Белый Конь, Серебряный Лебедь

Рассвет уже почти наступил, но лагерь спал — неудивительно. Лотириэль расправила плечи, вдыхая его запахи. Шло двадцатое июля, и она, принцесса Дол-Амротская, была в составе Погребального шествия Теодена Роханского. Лотириэль была уверена, что столь почетные проводы короля, погибшего у стен древнего Минас-Анора, для рохиррим были не почетом, а тяжким бременем. Король Элессар и Королева Арвен с собственными свитами, Наместник Фарамир с капитаном его Белого Отряда, Принц Имрахиль с младшими детьми, лорды и леди Пеларгира и Лебенина — в общей сложности не менее тридцати человек вместе с оруженосцами и слугами. И это не считая того, что в стороне от лагеря особняком стояли эльфы — столь высокого рода, что Лотириэль рядом с ними была словно рыбацкая лодка перед трехмачтовым галеоном Нуменора. Лотириэль усмехнулась. Наличие женщин, тем более женщин высокородных, всегда затрудняло путешествия, когда естественные телесные нужды начинали требовать целых ритуалов. Пальцы ног приятно щекотала трава. Здесь не маршировали войска — вражеские или дружественные, и земля ласково отзывалась на каждый шаг Лотириэль — крадущейся, словно канатная плясунья. Закусив губу, она с наслаждением ощущала, как холодная роса омывает ее ноги, а мягкий дерн служит полотенцем. Совсем не похоже на белый песок Эделлонда или мелкую гальку бухты Кобаса. Лотириэль хотелось ощутить прохладу мелких водорослей, скользящих сквозь пальцы, щекочущих ей пятки, но стоило довольствоваться и мягкостью северной травы. Совсем рано, может ей стоит вернуться в палатку? Она делила ее с леди Тинвен из Лебеннина и леди Фаэль, дочерью Хурина Хранителя Ключей. Они, скорее всего, еще наслаждаются утренним сном. Самым сладким, как говорят. Это удовольствие Лотириэль было недоступно. Ей приходилось ждать, пока разведчики рохиррим вернутся с утреннего рейда, предупреждая, что дорога впереди чиста и безопасна. Тогда лагерь быстро сворачивали, в королевский катафалк запрягали восьмерку лучших лошадей, отдыхавших всю ночь, и процессия двигалась вперед. Вился дымок — утренняя стража не клевала носом. Воды для умывания она попросит у них. Лотириэль подошла к воинам, одетым в простые длинные кольчуги и зеленые плащи. — Маленькая Ула, — заметил один из них, улыбаясь. Лотириэль поклонилась, по гондорскому обычаю скрестив ладони на груди, а потом склонила голову набок. Она не помнила лица этого воина — заросшее жесткой щетиной, с красным носом и лбом. Когда воины запада уходили в гибельный поход к Мораннону, знамя принца Имрахиля — Серебряный Лебедь на синем фоне — развевалось над Городом Людей, и из Белфаласа вверх по Андуину торопливо шла помощь — мука, древесина и ткани на бинты. Хоть армия уходила сражаться, в город стекались кузнецы, плотники, каменщики. И лекари. И принцесса Лотириэль вместе с ними, по распоряжению отца, с которым даже не увиделась. Непосредственно Палаты Исцеления предназначались только для военачальников, а воинов укладывали в домах всего шестого уровня, искалеченных, умирающих, стонущих от боли. Должно быть, этот роханец видел ее там. Вот только Лотириэль не целитель. Ловкий трюкач, не в пример Эрхириону. Она не знала трав, не ценила их живительную силу. В сердцах брат как-то обронил, что ей будто все равно, снимает ли она швы с плоти или ткани. Но пираты Залива в свое время были весьма изобретательны, чтобы люди Белфаласа не теряли опыта. Отец ее, принц Имрахиль, мог не то что стрелы — дротики харадрим — извлекать, не сломав древка, а уж Эрхирион как целитель прославился, к своему сожалению, больше, чем кораблестроитель. Ула — так рохиррим из тех, кто ждал излечения или смерти после битвы на Пеленнорских Полях, ее звали. — Почему не спишь? — спросил юноша — долговязый, худой, с нечесанными рыжими волосами. Одет он был не просто как ополченец — а королевский гвардеец. — Халет! — шикнул на него тот, кто ее позвал. Юноша покраснел — совсем легко. Лотириэль приветливо улыбнулась. — Я хотела умыться, — сказала она. Мужчина тут же вскочил. — Воды тут вдосталь, Ула, и даже горячей. Логично, холодной воды она бы набрала из Андуина. Подставила ладони, умыла лицо и руки по локти, чувствуя, как на утреннем холоде щиплет лицо. Жмурясь от удовольствия, она почти почувствовала западный ветер, пахнущий солью. — Я не знаю твоего имени, — честно сказала Лотириэль. — Дхелверт, сын Идгара, госпожа, — ответил мужчина. — А это Халет, сын Гамы, его приняли в гвардию Короля, что охраняет Золотой