***
Music: Roseboi - Madara
Мускулистое тело, окрепшее бесконечными тренировками, облачено в чёрную экипировку. Высокие берцы туго зашнурованы. Тонкая ткань бронежилета выступает под обтягивающей стальные мышцы водолазкой. Свободно проходя на частную территорию, расчищенную к его прибытию бойцами, Чон толкает массивную входную дверь в особняк, с отвращением глядя на голову льва с разинутой пастью на месте ручки. Львиная участь в этой истории — быть разорванным Драконом. Стоило думать, прежде чем посягать на то, что принадлежит ему. Первый выстрел оставшейся в доме охраны звучит раскатистым эхом, выдавая местоположение. Гук реагирует молниеносно, ловко уворачиваясь от просвистевшего мимо свинца, и продолжает уверенно двигаться к цели. Его люди поднимаются вместе с ним, распределяясь по лестнице и держа дула пистолетов направленными вверх, туда, где слышны звуки перезарядов. Меткие выстрелы и полное игнорирование происходящего вокруг делает из Чонгука хладнокровного убийцу. Он даже не пригибается, чтобы избежать пуль. Сосредоточенно глядя на дверь, за которой скрывается его цель, он поворачивает голову лишь для того, чтобы отточенным движением вскинуть руку и нажать на курок, убирая с пути мусор. Бойцы с повязками, на которых герб клана, следуют за своим Доном, методично отстреливая охрану глупца, посмевшего тронуть собственность Дракона. Тяжёлая подошва обуви врезается в натуральное дерево, вызывая жалобный скрип и дёрганье запертых створок. Град выстрелов по открывшейся в щели собачке замка. Ещё один удар с ноги. Снова. Стоном поражения дверь распахивается, открывая неприглядную картину. Мужчина, в дрожащих руках которого сжато оружие, стреляет, не раздумывая. Залпы раздаются ожидаемо. Чон уклоняется, словно в него кинули мячик, а не выпустили обойму, не испытывая особых затруднений. Его ухмылка делает лицо убийственно-кровожадным. Когда хозяин кабинета предпринимает попытку открыть окно, чтобы выпрыгнуть, Гук словно взмывает в воздух, так быстро его мощное тело оказывается возле, хватает цель за шкирку. Отбрасывая на пол тушу, что немедленно умоляет пощадить, Чонгук даже не делает вид, что слушает. — Ты забрал у меня восемь дней без моего любимого человека. Ты, ничтожество, посмел своим беспросветно тупым приказом отобрать у него возможность дышать. Я скормлю тебя собакам на помойке — голодным, грязным псам, что роются среди мусора в поисках еды. Полиция не найдёт это место на карте, даже дай им подсказку, где искать тело того, кто заказал дочь министра. Ничтожная смерть для такого куска дерьма, как ты. Но сначала я вырву твой язык и буду простреливать твои конечности, изрешечу всё твоё тело, как твои люди изрешетили моего брата... Приводя в исполнение свой собственный приговор, Чон не испытывает никаких эмоций, кроме чистой ярости. Его Дракон на спине счастливо скалит кровавую пасть, но Гук холоден. Спустя время, когда он, вытирая испачканные кровью руки о собственные штаны, выходит из дворца, окрашенного теперь алым, мерзким, его маршрут к следующей цели проходит в полнейшей тишине. Ему не нужны разговоры, его люди знают, где он должен быть теперь. Цель номер два висит головой вниз. Его ноги перетянуты металлической цепью. Он уже давно не умоляет отпустить или убить, не воет противно как первое время, лишь ждёт. — Я обещал убить тебя, отпустить из этого мира сразу, как только твоя информация подтвердится. Ты молодец. Облегчил свою участь, — спокойно поясняет Чон, перезаряжая оружие. — Горло или сердце? Ах да, сердце у тебя отсутствует. Выстрел. Поток крови выплёскивается из разорванной гортани того, кто однажды был нанят, чтобы убить новоиспечённого молодого Дона. Чонгук холодно рассматривает это зрелище. Он убирает оружие и выходит. Впереди ещё несколько человек, что дождались благословенного дня — дня своей смерти от руки Дона Сеульской мафии, от руки потомка Красного дракона.***
Music: Lay - Lit
