BioShock Infinite 2: Burial at Sea №3

Персонажи

Этим разделом в истории моих сценариев на чужую интеллектуальную собственность, я намереваюсь закончить долгие искания и страдания моей души при написании сих фолиантов. Здесь по старой доброй сложившейся традиции я опишу внешний вид, характер, повадки, мотивации и идеи, кои стоят за персонажами созданными, либо раскрытыми мной в моей последней, надеюсь, работе со вселенной BioShock. На этот раз я обойдусь без деления на «характер», «наружность», «посыл». Всё будет написано сплошным текстом, так как персонажей много, а описания гораздо короче. Не вижу смысла вычленять из общей массы взаимосвязанные и переливающиеся одна в другую фразы. Мой сценарий на этот раз значительно прибавил в весе, по части демографии персонажей на строчку диалога. Десятки личностей и характеров, которые являют собой истинное сокровище для каждого уважающего себя психиатра. Такого цирка моральных уродов и нравственных инвалидов вы не встретите нигде более. И каждый из них выполняет сою функцию либо же несёт за спиной камень какой-либо идеи, порока коим поражено общество Восторга. Город на дне океана, как ему и полагается, привлекает к себе самые причудливые формы социальных девиаций и расстройств психики. Каждая персона, встречающаяся протагонисту по ходу развития сюжета – это личность с большой буквы Л. С самого начала, предыстория к похождениям Винсента и Элизабет задумывалась мной, как своеобразный трип в мир разврата и неоновых огней, литров алкоголя и грязных шприцов из-под наркотиков, путешествие в сердце одновременно манящей и устрашающей страны «райских наслаждений». Не буду скрывать, что меня восхищают нарративные приёмы и фокусы Френсиса Форда Копполы и Хантера Томпсона в «Апокалипсис сегодня» и «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», соответственно. Потому я и пытался добиться того же эффекта при написании сценария, которого достиг Терри Гиллиам в своей экранизации – пропустить игрока через вереницу чудаковатых персонажей и бурлескных сюжетных коллизий, дабы добиться эффекта долгой, насыщенной одиссеи, что будет из раза в раз навещать игрока в ностальгических воспоминаниях и побуждать вновь и вновь возвращаться в эту, будем надеяться, замечательную игру. Список персонажей будет в отличие от предыдущих сценариев размещён в обратном порядке, от малого к великому. Сперва я начну с людей, занимающих третий эшелон нарратива, однако с каждым последующим героем сей истории ставки будут повышаться. На примере каждого из них, я продемонстрирую чего я хочу добиться их присутствием в сценарии, какие идеи они несут, какие язвы и фурункулы на теле Восторга они вскрывают. Я не буду описывать, прямо аж всех персонажей сценария. Хотелось бы ограничится центральными и теми, которые были созданы или доработаны конкретно мной. Потому не удивляйтесь том, что в списке не найдётся места Питчу Уилкинсу, Сушонгу или Гилберту Александру. Их характеры и облики чётко детерминированы их появлениями в минувших частях серии. Как и в случае с прошлым сценарием к дополнению про Братский Орден Ворона, вместе с персонажами я распишу и философские мысли, закодированные в сей текст.

Калеб (Caleb)

Сокамерник и друг по беде Лео выступает в моём сценарии в роли жертвы, которую ритуально забивают в предкульминационной секвенции с Авентином. На вид Калеб – это молодой парень, интеллигентного вида, с худощавым телосложением. Внешне он похож на немецкого драматурга левого толка Бертольда Брехта. Очки, наголо выбритое лицо, короткая аккуратная причёска, сутулая осанка выдают в нём безобидного, но тотчас же нерешительного добряка. Как раз из-за этой своей нерешительности, Калеб и отказывается бежать из тюрьмы. Он от природы трус, неспособный бросать вызов обстоятельствам. Даже причина, по которой сокамерник Лео попал в Персефону скорее всего была какой-то мелочной, незначительной в сравнении с прегрешениями протагониста. Но при всём при этом, должно быть это его книгами заставлена камеры героев. Он в позитивном ключе повлиял на главного героя и не дал Лео окончательно оскотинится в стенах темницы. Его настрой во многом сформировал такого Лео, каким мы его знаем. Также линия Калеба указывает игроку на то, что рано или поздно постигнет всех оставшихся в Персефоне заключённых. Они станут рядовым мясом, материалом для нечеловеческих экспериментов Фонтейн Футуристикс. И в этом положении Калеб оказывается на равных правах с Тимоти Гоффой. То есть, ход событий указывает игроку на то, что будь ты активным двигателем народных волнений или же спрятавшимся в свою уютную раковину беспозвоночным – для настоящих монстров меж вами нет различий. Такая себе плата за боязливость и трусость, в которой напоследок упрекнул Калеба Ларс. Вместе с тем, Калеб – это та тоненькая ниточка, что связывает Лео с его обыкновенными человеческими чувствами, вроде простой дружбы. Напоминание о периоде стабильности и спокойствия в его жизни в стенах Персефоны. И в тоже время, появление Калеба в конце, в виде ужасного мутанта Химеры и факт превращения его в Большого папочку, в каком-то смысле отражает общее ментальное состояние Лео. Полный разрыв с минувшей жизнью. Смерть Феодора, отравление Салливана, убийство Гоффы и Калеба символически отрезают ржавыми хирургическими ножницами пуповину Лео, связывающую его с миром Восторга. Да, это во многом очень сентиментальный ход, призванный выдавить из игрока хотя бы немножко человеческих эмоций напоследок, и тем временем расставить все шахматные фигуры на чёрно-белой игральной доске в изначальном порядке в ожидании следующей партии.

Папарацци (Paparazzi)

Этот сумасброд, я уверен, доставит много позитивных эмоций игрокам. Изначально, этот персонаж ещё встречался в самой первой части BioShock, где можно было найти его аудиодневникс результатами за Фонтейном и Тененбаум. Посему за внешним видом оного фрика отсылаю в известном направлении. По телосложению же Папарацци низок ростом, имеет неспортивное телосложение и часто сутулится. Его манера речи сумбурна и тороплива. Произнося каждое слово, он как будто выстреливает его из пулемёта, нет – он словно отбивает их на печатной машинке. Весь его вид выдает в нём поехавшего на своём деле журналюгу, только и занимающегося вынюхиванием информации, сбором фактов и заворачиванием их в обёртку из жёлтых газетных статеек. Специализируется Папарацци на скандалах и сенсациях. Его поистине заводит возможность разжечь шквал общественного негодования или натравить стадо на кого-то. При этом он настоящий патриот своей профессии, трудоголик, фанатик. Даже после увольнения из «Стандарт Восторга» он продолжает работать на своём поприще из, так сказать, «подполья». Из отличительных черт Папарацци – это криво завязанный галстук, свидетельствующий о нехватке женской руки в его жизни, жильё, обустроенное в подвале стриптиз-клуба, странным образом ассоциирующееся с сексуальной неудовлетворённостью персонажа, и громадный фотоаппарат в руках, из первой части серии. Этот воин журналистики и оплот четвертой власти не прекращая тараторит и ведёт себя как заправский параноик, скорее всего проецируя свою работу по слежке на самого себя. Логично, ведь если ты следишь за кем-то, то ты не хочешь, чтоб он знал о сборе его личных данных, а если он того не желает, то и за всякими этими пронырами надо глаз-да-глаз, а то и несколько, в лучшем случае. Как и многие другие персонажи игры, Папарацци – это ядовитая сатира и едкая ирония. Даже имя у персонажа играющее, изначально оно было названием его профессии, но если представить, что наш журналист по происхождению итальянец, то выходит маленькая шутейка. Он будто вобрал в себя всех этих въедливых журналюг и представителей прессы, охотящихся за личной жизнью звёзд и готовых продать родную мать за громкую сенсацию. Здесь карикатура принимает эксцентричные формы, Папарацци в диалогах неприкрыто смеётся над смертью неприятной ему звезды и обесценивает жизни людей, делая из их смертей – материал для бесконечной чернухи. В этом, я увидел определённый вид трансформации нашего мира в одну большую медийную трансляционную машину. Человек отныне даже не биологическое существо – это знак, случай, событие. Имя и сам человек отделяются одно от другого на страницах газеты или кадрах телерепортажа. Будто труп младенца за зданием роддома, мать алкоголичка, задушившая своих детей, или же очередная кинозвезда, замешанная в секс-скандале с несовершеннолетними и изрядной порцией белого порошка, не есть, что-либо сверхъестественное. Мы все смотрим этот бесконечный сериал, и сами же живём в нём не осознавая того. Для человека «глобальной деревни» Маршалла Маклюэна всё это безгранично близко и также невероятно далеко. Никто больше не может поверить, в то, что очередное изнасилование и убийство невинной девочки было совершено тут, в нашем обществе. Потеря всякой эмпатии и отстранённость. Человек-современный живёт в своеобразном вакууме, не пропускающем ничего, способного потревожить его хрупкую душевную организацию. При чём, мы продолжаем смотреть и читать эту грязь. Страдания других справляют на нас седативный эффект, однако мы даже не задумывается о том, чтобы в этом себе признаться. Информационные медиа превратили нас в тех огромных жирных детей с фабрики Вилли Вонки, пожирающих тоннами просроченный шоколад по инерции, более не чувствуя даже его вкуса. С другой стороны, если все эти деяния пытаются скрыть их же вершители, то естественным образом назревает вопрос – значит есть что скрывать? Это своего рода негласный сговор читающего и пишущего субъектов. Хотя стоит признать, в каком-то смысле я чувствую своё родство с Папарацци. И не только в любви ко всякой чернухе, нигилизму и цинизму. Я также учился два года на журналиста и потому питаю определённый пиетет, перед сей профессией. Да, в чём-то Папарацци прав. Например, случай с критичной статьёй на последний спектакль Сандера Коэна. Я чёрт побери пишу этот текст, учась уже второй год на кинокритика. Потому я знаю, что такое пренебрежительное отношение к людям подобной профессии. Как видите, здесь присутствует определённая доля автобиографичности. Написал автор, в каждом персонаже которого видят его самого. Со стороны, если так-то посмотреть на Папарацци, то арка этого незаурядного кадра, –добротная сатира на насмешки над папарацци. Как часто вы можете видеть в фильмах и книгах сцены того, как главный герой яростно отбивается от микрофонов и камер, намеренно пролезающих в его личную жизнь? Однако никто не хочет посмотреть на ситуацию от лица журналистов. Их постоянно обезличивают и дегуманизируют, позволяя бить и унижать в кино. Разве это справедливо? Они выполняют свою работу, вот и всё. Если на всё это, в смысле копание в грязном белье, есть спрос очевидно ожидать и предложение. Люди всегда любили сплетни, с самых давних времён. А современные СМИ лишь стали проводниками этих сплетен в мире тотальной отстранённости. Напоследок хотелось сказать про то, что по первой на месте Папарацци присутствовал Стенли Пул, явно более известная личность для фанатов серии. Но для столь значимого для сюжета второй части персонажа не нашлось подходящих функций в сценарии. Потому работа папарацци-стрингера была задвинута в раздел побочных квестов. Да и не одной же «Трибуной Восторга» живёт мир глубоководной журналистики. Хотелось раскрыть и другие газетные редакции.

Ава Тейт (Ava Tate)

Красивая снаружи, пустая внутри кукла. Вот как бы я коротко описал и внешность, и характер Авы. Персонаж она отнюдь не первостепенный, и не содержит в себе какой-либо важности. Но как маленький штришок для завершения картины высшего общества Восторга не будет лишней. Ава – светская львица, героиня модных кассово-успешных блокбастеров и мелодрам. Её личико регулярно мелькает на афишах кинотеатров Восторга, поражая всех своей жемчужной улыбкой от доктора Штайнмана. Волосы у неё светлые, она 100% блонда, такая какими их любили, в те времена ламповых телевизоров и бабушкиных радиоприёмников. Но мало кто догадывается – что творится в её личной жизни за ширмой благопристойности и публичности. Порой за прекрасным обликом, достойным самой богини любви, скрывается злобная су… сущность, конечно, так правильнее будет. В самой себе она алчная стерва, высасывающая все соки и средства из своих ухажёров, бедолаг попавших под влияние её чар. Она не пропускает ни одной светской вечеринки или маскарада. Её жизнь повторяет истории из жизни голливудских красавиц однодневок – резкий подъём в начале и такой же стремительный съезд по откосу. А между двумя концами этой одной палки, секс-скандалы, наркотическая зависимость и распутные оргии в бунгало крупных шишек bp индустрии кино. Всё это было изложено ещё в коротеньком рассказике Теодора Драйзера «Эрнестина», про громкую закулисную жизнь звёзд «серебряного экрана». Ава и её жених Мауриц являют собой типичный срез высшего общества Восторга. Буржуа, на глазах у всех составляющие приличную пару респектабельных молодых людей, а на деле самовлюблённых самодуров, катающихся по жизни как масло по разгорячённой сковородке. В их образах и нарядах узнаются персонажи произведений Скотта Фицджеральда о постепенно уходящей «эпохе джаза». Правда они схожи и на самих Скотта с Зельдой. Ава любит носить светлого цвета меха и вечерние платья, подчёркивающие её привилегированный статус. На её шее и макушках ушных раковин красуются драгоценные камни зелёного цвета, хорошо сочетающиеся с её изумрудными глазами. В исходном варианте, Ава должна была появится ещё в BioShock 2, на локации Парка Диониса, в роли антагониста, подчиняющегося Софии Лэмб. Но что-то пошло не так и о ней можно узнать теперь лишь только из постеров и киноафиш, и то, если я не ошибаюсь, вырезанных. Посему я реанимировал сего персонажа и полноценно включил в канон. Ава встретится игроку в любом случае в ходе основного сюжета во время второго посещения Фортуны Фараона. Там она поучаствует в забавной сценке с Папарацци. Далее же, в зависимости от прохождения квеста «Ангел с обрезанными крыльями», Ава появится в ходе прохождения побочки «Классическая вальпургиева ночь» и даже переспит с Лео на оргии. И между прочим, в этом варианте это она спасает игрока. В остальных двух – Сандер Коэн и Северин Григорьев. Имя героини, я так подозреваю, было взято у звезды голливудского экрана 40-х и 50-х Авы Гарднер. По забавному стечению обстоятельств, а конкретнее моей слабости на имена, фамилия сей красавицы чёрно-белого кино осталось отвратительному бухгалтеру Фонтейна. Фамилия же Авы, вероятнее, отсылает к Шерон Тейт. Впрочем, её в финале квеста «Ангел с обрезанными крыльями» постигает схожая судьба, что и жену Романа Полански. Разница лишь в том, что прототип был беременным и убит какими-то сектантами Мэнсона, что значительно усугубило ситуацию. В общем, Ава – это собирательный образ всех тех женщин с киноэкрана, что создали себя сами, в прямом смысле этого слова. Пластические операции сделали из неё одновременно и красавицу, и искусственный манекен. Как и в случае моделей и голливудских секс-бомб – Ава настолько хороша, что аж тошнит. Ну не могла природа создать такую Венеру в мехах. И нечто мне подсказывает, что её в будущем, с течением времени ожидает судьба ничем не отличающаяся от следующей нашей «героини».

Букер ДеВитт (Booker DeWitt)

Персонаж, введённый главным образом ради узнавания. Узнавание – эмоция, которая неразрывно связана с позитивом. Букер как будто напоминает, что ждёт тело Лео в будущем и в какой вселенной всё-таки мы находимся. Для понимания –что он здесь делает, надо прояснить временные и пространственные рамки дополнения. Суть в том, что первые две части BioShock, как уже раньше я писал, были аннулированы, от части. Во избежание пробелов в сюжете и неувязок, после финала первого Infinite, вселенные с участием Комстока были вырезаны под корень. Но а как же вселенные где пророком оказался Салтонстейл, Слейт или кто-либо другой из полка американской армии участвовавшего в Бойне на ручье Вундед-Ни? Разумеется события первых двух частей имеют место быть в других вселенных, но с некоторыми отклонениями от оригинальной мультивселенной первых двух BioShock про Восторг. Как я уже демонстрировал на примере Отца Уэллса – по причине отсутствия Комстока как настоятеля, наставником погрязшего во грехах архитектора стал новый фаворит Софии Лэмб – Салтонстейл, от чего у проповедника усы, но без бороды? Деталь, забавно, а спасает. Точь-в-точь и тут. То есть дополнения BurialatSeaзасчитываются, ибо они проходили уже во вселенных, где большинство Комстоков истреблено. И этот самый ДеВитт – это тот самый Комсток из первого дополнения Burialat Sea. Комсток отрубивший разрывом головку маленькой Анне и пустившийся в запой. А где лучше всего проигрывать в карты, пропивать и прокуривать свою жизнь, ответьте мне на милость, – правильно, в Лас-Вегасе на дне Атлантического океана. С учётом выше приведённых фактов, выясняется – Комсток попал во вселенную подверженную влиянию Колумбии Салтонстейла. Оба пророка присутствуют в одной вселенной.С учётом того, что это два разных человека, парадокса не случается. В подарок, этот ход раскрывает ещё и секрет того, откуда Лютесы знают про Восторг во вселенной с обезглавленной Анной. Просто Роберт ранее бывал в Восторге, только не Восторге этого DLC, а оригинальных игр, но послал Пророка декапитатора в Восторг наш, о том котором пишу я. Фух! Едрёна мать! Клянусь больше в жизни не сочинять настолько запутанные структуры сценариев с путешествиями во времени. До чего же трудно писать сценарии на чужой исходный материал, подчищая за изначальными авторами. После целой страницы объяснений, переходя к описанию и характеристике, невольно понимаешь, что описывать и характеризовать нечего. Одет в оригинальную чёрную жилетку, красный галстук, брюки в полоску. На голове и морде седой волос, который не скроешь. Видать пророк молодится, чтоб с лёгкой ноги войти в общество Восторга. На щеках и подбородке щетина заядлого алкоголика. Глаза уставшие, а общий вид поношенный. Нашего частного детектива серьёзно поносила жизнь и теперь он вынужден с хриплым голосом рассуждать о маяках у барной стойки фешенебельных ресторанов и драться за бумажник с такими же беспутными дураками. О самом Букере игрок узнаёт уже тогда, когда, его принимают за сыщика мафиози семьи Франкон. Встретившись в баре ресторана Аид, Лео заводит разговор по душам и что ли выпускает всё что у него накипело на сердце. По большей части, я создал эту сцену в баре с двумя целями: раскрыть в излишне литературных монологах Лео и заманить игроков пьянкой Нолана Норта с Троем Бейкером. Я уверен, это будет ещё как круто и весело.

Наледи Аткинс (Naledi Atkins)

Пришло время реанимировать старых персонажей и включать в сюжет отсылки к событиям прошлого, или точнее будущего. Наледи полностью соответствует своему внешнему виду из мультиплеера второй части. Разумеется, её фотографиям на аудиодневниках, а не образу мутировавшей поехавшей на скорости самки мутанта. Не смотря на нынешнее место жительства, Наледи не забывает свою первичную профессию пилота. Она по сей день носит зелёный пилотный комбинезон, шёлковый шарф и высокие военные ботинки. На голове у неё короткостриженые волосы каштанового цвета и шлем лётчика, в комплекте с стильными пилотскими очками, которые она надевает при пилотировании батисферы или сражении с врагами во время теракта в «Олимпе». Родилась она в Австралии, что подчёркивает её авантюристский нрав первопроходца с фронтира. По возрасту она старше Лео на лет так 5, а то и 7. Основным источником вдохновения для создателей персонажа, я так подозреваю послужила женщина-пилот Амелия Эрхарт, перелетевшая в своё время Атлантический океан. Характер Наледи соответствует её жизненному призванию. Она всегда жаждала больше скорости, и в профессии пилота самолёта, а затем батисферы, она нашла себя. Как и подобает подобным архитипичным персонажам, по характеру, Наледи, что говорится, настоящая «бой-баба». Она не полезет в карман за словцом и не потерпит сексистских шуточек и замечаний в свой адрес от коллег по цеху, свидетелем чего игрок станет в первой же сцене с её участием. Интерес к технике и двигателям раскрывает Наледи как хорошего механика. Мы постоянно видим её в штаб-квартире, возящейся с запчастями и составными частями батисфер и батискафов, всю в моторном масле и заботах. Это подчёркивает её мужественный нрав. Вместе с тем, как маленькую комичную, – да и эстетичную, – деталь, я добавил ей любовь к классической музыке. Ведь это в разы будет эффектнее выглядеть если батисфера с игроком будет плавно проплывать мимо небоскрёбов Восторга в сопровождении мелодичных композиций Шопена или Густава Холста. В ответственные моменты Наледи всегда готова прийти на помощь протагонисту, как в случае с ломкой от АДАМа. Тем не менее, разговор о зависимости наталкивает на мысль, о том, что Наледи уже давно принимает генные модификации, и что в итоге станет предпосылкой к её участию в событиях мультиплеера BioShock 2. После же высадки героев поблизости Кладбища затонувших кораблей Наледи просто-напросто исчезнет, выпав из повествования.

Феодор Макрисопус (Feodor Macrisopus)

Феодор – персонаж призванный выражать, то, что выражать толком нечего. Он был изначально создан мной как ещё один сотрудник «тайной полиции», немногословный, серьёзный, дисциплинированный помощник Салливана с которым у главного героя по ходу сюжета периодически будут возникать перепалки и конфликты. Имя герой одержал от древнегреческого матиматика Феодора Киренского, собеседника Сократа из диалога Платона «Теэтет». Не знаю почему мой глаз пал на сие имя. Возможно так, как оно звучит по меньшей мере аутентично для трёх народов греков (правильны ответ), норвежцев (ошибка Лео) и россиян. Культурной связи со своей отчизной Феодор, однако, не ощущает, ибо он, что очевидно, из семьи иммигрантов. Родился Феодор в Салониках и можно предположить, что его родители иммигрировали в США во времена Второй греко-турецкой войны. Отец наверняка не хотел идти в армию и решил отправится в Америку на поиски мечты любого прибывшего в Нью-Йорк иммигранта. Общая бедность Греции не давала перспектив к росту, потому Феодор, сохранив своё непривычное имя, рос целиком-полностью в англоязычной среде, и о Греции ему напоминал разве что странный акцент родителей. Феодор Макрисопус очередное дитя Нижнего Ист-Сайда, больших амбиций и малых возможностей. По молодости, можно предположить, он занимался мелкой преступностью и промышлял кражей и хулиганством. Так он сошёлся с Салливаном, который тогда работал полицейским. С этого момента берёт своё начало сотрудничество двух этих героев и работа на Райан Индастриз. С виду Феодору лет 33-35. Он мужчина в рассвете сил, ещё не успевший утратить тонус жизни. Ростом она малость выше Лео. Одет в строгий костюм тройку. На голове короткая стрижка. Усов нет, зато есть маленькая небритая кучерявящаяся бородёнка по бокам щёк и на подбородке. Сложен герой крупно и вместе с тем здорово, прямо как бык-осеменитель. Костюм будто малость сжимает его мускулатуру и кажется маловат. С точки зрения физиономии, Феодор очень похож на солиста тепло любимой мной группы NeurosisСкотта Келли. Феодор всегда выглядит опрятно и слишком по пафосному сурово. Заметно, что он ценит свой труд и всеми руками держится за должность сотрудника «тайной полиции» Райан Индастриз. С Салливаном он находится в хороших, взвешенных, доверительных отношениях, но в отношении Лео у него присутствует некое недоверие и призрение. Криминальное прошлое Лео становится причиной агрессии и вспышки гнева Феодора. Он, выясняется, не такой и правильный, как может с первого взгляда показаться. Тем не менее, как видим, он в действительности верит в пользу своей работы и предан обязанностям хранителя правопорядка. И всё же со временем, холодное сердце великана оттаивает, и они с Лео становятся такими же друзьями, как и с Салливаном, хотя и не без подколок и шуточек в обе стороны. Сперва Феодор может показаться несговорчивым и способным только выполнять свою будничную работу без лишнего упрёка. Но следом он раскрывается как способный собеседник, достойный коллега и просто хороший товарищ. Проблема Феодора, как персонажа, в том, что он необходим только для того, чтобы заполнять пустое пространство и уравновешивать дуэт Лео и Салливана. Подставь на место Феодора Генри из оригинала, ничего принципиально не изменится, за исключением факта гомосексуальности второго. Это персонажи из одной корзины, два брата близнеца из одного яйца. Их архетипический шаблон – это суровый, коренастый мужик с недостатком эмоций на лице и чопорностью в повадках. Само имя Феодор и роль того, древнегреческого Феодора, в диалоге Платона, как бы намекают, что сей герой – всего-то говорящая голова, приятный собеседник для протагониста. Как и философские соперники Сократа в трудах Платона, он самостоятельно не существует. Он служит зеркалом, в котором отбиваются блики яркой персоналии Лео. Да, у него есть любимый музыкант – Фрэнк Синатра, он не курит и ведёт здоровый образ жизни, он вспыльчив, но в основном очень сдержан, ест пиццу, пьёт кофе и играет в дартс. Но этого недостаточно. Он меньшее чем, являлся Генри для истории оригинала, потому он так низко в списке персонажей. В то же время, дизайнерам и аниматорам стоит потрудится над проработкой его маленьких действий и движений. Они с Салливаном постоянно взаимодействуют с окружением в офисе, от чего создаётся впечатление осязаемости предметов в нём. Например, Феодор разогревает пиццу в микроволновке, пока Джан, Салливан и Лео общаются. Или ставит свою любимую пластинку Синатры, или играет в тот же пресловутый дартс. Это что-то такое маленькое, почти не заметное, находящееся на втором плане, но придающее шарма и углубляющее операторскую перспективу. Точно так и с Салливаном, включающим вентилятор стирая со лба пот. Персонажи при разговоре не должны просто стоять один напротив другого, как в сраной «Лиге Справедливости» Зака Снайдера, и говорить о чём-то заумном. Все мы люди-человеки и было бы полезным пронаблюдать за тем, как мы ведём себя в привычном быту. Только недавно этот персонаж расстреливал дюжины мафиози из своего шестизарядного револьвера, а тут такая засада, в офисе он не может справится даже с обыкновенной кофемашиной.

