбольного мяча. — Бумеранг зла?.. — с сомнением произносит он. Спустя минуту тишины холодное лезвие отстраняется от шеи, позволяя почувствовать мнимое облегчение, а похититель даёт себе, словно невзначай, имя: — Осирис. В ответ еще один хриплый смех, переходящий в кашель. Горло терзает сухость. — Чего? У тебя проблемы, парень… — Подойди и придави его грудь к чертовому столу, чтобы он не дёргался, — вежливым тоном просит второго человека приятный голос. Вскоре новая рука, но без перчаток, выполняет поручение с завидным качеством, да так, что перехватывает дыхание от подступившего давления. — Спирт или соль? — спрашивает Осирис, но в ответ продолжают литься хрипы. — Ну ослабь же ты напор, а то он раньше времени проиграет. Громкий вдох обжигает прокуренные легкие поступившим вновь необходимым количеством кислорода. Если это издевательство будет продолжаться еще какое-то время, то смерть может стать привлекательным выходом из ситуации. — Пошёл… Договорить мужчина не успевает из-за удара по скуле. — Я предложил выбор, будь благодарен за то, что я не сжигают тебя заживо. Похитителю хочется добавить слово «пока», но он только усмехается себе, разглядывая чужое разбитое лицо. Хочется уйти из этого помещения и приказать отвезти человека в больницу, а не возиться с этим. Но сам же решился на такое, бежать некуда. Ирис знал, ради чего идет на радикальные действия, и думал о цене своего выбора пока ехал в Пусан, чтобы найти ублюдка, а потом по дороге в это место, где было решено разобраться с ним окончательно. Нет ни одного сомнения в правильности своих поступков, зато совесть есть, и она очень хочет прекратить этот цирк. Дилемма. Сейчас Ирис осознанно марает свои руки впервые за несколько лет. Та ненависть, которая текла в крови еще пару дней назад, почему-то отступала с каждой минутой. Ему было неприятно, что в нескольких метрах над ними спокойно идут люди по своим делам, а он здесь вершит собственное правосудие. Очень хочется либо вновь вернуть потерянный азарт, либо бросить всё. — А ты в курсе, что у Чона Хендо есть семья? — вкрадчиво произносит Осирис, прерывая собственные рассуждения. — Пусть узнают об ущербности реальной жизни, зажравшиеся свиньи, — разбитая губа истекает кровью вперемешку со слюной, а жидкость по щетинистой линии подбородка стремится ручьём к шее и затылку. — У него сын и замечательная жена, — тише произносит Ирис, касаясь острием там, где сходятся ребра. Негативные чувства приливами находят своего хозяина, настраивая на конкретные движения. Мужчина долго думает над тем, стоит произносить возможно ускоряющую губительный процесс реплику или нет. Он бы высказал всё, что думает о подобных этому Чону людях, приписав каждому приговор «имеет слишком много — убить», но разумная его часть изрекает: — Спирт… — на выдохе говорит он. Сдался. — Громче. Осирис давит на рукоять сильнее, разрезая первые два слоя кожи. Алая капля медленно увеличивается в объёме в том месте, где оружие начало свою работу. — Спирт, — сквозь плотно сжатые зубы долетает до Ириса. Тогда соль. Нож входит глубже, и вырывается первый возглас, полный боли. Этот мужчина кажется большим и сильным, но не может и немного потерпеть. Чужие руки давят на грудь, уменьшая до минимума шанс на любое движение. Прикладывая чуть больше усилий, благодаря оружию рана удлиняется в сторону таза на десять сантиметров. Ирис прикрывает глаза и проходится по ней еще раз, надавливая сильнее. — Чонгук, — произносит Ирис, склоняясь над жертвой. Он шепчет рядом с чужими губами, а свободной рукой хватает кричащего мужчину за подбородок. — Его сына зовут Чонгук, а ты решил лишить ребенка отца, скот! — Осирис говорит громче, впиваясь в чужую кожу тонкими пальцами под слоем черной ткани. Пройтись бы лезвием по горлу, но