Далёкие странники/Word Of Honor

Глава 42. Великий Рукус Чжан Чэнлин непонимающе последовал за двумя мужчинами, чувствуя, что его шифу немного изменился после изменения его внешности.  Атмосфера была удушающей;  даже Гу Сян, стоявшая в стороне, не решилась пошевелиться, следуя за ними, не осмеливаясь издать ни единого звука. Обычно, как только они собирались вместе, они продолжали безостановочно колоть друг друга, оба нанося удары по другому человеку, чтобы высвободить излишнюю энергию.  Однако ни один из них не заговорил, сосредоточив свое внимание на том, чтобы поставить одну ногу впереди другой.  Чжоу Цзышу даже не надел маску из человеческой кожи - все равно здесь его никто не узнал. Он чувствовал дискомфорт в груди, как будто задыхался.  Слова Великого Шамана были как тяжелый удар прямо ему в грудь - если избавление от боевых способностей дало бы пятую часть надежды, он предпочел бы не иметь этой надежды и умереть медленно, мирно, вот так. На протяжении всей истории многочисленные заклинательские бойцы, которых слишком много, чтобы сосчитать, боролись друг с другом только за одно секретное руководство и трагически проиграли.  Этот его кунфу был обучен огромным упорством в самые глубокие зимы и самые жаркие лета;  проложив свой собственный беспрецедентный путь понимания посредством кропотливого размышления. Это было не просто его владение или умение, которым он владел.  Это было кульминацией всей его души. Что означало избавиться от своих боевых способностей?  Это было похоже на то, что человеку не хватает своей души;  с таким же успехом он мог бы с самого начала превратиться в идиота и блаженно жить в идиотизме. Естественно, Великий Шаман это понимал.  Вот почему он в конце концов только вздохнул, а не убедил его. Если ему не хватало хорошей части своей души, если у него не было этой последней капли достоинства, разве это не было пустым существованием, которое можно было получить только через смерть? Он действительно хотел жить, но не хотел этого, едва цепляясь за последнюю нить жизни. Внезапно Чжоу Цзышу не мог не повысить голос и спеть: «Время летит для меня слишком быстро, я боюсь, как годы не ждут меня;  на рассвете я поднимаюсь на гору, чтобы собрать магнолию, а в сумерках собираю в дельте реки стойкие сорняки;  солнце и луна продолжают меняться местами на небе, точно так же, как весна и осень меняются без устали;  подумать о том, как засыхает трава и деревья сбрасывают листья, я боюсь старения прекрасного… » В этом голосе слышался намек на хрипоту;  в каждом слове и каждой строчке были скрыты печаль и гнев, оставив только неописуемую злобу и дикое высокомерие.  Это дикое высокомерие, с которым он родился, дошло до конца пути;  он блуждал среди тысяч миль рек и гор, которыми жили люди этой страны, слишком долго изгибался и вертелся в его груди, а теперь, наконец, вырвался из его горла. Небо было мрачным, тяжело давя на них.  Глядя на бескрайние луга вокруг них, оставалась лишь одна узкая тропинка, поросшая сорняками и усеянная опавшими ветвями.  Северо-западный шторм не мог прекратить вой;  он жалко шелестел по траве, свистя сквозь трещины в скалах и через лес, как вопль горного духа.  Казалось, что за один день может пройти тысяча, даже миллион лет. Легкий ветерок раздувал его широкие рукава, словно велел ему плыть по ветру.  Вэнь Кэсин поднял голову и посмотрел на Чжоу Цзышу.  Ветер трепал ему волосы на висках, как кнут, ударяя по щеке.  Закрыв глаза, он заблокировал образ этой фигуры, наполнявший его тоскливое видение, и всем сердцем сконцентрировался на жгучей агонии, которую он чувствовал. Холодный ветер врезался в горло Чжоу Цзышу, душив его.  