Билл МакДонаг (Bill McDonagh)

Ещё одна мумия, пробуждённая от криогенного сна, в следствии своей ненадобности в сюжетных перипетиях предыдущих частей. В сим произведении, персона Билла вновь понадобилась по простой необходимости в знакомых и проверенных лицах, способных доходчиво доносить определённые посылы. Этот рыжий здоровый ирландец, уроженец Чипсайда, знает подход к людям. Лучше всего он раскрывается со своей положительной стороны в квесте «Бешеный бык». Там он предстаёт в свете патерналистской персоны, сурово, но справедливо, старающейся помочь беспутным парням из Приюта выбиться в люди и найти себя в жизни. Билл хороший пример фигурального отца-тренера в сюжетах про гангстеров и шпану. Кто-то вроде того священника из фильма «Ангелы с грязными лицами» или персонажа, с говорящим именем – Тренер, в недавних «Джентльменах» Гая Ричи, в миг после выхода фильма, ставшего иконой для подражания всех пацанских постов в соцсетях. Изначально данный квест задумывался мной как типичный для меня, омаж на новеллу с Бутчем из «Криминального чтива» Тарантино. Тоже боксёр, тоже долги, тоже мафия. Но мне удалось избежать излишнего сюжетного сходства и создать что-то своё с поручениями от итальянской мафии, эффектными перестрелками в церкви маргиналов, советскими шпионами и дуговыми бластерами прямиком из научно-фантастических журналов середины прошлого века. Тем самым история с арабским боксёром Махди Сахимом и Биллом МакДонагом становится неким обрамлением для истории по налаживанию Лео контактов и связей в мафиозном мире Восторга, приятным бонусом. Во многом МакДонаг нравоучительный и дидактический персонаж, напоминающий всем своим естеством тошнотных коучеров по подготовке к успеху и экспертов в вопросе мотивации и «достижения цели». Но, извините за язвительность, однако изначально Левин его таким и прописал. Как и в оригинале, Билл МакДонаг – это в метафорическом смысле совесть Эндрю Райана. А что такое совесть Эндрю Райана? Правильно – томик «Источника» Айн Рэнд. В первой игре,Билл в своих аудиодневниках проговаривал всё то, что можно было бы сделать для спасения Восторга. И этим он доказал свою преданность идее города-мечты. По нему видно, что он в хороших отношениях со своим другом во главе Райан Индастриз, но это не мешает ему критиковать того за спорные, а то и целиком неверные, решения. Люди не идеальны, потому нам нужны те, кто готов подстраховать нас и дать ценный совет в сложную минуту. Как представитель Совета Восторга, Билл не живёт за счёт своего богатого и влиятельного друга, а занимается собственным бизнесом, делом, которое ему по душе. Вот вам пример настоящего Атланта Айн Рэнд. Билл впитал в себя мужественные черты Говарда Рорка из романа «Источник», вместе с его рыжим оттенком волос. Именно он, а не Райан, выглядит неестественно и поистине объективистски. Этот простой мужик с грубоватой внешностью и открытым взглядом, умудрённый тяжестью жизни на первых парах, будет упорно стоять на страже собственных принципов и убеждений. Такие люди редки, очень редки. Они представляют практически вымирающий вид. Потому так сложно поверить в персонажей Рэнд, но я хочу верить, что они существуют на самом деле. Что я ценю в людях так это их принципы. При чём, Билл впервые за серию появляется перед игроком в живую. Верно, мы видели его труп, прибитый к колонне штырём в первом BioShock, но это была обезличенная модель рядового сплайсера. Здесь же Билл предстаёт перед нами вживую. Первый раз в кабинете Райана в «Олимпе» во время бурного обсуждения, что же делать с Фонтейном, второй – в ходе ранее описанного квеста.

Рита Бардо (Rita Bardo)

А вот с этой штучкой надо быть крайне осторожным. Рита персонаж крайне вульгарный и ироничный. Она представляет собой типаж увядающей красавицы. По ней видна печальная трагедия поиска утраченного времени. И нет, я не читал роман Марселя Пруста. Рита всю свою жизнь истратила на работу в фильмах для взрослых. Сия тёмная сторона индустрии развлечений так или иначе проскальзывала в сюжете, через порно-кинотеатр «Голубой Ангел». Мы, конечно, привыкли к словам о том, что модель уже считается старухой в 19 лет, но с учётом карьер многих порноактрис, скорее стоит говорить о потребительском отношении к человеческому телу. Тут надуть сиськи, там накачать губы, здесь подтянуть задок, а глаза, этот символ человеческой души, глаза всего-то хамелеон, меняющий свой окрас в зависимости от сиюминутной нужды. Внешний вид Риты отчётливо показывает последствия чрезмерного злоупотребления пластической хирургией и искусственным наращиванием отдельных частей тела. Эти упругие, развратные губы, голубой и зелёный цвета в одном и втором зрачке, вероятнее всего приобретённые за счёт инъекций АДАМа, стремительно устаревающая кожа и пролезающие тайком морщины. Вот он образ растерявшей свою красоту Вавилонской блудницы. И не беря в расчёт всё это, она по-прежнему привлекает таких «гурманов» как Лео. Этот нездоровый интерес Ларса к женщинам с опытом ещё срезонирует в последующих отношениях с Леди Салтонстейл. Рита использует яркий макияж, дабы скрыть признаки отмирания клеток в её организме. У неё тёмные волосы как у Кармен. По происхождению, напомню, она испанка. Её же возраст колеблется от 45 до 55 лет. Допустимый возраст для «мамочки» в той сфере, коей она занимается. При первой встрече в Пиано-баре, она нарядилась в шикарное тёмное вечернее платье с широкими вырезами на спине и бюсте, таким образом демонстрируя свои «сильные» стороны. В повадках Риты заметна изрядная манерность – отчётливый знак саркастической направленности данного персонажа, заключающего в себе едкую иронию над сферами индустрии, объективизирующими и эксплуатирующими женское тело. Рита двигается точно кошка в ночи выслеживающая мышь, также изящно и грациозно. Когда-то она была востребована, но теперь её отправили на пенсию, с которой не в состоянии смирится её бурный организм и, в частности, его системы, отвечающие за половую активность. При первой же встрече эта роковая старлетка, просто пышущая страстью, как будто, так и готова бросится на совсем молоденького, по её меркам, Лео и выпить его до дна. Её образ идеально подчёркивает завлекающая поза и характерная сигарета с мундштуком. Картина одинокой женщины, скучающей в ресторане, в ожидании партнёра, вполне растиражирована в сознании людей, потому этот типаж будет легко считываться игроками. Но не стоит обманывать себя. Сей, казалось бы, уязвимый характер, скрывает в себе опасную хищницу. Её жизнь пропитана тем же чувством многих жителей Восторга, которым не достаёт новых ощущений. Как и протагонист, они подвержены тлетворной ангедонии. Что такое ангедония? Феномен, который наблюдался на закате Римской империи среди знати. Они были настолько пресыщены всеми этими благами цивилизации, что становились совершенно безразличны по отношению к бесконечному гедонизму и посвящали всего себя саморазрушению. Христианство, религиозный фанатизм, варваризация – всё это проявления ангедонии, то, когда привычные источники наслаждения надоедают и человек открывает для себя путь самоистязания, бичевания, мазохизма. Не зря, в игре, периодически, не только в шутку, всплывает тематика садо-мазо, сексуальных извращений и БДСМ. Светское общество Восторга настолько, выражаясь низким языком, зажралось, что ему уж подавай нечто новенькое. И этим самым новеньким становится реакция, возврат к первобытным инстинктам – оргии, вечера-маскарады, нескончаемые вечеринки, праздники, воскресшие из реки Стикс культы языческих богов в 20 веке. Во многом стиль ар-деко и появился в следствие подобных настроений в американском обществе. Он будто говорит человеку, взирающему на него: «После нас хоть потоп! Живём лишь один раз!». Потому, в оргиях я нахожу нечто языческое, дионисийское, декадентское, но доступное и способное прийти в голову лишь людям из высшего общества. Сама же Рита примкнула к этим победным шествиям венерических заболеваний по городу на дне океана исходя из потребности в экспансивном увеличении наслаждения. Она, как и многие другие звёзды в момент личностного кризиса обращается к всякого рода шарлатанам и маргинальным группам. Далеко за примерами ходить не надо – Том Круз, Джон Траволта и прочие прихожане церкви хитрого пройдохи Хабборда. Забавно то, что если Рита воспринимала всё это как забавную игру, весёлый трах с участием всей творческой знати Восторга, то сатурнисты из культа Диониса – как истинный ритуал во имя древних богов. Вот так наивные дурёхи сами того не подозревая, завещают себя неведомым пророкам, не зная их подлинных умыслов. Ну и на добавок, разумеется квест Риты во многом основан на творчестве Маркиза Де Сада и фильме про извращения фашистов Пазолини, также вдохновлявшимся десадовщиной. Тут правда есть и маленькие крошки от недооценённого «С широко закрытыми глазами» Стенли Кубрика и львовского австрийца самоистязателя Захера Мазоха, но они здесь скорей для создания общего интертекстуального фона. Ни проблематику супружеской верности, ни рабской зависимости от женщины этот малюсенький квест, придуманный мной одним из первых, не поднимает и никак не раскрывает. А вот кич из декаданса, потери нравов и стремительного гниения морали из «Сало: 120 дней Содома» – да, несёт, и ещё как. Чтоб ещё чётче начертить линию соединяющую сей квест и «Сало: 120 дней Содома», скажу, что образ Риты вдохновлён такими персонажами из фильма Пазолини как «проститутки», те, которые рассказывают всякие аморальные, мерзкие и гадкие истории во время «кругов ада», в частности Синьорой Ваккари, подвергнувшейся в юном возрасте педофилии. Именно этот выворачивающий на изнанку факт был изложен в одном из аудиодневников. Можете быть благодарны мне за приступ рвоты, вызванный описанием одновременной урофагии и педофилии. Да, я старался для вас, мои дорогие. Среди прочего, происхождение Риты также ссылается на культуру эротики. В массовом сознании закрепился такой стереотип, про то, что родиной полного промискуитета и свободной любви считается Южная Европа. Страны романской группы языков унаследовали от Греции культ обнажённого тела, проще говоря наготы,и потому сильно отличаются от стран протестантских, своей свободой нравов. Если для американцев нагота недопустима, а расчленёнка сносна, то Европа, уставленная мраморными античными статуями, воспевающими красоту человеческого тела, не потерпит ещё хотя бы одной пролитой капли крови. Могу высказать предположение, связанное с тем, что в Америке не было Холокоста, потому она и относится столь легкомысленно к отрезанным конечностям и эстетизированному насилию. Да и к тому же, образ простой девушки из какой-то испанской глубинки ставшей звездой фильмов для взрослых будет довольно-таки правдоподобен. Жизнь богата на примере, знаете ли.

Тимати Гоффа (Timothy Goffa)

Тим главный непоседа дополнения. Только в Восторге где-то открывается прямой анальный портал в ад, он тут же стремится туда, чтобы закупорить его своим телом, как пробка горлышко бутылки старинного вина. С виду, Тимати всего 23 года, он младше даже сравнительно молодого Леонарда Ларса, коему на момент дополнения 25 лет. По национальности Тимати кубинец. Горячая южноамериканская кровь так и бурлит в нём, не находя иного выхода кроме как в поднятии на борьбу против «системы» народных масс. Юношеский максимализм и латиноамериканская генетика в сочетании с постоянным желанием внимания, дают на выходе крикливого революционера массовика. Внешне он смуглый, с ровной осанкой, малость худощавым телосложением и воодушевляющим на борьбу выражением лица. Вокруг рта у него имеются реденькие усики и бородка. Прототипами для сего от части комедийного персонажа стали как вы, я думаю уже заметили, такие исторические персоны как знаменитый американский профсоюзный деятель Джимми Хоффа и кубинский доктор-революционер великий и могучий Че, популяризированный производителями прикольных хипстерских джинсов и футболок с принтами его портрета. Тимми в произведении буквально толком ничего не делает, разве что толкает пафосные речи, по своей банальности и избитости, превратившиеся для серии в своеобразную самоиронию. Эти героические лица за трибунами, требующие от народа восстать и свергать правящий режим, немедленно. Долой терпеть произвол капитала! – громогласно гремит их голос. Атлас, София, Грейс, Фицрой – вам разве не надоело, стоит спросить игрокам? И я отвечу: мне – нет, нисколько. После того как левые следом за разгромом третьего пути во Второй мировой присвоили героическую борьбу сопротивления себе и теперь старательно пытаются спихнуть, – да что там пытаются, они уже спихнули, – образ зверского обозлённого на весь мир фашиста на сторонников любых правых, не в зависимости от уровня их либеральности, идеологических течений, мне не остаётся ничего кроме как выжигать всю эту гнилую поросль своим сатирическим напалмом, прямо как тропические леса Вьетнама экоцидили пилоты американских истребителей. Хотя полезные идиоты, вроде Трампа и прочей консервативной шушеры и рады стараться, потворствуя штампам, созданным про них левой оппозицией, однако я не оставляю надежды на то, что люди наконец-то одумаются, ибо как пел Питер Стил в одной из песен Type O Negative:«Who Will Save The Sane?». Этот праздник бесконечных welfare программ и проедания государственного бюджета, все равно когда-то закончится и тогда мы встанем перед вопросом – либо откровенный государственный тоталитаризм в стиле господина Иосифа Виссарионовича Сталина, либо сворачиваем весь этот вертеп. Правда и тут я не удивлюсь, если доморощенные приверженцы левого куриного крыла выберут первый вариант. А что, давайте ещё раз попробуем, тот раз – то был не настоящий коммунизм, да? Наверное, правильный коммунизм – это Пол Пот и его Камбоджа, я так подозреваю. Так вот, я отвлёкся в своей ненависти к левакам, от образа самого Гоффы. В нём мне хотелось наконец задушить зачатки левой идеологии в самой утробе. Ведь никто никогда не критиковал лидеров профсоюзов, тред-юнионов, они будто бы неприкасаемые. Да, мы знаем, как кино и литература относится ко всяким этим откровенно плохим вождям мировых революций и великим кормчим, но при упоминании какого-то захудалого Эптона Синклера или автора такой литературной скукоты как «Гроздья гнева», даже у самого ярого республиканца в сердце просыпается пиетет перед леваками и их идеями про мировое благополучие и равенство всего и вся. Я всегда настаивал на этом: надо критиковать не вождей, они-то могут оказаться вполне хорошими людьми, любящими, например кошек, как Ленин. Следует критиковать их народ, обесценивать то, ради чего они ведут борьбу, убить саму цель мирового господства пролетариата. Сколько раз, я слышал эту фразу: «Ну да, на бумаге социализм – это неплохая и даже благородная идея, но на практике, он к сожалению невозможен». И это говорили правые, консервативные и либеральные люди. Видите, даже правое крыло находится абсолютно в левом дискурсе, зацикленном на материальном благополучии своей безвольно блеющей паствы. Я считаю, что левых надо критиковать даже на самой бумаге. Говорить, что экономическое равенство не то, что недостижимо, а тлетворно, вредно для всего того, что мы построили за эти века цивилизации. Критикуй идеи, а не людей. Никаких скидок и сентиментов. Потому Гоффа и чист как персонаж. Его биография остаётся девственна. Его не упрекнуть в лицемерии и фальши. Он не использует бунты и перевороты для собственной наживы. Он истинный, преданный фанатик, человек съеденный идеей. При этом, он эти идеи активно меняет как обувь, в зависимости от погоды. Сперва он был краснопузым коммунистом, а после усиленного курса психотерапии Софией Лэмб, он перекрасился в бирюзовый. И нет, это не осточертелое флюгерство. Просто по мнению данного персонажа, жить ради себя – это величайший грех. Лишь идеи, чем более радикальные, тем лучше, способны наделить человеческую жизнь смыслом, одарить его своеобразной благодатью, ввести его в поток жизни. Гоффа всегда рвётся в атаку, лезет на рожон. Таков его стиль жизни, подкреплённый гипертрофированным чувством справедливости и ресентимента. В этом персонаже нашли своё воплощение все эти неудержимые активисты, собирающиеся вокруг какого-то политика правого толка с плакатами и принимающиеся хором скандировать «фашист», но с учётом прежде сказанного даже не способные дать определение того самого фашизма. Сначала делай, потом как-то там думай – вот их девиз. Вся эта левая шумиха в США, что поднялась на фоне коронавирусной пандемии с феминистками, ЛГБТ-активистами, антифа, Black life matters и пресловутыми анархо-синдикалистами, прямо как в фильме Монти Пайтона, не несёт никакой цели кроме как выказать свой горделивый протест, показать себя, посветить пёрышком пока оно красиво и молодо. Тоже самое с оголтевшими трампистами и их штурмом Белого дома после избрания Байдена президентом. И тут толком не назовёшь вторых правыми. Кто правые, кто левые в современном мире? Не понять! Всё едино, всё одно и то. Люди сражаются одни с другими лишь из-за какой-то социальной инерции. В слова правые или левые мы стали одновременно вкладывать и слишком много, и слишком мало смысла. Почему если я за аборты – то я левый? Почему если я против welfareпакетов для неимущих – я фашистский расист? Почему если я против полицейского произвола и расовой дискриминации – я радикальный коммунист? Видите, фрики правят бал в обществе. И одним из таких фриков в мире Восторга есть Гоффа. Я могу долго ещё объяснять вам на кого ссылается образ Тимати Гоффы, но ведь он все равно так и останется простым, комичным, даже в какой-то мере лубочным воплощением безумства масс и злой карикатурой на профсоюзы со всем их популизмом и сермяжным народничеством. Да, можно ещё упоминать проблему смерти левой идеи как таковой, в современном мире без пролетариата, из-за чего левые переориентировались на ущемлённые меньшинства и неоколониализм, однако это всё и так думаю понимающим и знающим расстановку сил читателям ясно.

Карл и Мауриц Хуазштоки (Carl and Mauritz Hauzstock)

Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Карлео и Маури́це. Что, не нравится? Но я ведь тоже не Уильям наш Шекспир! Не надо кривится от моего капризного юмора на тему педерастии. Вообще почему мы когда смотрим кино или играем в видеоигру в коих наличествуют персонажами нетрадиционной ориентации мы исключает все возможные варианты использование этих героев в повествовании, кроме как продуцирования гомофобских шутеек либо трагических пёздостраданий о толерантности. Неужели гомосексуальность персонажа определяет всего его и становится единственной и незаменимой характерной чертов? Подобным вопросом я задавался ещё при выстраивании персонажа Генриха фон Ратценбергера, если вы памятуете. Итак. Начнём с простого. Карлу на вид лет так 60, хороших 60, в то время как его партнёру 30 с чем-то, однако личико у него точно застыло в возрасте 18 и такое всё из себя излучает красоту юности. Мауриц скажем так Дориан Грей Восторга. Оба выбриты на голо. Мауриц имеет светлые волосы, в то время как Карлов волосяной покров давно уже утратил какой-либо цвет посидев. Если Мауриц столько раз скольком игрок его встречает носит фрак с длинными светскими брюками чёрного цвета, то Карл носит сюртук, шарф и на плакатах периодически его можно увидеть в берете вольного художника. Внешне эта пара напоминает известного музыкального мегаломана Рихарда Вагнера и ещё пока юного на тот час Фридриха Ницше. И это совпадение не лишь только для красивого полотна. Тут стоит обратится к их именам и вообще идее квеста в котором они выступают главными действующими лицами. Имена героев ссылаются на двух режиссёров эпохи немого кино датчанина Карла Дреера и шведского фина Маурица Стиллера. Объединяет этих двух, казалось бы, ничем не связанных персон, следовательно, 2 картины – «Крылья» и «Микаэль». Две экранизации одного литературного произведения под названием «Микаэль» Германа Бенга. По сути, в основе обоих произведений лежит конфликт гендерной идентичности одного из главных героев – Микаэля, который, напомню, бисексуал. Будучи долгое время счастливым любовником скульптора/художника Клода Зорета он влюбляется в коварную герцогиню, которая пудрит тому мозги, а на деле использует его как мешок с финансами Зорета. Всё в окончании завершается что ни есть трагично, и для Зорета, и для Микаэля. Я не совру если скажу, что я влюбился в эту историю с самого первого просмотра. Больше я, конечно, предпочёл бы версию Стиллера, но Дреер всё-таки имеет имя и его вклад в историю кино значительно превышает наработки Стиллера. И нет, в какой уже раз повторяю, я не гей и даже не старайтесь узнать у меня откуда я взял эти немые скандинавские фильмы 20-х. Мне на ум приходит порой мысли о плагиате, однако в квесте я всего лишь беру за основу конфликт, характеры, идею и переношу их в оторванный от оригинала контекст. Если помните, у меня всё закончилось максимально эффектно и кроваво, прямо какой-то «эпичный театр» Брехта, что ли. Продолжим. Карлу по характеру присуща большая манерность, несдержанность в жестах, постоянное изрядное обращение к метафорам и красивым оборотам в речи, от чего его диалоги, а точнее сказать монологи, превращаются в абстрактные трансцендентальные дебаты со вселенной, а не например собеседником в лице Лео. В общем, его как будто в ночи укусил Коэн, только помимо общей обсисивность данного персонажа, прибавилось ещё в его кровяную систему какая-то смесь психоделиков и искусного алкоголя высшей пробы. Карл предстаёт как собеседник для игрока в крайне плачевном состоянии. Он находится пороге смерти. Его кожа бледна как снег, а тело ослабло. Сия картина напоминает прощальное желание отца на смертном одре, напоследок повидаться с блудным сыном. И в действительности, гомосексуальный подтекст в этом квесте выдаёт лишь прощальный поцелуй «отца» и «сына». В те времена была активна практика усыновления младшего из партнёров, для прикрытия нетрадиционной и постыдной в обществе ориентации. Однако это, само собой разумеется, в высоком светском обществе. Мауриц же с далека может показаться «золотым мальчиком», плейбоем и светским кутилой проигрывающем все сбережения «отца» в казино и проматывающим их вместе со своей новоявленной пассией. Но затем становится понято, что никакой он отнюдь не ценник и отнюдь не властелин жизни. Мауриц обыкновенная кукла, марионетка в которую продела свою когтистую лапу хищницы Ава Тейт и теперь помыкает им как одной ей только вздумается. Он тихий и спокойный (с виду) молодой человек, витающий где-то там в облаках своих творческих грёз и восхищающийся поэтическим талантом гедонистов-декадентов Оскара Уайльда и Шарля Бодлера. Вот та наивная и светлая сила чистого искусства, которой не может не восхищаться тонко чувствующая натура. С философской и культурологической точки зрения пара сих второстепенных персонажей являет собой два противоположных и вместе с тем связанных, будто сиамские близнецы, начала. Аполлон и Дионис. Да это они. Один вдохновляет другого на новые подвиги творчества, но богу виноделия душно в фиванском святилище бога чистого разума. Потому они вынуждены из раза в раз переживать период расставания. В этом вся европейская культура, как удачно подметил Фридрих Ницше. Сперва бегло окинув взглядом Карла и Мауира можно подумать оборотное: тихий моложавый красавец – это Аполлон; оживлённый, словно опьянённый старик – Дионис. Но тут следует обратить внимание на творчество этих двоих. Карл – авангардный композитор футурист, между прочем его имя изначально ещё и происходит от имени немецкого композитора Карлхайнца Штокхаузена. Профессию в добавок он унаследовал от него. Карл постоянно окружён всяческой электронной музыкальной техникой: динамиками, синтезаторами, сложными по устройству машинами, издающими атональные звуки и десятками проводов опутывающими и его самого. Он подобен кибернетическому богу, богу научных знаний и техники. В это же время Мауриц кутит, пьёт, занимается сексом с Авой – в общем наслаждается жизнью как говорят повидавшие счастья. Его искусство – это пластика, инопланетные скульптуры, походящие на картины Здзислава Бексиньского или Френсиса Бэкона. Вот кто тут проводник рационального, а кто иррационального, в этот мир. Их эстетические и философские взгляды изложены белым по чёрному в аудиодневниках со всей страстью подготовленных мной. Наконец хотелось бы обсудить основную идею взаимоотношений сих героев в моём сценарии. Как и оригинальные фильмы, вышеназванных выдающихся режиссёров Швеции и Дании, квест содержит одну единственную очень важную для сегодняшнего времени мысль. Она не нацелена на пропаганду гомосексуализма и вместе с тем лежит в основе европейского понимания любви. Эту идею выдвинул на одной бражнической сходке греческих философов Сократ в диалоге Платона «Пир». Да тот самый Сократ, который по мнению Ницше разрушил эллинскую цивилизацию. Ну что ж? Заключалась она в чём. У греков есть две Афродиты – одна постарше, другая же помладше. Та которая постарше покровительствует возвышенной духовной любви, платоническим отношениям, тотчас как младшая дочь Зевса таки есть воплощение любви половой, низменной, животной похоти, любви тела и плоти, не вечной любви. И так как женщины всегда у эллинов ассоциировались с чем-то дурным, то Сократ делает вывод, что будто любовь к женщине – низменна, а любовь к юношам, напротив – возвышена, ибо взывает именно к любви духовной, вечной по своей природе. Потому отношения без секса мы называем платоническими. Здесь становится понятно оперирование Карла к культуре Эллады в начале сего квеста. Надеюсь, вы сознаёте, что отношения Карла и Маурица были своеобразной идиллией, идеальной гармонией двух творческих начал в искусстве разумного, рационального и иррационального, чувственного. Но тут в «сад земных наслаждений» входит соблазнительница женщина и разрушает этот благой союз. Не зря ведь, та самая Ева предлагает Адаму вкусить плода познания добра и зла. Для того тут, и в оригинальных фильмах, образ крыльев Икара, который по легенде подлетел слишком близко к солнцу и стал его опалённой жертвой. Сей символ вполне можно сравнить не только с личной трагедией морального падения Маурица, но и в целом с приближающимся фатумом Восторга, его тёмной судьбой. Город, как и его жители стали жертвами своенравной гордыни, были повергнуты ниц за свою надменность и самоуверенность, свои амбиции и тщанья, вызов, брошенный богу и миру. Как не странно, одни из моих любимых поэтов, на ровне с Блейком, Уайлд и Бодлер строго ассоциируется с Викторианской эпохой, эпохой смерти бога и разложения буржуазной морали. Они как никто чувствовали силу урбанизации и механизации общественной жизни, её выхолащивание, тенденцию подведения всего под общую черту, подтачивающее будто какой-то короед ствол могучего дерева чувство отстранения, что и подталкивало их к обращению в своих стихах к эстетике чистого зла, некой иррациональной силе хтонического мрака. От чего же она так привлекательна? Да потому что она настоящая, животное в человеке живёт отродясь, а вот человека с большой буквы надо ещё вывести в пробирке с применением узконаправленной селекции, как новый сорт овощей. Вместе с тем, зло действует подобно тени, отделяет одно от другого, создаёт фактуру, поднося нечто светлое и прекрасное на фоне всепожирающей тьмы, к чему пришёл в своё время даже Святой Августин. Как говаривал самый обаятельный Дьявол – Мефистофель Гёте: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Декаданс и гедонизм всегда идут рука об руку. Где-то мы это уже видели. Слишком пышно и сладко жил город Восторг, не ценил он мелочей и жалких забот. Падение Икара – это всеобъемлющая траектория нашей цивилизации, боящейся того, что она сама себя погубит, сгорит на пути к цели. Это наш внутренний Эдипов комплекс, хотя конкретнее сказать, комплекс фиванского царя Лая. Мы боимся своих желаний и трепещем при виде воплощения своих грёз. Романтическая история Карла и Маурица не столько раскрывает их как персонажей, сколько работает в качестве аллюзии на справляющий бал Сатаны декаданс и ту же самую ангедонию Восторга. Постойте, ещё минутка критицизма. С учётом всего выше сказанного, ты начинаешь понимать, насколько же современные правозащитники далеки от понимания гомосексуализма на том уровне, на коем его понимали древние греки, при сём активно используя их как аргумент в свою пользу. Ведь изначально он носил женоненавистнический характер. В очередной раз история европейской цивилизации показывает большой такой средний палец всем этим защитникам угнетённых от угнетателей. Как-никак все эти сдуревшие имбецилы с крашеными волосами пекутся не столько о заботах самих гомосексуалистов и их представлении в обществе, а о том, как бы серьёзнее укорить и обвинить сторонников противоположных им взглядов во всех грехах мира людей. Они ни разу не пробывали показать гомосексуалов со стороны доминирующей позиции и как-то окультурить их образ для тупых рэднеков и религиозных фундаменталистов, поставив геев и лесбиянок выше. Нет, надо постоянно напоминать о привилегиях, о гнёте, виктимизировать и натравливать на других определённую группу людей. Вот какие они хроники поляризации западной цивилизации. По причине всех вышеперечисленных и чисто драматургических основ я вижу большой потенциал в истории несчастной любви скульптора сюрреалиста и композитора футуриста.