убивать собственноручно он не станет. Зато теперь ему не хочется бросать дело, пока страдания не достигнут апогея. Он оставляет нож на кровавом животе, отходит к столику в дальнем углу и открывает пачку поваренной соли, которую недавно купил в супермаркете. Достав оттуда горсть, он возвращается на поле нечестного боя, где уже давно известен победитель. Ему искренне не хотелось этого делать, но, не услышав ни единого слова раскаяния, Осирис очень огорчился. Раздвинув двумя пальцами рану, он засыпает туда немного прозрачных хрусталиков, получая новую волну чужих воплей, нарастающих в своей силе с каждой секундой. Но они ему до ужаса противны. Ирис потирает напряженный лоб, оставляя красный след где-то над бровью, а потом бросает перчатки в сторону. Поймав непонимающий взгляд помощника, он отказался от последнего желания покинуть помещение, отложив его на некоторое время. Приходится снова натягивать на каждый палец кровавую материю с засыхающими разводами. Отступать под чужими тёмными глазами, которые внимают каждому жесту, он не решается. Чтобы поскорее разобраться с проблемой, он возвращается к столу со скудным выбором для дальнейших действий, но, недолго думая, выбирает спирт, зажигалку и полотенце, смоченное в воде. — Отпускай его. Не самая приятная картина предстаёт перед ним во всей всей красе. Пухлые прикованные руки и такие же ноги стёрты в кровь в местах, где их охватывает железо, и смотреть на это совершенно не хочется. Осирис кидает полотенце на чужой пах, а потом начинает аккуратно лить на рану спирт по всей ее длине. Новые звуки гласят о достаточно разъедающих и по своей сути кошмарных ощущениях. Вот же страдалец. Осирис подносит зажигалку к чужим губам, и от ощущения жгучего тепла мужчина их поджимает, мыча. Рука тянется чуть дальше, наклоняя маленькое пламя к повязке на глазах, а когда она начинает загораться, то резко отстраняется и поджигает спирт. Голубо-желтый огонь завораживает на несколько секунд, но отрезвляющие крики возвращают Ириса в реальность, и он быстро накладывает на воспламененный живот полотенце, попутно снимая перчатки, знатно надоевшие. Резкие и рваные движения. — Извинись, — произносит он чуть громче, чем вопит его жертва, но, не получив желаемое, давит на солнечное сплетение, марает руку и повторяет просьбу. — Простите! — вскрикивает мужчина, а Ирис тем же полотенцем великодушно проходится по сгоревшим бровям и ресницам. — Ради Бога, убейте меня! Я прошу прощения! У Вас, у Хендо! И у… Мужчина словно забыл имя, которое Ирис старательно вырезал своими действиями на подсознании у преступника. — У Чонгука… — как колыбельную, спокойно произносит человек, лицо которого так и не увидит злоумышленник, морщась от болей. — Прошу прощения у Чонгука! — в порыве новой агонии кричит он. Осирис поджимает губы, вытирает нож о грязное полотенце, как и руки, кивает помощнику и выходит из помещения, погруженного в отвратительные запахи и не менее отвратные звуки. Когда дверь за ним закрывается, он пытается забыть всё, что только что сделал. Выстрел позади едва долетает до его ушей, пытаясь впиться в сознание заостренными и опасными зубами. Салфеткой он окончательно протирает лицо и пальцы, а потом достаёт из портсигара табачное изделие в белой оболочке и, поднимаясь по ступеням на улицу, по которой изредка проходят люди, делает первую затяжку, выдыхая дым в небо, затянутое облаками. Теперь приходит долгожданное спокойствие.•