Эта его мелодия, которая зашла далеко за пределы поля, резко оборвалась, когда он слегка наклонился в пояснице, чтобы кашлять.  На его почти прозрачных губах было только пятно в центре губ, где был какой-то цвет - очень, очень тонкая линия.  Тем не менее, казалось, что на нем был отпечаток улыбки, темный, кроваво-красный. Вэнь Кэсин поднял голову, чтобы посмотреть на небо, которое выглядело так, будто оно вот-вот упадет, и на его лицо легла чешуйка чего-то прохладного - спустился первый снег Дун Тина. Почему Герою пришлось столкнуться со своим окончательным падением?  Почему прекрасное должно было однажды состариться? Внезапно в его груди поднялось чувство негодования, которое он не мог выразить словами.  Обида, казалось, была от его собственного имени, но также, казалось, была от чьего-то имени, почти перекинувшись через край.  Он сопротивлялся ее принятию;  его пальцы дрожали, когда он почувствовал всеобъемлющее желание, настолько сильное, что оно могло разорвать своей мощью небеса, землю и мир смертных.  Он хотел допросить небеса… что такое естественное творение?  Почему они должны были быть связаны с оркестровкой природного творения только потому, что они жили и страдали от них? Гу Сян с трепетом наблюдала, как ее хозяин оглянулся на нее, который улыбнулся, когда спросил: «А-Сян, тебе нравится этот тупой мальчик Цао Вэйнин?» Гу Сян была ошеломлена на мгновение, в замешательстве глядя на своего хозяина.  "Хозяин…" Вэнь Кэсин спросил: «Ты находишь его милым?» Гу Сян чувствовала, что эти глаза смотрят прямо в ее душу.  Внезапно в ней нахлынуло странное чувство, и она подумала, хороший ли Цао Вейнин?  Она вспомнила, как этот человек сказал ей: «Что, если ты ошибаешься, что, если ... ты поймешь это в будущем?  Я боюсь, что ты будешь беспокоиться из-за этого», с серьезным выражением лица вспомнила, как он поднял свой длинный меч с огромным усилием, чтобы парировать эту пару старых демонов и держать их в страхе любой ценой, откинув голову назад в момент кризиса.  Эти слова: «Сначала забери его, поторопись!» Гу Сян внезапно вспомнила, что до этого никто никогда не говорил таких вещей, как позволять ей уходить первой.  Не зная почему, края ее глаз покраснели, и она угрюмо кивнула, но только сказала: «Цао-дагэ очень милый, он знает, как хорошо разговаривать с людьми, и он образован ...» Вэнь Кэсин беззвучно усмехнулся: «Да, он единственный человек, который может произнести что-то вроде «быть совершенно невежественным, когда спишь, как мертвый весной »». Гу Сян могла сказать, что он, казалось, говорил что-то саркастическое, и активно защищала: «Усталость весной, истощение осенью и дремота летом»;  все засыпают весной, разве они не спят как мертвые и не могут проснуться?  На мой взгляд, то, что говорит Цао-дагэ, разумно.  Его слова не только немного лучше, чем у тех книжных червей, которые говорят только о том, что «аромат хризантемы исходит от сильного холода», они намного лучше ». Вэнь Кэсин озорно посмотрел на эту слегка покрасневшую девушку и кивнул:  «Конечно, тогда пойдем его спасать» Гу Сян был поражена:  "Хм?  Разве этот лорд Седьмой только что не сказал, что ...» Вэнь Кэсин громко прервал ее: «Если я хочу кого-то спасти, я спасу их, а если я хочу кого-то убить, я убью их.  Я буду делать, что хочу, и посмотрю, кто в мире осмелится преградить мне путь.  Зачем так много болтать?  Как потрепанный, обездоленный симпатичный мальчик-ученый, он ничего не знает!  А-Сюй, ты идешь?» Чжоу Цзышу улыбнулся: «Я бы не осмелился не сделать этого». Уголок рта Вэнь Кэсина слегка приподнялся, но его брови по-прежнему были сдвинуты вместе, что необъяснимо создавало впечатление убийственного холода.  