1906
Я вырос в Патерсоне, Нью-Джерси, в старых добрых Соединённых Штатах Америки. Вы могли знать об этом городе из ваших учебников истории Америки. Он был известен своей промышленностью задолго до того, как я родился, в 1901 году. В Патерсоне делали всё: у нас были знаменитые пивоварни, мы производили огнестрельное оружие, и мы являлись домом для знаменитого Городского Стадиона. Но когда я был ребёнком, мой город был известен во всём мире своим производством шёлковых тканей. Нас даже прозвали Шёлковым Городом. Мой папа любил говорить, что мы были «гладкими, как». Он никогда не заканчивал фразу, когда громко произносил её, но мы все знали, что он имел в виду. В Патерсоне было много чего, чем можно было гордиться. Теперь, после всего сказанного, самое интересное, что я могу сказать о моём отце, это то, что он не работал в текстильной торговле. Конечно, он начинал с мельниц, с этих огромных кирпичных зданий, которые штамповали ткани, питаясь от нашего 77-футового водопада Грейт-Фолс. Казалось, эта вода управляет судьбами каждого. Но не отца. Несмотря на то, что я оставил семейный бизнес, мне нравится думать, что настоящей особенностью внашей семейной династией была не обувь, а нарушение правил. Отец открыл обувной магазин. Это была его мечта, ставшая явью. Я буду честен и скажу, что никогда не интересовался тем, как делают обувь, и определённо не интересовался её продажей, но вам лучше поверить, что я определённо понимал и до сих пор понимаю, что обувь значит для людей. Я определённо понимал острое деловое чутьё отца. Это был умный ход со стороны отца — пойти против течения и открыть магазин. Все остальные в Патерсоне делали вещи для людей за пределами Патерсона. Отец делал вещи, которые были нужны людям в городе. И всем нужна была приличная пара обуви. Обувь отца не пищала. Она была твёрдой, немного тяжеловатой и лишённой какого-либо настоящего артистизма. Он не был одарённым, он просто видел поломку и исправлял её. Вы бы не стали из кожи вон лезть, чтобы купить его обувь, если бы могли этого избежать, но они были приличными и недорогими. Он делал туфли для рабочих. И также сапоги. Он также быстро понял, что рабочие не будут постоянными клиентами, будучи не в состоянии позволять себе новую пару с любой регулярностью, поэтому он позаботился, чтобы его окно ремонтной мастерской за углом вниз по пыльному переулку было всегда открыто. Это означало, конечно, что я, маленький Джозеф Дрю, проводил много дней, наблюдая за тем, как мир пробегает мимо, сидя у этого окна. Я всегда говорил, что это окно — мой первый киноэкран. Но это уже другая история. Это история про обувь. Мы не были богаты. Надо было честно зарабатывать на жизнь, и отец делал это, а мама вела учёт. Конечно, это не было её настоящей работой. Её настоящей работой была работа домохозяйкой, и какой же всё-таки дом она создала. Может, мы и жили над магазином, без заднего двора, какие были у некоторых моих школьных приятелей, но наш дом был одним из самых красивых в округе. Моя мама умела делать тонкие скатерти из обрезков льна, занавески из старых платьев, и если этого недостаточно, чтобы произвести впечатление, то запах её стряпни, доносившийся не только из нашей квартиры, но и из открытых окон, определённо поражал. Ребёнком я проводил с ней большую часть времени. Она учила меня основным навыкам, играла со мной и читала мне сказки каждый вечер. Я определённо видел её чаще, чем отца, который иногда появлялся за обеденным столом лишь на короткое время, сгорбившись, нахмурив брови и молча поедая свою порцию. Сразу после этого он исчезал внизу, а я помогал маме мыть посуду. Иногда, может быть, дважды в год, отец