Черный ниссан паркуется рядом с невысоким офисным зданием. Пока дневное солнце еще может дать своё тепло в осенние дни, Чон решается ждать Чимина, сидя на капоте своего авто. Район спальный, поэтому вокруг достаточно тихо в дневные часы, когда время еще рабочее. Парень рассчитывает застать в этом месте тех, кто еще старается сохранить руины того, что осталось от былого величия деятельности отца. Неподалёку отсюда есть общежитие, где работники завода, до которого их довозили на большом автобусе, могли бесплатно жить, обеспеченные кровом, едой и всеми благами. Отец был щепетильным и вовлеченным в вопросах, касающихся его людей, поэтому много делал для них, создавая им удобную среду для жизни и продуктивной работы. Парень одергивает себя, ведь в очередной раз думает о родителе в прошедшем времени, усугубляя и ухудшая в голове положение дел. Чонгуку очень интересно, много ли тех, кто еще ждёт его возвращения. Ровный гул ямахи отзывается светом в груди Чонгука. Из-за угла выворачивает мотоцикл с позолоченными дисками, приветливо принимающий солнечные лучи, поблёскивая им в ответ. Чимин тормозит рядом и снимает шлем, выпуская тёмные волосы на свободу. — Ты никогда не слезешь с этой малышки? — Чонгук стукает своим кулачком о чужой и с интересом смотрит на друга, ожидая очередную докладную о том, что это лучший аппарат за всю его жизнь, и чтоб младший даже не смотрел недовольно в сторону этой черной бестии. — Только я могу называть свою малышку малышкой, — Чимин набивает какой-то ритм по бензобаку, — мне для счастья только она и нужна, Гук. Чонгук морщится и цокает, но всё же улыбается. — Цель встречи здесь? — Пак вопросительно поднимает бровь, окидывая взглядом одинокую улицу и непримечательную застройку, окружившую парней своей однотипностью. Раньше они находили себе пристанище или место для посиделок на главных улицах, на побережье или в баре, окружённые десятками людей, алкоголем и беззаботными разговорами. Для Чона это был очень хороший вопрос, ведь он так и не решил его, рассчитывая на здравомыслящего друга. — Ты же знаешь, что мой отец… не в состоянии что-то сделать с его едва выживающими организациями, ведь так? — в ответ Чимин кивает, расхаживая по асфальту перед Гуком. — И вот, я решил взяться за это всё и собрать людей, чтобы либо сохранить то, что осталось, либо создать из этого что-то… что-то новое. Чимин хмыкает, глубоко вздыхает и устремляет проницательный взгляд на младшего. Чон хоть и старается напустить на себя тень несокрушимости и уверенности, но получается не очень. Особенно ясно о его состоянии говорят заметные круги под глазами, впалые щеки и взъерошенные светлые волосы, не знавшие расчёски последние дни. Они знакомы чуть больше семи лет, но таким разбитым Пак видит друга впервые. И это понятно, ведь есть серьёзные причины, а брюнету предстоит помочь в решении проблем и реабилитировать Чона в ближайшем будущем, чтоб вернуть парня в строй. — Тогда вперёд, — без лишних вопросов изрекает он, ожидая действий Чонгука. Через пару минут они оказываются на третьем этаже перед дверью в офис, из которого доносятся приглушённые голоса. Пак предусмотрительно ликвидирует бардак на голове приятеля, а потом подталкивает его вперёд. — Ты, главное, понапористее, покажи им, чей ты сын, — говорит брюнет. Чон немного медлит, но в итоге пару раз стучится и заходит в просторное помещение, в котором гудят несколько вентиляторов, охлаждая два десятка людей. Все глаза устремлены на вошедшего, за которым горой стоит серьёзный парень с лицом викинга, готового к бою, в черной косухе с виднеющимся из-под неё вязаным свитером цвета полевых васильков. Чимин готов поклясться, что они приняли его за молодого охранника. — Здравствуйте, я Чон Чонгук, — каждый испытывает еще большую заинтересованность, чем реньше, услышав фамилию босса. А голова парня пустеет после представления, и что говорить дальше, он не знает, выискивая в самых дальних и пыльных углах мозга что-то внятное. Не успевает он продолжить, как один мужчина из дальнего ряда столов встаёт с места и размеренными шагами идёт в его