***
Чон Чонгук, парень восемнадцати лет, садится на высокий стул, который он прозвал в шутку режиссёрским, запускает просмотр видео. Вокруг него столпились его братья, чтобы оценить, как они смотрятся в кадре. Они знают друг друга с пелёнок. Их семьи состоят в едином криминальном сообществе, делят между собой зоны влияния. Эти ребята с рождения готовятся к тому, чтобы занять места глав своих кланов, объединённых кодексом, обещаниями, данными их прародителями друг другу и широкими росчерками подписей на бумагах. — Тэхён, ты моя самая лучшая модель, — едва шевеля губами (но все слышат) признаётся Чонгук, жадно рассматривая каждую деталь на видео. — Хэй, я тоже хорош! — громко восклицает Пак, в отличие от Тэхёна, который никак это заявление не комментирует. Чонгук не решается поднять глаза, чтобы увидеть выражение лица своего хёна. — Ты самый красивый, Чимин, — не отрывая взгляд от экрана мобильного, констатирует Намджун. — Спасибо, Намджун-щи, — опирается на мощные плечи своего почитателя Пак. Он прекрасно знает, как относится к нему Джун и пользуется этим. — Получилось действительно неплохо, — подводит итог Юнги. В их доме, коим они называют заброшенный склад, переоборудованный для их сборов, есть место, где они тренируются; хорошо налажена сеть с американским VPN, что позволяет им сохранять анонимность своих запросов; несколько кожаных диванчиков, старенький холодильник, стол, зеркала, и не так уж много освещения. Но для Чонгука это место самое уютное в городе, в мире, на всей планете. Когда они вот так собираются здесь вместе, ему хочется остановить время, растянуть его до бесконечности и оставить в памяти каждую улыбку своих названных братьев, один из которых — его родной. Чонгук и Хосок являются наследниками главы клана Чон. Сокджин, Намджун и Тэхён — наследники клана Ким. Юнги — единственный наследник клана Мин. Чимин и его сестра Чхэён — наследники клана Пак. Они все вместе, кроме сестры Чимина, которую готовили к выгодному замужеству, а не к управлению криминальной группировкой, растут, с детства зная, что их роли в жизни предопределены. Они называют друг друга семьёй, изучают кодекс мафиозного сообщества наравне с правовой системой своей страны, обучаются стрельбе с момента выпадения первых молочных зубов, учатся различным единоборствам и нескольким языкам. Те редкие времена, когда их оставляли просто поиграть, становились самыми счастливыми. Для Чонгука, который в семье не видел ласки и привязанности со стороны родителей, Хосок и названные братья были самыми близкими в мире людьми. Подрастая, становясь всё мужественнее, учась скрывать свои истинные эмоции, которыми был переполнен в детстве, Чонгук никак не мог понять, как он, столь открытый, восторженный, родился у такого холодного отца и неизлечимо депрессивной матери. Чон-младший не помнил толком дней, чтобы его мама не плакала, а его отец не орал на него за любую провинность и даже просто без повода. Он убеждал себя, что это необходимо для его будущего, ведь им с Хосоком предстоит взять на себя большую ответственность, как сыновьям Отца мафиозной семьи, но не мог отделаться от ощущения, что к Хосоку его родитель относится терпимее. Глава семьи Чон изредка хвалил старшего сына, больше времени посвящал его личному обучению, чего был практически лишён Чонгук. Юный пытливый ум искал сотни оправданий родному человеку, на которого пытался равняться в умении быть первым во всём, лишь бы заслужить любовь холодного родителя, хотя бы похвалу. Ровно до того злополучного дня, запомнившегося не только навечно высеченным в памяти видео, но и событием, расколовшим жизнь совсем ещё молодого парня на «до» и «после». — Ты необыкновенный, — слова звучат хрипло, глаза щиплет от яркой красоты того, на кого Чонгук неотрывно смотрит. — Я такой же, как и все, — спокойно отвечает Тэхён, не глядя на мальчика. Он уверенно ведёт машину, стремительно рассекающую ночь столицы. Боковым зрением он видит, как Чон-младший рассматривает его, нутром чувствуя его сбившееся дыхание. Пальцы сильнее сжимают руль, заставляя упрямо держать взгляд на дороге. — Нет, — интенсивно машет головой из стороны в сторону парень. — Ты необыкновенный, — повторяет, будто зазубрил. — Тебя дома ругать не будут, что поздно? — уточняет Ким, игнорируя откровенное восхищение. Впервые Чонгук признался Тэхёну с замиранием сердца, что считает его «самым красивым во всём мире», два года