Семья Франкон (Francon crime family)

Типаж крутых мафиози, если говорить за видеоигры, был широко освещён в сериях вроде Mafia, GTA, Yakuza иMaxPayne – это факт, и с ним стоит считаться. BioShockже никогда в среде подобных проектов не был. Он смотрится по меньшей мере новичком на фоне таких заслуженных ветеранов игровой индустрии, которые полностью посвящены бандитам и их разборкам. Да, в первой части был Фонтейн, но он преступник не традиционный и вряд ли сравнится хотя бы с теми же Сальери или «Семьёй» Фаустина из GTAIV. Мафиозная семья Франкон стала моей осторожной попыткой завести серию в поля доселе неизведанные и новые для вселенной Восторга. А ведь сеттинг так и нашёптывает на ушко: «Фетровые шляпы, дорогие костюмы, роскошные девочки, звук чикагской печатной машинки восторгианского разлива, ум-м, романтика ревущих 20-х». Пораскинув остатками своих мозгов по черепной коробке и поразмыслив на тему сюжетных дырок первой части, я всё же принял решение ввести в историю конкурентную группировку по отношению к Фонтейн Футуристикс. Она сама напрашивалась на появление в сюжете. Мои познания о итальянской мафии сформированы в большинстве своём фильмами на данную тематику, как и у остальных разработчиков видеоигр, потому было бы интересно посмотреть, как мафиози, гангстеры поведут себя на улицах утопического Восторга. Раскрытие данной группировки никоем образом не претендует на занятие сколько-нибудь важной сюжетной функции, однако оно сподвигнет игрока ещё больше проникнутся настроением игры и приоткрыть мир подводного города не со стороны громких идеологических баталий таких титанов как Райан, Лэмб или тот же Атлас, а, что ли, более приземлённых и криминальных элементов. Разумеется, семье Франкон не хватает проработки и так званых мафиозных «традиций», «кодексов чести» и прочей чисто антуражной чепухи, но мы, я думаю, к этому ещё вернёмся.

Дон Себастьян Франкон (Don Sebastian Francon)

Семья Франкон – это в первую очередь её дон и капореджиме. Собственно, они и представляют для игрока лицо сей организации. Дон Себастьян Франкон – это отъявленная карикатура на клишированных донов итальянской мафии из кино, вечно находящихся в расслабленном, неподвижном, непоколебимом, старческом положении. Сию моду ввёл как я полагаю Марлон Брандо своим Вито Корлеоне. Авторитет дона Франкона и вес его былых заслуг, если изображать их в лишних фунтах и порче кожи, перевалил за отметку предела и просто-напросто не поддаётся сомнению. Дон Франкон являет собой гипертрофированы пафос и стереотип. Из слившихся в нём воедино голливудских штампов можно сходу назвать тихий сиплый голос, не знание английского языка, бормотание на итальянском, немощность, медлительность, слепоту, инвалидность и умудрённый вид. Вся его пафосная, лысая, смуглая физиономия так и говорит: «Я здесь босс, я здесь всем заправляю». Ну как говорит, она скорей застыла в этой выражении, учитывая пограничное со смертью состояние. При виде подобных авторитетов в кино у меня всегда возникал вопрос по отношению к подчинённым мафиози поменьше. Почему они не спихнут устаревшую мумию, зачем они её держат как грёбаный экспонат исторического музея в своём обществе? Возможно, это призвано раскрыть гангстеров с человеческой стороны, показать их приверженность семейным ценностям, традиционность и ортодоксальность их организаций. То, что они привезли с собой из-за океана из своей дряхлой бедной Сицилии и пересадили на плодовитую землю Истсайда в Нью-Йорке, вместе со всеми остальными маргинализированными группами иммигрантов вроде ирландцев и евреев. Сии корни необходимы чтобы вызвать сочувствие и ввести зрителя или игрока в своеобразный закрытый до ныне мир преступности, со своими правилами, законами и мнимым чувством народной справедливости. Этот приём открывает своего рода демократическое окно в другой мир, показывая созерцающему художественное произведение субъекту закрытое общество другой морали, кое он с радостью принимает. Он не моргнёт и глазом как начнёт говорить на одном языке с гангстерами и мафиози всех мастей, понимать их цели и задачи, переживать за их проблемы и невзгоды как за свою собственную семью. Но стоит игроку копнуть хотя бы ещё чуть-чуть, всего на один сажень глубже в историю семьи Франкон, вся эта сказка про омерту и дружную семью канет в Лету, благодаря компрометирующим и шокирующим аудиодневникам Юки Ёсида, пережившей множество актов сексуального насилия за свою жизнь в браке. Внезапно выяснится, что эта гора костей, покрытая толстым слоем атрофированного жира, чудом умудрившаяся сохранить репродуктивные функции, и именующаяся дон Себастьян Франкон уже давно не босс. Он только ширма, за которой скрывается жестокий и подлый манипулятор Лусиус Дженовезе. Но сперва о внешности дона. Одет подставной глава итальянской мафии Восторга в классический чёрный смокинг, с развязанной бабочкой и тёмными очками для слепых со строгой прямоугольной оправой, которые помогают связать его с капо семейства. Больше всего своей наружностью дон походит на Джабу Хата из вселенной StarWars, и я не шучу. Ещё похожий персонаж – Валленквист из комиксов и фильма «SinCity 2». Фамилию дон получил в честь персонажа романа Айн Рэнд «Источник», отца главной героини Доминик Франкон. Напоследок, очень интересное совпадение, сюжетное пересечение, ведь Дженни, невеста Лео в начале, с убийства которой он и начинает своё кровавое шествие к полному забытию, приходится дону итальянской мафии кровной дочерью, кровинушкой. Ещё более цинично получается, Лео не только после столь дерзкого убийства в состоянии аффекта играл в казино, принадлежащем семье Франкон, но и работал на сам мафиозный клан спустя много лет. Так и не знаешь кто может оказаться твоим кровным врагом, на какую тропку судьбы выведет тебя злорадный фатум. Скорее всего, смерть единственной наследницы и повлекла стремительное падение семьи и утрату хватки у босса. Лео начал развал организованной преступности Восторга много лет тому назад, и он же её и добил в последствии. Завершил, так сказать, начатое. Самое интересное в этих обстоятельствах – это архетип дона Франкона. Как известно, Лео вожделеет к его жене Юки Ёсида, к чему мы ещё доберёмся. Тем самым, если посмотреть на этот конфликт интересов с фрейдистской точки зрения, Франкон – это огромная тёмная сущностью преграждающая путь игрока, в данном случае Лео, в направлении к нашей заветной принцессе Питч. Авторитарный, грубый, патриархальный тип генитального мужчины, похотливого смердящего папочки, забирающего у мальчика его сладенькую девочку-красавицу, словно птичку в клетке. Ещё один схожий в этом понимании истории персонаж – это Дик Лоран, из «Шоссе в никуда» Дэвида Линча. Ведь даже имя даёт нам подсказку на фаллическую символику как стержень сего персонажа. Да и в целом, архетипический треугольник, коим венчаются приключения Лео в Восторге в ресторане отеля Аид, множество раз повторялся и будет повторятся в серии игр BioShock. Чем вам это не роковой треугольник Большого Папочки, Маленькой Сестрички и игрока, который до самого конца застрял в этой цепочке.

Капореджиме Лусиус Дженовезе (Capo Lucius Genovese)

А теперь, время капо. Дженовезе тип кардинально другого толка. Если дон клана казался от части потешной персоной, то капо отпетый негодяй и гангстер, близкий к реальности, нежели романтизированным и идеализированным вершителям правосудия улиц в кино и книгах. Даже его фамилия ссылается не на какого-то персонажа из другого насквозь выдуманного произведения, а на реально существовавшего преступного короля Нью-Йорка, «босса боссов», Вито Дженовезе, семья которого входила в совет «Пяти семей», прообразу к которому мы тоже вернёмся, когда это нам понадобится. Дженовезе облачён в строгий деловой тёмно-синий костюм с элегантным галстуком. Его лицо выбрито на голо. На носу комфортно устроились очки с толстой чёрной оправой, что добавляет ему некого налёта интеллектуализма и оппортунизма. Глаза карие, волосы тёмные, хорошо уложены. Лет 35. Выглядит в общем-то с иголочки. С далека его можно спутать с Бадди Холли, разбившегося в «День, когда музыка умерла». Чуть не забыл, ботинки точь-в-точь как у Лео, лоснятся на свету, словно кожа змеи. Он ведь и в душе гадюка. В характере Дженовезе узнаются нотки хитрого подхалимства, следующего своей чётко намеченной линии. Он мастер подковерных игр и манипуляций внутри клана. Главный составитель планов и любитель просчитывать каждый свой шаг. Во время кризиса, он заимел влияние на ближайшего к дону человека – его жену, Юки Ёсида, и воспользовавшись её верой в честность его намерений, стреножил босса, превратив в полудохлого инвалида, легко поддающегося стороннему влиянию. Он – серый кардинал, он тот паук что без конца плетёт паутину из интриг внутри семьи Франкон. Дженовезе без зазрения совести пользуется другими людьми в своих целях, а потом выбрасывает их на сплошную линию оживлённого шоссе судьбы. Но что им руководит, простая жажда наживы или таким специфическим способом он пытается сохранить семью? Всем понятно, что Фонтейн целиком и полностью прибрал к рукам основной заработок мафии Восторга. И вместе с тем, что остаётся делать? Раньше 4 сильнейшие семьи Восторга, по аналогии с тем самым советом «Пяти семей», сосуществовавшие на едином криминальном ландшафте города, заправляли всем, – что пока запрещено, – но их устаревшая структура, методы и правила никуда не годятся в мире жестокой конкуренции Райна. Пришёл новый игрок, построивший свой бизнес не как прикрытие для криминала, а как основной заработок, с прибавкой в виде контрабанды. Ведь казино Фортуна Фараона для того и создавалась Франконом, чтобы легко отмывать грязные деньги, а не наоборот. Фонтейн отбросил устаревшие традиции и понятия. Его контрабандистский промысел с рэкетом и другими услугами устроен как настоящая корпорация, холодный и бесчувственный механизм, стальная пята, сминающая под собой локальные общины. Его не заботит никакая омерта, католическая вера в Деву Марию и тому прочие суеверия. Единственное что его хоть как-нибудь заботит – это деньги и власть. Здесь возникает конфликт, хорошо показанный в сериале «Сыны анархии», где члены банды байкеров пытаются уберечь свой городок от крупных инвестиций и корпоративного капитала. Нам как простым людям ближе и выгоднее власть крупного капитала, ибо это разом сметает преступность. Там, где развит капитализм, нет столько наркотиков и насилия, нет такой тяги к уличной культуре, другой морали и жизненным понятиям, но в этот момент подключается наша наивное сочувствие к мафии устроенной по схеме семьи. Нам легко ассоциировать себя с этими героями. Это работает в подавляющем большинстве произведений на данную тематику, особенно в «Крёстном отце». Однако сие чувство мешает нам принять факт того, что маленькие конкурирующие или кооперирующиеся между собой неформальные группировки, «семейный бизнес», как это называют, беззаветно ушли в прошлое. Пришло время больших игроков, цивилизация перемолола маленькие независимые закрытые общины, объединённые на рода-племенной основе, и создала открытое общество. Этот же конфликт прослеживался и в прошлом дополнении, где Артур Клиффорд не лестно отзывался о Финке, разлагающем своей коммерцией институт традиционной семьи. В этой ситуации легко принять точку зрения Дженовезе, ибо его сторона также настроена антагонистично по отношению к Фонтейну, как и сторона Райана. Раньше это так и работало, хитро-мудрый Александр Македонский из Минска сталкивал и стравливал набиравшие силу семьи, поддерживая одних и понижая других, но тут баланс был нарушен и в том числе по его вине. Потому мир мафии и гангстеров Восторга представляется своеобразной экосистемой, «банкой с пауками», как метко город прозвал один из персонажей игры. Проблема не в преступности, она-то будет в любом обществе, – и настою на слове «здоровом» обществе, – проблема в её восприятии. Я приведу одну цитату, которая, конечно, не об этом, но хорошо подходит под контекст: «Нам не в чем извинятся. Мы народ, как все народы; не имеем никакого притязания быть лучше. В качестве одного из первых условий равноправия, требуем признать за нами право иметь своих мерзавцев, точно так же, как имеют их и другие народы. Да, есть у на и провокаторы, и торговцы живым товаром, и уклоняющиеся от воинской повинности, есть, и даже странно, что их так мало при нынешних условиях» –писатель, публицист, сионист, борец за создание государства Израиль Владимир Заев Жаботинский. Также создание нескольких конкурировавших с Фонтейном группировок организованной преступности стало очередной латкой на покрытом логическими дырами сюжете первой BioShock. Если в Восторге свободный рынок и легализированы наркотики, алкоголь, оружие, проституция, мафии попросту не остаётся за счёт чего жить, приносит прибыль лишь опиум для народа – «Библии», «Капитала» Маркса и новых модных пластинок и шмоток. Потребитель сочтёт лучше купить качественный и дешёвый продукт у открытого источника, у всех на виду, чем возится с долгами и завышенными ценами каких-то гангстеров. Но ведь тут тоже проглядывает сюжетная дыра, контрабанда не отрегулирована никакими институциями, потому здесь решает лишь невидимая рука чёрного рынка. Бутлегерство само по себе также предполагает конкуренцию, если вы не забыли, и монополию здесь установить так просто не удастся. Потому бандиты и стреляются, и устраивают саботажи подпольных предприятий по производству наркотиков, алкоголя, играют в нечестную конкуренцию. Райан же в свою очередь, вроде бы заботясь о борьбе с преступностью, на манер ЦРУ и ФБР в Колумбии или Мексике, стал играть на повышение и понижение. Регулировать трафик запрещённых товаров, в надежде если не убрать его весь, то хоть уменьшить его ходьбу по рукам. Тем самым создатель Восторга нарушил изначальный баланс сил и привёл к полной монополии одного не в меру талантливого махинатора по имени Фрэнк Фонтейн. Экономика, так или иначе, взяла своё. Фонтейн просёк фишку и воспользовался грантами и рекламой от Райана, построил настоящую бизнес-империю. То есть, как и всегда, монополия появляется в результате стороннего содействия «государства», а во всём винить будут исключительно свободный рынок. Так и живём.

Юки Ёсида (Yuki Yoshida)

Главенствующая, как бы сказали французы, fame fatale всего аддона. Никакая не София или, боги упасите, Иренка. Роковая дама – альфа и омега подобных сюжетов. Весь микрокосм аддона наматывает круги вокруг её оси. Одновременно и уязвимая, и беспощадная. По происхождению, о чём, без лишних слов, по одному имени можно догадаться, она японка. Юки среднего роста. Имеет, как и большинство людей азиатской внешности тёмные волосы, цвета вороного крыла, как могу предположить написал бы Эдгар Аллан По. Волосы уложены в аккуратную причёску каре. У неё карие глаза и скромные черты губ, подчёркнутые розовой, почти телесного цвета помадой. Утончённая фигура и тёмный наряд с чёрным мехом на вороте. В ушах маленькие серебряные серьги-пуссеты. Её нарядность указывает на состоятельность мужа. С другой стороны, наружность девушки вроде, как и сдавливает её, ограничивает её свободу передвижения своей сложностью и мрачностью. Это всёв купе продолжает мотив зависимости от деспотичного абьюзивного мужа и тотчас же подчёркивает силу её характера. Своё имя жена дона Франкона получила от Юки Касима, героини культового японского самурайского фильма «Госпожа кровавый снег» 1973.Этим фильмом вдохновлялся при создании «Убить Билла» Квентин Тарантино, по сути, копируя оттуда целые сцены. В принципе вся ветка, связанная с Юки, отдаёт ароматом самурайских боевиков середины прошлого века, особенно миссия с рестораном «Сытый сёгун». Включая и «Расёмон», и «Восстание самураев» (Jōi-uchi: Hairyō tsuma shimatsu) 1967, и «Самурай-убийца» 1965, и «Харакири» 1962, и олдскульное аниме «Манускрипт ниндзя» 1993, и даже китчево-американизированный «Убийца сёгуна». В общем вы понимаете, насколько дотошно я подошёл к продумыванию сего характера. А может мне просто нечем было заняться, ну знаете?! Среди прочих источников вдохновения могу от себя ещё назвать южнокорейский фильм «Сочувствие госпоже месть», – госпожа, госпожа, что-то много их тут, –культового режиссёра Пака Чхан Ука. Этот фильм входит в так званую «трилогию о мести» данного режиссёра. Юки мной задумывалась как персонаж, во многом опирающийся на внешность и характер главной героини этой шикарной ленты. Я понимаю, что всё это напоминает редизайн Элизабет из первого BurialatSea, но поверьте, хоть они и роковые женщины на одном поле брани, но их сюжетная ценность разнится в значительной степени. Если Элизабет из Восторга показывала развитие персонажа, то тут Юки лучше раскрывает главного героя и метафорический пласт истории. Образ Юки вобрал в себя 2 стереотипичных изображения сильной женщины в западной и японской культурах. Одна её часть – это несчастная, меланхоличная и от того холодная «дама с диамантом» из нуарной классики 40-х. Её наряд, судьба, роль в истории, общий циничный настрой указывают на манипулятивных роковых женщин из чёрно-белого гангстерского кино. Только если нуар, – да и его предок из 30-х, французский поэтический реализм, – предпочитали долговязых красавиц блондинок, то в своём сценарии, я в какой-то мере вновь забавляюсь с эклектикой, деконструируя образы таких красавиц Голливуда как Рита Хейворт, Марлен Дитрих или Ингрид Бергман, европеоидной внешности. Ведь красота не всегда имеет длинные светлые волосы и широко-открытые сияющие голубым глаза. На этом шаре, Юки типичная «девица в беде», страдающая от неравного брака молодая красотка, ставшая предметом торга в мафиозной дипломатии и ждущая пока прекрасный принц, главный герой, вырвет её из волосатых лап престарелого чудовища. Несмотря на это, её вторая часть – стереотипная женщина-ниндзя и японская гейша под общей привлекательной обёрткой. В одно и то же время я деформирую голливудские стандарты красоты 40-х, и наглым образом эксплуатирую сексуальные фантазии западной аудитории о Дивном Востоке. От стереотипа женщины-ниндзя – её умение постоять за себя и выносливость, в купе с искусством отравительства. Благодаря этому навыку она помогла Дженовезе ухватить вожжи клана в свои руки. За сексуальной фигурой печальной белладонны, кроется холодная и расчётливая женщина-убийца. Японская же гейша подарила Юки своё обаяние, эротичность и некую еле уловимую чистоту. Если говорить про последнее, то среди нас, людей причастных к западной культуре, сложилось устойчивое впечатление о том, что гейши в Японии овеяны некой аурой возвышенности и особенности. Это не просто проститутки, как у нас в Европе, инструмент для доставления наслаждения. Гейша – это в первую очередь умная собеседница, приятный компаньон прекрасного пола на вечер, способный поддержать разговор на любую тему. И только после того, как клиент и гейша прониклись друг к другу взаимностью, исключительно с позволения самой девушки, можно провести с ней вечер любви. Вот что привлекает нас в романтике Востока, пресыщенных материалистичностью наших сексуальных контактов, грубостью желаний и поверхностностью европейской любви, ищущих там, на Востоке, глубину во всём что доходит до наших ладонь. От гейш, Юки в наследство досталась бледность, почти снежная белизна кожи. Когда вы обратите своё внимание на традиционные японские гравюры и театр, то невооружённым глазом заметите белизну кожи японок. Они очень много уделяют внимания косметике и особенно пудре, которая является главным условием красоты по-японски. Нас же это в свою очередь восхищает по той причине, что античность своими остовами культуры нам подарила мраморные статуи. И со времён классицизма, белизна, чистота, ассоциируется с божественностью, непорочностью. Зарывшись ещё глубже, мы обнаружим процесс избавления человека как вида от обильного волосяного покрова. Потому чем меньше на теле человека волос, в особенности в паховой зоне, тем он, или она, видятся нам красивыми и, как бы так сказать, небесными. Волосяной покров напоминает нам о нашей животной природе, но избавляясь от него мы становимся всё чище, от того светлее и возвышение, становимся на ступеньку выше братьев наших меньших. Так и тут, бледность кожи Юки и тотальное отсутствие родинок на её теле свидетельствуют о её ангельской красоте, неземном происхождении, нежности и невинности. Но, кроме этого, бледность также ассоциируется у нас с упадком, декадансом, смертью. Вспомните, на каком коне едет вестник апокалипсиса Смерть в откровении Иоанна Богослова? Бледность – аристократическая черта, потому тут вмешивается ещё и сословные установки. А теперь, представьте себе все те кошмарные аудиодневники в живую, в которых Юки описывает свои страдания в браке с доном и его пристрастие к сексуальным извращениям. Чувствуете, как потихоньку поднимается по горлу комок праведного гнева. За счёт своей нечеловеческой красоты, Юки кажется жертвой жестоких обстоятельств, что возводит её для нас в ранг мученицы. Пробуждается некий исконно мужской инстинкт защитника, утешителя, вершителя справедливости. Игрок вмиг на ролевом уровне воображает миссис Франкон Андромедой, а себя нарекает Персеем, пускающимся в бой с морским чудовищем за жизнь прекрасной девы. Лео не успевает и подумать, а он уже в неё влюблён по уши, в эти тонкие изгибы женского тела, интригующие формы поруганной плоти. К фетишу виктимности мы вернёмся ещё при разговоре об Иренке в будущем. В персонаже Юки Ёсида же единовременно слилось два фрейдистских начала «Эрос» и «Танатос» – предвкушение плотских утех и тонкий налёт фатализма, ожидание смерти, поджидающей героиню за каждым теневым углом этого богом забытого города. Её меланхоличный, трагический вид сплёлся с роковой чистотой, в какой-то степени холодностью и вожделением протагониста к ней. В ней Лео находит свой идеал. А вот это стоит рассмотреть чуть подробней. Если хотите понять, а вы хотите, какую роль отыгрывает в моём сценарии персонаж Юки Ёсида, следует вспомнить самую напрямую говорящую сцену – это галлюциногенный стрптиз-клуб, в коем танцуют все женщины Лео. Обратите внимание, я написал просто женщины, а не женщины, с которыми спал или имел секс Лео. У людей с достойной эрудицией в области кино сразу же возникнет аналогия со сценой из «8½» Федерико Феллини, где Гвидо оказывается в ходе своих сюрреалистических фантазий в окружении всех своих любовниц и одной воображаемой чернокожей красавицы. Да, я ворую, но я ворую у классики. Эта сцена призвана была показать разрозненность желаний протагониста и его нарциссизм в отношении женщин. Его эгоистический характер творца, который меняет дам как перчатки. Режиссёр Гвидо показан в этой сцене как некий сластолюбивый султан в кругу своего гарема. Я же использую подобный приём, попутно ещё отсылаясь к «Гибели богов» Висконти, как метафору мечущейся души Лео, в поисках идеала красоты. Им руководит то же чувство, что управляло Доном Жуаном в его любовных похождениях. Постоянная жажда нового и вместе с тем идеального. Потому из всех, из Софии, Иренки, Дженни, шлюхи Кристин, он выбирает, в конце концов, миссис Франкон. Это идеал красоты, перед которым следует приклонятся. Он нуждается в подчинении, служении некой высшей идее, защите красоты. Лео разрывается между желаниями подчиняться её сильному характеру и обладать ею как вещью. На протяжении всего сюжета Лео перебирается от одной девы его грёз, к другой. Дженни – грязная, мерзкая шлюха, предательница, изменница. София – никогда её он по-настоящему не любил, но она понесла от него ребёнка, как своего рода кару за интимную связь. Кристин – голая коммерция и функционал. Иренка – невинная жертва на алтаре хтонического бога похоти, ритуальный агнец, красота, которую хочется осквернить. Но вот Юки – вот оно, то самое! Она обладает всеми теми же качествами, что и Иренка, но в ней есть истинная, метафизическая красота, трансцендентальная красота, не считываемая человеческим глазом. Она вроде как жертва, впрочем, как и Иренка, но если, с недавних пор, мать одиночка насилуется протагонистом, то Юки насиловал её собственный муж. Тут Лео чувствует свою моральную правоту, свою правоверность в отношении сей мученицы. Юки, и невинная, из-за того, что жертва насилия, и распутна, из-за того, что не девственница. Она и заложница своего браки и хитрая манипуляторша. Доминирующая и контролирующая свою сексуальность роковая красотка. Её заботит лишь собственная жизнь и материальный достаток. Циничная оппортунистка и беззащитный объект похоти сторонних мужчин. Она та награда, которую получает наш Марио после полного прохождения крепости Боузера. Точнее, ну как, вновь сработал злой закон подлости, «твоя принцесса в другом замке», герой. Сделаю не лишнее в таком случае замечание, Юки Франкон единственная женщина, которую Лео воспринимает как любовницу, но с которой он ни разу не занимался сексом. Это в очередной раз подталкивает на мысль о её природе более высокогопорядка и не желании Лео портить своим причинным местом сей прекрасный дикий георгин. Правильно, на неё можно только молится и приносить подношения как языческому божеству, новой Афродите, вышедшей из морской пены. Склонять свою голову, поклоняться, восхищаться и обожествлять. Интим с ней может существовать только в измерении фантазий и грёз внутри головы Лео. В модели таких отношений проглядывается в очередной раз мотив самобичевания и садомазохизма. Не случайно, Лео в сцене с галлюцинациями, именно что стоит на коленях перед Юки и целуют её царственную бледную ручку, будто какой-то преклоняющийся средневековый рыцарь перед своей дамой сердца. Да и по своему характеру, Юки – женщина-доминирующая, тиранящая, нуждающаяся во власти. Вспомните хотя бы как она восхищалась хитростью Фонтейна. Впрочем, с таким же успехом можно сказать, что её характер детерминирован психологическими травмами. И с учётом всех этих неприглядных сторон биографии, Юки не престаёт влюблять в себя, являться неизменным идеалом, в котором нашлось место и дурному, и благостному. Потому после всего пережитого, когда для Лео Юки оказывается последней соломинкой, за которую он может ухватится во своё спасение, которая может его вытащить из всего этого водоворота дерьма, стоит этой соломинке сломается и он вновь пускается в бега от судьбы. Хоть игрок и видел, в худшем случае, Юки один раз, но её смерть должна ранить его в самое сердце. Он надеялся остаться одному, но в любом случае с ней. Лео как настоящий самурай был готов умереть за своего сёгуна, но в конечном итоге умер именно что хозяин, а наш воин обернулся в обезумевшего ронина. Самурай убивает себя, совершая харакири, не потому что он опозорил род (хотя в том числе), но потому что без хозяина более нет смысла его существования. Смерть Юки становится символическим знаком, точкой в истории доносящей Лео простую мысль – пути обратно нет. Теперь становится понятно почему Лео хотел убежать от себя. Этот паскудный мир убил последний источник истинной красоты для него, но единственный способ каким он в силах отомстить ему, это убить себя, или же свою память.