получал оптовый заказ. Когда это случалось, лоб моей матери тоже сморщивался в знак согласия. Я не знал, что происходит и почему они так беспокоятся, но я чувствовал это нутром. Я знал, что отец волнуется, что не сделает работу вовремя. Это пугало меня. Даже в пять лет я знал, что работу нужно делать вовремя. – Как отец собирается закончить все эти туфли? – Я помню, как однажды спросил маму после сказки, когда она натянула простыни мне на плечи. Они были свежими и чистыми, с привкусом лимона и чего-то ещё, с запахом, который я никогда не забуду. Я всю жизнь старался достать себе домохозяйку, чтобы простыни пахли одинаково. – Не волнуйся об этом, у него всё будет в порядке, – успокаивающе ответила мама. Я был упрям даже тогда, так что этого было недостаточно, чтобы убрать беспокойство с моего лица. Мама читала меня, как открытую книгу. – Ты ведь знаешь о его эльфах, не так ли? – спросила она. Она откинула один локон с моего лба. – Эльфах? – я был настроен скептически. Мне было всего пять лет, но я также был очень умным. Тогда я думал, что знаю разницу между выдумкой и реальностью. В таком возрасте я не понимал, что это одно и то же. – Да, у каждого сапожника есть эльфы. Они приходят ночью и заканчивают мелкие детали. – Она продемонстрировала это рукой; её пальцы играли в воздухе, как музыка. – Они делают отверстия для шнурков, они зашивают внутри носка. Сегодня они будут работать рядом с твоим отцом, а утром вся обувь будет готова. Я не поверил в это. Я не мог поверить в это. Но я кивнул, потому что видел, как она устала, и мне пора было спать. Она улыбнулась, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. После этого я лежал без сна. Я лежал под этими простынями и смотрел в потолок, пока мои глаза привыкали к темноте. Я всегда был очень хорош в привыкании к темноте, просто нужно было сосредоточиться достаточно сильно. Я также прислушивался. Прислушивался к шагам матери и звуку открывающейся и закрывающейся двери в главную спальню. К звукам того, как всё укладывается на ночь, как будто вся квартира зашевелилась, вздохнула и закрыла глаза. Это я так метафорически объясняю всё вам, но в том-то и дело. Чтобы лучше описать то, что реальное, нужно использовать нереальное. Я ждал, пока не почувствовал, что стало безопасно, хотя в глубине души знал, что мама на меня не рассердится. (Она качала головой и с улыбкой говорила: – А теперь иди спать, Джозеф.) Когда я почувствовал себя в достаточной безопасности, я выскользнул из-под простыней, как можно тише опустил ноги на пол и на цыпочках направился к двери. Я приоткрыл её, весь свет был выключен. Время пришло. Я прокрался к задней лестнице, которая вела прямо в магазин. Она была очень крутой, и ступени были очень высокими. Трудный путь для маленького мальчика с короткими ногами. Она изгибалась вниз, к двери, и в такую ночь, как эта, казалось, исчезала в темноте. Даже моё острое зрение не могло справиться. Я не испугался — меня не так-то легко напугать. Но это заставило меня задуматься. Поэтому, когда я сел, чтобы шаг за шагом продвигаться к двери, я напряг слух и все остальные чувства, чтобы компенсировать проблему со зрением. И тут я услышал их, и скажу вам, это было самое удивительное, что я когда-либо слышал в те свои пять лет. Голоса эльфов. Они были писклявыми и гнусавыми. Было трудно расслышать, что именно они говорят друг другу, поэтому мне пришлось проскользнуть до самой двери и приложиться к ней ухом. – Ещё один-два стежка, и готово! – Уу, прекрасно! Они будут готовы в мгновение ока! Затем я вдруг услышал голос отца и был удивлён и поражён тем, что мама была права. Отец знал эльфов. – Ну-ну, ребята, не