сторону. Это один из самых верных и долго проработавших сотрудников, почти правая рука отца, к которому Чонгук испытывает огромное уважение и сразу его узнает. — Сонбэ-ним, — Чонгук смотрит ему в глаза, не опуская головы. — Нам нужно поговорить, — мужчина в сером костюме обходит парней и выходит из кабинета, который от скопившейся духоты не спасают порывы искусственного ветра. Гук глубоко вздыхает, потому что всё, что могло пойти не по плану, пошло не по плану. Теперь он думает о том, что мог бы заранее позвонить кому-нибудь из офиса, кто занимает одно из важных мест во всей этой иерархии, договориться, а потом уже действовать. Плотно закрыв за собой дверь, Чонгук проходит чуть дальше по коридору и останавливается у кулера, где уже пристроился попить господин Ли. Чимин ходит тенью где-то позади, напевая про себя адресованные Чону лирические песни, которые могли бы хоть как-то поддержать парня. — Чонгук, не самая лучшая ситуация для нашей встречи, однако, — мужчина старается ободряюще улыбнуться. Он сам не рад, что прервал юнца в важный момент его речи, но так было нужно, чтобы тот не наболтал глупостей. — Я не буду говорить о том, как по-настоящему ужасно всё вышло. Но каждый из тех, кто сохранил своё место в том кабинете, — он тычет пальцем туда, откуда они вышли минутой ранее, — полон страха перед неизвестным, и это не дает покоя. Хочу обрисовать ситуацию. Каждому нужно получать зарплату, чтоб содержать себя или семью, ты это прекрасно понимаешь. Ты и сам сейчас не в лучшем положении, и именно это сближает нас. И все эти несколько дней мы все ждём, что чудо поможет господину Чону, но жизнь не остановить, время тоже. Люди уходят отсюда, и это понятно, ведь ожидание — штука болезненная. Особенно — бессрочное ожидание, у которого нет никаких границ. Всё обостряется тем, что прикрывают или обыскивают каждую контору, где твоей отец являлся директором. Даже верность сейчас сыграет злую шутку с каждым из нас, Чонгук, хотя раньше она сплочала и вселяла силу. Ли нервно облизнул губы, сделал еще один громкий глоток воды из пластикового стаканчика, бросил его в урну и принялся говорить вновь: — Я знаю, парень, что денег у тебя нет, чтобы содержать ораву взрослых мужиков и женщин, которые будут стараться поддерживать… это. Напрашиваются свои выводы. Чонгук всё это время смотрит на чужой темно-синий галстук, но не в глаза. Ему кажется, что только он посмотрит в них, то всё самообладание и мужество падёт без шанса на восстановление. Он уверен, что сонбэ-ним сейчас будет просить его бросить любые надежды на сохранение того, что не стоит возможных потраченных сил в будущем, и начнёт убеждать просто попытаться найти работу, чтоб удержать на плаву хотя бы себя. Его друг же внимательно изучает взрослого мужчину напротив. И Чимин подмечает, что не время сдаваться, ведь надежда в чужих глазах еще не рассеялась. Более того, его удивляет нечто живое в них. — Я хочу предложить тебе одну спорную вещь, которая сработает эффективно и оставит тебе только тех людей, которые будут согласны работать на сына их босса без недоверия и с полной отдачей, невзирая на трудности. Ты же этого хочешь? — сонбэ ждал, пока Чонгук наконец наладит зрительный контакт и покажет своё доверие. Чонгук уже понял, что не боится. Всё то время, что этот мужчина вёл речь в нужном направлении, в светлой голове каждая обдуманная мысль и идея находили своё место, смещая сомнения и темноту, завладевшую укромными местами за то время, что Чон изолировался в окружении парящей над кроватью отца смерти и страха. Какой смысл в пустом нагнетании, если бездействие только всё усугубит? Он словно стряхивает с себя все лишние раздумья и устремляет взгляд на человека, отдавшего работе на господина Чона годы своей жизни. — И что мы