Это сделало его лицо, на которое была наклеена маска, выглядело довольно пугающим, когда он сказал: «Хорошо, А-Сян, кого бы ты ни хотела спасти, просто иди и спаси их.  Я, естественно, буду сопровождать тебя в поднятии большого шума". *** В этот момент Цао Вэйнин был очень растрепан.  Он упал и был весь в грязи, как прыгун, лохмотья его одежды прилипли к нему.  Один его глаз распух, почти закрылся.  Обе его руки были связаны за спиной, и у него отняли меч.  Несмотря на то, что на протяжении всего путешествия его толкали и спотыкались об него, а Фэн Сяофэн то и дело мычал и ругался в ухо, по какой-то причине он был очень спокоен. Он понял, что он действительно никчемный.  Учения их предков секты меча Цинфэн диктовали: «Человек идет туда, куда идет меч;  индивидуум умирает, когда меч раскалывается;  поддерживать нравственность и праведность;  истребить демоническое зло». Теперь, несмотря на то, что его меч был сломан и его, вероятно, приняли за одного из этих неортодоксальных злодеев, он не принял это близко к сердцу.  Цао Вэйнин никогда не считал себя одной из тех великих фигур, которые обладали огромным талантом к управлению или способностью потрясти заклинательский мир топотом своей ноги.  Пока все, что он делал, было в пределах его совести, без вины, он был в порядке. Он только видел, как Чжоу-сюн делал добрые дела;  увидел Гу Сян, такую ​​хрупкую и миниатюрную девушку, которая своей жизнью защищала ребенка семьи Чжан. Наоборот, именно почтенные ортодоксы горько доводили их до отчаяния. Что было добром, а что злом?  Все это время величайшей силой Цао Вейнина была его способность сохранять непредвзятость. Секта Меча Цинфэн научила его пути добра и зла, но не научила стремиться к славе и личным интересам.  Итак, если другие говорили, что он был плохим, что он свернул с праведного пути и добровольно пал на зло, что он мог сделать?  Цао Вэйнин подумал об этом.  Ему было очень грустно, но как бы он ни был грустен, он не обнаружил, что совершил какую-либо ошибку.  В тумане он подумал: «Если другие не считают меня хорошим, то забудьте об этом».  В любом случае, идя своим жизненным путем, никто не вмешивается в жизнь другого.  Просто ... Я чувствую, что немного подвел шифу и шишу. Казалось, дедушка Зеленой Ивы сломал ему ребро: его грудь пылала агонией с каждым вдохом, и он немного дезориентировался. Они бросили его в темное место, но, даже не оглянувшись, Цао Вэйнин закрыл глаза и начал регулировать свою ци. Он намеревался восстановить достаточно своей энергии перед побегом - он все еще планировал побег, не имело значения, что случилось с другими, но Гу Сян в одиночку защищала Чжан Чэнлина.  Разве ситуация не будет очень неприятной, если они не смогут найти Чжоу-сюна и Вэнь-сюна и снова столкнутся с Ядовитыми Скорпионами? Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем снаружи внезапно раздался шум.  Он услышал очень знакомый рев: «Чушь собачья! С каких это пор наша секта меча Цинфэн произвела неортодоксальное зло?  На самом деле, как я это вижу, вы, персиково-красный и ивово-зеленый, старые демоны - это те, кто не похож на порядочных людей!" Сцена перед глазами Цао Вейнина прояснилась, когда дверь хижины, в которой он находился, была открыта.  Вошла группа людей;  Прищурившись, Цао Вэйнин выглянул из своего жалкого вида и обнаружил, что в группе бушует никто иной, как его шишу, Мо Хуайконг. "Мгновенно", - подумал Цао Вейнин, - «О нет, мой шишу стукнется об потолк». Мо Хуайкун уже ударился о крышу - как только он увидел Цао Вейнина, он зарычал от ярости.  