Music: Артём Михаенкин - Где ты
Под ногами сминается трава. С каждым шагом идти становится всё тяжелее, будто гири повесили, цепями опутали щиколотки. Чонгук так плохо видит всё вокруг, но его мутный взгляд цепляется за кусок мрамора, к которому он подходит. Земля протоптана свежими следами, и он теряется от ощущения, что не помнит, чёрт возьми не помнит, почему, когда… Тёмные обсидианы замирают на надписи, высеченной изящным шрифтом. Ким Тэ Хён. Дата рождения — дата … Отшатываясь от холодного куска камня, что навязывает ему знание о том, о чём он знать категорически не хочет, Чон ощущает, как заканчивается кислород в лёгких. Он пытается глотнуть воздух, но его воздух — Тэхён. А Тэхён там. И эта дата… — Господин! — голос такой режущий. Всё ещё пытаясь оглядеться и вдохнуть, Чонгук судорожно оборачивается, но всё смазано. Он на кладбище. Нет сомнений. Но он хочет отсюда уйти. Он не верит этому камню. Где-то внутри нарастает рёв дракона и тоскливое, скулящее «прости». За что он извиняется? За что он должен извиниться? — Господин! — чужие руки едва касаются его, как Чон выныривает. — Блять! — хрипло, рвано выдыхает Чонгук, моргая. — Блять, блять, блять! — Господин, мы приземлились, — испуганно оповещает его бортпроводник. Сон. Новый кошмар, который не даст ему спать. Молодому Дону требуется не так уж мало времени, прежде чем он может встать со своего места, несдержанно хватаясь за бок и сжимая зубы от боли. Да, кулак Сяолуня был, действительно, как камень. Пошатываясь, он выходит из самолёта. — Домой? — подбегает к нему Сехун, придерживая. — Нет. К нему, — твёрдо приказывает Чон, опираясь на своего самого верного слугу.***
— Привет, родной, — голос Чонгука хриплый, он тяжело опускается на стул возле больничной кровати. — Прости, что не принял душ, перед тем, как прийти к тебе. Чертовски устал. Он закрывает глаза, касается сухими губами руки, опутанной проводами. Утыкается лбом в осунувшееся тело, пропахшее медициной и гранью между жизнью и смертью. — Я избавился от них, — продолжает негромко, не открывая глаза. — От тех, кто приказал убрать меня. Киллер, стрелявший в меня и чуть не попавший в тебя, — его пальцы ведут согревающую дорожку по руке выше. — Тот, кто продал ему оружие, — на сгибе локтя короткая остановка, пытаясь прощупать слабый пульс. — Все, кто сдал ему моё местоположение, — выше, к плечу, которое любил прикусить в порыве страсти. — Хакеры, которые выслеживали меня, — касаясь потускневшего лица. — Каждого. Своими руками. Того, кто отдал приказ расстрелять Хечжин, из-за кого ты здесь, а не с нами, дома. Всю эту цепочку недоразумений. Я уничтожил их, Тэтэ. И, как и обещал тебе, вырвал их языки. Борясь со сном, что отключил его сознание ещё в самолёте, стоило ему поднять на борт, Гук тяжело вздыхает и кладёт горячую ладонь на солнечное сплетение любимого мужчины. Если бы он мог, отдал бы все свои жизненные силы ему. — Пора бы тебе очнуться, любимый. Без тебя так тяжело дышать.***
— Ты даже не пускаешь её в больницу к отцу! — повышает голос Чимин, срываясь в истерику. Ему казалось, он хорошо держится. Не успевает Чонгук толком отдохнуть после тяжёлого дня и двух перелётов, как в его дом врывается Пак, начиная разговор на повышенных тонах. Он пытается добиться ответов, но не даёт и слова сказать. Сыпет обвинениями и, кажется, ищет повод окончательно утонуть в пучине эмоций. — Если бы ты включил мозг в перерывах своей сентиментальности ты бы понял, что я не пускаю Киёнг в больницу, чтобы в её памяти отец был живым человеком, а не полутрупом с трубками по всему телу и всегда под кислородной маской, — рявкает Чон, не выдерживая больше головной боли от воплей. — Да, возможно, я жесток, ограничивая ребёнку доступ к телу