должны сделать? — наполняя себя недостающей энергией, спрашивает он. И всё решается достаточно просто. Ли-сонбэ, не получив возражений на свой скромный план, заходит обратно в офис и объявляет во всеуслышание: — Господин Чон скончался. Возможно, кто-то предчувствовал эту новость, а для кого-то это шок, но, так или иначе, первой безотлагательно пошла волна скорби. Горькое, но тихое обсуждение полилось рекой соболезнования. Кто-то даже пустил слезу, но через несколько минут на главном столе около выхода собралась стопка листов, которая пополнялась, пройди мимо нее один из сотрудников. Заявления по собственному желанию легко увеличивались в своём количестве, чему Ли старался не удивляться и не разочаровываться, поглядывая на Чонгука, стоящего по другую сторону выхода из помещения. Такое поведение людей понятно, ведь все дела должны перейти в совсем юные и неопытные руки, а идти под началом молодого парня мало кто решится. Через пятнадцать минут от двадцати человек осталось около пяти, если не считать самих парней и сонбэ. Одна женщина лет сорока, два молодых парня возраста Чона и двое мужчин постарше выжидающе смотрели на вестников, мимо которых прошел последний, решивший уволиться, уже бывший сотрудник. Долго тянуть с объяснением они не решились, сразу рассказали, что за боссом смерть не пожаловала, но такой тактический ход — вынужденное решение. — Мне нечего вам предложить. Я уверен, что не смогу заплатить вам столько, сколько вы заслуживаете, а вероятность того, что мы будем работать не на совсем законных основаниях, равна почти сотне процентам, — Чонгук уже забыл о том, что полчаса назад в его голове была одна пустота. Сейчас слова лились из него естественным потоком, с максимальной органичностью и присущей самому парню живостью. — Но я приложу все свои усилия, чтобы когда отец придет в себя, он не разочаровался во мне, не увидел разрушенный бизнес, от которого ничего не осталось, не оказался без дома, денег и семьи, — и в последнее слово было вложено больше, чем может показаться. Не считая госпожи Чон и самого Чонгука, у него были еще и люди, рассчитывающие на него и верящие ему, а их тоже можно полноправно назвать семьёй, которая прошла через очень и очень многое. — Если вы готовы слушать, говорить и действовать под нашим общим началом, то я хотел бы быть тем, на кого можно положиться. Мы можем создать что-то новое вместе, при этом сохранив старое. Чимин так горд за своего друга, что не может сдержать улыбки, выражающей полное уважение. Он всегда был рад, что когда-то судьба связала их вместе, собрав два добрых сердца. Пак знал, что рано или поздно из Чонгука выйдет неплохой лидер, но для этого нужно было разбить напускное равнодушие с ещё не до конца оттаявшей подростковой поверхностностью. И пусть этому поспособствовали такие события, но результат исключительный.•
Вопрос с новым местом, где обоснуется образовавшаяся компания, решился благодаря Паку. Он взял в аренду небольшое складское помещение, невзирая на протесты своего чересчур самостоятельного друга, которому не нужна ничья помощь. Проводя в частной клинике несколько часов, а не целый день, Чонгук учился заново дышать с появившейся работой, но не забывать о важном. Мать иногда ездила к подруге, которая добродушно приютила ее у себя, немного отвлекая. Но она всё так же терпеливо возвращалась к палате, ежечасно навещая супруга. Если раньше у нее был дом и свой небольшой бизнес, связанный с цветами, то теперь ни того, ни другого у неё нет. Сын уверен, что ей ничуть не легче, чем ему. Да и в таком состоянии сравнивать тяжесть ноши нельзя. За неделю русоволосый смог получить деньги, которые поступали ему от прибыли с акций, и оформил ИП. В том помещении, которое снял друг, они по вечерам встречались, обсуждая