Чертог, оттуда и дерзость. Халет глядел на нее во все глаза, словно прежде не видел женщин. Знать ее он никак не мог. В Минас-Тирит он прибыл вместе с королем Эомером за телом покойного короля, и совсем не мог быть в Меретронде. Да и сама Лотириэль смутно помнила празднество — оно было торжественное, но печальное, и тогда она впервые увидела короля Эомера вблизи. Лицо у него было суровое, взгляд тяжелый, выговор резкий. Он коротко кивнул ей, когда отец представил ее, а потом отвлекся на других, желавших познакомиться с ним. Халет, смущенный своей оплошностью по отношению к настоящей принцессе, уступил ей свой стул — походную табуретку, в самый раз под рост Лотириэль. Траву здесь примяли, и босым ногам ее было не так приятно. Она едва удержала себя от того, чтобы не поджать ноги по южному обычаю, но здесь не чертог Дол-Амрота, и Лотириэль сидела совсем как леди Ивриниэль, выпрямив спину и сложив руки на коленях, слушая разговоры стражи. Ей нравилось проводить так время — в ощущении причастности к кому-то и чему-то. Лотириэль не боялась простых воинов, слишком высокородная, чтобы опасаться за собственную честь. Они знали кто она, знали, что ее отец — один из Владык Гондора, а потому провожали разве что любопытными взглядами, вскоре привыкая к ее присутствию и разделяя с ней свои повседневные заботы. Совсем как в те недолгие дни, когда она училась и жила среди служительниц Палат Исцеления. Когда лагерь стал просыпаться, она поблагодарила обоих, а потом скрылась в палатке, чтобы собрать мягкие подушки и одеяла — то, что ей пригодится в карете. Хоть она не спала днем, но зачем пренебрегать комфортом, если его можно с легкостью себе устроить?

***

Следующим утром на страже был не добродушный Дхелверт, сын Идгара, а суровый высокий воин с глазами, как у ее злого кречета, одиноко ждущего поры соколиной охоты в дивном Белфаласе, столь далеком от нее сейчас. Воин не приветствовал ее, и Лотириэль не знала, стоит ли заговаривать с ним, но рассвет только брезжил, а это было ее любимой порой, и прятаться в душной палатке было бессмысленно. Рассветы в этих темных местах были по-своему очаровательны, и в сердце Лотириэль пока не успела родиться тоска по тому, как огненная Ариен касается благословенными лучами толщи воды… Те палатки, где ночевали женщины, ставили в западной части лагеря, хотя, как заверил ее Амротос, сейчас эти земли — путь до Эдораса — были безопасны. Хм, но разведчиков-то король Эомер все равно посылал. Проще было спать в каретах, но Лотириэль не заикнулась об этом, справедливо рассудив, что отец, чего доброго, согласится, и тогда она не сможет спать, растянувшись во весь рост. Не враг же она сама себе. Покрытый золотом катафалк короля слабо мерцал в отсветах костра. Он был чуть в стороне — там, где развевались флаги над королевскими шатрами. Там был шатер и принца Имрахиля, бок о бок с Митрандиром и двумя особенными полуросликами, Несущим Кольцо и его другом, хоть и ехали те среди эльфов Лориэна. Впрочем, Амротос ночевал в лагере среди других знатных молодых гондорцев, состоявших в свите короля Элессара, и Лотириэль могла бы пойти и разбудить его. Но беспокоить брата было жалко. Амротос до поздней ночи флиртовал с Фаэль, и она слышала каждое слово, поражаясь, как подобная чушь находит благодарные уши. Лотириэль задумчиво смотрела на черное знамя короля Гондора, ранним утром сиротливо свисавшее с древка. Король — не Наместник, уж его рука дотянется до Белфаласа. Дол-Амротские принцы всегда кичились своей фактической независимостью, но король, если хочет собрать под своим скипетром Артедайн, Кардолан и Рудаур, сначала укрепит власть в южных провинциях, уравняв Лоссарнах и Лебеннин, Ламедон и Анфалас… Белфалас и Итилиэн… И рано или поздно, может быть не сама Лотириэль, но какая-нибудь ее далёкая племянница уже не будет принцессой, а станет леди Дол-Амрота. Лотириэль аж передернуло. Титул принцев ее род получил от самого Элендиля, и тот, кто называет себя его наследником, не станет спорить с этим. Суровый стражник с ястребиными глазами расхаживал вокруг огня, и Лотириэль подошла к нему, ступая мягко — не иначе как итилиэнский следопыт. — Я погрею руки, — тихо сказала она. Он поглядел на нее недовольно, но ничего не сказал. Они просидели вместе около часа в тишине, если не считать перекличек стражей с других концов лагеря. Это было очень славно. Потом Лотириэль поблагодарила стражника за огонь и компанию и оставила его одного дожидаться приказа от его командира.