Экипировка сменяется традиционным костюмом, как только частный самолёт приземляется там, где он не Дон, а потомок. Все сыновья Наставника считают этот маскарад глупостью. Все, кроме Чонгука, под стать кровному отцу, уважающему традиции. Возможно, именно в этом его проблема. Стоит ему добраться до поместья, что совмещает в себе функции дома для семьи, пусть каждый из них и живёт совсем не здесь, и своеобразного дворца для приёмов и работы, как он, не теряя ни минуты, перед дверями зала, где не был с тех пор, как его отправили реализовать цель, которой он жил десять лет, — возглавлять мафию Сеула. На нём тёмные брюки из натуральной тонкой ткани, струящиеся, широкие, и длинный чёрный халат с вышитым на спине красно-золотым драконом. Он поправляет пояс и просит охрану впустить его. — Наставник, — Чон уважительно глубоко кланяется, как только переступает порог комнаты. — Здравствуй, Чонгук, — приветствует его пожилой мужчина, кивком головы позволяя сесть. Молодой Дон опускается на колени перед чайным столиком, садится на пятки, складывая руки ровно. Спина идеально прямая, подбородок гордо вздёрнут без надменности. С честью несёт своё бремя, как и учил человек напротив. — Как твоё здоровье? — руки, испещренные мелкими морщинками, уверенно берут заранее подготовленный чайник, чтобы разлить напиток по глиняным чашечкам для гостя и для себя. — Благодарю Вас, Наставник. Я в добром здравии. Как Ваше здоровье, крепок ли Ваш сон? — соблюдает формальности Чон, утихомиривая внутри себя бурлящее нетерпение. — Не молодею, — мягко усмехается мужчина, — но достаточно бодр, чтобы навести порядок среди моих потомков. По тону голоса слышно — тянуть Красный дракон не будет. — У меня есть доказательства того, что Сяолун причастен к покушению на мою жизнь, а также замешан в диверсии против меня и членов Семьи, — Гук прилетел из Сеула не для чаепития. Мужчина хмурится. — Позвольте мне… — Нет, — резко обрубает незавершённое предложение расправы Наставник. — Чонгук, всё должно произойти согласно традициям. — Я не спущу ему с рук то, что он натворил! Из-за него мой… мой человек в коме, — ярость вспышкой пробегает по молодому лицу, оставаясь сбитым дыханием. — Твой человек? — медленно повторяет Красный дракон. — Да, Наставник, — упрямо смотрит прямо в глаза Чон. — Чонгук, не тебе забирать жизнь, которую и давал не ты. — Но ведь и он забрал жизни тех, над кем не был властен! — Гук едва сдерживает бурю. — Это дело семьи, Чонгук. Ты должен покориться воле Наставника. Твоё обвинение в адрес брата… — Все доказательства здесь, — Чон кладёт перед мужчиной тугую папку, что всё это время томится за пазухой, обжигая сердце. — Я знаю, что не имею права идти против твоих родных сыновей, — меняет тон на неформальный. Мужчина хмурится. — Таковы правила, Чонгук. — Ты не дал мне свою фамилию. Но дал мне возможность отомстить. — Я отправлял тебя не мстить, а восстановить справедливость. Ты укрепил позиции Семьи Красного дракона, возглавил Сеульскую мафию. Ты имеешь право на место Дона там, несмотря на то что ты младше твоего кровного брата по матери. Ты сильнее и мудрее. Но здесь Дон — я. И я буду решать, какое наказание заслуживают мои потомки. Мои сыновья. Проявление чувств в нашей семье считается слабостью, зато честность и достоинство — наше преимущество, — спокойно наставляет мужчина. — Разве это честно — совершать заговор за моей спиной и предпринимать попытку отнять мою жизнь? Разве это достойно — забрать у меня любовь? — не отступает Гук. — Любовь, — хмыкает мужчина. — Так вот в чём дело. Исин предупреждал меня. — Исин участвовал в сговоре против меня. Он прибыл в Сеул, заявив, что ты не будешь говорить со мной, но даёшь мне месяц, иначе уберёшь сам. — Я действительно отсутствовал, укреплял наши тылы, но прибыл сюда по первому же твоему зову, Чонгук. Почему ты не сообщил ранее, что у тебя есть сложности? — Потому что прежде, чем доверить словам Исина, я всё проверил. И только собрав все улики и доказательства, был готов к разговору с тобой. Не успел. — Расскажи мне о ней. О своей любви, — после небольшой паузы просит Красный дракон, рассматривая лицо сына, изменившееся за время столь небольшое, с