идеи и разговаривая обо всём и ни о чём. Вот и этот день мало чем отличался от других, и они вновь сидели на широком подоконнике, вид с которого открывался на жилые дома и небольшой парк. Пак вертел в пальцах пачку мальборо, а серебряный браслет своим звоном от движений рукой не давал тишине завладеть парнями. Порассуждав в сотый раз с Чимином о том, чем они могли бы заняться, чтобы потратить на развитие не так много времени, как это зачастую бывает, Пак поработал мозгами совсем немного, а потом, удивляясь самому себе, что не придумал это раньше, выдал: — У твоей мамы же есть небольшой дендрарий, зимний сад, огромная теплица с цветами или что-то наподобие? — Был, Чимин-а. Теперь у нас нет никакой собственности в распоряжении, ко всему доступ ограничен. Я уверен, что то место тоже опечатали. Чонгук с грустной ностальгией вспомнил, как на каждый праздник с самого детства вместо похода в цветочный магазин бегал в сад под стеклянным куполом, где обитали самые волшебные растения, источающие не менее волшебные ароматы. Сорвав пару лилий или красочных гербер, он ранним утром пробирался в спальню к родителям и ставил высокий стеклянный стакан, полный до краёв воды и забитый цветами, на прикроватную тумбочку рядом с мамой. За это на завтраке она целовала сына в макушку и хвасталась Хендо подарком даже после того, как парню перевалило за двадцать с хвостиком. А муж обычно вечером праздничного дня привозил огромную коробку с розами, но цветы в стакане они бы никак не заменили. Чимин вытащил очередную сигарету и уставился на неё. — Давай все растения вывезем оттуда, а? — внезапно предлагает он, от чего Чонгук опешил. — Потом их можно будет продать, сделаем рекламу в интернете, я знакомым предложу что-нибудь. Точно скоро у какого-нибудь толстосума будет свадьба, а без цветов никакого праздника. И когда получим выручку, закажем еще зелени. — За это нас, наверное, могут посадить, умник. Да и там охрана скорее всего, полиция или подобное дерьмо. Брюнет недовольно фыркает. Отец Чимина — полицейский, но Чон никогда не скупится на оскорбления в сторону органов. Хотя Пак согласен с другом по всем пунктам, которыми он объясняет своё такое поведение. Весь мир грешен и нечист, будь то Министерство внутренних дел, религиозная организация или детский сад, тут спорить не о чем. — Нет, такие места тщательно не охраняют, — заявляет Чимин. — Кому вдруг понадобится врываться в никому ненужные джунгли? Вот будь то ваш дом или что еще… Там же и камер нет? Я уверен, что так. В голове Чонгука борются две или больше сущностей, которые не очень хотят действовать так радикально, но что он потеряет? Ну, скандалом больше, скандалом меньше, всё равно ничто не затмит случившееся с отцом. Ухудшит? Возможно, но если разбавить чёрное чёрным, мало что изменится. — Да, камер там не водится, — выхватывая из чужих пальцев сигарету, говорит Чон. — Кого соберём? Лицо Чимина растягивается в улыбке или ухмылке, Гук так и не понял, но перенял его эмоции. — Я позвоню Хосоку, а ты доложи Ли-сонбэ. И маме намекни, что если ей вдруг доложат о том, что с её растениями что-то приключилось, то пусть не сильно переживает.•
Ночная темнота не пугает, разбросав по небу звёзды. Вдалеке плывут реки машин, красными и жёлтыми змеями пересекая улицы. Около невысокого забора уже стоит черный ниссан, в котором в ожидании сидят Чимин и Чонгук. Сейчас обоим хочется истерически смеяться, ведь продуманного плана у них нет. Было решено не брать ключи у госпожи Чон, ведь по замку, на котором нет следов взлома, все выводы приходят сами. Но хорошо, что охрана здесь нигде не стоит, с этим Пак не прогадал. Через несколько минут ожидания подъезжает длинный фургон, из которого выходит Хосок, и парни следуют его примеру, покидая авто