София Лэмб и её дочь (Sophia Lamb and her daughter)

Я не стал вносить в персонаж Софии дополнительных красок и нововведений. Вместо этого мне удалось малость подробнее раскрыть её предысторию, которая имела место быть в Восторге и показать какое влияние София имела не только на игры, сценарии к которым написал я, но и на первый Infinite. Впервые мы видим Софию ещё молодой. Она успешный психотерапевт, прибывший в Восторг по личной просьбе Эндрю Райана. По ней видно, что она достаточно опытный специалист и имеет какой-никакой авторитет в научной среде, раз сам Мистер Райан пригласил её в свой город. Он-то письмами с приглашениями не разбрасывается попусту. Однако эти её профессиональные черты соседствуют с молодостью, некой наивностью и открытостью по отношению к своим пациентам. Внешне в первых эпизодах игры, в воспоминаниях Лео, она не пока превратилась в ту фанатичную мать оригинального учения, коей она предстаёт перед нами в будущем. Уже заметны первые проделанные шаги в этом направлении, но всё же Софию больше волнуют люди, обращающиеся к ней за помощью, а не то, что с ними можно проделать. В BioShock 2, на момент событий в 1968, ей лет так 45, с поправкой на дефицит косметики и средств для ухода за собой в поствоенном Восторге. По простым подсчётам на момент событий сего дополнения Софии 29-30 лет. Она значительно старше Лео, однако, когда это его останавливало, спросите вы? В её действиях прослеживается девичий интерес, подавленный годами учёбы, благотворительной деятельности и карьеры, давший себе выход в тот вечер, изменивший всю её жизнь на долгие годы. Я не удивлюсь если до Лео, у Софии было всего пара партнёров, обращая внимание на её строгий и дисциплинированный английский характер. Внешне, в молодости, она выглядит как студентка отличница из мединститута. Очки с грубой оправой, укороченные волосы, строгий наряд. Возможно, эти черты и привлекли Лео к ней. После расправы с шлюхой-давалкой, его потянуло на девушек, скорей даже женщин, поскромнее. Её голубые глаза выделяются цветом на фоне монохромного изображения игры. Когда же она оправляется на свидание с Лео, она вмиг молодеет на лет так 5. Она делает красивую укладку волос, одевает роскошные серьги и такое же голубое, как и её глаза, вечернее платье по моде 50-х, с застёжкой на плече в виде бабочки. Основной бирюзовый цвет выделяет для игрока персонажа, за коим ему стоит следовать. София здесь ведёт себя относительно своего рабочего положения развязно и фривольно. Чувствуется, что всех этих танцев, свиданий, бессонных ночей не было в её жизни. С 18 лет она только и занималась тем, что зубрила науку, без оглядки на свою сексуальность и личную жизнь. Конец всей этой Золушкиной сказки по большей части ознаменовал собой окончательное закрытие Софии от окружающего мира, полный уход в свои идеи и большую политику большого города. Помимо, того, что она становится матерью, что налагает огромную ответственность, она ещё сильнее замыкается в себе. Это становится заметно по её внешнему виду в период заключения в Персефоне. Очки, короткие волосы, строгая наружность холодной, стервозной, расчётливой, деспотичной женщины. Она пережила рождение ребёнка и становление её культа поехавших альтруистов. Теперь она совершенно другой человек. На этом надо с акцентировать внимание, наглядно показать ментальную пропасть между протагонистом и героиней. При чём заметьте, если София изменилась до неузнаваемости, то Лео пробыл все эти 5 лет заключения в полнейшей изоляции. Он остался на всё том же уровне инфантильного эгоиста, бегущего от любой ответственности. София же стала настоящей матерью религиозного течения, к чему мы ещё вернёмся. Для Лео события того судьбоносного вечера были совсем недавно, в то время как София вычеркнула их как ошибки бурной молодости, которой так и не суждено было сбыться. Идея с отцовством Лео и материнством Лэмб для меня оказалась большим испытанием в плане сюжета. Ведь мне потребовалось приложить смекалку, чтобы обосновать всё это. Очевидно, что на моей стороне была внешность ребёнка. Но на моём пути встал Папочка Дельта и линия с его отцовством. В исходных документах BioShock 2 выдвигалась мысль о генетическом родстве Джонни Снаружи и Элеоноры Лэмб, но ей не придали канонического статуса. Я же, воспользовавшись брешью в стене, попытался раскрыть и углубить конфликт Лео и социальных норм. Когда для всех полноценных членов общества нормально и одобряемо иметь дом, семью, работу, жену, Лео из всего этого имеет лишь огрызки и крохи. Он небинарный человек в этой системе чётных чисел. В то время, как каждая вторая игра старается быть симулятором приёмного отца, тренд на что задала BioShock 2, а следовала ему в Infinite, мои же сценарии к играм идут в обратную сторону развития персонажа. Они нарушают устоявшиеся законы. Они показывают не прогресс персонажа, а его регресс, деградацию в моральном плане. Лео психологически не готов иметь семью, ухаживать за ребёнком, хоть того он в каком-то смысле и хочет. Он старается выти на контакт с дочерью, которая его вообще не знает, но что-то постоянно встаёт у него на дороге. Он как побитый дворовой пёс таскается от одной двери к другой, постоянно ожидая отпора, неприязни, агрессии в свою сторону. Как персонаж, Элеонора в игре отсутствует, но её можно встретить как безымянного ребёнка в квесте с её другом Амиром. То, что Лео прошёл мимо своего кровного ребёнка, показывает в очередной раз его поверхностную заинтересованность в детях и высокий уровень чувства иронии у судьбы. Он знает где живёт его дочь. Но встретившись просто так на улице, они – абсолютно незнакомые люди, коих ничего не связывает. И это в свою очередь усиливает эффект от истории второй части. Элеонора не была нужна своему родному отцу, но отце приёмный, связь с которым была выведена искусственно в биохимических лабораториях Райан Индастриз, – стал для неё спасителем, ему-то она как оказывается и была нужна. Один отец бросает, другой подхватывает. Вообще большое количество персонажей и сюжетных линий обязано порождать, подобные таким, коллизии и совпадения. Потому тут нечему удивляться. Мы ещё обязательно вернёмся к теме самоидентификации в обществе и нахождения своего места в жизни, но уже в контексте разговора об семье Кишинских и семействе Салливана. А теперь – мы подобрались к основной нарративной функции Софии Лэмб в сей истории, её роли в этом космогоническом театре вселенной BioShock. Том как она повлияла на формирование летающего города. Спойлер – как никто другой! Больше даже чем сам Пророк, если говорить на чистоту. Линия отношений Софии и Пророка и взаимодействия вселенной Восторга и США начала 20 века, по сути, так-то, копирует аналогичную ветку, скорей даже зарождающуюся почку, взаимоотношений Ларса и Лэмб. Они повторяют один и тот же сценарий по спирали. Сперва интригующее знакомство, затем ресторан «Вкусная тарелка», следом зачатие «чего-то», потом разочарование и наконец громогласный разрыв. Только различие в том, что от Лео София родила Элеонору, а от Пророка «вставьте нужный вариант» (Салтонстейл, Комсток, Слейт) – Семью Восторга и учение об Агнце Божием. Я ещё в анализе к оригинальной игре жирно подчеркнул сходство идеологий летающего города и секты Матери Лэмб. Но в оригинальном сценарии объяснялась связь лишь парой словечек, которые по-разному могли быть истолкованы. Здесь же я приоткрываю занавес, за которым находится ответ на вопрос о том, как вселенные и идеологии, определяющие их вид, переплетены подобно корням растения носителя и паразита. Да, аудиодневники – это избитый приём, тем более в формате каких-то аудиоспектаклей, которые непонятно кто и зачем записывал, но без них никак не обойтись. Если у вас есть предложения на этот счёт, я рад буду если вы их реализуете. С философской точки же зрения, союз Софии и Пророка показывает игрокам, то, как распространяются идеи и вообще, что такое эти ваши платоновские идеи в принципе? Мысль состоит в том, что мы не можем конкретно отследить происхождение тех или иных задумок, концептов и философских конструктов. Они по своей природе имеют неустойчивую основу. В зависимости от того, из чьих уст мы их слышим и в каком контексте, деформируется посыл самих идей. Как правильно подметил Славой Жижек в своём фильме «Кино-гид извращенца: Идеология», один и тот же идейный фрагмент, может использоваться в кардинально противоположных идеологических полюсах. Например, соц. работы и чувство коллектива присутствуют как в фашизме, и его производной – нацизме, так и в социал-демократии. Но при этом, сторонники двух этих идеологических полюсов готовы рвать друг на друге одежду и впиваться своими клыками одни в других. Правда, говоря на чистоту, Жижеку естественно не хочется признавать факт того, что коллективизм даже в своей чистой форме губителен для суверенного индивида, потому он прибегает к хитренькой форме политического нигилизма. Итак, мы не знаем, как и где будут использованы те или иные символы, наименования, образы. Изначально свастика значила индуистское солнце, но с приходом нацизма, она резко стала восприниматься всеми не как знак определённой религии, но как символ человеконенавистнической идеологии. Символы с самого начала нейтральны, но то что вкладывается в них, это уже совсем другое дело. Точно так и тут. Спросив об Агнце Божьем в Колумбии простого прохожего, он укажет вам на Башню монумент с Элизабет внутри, пройдясь загаженными улицами поствоенного Восторга Агнцем Божиим будет наименоваться граффити с изображением Элеоноры Лэмб. Самое интересное, что истории о философском союзе Лэмб и Пророка вторит рождение Элеоноры у Софии и кража Анны у Пророка. Они работали вместе над своими речами и мыслями, оттачивали свои тезисы подобно средневековым философам схоластам, ковали их как трудолюбивый бог Гефест божественное оружие, но на выходе вышло два различных ребёнка, пускай и сильно похожих. Мотив интимной связи Софии и Пророка поддерживает эффект от объединения их усилий. София становится своеобразным серым кардиналом, вдохновителем, зачинателем, зодчим остовов сих двух религий, внешне различных, но в корне схожих. Её роль в формировании идеологии по которой живёт летающий город схожа с ролью философов эпохи Просвещения, идеи которых вдохновили Французскую Революцию, она схожа с Габриеле Д’Аннунцио придумавшим фашизм, который в свою очередь уже потом подхватил Муссолини. Вагнер написал великую оперу о «Гибели богов», а Гитлер построил печи для сжигания людей заживо. Понимаете, к чему я веду? Не даром же Колумбия, Небоград, Британия – города, парящие в облаках, воздушные замки. Как говорится: полёт фантазии у их создателей был определённо высок. Они были придуманы, осмыслены Софией как ответ на реальность Восторга. Эти города антиподы, антитела с самого своего дня открытия. Восторг – индивидуализм, атеизм, рационализм, капитализм, либерализм. Летающие города – коллективизм, этатизм, фанатизм, религиозный фундаментализм, расизм. Обе идеологии, и культ Лэмб, и религия Пророка, до одури коллективистские, вычурно символичные и агрессивно мессианские во всех своих проявлениях. Их экспансия одинаково направлена во вне. Всё ходит по кругу. Вопрос только с какого конца этого круга начинать разматывать спираль? Как отличить лжепророка от Пророка, как отделить ложного пастыря от праведника божьего? Агнцы Божьи, Отцы Основатели, Пресвятая Мать, миропомазанный ковчег человечества, Бич Божий – все эти красивые образы и иконы в наших головах и очах, статуи из камня и идеологемы из чистейшего эфира имеют двойной смысл для обеих вселенных, но один исток, ибо начало у них едино. Тут явно не обошлось без основательного знания религии, святого письма, культуры и истории. Всего того чем владеет Лэмб в достатке. И на примере романа Софии с Пророком, мы видим воочию, как одни и те же идеи оказавшись в чужих руках могут быть использованы или даже исковерканы, перелицованы, осквернены, поставлены на службу вражеской доктрине. Единство противоположностей, не иначе. Расхождения вселенных находят своё начало в трактовках Пророком слов Софии. С одной стороны слова про единение и общее благо могут быть восприняты как идея исключительно религиозная (Колумбия), но с другого плеча – вполне как экономическая (Небоград), а если представить, что говорится не про отдельных индивидов, а про народы, то и империалистическая (Британия). Хотя, по правде сказать, не совсем понятно, что хуже – производная или исходный вариант? Мы знаем, насколько худы могут оказаться идеи, попавшие не в те руки. Но как часто случается, в самом начале они были вполне благи.Разрыв с Пророком становится для Лэмб последней ступенькой на пути к той Матери Семьи Восторга, какой мы её знаем по второй части. Со стороны же Пророка, образ Софии на десятилетия был скрыт, погребён под ликом архангела Колумбия.

Фрэнк Фонтейн/ЛэйЙонг Джан (FrankFontaine/LeiYongJan)