отца, который даже дышать без аппарата не может, но я стараюсь защитить её! Он чертовски устал. Чертовски. Эта мысль крутится в голове заезженной пластинкой и не может остановиться. — Тупой из тебя защитник, сука! Её голос мог бы помочь! — толкает его Пак, будто они снова в детстве и выпустить пар кулаками поможет. Не поможет. — Я включаю её аудио! Она записывает ему сообщения на мой телефон. Я прихожу туда, и включаю их, — рычит молодой Дон, никак не реагируя на попытку вовлечь его в разборки. Незваный гость молчит, тяжело дыша. — Почему ты сразу не разобрался с людьми, причастными к диверсии против тебя? — хрипит он уже тише. — Если бы я сразу начал махать кулаками и огнестрелом, я бы ввязал всех вас и своих людей в войну с китайской мафией. Так дела не делают. Это противоречит традициям. Противоречило… — тяжело оседает на кресло Чон, прихватывая с собой бутылку алкоголя впервые за эти дни. — Моя цель была избежать крупных потерь, избежать смертей. Я ценю своих людей. Я ценю жизнь. Твою в том числе, истеричка! — яростно плеская насыщенный бордовый напиток в бокал. — Тебе надо объяснить мне всё. Нам. Чонгук, мы имеем право знать! — Чимин рассматривает друга, впервые замечая, что он не железный. На лице молодого мужчины отпечаток едва сдерживаемого горя, плечи сгорблены, будто на нём висит непосильный груз. — Нетерпеливость, которая управляет тобой — худшая из твоих черт, Пак Чимин, — констатирует Гук, залпом опустошая бокал. — Завтра. Дай мне время до завтра и собери всех. Я устал. Мне нужен сон. Только состояние молодого Дона, что едва не отключается, шатается, выходя из собственного кабинета, заставляет Чимина закрыть рот и обеспокоенно проводить до спальни, позволяя опереться на себя. Когда Чон, не смущаясь присутствия постороннего человека, стягивает с себя одежду, едва не разрывая её, Пак хмурится, рассматривая обилие расцветающих кровоподтеков на крепком теле.***
Ему снятся лица. Все те, кого он отправил в ад за один день. А в конце — отец. Тот сдержанно улыбается и кланяется сыну. Впервые. Чонгук едва открывает веки, пытаясь сфокусировать на чём-нибудь взгляд. — Тебе больно? — детский голос мягкий, как и прикосновения маленькой ладошки, которой его гладят, осторожно обводя сине-фиолетовые места ударов. — Нет, — врёт Чон, морщась от звука собственного голоса. — Дядя Чимин учит меня не скрывать свои чувства. Может, ему и тебя научить? — задумчиво бормочет Киёнг. Она слишком умна для своего возраста. — Дяде Чимину стоит поучиться контролировать свои чувства и свои слова, а не быть манипулятором через ребёнка, — сдерживая стон, шипит Гук, поднимаясь с кровати. — У вас слишком философские беседы, — хмыкает Джин, проходя в комнату. — Все уже здесь? — оборачивается Чон. — Да, к твоему сожалению, — кивает старший Ким, тяжёлым взглядом рассматривая отметины на теле младшего брата. Для него — брата, без уточнений кровного или нет. — Тебе бы к врачу. — Пару минут, — игнорирует последнюю фразу Чонгук, удаляясь в ванную. — Мы не то, чтобы спешим, — вздыхает Ким-старший. — Идём, малышка, пусть дядя Гуки приведёт себя в порядок. Никто не перебивает, пока Чонгук рассказывает всё от начала и до конца. С того дня, как его подобрал человек, оказавшийся кровным отцом до того дня, когда он собственноручно уничтожил всех, организовавших диверсию против него, и всех, из-за кого пострадал Тэхён. Прошло не более двух суток с тех пор, но ощущение времени размыто. — Так ты теперь… — осторожно уточняет Сокджин. — Да, — понимает незавершённый вопрос Гук. — Теперь я — глава китайского клана Красного дракона. Мне придётся вернуться туда, чтобы уладить дела, — морщится, потирая пульсирующие виски. — Но сейчас мне надо встретить здесь врача, которому я доверяю