Чонгука. — Я конечно понимаю, что видимся мы теперь редко, дружба у нас всё равно крепкая… Но встречаться для совершения преступления — новый этап в наших отношениях, — он жмёт руки парням, а потом раскрывает двери, подготавливая автомобиль к погрузке. — Ты забыл сказать, что Чонгук еще посмел посадить тебя за руль такого сомнительного средства передвижения, — услужливо говорит Чимин, осмотриваясь по сторонам пустынной улицы. — Точно! — подтверждает Хо, возвращаясь к парням. Чонгук терпеливо молчит, натягивая на светлые волосы чёрную кепку, а потом перчатки на руки. — Тогда тебе послабление, — говорит он, — будешь караулить наши незаконные действия, и если вдруг что, быстро звонишь мне, и мы уходим отсюда. Хосок соглашается, а Чонгук с Чимином быстро пересекают забор, открывают ворота с другой стороны, а потом идут к округлому сооружению из стекла. Парни наскоро расправляются с дверью, оказываются внутри и пытаются быстро сориентироваться. Видимо, люди, которые здесь ранее ухаживали за растениями, как-то продолжали поливать их, потому что ни одно не успело потерять свой вид. Удача остается на их стороне, они находят коробки, загружают в них несколько горшков, потом по указке матери Чонгук поэтапно находит ведра с водой, сыплет туда какой-то раствор, срезает цветы и ставит их в подготовленную жидкость. Через сорок минут работы они начинают стаскивать набранное добро в сторону грузовика, Хосок помогает всё это дело составить, а Гук еще раз окидывает взглядом знатно опустевшее помещение, забирает еще несколько приглянувшихся горшков и уходит окончательно. С приятным послевкусием от удавшейся аферы они едут на тот же склад, где еще несколько часов назад родился план кражи. Старший Чон следует за черным ниссаном, в котором Чимин выкуривает две сигареты подряд, нервно смеясь. — Если мой отец узнает, он лично посадит меня за решётку, Чонгук. В ответ прилетает сдавленное хихиканье. — А, кстати, — вновь говорит Пак, — ты не знаешь ничего о тех людях, ну, которые решили твоего отца убить? Вопрос этот вынашивался очень долго. Брюнет даже не верит, что озвучил его, потому что так не желал лишний раз напоминать другу об этом. — Я хотел поручить это дело кому-нибудь, но всё никак не осмеливаюсь. Даже не знаю, с чего начать. — Если ты хочешь, я с этим разберусь, — Чимин выбрасывает в окно очередной окурок. Чонгук быстро отбивается: — Ты уже слишком много сделал для меня, я не представляю, когда смогу вернуть тебе все эти долги. - Сколько раз ещё сказать, что ничего мне не нужно возвращать?.. - Чимин высовывается из окна, будто хочет выйти из машины за скончавшейся сигаретой. К окраинам района парни не так уж привыкли. Здесь нет обилия ярких вывесок, толп людей, гудящих жизнью заведений и рычащих автомобилей последнего года выпуска. Тихо и обманчиво мирно, так можно и утонуть, погрязнуть в этом раздражающем однообразии, минимуме шума и скуке. Чонгук признается себе, что скучает по прежней жизни, прокатываясь по переулкам, ведущим в серое нечто. Прибыв на место, они разгружают фуру, быстро оборудуя склад под удобное для цветов место. Все остальные вопросы откладываются на завтра, сонливость одолевает каждого и решено расходиться до следующего дня. Чонгук добирается до клиники и засыпает рядом с матерью на относительно мягком диванчике. Просыпается от её же поглаживаний по плечу. Время подходит к девяти утра, а он до сих пор не привык вставать так рано. Двойной эспрессо из автомата наполняет такого же цвета глаза энергией. Парень ненадолго задерживается в палате у отца, слушает прогнозы от врача, которые ничего конкретного не сообщают, а потом садится в свой автомобиль, закуривает, осознавая полный и губящий смысл того, что делает, слушает тихий шум двигателя и едет в личный