точки зрения вечности. — Его зовут Ким Тэ Хён. Он младший сын клана Ким, состоящего в рядах Семьи Сеульской мафии со времён основания. Каждое слово Чонгука о мужчине, что в эту минуту борется за свою жизнь под присмотром врачей, пропитано любовью. Не тем возвышенным чувством, от которого бабочки в животе, весь мир в ярких красках и кружится голова. Нет. Тем чувством, что корнями уходит к цели существования в этом мире. Чувством, от которого одновременно тяжело и правильно на душе. Его ничем не перекрыть, не заменить, его не забыть, не выкорчевать ни из тела, ни из глубин души, что пришла в этот мир лишь для того, чтобы снова найти, чтобы любить снова его одного, его душу. Это чувство не окрыляет. Оно давит. Своей глубиной, своей неизбежностью. Но Чонгук никогда не боялся сложностей. Рассказывая всё от начала и до конца, без драматических пауз, без влюблённых вздохов, голыми фактами признания — этот человек часть его самого, без него нет смысла жить — он не отводит взгляд, не румянится смущением. Он открывает отцу часть себя. Между ними откровения — ценная редкость. Наставник, что приучил называть его именно так, что собственноручно выбивал из него сентиментальность, не отказывал никогда рассказать правду, отвечать на вопросы. И про мать Чонгука, и про их любовь, что была против правил, которые так ценит мужчина, сморщенный теперь временем. Он жесток в глазах других из-за своей приверженности традициям и этим чёртовым правилам. Не по правилам было забирать женщину из семьи, отбирать её у мужа. Не по правилам было оставлять Чонгука умирать. Не по правилам было и отбирать маленького Гука из семьи, где он рос. Палка о двух концах: вроде спас от смерти, ввёл в круг приближённых, а вроде и не геройствовал, ведь мог бы забрать гораздо раньше. У Наставника на первом месте не любовь. Правила. Гуку было сложно не только понять, но и принять эти жизненные принципы человека, что является его кровным отцом. — Чонгук, я до сих пор жив, и наш клан настолько могуществен, только благодаря моему холодному рассудку. Нельзя поддаваться чувствам, — мужчина просматривает неоспоримые доказательства того, что среди его сыновей бунт против младшего, против того, кто отречён от клана, в котором родился, против того, кто не имеет таких прав на место Красного дракона, как каждый из остальных. — Ты поддался чувствам, Гук-и, — отец крайне редко зовёт его с такой тёплой тональностью. И пусть он не озвучивает, что рад за сына, что тот любит, но между строк Чонгук понимает: его любовь к мужчине не отвергают. — Знаю, — не оправдывается Чон. — В этом моё отличие от тебя. И твоих сыновей. — Они и твои братья. В вас есть общее — кровь Дракона. — Но в нас есть и различия. Я отречён от своего клана, которому принадлежал при рождении, с восемнадцати лет, тем не менее, я храню в себе часть той семьи, которой стали люди, окружавшие меня всё то время. Продолжая рассказывать отцу о заговоре, который смог раскрыть благодаря работе своих людей, дедукции и доверию собственному чутью, Чон следит за тем, как хмурится Наставник, рассматривая каждое доказательство в папке, как на секунду вздрагивают его пальцы, когда суть заговора раскрывается до конца. Цель — не только убрать Чонгука, но и избавиться от Наставника. Сяолун метит на его место, он хочет стать Доном, не теряя времени на ожидание, когда отец отойдёт от дел. — Ты совершил ошибку, — после недолгого молчания говорит Наставник, словно не чувствует ничего от предательства старшего сына. — Будь твой разум свободен от оков чувств, ты бы не допустил такой оплошности. Чонгук молчит. Вина за то, что не смог защитить Тэхёна, и так давит на него. Он не отрицает её. Лишь получив на руки все доказательства от своих людей, он понимает, что его старший брат по отцу подначивал человека, умершего несколькими часами ранее, расстрелять семью Тэхёна. Сяолун прекрасно понимал, какую невыносимую боль причинит, прежде чем продолжить диверсию, целью которой являлось не просто убийство младшего брата — полное его уничтожение. — Ты будешь