жизнь Тэ. Мне не нравится тенденция, с которой здешние медики предлагают мне отключить его от аппаратов. Как только я буду уверен, что жизни Тэхёна ничего не угрожает, как и вашим, когда я получу полную картину его состояния и все рекомендации для его выздоровления, я отправлюсь туда. — Не понимаю, — вздыхает Намджун. — Я был уверен, что всё это делал Исин. — У нас были доказательства, что он помогал организовать все покушения. Но в последний день мы нашли то, что искали всё это время. Приказы Сяолуня, — тихо говорит Юнги, руками которого и была найдена нужная информация. Каждый присутствующий понимает: если бы они поспешили и убрали не того, угроза продолжала бы существовать, а вот бдительность была бы ослаблена. — Спасибо за помощь, — пристально смотрит на него Гук. — Прекрати. Это даже не обсуждается, — хмурится Мин. — Как ты посмел сделать это всё в одиночку? Ты обещал, что мы уничтожим их вместе! — неожиданно злой голос Хосока вынуждает всех обернуться на него. — Ты правда считаешь, что я должен был ждать, пока ты поправишься? — тон Чонгука холодеет моментально. — Не ждать, а просто дать мне знать. Я бы в ту же минуту… — Ты бы сдох там или покалечился! — так же громко рычит Чонгук. — Дело было не в геройстве. Я не мог потерять тебя, Хосок! — в тяжёлом взгляде обсидиана едва заметны глубокие чувства, признавать которые не принято в их кругах. — Ты был слаб. Ты едва выкарабкивался! Сколько дней Юнги проторчал у твоей кровати, молясь, чтобы твоё тело остыло, но не до трупного холода? Я говорил тебе дождаться моих бойцов? Говорил, чтобы ты не садился за руль, изрешеченный пулями? Ты послушал меня? Вот и был наказан, что пошёл против! Стоило того? — Не утрируй! — отказывается признавать свои ошибки Чон-старший. — Ещё скажи, что я преувеличиваю и не ты несколько дней валялся в бреду с зашкаливающей температурой? Не над твоим горящим агонией телом рыдал Юнги? — сощуривает недобро глаза Гук. — Заткнись! — орёт Хосок, чувствуя разрастающуюся вину во всём теле, закипающую кровь. Лучшая защита — это нападение. — Оба заткнитесь! — обрывает этот бесполезный спор Пак. Братья тяжело дышат, сверля тяжёлыми взглядами друг друга. — У тебя ещё будет время геройствовать, Капитан, — спокойнее говорит Чон. — Выздоравливай и помоги мне управлять двумя самыми могущественными Семьями азиатской мафии. — Я подумаю над твоим предложением, — хмыкает Хосок, смаргивая застилающую пелену слёз. — Чёртов гордяк, — приподнимает в улыбке уголки губ Чонгук, принимая объятия брата, что подрывается тут же со своего места, чтобы никто не видел, как он взволнован.***
— Прости меня, — шепчет Гук, чувствуя дорожки слёз на щеках впервые за все долгие, растянутые в бесконечность дни. — Прости меня. Почти неделю доктор, которому он доверяет, прилетев из поднебесной, пробует вернуть Тэхёна к жизни. И в противовес чудесным ожиданиям, что любимый человек откроет глаза и заговорит — тот не подаёт никаких признаков готовности вернуться. — Прости меня, Тэхён, прости меня, — снова и снова повторяет Чон, сжимая в руках безжизненную ладонь, смачивая длинные музыкальные пальцы слезами, покрывая короткими поцелуями. Он извиняется за то, что не защитил. Не смог спасти. За то, что не верил. За то, что думал, что Тэхён предатель. За то, что сомневался в его любви. Он просит прощения за свои слёзы, за то, что рушится, пусть и не видит никто. За то, что он сильнее, а сейчас чувствует себя таким слабым. За то, что делает всё, но по-прежнему мало. Ежедневно решая бесчисленное множество новых вопросов, проблем, возникших из-за его нового статуса, выматывая себя бесконечными перелётами, он возвращается сюда, в больничную палату, и без эмоций слушает все отчёты врача. А затем опускается