Шутка, повторённая один раз – забавна вдвойне, шутка повторённая два раза – не смешна, шутка, повторённая трижды – это определённо клиника. Ну как, вас позабавил мой ход с подменой личности. Для серии он стал настолько эмблематичен и заезжен, что сей поворот сюжета скорей воспринимается как злая шутка над игроком, чем реальная попытка шокировать его. Сперва Ш.О.Д.А.Н., затем тот же Фонтейн, следом Букер, в обратную сторону Комсток, потом Кларисса, по сути дела Леонард, а теперь вновь в очередной раз Фонтейн. Какой-то просто маскарад внезапных перевоплощений, а не серия видеоигр. Впрочем, понять причину применения такого количества сюжетных твистов можно, ведь к ним всегда ведут умело разбросанные на пути подсказки и неожиданность на базовом уровне взывает к позитивной эмоции удивления у человека. По части подсказок и намёков, то тут совсем уж интересно вышло. Данный сюжетный ход мне пришёл в голову подчас уже какого по счёту прохождения первой части BioShock. Там Фонтейн после вскрытия своей тайны, будто бы бахвалился перед Джеком, мол он как-то раз перевоплощался даже в китайца. Основываясь на этих сведеньях, я выстроил сюжетную ветку Джана. Всё-таки, что угодно можно предположить на счёт абстрактного голоса из динамика или человека с белой как у Санты Клауса бородой, одной с протагонистом расы. Любые догадки и теории. Но только рядом с тобой оказывается персонаж отличной от антагониста, – коего ты вроде как уже не раз видел, – расы, ты вмиг не поддаёшь никакому сомнению подлинность его личины. Это же не какая-то там «Миссия невыполнима» с её масками. Однако выясняется, что в городе полном АДАМа, можно вычудить со своей внешностью, задействуя для того скальпель передового пластического хирурга, что только в твою хитрую манипуляторскую голову взбредёт. В добавок, мотив маски подчёркивает идею лицемерности буржуазного общества Восторга, где любая жизнь заведомо делится на частную и общественную. Не сказать, что я критик данного института, я даже, можно так сказать, его приверженец, но порой он сильно усложняет нам жизнь. Что до внешности Джана и его считываемых характеристик, то образ, созданный выдающимся театральным актёром Фрэнком Фонтейном, потворствует всем стереотипам людей запада об ассимилированных ими выходцах с востока. Джан заведомо лепился из кожи и мышц как человек незаметный, в меру забавный, приятный в общении и вполне заурядный. Он серая мышь, гибкий как пластилин и слишком уж выгодный свидетель для расследования тайной полиции. Его, судьба подкинула к ногам Салливана и компании будто прибой обломки потерпевшего крушение корабля на солнечный берег или нищенка нежеланного ребёнка на крыльцо обеспеченного буржуа. Говорит Джан с ошибками, что как будто подчёркивает его не европеоидное происхождение. Одет в серый деловой костюм тройку по мужской моде тех лет. Хотелось бы, конечно, добавить какого-то китайского лоска в его гардероб, но всё же выглядеть он будет в таком разе не в меру одутловато на фоне остальных циничных и прожжённых работников «тайной полиции» Райан Индастриз, наряженных в строгие деловые костюмы. Лет Джану чуть меньше, чем Фонтейну, в диапазоне от 30 до 40. Как бы то ни было, он должен выглядеть именно что как наследник, принц триад, а не его король-император. Лицемерная натура Джана уже себя проявляет с момента первой встречи с ним в здравии в офисе. Он сидит и травит байки с остальными членами команды, увлечённо слушающими его, в то время как Лео чувствует себя подавленным после обломавшегося свидания с дочерью. Это добавляет персонажу льстивости и некого желания поглубже внедрится в компанию. Он словно адаптируется под офисный микроклимат, зарабатывая признание и надёжность со стороны Феодора и Салливана. При этом, Лео остаётся от Джана на дистанции, это особенно заметно в сцене их разговора один на один о Фонтейне на заводе. Лео будто что-то подозревает, но пока без наличия на руках доказательств не может выставить претензию к милому китайскому другу Райан Индастриз. В сцене после воскрешения протагониста, Джан в офисе уже почти полностью слился с обстановкой. Лео вновь приходит посреди спора, разгоревшегося между Феодором и Джаном. Подсказками, указывающими на лживость и нечистоту Джана усеян весь пусть героев. В некоторых сценах, как например когда герои собираются отправится на металлургический завод и застают Джана на выходе из офиса, китаец забывает своё привычное обращение от третьего лица и называет себя на «Я». Затем в сцене на трибуне он срывается на шефа, и говорит почти без акцента, при том слишком сложными фразами. Ну и наконец, то самое подарочное бренди для Салливан, с неведомой отравой, вызывающей жар. Однако Лео не стал сразу же раскручивать это дело и принял решение подождать и понаблюдать за хитрожопым китайским мафиози, за что в конечном итоге и поплатился. В общем, Джан как альтер-эго Фонтейна эксплуатирует образ смешного китайца. Возможно, не такой по-идиотски карикатурный, как в фильме Дэвида Гриффита «Сломанные побеги», где жителей Азии попросту выставили в очень наивно-глупом свете, тем самым скорей оскорбив, чем похвалив. С одной стороны, отчасти гротескные манеры поведения Джана – это то, как американец Фонтейн шаблонно, пошло и поверхностно понимает китайцев. И это в разгар противостояния в Холодной войне, СССР и Китая – Америке и всему Западному миру. Очевидно, что если ты славянин или китаец в те времена, то ты автоматически записываешься в графу неблагонадёжных коммунистов для маккартистских Штатов. Да даже имя у Джана, самое что ни на есть типичное и оскорбительно заурядное. Это что-то по типу того, как нацисты запрещали евреям в гетто иметь свои имена и всех иудеев мужского пола называли Исаак, а женщин – Сара. И тем не менее, с другой стороны, ведь работники «тайной полиции» ведутся на этот маскарад, подыгрывают ему, принимают его таким. Им наоборот нравится подобный тип личности азиата, «полезный негр». Потому что в их расистском восприятии, именно так китайцы и ведут себя. Наряду с этим, персонаж Фонтейна раскрывает другую проблематику. Проблематику невидимой угрозы, потери человеческой идентичности в современном массовом обществе и приобретении за счёт своей анонимности всевластия. Фонтейн – вот кто действительно растворился в социуме Восторга. Фонтейн везде, как чисто в информационном, так и экономическом плане. Ты открываешь утреннюю газету за завтраком и видишь первым же упомянутым именем «Фрэнк Фонтейн сделал тот-то», а следом принимаешься есть смоченные в молоке хлопья, произведённые на свет компанией, в коей значительным куском пирога – называемого акциями предприятия – владеет тот же Фонтейн. Пророческие слова Дженовезе о том, что даже отель Аид – это собственность Фонтейн Футуристикс, не канут как прочие сказанные им словеса в небытие. Как с этим бороться? Фонтейну удалось невозможное, он превратил себя в страшилку для осведомлённого общества Восторга, при этом оставшись полностью в тени. Фонтейн – это чума, это массовый психоз, это коммунизм, завезённый в Восторг последовательными американскими маккартистами. Проще даже будет сравнить его с Джорджем Соросом для нынешних правых популистов современной политики, только вот Сорос – очередной Ротшильд, козёл отпущения повинный во всех бедах консерваторов, а Фонтейн – настоящая угроза Восторгу. В этом во многом и состоит моя от части критика, и от части лояльность по отношению к объективизму. Разумеется, у Райана недостаточно механизмом, дабы остановить навалу главного гангстера города, быстро монополизирующего рынок. Но тем часом, постает вопрос – а кто наделил Фонтейна такой властью, кто дал все эти ресурсы и средства ему? Ответ – сам же мистер Райан. Он сам себе создал конкурента, вырастил зверюшку, коя в конечном счёте и съела дрессировщика-укротителя. Ведь без каких-либо причин монополии не возникают сами собой. Райан пытался играть в незримую регуляцию рынка, и ненароком слишком повысил ставки одного из игроков. При чём, Фонтейн, по сути, играл по правилам Райана, пускай и с оглядкой на теневой сектор экономики. Потому поручение Райан Индастриз «тайной полиции» о корпоративном шпионаже выглядит на первый взгляд нечестно, но чуть-чуть разобравшись, понимаешь, что с учётом грязной игры Фонтейна – это был оправданный шаг. Исходя из того, как устроен Восторг, главные герои из-за того и мучаются с поиском компромата на Фонтейна, ибо в случае с контрабандой работает правило «презумпции невиновности». Контрабандисты работают анонимно и вместе с тем чисто. Есть, однако, и спрос на крупный компромат на Фонтейна, что-то такое что может похоронить его бизнес в глазах общественности быстро и безболезненно, без лишних возражений. Потопить военный авианосец с названием Фонтейн Футуристикс одним прицельным торпедным ударом. Об этом предупреждал Райана Билл МакДонаг, говоря про акции компании Фрэнка. Вместе с собой, при закрытии фирмы, Фонтейн утащит в могильный склеп и своих инвесторов, коих в Восторге не мало. Если бы операция «тайной полиции» не провалилась, благодаря Лео, опрометчиво сбежавшему в Колумбию, то Фрэнка упекли б за решётку и Восторг мог бы по идее быть спасён. Оставалось всего на всего привести свидетелей в лице Лео и Салли в зал суда или же заполучить в конце концов хотя бы формулу антидота от АДАМовой зависимости. Припоминаете, Атлас в аудиодневниках к оригинальной игре, искал Салли не спроста. Он ошибочно полагал, что Лео смываясь, попутно вколол образец антидота девочке. Это была его последняя надежда не утратить человеческий облик после падения Восторга. С другой стороны его мутации после принятия плазмидов помогли Джеку справится со своим хозяином на стероидах. Разумеется, ко всему этому прибавляется ещё и фактор наркотика АДАМ, накалившего ситуацию, который с реальностью не имеет ничего общего. Потому критика объективизма, даже скорей доведённого до крайности в первой части серии, выглядит весьма неубедительно. Как говорил маэстро Станиславский: «Не верю!». Право, восхищаться Фонтейном как это делала Юки Ёсида, практически не представляется возможным. Выводя каждую буковку, формирующую действия этого хитрого махинатора, я, наоборот, стал понимать мотивацию Райана в изначальной поддержке и способствованию делу Фрэнка. Зло всегда блистательно и обаятельно. Фрэнк невероятно талантлив, расчётлив и изобретателен. Чего стоит одно только пошаговое внедрение в коллектив «тайной полиции» и поочередное устранение каждого сотрудника. А та самая филигранная игра на ликвидацию Гарднера. Сей сюжет, по перехвату бухгалтера, я для себя прикарманил из истории Аль Капоне, коего посадили за решётку не за его знаменитые мафиозные проделки, а за до смеху банальную неуплату налогов. В Восторге очевидно такой ход конём не проканает, но суть остаётся одной и той же, бухгалтер – хранитель, чистильщик и отмыватель всего твоего грязного белья. Гарднер среди прочего, персонаж предельно мерзкий и неприятный. Конечно, это банально делать толстяка-весельчака таким противным, но сцена с его пыткой должна перевернуть не один желудок у игроков вверх дном. Все эти складки жира на его пузе, обвисшая, почти женская, грудь, редкие волосы на голове с залысинами, волосатые подмышки, потная кожа, белые растянутые трусы-плавки. Отвратительно! Всё это создаётся чтоб дегуманизировать его и придать его смерти шокирующий эффект, производимый на аудиторию. Затраханый в зад жирдяй – ничего более эксплуатационного, грязного и похожего на фильмы в жанре snuff, в купе со скудным освещением, грязным техническим помещением котельной, точно прямиком из очередной части киносериала ужасов «Пила», я придумать не мог доселе. Ой-ой-йой, меня вновь унесло не в ту степь, извините ясновельможные читатели. Возвращаемся к Фрэнку. Всмотритесь повнимательней в действия Фонтейна/Джана. Он знает, что Гарднер подворовывает у него деньги, проводя определённые манипуляции с финансами. И что же он делает – ждёт! Точнее выжидает, и когда появляется запрос на конфиденциальную информацию его компании, он убивает четыре пешки одним махом. Он подставляет под удар неверного бухгалтера, вешая его труп своими китайскими пальчиками на всю команду «тайной полиции», связывая их по рукам. Отныне они не могут опираться на свидетельства стукача, которого они же и убили. Разглашение убийства поднимет крупную шумиху вокруг корпорации Эндрю. Остаётся лишь двигаться по намеченному плану – к Авентину, где уже устроена засада, героев ждут. Для того, чтоб устроить это, вся Фонтейн Футуристикс должна беспрекословно подчинятся своему боссу в его отсутствие. Его компания – это, по сути, мафиозная семья, а приступный бизнес – холодная, отстранённая корпорация. Такая преданность в отсутствие начальства задаёт ещё один важный для серии вопрос. А что такое жёсткая вертикаль власти, что такое иерархия? Все в этом социальном механизме подчиняются одной незримой личности, некоему духу улья из эссе Мориса Метерлинка «Жизнь пчёл». Что наполняет эти соты человеческого муравейника? Чистая вера! Корпорации, тоталитарные режимы, секты – эти социальные машины работают на неизвестном нам топливе, вполне автономно. Кажется, тут я начинаю понимать, почему мафиози так держатся за должность главаря, дона, вожака. Авторитет, статус, позиция – не равно сама личность. Вожак нужен как символ, как должность бога, зрящего на своих рабов свысока судя их по делам их. Даже после смерти вождя всё это социальное устройство продолжает функционировать по чистой инерции, по наитию, из веры в правильность системы. Вспомните как кончил свою жизнь Сталин, ещё несколько дней обоссанный, обгаженный труп тирана империи размером в 1/6 суши лежал в своём кабинете, пока механизмы, шестерёнки, сочленения и конвейеры работали как ни в чём не бывало. Только потом после объявления смерти начались отчаянные истерики рабов из всех 15 республик со скорбью крепостных, по отнятым у них кандалам. Более близкий вам пример – ведь всем известно, что Гитлер совершил самоубийство ещё до взятия Берлина войсками Красной армии. Но что двигало теми ещё неоперившимися детьми, кои были брошены в атаку военным руководством Рейха. Правильно, непогрешимая вера в авторитеты, которых в действительности никогда не существовало. Так устроено всё наше общество, и его не за что в этом винить. Люди сами подчинят себя своим хозяевам. Добровольно или не добровольно. Манипулятор и манипулируемый вступают в такой себе симбиоз. Эта мысль хорошо была отражена в недописанном романе Франца Кафки «Замок». Самое забавное то, что о ней я узнал, ещё не читая саму книгу. В другой книге, Андре Базена, французского теоретика кино середины прошлого столетия, «Что такое кино?» встречается эта мысль, о том, что в конце романа Кафки герой по имени К. в конце концов добирается на верхушку зловещего замка, отворяет дверь в кабинет верховного чиновника и не застаёт там никого. И тут его осеняет: вся эта чудовищная машина по подавлению, притеснению и унижению человека, с этими сотнями различных бюрократических отделов и беспрерывно в них скучающими чиновничьими головами, работает автономно, нет никакой власти, нет никакого управления, всё наше общество держится на нематериальной силе авторитета, вере в нерушимую иерархию. В конце цепочки иерархий никого нет. В связи с этим, Фонтейн, Лэмб, Комсток, Салтонстейл, Фицрой так успешны. Их власть и железна, и призрачна одновременно. На этом и построен имидж Фонтейна. Мы неоднократно видели Фрэнка на фанатских артах, внутриигровых плакатах, фотографиях, но за всю серию мы ни разу не видели его настоящего, что говорится во плоти. Мы видели маску забавного китайского принца триады «Око дракона» Лэй Йонг Джана, мы видели воодушевляющую на борьбу с действующей властью фигуру революционера от простого народа Атласа, маску которого Фонтейн наверняка украл у Гоффы, мы видели искорёженное лицо ублюдочного мутанта в рабочем комбинезоне, обезображенного АДАМовой зависимостью, мы видели настоящего стероидного Атланта с кожей металлического окраса. И всё-таки, мы ни единого мгновения не провели с Фонтейном, которого нам рисует красочная реклама Фонтейн Футуристикс. Он никто, и вместе с тем, всё. Он везде. На билбордах, на рекламных плакатах, в камне статуй и эмблеме собственной корпорации. Если вы думаете, что я слишком демонизирую антагониста и преувеличиваю его способности, то посмотрите на то в каком положении очутился Лео попав на боевую арену для подопытных в Авентине. Сверху затонированные стёкла, а снизу выгребная яма, в которой резвятся мутантики всех мастей и раскрасок. Эта агрессивная, устрашающая картина вызывает у меня в голове ассоциации с анти-корпоративной обложкой альбома Napalm Death «Utilitarian». Фонтейн, как и лицо любой злой корпорации, как не странно, обезличен в своём натуральном виде. Его настоящего нет, и никогда не было. Фонтейн – это бренд, внедрённый в сознание жителей Восторга. Не зря Лео подаёт мысль о том, что Фонтейна не существует, это только пугалка Райана. Чувство полнейшей шпионской паранойи – вот что должно подталкивать игрока на пути к следующим битам информации в сюжете игры. Ощущение бескрайней лжи, лицемерия и обманутости. Кромешное наебалово – если хотите. Мне особенно понравилось, как в романе «BioShock.Rapture», автор даже саму личность Фонтейна сделал фальшивой, мать его назвала не Фрэнки и вовсе не Фонтейн. Он на ноуменальном уровне никто. Кем он захочет, тем он и будет. Фонтейн – это любой случайный житель Восторга. И пускай фамилия ему была дана в честь романа Айн Рэнд, но имя-то он точно унаследовал от алчного, жестокого, ненасытного и сластолюбивого Фрэнка Алджернона Каупервуда, главного действующего лица цикла романов Теодора Драйзера «Трилогия желания».

Семья Кишинских (Kishinski family)

Семья – базовая ячейка человеческого общества. У кого-то она есть, у кого-то её нет. И нашему главному герою не повезло оказаться в числе вторых. Снова же, как и с Феодором, Кишинские, каждый в отдельности, и все вместе, представляют собой не отдельных персонажей, а характеры, набор символов, ценностей, которые лучше позволяют нам понять главного героя. Исходя из имён и фамилий, Кишинские – поляки. По своему вероисповеданию они ревностные римо-католики. Их история не сильно так-то отличается от историй миллионов других беженцев из Восточной Европы. Благодаря попустительству Союзников, сталинизм сумел залить кровью весь восток Европы, очертив большим красным пятном границы своего влияния. После установления коммунистической диктатуры внутри государств-сателлитов Советского Союза, то бишь стран Варшавского договора, начинают проводится коммунистические преобразования. Потому, кто успел – те все бегут за рубеж, искать лучшей судьбы для себя и своих потомков. Кишинские, а точнее сперва один только Адам (Adam), простой молодой польский парень, иммигрируют в США, надеясь получить достойную оплату труда и перспективы на будущее. Уже в стране-мечты Адам знакомится со своей молодой женой Иренкой (Irenka). Спустя время, они, прознав про подводный город Восторг, отправляются туда на правах рабочей силы, которую активно завозит в город Фрэнк Фонтейн. Уже в Восторге у четы рождается дочь, которую они называют на американский манер Салли (Sally). Оставалось лишь зажить хорошо, да счастливо. Однако не тут-то было, жизнь на самом дне Восторга – отнюдь не сахар. Иренке приходится совмещать работу швеи и уход за домом и ребёнком, дабы оплатить непосильную ренту за номер в Синклер Делюкс, пока её муж от взвалившихся на него обязательств впадает в депрессию и постепенно спивается. А далее вы сами знаете, что было. Таким образом, я связываю сюжет дополнений к прошлой части и раскрываю биографию девочки, обязанной Элизабет жизнью после событий BurialatSea 2. Главным образом, данная сюжетная линия с семьёй, испытывающей материальные трудности и моральное крушение, стала реакцией на сюжетные недостатки Burialat Sea 2. Мне трудно было сочувствовать Маленькой сестричке, захваченной Атласом, как предмет шантажа Элизабет. Кто она? Почему я должен жалеть этого ребёнка, коим воспользовалась как инструментом одержимая местью главная героиня? Нет ни эмпатии, нет ни эмоциональной привязанности, того самого импринтинга о котором прожужжали нам все уши в дополнении. Потому я решил в качестве терапии, исправить сии сюжетные допущения и пробелы. Заставить переживать за Салли, дать ей хотя бы какие-то очертания характера и индивидуальности, а не скучное клише – ребёнок в опасной для жизни стрессовой ситуации. Копируя сюжетную схему «Чужих» Кемерона, сценаристы забыли о том, что кроме милой мордашки и непрекращающегося визга, Ньют ещё взаимодействовала с Рипли. Мы чувствовали привязанность этих двух персонажей, потому нам легче было им сопереживать. В ситуации, в которую попала Элизабет и Салли, сопереживать приходится разве что Элизабет, но не макгаффину со светлым взором на ножках. Что насчёт членов семьи, то начать стоит с главы «святого семейства» – Адама. Библейское имя здесь не случайно, в чём вы убедитесь следом. Одет Адам в пошарпанный, подранный, грязный костюм обычного работяги с завода, с заплатками рассыпавшимися по всему его наряду. На голове серая кепка. Имеется недлинная, но густая, борода, за которую смачно проволочет его протагонист по бару «Три тунца». Глаза у Адама голубые, обманчиво кристально чистые. В сцене с разборкой на заводе мы увидим Адама уже бритого. Ростом персонаж одного с главным героем. Во всех своих манерах поведения, Адам является такой неприятной, отталкивающей пьянью-прилипалой. У меня нет никакого сочувствия к нему, потому сей персонаж носит исключительно негативную коннотацию. Но при всём при этом, он в отличие от Лео имеет какой-никакой дом и вопреки всему любящую семью. Адам происходит из рода, что очевидно, Хама, если выражаться библейски. Он противный вампир, паразит, больной орган в организме в общем-то здоровой семьи. Вероятнее всего, уже при первой встрече в кабаке, и взгляде на несчастное дитя, старающееся провести непутёвого отца из пивной домой, в роящейся мыслями голове Лео зарождается идея о том, что, возможно, лучше ребёнку вовсе не иметь отца, чем такую скотину. Честно говоря, под мыслями моего героя готов подписаться и сам я. Этот тип личности был вдоволь изучен мной на улицах родного индустриального города. Все эти аполитичные, скучные, ко всему равнодушные, алкозависимые лица, совсем недавно вернувшиеся с заводов, наполняли своими тучными телами кабаки и пивные, присосавшись к регулярному источнику легкодоступного релакса. АДАМ, как бы это забавно не звучало, Адам Кишинский позволить себе не может, потому тихонько попивает «огненную воду» в заведениях сомнительной репутации, без какой-либо культуры употребления. Только представьте, этих потерянных людей, которым суждено провести в таком положении всю свою жизнь, в аморфном состоянии безразличия ко всему. Вообразите себя на их месте. С самого утра ты пашешь на одном из этих заводов полную смену, поскольку, по проговариваемой причине, тебе нужна премия и прибавка к зарплате, а по утаённой – ты просто не хочешь лишний час проводить в окружении своей семьи, вечно жалующейся жены и надоедливого ребёнка. Затем, ты сразу же по окончанию рабочего дня бежишь в магазин, затариваться дешёвым алкоголем. Главное в этом деле, успеть до 12 часов ночи, ибо после – алкоголь не продают. Далее тебе предстоит повидаться со своей семьёй, но прежде, ты напиваешься по пути домой, и заваливаешься туда в стельку пьяный. Ты пьёшь не потому, что тебе это нравится, а потому, что так легче видеть последствия своей беспутной молодости: некрасивая жена, мерзкий ребёнок, бедняцкая халупа в ипотеку и лучший друг в жизни – телевизор, готовый каждый вечер, за банкой пива, усладить твои уши новой порцией отборной лапши. И это ещё история с хорошим концом. В некоторых случаях ты срываешься, бьёшь жену и орёшь на ребёнка. Потому как тебе стыдно, но ничем кроме очередного бессмысленного выплеска насилия ты ответить жизни не в силах. Кто-то вообще, как главный герой песни «Frankie Teardrop», за авторством дуэта авангардных электронщиков Suicide, сходит с ума от такового бытия и выпускает в свою семью дуплет из ружья, оставшегося в наследство от деда, размазывая тем самым внутренности своих родных по стенке. Ужасающая картина, не правда ли? И теперь попробуйте высказаться в поддержку пролетариата. Этим людям не в чем не посочувствовать, не обвинить. Сама сущность такого способа жизни – бесчеловечна. И эти люди сами, – повторюсь несколько раз, – сами своей инертностью, своей безалаберностью, своим следованием общественным нормам и правилам, завели себя в тупик. Обвинить в этом предпринимателей, которые чаще всего пашут не легче, не получится. Все активисты, неолуддиты обращают внимание на то, что людей заменяют машины и простые рабочие лишаются места заработка, их профессии становятся невостребованными. Однако я вижу в этом странный парадокс. Если раньше члены профсоюзов так браво ратовали за уменьшение рабочего дня, за то, чтобы рабочие не перенапрягались в труде, то сейчас, в наш век научно-технического прогресса, они уперевшись копытами в землю уцепились за свои рабочие места на фабриках, заводах, комбинатах. Видите, они хотят быть в подчинении, опираться на чьё-то плечо. Ведь открыв свой маленький бизнес, уже не получится во всех невзгодах винить начальство, при этом имея регламентированное трудовое время и стабильную, установленную конституцией, минимальную заработную плату. Буду откровенен, я только за, чтобы людей на производстве заменили машины, чтобы пролетариат исчез с лица земли как класс, чтобы профсоюзы и леваки наконец получили своё. И учитывая всё мной здесь написанное, у Адама, этакой сволочи, всё-таки есть всего, по факту, больше, чем у Лео. Ситуация ожесточается, когда главный герой встречает жену Адама Иренку. Это случается на фоне отказа в свидании со своей родной, генетической дочерью Элеонорой. Лео находится в уязвимом, легко внушаемом и восприимчивом состоянии. При этом, поводом к знакомству Иренки и протагониста стали травматические воспоминания о невесте Лео Дженни. По-своему иронично, что место смерти дочери лидера мафиозного клана Франкон, стало в будущем местом семейного очага, тихим кровом для несчастного семейства, коему не посчастливилось повстречаться с несущей погибель и рок тенью Леонарда Ларса. Что привлекло Лео в Иренке? Ведь уже тогда, когда он практически мял своими глазами её ещё репродуктивное женское тело, в его голове какой-то мелкий бесёнок стоил планы о том, как завладеть этим сладким молочным десертом. Во многом, это образ этакой матери одиночки, несчастного существа, посвятившего всею себя уходу за домом, воспитанию ребёнка. Она даёт, в отличии от остальных женщин Лео – которые только и делают, что забирают, бьёт, предают, дерут с него деньги. В его глазах Иренка настоящая пресвятая мученица. Её фигура, тело, так и говорят о последствиях материнства, том, как оно пагубно влияет на женскую красоту. Но из-за того, что эта красота изувечена, ослаблена плодом, который она носила в своём череве столь долго, ребёнком на которого она истратила столько сил и энергии, её красота такая светлая, нежная, жалостливая, женственная, сочувственная. Эффект сверх того, усиливается стереотипной образностью меланхоличной, несчастной славянской женщины, которая отдаёт всю себя без остатка объекту своей трепетной любви. Я прекрасно знаю, как похотливая западная публика воспринимает девушек из Восточной Европы: россиянок, венгерок, украинок, полек, сербок, литовок, хорваток, словачек и чешек. Для западного реципиента – это всё либо Russians, либо Yugoslavians, скажите спасибо примитивному восприятию мира, «удовлетворительно» по географии и отсутствию интереса к культуре других наций. И тут, в этой точке, ярлык девочки по вызову из Восточной Европы пересекается с сентиментальным типом «проститутки с золотым сердцем», такой себе Сонечке Мармеладовой, с опороченным, поруганным телом и чистой, светлой, мечтающей о прекрасном душой. Если мы говорим уже о внешности Иренки, то это девушка 28-30 лет. У неё каштановые волосы, большие тёмные глаза, похожие на два глубоких тёмных колодца. Когда мы её встречаем в Синклер Делюкс, её волосы завязаны в хвост. В борделе же у неё волосы распущены, подчёркивая её сексуальность. У Иренки большая грудь, и слегка расширенные бёдра, что есть последствием родов. Носит она платья или сарафаны, я, честно говоря, не определился пока. Черты лица у Иренки тонкие, мягкие, добрые, нет никакой пошлости и развратности в её лике. На груди у неё серебряный крестик в виде католического распятья. Проще говоря, она – молодая мама. Этот привлекательный тип женщины, на который ты постоянно пялишься в парках и на детских площадках, а потом молча стыдишься своих мыслей, замечая рядом с объектом своих эротических фантазий маленького ребёнка или коляску. Ух, кровь с молоком! Но, в числе причин, того, что произошло между Лео и Иренкой в борделе, находится заурядная зависть к Адаму. Этот мерзкий чернорабочий жалок и ничтожен в сравнении с Лео, как в материальном, так и в социальном плане, однако у него есть то, чего никогда не будет у Лео – семьи. Лео хищный, голодный до свежей крови зверь. Естественно, он завидует. Ему неприятно осознавать свою несостоятельность в этом обществе. Пока Адам имеет, во всех двухзначных смыслах этого слова, жену-красавицу, которая кроме своего муженька никакого другого мужчину и не познала, жадный до страстей Леонард должен довольствоваться крошками с обеденного стола бедняков, давясь сухим огрызком пончика, проституткой по имени Кристин. Его половое влечение к Иренке понятно и обосновано, но мы упустили ещё одну очень интересный пласт этого персонажа – сугубо мифологический и метафорический. Иренка как персонаж сей пьесы, скрепляет своим телом идейную линию Юки Ёсида. В Иренке Лео видит ту самую трансцендентальную красоту. Ему кажется, что он её наконец нашёл. Смотря на неё, Лео представляет Деву Марию, она кажется ему чистой, сияющей, безвинным метеором, имевшим несчастье упасть именно в это болото. Я настою, на том, чтобы типаж героини был схож с Богоматерью. И только не закидывайте меня обвинениями в чрезмерной метафоричности, ссылании на Святое писание и шутками про то, что тогда Салли – это Иисус, да? Нет, суть тут в мстительном желании Лео владеть этой красотой, захватить её, познать, то бишь переспать. Если погрузится ещё глубже в океан моих безумных аналогий, то ситуация с треугольником Лео – Иренка – Адам, чудно сопоставляется с треугольником Давид – Вирсавия – Урия. Чем вам Лео не победитель Голиафа? Также как и «святой» из Библии, Лео отправляет мужа на смерть, чтобы затем встать на его место и заняться с новоявленной вдовой пылкой любовью. Это его месть, его отыгрыш за свою зависть. Он исключительный подонок. Разумеется можно его оправдать, словами про опасную для жизни ситуацию с циркулярной пилой на заводе, однако использовать смерть мужа в такой уязвимый момент и при этом насмехаться над женщиной, которую он пытается изнасиловать, это верх скотства. Я уверен, что многие игроки просто выключат консоль и забросят игру после такого поворота, потому что осознавать себя и находится в шкуре такой мрази невыносимо. Тут же обнаруживается, что тяга Лео к Иренке, фактически обусловлена его минутной похотью, той уязвимой ситуацией, когда он находился с развязанными руками, а Иренка – наоборот. Ведь никто не станет обвинять его в изнасиловании шлюхи, при том, что он ещё и заплатил ей, как бы цинично это не прозвучало. Лео видел в Иренке ту самую красоту, и всё же он слишком близко к ней подобрался. Мы всегда убиваем то, что мы так жарко любим. Дабы это не досталось кому-то другому. Мы удушаем котёнка или щенка в детстве, потому что мы его так сильно любим, что неспособны и на минуту ослабить хватку. Любовь порой перерастает в поистине пугающие поступки. Помимо, того, что Лео в образе Иренки, богохульно пытается изнасиловать саму Богородицу, осквернить что-то священное, что-то прекрасное, лишить Иренку девственности повторно, в сцене принуждения к сексу, мы видим в зверином лице Лео нелюдя, вобравшего в себя всю трагическую сущность западной цивилизации. Он «познаёт» женщину, чистую, приобрётшую невинность рождением ребёнка, совершая насилие, убивая её психологически. Как говаривал философ семиотик Ролан Барт: «Чтобы познать объект, мы должны убить объект нашего рационального познания». Только омертвив, сделав предмет разговора каменным, подчинив его механической логике западного человека, мы можем постфактум осознать его целиком. В этом я вижу всю шпенглеровскую трагедию нашей с вами цивилизации. Да, именно в изнасиловании невинной женщины я вижу всю суть, не поверите мне. Мы бесконечно стараемся проникнуть в трансцендентальное, расширить нашу зону влияния до пределов, навязать всему миру свою точку зрения, насадить свой порядок. Лео не может понять красоту Иренки, потому он хочет её осквернить, заняться с ней сексом, подобно Фаусту лишающему юную Гретхен девственности. Вообще процесс дефлорации в европейской культуре овеян таким густым туманом романтизации и сакрализации, что подчас трудно признаться самому себе в фетишем на это. Почему-то в лишении девушки девственности мы видим натуральное убийство. Связкой здесь служит символ крови, она кровоточит, страдает, мучается в агонии экстаза во время оргазма. Не правда ведь схоже с актом сексуального насилия. Лишаясь девственности, мы отрезаем от себя детство. Мы перерождаемся. Не зря ведь говорят, теперь ты не мальчик – ты мужчина, ты не девочка – ты женщина. Акт дефлорации – это убийство ребёнка внутри себя, удушение этого мелкого проказника, жертвенный ритуал инициации. И вместе с тем разрушение всего окружающего тебя мира прошлой жизни. Дитя по-другому воспринимает мир. Для него нет смерти как феномена, который так символично является нам в своём мелькающем прообразе при оргазме. Посему французы прозвали любовь: «La petite mort» – маленькая смерть. Вот в чём символический подтекст изнасилования Лео. Я деконструирую сам культ жертвенной, альтруистической любви в западной культуре, изображая преддверие к нему в пугающем цвете. Любовь в извращённом мире BioShock – это насилие, кровавое насилие. Сцена снова же напоминает «Синий бархат» Линча, с садомазохистским актом любви Джеффри Бамона и Дороти. Только теперь, спустя приличное время после просмотра, я осознаю настоящую ценность сего кинофильма. В придачу, как десерт, Лео в конец сцены строит из себя жертву, несчастного героя романтической поэмы. Ведь мы все приучены, что страдающий – это субъект. Иисус страдает, он главный герой бродвейской постановки. Именно субъект произведения – это мы. Нет, не несчастная, разбитая как стёклышко девушка, лежащая на кровати, изнасилования этим чудовищем. Нет, мы – это трагичный Фауст, мильтоновский Сатана, байроновский Каин, вот кем нам хочется осознавать себя. В этом видится вся эгоцентричность Леонарда как персонажа, эгоцентричность фаустовсого духа Шпенглера, невидящего в этом мире ничего кроме себя самого и того, что ещё пока не стало им. Секс, в нашем мире, – акт самоотречения, секс во вселенной Bioshock – свирепствующее эго, пытающееся проглотить. иссушить партнёра. Восхитительно, великолепно, отвратительно, подло и в высшей степени гуманистично. На закуску, осталась лишь малютка Салли. Святое, девственное дитя. Главное в этом персонаже – это показать наследственность, продолжение линии сюжета, а точнее причинность, сюжета дополнений к прошлой части. Салли должна узнаваться с первого же взгляда. Блондинистая девочка в беленьком платьице с розовыми вставками. Маленький, миленький ночной кошмар Элизабет. Утраченное звено связывающее прошлое и будущее. Ребёнок, как и ранее имеет красивые голубые глаза, светлые волосы и звучный детский голосок. Не стану скрывать, что в создании семьи Кишинских у меня было широкое поле шаблонов из классической французской реалистической литературы социальной направленности 19 века. Гюго, Золя, Флобер, Бальзак и даже поганец Селин – всех их кроме общего происхождения, объединяет социальная тематика, призванная обратить внимание широкой общественности к проблемам людей, оказавшихся за чертой бедности. Самым очевидным аналогом для Иренки и Салли послужили Фантина и Козетта из моего любимого романа Виктора Гюго «Отверженные». Более лаконичных, архитипичных и сентиментальных персонажей нигде кроме других произведений классика французской литературы не найти. Никто другой не умеет так мастерски содрогать сердце читателя при описании социального дна и несчастья главных действующих лиц, как маэстро Гюго, романтик и реалист в одном лице. Салли же в свой черёд, выполняет функцию гранд-финала в сюжетной линии семейства Кишинских, подводя итоги преобразований в характере Лео. Символическое значение Салли устроено так, чтобы показать игроку то, до чего докатился Лео в своём внутренне противоречивом желании быть как все остальные порядочные буржуа, наладить свою повседневную жизнь, стать конформистом, привести в порядок свою комнату, как любит говорить Джордан Питерсон. Трудно винить его в стремлении иметь устойчивую почву под ногами, личный островок стабильности, место куда он хотел бы возвращается после рабочего дня. Салли знаменует собой последнюю стадию мимикрии Лео под «хорошего парня». В моменте, когда Лео спасает бедную девочку из лап поехавших учёных Авентина, проглядывает голливудский стандарт «героя спасителя», пришедшего на помощь беспомощным и нашедшего новый смысл жизни в доселе незнакомом ему человеке. Это снова, та же связь Рипли и Ньют из «Чужих». Взрослым человек становится тогда, когда он способен подумать больше о ребёнке, чем о себе, выйти из центра своего карманного мироздания. Осознать, что ты здесь не один, тебе нужно о ком-то заботится, ради кого-то другого продолжать жить. Ребёнком перестаёт быть тот, кто готов принять на себя заботу об этом маленьком, немощном существе. Чушь! Чушь, которой нас кормят голливудские блокбастеры и проповедники неоконсерватизма. Человек не становится взрослым принимая на себя ответственность за ребёнка. Он лишь выполняет социальные нормы. При этом он делает это не потому, что так правильнее, а так как – что про него подумают окружающие? Институт социальной репутации, ничего не поделаешь. Мать алкоголичка, либо же одинокая наркоманка, оставляет ребёнка, не сдавая его в приют, не по причине преисполненности материнским чувством привязанности и ответственности, а исходя из своих корыстных, материальных и социальных нужд. Если она сдаст ребёнка в детдом, то это вызовет по меньшей мере подозрение, и подарит полиции и социальным службам повод вплотную приняться уже за неё. А так, она имеет маленький стабильный источник дохода от государства и комочек бытовых неудобств, просящий себя периодически кормить, мыть, вытирать и убирать. Так и Лео. Желание подсидеть Адама на семейном поприще, это не искреннее желание семейной жизни, это решение принятое под давлением завести, комплекса неполноценности и социальной ненужности. Я сам ловил себя на подобных мыслях, не то, что бы с завистью, но с какой-то грустью смотря на вчерашних знакомых, которые встречают свои вторые половинки, находят работу, женятся, играют свадьбы, заводят детей, в то время как я остаюсь всё тем же, одним и тем же, проходя сквозь годы своей жизни нисколько не преображаясь, всего лишь наращивая по сантиметру подкожный панцирь. Лео видит, как он утрачивает последнюю ниточку, связывающую его со своей Элеонорой, он сознаёт реальное положение дел, в котором София абсолютно чужой ему человек и принимает опрометчивое решение, вместо создания своей семьи украсть чужую, влезть в шкуру другого человека, одеть на себя личину незнакомца. Он как бы на место Элеоноры подставляет ничего не подозревающую Салли, символически ведя её в кафе поесть мороженого. Даже после изнасилования Иренки он не оставляет надежды на то, что она увидит его со спасённой дочерью и простит за всё, бросившись со слезами в объятия. При этом, приводя свой коварный план в действие, он окончательно диссоциирует себя от Элеоноры и Софии, оставляя свою прошлую жизнь позади, со всем плохим багажом в ней. Эта минута настаёт в сцене с Салли в лифте, где выясняется, что Салли дружила с Элеонорой живя в Синклер Делюкс. На секунду Лео загорается надеждой, хотя бы на знакомство с Элеонорой, но затем понимает, что всё это уже история и ему стоило бы позабыть об этом. Однако в дальнейшем случается непоправимое в туалете кафе-мороженого. В момент приступа он прогоняет девочку, из него потоком льётся этот накипевший чёрный как смола гнев, нечистоты его обозлённого на весь мир ума. Как говаривала народная мудрость: «Сколько волка не корми, всё равно в лес смотрит». Лео сам же говорил, что его природу не изменишь. Это была последняя отчаянная попытка стать нормальным, слиться с окружающим его антуражем, притворится порядочным и отринуть свою истинную идентичность, от которой он так старательно бежал. Эта неудачная попытка очистится, убежать от себя и приведёт его в конечном итоге к радикальному, физическому воплощению его желаний о забытии. Лео думал, что он окажется для Салли достойным отцом, а для Иренки хорошим мужем, что, как и в любой дрянной голливудской мелодраме, на подобии пресловутой «Эта прекрасная жизнь», в сентиментальных романчиках Ремарка или ещё каких-то там беллетристов, выдавливающих из тебя, слезу по слову, он найдёт себя в положении рыцаря спасителя, недостающего пазла в мозаике американского пуританского святого семейства. Нам всем хочется верить в то, что мы когда-то найдём свой рай на земле пускай даже в таком миниатюрном варианте, нам всех хочется следовать заложенным в нас социумом жизненным сценариям, нам всем хочется поигрывать ситуации, когда мать одиночка и её дитя заполняют собой чувство пустоты внутри героя, а он даёт им надежду на счастливую жизнь и благополучие. Отец для дочери, муж для жены. Всё сложилось подходяще, тютелька в тютельку, дважды два равно четыре. Я и моя прекрасная семья. Но BioShock – это не мелодрама, это не сказка, это не притча и не семейный фильм для просмотра на Рождество. Это жестокая реальность, когда жизнь бьёт тебя головой об стену, и ты даже не успеваешь вовремя осознать, что происходит, дабы избежать последующего удара. Жизнь – это боль и страдания, от которых ты учишься получать удовольствие до последних своих дней. Жизнь – это когда все твои планы и задумки в миг рушатся под весом обстоятельств. В итоге, ты остаёшься одиноким, забытым и разбитым в дребезги. Никакого тебе Happyend-а!!! Напоследок хотел бы поделится с вами своими задумками на счёт сей сюжетной линии. Если уж так не хочется выставлять протагониста насильником и подлецом из подлецов, то можно поступить так. Лео встретит Иренку в номере борделя. Она расскажет ему о смерти мужа, Лео спокойно поведает ей, что это он повинен в его кончине, положит деньги на полочку для Иренки и удалится из номера в тёмный экран, оставшись без порции тепла и ласки на ночь. Можно, конечно, чтоб они переспали или же как в фильме Анджея Жулявски «Одержимая» 1981 года, просто молча и задумчиво полежали на кровати, не притронувшись друг к другу ни разу за ночь. Затем, уже в кафе-мороженом, в полном сборе, после побега из Авентина они хорошо проводят с Иренкой и Салли время, имитируя семейную идиллию. Однако всё разбивается об припадок Лео и зависимость от АДАМа. Иренка пытается помочь Лео, в конце чего он в припадке гнева убивает её, представляя на её месте злого истекающего кровью себя. Впрочем, Иренка успевает напоследок спасти протагониста, вколов ему «Ребро Адама». После этого, в уборную заходит Салли и видит убитую Леонардом маму, лежащую на полу в луже крови. Девочка пугается и в слезах убегает. Лео понимает, что он натворил и так же решает стереть себе память. Как видите, если в оригинале мотивацией для Лео послужило общее разочарование в своих жизненных силах и ненависть к таковому бытию в каком он прибывает, то во втором варианте развития событий над этим всем имеются сложные обстоятельства, не позволяющие Лео поступить иначе. Я же, всё-таки придерживался бы оригинала, он, благо он получился во сто крат выразительней и правдивей.