присутствовать, как и все члены Семьи на допросе Сяолуня и Исина. И даже не смей спешить обратно в Сеул. Хватит импульсивных поступков, продиктованных чувствами. Сейчас ты должен быть здесь. С решением отца Чон не согласен, но не спорит, покорно склоняя голову, упорно сжимая губы. Он выходит вслед за Наставником, гордо вышагивая позади. В этом он тоже в отца: решать проблемы сразу, как только есть доказательства, не откладывая на другой день. Всё происходит быстро, но не для него. Он старается сосредоточиться на диалоге между Наставником и старшим потомком, но мысли ускользают в Сеул. Туда, где под аппаратом искусственного дыхания Тэхён, туда, где малышка Киёнг окружена заботой и любовью семьи, братьев папы, но без него. Привыкший всё контролировать Чонгук борется с собой в возможности доверить безопасность каждого из дорогих ему людей своим бойцам. Он прилетел практически без охраны, рискуя жизнью, но оставляя своих воинов щитом от возможных атак там, где самое ценное. Когда Сяолун вызывает Наставника, Дона, Красного дракона, своего отца на поединок, в зале, полном людей, воцаряется звенящая тишина. Гук видит, как на лице всегда сдержанного мужчины мелькает на доли секунд неверие. Это единственный не просто кровный сын Наставника, но и воспитываемый им всю жизнь ближе других. Единственный из семи братьев, кто официально был сыном, главным потомком, первым наследником. Но жадность берёт верх. Всё тело Чона застывает камнем. Он напряжённо следит за тем, как на татами в центр выходит пожилой мужчина. Мужчина, спасший его от смерти. Мужчина, любивший его мать, но не защитивший её от тирана-мужа. Мужчина, воспитавший в нём Воина, Дракона, укрепивший его силу и научивший тому, что не раз спасало его жизнь. Каждое движение на поле неожиданного для всех поединка — под пристальными взглядами. Все наблюдают за происходящим, не смея дёрнуться. Каждое отточенное движение крепких, несмотря на возраст, рук перехвачено с насмешкой на лице, столь похожем, столь родном. Сяолун отбивает каждый удар играючи. В его глазах столько злости, ненависти, и это уничтожает даже больше, чем его истязающие отца атаки. Каждый удар по морщинистому телу точно рассчитан, в него вложена вся ярость желания властвовать, быть главным и единственным. Не смея дышать полной грудью, не решаясь моргнуть, Гук ощущает, как внутри него лавиной пробуждается бунт. Бунт против этих чёртовых правил, традиций, из-за которых вынужден сейчас драться отец с собственным сыном. Из-за которых не может Чон просто достать оружие и метко выстрелить в чёрствое сердце зарвавшегося ублюдка. Становясь одним из множества свидетелей убийства, он осознаёт сквозь мрак отчаяния, немного детского, того старого, вроде зажившего давно, но, видимо, не выкорчеванного, что отец не простил бы его, убери он старшего брата так же грязно, как тот пытался избавиться от него самого. Наставник никогда не смог бы принять его поступок. И в память о нём Чонгук будет беречь традиции. — Отец, — из груди рвётся рёв младшего сына. Потомка. Отречённого от клана, чтобы переродиться. Чтобы стать настоящим Драконом. Глаза мужчины, безжизненно рухнувшего на татами, смотрят только на него. Отец... Срывая пояс и расшитый символикой клана халат, Чон выходит на поле, окрашенное кровавыми каплями только завершившегося боя. — Ты не единственный наследник, Сяолун, — голос холодный, чего не скажешь о его горящем, словно в огне, теле. Он снова чувствует это — разбухающие мышцы, нарастающую нечеловеческую мощь. Драконьи клыки, клацающие с каждым его шагом к тому, кто главный виновник пробудившейся в Чонгуке силы. — Братик, — смеётся надрывно Сяолун. — Уйди с дороги. Возвращайся в Сеул. Пока у тебя есть такая возможность. — Боишься проиграть? — не церемонится Чон. — Хочу пожалеть глаза наших старост и членов наших кланов. Два убийства за один раз — тяжело переносить старческим сердцам, как видишь, — надменный кивок в сторону уже остывающего трупа. И ни один из его сыновей не спешит унести тело отца с поля боя. — Скорее, жалеешь