***

Она была уверена, что ее ждали. Лотириэль знала, что рохиррим меняли время дежурств, чтобы не было ссор, и в третий раз на страже у западной части лагеря — в ту сторону выходила палатка Лотириэль — сидели снова незнакомые ей люди. Рохиррим было трое. В отличие от гвардейцев Цитадели, роханские всадники, не считая длинных кольчуг и легких шлемов, в большинстве своем одеты были разнородно. И, если у двоих простые латы и ярко-зеленые плащи в чем-то походили на обмундирование Дхелверта, третий отличался — под зеленым плащом были доспехи темные, потертые, но зато сам плащ скреплялся золотой пряжкой. Лицо у этого роханца было веселое, глаза хитрые. Он приветствовал ее взмахом руки, усадил перед собой. — То-то я смотрю, всадники чуть не передрались за утреннюю стражу, — с ухмылкой заметил он. Лотириэль нахмурилась. Последнее, чего она хотела, это вызывать пересуды и недовольство — тем более в рядах рохиррим. Роханец тоже перестал улыбаться, видя, как серьезна она. — Госпожа Лотириэль? Верно ли? — спросил он. — Именно так, — ответила она. — Эотайн, госпожа, к вашим услугам, — снова заулыбался он. — Халет сказал, что сначала принял вас за эльфа, вышедшего из леса к костру, — добавил Эотайн, внимательно следя за ее лицом. — Неужели вам, госпожа, неизвестны сказки о том, как доблестный воин встречает лесную красавицу, перекидывает через седло и увозит в свой дом… и свою постель? Лотириэль не видела, чтобы с тех пор, как они выехали из Минас-Тирита, рохиррим заигрывали с гондорскими женщинами, они смотрели на них скорее с непониманием и раздражением — еще бы, такая обуза. Поэтому веселый вид Эотайна заставлял ее нервничать. Она никогда не сталкивалась с такими речами и не знала, как на них отвечать. — Вы молчаливы, госпожа, — сказал он. — Не больше, чем обычно. Эотайн наконец перестал улыбаться, и вид его тут же показался Лотириэль гораздо приятнее. Она протянула вперед руку. — Мое имя вы знаете, а вот с вашими соратниками я не знакома. Ухмылка вернулась к Эотайну. — Сигвульф и Охта, — кратко сказал он, опуская имена их отцов. Лотириэль обернулась к рохиррим. — А почему он говорит вместо вас? — спросила она. Тот, кого назвали Охтой, рыжий и коренастый, видимо, попытался улыбнуться, но вместо этого у него вышел оскал. — Эотайна никто заткнуть не может, словно шило в зад… — Он запнулся, глядя на Лотириэль. Эотайн все никак глаз с нее не сводил, его любопытство было прямо-таки осязаемым. — А вам не спится в столь ранний час, госпожа? — Я встаю до рассвета, — ответила Лотириэль. Она склонила голову набок, позволяя себе не скрывать ответное любопытство. А взгляд ее, несмотря на дивную внешность, мог быть крайне неприятен. — Хотите, госпожа? — спросил тот, кого Эотайн назвал Сигвульфом. Высокий, словно гондорец, с ясными голубыми глазами, он улыбался Лотириэль, протягивая ей кусок пирога. Она с удовольствием взяла предложенное, чувствуя, как живот отозвался урчанием предвкушения. — Яблоки! — с удовольствием сказала она. — Вам нравится? — спросил Сигвульф с недоверием. — Я обожаю, особенно зеленые… — Лотириэль даже перестал раздражать Эотайн. — Яблони ведь растут везде, в Итилиене, Лоссарнахе, Анориене — везде, но только не в Белфаласе! Мужчины рассмеялись. — Вот сокровище-то нашлось… — заметил Охта, передавая Лотириэль