Салливан (Sullivan)

Рано или поздно каждый мужчина задаётся простым как два цента вопросом, на что я потратил свою жизнь? Куда всё это безвозвратно утраченное время я спустил? К чему я шёл, в чём цель моих устремлений? У кого-то это неосознанное, неотартикулированное чувство воплощается в том, что принято именовать «кризисом среднего возраста». Мужчина, ощущая свой возраст постепенно начинает помаленьку сходить с ума на теме окончания своей молодости и того, что «ещё столько можно было б успеть», если бы не этот чёртов дом, брак, дети. В диапазоне 40-45 лет мужчины регрессируют в возраст 17-24 подростков, забывая обо всех своих социальных функциях и обязанностях. Им хочется убежать от себя, спрятаться от мира, созданного самими же ими вокруг себя, состоящего из семейного быта и повседневной рутины. Такое эмоциональное состояние вызывает отвращение ко всему достигнутому, к привычному кругу лиц, окружающих тебя. Кто-то принимается испытывать на себе всяческие экстремальные виды спорта, кто-то тянется за спиртным и наркотиками, а кто-то обходится лишь любовницей-малолеткой на стороне, старшеклассницей или только окончившим школу молоденьким тельцом. Всё это мужчина делает, дабы доказать не всему обществу, а в первую очередь себе – что он ещё на что-нибудь да способен, он не так стар. Факт своей смерти отныне не воспринимается им как уж совсем далёкая перспектива, коя настигнет его «когда-нибудь в неопределённом будущем». Но случай Салливана иной. Нет, на него нападает не желание постичь в своей оставшейся жизни чувство растекающегося по собственным венам адреналина (этого у него и так в достатке), в нем не пробуждается подростковая сексуальная озабоченность или что-либо другое из вышеперечисленного списка. Однако он чувствует себя подавленным, разбитым, разочарованным в своей жизни. Ему чего-то не хватает, только вот чего? Без излишних предисловий и дальнейших усложнений: Салливана накрывает такое загадочное и манящее к себе, своей романтической дымкой, чувство меланхолии. Но дабы разобраться, в чём же кроется суть сего явления в человеческой психике, предлагаю для начала взглянуть на Салливана со стороны. Ведь, как и все остальные персонажи, Салливан – ещё одна стремительно сгорающая звёздочка в мириаде газовых небесных тел макрокосма Восторга. Настоящее имя Салливана неизвестно. Да и нужно ли оно нам? Герои его периодически зовут то босс, то шеф. В русской версии сценария они обращаются к нему «на ты», однако в английской версии это уже не будет иметь такого значения, ведь sir – они явно к нему обращается не будут. Такая постановка общения более эгалитарная и имеет в виду сотрудничество, а не подчинение. Салливан отнюдь не авторитарный начальник. Он такой же трудяга. Может с большим авторитетом и опытом по сравнению с остальными в вопросе сыскного и охранного дела, но держится он в окружении Феодора и Лео непринуждённо. Изначально как мы знаем, Салливан работал на Эндрю Райана в качестве главы службы безопасности. Затем его Райан пристроил руководить действиями «тайной полиции», специализирующейся на контрабанде. По происхождению Салливан ирландец. Хотя лично мне, смотря на его фотографию, он напоминает итальянца. Тонкие усы, чёрный деловой костюм тройка в полоску, аккуратно зачёсанные назад волосы и глубоко посаженые глаза. Вокруг глазниц у него синяки, производящие впечатление очень пьющего мужчины. Внешний вид у Салливана усталый и скучающий, как у незадачливого нуарного детектива. Видать он работает сутра до ночи, не покладая рук. На глаз, он 48-55 лет возрасту. Ниже ростом Лео. Из новеньких аксессуаров, Салливан от вас может одержать фискальные очки и папочку документов в левой руке, при нахождении в офисе, что добавит ему старости и будничности в работе. На его столе в офисе стоит его кофейная кружка с надписью «Самому лучшему папе!!!», что наглядно демонстрирует наличие у персонажа детей, а точнее, двух дочерей по его же словам, от второго брака. Периодически шеф будет сёрбать из этой кружки ароматный кофе, взбадриваясь и приводя себя в подобающий настой. Само счастливое семейство Салливанов мы так и не увидим в кадре. Что ж, пора вскрывать карты. В образе Салливана не заключено столько же философских мыслей сколько их содержится в Юки, Фонтейне, Софии и Иренке. Но я считаю, что задуманного эффекта я всё-таки достиг. Что такое меланхолия? В чём её корень именно у такого заурядного героя как «порядочный коп» Салливан? Как-то раз, когда я общался по телефону со своей, теперь уже бывшей, девушкой, то она сказала, что слушает сейчас группу TheCure Роберта Смита. Я ответил тем, что: «Зачем слушать депрессивных The Cure, если тебе и так грустно одной?». Она ж в свой черед ответила, так: «У The Cure музыка не депрессивная, а меланхоличная, это разные понятия». Что-то приблизительно то же самое говорил в своём фильме «Идеология: киногид извращенца» Славой Жижек о понятии меланхолии. Меланхолия – это отнюдь не депрессия, и она точно имеет отличный от депрессии исток, но одна имеет закономерное свойство перерастать в другую, и они обе часто фигурируют под названием «главных болезней современности». Давайте разбираться. Депрессия – это абсолютное, всеобъемлющее чувство подавленности, ненависти к себе и всему окружающему миру, граничащее с суицидом и членовредительством. Депрессия – это чувство, стремящееся убить тебя, потушить свечу жизни в тебе. Мало кто в нашем мире по-настоящему испытывает депрессию. Чаще всего её путают именно что с меланхолией. Меланхолия же — это тягучее ощущение фальши, иллюзорности окружающего тебя мира, состояние предвкушения чего-то ужасного, точащее, точно жук-короед, ствол дерева твоей уверенности в благополучии, боязнь за то, что хорошего всегда понемногу, и стоит им злоупотребить однажды, ты на долго забудешь о том, каково оно – не страдать. Меланхолия чувство привередливое и крайне вредное, на мой вкус. Меланхолия – это болезнь богатых и преуспевших, как и аллергия, выходя из докторской работы Эрнесто Че Гевары. На меланхолию в основном страдают люди обеспечение, те у кого всё есть для хорошей жизни, те у кого есть время задаваться червивыми, крамольными вопросами. Меланхолия – депрессия счастливых людей. Одноимённый фильм Ларса фон Триера, каким бы мне он не показался вымученным и скучным, отлично показывает на примере первой главной героини Джастин, чем есть на самом деле та самая меланхолия. Казалось бы, у главной героини прекрасная свадьба, любящий жених, обеспеченные родственники, повышение на работе сразу же после праздника. Она как золушка, на неё обрушивается лавина счастья, град благ, с которым она не в состоянии справится. Всё это настолько приторно, сладко, сказочно что прям аж горчит и жжёт. Вы никогда не жили в таких благопристойных, чистых, убранных пригородах? Не правда ли, они выглядят странно, как-то неестественно, ты будто бы живёшь в террариуме, в искусственной среде. Вот это же чувствовала, отмечу, на СВОЕЙ свадьбе Джастин. Это потому, что ты не ощущаешь себя самим собой, вернее твоя жизнь словно не принадлежит тебе, ты отстраняешься от своего «Я», от своих жизненных переживаний. Да ты продолжаешь жить как жил, общаться с теми же людьми, но в твоей голове всё меняется, всё переворачивается с ног на голову. Нечто зреет в твоей черепушке. Салливан так же, как и всегда разговаривает с остальными работниками «тайной полиции», посмеивается, сам шутит, но в его глазах видна некая обеспокоенность, встревоженность, подозрение. Не подозрение к Джану, нет, а мысль о том, что куда он такими шагами идёт, к чему всё это привело, к чему он стремился. К шикарным апартаментам в Люксах Меркурия, красавице жене, двум умницам дочерям? Неужели это всё, всё на что хватило его амбиций и фантазии. Казалось бы, ему не о чем беспокоится. Но эта «американская мечта» настолько хрупка, так призрачна. Паранойя вмиг всецело охватывает тебя. А вдруг ты в один день очутишься наедине с собой, без денег, без статуса в обществе, без семьи? Кто ты тогда? Да никто! Пустое место, порожняя бутылка из-под бурбона. Вся эта рабочая и семейная идиллия рушится, только стоит Салливану перестать в неё верить, разочароваться в пройденном пути. Ведь смерть уже совсем близко – вот она уже дышит своим холодным, леденящим дыханием тебе в спину, покрывая твои маленькие волосики на коже инеем. Смерть – это не абстрактная перспектива, это факт, и кем же ты предстанешь перед ней? Потому Салливана так заботит его возраст и то, как воспринимаю своего шефа коллеги по цеху. Вся эта эдемская картина жизни рушится, стоит напоминать себе о том, что она уходящая, когда-то всё хорошее заканчивается и придёт время платить по счетам. Материальные ценности обычного мелкобуржуазного семейства, благополучный мещанский безмятежный быт пригородов 50-х, не в силах выстоять против всепоглощающего город мрака, ожидания чего-то катастрофического. Салливану всё это надоедает, вся эта иллюзия благополучия, вся эта «американская мечта» и он скатывается в полнейшую депрессию, уходя в свинский запой. Пегги – жена Салливана, имеет настолько невзрачное имя, на ровне со всеми этими Деборами, Долорес и прочими обитающими в районе кухни улыбчивыми домохозяйками в фартуках, что, то и дело от них веет холодком заводской сборки фабрики «Семейного благополучия». Все они как на подбор. За счёт имени мы, даже не видя саму супругу можем представить, что это мещанское зрелище из себя представляет. Все эти мягкие пастельные тона жилья Салливана только усиливают эффект сказочности, идеалистичности такого образа жизни. Когда же Пегги бросает шефа и уезжает к матери (Вопрос – они и её в Восторг перевезли, интересно старого дядюшку Хэнка не забыли?), мы прекрасно сознаём, по каким причинам она поступила так. Эта типичная «нехватка внимания» со стороны супруга к женщине, становится катализатором расставания. Работа съедает Салливана, в то время как он пытается оградить свою семью от того, с чем и кем ему приходится иметь дело. Стереотипная полицейская история из клишированных «Последний бойскаут» (The Last Boy Scout) с Брюсом Уиллисом или «Схватка» (Heat) Майкла Манна. Герой пытается удерживать баланс между семьёй и работой, но в какой-то момент терпит свой сокрушительный профессиональный провал, за которым следует и семейный. Ну и, конечно же, молодой протеже, как же без него. Лео тот молодой парень, которого он по-отцовски решил «учить жизни», проникшись симпатией к убийце-ревнивцу. Правда, учить нечему, а лечить Салливана как раз есть от чего. Салливан видит в Лео себя, но помочь ему не знает как. Он понимает, что если Лео выкарабкается из ямы, в которую он сам себя загнал, то протагонист встанет на ту же семейно-мещанскую тропу что и он, приведя свою жизнь к точно таким же результатам, что и умудрённый жизнью наставник. Лео попадётся всё в те же сети бесконечного цикла продолжения рода. Но в этом парне все равно что-то есть. Возможно, Салливан за счёт Лео удовлетворяет свои комплексы, связанные с рождением двух дочерей и отсутствием достойного наследника, который понесёт его фамилию в века. Ох уж эти рудиментарные феодальные суеверия! Либо же, Салливан проецируя на Лео себя в молодости, ставит себя в положение Мистера Эндрю Райана. Припоминаете, как преданно и рьяно служил своему сюзерену Салливан. Вот-вот. А теперь, подскажите кто выполнял точно такую же функцию в оригинальном сценарии? Видите эту наследственность? Разница только в том, что Винсент предаёт своего протектора и идёт на него войной, а Салливан остаётся верен своему авторитету до самой крышки гроба, как последний самурай. Эта наивная вера в то, что твои потомки, твои дети, твои внуки будут теми самыми, которым выпадет на судьбу решать судьбу мира, достичь чего-нибудь, исполнить могильное завещание хтонического рода.