назад. Сначала это было забавно, даже мило. Тэхён всегда относился к Чонгуку как к любимому младшему брату. Но чем больше времени это длилось, тем тяжелее было игнорировать его влечение к Тэхёну как к мужчине, а не как к брату. — Отец даже не заметит. Ему плевать, когда я прихожу. Поводов, чтобы меня наказать ему и так предостаточно. Одно моё существование — словно кость ему поперёк горла, — отворачивается к окну, хмурясь, Чон. — Не говори так, Гук-и. Отец любит тебя, — успокаивающим тоном произносит Тэ, мягко улыбаясь в знак поддержки. — Ты сам-то веришь в это? Или говоришь просто на автомате? — Гуку не нравится этот разговор. Он не хочет портить оставшееся время наедине с объектом обожания разговорами про отца. Не малыш уже, не верит в эти сказки. — На наших родителях лежит большая ответственность. Твой отец объединяет наши семьи и держит в своих руках огромную власть, которая несёт отпечаток на его характере, — будто маленькому, поясняет Ким. — Прекрати, — обрывает своего хёна Чонгук. — Пожалуйста, — добавляет уже мягче. — Я действительно не хочу говорить об этом. И я понимаю. Многое понимаю. Я уже давно не ребёнок, Тэхён. — Я знаю, Гук-и, — тихо отвечает Ким. — Тогда почему ты отвергаешь меня? Я не в твоём вкусе? — внезапно меняет направление разговора парень. — Скажи мне честно. — Я люблю тебя, как брата, — сжимает крепче руль Тэхён. — Как брата? Серьёзно? — Чонгук чувствует, как разрастается внутри шар отрицания этого убеждения, агрессия, злость. Ему сложно контролировать себя в этот момент. — Да, Чонгук, как брата. Как Намджуна, Джина, Чимина, Юнги, Хосока… — перечисляет настойчиво Ким. — Прекрати. Прекрати это! — резко повышает голос Чон. Кулаки сжаты, мышцы напряжены, лицо искажено злобой. — Я видел! Видел, как ты целовался с тем парнем! Он нравится тебе? Он красивее меня? Серьёзно? Тэхён резко выкручивает руль, перестраивая машину из левой скоростной полосы движения прямиком к обочине. Он грубо жмёт кнопки аварийных огней, разворачивается всем корпусом к младшему, нависая над ним. — Хочешь сказать, что сейчас ты ведёшь себя как взрослый? Ты уже не ребёнок? Тогда почему ты закатываешь мне сейчас истерику? — в его голосе холодная сталь. Чонгук даже узнаёт выражения своего отца, про истерики — в самое яблочко. Больно. Тэхён продолжает, придавливая тяжёлым взглядом: — Я старше тебя на пять лет. Я знаю тебя с младенчества. Я нянчил тебя, менял тебе подгузники, будучи сам ребёнком, учил тебя целиться правильно и вытирал твои слёзы каждый раз, когда твой отец выходил из себя, срываясь на тебе. Ты правда думаешь, что я не заметил, что ты вырос? Или что я не заметил, как ты из неуклюжего мальчишки стал красивым парнем? Или, может, ты продолжаешь верить, что я не вижу, как ты смотришь на меня, едва дыша? Я не знаю, что я сделал не так, чтобы ты из брата стал видеть во мне объект своего желания, но этого никогда не будет, Чонгук. Мы не можем. Мы братья. Мы повязаны обетами, как и наши родители, наши деды, мы не имеем права позволять себе больше, чем братская любовь! И да, я целуюсь с парнями и с девушками, если ты хочешь поорать об этом погромче — милости прошу, моя семья в курсе моих предпочтений и, безусловно, не в восторге от этого. Но они, как и я, прекрасно знают, что придёт время и для меня выберут жену. Так ты хочешь, чтобы сейчас я поцеловал тебя, а затем трахнул? И после сообщил тебе, кого в жёны мне подобрали? Или ты всё-таки хочешь успокоить свой юношеский максимализм и истерики и разобраться с временным желанием более мирным путём, без потери нашей дружбы? Гук смотрит в эти глаза тёмного янтаря, сверкающие вспышками злости, и чувствует, как сковывает болью всё тело, как ядом растекаются по венам все слова, брошенные в упор. — Временное желание. Вот как ты видишь мои чувства к тебе, — голос парня звучит глухо и пусто, каким он себя и ощущает. Пустым. У него будто забрали все чувства, оболгав их. — Чонгук-а, — тянет к нему руку Ким. — Нет. Ты сказал то, что думаешь. Спасибо. Я справлюсь с этим, Тэхён. Обещаю. Больше ты никогда не услышишь от меня ничего лишнего. Брат, — криво улыбается Гук. — Отвези меня домой. — Я не хотел тебя обидеть, я лишь… — пытается объяснить Тэ, чувствуя, что перегнул палку. — Тэхён, пожалуйста, отвези меня домой. Или я доеду сам. Без тебя, — Чон упрямо отворачивается и больше не смотрит на своего хёна. Ким поджимает губы, тяжело вздыхая, и выруливает обратно на