кружку с дымящимся напитком. Лотириэль еще ни разу не делила пищу с рохиррим, а потому немного неуверенно глянула на Эотайна, который здесь был явно не на страже, а только из своего любопытства в отношении нее. — Ешьте, госпожа, если солдатская пища вам по нраву, — сказал он, и голос у него был беззлобный, хотя и насмешливый. Лотириэль пожала плечами, обернувшись на Запад прежде, чем угоститься. Простые радости с яблочным вкусом обещали отличный день. Рохиррим наконец-то отвлеклись от нее, тихо разговаривая. Пирог отдавал кислинкой, и Лотириэль сосредоточилась на терпком вкусе на языке. Как интересно звучит рохиррик, с тянучими гласными и звонкими согласными. Они так чудно произносили «о» — как смесь «о» и «а». В вышине раздавалось пение птиц — рядом был Друаданский лес с его барабанами, и Лотириэль сощурилась, рассматривая деревья, неизвестные на юге. Интересно, их можно использовать в кораблестроении? Лес для гаваней ее семья привозила с севера. Жаль, что она не захватила из палатки маленькую деревянную модель каракки — Эрхирион начал вырезать ее в Минас-Аноре, в краткий свободный миг, но не доделал. Но Лотириэли он позволял заканчивать свои работы, хотя резчик из нее был не самый искусный. Обжигающий глоток, и блаженное тепло растеклось по ее телу. — Что здесь происходит? Я же сказал, что никаких женщин… Звучный голос мог бы заставить Лотириэль подпрыгнуть, но она, надресированная Гудрун, только подняла голову, прищурившись, рассматривая высокого широкоплечего мужчину в кольчуге и длинном плаще. Король Эомер. Лотириэль медленно встала, с опозданием понимая, что в руке у нее остатки пирога и кружка. — Что ты здесь делаешь? — спросил король Эомер — отрывисто, даже грубо. Рохиррим стояли прямо, глядя прямо на своего короля, ни один ни сказал ни слова. — Ем. — Лотириэль совершенно искренне не могла ответить более честно. Борода и длинные волосы никогда не считались в Белфаласе красивым, но все же король Эомер был красив — как бывает красивым дикое животное. Лотириэль было стыдно за такое сравнение, но оно возникло в голове против воли. Король действительно был очень высок — совсем как Боромир или ее отец, и казался шире в плечах, хотя, возможно, это было уловкой военного одеяния рохиррим. Длинные светлые волосы были спутаны, под глазами пролегли темные тени, лоб пересекла глубокая морщина тщательно сдерживаемого раздражения, а может и гнева. Она слышала, что молодой король Рохана славен буйным нравом, и, видимо, королевский венец в золотых тисках теперь держит страсти дикого всадника. Король Эомер несколько опешил, глядя на нее сверху вниз. Она не опускала головы, не объяснялась и вообще не собиралась делать что-либо. Наконец в его лице Лотириэль прочла узнавание. — Принцесса Дол-Амрота, — медленно сказал король Эомер. Он коротко поклонился, а потом его взгляд вернулся к ее лицу. Лотириэль занервничала. Она была аккуратна, но видимо перепачкалась или крошки остались на губах. — Простите, я не хотела отвлекать ваших людей, — сказала она. Под тяжелым взглядом Эомера она оставила кружку на табуретке, бросив быстрый взгляд на Сигвульфа. Он подмигнул ей, и Лотириэль закусила губу, слишком напряженная, чтобы улыбнуться. Она сделала реверанс, надеясь только, что не запутается в юбках, когда будет бесславно бежать отсюда.