Эндрю Райан и Восторг (Титан и творенье рук его) – Andrew Ryanand Rapture (Titan and creation of his hands)

Я не напрасно в заголовок вынес вместе с Райаном и его творение, поскольку речь здесь пойдёт во многом о том, что я мыслю об идее Восторга и той роли, что отведена городу в моём сценарии. Сперва, я хотел бы начать с чего-то по проще и поприятней. Готов заверить вас, что Райан остался всё тем же надменным, величественным гением-мечтателем в шкуре мультимиллионера. В его внешности натурально ничего не изменилось, с тех пор как игроки видели его в последний раз. Казалось бы, чему меняться, ведь здесь персонаж представлен в своей изначальной форме, тем кем он был до событий первой части. Из гардероба: он уже перешёл с лётной куртки в какой он был изображён на фотографиях аудиодневников из BioShock 2, в подражание Говарду Хьюзу, к строгому официальному костюму, в котором его и настигла в будущем злополучная клюшка для игры в гольф в безвольных руках Джека. Говоря об Райане, стоит обратится не к его внешности, коя осталась прежней, а к его общему стилю, в котором он предстаёт перед глазами игрока и горожан Восторга на телеэкранах, развешенных на каждом углу мегаполиса. В них он обращается к людям не с позиции силы, отца нации или какого-то там диктатора-мессии, а как светский джентльмен, желающий завести со зрителем беседу на извечные философские темы. Каждый раз как он светится на экранах с какой-то проницательной мыслью либо же объявлением к горожанам, мы видим его сидящего в кресле, расслабленного, с сигаретой в руках. Райан не выглядит доминирующим или же всевидящим, неоспоримым авторитетом, довлеющим над реципиентом как над своей религиозной паствой. Вместо того чтобы подчинять человека своей воле, он задаёт ему наводящие вопросы, ведёт диалог. Райан словно спрашивает волнующим тоном, словами Эйнштейна: «Неужели прошло то время, когда умственная свобода учёного, независимость его исследований могли освещать и обогащать жизнь людей, неужели в слепом искании научной истины он забыл свою человеческую ответственность перед людьми и своё достоинство?». Этим старина Эндрю и подкупал в первых частях. Когда ты вроде бы согласен с ним (во всяком случае, лично я), но вынужден, переступая через «не могу» вступать с ним в открытую конфронтацию. Впрочем, почему подкупал? Он и на этот раз продолжает этим активно промышлять, как истинный харизматик и идеолог. Его имидж напоминает американского журналиста и телеведущего времён маккартизма Эдварда Марроуиз CBSNews и его коронным «Доброй ночи и удачи». В 2005 году Джордж Клуни снял отличный фильм про Марроу с точно таким же названием. Тем же часом, Райан остался всё тем же Авиатором, прототипом к которому в первую очередь служил экстравагантный филантроп-миллиардер и инженер-конструктор Говард Хьюз, о котором я уже успел упомянуть выше. Сама же внешность и тембр голоса основателя Восторга, что очевидно, основывается на актёре экстра-А класса, извечно снимавшегося в фильмах категории B, и за счёт чего и получившего свою славу, Винсента Прайса. Такой же малость гнусавый голос, те же пафосные замашки и манеры, некий скрытый аристократизм во взгляде. Райан образно и идейно, своей философией и богоборческим запалом, схож с персонажами произведений французского классика научной фантастики Жюля Верна: Капитаном Немо и Робуром-Завоевателем. Эти горящие идеей глаза, воодушевляющий пыл! Не зря Робура в экранизации 61 года пригласили играть именно, что Винсента Прайса. На счёт Немо, то Райан, прямо, как и капитан Наутилуса, разочаровавшись в мире людей поверхности уходит под воду, откуда всё и началось. Однако, что будет если задумка этого одержимого идеей Капитана Ахава со временем станет мельчать в его же глазах, подобно суше в окуляре подзорной трубы. Тут мы и подходим к одной из центральных тем сценария. В ходе сюжета игрок услышит четыре монолога от трёх главных действующих лиц. Об одном, а именно Салливана мы уже поговорили. Монологи же Райана и Лео нам ещё предстоит обсудить в дальнейшем. Да, вот так простодушно я признаюсь, что похитит этот достаточно прямолинейный и изрядно громкий приём у Айн Рэнд с её двумя монологами Эллсворта Тухи и Говарда Рорка из романа «Источник». Однако в отличии от Рэнд монологи моих героев не входят в конфронтацию, очевидный конфликт, патетично очерченный сценой в суде, а скажем так, дополняют или просто следуют друг за другом. Монолог Салливана только начинает и расставляет все фигуры на шахматной доске в исходное положение, перед тем как всё, и буквально, и фигурально, взорвалось в монологе Райана. Салливан описывает своего босса точно от того исходит мессианское свечение. Но как мы знаем, чем ярче свет, тем длиннее тень. Так что же скрывается в этой тени? На это я и попытаюсь дать ответ. Не обещаю того, что он будет так прост или же ясен, но постараюсь сделать всё что в моих силах, или точнее мыслях. Раскручивая спираль истории Райана, я всё снова и снова возвращаюсь к одной из центральных, излюбленных мной, тем оригинала – фанатизму и утопизму. Тот монолог, что прозвучал в игре, стал поворотным пунктом, решающей развилкой для истории Восторга. Именно с него следует отсчитывать начало конца города-утопии. Анализируя сперва персонажа Левина, а затем и персонажа коего я апробировал в своё творчество, я прихожу к пониманию авторства как такового, Бога и его творения. Я долгое время не мог понять, зачем, почему Кен Левин убил Элизабет и закольцевал всю историю на начале самого первого BioShock. Меня как игрока, как реципиента раздражала невозможность повлиять на исход событий, эта резкость, расчётливость и жестокость автора по отношению к творениям, которых я полюбил. И только сейчас я понял, в чём здесь суть? Мы все, как и главный герой «Баллады Редингской тюрьмы» желаем смерти предмету своей любви, мы как авторы заканчиваем произведения с желанием никогда их больше не продолжать, убить, но убить на своих условиях, по своим правилам. Своевольно, тиранически прервать жизнь того, что мы любим таким какое оно есть в этот исключительный момент его жизни. Забальзамировать мгновение. Подобно тому как Левин убил BioShock в конце Burial at Sea 2, Райан и начинает неотвратимый процесс самоуничтожения своего города. Этот мнительный гигант, гуманист мизантроп, мечтательный титан видя разлад мечты с явью, разочаровываясь во всём что он сотворил собственными руками, на минуту припускает ранее невозможное – он допускает то, что Восторга, когда может и не стать. Город падёт и вместе с ним и он, как его единоличный автор. Сама мысль об этом запускает процесс самоисполняющегося пророчества, рока, фатума, который будет преследовать Эндрю, как самоедствующая тень, до последних часов его жизни. Теперь ничто не отсрочит конца этого великого спектакля, являющегося игрой ума, в которой руки могут лишь помогать. Ведь что же было бы – не произойди в Восторге Гражданской войны? Да ничего, город продолжал бы таить на глазах, как мороженное в вафельном стаканчике под летним солнцем. В нём появился бы бюрократический аппарат, свод законов, муниципальная полиция, налоги, гос. учреждения и из города-мечты, сияющего ночными огнями Эльдорадо, Сьерра-Мадре неведомой древней цивилизации горделивых атлантов, Восторг превратился в обыкновенную мировую столицу, а то и ещё хуже. Люди, надсмехающиеся, измывающиеся над тем, что сама идея такой утопии не должна была воплотится, что всё это глупые либертарианские, объективистские и элитарные фантазии, являются обыкновенными костными умственными кастратами, евнухами собственного ума и предрассудков. Они без конца и края воют про ценность человеческой жизни, про не гуманность и бесчеловечность таких социальных экспериментов забывая о том, что они первыми готовы бросит в жернова истории миллионами людей ради того, чтобы их телами заткнуть червоточину, открывающуюся прямо в Ад. Они предлагают традиции, проверенные методы, компромиссы. Но я не потерплю этих, так званых, компромиссов. Они говорят о том, что мы, утописты, фантазёры, мечтатели, сами себя погубим, они клеймят нас тавром «это утопия, такое невозможно!». Но им не понять, насколько же в нас живо стремление к истине, к идеалу. Именно такие утопические проекты и создали мир, в котором мы живём сейчас. Скажи самому обыкновенному крестьянину из Прованса 17 века, что в будущем он получит право выбирать правителя страны, не будет принадлежать феодалу и станет называть себя неким «французом», он ответит вам вопросом: «Ты из каких земель, сынок?». И снова же. как я писал ранее, мы все фанатики. Кто-то фанатик идеи равенства, кто-то, как я, фанатик идеи личной свободы, а кто-то, как например эти самые антиутописты-консерваторы, фанатик антифанатизма. Эти идеалы не достижимы, их невозможно предварить в жизнь, ибо такова их изначальная природа. Любая попытка достичь «этого самого» приведёт к тому, что мы сами себя съедим, наша свобода будет препятствовать самой себе. Фанатизм, как и всегда станет в конечном итоге противоречить той самой идеологии, на службе у которой он находится. Однако мы живы пока мы движемся, пока мы боремся, пока мы страдаем. Лучник пускает стрелу выше, дабы попасть точно в цель, таков закон стремления к идеалу, закон спонтанного, хаотичного хода истории. Замахиваться меньше чем на утопию в высшей степени глупо и бездарно. И вновь, и вновь мы будем разбивать свой лоб в кровь об потолок, пока не пробьём его и не обнаружим ещё множество таких же, как и эта преград. Такова трагедия нашей жизни, трагедия нашего существования, обёрнутая в космогонический беспрерывный поток времени. И даже те самые скептики, реакционеры находят своё место в истории, выполняя поставленные перед ними задачи амортизации. И Райан принимает свою трагическую судьбу, свою роль в этом спектакле. Отнюдь при этом не завидную и нисколько не счастливую. В этом и различие между Райаном и Лео. Если один принимает неотвратимую долю поверженного богоборца, то другой бежит, куда глаза глядят, лишь бы только скрыться от последствий своих необдуманных действий, ошибок прошлого. Такова мораль трагическая и мораль плебейская, как их охарактеризовал Освальд Шпенглер в своём титаническом труда «Закат Западного мира». Трагик принимает своё предназначение, смиряется с пророчеством. Райан заслуживает уважения как антагонист или же просто второстепенный персонаж, только по факту того, что у него есть принципы и он их придерживался до поры до времени. Это трудно сформулировать и вразумить, но своей беспринципностью, впадением в фанатизм, старина Эндрю по своей сути создал петлю, где его временное предательство своих идеалов, послужило более высшей цели, маленьким эпизодом спектакля, который повилял на целостность всей постановки. Он самостоятельно припустил уничтожение Восторга, и пытаясь уберечь город от такой незавидной судьбы, объявляя охоту на Фонтйена, привёл своё дитя к смертному одру. Припомните, как он сжёг свой частный лес только для того, чтобы он не достался правительству США. В этом и вся его суть! Если кого и можно винить в этом, то исключительно Райана. Он знал, что так произойдёт, что всё так кончится. Потому он взял весь символический удар на себя. Пускай это лучше будет он, чем его враги Фонтейн, Лэмб или кто-нибудь другой. Такая суицидальная преданность своим принципам не может не восхищать. Стремление Райана к идеалу и мучительная невозможность привести его в жизнь растравляет старые болезненные раны. Это видно даже в архитектуре Восторга подражающей античности. Мы знаем античность как пору руин, мы в принципе воспринимаем Древнюю Грецию и Рим сквозь разбитые урны, расчленённые статуи и покорёженные колоны. Мы скорей полюбим античный торс, нежели цельную скульптуру, как проницательно заметил Шпенглер. Для нас есть два Рима, Рим – как Эдем, Золотой век Западной цивилизации, утраченный Рай, и Рим – как руины, как обломки этого земного Рая, которые мы по частям четно стараемся собрать воедино. Так и Восторг. История Восторга – это фанатичная попытка, идеалистическая копия падения Рима на новый манер. Ведь большую часть обаяния города из первой части, составляла не его архитектура, не его особый стиль, а то самое чувство заброшенности, которого в этом дополнении соответственно не будет хватать. От старости, древности развалин мы ощущаем себя чем-то таким малым и незначительным в этом микрокосме, мы чувствуем себя археологами на пороге великих открытий, того, что поставит нас из положения пылинки в один ряд с этими развалинами, внесёт нас в Пантеон, увековечит. Когда мы прикасаемся к чем-то такому мы загораемся желанием отобразить, повторить, возобновить былое. Потому Райан в монологе и говорил, о том, что погибель Восторга повлечёт за собой шквал насмешек и танцующих на костях выдающихся умов скептиков и «реалистов», но в то же время урок Восторга послужит вдохновением для будущего человечества на прогресс, на усовершенствование знаний. Ведь именно так история и устроена. Она не имеет никакой направленности кроме той которую мы сами ей выдумываем. Тезис – антитезис – синтез. Да, диалектика Гегеля очень схематична и до скрежета в зубах рациональна, но приблизительно так и работает эволюция, научно-технический прогресс. История, которая безостановочно перемалывает, селекционирует и оживляет минувшее только для того, чтобы вновь его убить. Посему Восторг будет воспет в песнях, в томах научных трудов, когда люди откроют эту футуристическую Атлантиду, со всеми её перешагнувшими десятилетия достижениями в сфере науки и легендарными сокровищами. Для людей будущего это будет нечто таинственное, неизведанное, доселе загадочное. Они откроют для себя новый мир. Это воплощение тех мыслей, в которых мы задаёмся вопросом, а что же будет с результатом, продуктом нашей жизнедеятельности, культуры, уклада, «бодрствования», как это прозвал Шпенглер, в случае если их через миллионы лет спустя раскопают пришельцы или наши с вами потомки. Они окажутся на всё тех же условиях, что и мы, откапывая древние захоронения скифов или останки цивилизации Майя. Вот ответ на вопрос, почему нам так нравится смотреть на мир после апокалипсиса, на выжженную солнцем пустыню на месте нашей потерпевшей крушение цивилизации. Мы входим в положение бога судящего, мы отстраняемся от привычного течения времени и в силах осмыслить весь наш исторический путь целиком. Исходя из этого я делаю вывод, что именно Гражданская война спасла мечту Восторга, та застыла в своей чистоте, в своей идее, подобно бессмертному памятнику тому, на что способен человек, памятнику высоте человеческой гордыни и полёту творческой души, посмевшему пойти против всего света, и даже уйдя из него лишь по своей собственной воле. Таков он волюнтаризм эгоманьяка. Город, который на долгие десятилетия вперёд останется в состоянии незавершённого праздника Нового года. От того, Райан, как и его город Восторг будет вечен. Бросив вызов Богу, морали, универсальному мерилу, он создал то, что возвысило его над миром смертных и ввело в Пантеон богов и героев. Он наконец нашёл своё место в Олимпе. Этот неукротимый фаустовский дух жаждет истины, жаждет идеала. Постоянно размышляющий, борющийся с сомнениями, горделивый и деспотичный. Он готов умереть, но не сдаться живьём. В словах Сатаны Мильтона воплощена вся суть Западной цивилизации, её гордыня, стремление быть первой среди первых. Посему она так привлекательна, так романтична. Эта сладкая романтизация фатализма, фаустовского духа, обращающегося к рациональной науке вопреки воле божией. Само вмешательство учёных Восторга в генетику человека наталкивает на мысль о байроновском сатанизме, декадентском дарвинистском демонизме происходящего в этом месте. Восторг бросил вызов богам и, как и любой другой мифический герой, познал кару за свою самоуверенность и гордыню. Я бы сравнил Эндрю Райана с Беллорофонтом оседлавшем Пегаса и убившем змееподобную Химеру, но на склоне лет возомнившим себя равным олимпийцам и покаранным ими, трагическим обрушением на землю со своего несущегося по небу подобно молнии скакуна. Это богоборчество, стремление доказать кому-то что-либо у нас в крови. Мы, казалось бы, научены назидательными мифами и тёмными веками, но ведь человечество не остановится не перед чем, на пути к своей цели, полному покорению и познанию вселенной. Расширить свою зону влияния до пределов, завоевать, а потом уже познать, дойти до сути. Мы либо останемся одни в этом холодном космосе, поглотив его, либо же умрём со славой в умах других. Ведь даже та самая форма общения, монолог, к коему я прибегаю в сценарии, это желание персонажей навязать свою волю, выдавить собеседника из разговора. Оттого я и считаю, что в споре ничего не рождается кроме самого спора. Мы агрессивный вид, мы не можем гармонично сосуществовать, нам обязательно надо устроить мир так как мы его хотим видеть. Нет никакого консенсуса, нет никаких компромиссов. Побеждает либо один, либо другой. То, как мы сперва уничтожали на уровне племён другие субэтносы, внедрив их генетический код в свой, мы продолжили делать с выдуманными Марксом классами. Жизнь – это эгоизм, эго с претензией на вселенную. Не зря же говорят – какой у тебя широкий внутренний мир! Восторг – это воплощение мира Райана, то каким он хочет его видеть. Ему не нужна альтернативная точка зрения, впрочем, как и его соперникам вроде Лэмб или паразитам с поверхности. Центристы изображают плюрализм исключительно в корыстных целях, ибо в общественном сознании этот жест пользуется доброй славой. Не обманывайте себя. Как и в фильме «Горец»: «Останется только один!». Важно лишь, кто этот один? Нацист, коммунист, религиозный фанатик, или же, что более предпочтительно, разумеется, пламенный либерал, сдержанный консерватор или мечтательный визионер. Выходя из этого Салливан и, назвал Восторг Афиной Палладой, вышедшей из головы Зевса – Райана. Это его мир, и он волен им распоряжаться, как ему заблагорассудится. Город и его создатель симбиотически связаны на уровне идей, заложенных в сам камень, в сам фундамент подводного Метрополиса. Райан не желает видеть в людях никого кроме себя. Райан закрылся сам в себе, погрузился в своё аморфное эго. Он забрался на вершину мира, сотворённого им во имя себя, и погрузился в мнительную рефлексию, уединился на манер Демона, сидящего на утёсе, из рассказа Эдгара Аллана По «Тишина». Наша свобода – это лишь свобода нас самих, нет никакой свободы народов и масс, нет никаких Моисеев и Пророков Мухамедов, одарить толпу абстрактной «свободой от». Индивидуальная свобода – это клетка, задекорированная с учётом наших личных предпочтений в интерьере. У кого-то она побольше, у кого-то она поменьше. Но мы все, не в зависимости от широты взглядов, узники в этих иллюзорных, добровольных темницах. Райан – это поистине самая эгоцентричная персона в истории видеоигр. Впрочем, он сам об этом открыто и заявляет в своей философии. Вместе с тем, он персонаж безгранично трагический. Одинокий, покинутый всеми, ненавидимый всеми и вся, спускающийся в ад своего сознания безумец. И этим он восхищает меня! Нет, мне не интересны эти ваши хорошие парни с непременными «они жили долго и счастливо»! Мне плевать на всех этих честных работяг и порядочных трудяг из социалистических брошюр Джона Стейнбека, Эптона Синклера и Джека Лондона. Я хочу видеть жизнь такой какая она есть, но не в виде скучной, физиологической повести о нормальности и адекватности, невзгодах и тягостях жизни простого американца. Я жажду безумия и безумцев, амбиций и сокрушительных поражений на пути к ним. Триумфальных побед в покорении этого мира, и трагических утрат веры во всё это. Именно тут, я вхожу в противоречие и с Рэнд, и с её критиками. Да, эта необразованная в плане философии и неграмотная технически женщина с отталкивающей внешностью, предельно идеализирует своих героев, но почему же я должен отказываться от них, разочаровываться в них только из-за их прегрешений и провалов. Да, Атланты, сверхлюди, выдающиеся личности и гении своего века не всегда бывают пристойными и достойными, того в каких словах о них говорят. Сальвадор Дали писал гениальные картины, но при этом был жалким подкаблучником своей жены Галлы, Хемингуэй выдавал на-гора романы о искренней, светлой, интимной любви, при этом не гнушаясь постоянным изменам во всех трёх браках, с бастардами от этого на стороне. А сколько художников и писателей умерло от сифилиса и других бесчисленных подарков богини Венеры. Не все мы соответствуем своим же эталонам и идеалам, принципам и жизненным философиям. Совершенно верно, мы не идеальны, но от того, что Геракл убил в порыве гнева свою собственную семью, он не перестал быть для нас мифическим героем. Иначе и быть не могло, историю вершат безумцы, визионеры, неудачники и негодяи. Но у каждого из них есть чему поучится. Тот же Уинстон Черчилль был воинствующим западным колонизатором и плоть от плоти, кровь от крови консерватором, сшитым из материи платья императрицы Виктории, но этот человек при всех своих ещё и личных недостатках, и порой фатальных неудачах, спас Великобританию от агрессивного механизированного германского зверя, двигавшегося на Запад. Я здесь не призываю оправдывать Муссолини, Мао Цзэдуна или Иосифа, мать его, Сталина. Эти ребята как раз на удивление, хорошо держались и были просто воплощением библейских строк про святую простоту снаружи и чистоту внутри. Гитлер даже был вегетарианцем и любил собак, а ведь сколько горя успел натворить. Правильно, такие люди как Райан ошибаются, спотыкаются, становятся причиной катастроф и людских трагедий, но им велено писать историю, они будущее, а не все эти порядочные семьянины, партийные пролетарии и скучные мещанские буржуа. И всё-таки, смотря на историю Райана свысока, как на завершённое, самодостаточное произведение искусства, понимаешь, что мультимиллионер Дон Кихот остался всё тем же Джоном Хаммондом из «Парка Юрского Периода», либо же если вы желаете обратится к классике – Йо Фредерсеном, строгим, но в тот же час колеблющимся, правителем футуристического города будущего из картины Фрица Ланга «Метрополис», терпящим кризис веры и лишающимся последней надежды на спасение своего нерукотворного чада, мечты всей своей жизни. Есть два представления Говарда Хьюза в искусстве, один – это оптимистичный Железный Человек, Тони Старк, или же Бэтмен, Брюс Уэйн, герой, находящий в борьбе со злом цель своего существования, другой – это трагичный романтик, русский иммигрант Эндрю Райан. Райан – Гражданин Кейн, на всегда оставшийся один на один с собой, в своём титаническом, но от того и бесконечно пустом, замке Ксанаду, с веранды которого весь мир видится у тебя на мази. Страх Гражданина Кейна, этого великого человека, забившегося в свою просторную раковину, в том, что ему больше нечего желать от жизни. Ты достиг всего, весь мир у твоих ног. Все вершины покорны тебе, а самые глубокие пучины мирового океана, буквально, изведаны. Как любят выражаться неумеренные в своём пафосе люди: «Когда ты рождаешься, то ты плачешь, а мир смеётся, но цель жизни в том, чтобы, умирая, с твоих уст не сходила улыбка, а весь мир плакал по тебе». Так вот, Райан чувствует, насколько же этот мир холоден к нему, он чувствует то, как кровавый снег из писем, переполненных слепым народным гневом, сыплется и сыплется на его голову. А его жизнь безупречна как снежинка, такая уникальная, такая прекрасная, и в то же время, такая холодная и апатичная. Мир не мил больше ему, ежели вообще когда-либо был. Это подлое ощущение, что вся проделанная тобой работа была напрасна. Как и в романе Томаса Манна «Волшебная гора», идеальные во всём кристаллики снега неотразимы, однако они не живы, они мертвы, идеал всегда мёртв, кристально чист, бледен и холоден. Остаётся лишь найти вне жизни выражение страсти к жизни, то бишь конец всему, конец Восторгу, конец Райану. Вот куда заводят мечты и грёзы. Anywhereoutoftheworld.

Леонард Ларс (Leonard Lars)