рядом с любимым телом и сдаётся, умоляет, уговаривает. Он по-прежнему включает Тэхёну аудио от дочери. Он коротко и хрипло рассказывает обо всех переменах в его жизни, их жизни. И умоляет. — Прости меня, — снова. — Вернись, Тэтэ. Без тебя так тяжело дышать… Засыпает обессиленный молодой мужчина с засыхающей на коже солёной влагой. Он держался. Долго или мало — судить некому. На чужие оценки Чонгуку плевать. Даже его Дракон пасть свою смыкает, смиренно укладывая морду перед тем, кто принял, не отвернулся, не испугался. Перед тем, кто своей любовью возродил. Впервые ему ничего не снится. Сон крепкий, какого не было с того трагичного дня. Чонгук просыпается от странного писка приборов. Он резко дёргается, открывает глаза, уставившись в янтарный омут напротив. Господи, как он скучал по этой медовой патоке, по этому чистейшему янтарю. — Тэхён? — сердце стучит бешено. — Любимый? Как же он боится сейчас проснуться ото сна. Его пальцы дрожат и в ответ их едва-едва сжимают такие же дрожащие, слабые. В палату врываются врачи, фиксируя выход мужчины из комы. — Любимый, — не отходит Чон, крепче сжимая родную ладонь в руках. Всё то время, что медики суетливо проверяют все жизненные показатели, меняют аппараты и кружат вокруг, он не отходит. Смотрит в слезящийся янтарь своим сверкающим обсидианом и шепчет: «Люблю. Ты меня простил».***
Утреннее солнце касается век, вынуждая недовольно поморщиться. Он уверен, что закрывал шторы перед сном. Ладонь автоматически касается второй половины кровати. Пустой половины. Резко открывая глаза, Хосок садится, игнорируя нежелание просыпаться. Взгляд мрачный и острый. Оглядывая комнату, ощущает учащённое сердцебиение, когда обострённый слух ловит едва доносимый звук воды. Выравнивая дыхание, Чон-старший сглатывает, возвращая себе самообладание. — Доброе утро, — голос Юнги — музыка для сердца, принадлежащего ему всецело. Хосок чувствует, как оно тянется к любимому человеку, потому протягивает руки, чтобы утянуть в объятия. — Доброе, — хрипло, рассматривая своего мужчину, только что вышедшего из душа. Не может сдержаться и впивается поцелуем в улыбающиеся губы. — Всё ещё не привык? — тихо спрашивает Мин, когда они оба находят в себе силы разъединить обжигающий поцелуй, но не сопротивляются охватившему желанию, поглаживая оголённые тела друг друга. Он зачёсывает тёмные отросшие волосы назад, чтобы чёлка не мешала рассматривать любовь в глазах Хосока. Из пепельного блонда в брюнета. Чону нравится. Они теперь как инь-янь. Ему вообще нравятся все перемены в их жизни. Совместной, наконец, жизни. — Всё ещё не насытился, — отказывается признавать не прошедшие до конца страхи Капитан. Хосоку не пришлось требовать окончательный ответ, когда он вернулся к полноценному образу жизни после больницы. Стоило ему заикнуться о том, чтобы расставить все точки — тут же получил крепкий удар в нос и спокойное Миновское: «Ты иногда такой придурок». Этого хватило, чтобы перестать терзать друг друга лишними вопросами. Но да, Хосок всё ещё не привык. Не привык, что не уйдёт? Что больше не проснётся один? Что больше не надо накидываться голодным зверем в попытке унять вечно терзающую боль? Не привык. Это всё не сразу. И ему надо больше времени, чем он мог себе представить. Но Юнги не спешит. Каждый день доказывает, что останется. Что больше не будет убегать от любви, не будет прятаться за благородством от чувств, которые живут с ним столько лет. Ему тоже страшно. Он боится, что их чувства исчезнут, что совместная жизнь не будет так будоражить, как всё, что было до, что они оба заскучают без боли и драмы. И когда они ругаются из-за пустяка, мелочи или упёрто отстаивают каждый свою точку зрения в работе, этот страх отступает, потому