***

Эльфир любил легкие ладьи, маневренные и подвластные малейшему движению, Эрхирион — парусники, что словно лебеди плыли на поверхности, движимые ветрами. Лотириэль же любила ощущать волны под собственными руками, солнечное тепло на белых плечах и пену, играющую в волосах. Еще в первые дни ее знакомства с теми, кто состоял в Братстве, вышедшим из Имладриса, на вежливый вопрос эльфа Леголаса о жизни у Моря, она описала ему гавани Эделлонда, где, в ставке принца Эрхириона, обычно проживала часть года. Рассказала о белом песке, о бликах лунного света в темных водах и детской сказке матери, когда заброшенные эльфийские постройки рисовались ей дивным Альквалондэ. Сдержанность — добродетель, но для хорошей истории ее следует сбросить, как ящерице шкуру. Тогда древний пылкий дух, наследие Нуменора, разгорался с силой, независимой от Лотириэли. «Колдовство людей Запада, — сказал ей гном Гимли, дружески хлопая ее по плечу и поглядывая на своего друга. — Но на гномов это не действует!» Ее отец предложил ей разделить этот дух с родом Эорла, если на то будет ее воля. Но, если она покинет Море, то «колдовство» нуменорцев покинет ее. — Ты не сделала и стежка, Лотириэль, — тихо сказала королева Арвен, прогоняя образы. Впервые за все дни их путешествия она по какой-то причине ехала в карете, любезно пригласив дочь Имрахиля сопровождать ее. Лотириэль, Тинвен и Фаэль не состояли в свите королевы, и, как правило, ехали отдельно, но в глазах Арвен вряд ли они по-настоящему отличались от остальных девочек-фрейлин. Королева не нуждалась ни в наставницах, ни в подругах. Она была как великое Море, чуждое мелким суетливым ручейкам и вязким обагренным кровью рекам. Лотириэль все же чересчур много времени проводила в гаванях Эделлонда, насквозь пропитанных древними легендами, и теперь никак не могла воспринять королеву Арвен как часть суетливого мира. — Предпочту ткацкий станок, вышивать не люблю, — ответила Лотириэль, рассматривая пяльцы в своих руках. Она улыбнулась, подняв взгляд на королеву Арвен. — Эрхирион говорил мне о знамени наследника Элендиля, развевающимся над пиратским флотом и повергающим врагов в ужас. — Твой брат остался в Минас-Тирите? — Должен вернуться в Дол-Амрот, отец распорядился. — Принц Имрахиль достойный сын Гондора, он многое сделал для своей страны в тяжелый для нее час. Лотириэль смотрела прямо в ласковые серые глаза королевы. — Он всегда говорил, что чем выше положение, тем больше ответственности. Его труды гораздо значительнее, чем люди думают, хотя бы потому, что он больше всего на свете любит Белфалас и вернулся бы туда незамедлительно, однако он здесь, с королем Элессаром. — Так же как и ты, я полагаю? В середине марта отец вызвал ее в Минас-Тирит, пока Эрхирион и Амротос шли на смерть у Мораннона. В апреле же старший сын Имрахиля Эльфир, временный правитель Белфаласа, велел ей вернуться домой после того, как первая помощь раненым на Пеленноре была оказана, Белое знамя наместников сменило Серебряного Лебедя, а королевская ставка задержалась на Кормалленском Поле. И вот июль, и снова раздор между отцом и его старшим сыном, и снова Лотириэль в дороге. Утром она чувствовала мягкую траву под пальцами ног, представляя, что это воды Моря, а Белые Вершины по левую руку — на самом деле горная гряда в сердце дор-эн-эрниль. Королева смотрела на нее, и Лотириэль могла поклясться, что она читает если не мысли, то сердца. В лице королевы промелькнула печаль. — Эльфы слышат зов моря, и мало что может удержать их от того, чтобы ему не покориться, — тихо сказала она. Лотириэль подумала, что будь на месте королевы Фаротвен Миримэ, звонкоголосая жена Эльфира, она бы взяла ее за руку, но коснуться Арвен Ундомиэль она не решилась. — Не бойся меня, Лотириэль, мне бы не хотелось, чтобы подданые относились ко мне со страхом. — Я не боюсь тебя, королева, но рядом с тобой мои печали и радости становятся такими незначительными, что даже зло берет. Арвен улыбнулась, ее глаза зажглись весельем. — Тогда лучше ты будешь рассказывать мне о побережье Белфаласа, потому что это то, чего я не знаю. Ласковые глаза Арвен напомнили Лотириэль о матери, и она не ответила. Карета остановилась — лошадям нужен был отдых, а люди могли размять ноги. Арвен вышла из кареты, ища глазами супруга. В окружении короля Элессара Лотириэль увидела и Амротоса, который приветственно ей помахал. — Ты не пойдешь к брату? — спросила королева, оборачиваясь. Лотириэль покачала головой. Арвен вопросительно подняла брови. — Там с ним король Рохана. — Она замялась. — Утром я разозлила его, когда отвлекла часовых от стражи, и поэтому лучше мне не попадаться ему на глаза. Арвен покачала головой. — И чем же ты их отвлекла? Лотириэль закусила губу, представляя, как прозвучит со стороны, что ее, принцессу богатого Дол-Амрота, где урожай снимают дважды в год, накормили северные всадники. — Тем, что я молодая девушка, — откровенно сказала Лотириэль. — Или тем, что, как роханские лошади, люблю яблоки. Арвен звонко рассмеялась, и, если Лотириэль не хотела привлекать к себе внимание, ее стремления определённо затонули как корабль с пробитым дном, потому что король Элессар немедленно обернулся на смех жены, а вместе с ним и его спутники. — Человеческое дитя, совсем юное, — сказала королева.