себя. Ведь нанимать других людей, чтобы убрать с дороги тех, кто сильнее тебя, удобнее, гнилая ты крыса, — скалится Чонгук, останавливаясь прямо перед человеком, смерти которого желает больше всего на свете. — Закрой свою пасть, выродок, — шипит мужчина, теряя самообладание. — У меня есть все доказательства того, что ты нанял киллера, чтобы убить меня. Ты подговорил Исина, чтобы тот вставлял мне палки в колёса, уговаривал людей моих кланов идти против меня, сопротивляться, и именно ты надоумил ничтожество, посмевшее расстрелять семью моего любимого человека. Во всём виноват ты. Только ты, — рычит Чон, сжимая руки в кулаки. Он хватает старшего брата за полы халата, пытаясь встряхнуть, но его руки отбивают. — Пошёл вон из моего поместья, — рявкает Сяолун. — Уберите его! Слышите меня? Но охрана его отца не смеет подойти. Никто не смеет нарушить поединок на татами, куда уже вышел Чон. И пусть Сяолун не принял вызов младшего отпрыска, он не успел уйти с татами, а значит, он обязан драться. Осознавая это, мужчина мечется взглядом между прислугой, братьями, которых всегда использовал для достижения своих целей, и людьми, что были верны своему Дону, поверженному собственным сыном. — Ничтожество, — шипит Сяолун, возвращая взгляд молодому темноволосому мужчине. — Я ненавидел тебя с первого дня, как отец притащил твоё избитое тело, словно безродную собаку. Ты всё время ныл, просился домой и блеял, как паршивая овца. Ты никогда не был достоин звания Дона. Я отберу у тебя всё, — насмешкой. — И жизнь твоей шлюхи я оборву… Договорить наследник не успевает, Чонгук нападает на него без предупреждения. Чон многое может вытерпеть, во многом может сохранить хладнокровие, но не в том, как говорит о любимом человеке это отребье. Да, отец был прав, его разум порабощён чувствами. Чувствами к Ким Тэхёну. Первая кровь, брызнувшая из носа старшего брата, окрашивает кулак Чонгука, но он не собирается останавливаться. Скидывая традиционный халат, Сяолун бросается в бой свирепой кошкой. Он гибкий, хитрый, и его удар такой силы, что без преувеличений может переломать кости. Оба знают, что выживет лишь один. Никто не остановит их, и ни один из них не прекратит бой, пока не будет свергнут второй. Желание отомстить разогревает кровь Гука, бурлящую по венам, толкающую его снова и снова атаковать, игнорируя боль от ответных ударов. Дракон на его спине двигается, рычит, кидается, как и он сам, шире раскрывает пасть в попытке сожрать, уничтожить, проглотить. В каждый удар Чон вкладывает всю свою ненависть к человеку, из-за которого лишён возможности быть сейчас рядом с Тэхёном. Он буквально хочет разорвать голыми руками кожу, в которой заключён жестокий разум, опирающийся лишь на понятия власти, лишённый честности, сопереживания, понимания ценности чужих жизней. Наставник никогда не учил их быть такими. Он учил их применять силу с умом, но не во вред семье. И теперь он лежит мёртвым грузом на татами, где яростные атаки, полные взаимной ненависти, уничтожают традиции, привитые им. Издавая нечеловеческий рёв, Чон наносит последний удар, что решает исход поединка. Оседая на поле рядом с родителем, Сяолун теряет свою ненависть, теряет самоуверенность, который был порабощён все эти годы, он теряет жизнь. Тёмные глаза выражают неожиданность, удивление. Он правда не предполагал, что самый младший, так и не принятый им, победит. Что этот мальчишка, глотавший слёзы ночами, вырос настоящим мужчиной, воином. Что из безродного пса Чонгук стал Драконом. Его зверь сыто скалится, затихает, ощущая завершение мести. Силы медленно утекают, оставляя пустоту. Кровавая пасть, измазанная последствиями ожесточённой борьбы, обещает всем присутствующим доказать, что новый Красный дракон достоин своего звания. Прилагая все усилия, чтобы не рухнуть рядом, Чонгук берёт на руки бездыханное тело отца, выносит его за пределы поля боя, мысленно прощаясь с ним и принося свои извинения за нарушение так любимых им традиций. С этих пор его единственное правило — защищать любимых людей всеми способами.