что они мирятся. Каждый раз. Не ломают друг друга, не давят, как раньше, правда, до сих пор оставляют на телах друг друга расцветающие отметины собственничества. Их могут осуждать, могут не понимать и называть то, что между ними, любыми унизительными словами. Суть в том, что им плевать. Они улыбаются друг другу, рассматривая свою особую любовь на дне зрачков, рассматривая в каждом прикосновении к телам друг друга твёрдые, уверенные признания — они любят. Так, как умеют. И учатся любить рядом, близко, всегда. Больше не убегают. — Кстати, ты, помнится, обещал мне ролевые игры… Голос Чона-старшего хриплый, предвкушающий. В глазах Юнги вместо ответа всполохи пламени. Он выполнит данные обещания.***
Гибкое тело врезается в стену с тихим стоном, но не боли, а сносящего голову удовольствия. Пальцы, унизанные кольцами, дико цепляются за голые могучие плечи, оставляя следы. Широко распахнутыми глазами Чимин смотрит в голодные напротив. Там по нему столько жажды, столько потребности, что до сих прошибает от этой глубины. Ощущая, как его заполняет Намджун, Пак стонет откровенно, громко, упираясь пятками в ягодицы с ямочками, которые он любит покусывать. — Совершенство, — полурыком признаётся Джун, совершая новый толчок. — Любовь моя, — перемещает дрожащие ладони к лицу мужчины Чимин. Он скользит по скулам, щекам, губам Кима, задыхаясь от чувств, ощущений. Намджун трахает с оттяжкой, растягивает ощущение на грани, меняет темп, амплитуду. Намджун знает, как сводить с ума, как доказывать снова и снова, что его одного хватит, что им вдвоём хорошо. Намджун знает, что это больше не острая необходимость, лишь обоюдное открытое желание. И оттого чувствует себя счастливым. Чувствует себя любимым в ответ. То, что первое время пугало, что виделось катастрофой, теперь для Чимина — источник жизни. Он всю любовь, которой окутывает его ежедневно Джун, принимает так же щедро, как ему её дарят. Он учится новому рядом со своим мужчиной, учится быть собой и взрослеть. У него внутри ещё много невыплаканной боли, много сомнений, сожалений о прошлом и страхов, что никак не проходят до конца. Но Намджун не устаёт, не отказывается, не уходит. Намджун любит. И Чимин любит в ответ.***
Сокджин щурится от удовольствия, наблюдая, с каким интересом две ценные женщины в его жизни обсуждают личное, делятся, доверяют. Его ладонь медленно скользит по соблазнительному телу, останавливаясь на аппетитных ягодицах. Перед глазами невольно картинки прошедшего вечера, когда он сминал эти самые ягодицы, неистово толкаясь и заполняя собой девушку, что сейчас щипает его за наглую конечность. — Джин, — голос Чхэён насмешливый, — прекрати её лапать хотя бы то время, пока мы говорим. — Вы слишком много говорите. А я, знаете ли, ещё не успел насладиться сполна тем, что наконец мне позволено, — улыбается Ким. Они шутят и перекидываются безобидными колкостями, не боясь помешать остальным гостям ресторана, пока к столику не подходит миловидная девушка. — Здравствуйте, — негромкий, вежливый голос заставляет Джина прекратить смеяться. — Вам чем-то помочь? — интересуется единственный мужчина в этой очаровательной компании. — Я… — мгновенно вспыхивают щёки незнакомки румянцем. — Это моя пара. Я позвала её познакомиться с вами, прежде чем представлю семье на вечернем ужине, — встаёт Чхэён, притягивая девушку к себе. — Возможно, я догадывался, что ты у нас альфач, раз уж ты импонируешь пассивчикам, — Джин намекает на Юнги, игнорируя закатывающиеся недовольством глаза Чхэён. — Но не знал, что ты… — Бисексуал, как и ты, брат, — толкает его в плечо сестра Чимина. Удар у неё крепкий. Джин всё то время, пока происходило знакомство с девушкой Чхэён, с улыбкой думает, как рад, что их младшая сестра нашла пару. Он уверен, что каждый из братьев примет её выбор без осуждения. Как приняли и его выбор, который стал открытым и очевидным лишь месяц назад. Мягко притягивая к себе ближе девушку, что помогала его семье исцелять душевные раны, он задумчиво смотрит в будущее, где, надеется, у каждого из них есть шанс быть счастливыми и прожить столько, сколько им отведено, рука об руку с любимыми, родными, близкими.***