цветочный магазин в подсобке. Его встречает Чимин, в глазах которого внезапно сочетаются напряженность и спокойствие. Ли-сонбэ с женщиной упаковывают в какую-то разноцветную коробку орхидеи, другой мужчина опрыскивает папоротник. Будто не они совсем недавно сидели за компьютерами, печатая отчёты и ставя штампы и росписи на документы. — Чонгук, мы уже нашли первых клиентов, — с улыбкой уведомляет Пак, кладя телефон на стол. — Это замечательно, потом разберёмся с делением прибыли, — Чонгук от чего-то всё равно думает, что брюнета могут волновать деньги. — Да это всё не важно. У меня для тебя более… так скажем, неоднозначная для восприятия новость. Чонгук поднимает брови, обозначая готовность слушать. Пак набирает в легкие воздух, а потом на одном дыхании выпаливает: — Я ночью кое-что узнал про человека, решившего убить господина Чона. Он мёртв. Парень сказал это слишком громко. Ли кашлянул, а Пак, каясь, оттянул Чонгука подальше от народа. В голове младшего было слишком много вопросов, мало объективности и еще меньше сил слушать объяснения Чимина о том, что всё само собой выяснилось. — Кто мог?.. — спрашивает Чон, но его обрывают. — Гук-и, всё немного сложнее, и это не тот вопрос, который тебе нужно задавать, — брюнет потирает лоб, возвращается к столу за телефоном, а потом показывает другу статьи. — Весь Пусан знает о том, что этот человек умер, каждый знает его фамилию и имя, где он работал и чем он занимался помимо основной деятельности. Этот персонаж не в первый раз совершает подобное. Но что хуже… Мне уже успело написать большое количество наших общих знакомых, они спрашивают у меня, не в курсе ли я, это ты его прикончил или нет. Они глупо, поспешно и необдуманно приходят к таким выводам… Чонгук не верит в услышанное. Он никогда даже руки ни на кого не поднимал, почти не прикасался к оружию и не имел ни одного привода в участок. Он был чист с головы до пят. — Да ты расслабься, я спросил у отца, никто тебя и пальцем не тронет. Кажется, зря я вообще это сказал. Еще некоторое время они так и стоят. Чонгук в окружении своих мыслей, а Чимин — своих. Ощущение, что всё нормально, не посещает. — Чонгук, — подходит к ним Ли-сонбэ, — я хочу предложить тебе одну дельную вещь. Тот реагирует кивком головы. Слушать сейчас совершенно никого не хочется, но что он может сделать? Чон слишком удивлён в очередной раз всему, что происходит в его жизни, а в сознании не хватает больше места хоть для чего-то. — В Сеуле на днях устроят скромный вечер, где молодые бизнесмены зарекомендуют себя, послушают пару-тройку бессмысленных речей, выпьют и разойдутся. Я хочу, чтоб ты посетил это мероприятие исключительно ради пиара. Столичные ребята заинтересуются тобой, вытянут из тебя немного информации, а потом и разговор пойдет. Мы пока организуем здесь всё — доставку и прочее, а ты попробуешь себя в роли промоутера и начинающего предпринимателя в полном смысле этого слова. Я вижу, что тебе нужен глоток чего-то свежего. Езжай с Чимином, и рассчитывай на меня, парень. — Люди будут думать, что я убегаю, — Чонгук отрицательно мотает головой, — а здесь мама и отец. Как я оставлю все это? Сеул не кажется Чону тем самым местом, где можно перевести дух и как-то развеяться. Там всё вертится еще быстрее, чем в Пусане. Столица с большой вероятностью окажется жестокой; хоть он и не был там, но представления о ней не самые радужные. То есть не те, к которым сейчас хочется адаптироваться. Ли-сонбэ продолжает уверять Чонгука в том, что эта поездка нужна им всем, а парень уже не хочет это отрицать. Очередной порыв мыслей, где преобладает одно словосочетание — «нужно действовать», подталкивает Чона в сторону решительности. А что он, впрочем, потеряет, если проведёт один день в чужом и незнакомом городе?