будем спешить! Я не хотел шуметь, поэтому не хотел открывать дверь. Я боялся, что эльфы могут исчезнуть, убежать, как только увидят меня, как кошка мистера Монро в мясной лавке. Я стоял очень тихо, и один из них начал петь: – Мы шьём, мы стучим, мы сшиваем, мы клеим, и сделать так лучшую обувь сумеем! Да, сэр, я до сих пор помню эту песню. – Отлично поёте, ребята, – сказал отец. Я не был уверен, что пение было таким уж отличным, но песня мне понравилась. В этот момент я не смог удержаться и потянулся к дверной ручке. Она была так высоко, так далеко, что мне пришлось встать на цыпочки. Ступеньки слегка скрипнули. Я замер. – Давайте, парни, займёмся подошвой. Меня не услышали. Я вздохнул с облегчением. Я повернул дверную ручку и толкнул дверь. В детстве, видите ли, даже чтобы сделать что-то нежно, нужно сильно толкнуть, а я просто хотел приоткрыть дверь. Мне это удалось, и я заглянул в магазин. Внутри, возле рабочего места, горел фонарь, и отец сидел, сгорбившись, спиной ко мне, над обувью. – Мы работаем над этим, сэр! – Не беспокойтесь о нас! Я не видел эльфов. Должно быть, они сидели на самом столе, спрятавшись за спиной отца. Я чуть-чуть приоткрыл дверь и встал на цыпочки. В этот момент отец повернулся, и, ей-богу, я испугался, что он меня услышал. Я затаил дыхание и подумал, что, может быть, этого достаточно, чтобы быть невидимым. Но он просто устраивался поудобнее в сиденье. Он носил очки на кончике носа, но при этом смотрел поверх них, рассматривая туфлю в своей руке. – Довольно хорошая работа, – сказал он. Затем он сказал снова, писклявым голосом: – Правда отличная работа, босс! Потом снова своим. – Я погляжу, вы хвалите сами себя? Затем другим третьим голосом. – О, нет, сэр, но да, сэр, почему бы и нет, сэр! Уголки губ моего отца слегка приподнялись. Он улыбался. Не скрою, я был очень растерян. Я снова начал дышать и случайно коснулся двери. Она распахнулась. Отец поднял на меня глаза. Он выглядел удивлённым и немного обеспокоенным, вероятно, не зная, кто прервал его тяжёлую работу. Наверное, решил, что это чрезвычайная ситуация. Чрезвычайные ситуации всегда пугали моего отца. У него не было того, что многие назвали бы «храброй конституцией». Но потом он понял, что это я, Джозеф, и снова улыбнулся. – Заходи, сын, – сказал он своим спокойным голосом. Я нервничал. Мне казалось неправильным подходить к нему, и я был очень обеспокоен тем, что только что увидел. Единственным человеком, который разговаривал сам с собой, был Фрэнк на мельнице, которого в прошлом году лягнула в голову лошадь. – Нечего бояться, сын, иди сюда. – Отец протянул мне руку, и я вошёл в бассейн света вокруг него. Я взял её, и он подвёл меня к столу. Рядом с ним на полу лежала груда незаконченных туфель. На длинном столе сбоку лежали готовые пары, аккуратно расставленные, все носки смотрели в одном направлении. Нигде никаких эльфов. Не то чтобы я всё ещё ожидал увидеть их. – Что ты делаешь так поздно? – спросил он. Одним махом я оказался у него на коленях. Мой отец, возможно, и выглядел хрупким человеком, но у него была некоторая могучая сила; он мог поднять тебя и перебросить через плечо, как будто какую-то пушинку. Он протянул мне туфлю, над которой работал. – Что думаешь? Я внимательно посмотрел на неё. Она выглядела как туфля, как и все туфли, которые он когда-либо делал. У меня не было особого мнения. – Выглядит как туфля, – сказал я. – Так и есть, сын, так и есть. – Он рассмеялся, но больше себе, чем мне. Я чувствовал себя более расслабленным, поэтому подумал, что должен быть прямолинейным. – Ты разговаривал сам с собой, отец? Он снова рассмеялся, на этот раз громче, и взъерошил