— Зачем тебе такие проблемы? Я могу не восстановиться до конца, — голос Тэхёна очень тихий, едва можно расслышать. Но вот странно — уверенный. Как долго он обдумывал эти слова, прежде чем озвучить? Разозлиться хочется до гула в ушах. Хочется рявкнуть, трясти грубо, оставить кровавый укус в отместку за эту жестокость. Зачем? — Я дышать без тебя не могу, — вместо плещущейся внутри злости, голос Гука хрипло-проникновенный. Он не врёт, ярость тушит, смотрит в свой любимый янтарь. — Вдох полной грудь сделал, только когда ты глаза открыл. Проблемами меня напугать решил? Ты меня достаточно напугал, когда так долго из комы не выходил. Хватит уже проверять меня на прочность. — Прости, — Тэхён вжимается в крепкое тело. Его тут же обвивают горячие ладони, прижимая ближе. Всего три месяца реабилитации и тяжёлого осознания: произошедшее оставит свои следы навсегда не только периодическими ночными кошмарами, но и сложностями со здоровьем. Приходилось многому учиться заново. Но рядом всегда был тот, кто смотрел на взволнованного своей несамостоятельностью Тэхёна глазами, полными любви и жизни. Рядом были те, кто готов был держать, терпеливо помогать, нести на руках, оберегать. Рядом была семья и любимый человек. — Я люблю тебя, — голос Тэхёна — медовая патока, как и его взгляд, сияющий благодаря тому, для кого это признание, звучащее в их жизни теперь регулярно. — Я люблю тебя, — признаётся в ответ Чонгук, мягко утыкаясь лоб в лоб, выдыхая в родные губы, которые немедленно поцелует. Неспешно и тепло.***
— Я хочу называть тебя папой, — голос Киёнг спокойный и уверенный. Тишина в ответ не звучит правильно. — Папа может быть только один, — медленно выговаривает Чонгук, не глядя в глаза малышке. — И у тебя он самый лучший. — У тебя было два отца, — Тэхён появляется словно из ниоткуда. Он садится рядом. — И оба хуёвые, — хмыкает, тут же пресекая попытку возразить: — Не спорь со мной. Хватит оправдывать своего… Наставника, — он поворачивается всем корпусом к своему мужчине, задавая прямой вопрос: — Так разве наша Принцесса не заслуживает двух отцов, но обоих самых лучших? Девочка подходит ближе. Детские ладошки сжимают щёки Чонгука, делая из сильнейшего мафиози плюшевую панду, которую так любит обнимать Киёнг перед сном. — Ты мой папа, — уверенно говорит девочка. — Согласен ты с этим или нет. Если да — тебе же лучше, не будем тратить время на споры и сразу же приступим к обнимашкам. Если нет, — малышка оборачивается к Тэхёну, весело улыбаясь, — папуля переубедит тебя. Гук рассматривает искрящиеся радостью и искренней любовью глаза, переводит взгляд на сидящего рядом мужчину, что скрывает волнение, покусывая губы. Он внезапно встаёт. Резко, неожиданно, чтобы ответить без слов… Он, отречённый от клана, где был рождён, восставший из пепла, в который превратился от боли, пробудил в себе драконью кровь, возглавил две могущественные мафиозные Семьи и прямо сейчас держит на руках девочку, что теперь зовёт его папой, счастливо улыбается ей и тянется поцеловать любовь всей свой жизни, в искренности чувств которого не сомневается больше не секунды, и свои взаимные не скрывает никогда, не боясь больше показаться сентиментальным или слабым. Он слабый без него. Без них. А все вместе они — семья, новый клан, от которого его никогда, он уверен, не отрекут.