Вот и подходит к концу, наша с вами рассказ, точнее будет сказать моя исповедь. В разделе посвящённому Лео, я постараюсь расставить все точки над «i», и окончательно попрощаться с BioShockна века, пока «вечное возвращение» не выбросит меня из того же потерпевшего крушение самолёта, в близи злополучного маяка, на котором всё это и началось. Говоря от души, дабы понять психологию, мотивацию, скрытый смысл, засевший в застенках души Ларса, первой модели, остаётся лишь собрать воедино разбросанные ранее темы и мотивы, бережно вложенные мной в других героев сей эпопеи. Во многом, предыстория первой личности протагониста оригинального BioShock Infinite 2, тесно сплетается с судьбой и предысторией, показанного здесь, города, послужившего местом действия, сценой для развернувшейся драмы достойной пера Гомера. Шучу конечно. Мои потуги в написании сценариев смешны и неуклюжи, в сравнении с классикой. Они лишь постмодернистские, или может уже метомодернистские, – я ж не знаю, как быстро меняется мода, – фанфикшены, как бы мне не хотелось того признавать, с уклоном в саморефлексию и самоанализ. Какие бы слова я не подбирал, для того чтобы отстранится от своих персонажей, все они – это всё же я. Я мог бы пафосно парировать слова о том, что каждый персонаж говорит моими словами и в каждом из них виден я, процитировав Флобера: «Мадам Бовари – это я», я, к своему собственному сожалению, прекрасно понимаю, объективность подобной критики и свой полный эгоцентризм, и нарциссическую манеру юморить, лишь прикрывая этим свои слабые стороны, которых целый я. Что ж, в какой раз я уже пишу это грёбаное «что ж», словно мой словесный запас обеднел и расточился на подростковые фантазии и дружеские переписки. Подводя итоги, центральной сюжетной аркой Лео, я подвожу итоги и под этим огромным периодом в своей жизни, длинной в 6 лет. Разницу во взглядах и стиле вы можете заметить, обратившись к анализу самого первого сценария. А дело тут, в главном источнике вдохновения для меня на момент написания сего творения, неоднократно упомянутом в самом произведении. Все дороги ведут в Франкфурт-на-Майне, к нашему дорогому и уважаемому Иоганну Вольфгангу фон Гёте и произведению всей его жизни «Фауст». Да, Лео – это доктор Фауст. Не такой учёный, не такой интеллигентный, не такой поэтичный, не такой возвышенный, более низменный, более маргинальный, более вульгарный, но как не крути это он. Что, не удивлены? Согласен, ход изъезженный, ход избитый, однако я наполняю его, в смеси с учением вдохновителя национал-социализма Освальда Шпенглера, новым смыслом, значением в мире интерактивного искусства. Сперва мне наверняка, для лучшего вашего понимания, придётся объяснить саму концепцию Шпенглера, изложенную в прекрасном по-настоящему научном труде «Закат Западного мира». Суть там состояла в том, что к Западной цивилизации неукоснительно направляется старуха с косой. Я умею удивлять, не правда ли? Идея не нова, идея не оправдала себя, как вы сами знаете. У сей трагедии нашего цивилизованного мира есть множество факторов, я же постараюсь объяснить только ключевые. Сперва, надо понять, что Шпенглер отнюдь не был европоцентризмом. Он, среди прочих выделял, несколько базовых, столповых культур: арабскую, индийскую, китайскую, античную и западную. Заметьте, античная и Западная разделены, вопреки словами про то, что «все мы греки». Шпенглер считал, что Запад, лучше всего выраженный в германских народах (куда ж без этого), которые как варвары лишь поклоняются античной красоте и величию, эксплуатирует и подражает Греции и Риму, что выражается в том, самом культе древности и развалин, вышеупомянутом. Уже из этого сумрачный немецкий гений сего лысого энциклопедиста выводил обречённость Запада. Также, Шпенглер проводил линию разграничения между культурой и цивилизацией. По его мнению, культура – нечто динамически развивающееся, модернизирующееся и изменяющееся, цивилизация же всё цементирует, бетонирует, механизирует и превращает в те самые развалины мировых столиц, реликвии будущего. Цивилизация – это ангедония в камне, то, когда всего настолько много, что оно просто заваливает тебя с головы до ног. Это, собственно, и произошло с античностью, с сатирически описанным Петронием Римом. Произведения культуры становятся штамповкой, и даже когда они нарочито выпячивают свою анти-коммерциализировать. Жизнь людей превращается в машину для жизни. Свет освищет ночь, отношения между людьми поддаются простой каузальной логике, последовательности, детерминированности, созданной человеческим умом. Замечу, детерминизм и мрачный тёмный рок Шпенглера имеют фундаментальные для понимания концепции различия. Всё в этом мире подчиняется механическому движению, гедонистической имитации жизни, рационализму и утилитаризму. Помимо всего прочего, Шпенглер замечает следы тлена и в экономике и устройства нашей жизни. Для него, предвестниками цивилизации являются научно-технические революции, социальный прогресс и власть буржуазии. Либерализм выкорчевал класс крестьянина из земли, вместе с его корнями. Шпенглер говорит о том, что, переводя экономику на индустриальный лад, человечество разрушает фундамент под старой доброй блюстительницей обычаев и традиций– сословной аристократией, под властью крови, властью традиций, делегируя все полномочия пустым деньгам, облигациям и акциям, классу буржуа и классу партийных пролетариев. Подобный конфликт мы могли наблюдать в прошлом моём сценарии, где реакционный Артур Клиффорд, декадентский представитель отмершего аристократического рода, противостоял проводникам воли прогрессивно настроенного большого капитала, в лице Иеремии Финка, Винсенту (и Леонарду). Когда же отмирают традиции, тогда отмирает и характер расы, нации, союза крови и почвы. Шпенглер исходит из того, что мир вокруг нас порабощается ползущим единообразием, неважно, то коммунистическое либо же капиталистическое единообразие. Города стают интернациональными, от того и обезличенными. Кстати, о городах! Они по мнению Освальда так же являются продуктом цивилизации, в чём он наследует философскую мысль немецкого просветителя Гердера. Мегаполисы – Зиккураты, в которых властвует толпа и её руководители: фабриканты, мануфактурщики и крупный капитал. В общем, Шпенглер писал о том, как из человека вынимается душа, он лишается сознания микрокосма, в котором он существует, у простого мужика, работающего на земле, выбивают почву из-под ног. Смерть религии и замена её неустойчивый идеологией также входит в этот длинный список мрачных предсказаний сумрачного гения с лысой головой. Спасание же, финальный бой, Шпенглер видит в грандиозном сражении двух ценностных полушарий – крови и денег, порядочных, подкреплённых долгими веками традиций, семьями и пустотелыми жестянками на службе у капитала. Как сами без труда можете догадаться, апогеем этой битвы стала Вторая мировая война. Когда союз почвы и крови (Третий Рейх) сражался с механизированными, бездушными лакеями капитала (Союзники и Коминтерн). При чём, Коминтерн по теории альт-райтов и любителей третьего пути, является порождением некоего мирового еврейского заговора, призванного разрушать страны с традиционным укладом и убирать неугодных капиталу конкурентов. Я много схожего бреда про спонсированного английскими и американскими банкирами Ленина слышал от поехавших крышей российских монархистов. Конечно же, Шпенглер один из них, из этих фашистов. Не буду отрицать, что он высказал много умных и порой убедительных доводов в защиту своих взглядов, и в конечном итоге разочаровался в НСДАП и Гитлере, открестившись от них. Тем не менее, отрицать того, что Шпенглер во многом вдохновил гитлеровцев и фашистов, невозможно. Он не просто поддержал их, ситуативно примкнув к ним, он стал идейным проводником. Ведь именно в его книге, в заключительной главе говорилось про некий особый немецкий традиционный социализм, который обязан прийти на смену диктатуре буржуазии. Это о нём Гитлер говорил, объясняя идеологию своей партии и громя марксистских социалистов и коммунистов. При всём при этом, Шпенглер не был расистом или шовинистом. Как я уже упомянул, он был в оппозиции к европоцентризму. Он восхищался Индией, Китаем, исламским Ближним Востоком. По идее и сами нацисты не были такими уж ксенофобами. Оттуда и свастика, и множество коллаборационистов из английских и французских колоний на службе у Рейха. Припомните хотя бы «дружеское письмо» Ганди к Гитлеру и то, что до сих пор в арабских государствах Гитлера считают выдающимся борцом с западным империализмом. Да, да, нацисты противопоставляли, точно так же, как и Шпенглер, себя империалистам. Они казались благородными союзниками национальных движений в странах-колониях захватнического Запада эксплуататоров. К тому же, идея об отдельном еврейском государстве, после «вычищения» и изгнания европейских евреев в ходе Холокоста, тоже ходила в кулуарах руководителей Нацистской Германии. Шпенглер разочаровался в нацистах, потому, как и любые другие коллективистские идеологии, эта очень скоро приходит в негодность и искажается короткими красочными лозунгами перед миллионной толпой. Либерализм, идея кою пестовали гуманисты и просветители 18-19 века резко перестала быть актуальна, нужна, интересна кому-либо в начале 20 века. Кто как Горький либо же Бернард Шоу взяли лево-руля, а кто как Шпенглер, Хайдеггер, Гамсун, Эзра Паунд и прочие Селины кинулись в заражённую коричневой чумой толпу. Они просто-напросто решили, что лучше утопится в фашистском океане, нежили либерально-консервативной дождевой луже на улице Лондона. Ведь либерализм – это власть быдла, возможно не толпы, но людей, руководимых низменными инстинктами, мелочных, мещанских, ограниченных, бесчисленно единообразных. Правда ни нового дворянства из партийной номенклатуры Совдепии, ни модерного баронства из партийной верхушки Германии обезумевшего маньяка, не вышло. Гитлер, как и Ленин, или же как метко прозвал его Адольф, «наследник примитивных монгольских традиций Чингисхана» Сталин, привели во власть то же самое быдло. Не оправдались мечты, всех этих Бертольдов Брехтов, Андре Бретонов, Теодоров Драйзеров, вместе с теми же Шпенглерами, Жанами Кокто и Гамсунами. Однако, что же на счёт тёмной лошадки, на которую все побоялись поставить и все от того прогорели – пути свободы и демократии. Так ли был далёк от истины Шпенглер? Возможно, так и есть, далёк. Но что, если взять его концепцию, высосать из пространства её весь кислород и поместить на дно Атлантического океана. Верно, Восторг, как я выше уже говорил, проходит ускоренный курс этой самой цивилизации, призванной в один момент, обрушится, посыпаться, быть разобранной подобно языческому капищу на дрова для печей в домах членов культа, разуверившихся в своего идола. Вот в чём ницшеанские «Сумерки идолов», в эти божества, в ту же «Великую цепь», вред паразитов и их идеологий, просветительский прогресс и самого Эндрю Райана, и его идеал личностно свободного Атланта, не взирающего ни на что и ни на кого. Тем чудесна серия игр BioShock, что здесь дело не столько в идее объективизма, а в неком более глубоком, философском подтексте, психологии персонажей общей символике. BioShock Infinite 2: Burial at Sea 3 – это не игра про объективизм или в принципе идеологии, это игра про энтропию. Блуждая по Восторгу, игрок должен чувствовать себя на подступах к чему-то масштабному, катастрофе, апокалипсису, концу света. Тому самому концу света декадента конца 19 века. Все эти «Сатириконы» Петрония, «Портреты Дориана Грея» Уайлда, «Сады пыток» Мирбо, «Наоборот» Гюсманса, да даже джазово-меланхоличные произведения Фицджеральда – всё это материал для отображения сплава эпох, призванного проиллюстрировать, наглядно показать то, как живут люди в преддверии великой трагедии. Это что-то вроде, того, если бы тебе в фильме катастрофе сперва показывали саму катастрофу и уж затем жизнь людей до неё. Всё повествование, как и в дополнениях к прошлой игре с аналогичным наименованием, чувствуется иначе, от того, что ты знаешь, как умрут эти персонажи, что с ними произойдёт. Ощущается тяжесть тёмной руки рока со вздутыми венами плетущей нити судеб героев. Всё уже заведомо предрешено, ты никак не можешь повлиять на это. Тем шокирующее осознавать то, что твои действия как игрока и послужили катализатором событий, приведших к краху мечты Восторга. В «будущих» частях исследуя город, ты натурально «переживаешь историю» как бы это назвал немецкий философ Вальтер Беньямин в своём труде «О понятии истории». Ты натурально проживаешь эту историю, настоящую материальную историю мира в котором живёшь. Осознаёшь её. В этом сила, душа, как её называют, вещей, улиц городов, исторических мест. Но ещё удивительнее осознавать, как люди древности, воспринимали историю людей ещё дальней древности. История превращается в хаотичное наслоение трактовок, мнений, мыслей, слоёный пирог или салат из идей. Вот, к примеру Серебряный век русской поэзии восхищался в начале 20 века Ренессансом. Поэты постоянно обращались к центральному персонажу Ренессанса, отнюдь не итальянской, но англо-датской культуры Возрождения, Гамлету, видя в этом сложном характере человека – идеал. Но в другое время, чуть позже. Русскоязычный еврей из Польши, поэт Осип Мандельштам возносил в своих стихах Средневековье, как лучшую из эпох, век благородства и чести, крови и стали, и это, представьте, во времена Красного террора в СССР, от которого поэт и сам пострадал – летально. Точно так и Восторг, четно пытающийся копировать, имитировать как та самая шпенглеровская цивилизация – то античность с её эллинизмом и язычеством, то уже прошедшую эпоху джаза и золотых светских мальчиков на дорогущих автомобилях. Восторг – это аномальное место, застрявшее в нескольких временных потоках параллельно. Культура по Шпенглеру изобретает новые формы, новые стили, новые направления – романская архитектура, готика, барокко, византизм. А что же случается в 20 веке, а то и раньше? Копирование, повторение, возобновление, мода, эклектика – слова, крепко вошедшие в наш речевой оборот. Тот самый ар-деко, ведь дитё синтеза модернизма, неоклассицизма (с его восхвалением античности) и строений Древнего Египта. Наш век ни может придумать ничего нового. За примером ходить далеко не стоит, сам сценарий, к которому я сейчас пишу комментарии. У нас даже появился такой термин как ретрофутруизм, то есть мы не придумываем нечто новое, а стилизуем, делаем стилизацию под представления о будущем людей из 10-х, 20-х, 30-х, 40-х, 50-х, 60-х, 70-х, 80-х и я уверен, что в скором времени появится и стилизация под 90-е, это лишь дело времени. При чём, сами эти «-тые» тоже брали рефрены из прошлого и использовали их по-своему. Восторг тщетно строит из себя античность, что выглядит одновременно и по-романтичному фаталистично, и до одури нелепо и безумно. Восторг сходит с ума в дионисийских оргиях организуемых такими фриками как Рита Бардо. Разум города спит, порождая на свет диковинные химеры человеческого воображения. Этот мир средоточие – греха и порока. Он катится по откосной к отжигающим пляску Вита в наркоманском угаре чертям. Но он по-прежнему продолжает восхищать своим романтическим пессимизмом и ностальгией по минувшему, новоприбывших геймеров. Упадническое настроение города сопутствует основным аркам центральных персонажей. Город – выражение их мыслей, переживаний, страхов, страданий и мук. Что же, вы спросите меня, с Лео? Чёртово «что же», будто нет других вводных слов. Судьба Лео открыто указывает на последствия того, что происходит с человеком, получившим не ограниченную свободу, и не знающему как поскорей от неё избавится, убежать от своего я, своего эго. Вот она, плебейская мораль. Он кричал на работников металлургии Восторга: «паразиты» – однако в конечном итоге сам оказался таким паразитом, кровопийцей высасывающим душу из людей. Город, окружающий протагониста, по сути своей, отражает его внутреннее самочувствие. Вся эта разжёванная и переваренная для беззубых младенцев информация и так уже была выложена на сверкающее блюдо, в сцене с бухим Букером и в предфинальном монологе. Главный герой с самого начала, ещё на приёме у Лэмб, обрисовал свою беду пунктирными линиями, на протяжении сюжета просто следуя им. С Лео происходит точно тоже самое, что и с Восторгом, что и со всем Западным миром. Он пресыщен, наполнен до предела снаружи различными чувствами, что в диалектической противоположности даёт полную внутреннюю опустошённость. Лео подобно Дон Жуану искал свежих ощущений, новых впечатлений, но в этом бескрайнем скитании нашёл лишь себя одного, посреди пустыни, именуемой – человеческая жизнь. Все воспринимают историю Доктора Фауста, как притчу о человеческом познании мира. Сперва герой начинает свой путь с вполне позитивистского, рационального, протестантского видения мира. Затем он заключает сделку с Дьяволом и пускается в дионисийский, сатанинский раздрай, познавая мирские радости жизни, подчиняясь силе иррациональных страстей. В конце же он отвергает оба эти пути, и приходит в лоно трансцендентального, не иррационального, но более высокого, чего-то, что выше человеческого ума. Многие также вспомнят, что на окончании поэмы сказался перекос Гёте в сторону католицизма. Ведь в начале поэмы Бог представлялся патриархальной персоной, однако в конце на небеса Доктора Фауста принимают уже ангелы женского пола и сама Дева Мария. Я же, в свою очередь, воспринимаю этот шедевр мировой культуры, как пламенный памфлет против эвдемонизма, морально-этического учения, – ставящего за нравственный критерий стремление к личному счастью. Тут я и соприкасаюсь с работами Рэнд. Лео не верит в счастье, не верит в миг счастья, который продаёт ему Райан. Это всё иллюзия и блаж. У него есть всё, он получил то, чего хотел. Но ему не верится, ему недостаточно, и это ему также претит. Что-то вечно ускользает от него. Эта недостижимость идеала, эти танталовы муки. Вот, что поистине экзистенциально в моём сценарии. Лео сам говорит, что он не может больше руководствоваться своими желаниями, ему необходимо что-то большее, «путеводная звезда», тот кто бы его направил. Символика и структура истории сама об этом говорит. Он хочет, чтоб его вели, направляли, наделили смыслом его бытие. С символической и сценарной точки зрения у истории Лео и Фауста есть бесчисленное количество пересечений. Благо, я эти пересечения расположил намеренно, со знанием толка. Стоит вспомнить, злополучный договор с незнакомцем на поверхности, которым вполне мог оказаться тот же Фонтейн, отсылающий к договору, скреплённому кровью. Ведь отправляясь в Восторг, Лео, по идее, отказывается от прошлой жизни на поверхности. Он начинает новую жизнь тут, в Восторге. Роковая женщина Юки Ёсида, идеал красоты, равный Елене, в которую был влюблён Фауст во втором томе. Она всё также оказывается смертна, не вечна. А тюрьма, тюрьма с которой всё начинается и которой всё и заканчивается. Альфа и Омега, полный цикл самобичевания и саморазрушения, начало которое конец, и конец, который только начало. Как и в моей любимой сказке Экзюпери, пьяница (Лео) пьёт чтобы забыть, о том, что он пьёт, сам себя закапывая ещё глубже. Причина и следствие – это одно и тоже явление. Возврат к Лэмб и Персефоне показатель того, что Лео не состоялся как личность, он слаб, он немощен, он ищет поддержки и ходит кругами, потеряв свой путь, коего никогда и не было. Он боится неизвестности, неопределённости, нестабильности, ответственности за свои поступки. Лео побоялся такой настоящей свободы, коей обладал Восторг. Он пытался эмансипироваться от Лэмб, но вернулся к ней. Протагонист всё больше и больше углубляется в себя, занимается самоедством, начиная с обглоданного лишаем хвоста. Он закрывается подобно Райану во внутреннем мире неразрешимых противоречий, он не знает, чего ему ещё желать. Потому я одинаково люблю альбомы «The Downward Spiral» Nine Inch Nails и «St. Anger» Metallica. Все эти старомодные фанаты треш-метала, пускай сами зададутся вопросом, а каким должен был выйти альбом от трёх добившихся всего мужиков, сидящих на Царь-горе музыкальной индустрии и ни в какую не понимающих зачем им записывать новый альбом, когда они и так отработали на свою заслуженную пенсию? Альбом Metallica передаёт только злость на окружающий мир, за то, что он надоел тебе, наскучило и обрыдло решительно всё, включая твою жизнь. А на счёт, шедевра Резнора, то сама история Лео в DLC, история Восторга – это нисхождение по той самой спирали морального разложения. Твоя жизнь не нужна тебе, просыпается тяга к саморазрушению, тяга к смерти, тяга к деградации. Как и Джеку из «Бойцовского клуба», боль помогает прочувствовать свою значимость, телесность, бытие. Скука, усталость не от жизни, а существования – жизни на коробке автомата. Твоя судьба, казалось бы, прекрасна, всё хорошо, да всё отлично, как никогда и ни у кого! Но именно в такие моменты начинаешь искать какие-то изъяны, гнойные ямки, старые затянувшие раны и принимаешься с двойным упоением их расчёсывать до крови, обсиссивно поедать самого себя, винить себя во всём. Наслаждаешься чувством вины и тоски, как тот самый задумчивый Мефистофель, претворяющийся больным перед своими ведьмами. Лео воистину романтический герой декадент, из ряда Каина, Сатаны, Манфреда, не знающий до конца куда деть бренность своего существования, он не знает, как тот же Фауст, – чего он хочет от жизни, чего ему желать? Не имея собственной судьбы, он желает обладать, владеть кем-то (Иренка, Юки Ёсида).Тут уже включается известные слова из той же сказки Экзюпери: «хорошо там, где нас нет». Лео отправляется в Восторг по этой же причине – ему некуда деваться от себя самого. А теперь, представьте, целый город, населённый такими людьми, не знающими чего им хочется, вечно бегущих от себя, страдающих и мучающихся в агонии экстаза. Вот что охватывает Восторг – экзистенциальное одиночество, в ходе которого люди просто начинают съедать друг друга и сами себя. Не зря Салливан в одном из диалогов называет Восторг «банкой с пауками». Восторг сам себя пожирает, выгорает изнутри. Ведь не просто так я включил в повествование монолог Лео в баре, перед пьянкой с Букером. По сути своей, в нём я облёк все переживания кипящие в душе города в слова главного героя. Передавая свои эмоции, Лео выражает и общие для всех чувства горожан. Правильно, вы не ошиблись, я считаю, что Восторг всё-таки был наделён душой. Правда только вот душа у него тёмная была. Здесь ещё играет важную роль лейтмотив убийства любимого человека. С этого начинается вся история. Помимо очевидных фрейдистских аллюзий на сексуальную неудовлетворённость, заниженную самооценку, компенсацию сексуальной немощности за счёт насилия и права огненной силы, – такой себе брехтовский «эпичный театр», суд над всеми, кто тебя унижал в прежней жизни, – в сцене прерванного сексуального акта проскальзывает ниточка фаталистичной любви. Мы все убиваем то, что мы любим, то, что доставляет нам удовольствие, радует нас. Мы сами вгоняем себя в дантовский ад, ибо рай для нас слишком тесен и комфортен. Это близкое к суицидальному, желание убить объект своей искренней, чистой любви. Как и в поэме Уайльда, Мауриц убивает Аву, Райан убивает Восторг, Лео убивает Дженни, а затем стреляет в свой портрет, стирая своё сознание. Танатос, дьявольский Танатос. Не будем упускать и то, что вступительная сцена – прямая экранизация монолога рогоносца-мужа из «Таксиста», со Скорсезе и револьвером. Я вообще очень сильно вдохновлялся этим своим одним из любимых фильмов. Порно-кинотеатр, попадание в шею, приставание протагониста к кассирше – во всём этом видится Тревис Бикл и его экзистенциальные проблемы на фоне посттравматического синдрома и агонизирующего сплина, бегущего неоновыми улицами Нью-Йорка. Восторг был прекрасен, потому он обречён был самоуничтожится таким каким он и есть, застыть в камне, со всеми протечками, бедняками, светскими банкетами и балами маскарадами, дионисийским искусством и апполонической наукой, высотой человеческого индивидуалистического ума и низостью простых человеческих поступков, жадностью и жестокостью, подлостью и пафосом, лицемерием и титанизмом. Я его не порицаю и не разоблачаю, я принимаю это зло, так же как его принимает Кубрик в финале «Заводного апельсина». Стать Римом для будущих поколений. Смерть бальзамирует жизнь, замораживает её, очищает и освежает как на картине «Офелия» Милле. Вот он – настоящий трагизм истории, её неотвратимость и героичность. Единство ужасного и прекрасного, мужского и женского начал, разума и слепого чувства. Как я в оригинале и писал – если система больная, порочная и подгнившая, это только лишний раз доказывает, что она реальна, человечна. Яблоко, в котором завелись черви – натурально, яблоко, натёртое воском и здоровое на вид – фальшивый пластик либо ГМО. Пока на всё это взирает безмолвный синий океан, конечно же, символизирующий своей глубиной подсознание в психоанализе. Возвращаясь к проблеме свободы и несвободы, этих стержневых вопросов всей серии BioShock. Припоминается мысль Фомы Аквинского о том, будто бы свобода – это свобода от страстей, от себя самого, аскеза. Прямо как Элизабет в Башне-монументе. Но мы прекрасно знаем, о чём и говорил финал оригинала, что свободы как таковой, как объективного мерила не бывает. Если ты пытаешься лишится своих страстей, ты лишаешься своего «я», эго. Свобода – ощущение, общественный институт. Мы все замкнуты в своих башнях и тюрьмах подобно Элизабет и Лео, и только мы ступаем за границы темницы, мы оказываемся в ещё большей птичьей клетке. Это может длится вечно, искать полной свободы от всего бессмысленно, ибо сие потребует стирания своей личности, как с Элизабет и Лео в 4 измерении, в концовке оригинала. Как я ранее говорил, свободным можно быть и в клетке. Концовка оригинала в том и состояла, что герои всё равно остаются в заточении, просто они расширяют его до размеров одной вселенной. В то время как всемогущество, которым так соблазняли их Лютесы, по определению не свободно. Это несвобода другого порядка, ещё более ужасного, быть везде и во всём, быть Богом. Бог по словам того же Спинозы в первую очередь не свободен, ибо он есть мир и природа. Наибольшие свободолюбцы ласкают уши диктаторов говоря про ограниченную, ради безопасности, свободу, как например Кант. Но эти полумеры никогда не работали. Можно быть свободным для, но не от. И не важно кто тобой манипулирует. Принять синюю таблетку. Пускай, да будет так. В опоре на абстрактную метафизическую свободу воли была ошибка Рэнд. Что свобода воли, что детерминизм порождения одного рационального разума, христианской теологии. Я же верю только в хаос. Лучше быть не свободным, но самим собой, кто бы чего не говорил. На том и держался Восторг вместе с жизнью Лео. Просто кто-то перестал верить в эту мнимую свободу, предпочтя ей кандалы. Так происходило всегда с либеральной идеей, почитайте другого «Доктора Фаустуса», уже 20 века, Томаса Манна и убедитесь почему наши идеи – либералов, гуманистов, либертарианцев, объективистов, всегда будут оставаться в тени и низведены до уровня полнейшего маргинеса. Эта идея превратности, сладости, заманчивости зла выражена даже в музыкальном оформлении игр серии. Музыкальный авангардизм, отсылающий к работам австрийского композитора Альберта Шёнберга, прослывшего в годы аншлюса Австрии коллаборационистом, балансирует между безумием и гениальностью, где грани как таковой и нет. Ибо зло соблазнительно, а мы всегда будем безголовыми маргиналами, оплёванными и очернёнными. Я уже не верю, что когда-либо мир устроится так как я того желаю, я даже того не желаю, ибо тогда моя позиция обесценится, она станет общепринятой и потеряет свою индивидуальность, ценность, редкость, оппозиционность. Поэтому всегда приятнее смотреть на то, как Восторг рушится из-за человеческой глупости, то, как твои идеи терпят крах. Потому что это правда, потому что это выглядит намного более убедительней, чем счастливое и процветающее утопическое будущее, в которые мы уже окончательно разучились верить. Напомните мне хотя бы десяток произведений современной научной-фантастики, где бы нас как вид ожидало в будущем счастье и благополучие. Мы больше не видим свет в конце туннеля. Видите, даже я сам один из этих евнухов кастратов, чья фантазия неизбежно вливается в поток мрачных предсказаний на будущее. Единственное, что у нас остаётся – это наша позиция, наша персональная, индивидуальная позиция для себя. И удержим же мы её, не поддавшись на медовые уговоры времени, ни для кого, лишь для себя, дабы доказать своему эго, что ты не продажная крыса и чего-то ещё стоишь.

The End

This is the end Beautiful friend This is the end My only friend, the end It hurts to set you free But you'll never follow me The end of laughter and soft lies The end of nights we tried to die This is the end Вот наш сказ и подходит к концу. Я понимаю, что наделал много ошибок и заканчиваю, как-то неважно. В действительности, для меня сей сценарий исчерпался ещё в конце анализа к оригиналу. Это всё так, саморефлексия, арт-терапия и сбрасывание внутренней гнили в одну большую выгребную яму, называйте, как вам заблагорассудится. Как сами можете убедится, исход неутешительный. В конце есть маленькая сценка с романтической идиллией Винсента и Элизабет, она настолько наивная и простецкая, что трудно ей не проникнутся. Но, как по мне, так она символизирует, то, что Лео хоть и погиб, но частичка его личности в Винсенте все равно нашла покой и свой потерянный рай. Он примирился с древним образом рода, дубом под кроной которого герои отдыхают. Последний, маленький, ничтожный по размерам просвет любви и счастья, заставляющий жить дальше. Какой же всё-таки я наивный романтик. Я осознаю, что окончание отнюдь не солидное и не такое триумфальное как оригинал. Я окончательно исписался, моя чернильница пуста, а я сам слаб. Мне так всё это надоело. Пройдя такой путь, длиной в 5 лет, и смотря вниз с горы, которую ты взгромоздил из своей жизни, разочаруешься во всём, теряешь интерес, перегораешь и чувствуешь себя совершенно одиноким, на вершине мира, существующей только в твоей больной голове. Сперва ты используешь этот сценарий как контейнер для эмоциональных отходов, выплёскиваешь всю грусть и злобу, а потом он использует тебя, берёт в оборот. Ты отшлифуешь могильную плиту, которой тебя и накроют. Так оно и есть, такова она моя жизнь – горькие поминки авансом.