трассу. Он знает, что спорить с Чонгуком бесполезно. Подождёт, когда тот отойдёт, и снова обсудит с ним всё спокойно. Ему надо донести до младшего, что так необходимо. Они молча едут всю дорогу. На любые попытки Тэхёна заговорить Чонгук отвечает односложно или вовсе молчит. Слепо скользя взглядом по пейзажу за окном, он думает о том, почему два человека в его жизни, любви которых он добивался, отвергли его. Отец и его первая любовь — Ким Тэхён. И непонятно, зачем его глупый мозг ставит двух этих людей на одну линию. Ведь очевидно, что это разные истории. Холодно прощаясь с хёном, он выходит из его машины и идёт к дому, погружённый в свои мысли. Задумавшись, он даже не замечает, что в гостиной горит свет. Осторожно ступая по мягкому ковровому покрытию, он двигается к лестнице, чтобы подняться в свою комнату, когда ледяной знакомый голос приказывает: — Иди сюда, Чонгук. Нам надо поговорить. Всё, что происходит дальше, кажется страшным сном. Сном, который оборачивается жестокой реальностью. — Отец, извини, что я так поздно… — начинает Гук, кланяясь отцу, как того требует приличие. — Мне плевать. Плевать, где и с кем ты был, почему ты так поздно. Я хочу, чтобы ты немедленно признался мне, что это ты сдал шанхайским шакалам весь наш клан, всех, кто принял тебя в семью, безродная собака, — ярость в голосе отца бьёт больнее, чем его рука, сжимающаяся молниеносной хваткой в волосах Чонгука, чтобы до хруста шейных позвонков задрать его голову. — Ч-что? Что ты такое говоришь, отец? — ошарашенно спрашивает сын, сквозь пелену боли разглядывая бешеные глаза родителя. — Щенок! Когда ты узнал правду? Твоя шлюха-мать сказала тебе об этом? — шипит глава клана Чон, сильнее сжимая руку, встряхивая мальчика, словно мешок риса. — Какую правду, отец? О чём ты? — Чонгук повышает голос, в попытке быть услышанным. — Не смей называть меня отцом, ничтожество! — резкий толчок. Его отшвыривают как ненужный мусор. Чонгук падает, не сумев удержаться на ногах, больно стукаясь о стоящую здесь же софу. — Я дал тебе возможность стать частью семьи. Я сохранил твою жизнь, ублюдок! И как ты отплатил мне? Предательством! — Я не предавал. О чём ты говоришь? Скажи мне, что произошло? — поднимается, стискивая руки в кулаки парень, пытается разобраться в том абсурде, который несёт его родитель. — Ты! Лживый! Кусок! Дерьма! — орёт как не в себе, мужчина, которого Чонгук любил, как отца, как умел. Он хватает ничего не понимающего парня, сдавливая рукой его шею под подбородком, перекрывая доступ к кислороду, как делал это всю его жизнь. Безумный взгляд, подёрнутый пеленой жажды возмездия, сжигает остатки любви в сыне. Он заставляет его упасть на колени перед собой. Первый удар носком лакированного ботинка совпадает с вердиктом: — Я уничтожу тебя, ублюдок! Тебя и весь твой род. Удары один за другим оставляют сине-фиолетовые следы на теле беззвучно терпящего побои Чонгука. Он сжимает крепче зубы, цепляется пальцами за ворс ковра, но не говорит ни слова. Больше не спорит, не просит пояснить. В голове щёлкает истина: это не его родной отец. Простое объяснение тому отношению, которое он терпел, будучи ребёнком. Просто объяснение тому, с каким презрением смотрел на него человек, которого он считал отцом. Простое, но не делающее сейчас легче. Одновременно думать и сдерживать стоны боли сложное занятие, и все свои силы Гук кидает на то, чтобы вытерпеть как физические, так и словесные побои мужчины. — Отец, остановись! — оглушающий крик. Хосок. Брат. Чонгук поднимает затуманенный взгляд на родного человека, но не слышит ничего, кроме хруста. Хруста собственных костей и веры в то, что отец его любит. Хоть когда-то любил. В чём убеждал его Тэхён. Тэхён. Он больше никогда его не увидит? Чонгук зажмуривает веки, мысленно прикасаясь к самому красивому в мире лицу, ведёт пальцами по щеке того, в кого глупо и неправильно влюбился, прощаясь.***
— Чонгук? — знакомый до боли голос выдёргивает из омута воспоминаний, заставляет открыть глаза и уставиться в потрескавшийся от времени потолок. Он считает до пяти, прежде чем перевести взгляд на того, кто застыл в дверях их когда-то семейного дома, неверяще глядя на развалившегося вальяжно на диване молодого мужчину. — Здравствуй, Тэхён, — не улыбается, смотрит уверенно, жёстко, не встаёт, чтобы пожать руку. Он здесь не для обмена любезностями с тем, кого называл братом. Отречённый от клана, отречённый от любви.