Щелкнув рукавом, он толкнул дедушку Зеленой Ивы и заставил его упасть на задницу без малейшего уважения к старикам.  В ярости, Персиково-Красная Бабушка закричала: «Мо Хуайкон, ты сумасшедший, что ты делаешь?!» Мо Хуайкун тоже не ходил вокруг да около.  На глазах у всех он прорычал ей в ответ: «Это моя шижи!  Если он совершил что-нибудь злое, мой лидер секты Шиксион естественным образом очистит от него нашу секту.  Неужели мы требуем, чтобы вы, два старых демона, бесполезно кричали на нас о том, что нам делать? » Внутренне Цао Вэйнин не мог сопротивляться беззвучному крику «Хорошо сказано!», думая, что, несмотря на то, что его шишу имел ужасный характер, в конечном итоге он все же встал на его сторону.  Однако следующее предложение Мо Хуайкуна было: «Прежде чем бить собаку, вы все равно должны проверить, кто ее хозяин!» Сразу же Цао Вэйнин заплакал тихие слезы уныния в своем сердце. Совершенно неожиданно Фэн Сяофэн взвизгнул и дернул раба Гаошаня, глаза которого были забинтованы.  Указывая на Мо Хуайкуна, он обвинил: «Какая хорошая секта меча Цинфэн.  Почему бы вам не спросить, какие хорошие дела сделал ваш хороший шижи?  Это маленькая женщина-демон, которая была с ним, которая ранила глаза А-Шаня ядом, если я не смогу поймать эту маленькую женщину-демона, я вырву глаза этому маленькому негодяю Цао! » Мо Хуайконг хотел было что-то сказать, но кто-то сбоку хмыкнул.  «Маленькая девочка, которая сразу же выполняет такую ​​жестокую технику - очевидно, она маленькая женщина-демон.  Зачем Юному герою Цао смешаться с такой темной женщиной?  Я хотел бы быть просветленным в этом вопросе ». Это заставило Мо Хуайкуна проглотить слова, которые он только что собирался произнести.  Мо Хуайконг злобно посмотрел на Цао Вэйнина, и тот открыл рот, чтобы жалобно крикнуть: «Шишу». Мо Хуайконг рассердился: "Кто твой шишу?"  Он шагнул вперед, схватил Цао Вейнина за воротник и холодно сказал: «Что за человек был с тобой, которого они упомянули? Говори!" Цао Вэйнин открыл рот и пробормотал: «Это ... А ... Сян, А-Сян не из плохих, шишу, А-Сян ... А-Сян ...» Бабушка Персикового Рыжего усмехнулась: «А-Сян?  Вы не уверены, что обращаетесь к ней довольно интимно.» Поспешив назад с другой стороны, Юй Цюфэн, который снаружи выглядел торжественно, но имел свои гнусные намерения, вмешался: «Для молодого человека вполне понятно, что красота сбила его с пути.  Пока вы начинаете новую страницу, все мы здесь тоже небезрассудные люди с мелочными сердцами ... » Прежде чем он успел закончить говорить, Фэн Сяофэн взбесился: «Я хочу вырвать ей глаза!» Неизвестно, намеревался ли он это сделать или нет, но он успешно разрушил почву, которую Юй Цюфэн подготовил для себя.  Сжав зубы от разочарования, Юй Цюфэн захотелось топтать этого коротышку, пока он не умрет. В настоящий момент Гао Чун, Чжао Цзин, преподобный Циму и остальные отсутствовали, поскольку они были заняты подготовкой к похоронам Шэнь Чжэня.  Без лидера эта толпа мерзких мошенников походила на группу драконов без лидера и ссорилась между собой еще более вопиюще.  Веки Мо Хуайкуна безостановочно подергивались.  Подняв Цао Вейнина с земли, он прорычал сквозь стиснутые зубы: «Неподходящий ученик, говори честно - куда направляется маленькая женщина-демон, похитившая ребенка Чжана?» С большим усилием Цао Вэйнин сказал: «А-Сян не…» В ярости Мо Хуайкун ударил себя по лицу, которое уже распухло, как свиная голова.  В этот самый момент ясный, легкий голос объявил: «Маленькая женщина-демон здесь, старая бессовестная компания, придите и поймайте меня, если у вас хватит сил!» Разум Цао Вейнина взорвался - «А-Сян!»