мне волосы. – Ты это видел, да? – Да. – Я тоже улыбнулся. Сам не знаю почему, но я улыбнулся. Всё это начинало казаться немного забавным. – Ну, я уверен, ты подумал, что у твоего отца поехала крыша, не так ли? В то время это выражение ещё не было знакомо мне. Но я знал цену хорошим крышам, и это заявление меня обеспокоило. Я не думал, что у него поехала крыша, но теперь я забеспокоился. О, воображение юности. – Это ведь не так, да, отец? – Конечно нет. – Тогда... почему? Этот большой вопрос. Почему? Самый большой из всех подобных вопросов, которые я нашёл за свои годы, и зачастую самый трудный для ответа. Особенно когда «почему» маскируется под что-то другое. – Ну, сын, здесь становится одиноко, и чем позже, тем больше я устаю. Поэтому иногда я придумываю маленьких персонажей, чтобы составить себе компанию. Я знал, что такое притворство. Всё время играл в это с друзьями. Но я не знал, что взрослые тоже знают о притворстве. Я молча кивнул. Тогда я почувствовал себя очень рассудительным. – Ты знаешь сказку про сапожника и эльфов? – спросил он. Я кивнул, потому что да, я знал. Я узнал о ней только тем вечером. – Что ж, её знает каждый сапожник. И иногда мне хочется, чтобы это была правда. Иногда мне просто хочется лечь спать, и чтобы на следующее утро вся обувь была готова. Проводить больше времени с тобой и твоей мамой. Но это не настоящая история. Она выдуманная. Я снова кивнул. Я знал, что многие истории были выдуманы. – Поэтому иногда в такие долгие ночи я притворяюсь, что мне помогают эльфы. Я понял, о чём он говорит. Но он так и не ответил на вопрос «почему?». Как я уже сказал, «почему» прячется и притворяется тем, чем оно не является. – Но... почему? – Это облегчает работу. Ты чувствуешь себя менее одиноким. Становится веселее, и время проходит быстрее. Ты слышал мою песню? – Теперь он широко улыбнулся. – Да. – Ты поёшь песню, притворяешься, что эльфы помогают, а потом, вот так, работа сделана. Я нахмурился, напряжённо размышляя. Я не совсем всё понял. Как может время идти быстрее таким образом. Но это был один из самых первых уроков, которые я когда-либо получил в том, как выдумка может быть такой же реальной, как и реальная жизнь. Мой отец был один в этой комнате. И время шло, как оно шло. Количество работы, которую он должен был сделать, было тем количеством работы, которую он должен был сделать. У него не было никакой помощи на самом деле. Но выдумка, маленькие персонажи, песни, они изменили его реальность. Что такое реальность, кроме того, чем мы её считаем? Эльфы и волшебство? Ну, почему нет. Я немного посидел с отцом, пока он работал, и он научил меня своей песенке: – Мы шьём, мы стучим, мы сшиваем, мы клеим, и сделать так лучшую обувь сумеем! Мы пели её вместе. Потом, примерно через полчаса, я зевнул так широко, что мог проглотить не только муху, но и целое семейство мух. – Пора спать, Джозеф, – сказал отец, и я согласился. Я вернулся наверх, обратно в темноту, удовлетворённый тем, что даже если эльфы и не существуют на самом деле, они всё же существуют в некотором смысле. И моё острое зрение с готовностью нашло дорогу обратно к этим мягким, по-особенному пахнущим простыням.****
* Нэйт.А: Когда я впервые прочитал эту историю, она показалась мне очень значимой. Джоуи, как он сказал в своём вступлении, никогда не говорил о своём прошлом. Он никогда не говорил о своих родителях. Я, конечно, никогда с ними не встречался. Я даже не помню, как узнал, что его отец делал обувь. Так что для старого друга возвращаться к этой части его жизни было чем-то особенным. Я помню, как говорил всё это Джоуи после того, как прочитал рукопись в 41-м. Он только улыбнулся.